Перну Р. Крестоносцы

ОГЛАВЛЕНИЕ

ЛЮДИ

IV. Клирики

В рядах крестоносцев часто встречались церковнослужители Еще на клермонском соборе было установлено, при соблюдении каких условий клирики могли, как и миряне, принимать крест. Для этого им требовалось разрешение вышестоящего начальства, аббата или епископа, получив которое клирик мог участвовать в вооруженном паломничестве и, как следствие, носить меч, хотя бы это и противоречило нравам его сословия. Таким образом, Церковь играла в период крестовых походов двойственную роль с одной стороны, она брала под свое покровительство имущество крестоносцев, становившееся, как и церковное добро, неприкосновенным, и ее представители — прелаты, равно как и мелкое духовенство, — активно участвовали [78] в экспедициях. Гораздо позднее появится правило, по которому проповедники крестовых походов, прежде чем начинать проповедовать поход, побуждая слушателей принять крест, были обязаны сами принести тот же обет крестоносца.

Прелат при оружии, уже занявший свое место в героических песнях, стал реальным персонажем с появлением на сцене Адемара Монтейского и его товарищей и уже никуда не исчезал, хотя по большей части, его роль сводилась к воодушевлению бойцов, иногда в первых рядах, с реликвиями в руках, как это делал в битве при Монгизаре епископ Одеберт Вифлеемский, несший подлинный Крест.

Присутствие клириков среди крестоносцев только подчеркивало религиозный характер движения; судя по всему, их было довольно много. Некоторым, в том числе и Рай-мунду Ажильскому, капелану графа Тулузского, позже ставшему историографом первого крестового похода, Аде-мар Монтейский пожаловал сан священника по дороге в Иерусалим. Именно клирик, Петр, епископ Нарбоннский, от имени простого люда обратился в Маарре к баронам с просьбой прекратить распри и возобновить движение на Иерусалим.

Проповедование крестового похода продолжалось даже в пути. Известно, что Гильом, епископ Оранжский, на некоторое время заменивший крестоносцам умершего Адемара Монтейского и сам скончавшийся в Маарре, вместе с епископом Гренобля проповедовал крестовый поход в Генуе; и вполне возможно, что именно их проповеди побудили генуэзский флот оказать своевременную поддержку крестоносцам во время осады Иерусалима. Историки заметили, что не сохранилось ни одного упоминания о разногласиях в рядах клириков, в отличие от баронов. Более того, многие из церковнослужителей, взяв крест, позабыли о своих распрях, как, например, епископ Страсбургский Оттон, бывший до первого крестового похода сторонником антипапы Гиберта и, соответственно, противником Урбана И. Напротив, их примиренческая деятельность была особенно плодотворна- ведь предводители похода всегда примирялись перед епископами, как Боэмунд и Раймунд [79] Сен-Жилльский после ссоры из-за Антиохии, которую они оспаривали друг у друга.

Некоторые из этих клириков свершили значительные деяния, в основном морального свойства, и одному из них, провансальскому священнику Петру Варфоломею было суждено вновь отыскать Святое копье в Антиохии. Его откровениям, правда, поставленным под сомнение его современниками, предшествовали пророчества другого священника, Стефана Валентина, объявившего 11 июня 1098г., что помощь, увиденная им во сне, придет через пять дней. Неоднократно мы видим, как клирики поднимали моральный дух крестоносцев; когда в 1189 г. армия, ослабленная голодом и эпидемией, была уже готова снять осаду Акры, епископы Солсбери, Вероны и Фано поддержали доблесть войск и устроили сбор средств, чтобы накормить самых бедных, кто «страдал более всех». Их поступок позволил дождаться подхода подкреплений с Запада, что привело к захвату Акры.

Многие из этих клириков-крестоносцев прибыли в свите баронов в качестве капелланов, а не бойцов. Готфрид Бульонский первый подал пример, взяв в дорогу монахов, «известных своей святой жизнью», чтобы отправлять церковную службу в походе; точно так же поступил и Раймунд Сен-Жилльский.

