Библиотека

Теология

Конфессии

Иностранные языки

Другие проекты







Ваш комментарий о книге

Перну Р. Крестоносцы

ОГЛАВЛЕНИЕ

Технические средства

III. Финансирование и пропаганда

В приготовлениях к отъезду, которые осуществлял крестоносец, нужно выделить одну особенность, указывающую на различие в ментальности средневекового мира и нашего: готовившиеся к походу и вынужденные, следовательно, [174] нести огромные расходы, начинали, как правило, с распределения даров церквам и монастырям. Это благочестивые вклады, чтобы после их смерти отправлялись заупокойные службы, различные завещания имущества аббатствам, иногда они освобождали сервов или совершали иные деяния, во имя христианского милосердия, а если совесть упрекала их за какое-либо лихоимство, то каялись и возмещали ущерб. Хорошо известен случай, как видам Шартрский, прежде чем отправиться в крестовый поход, публично покаялся перед капитулом Св. Петра в Шартре за совершенные насилия и несправедливости по отношению к аббатству.

Эти дары могут показаться противоречащими здравому смыслу, ибо они делались людьми, напрягавшими все свои ресурсы и готовившимися столкнуться с опасностями и страданиями тяжелого похода, но они были, повторим, частью обычных приготовлений к отъезду. Точно так же крестоносцы накануне сражений целый день постились, хотя участие в бою требовало всех сил; но им казалось, справедливо или нет, что силы моральные нужны не менее физических, чтобы одержать победу.

Все это было практическим исполнением трех основных обязанностей христианина, это молитва, с которой обращаются к Богу, пост, т. е. аскеза, благодаря чему соучаствуют в страданиях Христа, и милостыня, как благодеяние обществу в лице бедных под влиянием благодати Господней.

Картулярии аббатств сохранили большое число упоминаний о дарах и милостынях крестоносцев перед отправкой в поход. Некоторые детали известны о благочестивых деяниях знатных крестоносцев. Так, Готфрид Бульонский и его мать, праведная Ида, увеличили количество даров церквам, а Раймунд Сен-Жилльский взял на себя расходы по снаряжению бедных крестоносцев.

От более поздних времен сохранилась целая серия свидетельств относительно рода Виллардуэнов, где каждый отъезд был отмечен новым даром, сделанным или самим крестоносцем, или его семьей. В 1198 г. Жан де Виллардуэн основал капеллу Св. Николая, поскольку его брат и его сын, оба — Жоффруа, приняли крест, и один из них, знаменитый хронист, со своей стороны, подарил землю [175] аббатству Кенси. Новые дары были сделаны в 1202 г., когда они тронулись в путь. В 1205 г. Жан де Виллардуэн основал в Шене, в богадельне, еще одну капеллу Св. Николая, покровителя моряков, когда узнал, что его сын попал в кораблекрушение у берегов Морей. Еще один дар был сделан в 1214 г., когда старый Жан де Виллардуэн, 70 лет, сам принял крест, кроме того, он отписал зерновую ренту аббатству Сен-Лу в Труа в следующем году, когда отправился в поход.

После этих благочестивых дарений нужно было думать о расходах на экспедицию и обеспечении необходимых финансовых средств. Так, Готфрид Бульонский, сыгравший столь большую роль в первом походе, продал свои владения Музон и Стене Реймсской церкви, а само герцогство Бульонское заложил Льежскому монастырю. Роберт Коротконогий, брат английского короля Вильгельма II, заложил этому последнему Нормандию за десять тысяч марок. Позднее акты подобного рода стали многочисленными так, Тибо де Марли, которому одно время приписывали великолепные «Стихи о Смерти», пока не был установлен действительный автор — Хелинанд, монах из Фруамона, в 1173 г передал все свое имущество в Гонессе и Монморанси брату за сумму в 140 ливров, когда отправлялся за море.

В соответствии с феодальными обычаями каждый барон нанимал и снаряжал людей за свой счет, требуя на это помощи вассалов. Довольно скоро во многих странах, во Франции, по крайней мере, участие в крестовом походе стало рассматриваться как один из четырех поводов для взимания помощи (эд); другие поводы хорошо известны историкам права, выдача сеньором старшей дочери замуж, посвящение старшего сына в рыцари, пленение сеньора и необходимость выплатить выкуп за него. Само слово «эд» позднее стало синонимом налога, налога строго экстраординарного в течение всего собственно феодального периода; налог с тем же названием стал регулярным, в пользу короля, только в XV в.

Определенные средства предоставляла церковь, отдававшая двадцатую часть своих имуществ, а в отдельных случаях получавшая разрешение Рима взимать на Западе [176] десятину в пользу крестового похода. Кроме того, религиозные ордена тамплиеров и госпитальеров имели право каждый год просить помощи у всех церквей христианского мира на содержание своих армий и крепостей. Церковь получала также исключительные дары, которые часто делали принявшие крест, но не смогшие отправиться в поход, чтобы выкупить свой обет большим пожертвованием, — обычай, о котором довольно скоро забыли. Нередко завещания свидетельствуют об угрызениях совести по этому поводу, и наиболее примечательным в этом отношении является, несомненно, завещание короля Филиппа Августа.

