Орлов М. История сношений человека с дьяволом

ОГЛАВЛЕНИЕ

ОТДЕЛ ВТОРОЙ

Духи народных сказаний

ДЕМОНИЧЕСКИЕ СУЩЕСТВА НАРОДНЫХ СКАЗАНИЙ, СООТВЕТСТВУЮЩИЕ ТИПУ НАШЕГО ДОМОВОГО

Народная фантазия создала целые сонмы духов, которые в дохристианское время примыкали к мифологическому персоналу, представляя собой что-то вроде полубогов или низших божеств. Все это, разумеется, по водворении христианства очень легко спуталось с нечистой силой, так что нами для полноты картины приходится бросить взгляд и на весь этот поэтический мирок второстепенных бесплотных существ.

Благочестивым демонологам доброго старого времени было немало хлопот с этими расплывчатыми созданиями народной фантазии. Причислять их прямо к адским силам, к чертям, они как будто бы не решались. А между тем, коли она не черти, то кто же они? Куда с ними деваться, куда их приткнуть? Отсюда и те колебания, которые слышатся во мнениях даже таких знаменитостей, как, например, архиепископ Олай Магнус, громкий авторитет своего времени († 1568) В своей истории народов Севера он, между прочим, сообщает, что в Ирландии существуют духи, которые являются в человечьем образе. Обычно они принимают вид кого-нибудь знакомого тому, кому являются, и при этом всегда оказывается, что тот человек незадолго до того умер. Посему эти духи и считаются в народе душами недавно умерших людей. «Но, — добавляет Олай, — иные не считают их душами умерших, а считают демонами, которых древние называли лемурами, оборотнями, фавнами. сатирами, ларвами, манами (латинск. manes — души умерших), пенатами, нимфами, полубогами, феями и множеством иных имен». Уже одно это длинное перечисление показывает, как шаток был взгляд почтенного архиепископа.

Итак, рассмотрим поближе эти плоды народного творчества. Начнем хоть с тех существ, которые в изображении народных сказаний всего ближе соответствуют нашему домовому. Название этих духов у разных народов очень разнообразны. Немцы зовут их «кобольдами», ирландцы — «клюйрконами», шведы — «тонту» или «Том Губбе», испанцы — «дуэнде и трасто», французы — «гоблинами», «лютенами», «фоллэ» (feu follet значит «блуждающий огонек»), англичане — «Робин Гуд», «пок», «хобгоблин» и т.д. В поэзии они носят еще общее название эльфов; но это, как нам показалось, особый тип и мы о нем скажем потом.

Ирландский клюйркон является всегда один. Он чаще всего принимает вид морщинистого маленького старичка в древнем платье. Его невзвидят за то, что он всегда строит злые штуки, и встреча с ним не предвещает ничего доброго. Но его можно обуздать и покорить либо угрозами, либо обещаниями; тогда он становится покорным слугой; впрочем, как гласит народное верование, из клюйркона выходит только хороший сапожник и больше ничего. Правда, оп всегда зная, где зарыты клады, но можно ли и как именно принудить его указать место, где есть клад — об этом история умалчивает. Клюйрконы чаще всего живут ври доме, обычно до тех пор, пока остается в живых хоть один член рода, владеющего домом. Этой чертой он сближается с вашим домовым. Он хорошо обходится с хозяином дома, во только до тех пор, пока тот его хорошо кормит. Пища же ему всегда ставится в определенное место, и если он там ее не найдет, то может крепко досадить.

Вообще надо заметить, что рядом с духами, довольно близко примыкающими к нашим домовым, кикиморам, отчасти к житным демонам, народные сказания приплели личных гениев, т.е. тех бесплотных существ, которые, так сказать, приставлены к каждому человеку, чтобы руководить его жизнью, мыслями, поступками. Это что-то вроде тех двух ангелов — белого и черного, благого и злого, — которые полагаются каждому магометанину. В европейских сказаниях эти личные духи по большей части для человека благодетельны, а потому могли бы быть исключены из области сношений человека с демоном, но, благодаря путанице понятий и представлений, их все же затруднительно начисто выделить из толпы адовых исчадий, и христианское духовенство косо смотрело на них. Надо, значит, и о них дать понятие. Посмотрим, что о них повествовалось.

Личный гений, по словам Плутарха, был у Сократа. Об этом сам великий философ часто говорил своим друзьям; он постоянно чуял около себя его присутствие и звал, что этому благодетельному гению он обязан в значительной мере и своим благополучием, и личным усовершенствованием, так как его невидимый хранитель предупреждает его о грозящих опасностях в останавливает каждый раз, когда он готов сделать что-нибудь нехорошее.

Боден, автор «Демономании», приведя в своей книге это сказание о Сократе и его гении, прибавляет с своей стороны рассказ о каком-то лично ему известном благочестивейшем муже, с утра до ночи молившемся и певшем псалмы. Этот человек все просил Бога о том, чтобы ему дан был ангел-хранитель и попечитель, и молитва его была услышана. Кто-то незримый руководил его во всех случаях жизни, предварял об опасностях, и однажды даже ему явился в виде лучезарно-прекрасного младенца, сидевшего на его ложе. Но по ходу дела здесь вы видим уже явно благодетельного духа, не имеющего ничего общего с адовыми исчадиями.

Совсем в ином освещении является перед нами личный гений знаменитого врача и философа Корнелия Агриппы († 1534). У него была черная собака, жившая при нем и часто его сопровождавшая, и собака эта была не кто иной, как сам дьявол. Обычно этот пес пребывал в кабинете у ученого, лежа на груде книг и бумаг, в то время как его хозяин что-нибудь читал или писал. Каким путем Агриппа приобрел себе такого домашнего гения, это осталось невыясненным. Но адское происхождение его пса сомнению не подлежит. Будучи при смерти и побуждаемый духовником к покаянию во всех своих прегрешениях, Агриппа снял с шеи своего пса особый ошейник, весь утыканный гвоздями, которые были па нем так расположены, что из них выходила какая-то магическая надпись. При этом он с тяжким вздохом сказал своему четвероногому гению: «Уходи, злополучный зверь, причина моей гибели!». В самую минуту смерти своего хозяина эта собака выбежала из дому, бросилась в реку и утопилась.

По словам того же Бодена, в Пикардии жил какой-то дворянин, обладавший таинственным и любопытным перстнем, который он приобрел за весьма дорогую цену от одного испанца. В этом перстне посредством каких-то особых чар наглухо и на вечевые времена был заточен черт. Злополучное детище адово было так и с таким заклятием пристроено в перстне, что волей-неволей было вынуждено оставаться покорным рабом человека, которому принадлежал перстень. Так выхвалял свой товар испанец, продававший перстень. Но не так оказалось на самом деле. Черт в перстне действительно был заключен, но видно было, что заклинание его сделано весьма ненадежно, потому что лукавый то и дело нагло врал своему хозяину всякие небылицы, и вместо того, чтобы служить ему верой и правдой, только путал его и сбивал с толку. Раздраженный пикардийский дворянин, весьма здраво рассудив, что обладание таким талисманом только губит его душу, а не приносит никакой существенной пользы, порешил от него отделаться и бросил его в огонь, в весьма неосновательной уверенности, что огонь, разрушив перстень, истребит вместе с тем и злого духа. Он не понимал, что пустить черта в огонь — это то же самое, что пустить щуку в воду. Дьявол, конечно, благополучно освободился в огне от перстня и немедленно вселился в самого пикардийца, который с этого времени и сделался форменным бесноватым.