Как только крестоносцы обосновались в Иерусалиме, возник вопрос, не является ли Святой город вотчиной Церкви и не стоит ли в таком случае передать его священникам; возможно, если бы Адемар Монтейский остался в живых, авторитет, которым он пользовался среди крестоносцев и звание папского легата, могли перевесить чашу весов в пользу Церкви. Но, как мы видели, вопрос разрешился по-другому. Тогда же один нормандский клирик, по имени Арнульф де Роол, имевший в войсках очень скверную репутацию, всячески интриговал, чтобы добиться своего назначения патриархом Иерусалимским. Ему удалось достичь желаемого, но процедура избрания была неправильной, и Пасхалий II опротестовал его, послав легата, Да-имберта Пизанского. Легат поторопился низложить Ар-нульфа и приказал избрать себя, потребовав затем клятву [80] верности от Готфрида Бульонского и князя Антиохийского Боэмунда.

Возможно, что Готфрид Бульонский отказался от короны, чтобы не ущемлять прав святого престола. Это право, принадлежавшее патриарху, нашло свое выражение в церемонии коронации, патриарх встречал государя у врат церкви Святого Гроба и предлагал ему поклясться защищать его и церковь; также патриарху вменялось помазать короля и ему передавать королевский сан.

Помимо патриарха, заседавшего в Иерусалиме и избиравшегося королем из кандидатов, выдвинутых канониками церкви Святого Гроба, папа Римский почти ежегодно присылал в Святую Землю своих представителей — легатов. Каждый легат имел право на белого коня и красную мантию, которые на Западе были привилегией одного папы.

В Сирии и Палестине было около ста двух епископств, и далеко не все из них процветали. Неизвестно, существовали ли многие из них перед крестовым походом; положение тех, кто существовал, — пятерых архиепископов и девяти епископов, было весьма непрочным; доходы от земельных владений, обычно кормившие церковь, собирались с большим трудом, и Церковь добилась сбора церковной десятины в свою пользу, только справившись с недовольством баронов и простых христиан, раздраженных тем, что с них взимают налоги, а с мусульман — нет.

Роль прелатов, представлявших Церковь в Святой Земле, можно оценивать по-разному. Одни, как Даимберт, слишком гордились своими полномочиями и, прежде всего, требовали их признания; другие были святыми, проникнувшимися духом Евангелия; третьи было похожи на первых и вторых, и они разрывались между молитвой и своими амбициями. Однажды противостояние первого и второго типа священников воплотилось в личности двух клириков, сыгравших важную роль в особенно критический для Иерусалима миг, ибо тогда рушилось королевство Иерусалимское. Одним был Ираклий, патриарх Святого города, назначенный на это место благодаря заступничеству Агнессы де Куртене, которая, по утверждению хронистов, «не отличалась добродетельностью, но слишком любила сеньорию [81] (власть) и была жадна до денег»; подобно ей, Ираклий был достойным презрения скупцом. Его жизнь была полна скандалов — на улицах пальцами показывали на его любовницу, которую в народе прозвали «патриархессой». Ираклий был душой заговора, в результате которого после смерти прокаженного короля Балдуина IV, в нарушение последней воли покойного, был лишен регентства Раймунд III Триполийский, что, в свою очередь, сделало возможным коронацию сестры короля Сибиллы и выбранного ею бездарного мужа, Гвидо де Лузиньяна, несмотря на оппозицию баронов. Молва винила Ираклия и в предполагаемом отравлении человека, бывшего олицетворением совершенно иных качеств — Гильома Тирского и отстранении его, в свою пользу, от Иерусалимского патриаршества.