Он выполнил свой крестоносный обет лишь вынужденно, под большим давлением и сразу после осады Акры поспешил собрать багаж, взвалив всю тяжесть дальнейших действий на Ричарда Львиное Сердце. В 1122 г. за год до смерти, он составил завещание (его автограф сохранился)

«Мы дарим и завещаем 3000 марок серебра королю Иерусалима, 2000 марок госпитальерам и столько же заморским тамплиерам для их следующего мартовского похода... Более того, мы дарим и завещаем этому королю, тамплиерам и госпитальерам 150500 марок серебра для оказания помощи Святой Земле, дабы они содержали 300 солдат в дополнение к своим войскам в течение трех лет после разрыва перемирия с сарацинами. На эту сумму король будет содержать 100 солдат, треть суммы — Госпиталю, а остальное — Храму».
Если сравнить эти огромные суммы с тем, что он завещал другим, а именно 10000 ливров жене Изамбур — она, правда, большого места в его сердце не занимала — и столько же, что весьма примечательно, своему незаконному сыну Филиппу Лохматому, то легко понять, что король хотел этим жестом искупить слабость желания лично участвовать в крестоносной войне тридцать лет назад.

Его строки уточняют стоимость содержания солдат в Святой Земле: сумма в 150500 марок предназначалась, согласно королю, на содержание 300 солдат в течение трех лет, т. е. сдержание одного солдата в течение года, в начале XIII в., обходилось в 165 марок серебра. Это расходы на содержание. Крестоносцу же, отправлявшемуся [177] в поход, нужно было, прежде всего, подумать о снаряжении, и можно понять, что оно стоило очень дорого. Поэтому неудивительно, что, например, скромный крестоносец из Болоньи, составив в Дамьетте в 1219 г завещание, оставил свое вооружение немецкому госпиталю, где хотел бы быть погребенным, и выразил желание, чтобы его оружие послужило другому бойцу.

Его завещание, впрочем, очень трогательно благодаря перечислению того, что он оставлял в наследство и что позволяет представить, каково было снаряжение скромного крестоносца и каким имуществом он располагал. Он оставил дары священникам, дабы они служили панихиды по нему, своей жене Гилетте, которая сопровождала его в заморском походе, он оставлял все то, что найдут на нем после смерти в Дамьетте, матери и брату он завещал свое имущество в Болонье, а товарищу, с которым он принял крест, — рубаху, два мешка сухарей, два муки, две меры вина и большой кусок сала.

Столь же показательным является акт от 1248 г., то есть времени крестовых походов Людовика Святого, он составлен от имени горожанина Гаэты, желавшего вооружиться к будущему «походу за море» и бравшего напрокат доспех за 17 су; в акте уточняется, что если в походе по его вине доспех будет утрачен, то он выплатит всю его стоимость — 70 су.

После снаряжения — дорожные расходы. Несомненно, что пока люди шли по христианской земле, то как паломники они могли рассчитывать на гостеприимство в тех областях, которые пересекали. Ничто в наше время не может нам дать представления о средневековом гостеприимстве, кроме, может быть, молодежных гостиниц, которые, вероятно, можно сравнить с Божьими домами, прибежищами, которые в средние века можно было найти повсюду на дорогах паломников. Паломник, принявший крест или нет, мог также всегда рассчитывать на пищу и кров в монастырях, а в крайнем случае — у частных лиц. Некоторые обычаи того времени выразительно гласили, что паломник на своем пути может брать все, что нужно для пропитания его и его лошади, и рассказы о паломничествах, правда, более поздние (большинство таких рассказов [178] относится к XIV — XVI вв., то есть ко времени, когда чувство гостеприимства значительно ослабло), позволяют отметить, что «тугой кошелек» нужен был, лишь когда паломник оказывался за морем, ибо там «он был не среди милосердных людей, которые делают что-либо из сострадания».

Нужно учитывать, что большая часть пути проделывалась по морю, по крайней мере, с середины XII в. Бароны, ведшие свои армии, фрахтовали для этого суда, и сохранилось несколько контрактов, похожих на те, которые составлялись для «всеобщей перевозки» и по поводу которых вел переговоры с Венецией Виллардуэн.

Во время крестового похода Святого Людовика некоторые сеньоры, в их числе Жуанвиль, не присоединились к основной массе крестоносцев и сами договаривались с судовладельцами (в основном в Марселе и Генуе) о перевозке своих людей и лошадей. Так, граф Жан де Дре заключил договор с двумя марсельскими судовладельцами, Гипьомом Сюффреном и Бернаром Лубе, которые предоставляли ему судно «Ла Бенит», обязуясь погрузить только его оружие, багаж и людей. Ему это обошлось в 2600 турских ливров. В то время граф Ги де Форез зафрахтовал судно «Ла Бон Авантюр» за 975 марок серебра, и в договоре уточнялось, что на нем будут стойла для 60 лошадей и экипаж из 41 матроса, значит, судно было довольно больших размеров.