Тому же Бодену представился однажды случай познакомиться с каким-то человеком, который решительно не знал, куда деваться и что делать, чтоб спастись от злобных проделок нечистого духа, который пристроился к нему почти в постоянные спутники, хотя тот человек и не думал сам искать его дружбы. Так, например, по ночам он часто будил его, хватая за нос, и вслед за тем жестоко бил. Злополучный человек с рыданиями и стонами молил оставить его в покое, но злобный дух не взимал этим мольбам, все приставал к нему, прося работы. У лукавого, очевидно, было намерение навязаться этому человеку в качестве исполнителя его греховных прихотей, чтобы затем овладеть его душой. В конце концов несчастный человек начал мало-помалу поддаваться соблазну. Он вздумал испытать могущество черта, который навязывался к нему со своими услугами. Он приказывал ему, например, доставить ему богатство или помочь овладеть любимой женщиной, или указать ему тайные силы и свойства трав, камней и т.д. Но черт оказался существом либо уж очень лукавым, либо совсем бессильным, а может быть, тем и другим вместе. Ни одного желания того человека он как следует не исполнил и вдобавок врал и путал на каждом шагу, а главное, занят был тем, что подстрекал человека на разные мерзости. Дойдя до этой точки, одержимый как раз и встретился с Боденом и просил его совета, как ему отделаться от навязчивого черта. Боден, конечно, посоветовал ему крестное знамение и молитву, но после того уже не встречался с ним и не знает, чем у него кончилось дело.

В Германии распространена вера в духов, которые очень смахивают на наших домовых. Их иногда называют там «полевыми духами» или, правильнее сказать, «полевыми детьми» (Heidekind). Об одном из этих существ и его проделках сохранилась запись в известной летописи Тритема. Около 1130 года в одной местности в Саксонии появился Heidekind. Он являлся людям в разных видах, но чаще всего проявлял свое присутствие лишь в каких-нибудь звуках и проделках, по которым судили, что он тут. В конце концов этот юркий дух пристроился в доме местного епископа, избрав в нем для своего местопребывания кухню. Вел он себя долгое время вполне прилично, помогал поварам в их работе, и они были им совершенно довольны. Но случилось, что один из поварят, маленький мальчик, особенно близко подружился с этим чертенышем и однажды, уступая внушениям своей детской шаловливости, устроил своему невидимому другу какую-то скверную штуку. В чем она заключалась, этого мы не знаем, но только чертенок был ужасно обижен и пожаловался на поваренка главному повару. А тот по неосторожности не обратил на эту жалобу никакого внимания и оставил обиду неотомщенной. Тогда чертенок уже распорядился сам. Он напал ночью на спавшего в кухне поваренка, задушил его, разрезал на куски и изжарил. С этого момента его злоба разнуздалась и он начал устраивать гадости всем кухонным чинам. Об этом довели, наконец, до сведения епископа, и тот торжественным заклинанием повелел злобному духу удалиться из своей епархии. В этом происшествии народное воображение хотя и придавало явившемуся духу особенные черты, причисляло его к эльфам и этим как бы выделяло из сонма адских существ, во по ходу дел все же видно было, что это настоящий чертенок; вероятно, при таком мнении остались все, кому проделки этого духа были известны.

Олай Магнус в своей книге упоминает о том, что жители Исландии почти все поголовно колдуны и у каждого из них есть свой личный или фамильный дух (значит, опять-таки нечто вроде нашего домового). Они называют этих духов «троллями». Эти тролли живут при доме, как слуги, предупреждают своих хозяев о разных болезнях, неприятностях, опасностях, будят их как раз в те часы, когда предстоит изобильная рыбная ловля; если же хозяева отправляются на ловлю без предупреждения тролля, то им ничего не удается добыть.

В книге Кальмэ рассказывается о какой-то даме, по имени Люпа (неизвестно, когда и где жившей), у которой был свой домашний демон, живший у нее в доме тринадцать лет и исполнявший обязанности слуги. Дух этот был злобен и коварен. Сама г-жа Люпа была им капитальнейшим образом развращена, и сверх того он побуждал ее творить разные жестокости над людьми, которые были ей подвластны.

Знаменитейший итальянский философ и математик Кардан в числе других бесчисленных весьма подозрительного свойства диковин, которые он рассказывает о себе в своих книгах, упоминает, между прочим, о том, что в его распоряжении состоял бородатый демон, которому имя было Нифус и который обучал его, Кардана, философии.

Когда Лелуайе учился в Тулузе, тогда в доме, соседнем с тем, в котором он жил, появился и долго проказил шаловливый дух, бодрствовавший по ночам и в это время выкидывавший свои штуки. Его любимой проделкой было черпание воды из колодца; на дворе целую ночь раздавался плеск воды и скрип блока, по которому бадья спускалась в колодец. Любил он также ходить по лестницам, волоча по ступеням что-нибудь очень тяжелое; но в жилые комнаты он никогда не входил и людей не трогал. Это, судя по описанию, уже почти чистый тип нашего домового.

В Париже, в тамошней семинарии, по сообщению того же Кальмэ, у одного из воспитанников завелся домашний дух, который говорил с ним, прислуживал ему, прибирал его комнату, чистил одежду. Случилось однажды, что мимо дверей его комнаты по коридору проходил ректор семинарии. Услыхав, что в комнате происходит разговор, ректор вошел туда и с удивлением увидел, что семинарист был в комнате один, никого с ним не было. «Ты с кем же это разговаривал?», — полюбопытствовал ректор. Семинарист сначала отвечал, что он один, что разговаривать ему был не с кем. Но отец-ректор ясно слышал разговор и приступил к нему вплотную, требуя объяснений. Тогда семинарист покаялся и рассказал о своем домовом. Ректор потребовал доказательств. Семинарист приказал своему невидимому служителю, чтобы он подал отцу-ректору стул, и его приказание было сейчас же исполнено. Ректор донес об этом казусе парижскому архиепископу, и владыко порешил замять это дело и не давать ему огласки. Семинариста куда-то припрятали.

Кальмэ говорит еще, что ему рассказывали, будто в знаменитом Цистерцианском монастыре (он находится во Франции в Сито — Citeaux, по-латыни — Cistertium) у нескольких монахов были домашние служебные духи, которые им служили так же, как сейчас упомянутому парижскому семинаристу. Одному из этих монахов его домовой однажды с тревогой сообщил, что между несколькими другими монахами того же монастыря началась жестокая ссора и что они, того и гляди, раздерутся. Монах кинулся на место происшествия и успел предупредить побоище.

Очень интересна история одного домашнего духа, клерую Кальмэ слышал от графа Деспилье. Когда этот граф служил в молодости в кирасирском полку, в чине капитана, ему случилось однажды квартировать со своим полком во Фландрии. Солдаты были расквартированы по обывательским домам. И вот однажды к капитану является один из его солдат и просит перевести его в другой дом так как в таком доме, куда его поставили, ему всю ночь не дают сомкнуть глаза какие-то черти, являющиеся по ночам в его комнату. Деспилье расхохотался, пристыдил солдата и прогнал его. Однако, через несколько дней солдат снова явился к нему с такой же просьбой. На этот раз капитан взялся было за палку, чтобы хорошенько вздуть солдата, испугавшегося чертовщины, но тот спасся бегством. Наконец, тот же солдат с той же просьбой явился к Деспилье в третий раз и на этот раз объявил, что если его не переведут в другой дом, то он сбежит со службы, предпочитая быть дезертиром. нежели терпеть такие страсти, какие выпали на его долю.

Деспилье порешил пойти сам и переночевать в том доме, грозя солдату, что если он соврал, то ему плохо придется. В тоже время он чрезвычайно изумлялся и не мог понять, что сделалось с этим солдатом, который был ему известен за человека далеко не трусливого десятка. И вот в тот же вечер Деспилье пошел ночевать в страшный дом. Перед сном он тщательно зарядил свои пистолеты, положил их около себя под рукой и, не раздеваясь, улегся рядом с солдатом на одной кровати. В полночь он ясно слышал, как кто-то вошел в комнату. Деспилье хотел было схватить свои пистолеты и встать, но ему не удалось сделать ни малейшего движения, потому что кровать во мгновение ока была перевернута вверх дном, а капитан и солдат очутились под ней. Деспилье пришлось сделать неимоверные усилия, чтобы выкарабкаться из под навалившихся на него матрацев и кровати. Он подхватил свои бесполезные пистолеты и, страшно переконфуженный, не говоря ни слова своему солдату и избегая глядеть на него, убрался восвояси. Солдат был, конечно, на другой же день переведен из проклятого дома, а Деспилье впоследствии много раз рассказывал эту историю.