Сам Гильом, человек, абсолютно несхожий с Ираклием, стал одним из самых величественных персонажей франкской Сирии, которой он посвятил свой исторический труд. Сын этой страны, рожденный в Палестине, возможно отпрыск французской семьи, он был представителем поколения, которое в силу своего смешанного происхождения испытало на себе влияние двух культур; хотя Гильом завершил свое воспитание на западе, где ему довелось изучать свободные искусства и каноническое право, великолепно знал французский и латынь, он также говорил, будучи коренным жителем Палестины, на греческом и арабском, он даже немного понимал древнееврейский, что было абсолютно нормальным для образованного человека, жившего в библейской земле. Гильом был каноником в Тире, когда в 1167 г. король Амори, привлеченный его блестящими дарованиями, выдвинул его на место главного декана в этом городе и предложил ему написать историю его правления. Спустя несколько лет хронисту, участвовавшему по поручению короля во многих посольствах и переговорах, Амори доверил воспитание своего сына Балдуина; Гильом обучал мальчика четыре года, с 1170 по 1174 гг., и именно тогда он составил свою «Историю деяний за морем (Historia rerum transmarinum)», один из основных источников по истории Иерусалимского королевства, с первых дней его образования до падения [82] Иерусалима, а также, что свидетельствует о любознательности и широте кругозора автора, — «Историю деяний князей Востока» — повествование, ныне, к несчастью, утраченное, об истории арабов со времен Магомета.

Чтобы понять, как Гильом Тирский представлял свою задачу историка, достаточно прочесть один отрывок из его труда, посвященный нахождению в Антиохии Святого копья, которое должно было поднять боевой дух крестоносцев. Но обстоятельства, при которых Петр Варфоломей нашел копье, заставили крестоносцев усомниться в искренности этого провансальского священника, после чего тот решился пройти ордалию, испытание огнем, чтобы доказать свою правоту:

«Варфоломей умер несколько дней спустя, и многие говорили, что, поскольку до этого (ордалии) он был совершенно здоров и полон жизни, столь стремительная кончина была следствием испытания, и, (следовательно) свидетельствовала, что он был защитником обмана, раз нашел свою погибель в огне. Другие же, напротив, говорили, что (когда) он вышел из костра целым и невредимым, избегнув действия огня, толпа, в благочестивом исступлении бросившись на него, так напирала и давила со всех сторон, что это было единственной и истинной причиной его смерти. Таким образом, этот вопрос так и не был до конца разрешен, и (остается) покрытым великой тайной».

И это все — Гильом излагает факты, но сам не принимает ту или иную точку зрения, поскольку ни одна не кажется ему более убедительной, чем другая. Но иногда автор способен испытывать эмоции: как видно из хроники, весть о том, что его царственный воспитанник в возрасте восьми лет был поражен проказой, тут нарушило его сдержанность:

«Мы старались с заботой развивать его характер, а также научить словесности. Он же без конца играл со своими сверстниками из благородных (семей), и часто, как это бывает с детьми, когда они веселятся, они щипали друг друга за руки: все (дети) вскрикивали, чувствуя боль, но юный Балдуин переносил эти игры с необычайным спокойствием, как будто и не испытывал никакой боли. [83]Я посчитал сначала, что это проистекает из его (природного) терпения, но вовсе не от повреждения чувствительности; я его позвал и узнал, наконец, что его правая кисть и рука нечувствительны. Это было началом и первым признаком очень тяжкой и совершенно неизлечимой болезни. Когда же он (Балдуин) достиг зрелых лет, стало ясно, о чем мы не можем вспоминать без слез, что юноша поражен проказой».

По поводу труда Гильома Тирского можно только повторить недавно высказанное суждение историка А. С. Крейя' «Его история превосходит все современные анналы, как латинские, так и арабские, по своей жизненности, энергии и информированности». Добавим: и по своей справедливости.

Когда его воспитанник в четырнадцатилетнем возрасте стал иерусалимским королем, Гильом Тирский, назначенный канцлером, и, в следующем году (1175 г.) архиепископом Тира, принял участие во всех его военных кампаниях и поддерживал все героические деяния этого подростка, подтачиваемого болезнью, которая свела его в могилу в двадцать четыре года; за свою жизнь Балдуин не только смог одержать верх в боях с перегруппированными и объединенными под предводительством Саладина мусульманскими силами, но и противостоять интригам королевы матери, его дяди Жослена де Куртене, патриарха Ираклия и вероломного магистра ордена тамплиеров Жерара де Ридфора, приведших, в конце концов, к падению королевства. И, независимо от того, каковы были причины смерти короля и его учителя архиепископа Тирского, приятно сознавать, что они умерли, не увидев сражения при Гат-тине, которое повлекло за собой потерю Святого города и свело на нет все победы прокаженного короля (часто одержанные в совершенно безнадежных условиях — в битве при Монгизаре 500 рыцарей Балдуина победили 30-тысячную армию Саладина).