Что касается простых паломников, пересекавших море самостоятельно, то они занимали места на кораблях в зависимости от своих средств. Мы знаем некоторые детали путешествия Жака де Витри благодаря его письму, отправленному из Генуи в 1216 г.; правда, речь идет о важной персоне, поскольку он был тогда епископом Акры, и тем не менее он тоже испытал волнения «Когда я проезжал по Ломбардии, случилось так, что дьявол сбросил в быструю, бурную и страшно глубокую реку мое оружие, то есть мои книги, которыми я решил сражаться, и все другие необходимые мне вещи; эта река из-за таяния снегов безмерно разлилась, снесши мосты и даже утесы. Один из моих сундуков, полный книг, попал в воды реки, другой же сундук, где был палец моей матери Св. Марии Уанийской, удержал мой мул, не позволивший ему утонуть. И [179] хотя на удачу был один шанс из тысячи, мой мул целым и невредимым добрался до берега с этим сундуком. Другой сундук зацепился за деревья и был чудесным образом найден, но еще чудеснее то, что книги, хотя они и были немного затоплены, все же еще можно читать».

Затем он рассказывает о подготовке морского путешествия. «Я арендовал новый корабль, который еще не был в море, поскольку его только что построили, за четыре тысячи ливров; это пять мест для меня и моих людей, то есть четвертая часть верхнего замка{32}. Там я буду есть, читать книги и вообще оставаться днем, если не будет шторма на море. Одну комнату я снял, чтобы в ней спать со своими спутниками, другую — для хранения одежды и запаса пищи на неделю; в третьей снятой мною комнате будут спать мои слуги и готовить мне пищу, еще одно помещение — для моих лошадей. Наконец, в трюме корабля я велел уложить хлеб, сухари, мясо и другие продукты на три месяца».

Но здесь речь идет об условиях исключительно комфортабельных; самые скромные крестоносцы вынуждены было довольствоваться местами между палубами или на второй, первой палубе, где они спали, завернувшись в плащ. Статуты города Марселя уточняли, что такое место должно было иметь как минимум 2,5 пана в ширину и от 6,5 до 7 в длину{33}, допуская при этом, что паломников можно укладывать плотно друг к другу так, чтобы «голова одного касалась ног другого». Каждого паломника заносили в регистр корабля, и нотарий, который это делал, выдавал, как и нынче, билет с указанием имени и номера места для пассажира. Что касается питания, то паломник должен был договориться с человеком, занимавшимся на борту судна снабжением, которого звали «каргатор».

Существует образец договора с одним из таких каргаторов по имени Андре де Вентимиль, который 25 марта 1248 г. взялся выполнять эти функции на судне «Сен-Франсуа», принадлежавшем Раймону Родосскому, то есть [180] судне греческом, где он брался содержать паломников до прибытия в Святую Землю за 19 су в смешанной монете с одного человека В договоре уточнено, что он может взять с собой четырех слуг на сто паломников, если же их более четырехсот, то пятнадцать слуг.

Рассказы о паломничествах, гораздо более поздние, чем эпоха крестовых походов, перечисляют, что стоит из предосторожности взять с собой в море. Некий Греффин Аффагарт рекомендовал тем, кто хочет, как и он, совершить путешествие в Святую Землю, взять на корабль циновку «для смолы» (от смолы, коей пропитаны были палубы (и «два небольших сосуда, один для пресной воды Св Николая, поскольку она лучше всего сохраняется на море, а другой — для падуанского вина, которое хорошо пить в жарких странах ибо оно некрепкое», он советовал также запастись «соленым мясом, вроде окорока или бычьих языков, сыром, маслом, несколькими маленькими горшками для приготовления пищи в случае необходимости, свежим хлебом на семь или восемь дней, сухарями, фигами, виноградом, миндалем, сахаром и особенно небольшим флаконом фиалкового сиропа из розового варенья или чем иным по совету врача для желудка на случай его расслабления»{34}.

Наконец, прибыв в Святую Землю, скромный крестоносец мог вступить в армию какого-либо сеньора, а также воспользоваться добычей либо иной удачей после сражения. Очень часто и богатые крестоносцы были счастливы получить случайную поддержку. Об этом рассказывают хронисты, начиная с первого крестового похода, как, например, при описании постройки стен Антиохии: «Рабочие, не имевшие достаточно средств, чтобы трудиться бесплатно, получали жалованье, на что шли пожертвования набожного народа Ни один государь, действительно, не имел таких богатств, чтобы оплачивать используемых людей, за исключением, правда, графа Тулузского, который всегда снабжался деньгами обильнее, чем все другие. Поэтому он за счет своей казны оплачивал все расходы людей, [181] которых содержал, не нуждаясь в помощи народа, и было немало знатных людей, которые растратили все свои средства, взятые в поход, и получали от него жалованье».