Кстати передадим здесь еще историю совершенно такого же рода, случившуюся с другим, тоже французским знаменитым воином, именно с маршалом Морицом Саксонским. Ему однажды случилось проезжать через какую-то деревню, и он узнал, что в этой деревне есть гостиница, а в гостинице одна комната, где являются привидения, которые режут путешественников, и их потом находят в постели плавающими в крови. Содержателя гостиницы уже много раз притягивали за это к суду, но т.к. ничто не уличало его в том, что он принимал участие в этих убийствах, то его пришлось отпускать с миром. Знаменитый победитель при Фонтенуа был человек не робкий и притом свободный от суеверий. Он охотно вступил бы в бой с целой ратью привидений. Рассказ о заклятой гостинице подстрекнул его любопытство, и он решился переночевать в той самой комнате гостиницы, которая так мрачно прославилась кровавыми трагедиями. Денщик маршала был тоже человек храбрый и решительный. Они уговорились спать и бодрствовать поочередно, чтобы не быть застигнутыми врасплох. Первым улегся спать маршал; он не замедлил погрузиться в крепкий сои. Денщик добросовестно отдежурил свое время и приблизительно во втором часу ночи подошел к спящему маршалу, чтобы его разбудить, а самому улечься спать на его место. Он окликнул маршала несколько раз. Тот спал, не отозвался. Денщик тронул его за плечо, пошевелил; маршал продолжал спать. Денщик встряхнул его ужа без всякой церемонии, а маршал все по-прежнему оставался неподвижным. Изумленный и испуганный этой бесчувственностью, солдат схватил свечку и подошел с ней к спавшему маршалу. Лицо спавшего было бледно, как у мертвеца, а когда солдат откинул с него одеяло, он не мог удержаться от крика ужаса, потому что буквально все тело маршала было залито кровью. Солдат тотчас же увидел и виновника этого кровопролития. На груди у маршала сидел громаднейшей величины черный паук и сосал его кровь. Солдат кинулся к камину, взял щипцы, схватил ими паука, который, видимо, отяжелев от выпитой крови, не в силах был оказать никакого сопротивления. Защемив его в щипцы, денщик бросил его в огонь. Маршал же очень долгое время не мог придти в себя от потери крови. Так как таких пауков, которые могут источать из человека целые фонтаны крови, не водится ни в Европе и нигде на свете, то публика того времени, естественно, была склонна видеть в этом происшествии что-нибудь одно: либо злобную проделку врага рода человеческого, либо предположить, что солдат впопыхах ошибся и принял за паука вампира. А вампиры, как известно, с нечистым находятся в самом близком родстве и свойстве.

II. ФЕИ И ЭЛЬФЫ

Можно подумать, что в феях и эльфах поэт-народ выразил идею обмана чувств, хотел воочию показать, что может человеку привидеться под влиянием страха, настраивающего воображение на таинственный лад. Об этом можно бы заключить по мотиву, часто повторяющемуся в сказаниях о феях и эльфах. Эти существа, по обычному представлению, — обоеполые, т.е. среди них есть мужской и женский пол. И, конечно, дамы эльфов прельщают смертных своей обворожительной красотой, а также изяществом и легкостью своих белых одежд. Но, однако, все эти прелести оказываются простым отводом глаз. Под покровом ночной тьмы эльфа прелестна, то если ее захватит предательский рассвет, ее красота улетучивается, исчезает, подобно всякому другому ночному призраку. Вместо сверкающих глаз обозначатся темные впадины, алые щечки превратятся в мертвые кости, обтянутые кожей, исчезнет даже волна прелестных белокурых волос, и вместо нее очутится клок какой-то серой пакли.

Фея — создание по преимуществу французской фантазии. Сказания о ней разработаны здесь, по преимуществу на берегу Атлантического океана и на прилегающих к нему островах. В числе этих островов надо отметить Сен (Sein), лежащий у мыса Финистер. Отсюда разошлись самые древнейшие сказание о феях по Франции и Англии. Надо полагать, что в древности этот остров являлся таким же важным религиозным пунктом древней друидической веры, был таким же священным местом, как, например, остров Рюген у нас на Балтийском море. Рядом с сенскими сказаниями о феях широко распространились по Западной Европе скандинавские сказания о демонических существах, по типу примыкающих к феям и эльфам. На острове Сене, как пишет Помпоний Мела (автор известной книги «De situ orbis», написанной в 40-х годах по Р.X.) существовал древнейший храм какого-то галльского божества, подобно дельфийскому, славившийся своим оракулом. Здесь предсказательницами, как и в Дельфах, были жрицы-девственницы, обладавшие весьма обширными чародейскими силами. В их услужении состоял какой-то особенный дух или гений, силой которого они и творили разные чудеса, например, возбуждали бури на море, могли принимать вид разных животных, исцелять всякие самые упорные болезни, а также предсказывать будущее. Вот эти-то жрицы, судя по смутному смыслу народных преданий, и послужили как бы родоначальницами всех фей, впоследствии заселивших Францию и соседние страны. Размножившись (но каким путем, коли они были девственницы?..), они мало-помалу заняли весь остров Сен, и когда им на нем сделалось тесно жить, то они начали перебираться на материк и поселяться в лесах Франции, а затем и соседних стран. Часть их селилась также среди гор, в скалистых местностях, также в больших владетельных замках. Впоследствии весь этот невидимый народ перекочевал куда-то далеко к северу и образовал здесь настоящее царство фей, которое называлось Авалоном. Воспоминание об этом царстве осталось в названии одного из мысов на острове Ньюфаундленде.

Авалон часто описывали древние поэты Франции. Так, в романе или поэме о Вильгельме Курносом мы находим упоминание о тои, что Авалон был чрезвычайно богат, так что другого такого богатого города никогда не было и построено. Стены его были сложены из какого-то особого камня, двери в них были из слоновой кости, жилища щедро разукрашены изумрудами, топазами, гиацинтами и другими драгоценными каменьями, крыши на домах были золотые и т.д. В Авалоне процветала волшебная медицина. Здесь излечивали самые ужасные раны. (После страшного боя под Кубелином знаменитый король Артур был волшебной силой перенесен сюда на излечение, и фая Моргана вылечила его.

Некоторые писатели начала Средних веков называли Авалон островом. В одном из тогдашних романов этот остров описывается, как очарованное место, где все обитатели проводят время в вечном празднике, не ведая никаких забот и горестей. Само слово Авалон сближали со словами древне-бретонского языка «Inis Afalon», что значит «остров яблонь».

Итак, феи пришли отсюда, с французского острова Сена. Многие старые писатели делают попытку дать определение этому слову и понятию, разъяснить, что такое фея. В Эдде говорится, что феи бывают доброго происхождения, и тогда сами они добры и оделяют людей хорошей судьбой, но что если жизнь у иных людей слагается несчастливо, то это приходится приписывать влиянию злых фей. Таким образом, обличье этих существ перед нами довольно ясно определяется. Феи были гении или демоны судьбы, от них зависело направление человеческой жизни в ту или другую сторону, смотря по желанию или настроению феи, которая присутствовала при рождении человека на свет.

Иные определяли фею, как существо женского пола, которое обладает искусством волшебства, знает тайную силу слов и заклинаний, камней и трав; а вследствие этого феи могли быть подательницами всяческих жизненных благ — молодости, красоты, богатства, или же, наоборот, всяческих бед и несчастий.

Мало-помалу с течением времени представление о феях, само собой разумеется, должно было претерпевать разные видоизменения. Среди них появились злобные духи, в которых можно отличить некоторые черты, сближающие их с кикиморами. Так, например, они по ночам входили в дома, не отворяя ни дверей, ни окон, и занимались разными злобными проказами, например, выхватывали детей из колыбели, мучили их, били, иногда уродовали. Но замечательно то, что измученный, изуродованный ими ребенок на утро оказывался жив и здоров. Иной раз феи появляются по ночам в виде старых морщинистых женщин очень маленького роста, которые не делают людям никакого вреда, а, напротив, справляют какие-нибудь домашние работы, вообще оказывают добрые услуги. Случалось и так, что феи принимали образ обольстительных красавиц, и соблазненные их прелестями кавалеры вступали с ними в супружество. Но при этом таинственные красавицы обязательно связывали мужчин какою-нибудь особенной клятвою: так, например, муж должен был дать торжественный обет, что никогда и ни в каком случае не может видеть их без одежды, или обязывался предоставить в их полное распоряжение один день в неделю, например, субботу, причем в этот день они могли делать что угодно, исчезать, куда им вздумается, и муж не имел права спрашивать у них отчет в их отлучках. Если эти условие соблюдались мужем, то его жизнь протекала в нерушимом благополучии, в противном же случае на него сыпались несчастия. В некоторых случаях такие таинственные супруги в некоторые дни. которые они себе выговаривали по условию, покидали человеческий образ и превращались во что-нибудь другое, например, в змей и т.д.