Урбан II, отправляя поход, надеялся также восстановить связь между восточной и западной церквами, разорванную со времен схизмы 1054 г., когда византийцы прекратили [84] все отношения с римским престолом. Однако эти его надежды потерпели крах; если и были предприняты определенные попытки сближения, если даже некоторые группы, как марониты, вернулись в лоно римской церкви, то многочисленные конференции, на которых стремились положить конец церковным распрям Запада и Востока, не привели ни к какому практическому результату.

Когда в 1204 г. крестоносцы захватят Константинополь, будут предприняты шаги к примирению, и в 1205-1206 гг. папский легат Бенедикт из церкви Св. Сюзанны и греческий священник из южной Италии, Николай Отрантский постараются разрешить все спорные вопросы. Но эти попытки осуществлялись в неблагоприятных условиях, так как западноевропейцы только что завоевали византийскую империю и престол патриарха, поэтому разногласия религиозного характера усиливались ненавистью побежденных к победителям, захватчикам.

Позднее были вновь начаты переговоры, в 1213 г., но они закончились еще хуже, ибо их вел знаменитый легат Пелагий, нрава вспыльчивого и авторитарного — ведь именно из-за него спустя несколько лет провалится поход против Дамиетты и Египта — который не придумал ничего лучшего, как применить строгие меры против схизматиков: греческое духовенство в своем большинстве бежало в Никею, где присоединилось к «оппозиции», которая сплотилась вокруг Феодора Ласкаря, продолжавшего борьбу с латинскими императорами. Вскоре и венецианец, Томмазо Морозини, избранный патриархом западноевропейскими канониками собора Св. Софии, заменившими греческое духовенство, изо всех сил стал противодействовать папе, стремившемуся к унии. И несмотря на это, в стенах церкви Св. Софии, ставшей кафедральным собором Константинополя, продолжали сосуществовать два ритуала — латинский и греческий, мелкое греческое духовенство в основном спокойно оставалось на своих местах, и даже специальный устав позволял монахам горы Афоса продолжать жизнь в молитвах и покаянии. Но все надежды на унию не имели будущего: объявление об унии двух Церквей на Лионском соборе в 1274 г., переговоры о возвращении греческой [85] Церкви принесут свои плоды только двумя столетиями позже, в понтификат Евгения IV, на Флорентийском соборе в 1439 г., когда натиск ислама станет настолько угрожающим, что сам византийский император почувствует, правда, слишком поздно, необходимость в объединении христианского мира; но даже тогда далеко не все его подданные последуют за ним.

Напротив, крестовые походы привели к установлению отношений религиозного характера между Западом и завоеванным Востоком. Побратимство, которое в наше время связывает один город с другим, в XII в. объединяло церкви, о чем свидетельствует письмо епископа Вифлеемского Ан-сельма, направленное в Реймсское епископство (между 1132-1146 гг.):

«Из ваших писем мы узнали о вашем желании духовно соединиться со славной церковью Рождества Господа Нашего, и мы рады единению с вами, как братьями на молитве Св. Реймсской церкви. По вашему милосердному желанию мы решили, что ваши благочестивые посланцы примут участие в торжественном богослужении в Вифлеемской церкви. Тот прекрасный псалтырь, который вы нам прислали в дар, будет залогом этого святого единства».

Эти активные сношения между христианскими мирами Запада и Востока с самого начала сопровождались основанием церковных строений, о которых в нашей стране, равно как в Сирии и Палестине, сохранилась память. Видно, как во Франции сразу увеличилось количество церквей, посвященных Святому Гробу, начиная с таких базилик, как Неви-Сен-Сепулькр и заканчивая крошечными капеллами, как в Пейролле, в Провансе. Сам Петр Отшельник первым, вернувшись на Запад, ушел в монастырь Невмутье, построенный тогда около Уи и подчиненный церкви Святого Гроба.