«Давно уже до нас доходит эхо проповедей вашего святого учения, чему мы весьма рады. Чтоб вы могли с большей пользой исполнять свою службу проповедника, особенно ради помощи Иерусалиму, мы решили дать вам полную власть привлекать в качестве помощников как черных, так и белых монахов, а также регулярных каноников, кого сочтете способными к проповеди...»
Именно в таких словах папа Иннокентий III через своего легата Петра Капуанского предоставлял право проповедовать и искать себе в этом деле помощников Фульку де Нейи.

Пример Петра Отшельника показал, чего можно добиться в феодальную эпоху словом проповедника. Но Петр Отшельник не был одинок. Он сам, Робер д'Абриссель и другие проповедники первого крестового похода имели много последователей, среди которых есть громкие имена, и прежде всего, имя Св. Бернарда, чей крест в Везеле по сей день хранит память о нем. К несчастью, ни одна из его проповедей крестового похода до нас не дошла. Слова, которые по этому поводу позднее вложили в его уста, полностью апокрифичны. Но зато мы знаем о деятельности других проповедников и о том, как они составляли свои проповеди.

В первое воскресенье Рождественского поста 1199 г. большая толпа народа собралась в маленьком округе Арденн, который называется Асфельд (около Ретеля), а раньше назывался Экри-сюр-Эн. Граф Шампанский Тибо III проводил там большой турнир, на который собрались все бароны его домена и соседних сеньорий.

Миниатюры из рукописей дают нам понять, что собой могли представлять такие турниры, самые знаменитые из всех миниатюры «Турниров короля Рене», хотя и на два века более поздние, являются блестящим свидетельством красочных праздников, какими были встречи подобного рода. Улицы, по которым проезжает кортеж, выстланы коврами; на доспехах рыцарей сверкающие плащи, покрывающие также и лошадей; гербы, по которым все узнают [182] проезжающих всадников или, по крайней мере, к какому роду они принадлежат, по краям поля сражения возвышаются затянутые красным сукном трибуны, вымпелы на копьях, развевающиеся на ветру знамена и, наконец, платья «дам и барышень», приглашенных быть свидетельницами рыцарской доблести, — все сияет радугой цветов средневековой геральдики: золотым, серебряным, красным, черным, пурпурным и зеленым. Звуки труб, крики толпы, ибо это и дни народной радости, и толпа, также изображенная на миниатюрах, предстает в одеждах не менее ярких цветов, чем одежда самих сеньоров. Все это создает картину безудержного ликования.

Турнир в Экри собрал всю высшую знать Шампани, начиная с самого графа, мужа Марии Шампанской, дочери прекрасной Альеноры Аквитанской и сестры как короля Франции Филиппа Августа, так и короля Ричарда Английского По бокам от них все те, чьи имена один из присутствующих, а именно сам Жоффруа де Виллардуэн, перечислил в своей «Хронике», из которых наиболее знаменитыми были Луи де Блуа и Симон де Монфор.

Постепенно в толпе воцаряется тишина в ожидании выезда на поле ристалища первых рыцарей. Но в этот день ожидание затянулось, и вдруг вместо желанной пары, какую в ту эпоху образовывали всадник со своей лошадью, одинаково заботливо наряженные и украшенные, все с удивлением увидели, как на поле решительным шагом устремился почтенный клирик с живыми глазами, который «прочитал проповедь, зажегшую в сердцах любовь к Господу Богу». Она произвела сильное впечатление и на толпу народа, и на баронов. Взволнованные словами неожиданного проповедника, рыцари стали один за другим снимать свои парадные турнирные шлемы и, склонившись перед проповедником, начали принимать крест.

Фульк де Нейи, прервавший веселое празднество и давший ему непредвиденное завершение в Экри-сюр-Эн, был человеком неординарным. Простолюдин, низкого происхождения, он стал священником и получил приход Нейи. Поначалу он был плохим кюре, ведшим рассеянную, порочную жизнь, но затем неожиданно преобразился — он [183] вообще был человеком непредсказуемым — и стал ревностно выполнять свои пасторские обязанности.

В это время епископ Парижа Морис де Сюлли, построивший собор Нотр-Дам, побуждал свое духовенство к усердной службе и предписывал читать проповеди каждый день, а не только по воскресеньям и праздникам. Фульк, послушный епископским указаниям, начал регулярно проповедовать, но в своей проповеднической деятельности он сразу же столкнулся с затруднениями: прихожане, которые в ту эпоху свободно выражали священникам свои мнения, поставили ему в упрек недостаток образования.

Приняв этот упрек, Фульк отправился в Парижский университет изучать теологию; под руководством Петра Песнопевца он столь хорошо усвоил науку, что стал магистром и вновь начал проповедовать. Но его прихожан в Нейи было трудно удовлетворить. В течение двух лет на его проповедях они часто прерывали его и даже оскорбляли. И вновь все изменилось неожиданно, когда ему явился дар проникать в души: «Его слова, как острые стрелы пронзали сердца грешников, исторгая из них слезы раскаяния», — писал его современник Рауль Коггесхолл. Несколько раз по приглашению Петра Песнопевца люди приходили в церковь Сен-Северен слушать кюре из Нейи, ставшего самым великим проповедником своего времени.