Любимым местопребыванием фей служат чащи лесов и источники. Так, по крайней мере, повествуется во всех средневековых поэмах и романах. Их герои всегда встречают тех фей, которые потом играют роль в их судьбе, в лесах и преимущественно около источников. Во Франции в Средние века сила минеральных вод и целебных источников приписывалась феям, которые около этих источников обитали. Жанна д’Арк, как известно, любила стоять в мечтательной задумчивости у теплого источника, находившегося около ее родной деревеньки Домреми. Этот источник, по местному преданию, начал бить из земли от удара волшебной палочки феи-благодетельницы. Такие же сказание существуют и о других минеральных водах во Франции и Англии.

Как мы уже заметили выше, феи должны быть рассматриваемы, по преимуществу, как демонические существа судьбы. Об этом свидетельствует бесчисленное множество сказаний об их присутствовании при появлении на свет разных героев сказок и легенд. Обычно по народному поверью, распространенному по всей Франции, феи сами без приглашение заявляются к каждому новорожденному. Но иные родители, особенно в Бретани, предпочитают не ждать, чтобы феи пришли к их новорожденному, а сами идут к ним, захватив с собой младенца. Куда именно надо идти, где найти фей, это, конечно, ни малейшим образом не затрудняет суеверного жителя Бретани. Он основательнейшим образом осведомлен об «адресе». Места, где живут феи, с незапамятных времен известны населению. Чаще всего это какие-нибудь пещеры ила подземелья и вообще глухие уголки в ближайших окрестностях населенных мест. Читатели знают из множества сказок, какие ими были прочитаны в детстве, как феи являются к новорожденным, как одаряют их судьбу разными щедротами или, наоборот, вставляют в нее какое-нибудь несчастие, и потому мы не будем приводить относящихся сюда сказаний.

По французским народным сказаниям феи охотно околдовывают мужчин. «Корригана, — говорится в одной бретонской песне, — сидела у воды и расчесывала свои длинные волосы; она расчесывала их золотым гребнем, потому что эти дамы не бедны. „Ты очень смел (с такими словами обращается она к молодому принцу или другого звания герою, который вздумал купаться в ее речке), коли решаешься возмущать покой моей воды, — сказала Корригана. — Ты за это должен сейчас же на мне жениться, иначе ты семь дет будешь сохнуть или умрешь через три года“».

Воспевая пышнейшими красками красоту фей, народная фантазия, однако же, замечательным упорством и постоянством отмечает в них всегда какой-нибудь скрытый недостаток, уродство, какой-нибудь противовес чарам красоты. Это нечто, нарушающее гармонию их образа, могло быть и чисто наружным недостатком, вроде какой-нибудь кривобокости, но бывало и внутренним духовным недостатком. Так, прелестная Мелузина каждую субботу превращалась в змею. Фея, от которой, по преданию, произошел род Аро, обладала оленьею ногою; впрочем, она на поверку оказалась просто-напросто суккубом, т.е. чистым чертом.

К феям почти вплоть примыкают немецкие никсы, ундины, вообще всякие демонические существа вод, в том числе, конечно, и наша русалка, а также вилы наших братьев славян. С другой стороны, тип феи вдается в тип домового. Во французских легендах мы встречаем такие образы фей, которые приходится признать домашними духами. Так, например, фея или, как выражались писатели старого времени, «дама Абонда», обязательно вносит в те дома, которые она посещает, благоденствие и изобилие. Знаменитая фея Мелузина каждый раз, когда приходит смерть кого-нибудь из тех, кто пользуется ее покровительством, начинает испускать вздохи и стоны. В Ирландии существует верование в особых духов, так называемых «банши», в сущности, очень похожих на французских фей; эти банши точно также оказывают покровительство некоторым семействам и домам, и если в том доме кто-нибудь захворает, то банши подходят к окнам, бьют в ладоши и испускают тревожные крики. По всей Германии распространено верование в дух, напоминающий фей и носящий у немцев имя Берты. Эта же самая Берта превращается и в тех знаменитых «белых женщин», которые интересуются судьбой очень многих знатных домов Германии, и в том числе царствующих династий. Обыкновенно фамилия считается как бы под покровительством своей белой дамы. В важные и торжественные минуты жизни, например, при рождении, при свадьбах, при смерти кого-нибудь из членов рода, белая дама обычно появляется в родовом замке, ее видят и начинают о ней говорить. Внезапные ее появления всегда считаются предвестником какого-нибудь важного происшествия, в особенности же кончины кого-либо из членов рода. В Люнебургской области фея называется Klage Weib; здесь она обычно предупреждает каждого обывателя о его близкой кончине. Это предупреждение чаще всего случается в сильную бурю. В самый разгар бури она внезапно появляется в виде громадной фигуры сверхъестественного роста, которая простирает руку над тем домом, где в скором времени должен быть покойник. И в эту минуту весь тот домик обыкновенно сотрясается до основания.

Этих дам и иритом разного цвета, не только белых, приурочено множество в разным местностям в северной и северо-западной Франции. Виктор Гюго в своем описании Ламаншского архипелага перечисляет разных «дам», которые живут на разных островках той местности, в особенности же в опасных для судоходства местах. Среди этих дам есть белая, серая, красная, черная. Обычно все эти дамы выходят из своих убежищ по ночам и носятся над морем при лунном свете. Иногда они между собой встречаются. Рыбаки, которым случается их видеть, очень недовольны бывают встречами с ними, которые служат предвестником неудач.

В Германии есть еще феерические существа, которых население тоже называет белыми дамами, но которые отличаются уже явно злобными свойствами. Один из фрислаидских летописцев времен императора Лотара говорит, что в те времена, т.е. в IX веке, вся Фрисландия была густо населена всякого рода таинственными духами и гениями, в особенности же белыми дамами или нимфами. Они жили в подземных пещерах и чаще всего появлялись перед запоздалыми путниками, перед пастухами, забредавшими со своими стадами в пустынные места. Многие из этих белых дам любили заявляться в те дома, где были роженицы; они отнимали у них новорожденных детей и уносили в свои пещеры. Что они там с ними делали — история об этом умалчивает.

В местности вокруг Неаполя распространено в простонародии верование в белую даму, которую местные жители называют разными именами — Айя, Амбриана, Кайета. Верование народа в эту Айю доходит почти до осязательности. Она считается духом благодетельным, но не личным, не фамильным, а скорее местным, областным. Ее участие явно проявляется во всех важных событиях жизни. Она, например, очень любит новорожденных детей и иногда по ночам входит в дома, качает колыбели новорожденных. Чаще всего посещает она дома по ночам и при этом внимательно осмотрит весь дом, все хозяйство, удостоверится, все ли в доме исправно, все ли хозяйственные работы сделаны как следует. Но иногда, вероятно, за неимением, времени ночью, Айя совершает свой дозорный обход и среди белого дня. Семья, например, сидит в доме, каждый за своей работой: кто разговаривает, кто воет. И вдруг раздается какой-нибудь особенный стук или шорох, по которому все сразу узнают, что в дом вошла Айя. Какой-нибудь старик или старуха, люди, умудренные опытом, немедленно шикают на семейных, и те мгновенно превращаются в истуканов: кто работал — оставляет работу, кто пел — умолкает. Все сидят, не смея шелохнуться, чтобы не спугнуть добрую фею посетительницу. И это молчание продолжается до тех пор, пока старший в семье не подаст знака, что Айя уже обошла весь дом и удалилась. Среди старых людей найдется немало таких, которые утверждают, что видели Айю своими глазами. Такие очевидцы дают описание ее внешности. Айя очень высокая дама в белом платье, покрытая развевающимся покрывалом. Лицо у ней всегда важное и серьезное, равным образом поступь и все движения. Веровавшие в Айю в неаполитанской области началось, надо полагать, с глубочайшей древности, потому что упоминание о нем встречается еще у Вергилия.