Точно так же с приходом крестоносцев стали возводиться монастыри в Святой Земле: Готфрид Бульонский воздвиг в Иосафатской долине монастырь Святой Марии, который предназначался для прибывших с ним монахов, судя по всему клюнийцев. Сразу же были основаны монастыри на Сионской горе, в оливьерском саду, у Храма, [86] и дальше, у Фаборской и Кармельской гор, и т. д. Цистерцианцы, активно развивавшиеся с середины XII в., основали в 1157 г. аббатство Бельмон к югу от Триполи, подчиненное аббатству Моримон в Бургундии и в следующем столетии построили клуатр Дафны в Афинах, цис-терианский филиал бургундского монастыря в Беллево; основанный монастырь сразу же стал «Сен-Дени герцогов Афинских{16}», их усыпальницей. Некоторые из этих аббатств, особенно цистерцианцев, которые не замедлили утвердиться в Сирии и Палестине, добились разрешения на вооруженную охрану, что отчетливо характеризует ситуацию в областях, подвергавшихся внешней угрозе. Добавим, что археологические раскопки, ведущиеся в наше время, позволили вновь открыть религиозные строения, такие как кафедральный собор в Тире или огромный зал рыцарей — госпитальеров в Акре, скрытый до этого времени под землей.

Некоторые следы пребывания Церкви на востоке сохранились до нашего времени: например, бревиарий из церкви Святого Гроба, ныне хранящийся в музее Конде в Шантийи и особенно прекрасный требник оттуда же, сейчас находящийся в итальянской Барлотте; церковь Святого Гроба, среди прочих литургических праздников, ежегодно отмечала годовщину входа христиан в Иерусалим, 15 июля. В этот день процессия доходила до того участка стены, где прорвались первые бойцы и, в напоминание об этом событии, произносилась проповедь. Помимо прочего, взятие Иерусалима ознаменовалось возвращением реликвий Истинного Креста, вследствие чего литургический календарь пополнился торжествами, введенными, чтобы отпраздновать присылку или перенесение некоторых фрагментов этих святынь в западные церкви. Курьезная переписка между капитулом собора Парижской Богоматери и священником по имени Анцо, певчим церкви Святого Гроба в Иерусалиме, показывает, как парижские каноники стремились получить точные сведения о происхождении одного из фрагментов реликвии, который Анцо им выслал около 1108-1009 гг. В ответ на запрос Анцо объяснил, при каких обстоятельствах в Иерусалиме произошел раздел реликвии, чтобы ее легко скрыть в случае завоевания города сарацинами и как фрагменты были разосланы в разные города — центры патриархатов Антиохии, Эдессы, Александрии, Дамаска и т. д., так же как и в Константинополь, Кипр, Крит и т. д. Сама реликвия, посланная в Париж, принадлежала ранее одному царю Грузии: его вдова, ушедшая в монастырь, продала ее патриарху Иерусалима в голодные времена, чтобы помочь своей общине.

До наших времен сохранились, пройдя сквозь века, не только предметы, реликвии, хартии и манускрипты. Известно, например, что орден Святого Гроба, существующий и функционирующий в XX в., своими корнями уходит в латинский патриархат Иерусалима и что посреди различных превратностей судьбы он увековечил память о рыцарях, защищавших Святые места, и о канониках, окружавших патриарха, молившихся и выполнявших службы в Ротонде Гроба Господня и здании, возведенном крестоносцами. В 1336 г. несколько рыцарей вновь собрались после падения латинских королевств вокруг Святого Гроба, вверенного отныне заботам францисканцев. Гораздо позднее, в 1847 г., когда Пий IX вновь учредил латинский патриархат в Иерусалиме, он заодно реорганизовал орден Святого Гроба и установил для него новые статуты. В наше время орден состоит из рыцарей и дам, распределенных по национальным командорствам. В французское командорство входит четырнадцать областных представительств. Деятельность этого ордена ощущают 52 прихода и 40 школ, так же как и другие благотворительные заведения патриархата.