Его стали приглашать повсюду. Он проповедовал не только в Нейи и Париже, но и во Фландрии, Брабанте, Нормандии, Пикардии, Шампани, Бургундии. По обычаю того времени, он проповедовал на публичных площадях, на перекрестках дорог, собирая вокруг себя большие толпы, как некогда Петр Отшельник. Он имел успех как у народа, так и у образованных людей. «Бог в своем милосердии избрал этого священника как звезду в ночи, как дождь во время засухи, чтобы взрастить свой виноградник», — писал о нем епископ Акры Жак де Витри, который сам был знаменитым проповедником. Ему приписывали дар творить чудеса, один богач пригласил его на обед, но каково же было изумление присутствующих, когда, открыв блюда на столе, нашли на них лишь змей и жаб; в другой раз раскаявшийся ростовщик решил доверить ему свои [184] сокровища, но когда они пришли в тайник, то увидели, что там одни змеи.

Иногда, впрочем, он навлекал на себя гнев аудитории, поскольку поносил грешников безжалостно, особенно ростовщиков и скупцов Ему даже угрожали, а в городе Лизье бросили в тюрьму за то, что он обвинил суровыми словами, как обычно, в продажности городское духовенство. «Вся Франция ощущала действие его проповедей».

Вся Франция и даже за ее пределами, если верить анекдоту, маловероятному, представляющему его сурово бранящим короля Ричарда Львиное Сердце. Фульк убеждал его «избавиться от своих трех дочерей» «Ты лжешь, ханжа, у меня нет дочерей», — отвечал король. Но тот утверждал, что король имеет трех дочерей — Гордыню, Чревоугодие и Сластолюбие. «Хорошо, — сказал король, — пусть будет по-твоему, я отдаю гордыню тамплиерам, чревоугодие цистерцианцам, а сластолюбие — всему духовенству».

Чтобы завершить портрет мужественного проповедника, созданный современниками, добавим, что, хотя он легко впадал в гнев, тем не менее он был очень милосердным; по просьбе проституток, желавших искупить свои грехи, он основал цистерцианский монастырь Сент-Антуан близ Парижа, а из даров, что ему подносили, он наделял приданым тех из них, кто собирался выйти замуж.

Из других дошедших до нас рассказов о проповедниках особенно ценным является один, принадлежащий самому проповеднику, Жаку де Витри. Он взят из его письма, написанного из Генуи в октябре 1216 г., когда он, возвращаясь из Рима в Святую Землю, в свое Акрское епископство, решил воспользоваться свободным временем до посадки на корабль для вербовки новых крестоносцев.

«Когда я ехал из Франции, то стояла зима, и мне предстояла дальняя дорога туда, где ждало меня много безотлагательных трудов; я чувствовал себя уставшим и решил немного отдохнуть, чтобы лучше подготовиться к трудам за морем, тем более что туда отплыло уже несколько тысяч крестоносцев, которых мне нужно было принять и устроить. Я решил, что буду проповедовать слово Божье людям своего диоцеза и другим до того, как прибудет большая толпа крестоносцев, дабы они хорошо приняли [185] этих новых паломников и воздерживались от пороков, не подавая дурного примера вновь прибывшим. Ибо когда эта большая толпа народа приедет, я буду так занят их делами, что у меня не останется времени на доверенных мне людей из Акры, если я не подготовлюсь ко всему заранее .. Я тронулся в Геную. Когда я приехал туда, горожане, хотя и приняли меня хорошо, забрали у меня лошадей, поскольку отправлялись на осаду одной крепости. Таков обычай в этом городе — забирать всех лошадей, невзирая на владельцев, при подготовке военной экспедиции. Женщины оставались в городе, и я решил сделать то, что в моих силах, и стал проповедовать слово Божье женщинам и немногим остававшимся мужчинам. И тогда большое число знатных и богатых женщин приняли крест. Мужчины взяли моих лошадей, а я заставил их жен взять крест. Они были столь ревностны в своей набожности, что с раннего утра и до ночи не давали мне покоя, желая слышать от меня слова утешения и наставления или исповедаться. Когда горожане вернулись из своей экспедиции и узнали, что их жены и сыновья после моей проповеди приняли крест, то многие из них, послушав меня, тоже приняли крест из страстного благочестия к любви к Богу. Я оставался в городе Генуе весь сентябрь и по воскресеньям и праздничным дням читал проповеди горожанам. И хотя я не знал их языка, тысячи человек обратились к Богу, приняв крест».
В это время сложился и церемониал принятия креста: люди пели псалмы, напоминающие о Вавилонском пленении, слушали общую проповедь, затем пели «Veni Creator» и «Vexilla Regis», и, наконец, проповедник возлагал крест. Это обычно были небольшие, вырезанные из сукна кресты, прикреплявшиеся на правом плече, которые крестоносцы никогда не снимали. Такой крест можно видеть на статуе «Возвращение крестоносца», сохранившейся в Нанси. Большие сеньоры иногда заказывали роскошные кресты, как, например, льняной крест, вышитый золотом, который принял в первую среду Великого поста 25 февраля 1200 г. в церкви Св. Доната в Брюгге граф Фландрии Балдуин, чья жена Мария была сестрой Тибо Шампанского. [186] В течение XIII в. деятельность проповедников все более активизировалась по мере того, как спадал энтузиазм к крестовым походам. Примечательно, что в эту же эпоху был определен юридический статус крестоносца, а проповедь крестового похода стала постоянным видом деятельности церкви. В ту же эпоху осуществлялась запись приходивших уже в упадок норм феодального обычного права; записью их как бы хотели оживить и защитить, создавая с их помощью своего рода административную арматуру. Итак, XIII в. — это время, когда крестовые походы из воодушевленного движения превращаются в узаконенное установление.