Классификация всех этих сверхъестественных существ, которых натворила народная фантазия, вообще говоря, чрезвычайно затруднительна, и если мы здесь делаем попытку разделить их на группы, то делаем это исключительно лишь ради соблюдения внешнего порядка.

Под именем эльфов (северные народы называют их еще альфами) известны духи воздуха и земли, созданные фантазией народов германского происхождения. У них есть некоторые общие черты с французскими феями, а также с славянскими воздушными лесными, горными и водяными духами. У эльфов есть свой король Оберон. Можно думать, что этот Оберон иногда в представлении народа совпадает с Эрлькенигом, воспетым Гете. Но с другой стороны, имя этого «лесного царя», как его назвал Жуковский, переводчик знаменитой баллады Гете, весьма подозрительным образом сходится с именем адского царя монгольских сказаний Эрлик-Хана. Надо заметить, что немецкое «Konig» и монгольское «Хан» имеют совершенно одно и то же значение. Но все это мы говорим мимоходом, так как ни филологические, ни мифологические изыскания в нашу задачу не входят. Мы имели в виду только напомнить о том, что народные сказания всех европейских и азиатских народов, вероятно, с незапамятных времен приходили между собой в соприкосновение, сопоставлялись, сочетались и перепутывались.

Один древнедатский писатель — Торфеус, живший в XVII столетии, приводит свидетельство какого-то исландского монаха или священника, лица, надо полагать, весьма авторитетного для Торфеуса. Этот ионах будто бы со всей положительностью утверждал, что эльфы вовсе не плод досужей фантазии людей, что они действительно существуют, что они такие же Божьи создания, как и ангелы, добрые я падшие, что у них есть оба пола, как людей, и что они могут размножаться, как люди. Об этом последнем обстоятельстве упомянутый монах заключал из того, что существуют многочисленные сказания (которые он, очевидно, принимает за несомненные факты) о брачном сожительстве эльфов с людьми. Следовательно, эльфы представляют собой как бы особый самостоятельный народ. Живут они и в замках, и в домах, и в маленьких хижинах, потому что среди них, как и среди всякого другого народа, существуют и богачи, и бедняки. И по нраву эльфы тоже могут быть всякими: злыми и добрыми, веселыми и печальными. Они спят и бодрствуют, едят и пьют, и вообще по складу своей жизни, как казалось исландскому монаху, не отличаются да и не должны отличаться от людей ни чем иным, кроме того, что они духи.

Народы дальнего севера делили своих эльфов на группы, главным образом по образу их существования; различали: полевых, водяных, лесных, горных эльфов.

В описании наружности этих существ приметы, вообще говоря, сходятся, не впадают в противоречие. Эльфов представляли себе в виде мелких существ. Когда они вытягивались во весь рост, то их головка лишь немного возвышалась над уровнем травы. У них очень большая голова, коротенькие ноги, но зато очень длинные руки. Эльфы очень проворны, ловки, смелы. Они всегда склонны к злым штукам. Они обладают всегда каким-нибудь высшим артистическим талантом; талант этот находится в зависимости от склада существования. Эльфы горные — отличные кузнецы, эльфы водяные — музыканты, эльфы воздушные — танцоры, и т.д. Танцы, судя по сказаниям, любимейшее развлечение эльфов. В светлые лунные ночи эльфы собираются толпами и пляшут хороводами по росистой траве. Само собой разумеется, что на том месте, где кружился такой хоровод, трава бывает промята в виде круглой площадки. В Дании и в настоящее время каждый деревенский житель, выйдя утром в поле и увидя такой круг примятой травы, сейчас же заключает, что на этом месте в ту ночь танцевали эльфы. Надо, впрочем, оговориться, что эти круги примятой травы, — «Elfs-dans» (эльфо-пляс), как называют их датчане, — не всякому дано видеть, а видят их только люди, родившиеся в воскресение. Впрочем, к кому эльфы благоволят, тому они дают особую книгу, по которой можно читать будущее. и обладатель такой книги овладевает способностью видеть «эльфо-плясы», хотя бы родился и не в воскресенье.

По датским народным сказаниям эльфы живут в болотах вообще около воды. Их мужчины обычно принимают вид крошечных старичков в широкополых шляпах. Женщины их отличаются волшебной красотой. Но интересно, что эльфа не целая женщина, а, так сказать, ее передняя половина; если же посмотреть на нее сзади, то там ничего не окажется; там просто видна какая-то черная впадина. Выходит вроде того, как если бы человека рассечь вдоль, с головы до пят, по площади, проходящей по плечам и бедрам, и вею внутренность из передней половины тела выкинуть вон. Это одно из самых странных созданий народного воображения. Однако, передний фасад снаружи в этой фантастической половинке женщины сохраняется во всем его ослепительном блеске и полон опаснейших чар, вследствие чего молодым мужчинам настоятельно рекомендуется избегать встречи с эльфянками и бежать от них, из всех сил сопротивляясь их очарованию; а они еще усиливают это очарование музыкой, так как обладают каким-то особенным сладкозвучным инструментом. Когда же смертный, не устоявший перед соблазном, приближается к эльфянкам, они открывают рот и дуют на него, и если их дуновение до человека дойдет, то он мгновенно падает мертвым.

Водяные эльфы у датчан называются «нокке». Это духи, следящие так сказать, за порядком в делах любви; они жестоко карают изменников и изменщиц. Сверх того, нокке прекрасные музыканты и охотно берутся обучать музыке людей За это надо им пообещать, что они, в день всеобщего воскресения, воскреснут вместе с людьми. Для объяснения скрытого смысла этого странного условие приведем здесь одно из ходячих сказаний о нокке.

Двое детей играли на берегу речки, протекавшей перед домом их родителей. Вдруг из глубины воды появился нокке, уселся на поверхности воды и начал играть на золотой арфе и петь. Дети ему сказали: «Добрый нокке, какую пользу принесет тебе твое пение, ведь ты все равно не удостоишься спасения». Услышав эти слова, нокке горько заплакал. Дети потом вернулись домой и рассказали об этом своему отцу. А отец их был священник. Он сделал своим детям выговор, упрекнул их в том, что они поступили неправильно. Он велел им вернуться обратно на берег и утешить нокке, сказав ему, что он будет спасен. Дети послушались, вернулись к реке и нашли нокке все еще сидящим на прежнем месте и плачущим. И они сказали ему:»Добрый нокке, не плачь! Наш отец говорит, что ты будешь спасен вместе со всеми другими». Как только нокке услыхал эти утешительные слова, он тотчас с радостью вновь схватил свою арфу и услаждал детей музыкой и пением до самой ночи.

Эта черта сближает датских нокке с нашими русалками, которые, по народному поверью, суть (между прочим) души младенцев, умерших некрещеными. Младенцев мертворожденных или скончавшихся без крещения русалки похищают из могильных ям и уносят в свои воды; они крадут их даже из под порога избы. В течение семи лет в Троицын и Духов дни души этих младенцев летают по воздуху и выпрашивают себе крещения. Думают, что их можно спасти произведением слов: «Крещу тебя во имя Отца и Сына и Святого Духа!» и ежегодными панихидами в первый понедельник Петрова поста. Если же в семилетний срок они не будут искуплены молитвами и не услышат ни от кого приведенных слов, то навсегда остаются в обществе русалок.