Еще более известен Мальтийский орден, единственный, кто, включая орден Святого Гроба в Иерусалиме, признан сегодня Святым престолом. Этот орден заслуживает того, чтобы о нем вспомнить, ибо его учредили, что очень характерно для этой эпохи, из насущной необходимости защищать Святую Землю. Военные ордена — тамплиеров и госпитальеров — обязаны своим рождением только спонтанной реакции нескольких христиан на проблемы, возникшие в Святой Земле: необходимость охранять паломников, заботиться о тех, кто болен и беден, и, конечно, защищать завоеванные Святые места. Так возник и стал [88] распространяться один из самых удивительных институтов, какие когда-либо видел христианский мир и который пал точно так же, как и все остальное: застыв в прежнем виде, обремененный захваченными богатствами, не готовый на необходимые перемены.

Когда Геральд Тенк, средний рыцарь родом из Мартига, основал госпитальный дом Св. Иоанна в Иерусалиме (около 1080 г., — в любом случае перед первым крестовым походом), то предполагал сначала всего лишь помочь бедным паломникам, заболевшим в пути или же обнищавшим вследствие грабежей и поборов, жертвами которых они стали; позже Гуго де Пейен и его товарищи — кучка шампанских и фламандских рыцарей (в самом начале — в 1118 г., их было восьмеро) — обеспокоенные опасностями, угрожавшими путникам на дорогах, особенно на отрезке между Яффой и Иерусалимом, поклялись посвятить свою жизнь сопровождению и охране передвигавшихся по маршрутам благочестивых людей. Но ни те ни другие не предвидели блистательного будущего своих проектов. Однако не прошло и десяти лет, как в 1128 г., на соборе в Труа уже вырисовывается образ тамплиера, воина-монаха, для которого сам Св. Бернард составил устав, порывающий со всем, что христианский мир знал до этого и возносящий рыцаря до уровня монашеского идеала. К рыцарю были предъявлены новые требования: воину, гордому своей силой, было предложено служить своим мечом слабым; более того, он должен был стать монахом с мечом на боку и копьем в руках, чтобы «служить Царю Небесному».

Тамплиеры и последовавшие их примеру госпитальеры присутствовали на монастырских службах, ежедневно читали молитвы, предписанные уставом, и следовали тройному каноническому обету — бедности, целомудрия и подчинения, сообразно евангельским заветам. Поскольку они посвятили жизнь защите церкви в Святой Земле, их устав предусматривал как физические тренировки, так и, например, заботу о лошадях. Но военная сторона не исключала строгих правил, тамплиеры должны были соблюдать посты, не только по пятницам и накануне праздников, как обычные христиане, но также в течение всего Рождественского поста, начиная со дня Св. Мартина (11 ноября) и [89] заканчивая Рождеством, и весь великий пост, со среды до Пасхи. Устав запрещал тамплиерам вступать в битву, опередив шеренгу бойцов, распылять свои силы, например, охотясь: им было разрешено охотиться только на львов.

Справедливо, что жизнь этих монахов — воинов неоднократно изучалась (особенно современным ученым Марионом Мельвилем, посвятившим много работ исследованию роли тамплиеров в Святой Земле); ведь белый плащ тамплиеров с красным крестом, надетый поверх кольчуги, и черный или красный с белым крестом плащ госпитальеров можно было встретить в любом уголке Святой Земли и даже на Западе, откуда в ордена стекались дары и новобранцы, и это не говоря о других военных орденах, основанных по их подобию, как, например Тевтонский орден или орден Св. Иакова Меченосца, задачей которого было охранять дороги в Компостелу{17}.

В 1131 г. в Реймсской епархии постановили ежегодно собирать пожертвования, дабы оказать помощь воинству тамплиеров, тогда как несколькими годами ранее было основано первое приорство госпитальеров в Европе (в Сен-Жилль-дю-Гард), в Провансе, недалеко от родины блаженного Геральда. Таково было скромное начало неисчислимых богатств, которое два ордена скопили как на Востоке, так и на Западе. Заметим, однако, что строительство и ремонт ими уже одних крепостей служат оправданием этих вольностей, ведь именно тамплиерам обязаны своим возникновением Шатель-Пелерен, Шатель-Блан, Тортоса, Бофор, и другие, менее значительные крепости, тогда как гопитальеры построили и укрепили Крак, Маргат, сеть фортификаций, особенно в областях Антиохии и Триполи.