Тем же веком датируется любопытный «Учебник проповедника», составленный Гумбертом Романским, главой ордена доминиканцев с 1254 до 1277 гг. Он был наиболее авторитетным проповедником ордена, коему был очень предан, еще ранее он составил общее руководство для всех проповедников, а этот учебник, посвященный проповеди крестового похода, он написал, вероятно, в конце 1256 г. Тогда весь христианский мир был потрясен ужасной новостью о взятии замка Сафед, весь гарнизон которого — около двух тысяч человек — был перебит по приказу султана Бейбарса, хотя по соглашению о капитуляции рыцарям было обещано сохранение жизни.

Гумберт написал сам не менее сорока шести глав учебника, адресованных проповедникам крестового похода. Он, прежде всего, определяет обязанности клириков-проповедников. В первую очередь, они сами должны принять крест, ибо как осмелятся они убеждать других, если не послужат им примером? Это напоминает размышления Жака де Витри, ясно показавшего взаимные обязанности, связывавшие в ту эпоху пастыря и верующих: «Я не мог вернуться в мое Акрское епископство, не имея возможности защитить крестоносцев, которых повсюду притесняли налогами и поборами. Они не стали слушать бы мои проповеди и плюнули бы мне в лицо, если бы я не смог обеспечить им то, что обещали мои проповеди».

Как видим, обязательства в ту эпоху не были пустыми словами. [187]Удивительно, каких обширных теоретических и практических знаний Гумберт требовал от проповедников. Они должны были глубоко изучить все, что касается Святой Земли в книгах Ветхого и Нового Заветов, хорошо знать карту мира и, следовательно, географию Палестины. Особенно им нужно было проштудировать историю Магомета и «прочитать Коран». В наше время трудно себе представить, чтобы проповедники XIII в. были способны взять на себя такие обязательства; они требовали особого состояния ума, которое позднее исчезнет вплоть до наших дней. Кроме того, проповедникам следовало знать хотя бы кратко историю христианских установлений в Святой Земле, и для этого им рекомендовалось чтение «Заморской истории» Жака де Витри. Наконец, представление об основных понятиях церковного права: привилегии крестоносцев, действие индульгенций, освобождение от обетов, отпущение грехов и т. д.

Определив основные требования, Гумберт затем дает целую серию тем для проповедей и, как было во многих сборниках этого жанра в ту эпоху, снабжает их для иллюстрации примерами, взятыми из истории, легенд, военных побед императора Константина и даже видений Турпина, описанных в героическом эпосе. Он приложил также весьма живописный перечень причин, отвращающих людей от участия в крестовом походе, и указал средства их убеждения. Некоторые, по его словам, отказываются принимать крест по причине нездоровья, из-за отсутствия денег или из страха. Одни подобны большим, массивным парадным лошадям, желавшим бы всю жизнь провести в конюшне; другие похожи на домашних кур, каждый вечер стремящихся вернуться в свой курятник; третьи напоминают фламандских коров, которые целые дни проводят в стойле, привязанные за шею веревкой, или же пресноводных рыб, не желающих покидать мест своего обитания и немедленно возвращающихся назад, как только чувствуют запах моря. Настоящий рыцарь должен смотреть на страну, где жил Спаситель, как на свою истинную отчизну, и ради нее без колебаний порывать даже со своей семьей, как советует Евангелие. [188] Есть и такие, кто колеблется принять крест из страха перед насмешками. Это замечание Гумберта показывает, что в ту эпоху отношение к крестовым походам было весьма различным, и часто воодушевленные крестоносцы сталкивались с насмешками в своем окружении. Многие поступали «как и другие», но многие не решались, опасаясь неодобрительного отношения близких. Все это свидетельствует о том, что крестовые походы все более и более становились, по словам одного современного историка, «изысканным видом спорта». Когда в 1264 г. на турнире в Мо повторились те же события, что и на турнире в Экри, то есть многие рыцари по призыву архиепископа Тира в порыве энтузиазма приняли крест, то у многих этот порыв оказался чисто платоническим, и под влиянием растущего беспокойства они стали выкупать свои обеты, предлагая церкви дары, равноценные расходам, которые они понесли бы в качестве крестоносцев.