Вот еще рассказ, занесенный в одну из скандинавских саг. Король Суафурлами однажды, возвращаясь с охоты, заблудился в горах. На закате солнца он заметил какую-то пещеру посреди груды скал. У входа в нее сидели два карлика. Король обнажил меч и кинулся на них, но они взмолились о пощаде. Король внял их мольбе и стал их расспрашивать, кто они такие и как их зовут. Оказалось, что один из них был Дирин, а другой Дуалин. Услышав эти имена, король сейчас же вспомнил, что эти два карлика славились своим особенным искусством в выделке оружия. Он отпустил их с миром, но взял с них слово, что они изготовят ему меч с ножнами и поясом из чистого золота. Меч этот должен был резать железо и камни, как лен, и всегда обеспечивать победу тому, кто им владеет. В назначенный день король вновь явился к этой пещере, и карлики подали ему великолепно выкованный меч. Подавая его королю, один из карликов сказал, что этот меч будет бить насмерть без промаху, что при его посредстве будут совершены три великих преступления и что сам король погибнет от этого меча. При этих словах Суафурлами бросился на дерзкого карлика, чтобы ударить его, во тот мгновенно увернулся и юркнул между скал, а удар меча обрушился на камень, который был рассечен этим ударом, как глыба масла.

Под покровительством эльфов находятся некоторые деревья, например, лианы, которым ради этого шведские крестьяне и до сих пор оказывают некоторое внимание. Луговая трава тоже, — ее семена и корни в зимнее время оберегаются эльфами черными, подземными, а всходы и вообще надземные части — эльфами светлыми.

Многочисленные сказания Германии свидетельствуют о разных талантах эльфов. Они, т.е. их дамы, бесподобно владеют веретеном, как и наши русалки, и французские феи. В Гессене народ чтит «даму» Гольду (Frau Holda), которая является чем-то вроде носительницы вешних и летних даров — цветов, плодов, муки и вкусных печений из нее; главное же ее дарование — это искусство прядения. Она поэтому представляется как бы гением пряжи, покровительницей прях; искусных и усердных она награждает, ленивых карает.

У эльфов бывают праздники во ирландскому поверью, дважды в год; первый весной, второй на Рождестве. Весной легендарный герои Ирландии О’Донногью вылетает на белом коне из глубины Килларнейского озера и, окруженный блестящей свитой эльфов, поднимается на небо. Кто удостоится видеть этот взлет героя, тому он предвещает великое счастье и удачу во всем. В зимний же праздник эльфы поднимают дикий шум и грохот, внушающий страх. Эти зимние их праздники у немцев известны под названием скачки бешеного охотника, — Wuthender Jager.

III. ГНОМЫ, ХРАНИТЕЛИ КЛАДОВ И Т.П.

Гномами называются подземные духи, по преимуществу горные, притом минные, т.е. водящиеся в местах, изобилующими полезными ископаемыми, особенно же драгоценными металлами и каменьями. Из старых писателей, знатоков по части горного дела, авторитетом считался Агрикола († 1566). Подробно описывая в своей книге «О подземных минералах» всяческие руды и способы их обработки, он не забывает упомянуть, однако, и о минных духах. Он говорит, что эти духи бывают разного вида: одни маленькие, похожие на пигмеев, другие — вроде дряхлых, согбенных старцев.

Кальмэ в своей книге приводит рассказ об одной мине в Граубиндене, в Швейцарии, которую разрабатывал в XVI веке местный богач Петер Буоль. В мине жил горный дух, который всячески мешал рабочим извлекать из-под земли руды и затруднял дальнейшую их обработку. Но Петер Буоль не очень его боялся. Когда ему надо было спускаться в шахту, он только осенял себя крестным знамением, и с ним никогда ничего не случалось. Однажды этот интересный гений, хранитель мины, что-то уж очень крупно нашумел и напроказничал; один из рудокопов, выведенный из терпения, громко и весьма обстоятельно его выбранил. Тогда дух схватил этого рабочего за голову и мгновенно перевернул ему ее задом наперед Рудокоп не умер от этой рискованной операции, остался жив и скоро выздоровел; но голова его так и осталась потом вывернутой лицом на спину.

Агрикола тоже упоминает об одном подобном происшествии, бывшем в Анненберге, в серебряном руднике. Здесь дух-хранитель руды задавил двенадцать рабочих. Он кинулся на них, приняв вид коня, с бешеным ржаньем и затоптал их на смерть. Из-за этого пришлось бросить рудник, несмотря на то, что он далеко еще не весь был выработан.

Олай Магнус насчитывает шесть групп минных духов; он не описывает их отличительных признаков в признает их всех гуртом демонами. Они появляются в особо богатых рудами местах и часто делают вид, что правят обычную рудничную работу — поднимают из шахты руду, дробят ее и т.д. Но все это, во словам ученого епископа, делается только для того, чтобы обмануть рудокопов; те, увидав старающихся чертей, подумают, что в этом месте скрыта богатая руда, начнут работы, ничего не найдут и примутся ругаться и богохульствовать, а чертям того и надо; вдобавок, во время работ черти еще навалят на них хороший обвал и передавят многих из них; а это тоже доход — души людей, скончавшихся без покаяния и напутствия.

К роду эльфов, по-видимому, надо отвести карликов Бретани и «горных человечков» (Bergmaunchen) германских земель. Сходство между этими духами состоит в том, что все они величайшие мастера по части обработки металлов, — волшебные слесаря и кузнецы. Правда, у бретонцев и ирландцев они пользуются тоже нелестной репутациею фальшивых монетчиков. Северные сказания изобилуют россказнями о необыкновенном искусстве этих маленьких человечков в выделке, например, волшебного оружия, о чем, впрочем, мы уже упомянули.

В окрестностях Грейфсвальда, кажется, до сих пор существует еще предание среди простого народа о том, что вся эта область некогда была населена карликами. Куда они потом скрылись, в точности неизвестно, однако, полагают, что они ушли в горы. В другом месте, в Пруссии, сохраняется предание о том, что и там тоже когда-то жили карлики, во были оттуда изгнаны каким-то кузнецом. Здесь мы видим отзвук как бы вражды по ремеслу. Заметьте, что карликов изгоняет кузнец, т.е. соперник по ремеслу, потому что карлики были тоже кузнецы. В других местах народное предание выражает эту мысль гораздо прямее. Так, в Рудных горах рассказывают, что таи в прежнее время кузнечным делом занимались тоже карлики, но потом, когда кузнецы появились и между людьми, кузнецы-карлики были ими постепенно вытеснены. Точно такая же легенда существует в Гарце. В других местах тоже существуют легенды о карликах, как о первоначальных насельниках местностей, которые с появлением людей всегда уступали им место, т.е. уходили или, правильнее сказать, исчезали неведомо куда. У нас подобные сказания приурочены к чуди и распространены но всему северу к востоку России, почти по всему Поволжью. «Желтоглазая» чудь при нашествии русских в ту область, в которой она раньше обитала, всегда уходила в землю.

Сказания об эльфах, карликах, и тому подобных темных силах иногда связываются с бесчисленными рассказами о страшных домах, которые хозяева и жильцы покидают из-за того, что в них заводится нечистая сила. Подобного рода рассказы мы находим, например, в «Демономании» Бодена. Вот, между прочим, какой там рассказывается случай, происшедший в Тулузе. Один ученый врач, по имени Ферве, нанял в этом городе дом; нанял он его за бесценок, потому что в нем никто не хотел жить и он давно уже был брошен: жильцов беспокоил злой дух, который поселился в этом доме. Ученый Ферве, смеявшийся над этими баснями, решил дело, как выражается Боден, по примеру греческого философа Афинодора, который тоже очень долго жил в таком доме в Афинах. В это время кто-то рассказал Ферве, что в Тулузе в местном университете учится молодой португалец, который обладал очень странным искусством показывать разные таинственные вещи на ногте у ребенка. Ферве заинтересовался этим юношей и позвал его к себе. К сожалению, у Бодена не объясняется, каким именно манером этот кудесник показывал свои штуки на ногте. Сказано только глухо, что он при своих волшебствах воспользовался содействием маленькой девочки и что когда ее спросили, что она видит (где и как видит — ничего не сказано), то она отвечала, что видит какую-то даму, очень богато одетую и разукрашенную золотом и драгоценностями, и что дама эта держит в руке факел и стоит она около какой-то колоны. После того молодой португалец посоветовал доктору, чтобы он сделал раскопки в погребе того дома, около поставленного там столба, и что он непременно отыщет в том месте клад. Доктор очень обрадовался и сейчас же приступил к работам; из чего явствует, что хотя ученый эскулап в нечистой силе сомневался, но в клады твердо верил. И вот, когда начал рыть, вдруг поднялся жестокий вихрь, который прежде всего угасил все факелы. Затем этот вихрь вырвался через отверстие погреба, ударил в соседний дом и сорвал с него часть кровли, которая и обрушилась в погреб. Кроме того, обломками, полетевшими во все стороны, разбило кувшин с водой, который какая-то женщина в го время проносила мимо. Тем дело и кончилось, и кроме этого вихря злой дух на первое время ничем себя не проявил. На следующий день португальский студент, которого известили о происшествии, снова явился к доктору и объяснил, что клада больше на том месте уже нет, что этот вихрь был не что иное, как злой дух, уносивший клад. При этом студент-колдун немало изумлялся тому, что нечистый не нанес никакого вреда самому доктору. Боден добавляет, что эта история случилась 15-го декабря 1558 года, что в этот день была прекрасная тихая погода и что он своими глазами видел те повреждения, какие вихрь причинил соседним домам.