Также хорошо известно, что ордена, филиалы которых были одновременно расположены в Европе и Святой Земле, охотно принимали денежные суммы от паломников, желавших перевести их за море, они выплачивались владельцам в командорствах Святой Земли по предъявлению расписки, что позволяло тем уберечь свои средства от превратностей во время транспортировки. Эта профессия банкиров, очень [90] прибыльная, все же была довольно рискованной: нельзя было безнаказанно превратиться из рыцарей в администраторов. Именно из-за их богатств тамплиерам был нанесен смертельный удар в Европе, так же как из-за их духа независимости и последующего разложения им был нанесен смертельный удар в Святой Земле.

Во второй половине XII в. великого магистра тамплиеров Эда де Сент-Амана обвиняли в том, что он был «скверным человеком, надменным и дерзким, дышащим злобой, (который) не боялся ни Бога, и не уважал никого из людей». Его непосредственный преемник Жерар де Ридфор, один из тех, кто нес ответственность за разгром при Гаттине (после которого Саладин, по неизвестным причинам, даровал ему жизнь, приказав перебить остальных тамплиеров), снискал еще худшую репутацию. Но как после, так и до них, были великие магистры, достойные стать примером для подражания; добавим, воспользовавшись выражением Рене Груссэ, что «эти рыцари сумели достойно умереть» — ибо, несомненно, в день их поражения и падения последнего христианского города в Святой Земле (28 мая 1291 г.), тамплиеры проявили себя как нельзя лучше после упадка, настигшего их в XIII в., вновь обретя дух первых и героических лет своего существования.

Госпитальеры сумели остаться верными задаче, для выполнения которой их орден был учрежден, и никогда не прекращали свои миссии милосердия. До нас дошли сведения об их деятельности. В иерусалимском госпитале{18} не только лечили больных, но каждый день кормили около двух тысяч бедных и заботились о стариках; во всех заведениях госпитальеров этой эпохи было принято принимать больных как «хозяев дома», и санитарам из числа монахов был отдан приказ обращаться с хворыми людьми так, как если на их месте был бы сам Христос. До нас дошел анекдот, который свидетельствует о точном соблюдении этого предписания: рассказывали, что сам Саладин, пожелав лично проверить милосердную репутацию госпи-тальеров, переоделся в бедного паломника и попал в иерусалимский госпиталь; устроенный со всеми удобствами, он [91] отказывался от всякой пищи, и, в ответ на торопливую просьбу указать ту еду, что ему была бы по нраву, заявил, что будет есть только бульон из ноги Мореля, коня великого магистра. Магистр, поставленный в известность об этой просьбе, скорбя в душе привел своего коня на бойню, чтобы выполнить желание больного. Тогда-то Саладин открыл свое истинное лицо и, простившись, отбыл, полный восхищения монахами.

Когда в XIV в. великий магистр Фульк де Вилларе завоевал Родос, то в первую очередь возвел на острове госпиталь; сохранился текст прекрасной «молитвы больных», которая каждый вечер звучала в главном зале, ныне превращенном в музей:

«Сеньоры больные, помолитесь за мир, чтобы Господь послал нам его с небес на землю.

Сеньоры больные, помолитесь за плоды земли, чтобы Господь увеличил их (число) так, что и ему службу сослужили и христиан поддержали.

И помолитесь за паломников, христианский люд в море и посуху, чтобы Господь им был поводырем и привел их спасенными телесно и духовно.

Сеньоры больные, (помолитесь) за вас и всех недужных, какие есть во всем мире их христианского рода, чтобы Владыка Наш даровал им такое здоровье, какое необходимо для их души и тела.

Сеньоры больные, помолитесь за души отцов и матерей ваших и всех христиан, которые перешли из этого мира в другой, чтобы Господь им даровал requiem sempitermam. Аминь».