Наш проповедник намекает также и на упадок духа, становившийся все более глубоким ввиду постоянных неудач последних крестовых походов: «Не остается больше ни духовных завоеваний, ни мирских преимуществ: сарацины не обращаются в истинную веру, жертвы войны по большей части попали в ад, и мы не можем даже сохранить завоеванные земли. Саладин в одно мгновение все захватил. Император Фридрих I утонул в малой воде в начале похода; Св. Людовик со своими братьями и всей знатью попал в плен... Сарацины же бесчисленны, и их становится все больше, поскольку они находятся на своих землях».

Эхо того же чувства звучит и в твердых словах Жуанвиля, отказавшегося во второй раз отправиться в крестовый поход со Св. Людовиком: «Пока я был за морем, сержанты короля Франции и короля Наварры грабили и разорили моих людей. И если я не останусь, чтобы защищать их, то оскорблю Господа, который все сделал, дабы спасти свой народ».

Время невероятных предприятий, к коим относились и крестовые походы, прошло, и, чтобы победить, нужна была бы вся страсть первых крестоносцев.

И кое-что от этой первоначальной страстности несомненно хранят «призывные слова», коими Гумберт [189] Романский предлагал проповедникам завершать свои проповеди:

«Вы видите, мои возлюбленные, к чему ведут мирские войны, чаще всего несправедливые, и к чему ведет война за Христа, самая законная из всех. В первые войны многие люди вовлекаются узами дружбы с мирянами; так пусть дружба с Христом подвигнет вас к решению вести войну за Него. Теми движет тщеславие, а вами пусть руководит жажда небесной отчизны... Я обещаю вам от имени Отца и Сына, и Духа Святого, что все, кто отправится на эту войну и погибнет от оружия после исповеди и с сокрушенным сердцем, обретет царствие, которое Господь крестом своим завоевал для нас; и я уже сейчас вручаю вам инвеституру на это царство тем самым крестом, который протягиваю вам. Подходите же и пусть никто из вас не отказывается принять столь славную инвеституру, гарантирующую вам трон там, в горних высях».
Но сколь бы ни был проповедник красноречивым, сам по себе он не смог бы полностью преуспеть в пропаганде крестового похода, если бы бок о бок с ним то же самое не делал бы другой персонаж — поэт. В средние века поэт и поэзия были вездесущи, и удивительно было бы, если бы они оказались в стороне от великой эпопеи крестовых походов.

Наша эпическая поэзия — современница первого крестового похода, и их нельзя понять друг без друга. Рето Беццола{35} глубоко проанализировал то чувство, которое побуждало феодалов в конце XI в., когда король Франции был занят совсем другими вопросами, нежели защита христианства, вспоминать с некоторой ностальгией Карла Великого, боровшегося с сарацинами Испании. Все наши эпопеи, от «Песни о Роланде» до цикла о Гильоме Оранж-ском, отражают главную заботу той эпохи — вырвать у ислама Святые места.

Зарождавшаяся в то же время или немного позже провансальская поэзия также несет на себе следы этой заботы, и накануне своей отправки на Восток наш наиболее [190] древний трубадур Гильом IX Аквитанский написал один из своих самых прекрасных стихов:

В изгнанье отправляюсь я,
Тревог и страха не тая:
Война идет в мои края,
Лишенья сына ждут и плен...

Я Радость знал, любил я бой,
Но — с Ними разлучен судьбой —
Взыскуя Мира, пред Тобой,
Как грешник, я стою согбен.

Я весельчак был и не трус,
Но с Богом заключил союз,
Хочу тяжелый сбросить груз
В преддверье близких перемен.

Все оставляю, что любил:
Всю гордость рыцарства, весь пыл,
Да буду Господу я мил,
Все остальное только тлен...{36}

И именно провансальская поэзия дала самую древнюю песнь о крестовом походе в собственном смысле слова, в которой поэт присоединяет свой голос к голосу проповедника, убеждая слушателей принять крест. Автор, поэт Маркабрюн, назвал ее «Песнью Купели», сравнивая крестовый поход с прекрасной «купелью», куда христиан погружают при крещении, очищающем их на склоне жизни:

И в милосердии своем нам дал
Сеньор небесный чудную купель,
Какой нигде нет, лишь за морем,
Там, далеко, где жил Иосафат...
Я говорю вам: по вечерам и по утрам
Нам следует в ней мыться, как и должно.

А в конце эпохи крестовых походов, во второй половине XIII в., когда пришла погибель заморским королевствам, поднялся голос нашего самого крупного средневекового [190] поэта Рютбефа. Известны его одиннадцать песен о крестовых походах, где легко, как и в речах проповедников, можно обнаружить все различие мнений по поводу заморских походов в те времена. Особенно ясно это проявляется в его «Споре крестоносца с отказавшимся от креста», где сталкиваются аргументы за и против походов. В итоге он безжалостно бичует тех, кого считает виновным в утрате крестоносного духа: королей и князей, помышляющих лишь о собственных распрях, и прелатов, озабоченных только своим благосостоянием:

А вы, прелаты святой Церкви,
Чтоб жить всегда в покое и тепле,
Служить заутрени за морем не хотите,
Куда зовет Жоффруа де Сержин{37}.
Но говорю, что осужден тот будет,
Кто не желает ничего, лишь доброе вино,
Да мясо вкусное и острый перец.
Война с неверными — то ваша ведь война,
За Бога вашего, и вам она во благо!..
И как тогда ответите вы Богу за землю,
Где смерть в мученьях принял он за вас?