Этот рассказ вводит нас в ряд легенд о кладах и их таинственных хранителях. Вот еще один рассказ по этой части который мы заимствуем у того же Бодена. Дело происходило в Магдебурге. Там компания из десяти человек как-то узнала о том, что в некоторой башне зарыт клад. Как всегда в этих случаях бывает, кладоискатели заручились подробными сведениями, в каком именно месте зарыто сокровище, где и как, и в какое время надо его откапывать. И вот когда кладоискатели принялись за работу, башня обрушилась и всех их задавила насмерть.

Боден слышал от капеллана собора Богоматери (Notre Dame) в Париже рассказ о том, как он в компании с несколькими знакомыми посредством каких-то волшебных операций узнал о местонахождении клада в одной местности близ Парижа. Но когда они начали рыть этот клад, поднялся страшный вихрь, обрушил какую-то стену и их всех передавило и перекалечило. Сам почтенный капеллан был так изувечен, что на всю жизнь остался хромым.

Затем какой-то патер в Нюренберге тоже отыскал клад, т.е. его местонахождение, — «при помощи сатаны», как выражается Боден. С этим вышла та же самая история. Как только он дорылся до ящика, содержащего клад, страшный вихрь развалил дом — и кладоискатель был задавлен развалинами.

Иногда черти пускают в ход и разные другие способы запугивания кладоискателей. Так, по рассказу Бодена, однажды компания кладоискателей только что было приступила к рытью клада, как вдруг раздался страшный вопль, как бы исходящий из уст человека, подвергаемого колесованию. Кладоискатели были так перепуганы, что побросали свои лопаты и пустились в бегство, а за ними по пятам гнались все время черти и нещадно били их, провожая таким образом до дома, где они жили. Черти ворвались даже в самый дом и подняли там такой рев и грохот, который жильцами дома и соседями был принят за грозу.

Путешественник XVI столетия Вильямон рассказывает такого рода случай. Когда он посетил Неаполь, он однажды в компании с другими путешественниками вздумал посетить находящуюся около города пещеру короля Салара. Взяли с собой проводника, вооружились зажженными факелами, спустились в пещеру и шли по вей, пока не добрели до какой то ямы или рва. Тут проводник остановился и сказал, что дальше не пойдет. Когда же его спросили, почему именно он не хочет идти, он отвечал, что кто идет дальше этого рва, тот уже назад не возвращается. Так, по его словам, случилось лет за десять перед тем с одним местным аббатом и бывшими с ним французом и немцем. Водил их в пещеру этот же самый проводник. Когда дошли до рва, он предупредил их, что дальше идти не следует. Но они стали над ним насмехаться, взяли каждый по зажженному факелу и начали спускаться в тот ров. Проводник не пошел с ними, а сказал, что останется там, где был, и будет ждать их возвращения. Он очень долго прождал их, но так и не дождался. Вернувшись в город без них, он рассказал об этом приключении. Родственники пропавшего аббата обвинили его в убийстве путешественников и засадили в тюрьму. Но проводнику удалось как-то оправдаться и его выпустили, а через несколько дней после того было дознано, что три погибшие путешественника были колдуны, что они спускались за кладом и погибли жертвами своей жадности, которая побудила их войти в связь е нечистой силой.

Декорр, у которого мы уже кое-что заимствовали, передает историю кладоискателя, тоже духовного лица, которого дьявол соблазнил искать клад, указав место, где он зарыт. Кладоискатель дорылся до какого-то сундука, около которого лежала страшная черная собака. Но едва нечестивый патер подошел к этому сундуку, как немедленно вместе с ним провалился сквозь землю. Свидетелем же этого происшествия был один из друзей погибшего кладоискателя, которого он пригласил с собой, но который не принимал прямого участия в деле и потому был пощажен при катастрофе.

Кальмэ рассказывает, что в одной эльзасской деревне в саду у одного из местных жителей проявился клад и проявился весьма странным и чудесным образом. Хозяева этого сада видели, как из земли выступил какой-то сундучок. Хозяева сразу догадались, что в этом сундучке должен быть клад. Но как только они подходили к таинственной шкатулке и протягивали к ней руки, она тотчас же опять уходила в землю. И эта проделка повторялась несколько раз.

Кальмэ заимствует следующую историю у греческого писателя Феофана. В начале V века до Р.X. персидский царь Кабад был осведомлен о том, что где-то на границе между Индией и Персией существует таинственный замок, в котором хранится громадное количество золота, серебра и драгоценных каменьев. Кабад задумал завладеть этим замком. Но было известно, что сокровища охраняются демонами, которые к ним никого не подпускают. Персидский царь созвал целую толпу своих и жидовских магов; те усердно отгоняли демонов-хранителей клада своими заклинаниями, во оказались против них совершенно бессильны. Тогда царь вспомнил о христианах и их всемогущем Боге. Он призвал к себе христианского епископа, правившего в то время персидской церковью, и просил его отогнать бесов, охранявших тот заколдованный замок. Епископ совершил богослужение, отправился к заику и изгнал охранявших его бесов, после чего персидский царь овладел замком и хранившимися в нем сокровищами.

На острове Малые (повествует тот же Кальмэ) был один человек, из рабов, который утверждал, что владеет силой вызывать демонов и заставлять их открывать и указывать самые сокровеннейшие вещи. Двое мальтийских рыцарей, узнав об этом рабе, взяли его с собой и повели в какой-то замок, где, по их сведениям, должен был находиться клад. Раб-колун произвел заклинания, Демон явился, раскрыл какой-то камень и из отверстия его выступил большой сундук. Но едва раб протянул к нему руки, как сундук снова спрятался в скалу, и эта проделка повторилась несколько раз. Колдуя, наконец, оставил свои попытки и откровенно признался своим спутникам, что он совершенно ослаб и обессилел и что ему нужно бы чего-нибудь выпить, чтобы подкрепить силы. Ему дали чего-то, и он вновь приступился к тому камню. А рыцари оставались в некотором отдалении и ждали, что будет. Через несколько времени им послышался какой-то подозрительный шум. Они бросились к тому месту, где был заклинатель: они нашли его мертвым и распростертым на земле, а все тело его было сплошь покрыто крестообразными надрезами, как бы сделанными ножом. Рыцари отнесли его на берег моря, привязали к его ногам тяжелый камень и бросили его в море. Т ем их приключение и покончилось.