Нет почти ни одного прозаического или поэтического жанра литературы, где не звучало бы эхо крестовых походов. В эпическом жанре мы им обязаны «Песнью об Антиохии» и «Песнью об Иерусалиме», в историографическом — первым написанным по-французски сочинением в прозе «Завоеванием Константинополя» Жоффруа де Вил-лардуэна. Произведения фольклора на эту тему бесчисленны, от «Легенды о Святом Геральде», основателе госпиталя в Иерусалиме, о котором рассказывали, что во время осады города он кормил осаждающих его христиан, бросая им камни, которые превращались в хлеб, до истории о Гильоме Виллардуэне, уроженце Греции, ставшем героем фольклора этой страны, а через это даже типом совершенного героя во второй части «Фауста» Гете. [192] Почти все события крестовых походов породили поэтические сочинения, авторами которых часто были сами крестоносцы. Король Ричард Львиное Сердце, например, оставил нам одно стихотворение, где изливает жалобы по поводу своего заключения в Австрии при возвращении из похода. А Филипп Новаррский, осажденный в башне иерусалимского госпиталя сторонниками императора Фридриха II, спешно написал небольшое стихотворение, чтобы — факт удивительный — попросить помощи, и завершил его восхитительными словами:

Я — соловей, поскольку в клетку меня посадили.

И имена многих крестоносцев — это имена лучших поэтов своего времени, или трубадуров Юга, как Пейре Видаль, Гаусельм Файдит, Раймбаут де Вакейрас, Элиас Кайрель, из которых по крайней мере присутствие трех последних в Святой Земле или Греции точно засвидетельствовано, или труверов Севера, как Тибо Шампанский, Конан де Бетюн, Гюон д'Уази и многие другие.

В XIII в. крестовые походы обновили важнейшую поэтическую тему куртуазной любви, и отныне отъезд за море стал разлучать поэта с его дамой, порождая страх и отчаяние; но если он не поедет, то навлечет на себя ее презрение, что означает утрату ее любви.

Как рыцарь должен быть я там,
Где заслужу и рай, и честь,
И славу, и любовь моей подруги.

Но когда он отъезжает, то чувствует, как разрывается его сердце:

Иду туда, где претерплю мученья,
В ту землю, где сносил мученья Бог,
Там омрачит мне мысли огорченье,
Что от любимой Дамы я далек. [193]

Так писал Гюон Аррасский. Ту же тему развивал Шатлен де Куси, когда отправлялся вместе с Виллардуэном в крестовый поход, во время которого умер и вздыхал:

Влюбленные, вам прежде всех других
Я про мои страдания поплачу:
От преданной подруги дней моих
Идти я должен прочь — нельзя иначе...

Я прочь иду, и Господу отдать
Хочу любовь и попросить пощады.
Не знаю, свидеться ли нам опять,
Лишь случай — властелин такой отрады.

Пусть ваша верность будет в знак награды,
Приду я или не приду я вспять,
И дай Господь мне честь не потерять
И помнить век, что только вам служу{38}.

Другие же поэты, как Гийо де Дижон воспевали отчаяние дам, проводивших своих «милых друзей»:

Вот что грусть мою обманет:
Знаю, верность он блюдет.
Ветер сладостный нагрянет
Из краев, где встречи ждет

Тот, который сердце манит, —
В серый плащ мой он войдет,
Тело содрогаться станет,
К долгожданному прильнет.

Вот что душу мне изъело:
Не пошла за ним вослед.
Он прислал рубашку с тела,
Чтобы сон мой был согрет.

В ночь возьмется страсть за дело,
Ближе к сердцу сей предмет
Положу, чтоб тело грела
И гнала от сердца вред{39}.

Таким образом, на тему куртуазной любви в конце XII в. или в XIII в. родилась очаровательная легенда о [194] дальней принцессе, объяснявшая рефрен «дальней любви», который проходит по поэзии трубадура Джауфре Рюделя: он якобы, не зная принцессы Маго Триполитанской, безумно влюбился в нее и, чтобы встретиться с нею, презрев все опасности, отправился за море в крестовый поход и в конце концов умер у ее ног. Это был уже полный осмос темы крестового похода, участие в котором считалось высшим подвигом рыцаря, в тему куртуазной любви, бывшей, быть может, самым возвышенным творением нашего средневековья. [197]

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история










 





Наверх

sitemap:
Все права на книги принадлежат их авторам. Если Вы автор той или иной книги и не желаете, чтобы книга была опубликована на этом сайте, сообщите нам.