На той же Мальте было еще несколько подобных приключений с кладами. Тогдашние жители острова, мальтийские рыцари, вели беспрестанные войны с неверными, и у них скоплялось великое множество всяких сокровищ. Кроме того, они очень охотно предавались изучению тайных паук, т.е., другими словами, более или менее входили в сношение с темными силами. При таких условиях среди населения острова, разумеется, могло возникнуть множество сказаний о кладах и при том заклятых по всем правилам искусства. Отсюда и множество легенд о кладоискателях и их приключениях. Так, рассказывали про одну старуху, что ее какой-то дух уведомил о кладе, зарытом в погребе в ее собственном доме. Клад же этот, по словам духа, принадлежал какому-то важному рыцарю. Дух и внушил старухе, чтобы они отправилась к тому рыцарю и его известила об этом кладе. Старуха пошла к рыцарю, но не могла добиться, чтобы он ее принял и выслушал. Так она и вернулась от него ни с чем. А между тем на следующую же ночь дух снова явился к ней и настаивал, чтобы она известила рыцаря. Старуха начала было отказываться, ссылаясь на го, что рыцарь не желает ее принимать. Но дух-известитель начал ее мучить и истязать, и заставил снова пойти к рыцарю. На этот раз испуганная старуха добилась аудиенции и рассказала рыцарю обо всем. Рыцарь ей поверил, захватил с собой людей с кирками и лопатами и отправился к ней в дом. Начали рыть, но в скором времени из вырытой ямы хлынуло такое громадное количество воды, что работу пришлось бросить Рыцарь после того рассказал обо всем этом великому инквизитору, и тот хотя взглянул на его попытку, как на великий грех, но все же дал грешнику свое пастырское отпущение, а историю эту повелел занести в летописи инквизиции. И вот много лет спустя после того было решено расширить площадь пред соборной церковью. С этой целью были приобретены дома окрестных жителей, и в число их попал дом той самой старухи, где рыцарь искал свой клад. Когда сносили этот дом и рыли землю, то как раз и нашли тот самый клад, который искал рыцарь. Тогда из-за этого клада начался спор между главой мальтийского ордена и монахами, владевшими собором. Каждая сторона предъявляла свои законные права на этот клад. Рыцари опирались на то, что весь остров принадлежит им, значит, им же принадлежат и все сокровища, скрытые в недрах земли; монахи в свою очередь утверждали, что клад, найденный на их участке земли, им и принадлежит. Обратились к суду папы, и тот присудил клад рыцарям. А тем временем в дело вступился еще и тог рыцарь, которому клад принадлежал первоначально, как уверял дух, явившийся той женщине, владелице дома с кладом. Он сослался на запись о своем кладоискательстве, и хотя этим не доказал своих пав на клад, но зато (заключает Кальмэ) этим было доказано, что демон знал о том сокровище и стерег его.

В начале ХVIII столетия в Страсбурге произошла история, которая в свое время наделала много шума. В то время там жил очень известный музыкант Каваллари, родом венецианец. В один прекрасный день Каваллари попросил у начальства разрешения произвести раскопки в старинном монастыре, разрушенном еще во время войн, возникших при реформации. Музыкант объяснял свое желание тем, что в этих развалинах надеялся найти клад. Узнал же он об этом кладе от одной женщины, которая много раз видела в тех развалинах призрак старого актера, весьма почтенной наружности, в богатой, расшитой золотом одежде, который бросал перед собой целую груду камней. Женщина эта, неизвестно путем каких умозаключений, пришла к убеждению, что в развалинах непременно должен скрываться клад, и сумела заразить этой своею уверенностью итальянского музыканта. Разрешение производить раскопки ему было дано. Он произвел эти раскопки, и они увенчались полным успехом: нашли много глиняных горшков, наполненных монетой XIV и XV столетий.

IV. ПРИЗРАКИ И ПРИВИДЕНИЯ

Мы вступаем в область чрезвычайно любопытную и захватывающую внимание каждого, кто более или менее склонен к чудесному, — вступаем в мир мертвецов, привидений и призраков. Здесь нам придется быть особенно осторожными, чтобы не выйти из границ нашей задачи и остаться в области сношений человека с нёчистой силой. Об этом мы и будём, всемерно стараться. Но просим все-таки заранее о снисхождении читателей, в виду чрезвычайной сбивчивости предмета: иногда по запутанному изложению какого-нибудь благочестивого демонолога XV или XVI столетий трудно с точностью заключить об участии или не участии в передаваемом им происшествии нечистой силы.

Вот, например, факт, из области россказней о привидениях, передаваемый Гуларом, книга которого уже дала нам такую богатую жатву.

В Германии, в Гальберштадте, жил очень богатый человек, жил роскошно, открыто, не отказывая себе ни в каких удовольствиях и в то же время не прилагая на малейших забот о спасении своей души. Однажды у него исторгнулось весьма нечестивое желание, — в разгаре веселого пира он вдруг с увлечением вскричал, что если бы ему все время так жить, как он теперь живет, то ему бы и никакого Царствия Небесного не надо. Через несколько дней после этой выходки он захворал и умер. И вот немного времени спустя после его смерти в его роскошном доме начали появляться призраки, которые так беспокоили всех живших в доме, что те мало-помалу разбрелись кто куда. Чаще всего видали ночью, что громадные залы дома ярко освещались и покойный богач появлялся в них роскошно одетый и окруженный толпой гостей. Вся эта компания усаживалась за столом, покрытым винами и яствами; стол окружала толпа служителей с факелами в руках. Часто также в доме во время этих загробных пиров раздавалась громкая музыка. И все благочестивые люди города были убеждены, что эти чудеса происходят по особому произволению Божию. Бог дозволял нечистому духу устраивать эти призрачные пиры в назидание богатым сластолюбцам.

По части явлений мертвецов одна из самых странных историй передается в книге Гулара, который сам заимствует ее из книги Камерариуса «Исторические размышления». »Одно лицо, достойное веры, — повествует Камерариус, — много путешествовавшее по Азии и Египту, рассказывало о том, что в Египте, в окрестностях Каира, есть кладбище, где мертвые выходят из своих могил. Обычно это происходит в известный день в марте месяце. Местное население знает давно об этом чуде и потому в тот день, когда оно происходит, на кладбище собираются толпы народа. Покойники вылезают из земли, как бы выталкиваемые из нее какой-то невидимой силой. Появление их совершается очень медленно, мало-помалу. В одном месте из могилы начинает, например, выставляться рука, из другой могилы — ноги. Иные покойники выставляются до половины тела; но редко случается, чтобы покойник выставился весь целиком. Побыв некоторое время вне своих могил, все эти мертвецы или, лучше сказать, разные части их тела, начинают вновь с той же медлительностью погружаться назад в землю и мало-помалу вновь скрываются под нею». Камерариус, по его словам, расспрашивал об этом факте всех достоверных лиц, которым случалось бывать в Египте, и все они будто бы совершенно подтверждают полную несомненность этого известия. Иные из них сами были свидетелями этого чудесного выглядывания мертвецов из своих могил; другие хотя и не были свидетелями происшествия сами, но подтверждают, что в Каире все население поголовно знает об этом, так как почти каждый видал это своими глазами. Между прочим, Камерариус ссылается на книгу итальянского путешественника Алуиджи ди Джованни, который был в Египтё и выдел описываемое чудо. Вот как он о нем рассказывает. 25–го марта 1540 года этот итальянский путешественник с несколькими своими знакомыми и в сопровождении отряда янычаров отправился из Каира на небольшую голую горку, находящуюся верстах в двух от города. На этой горке, по преданию, находилось прежде кладбище. Ежегодно в этот день марта на горку собирается бесчисленное множество народа, чтобы видеть, как мертвецы поднимаются из своих могил. Начиналось это выхождение из могил в четверг, продолжалось всю пятницу и кончалось в субботу. Тела появлялись из могил в том виде, как их хоронили в древности, т.е. обвитые погребальными пеленами. Ни одно из этих тел не становилось на ноги и не двигалось; из под земли появлялись только части тела: рука, нога, бедро. Все это совершалось на глазах у народа. Любопытствующие могли нагнуться и ощупать рукой выставившуюся часть тела мертвеца. Итальянец передает еще, что чем дальше зритель отходил от могилы, тем резче представляются ему выставившиеся части мертвецов. И в какую сторону ни повернись, говорит он, повсюду видны выставляющиеся из-под земли руки, ноги и другие части трупов. Народ собирается в эти дни громадными толпами на то место, главным образом в чаянии чудесного исцеления болезней. Неподалеку от горки есть какое-то озерко или болотце, и люди верят, что если водой из этого болотца обмыть больного с четверга на пятницу, то он исцелится. Сам итальянец этих исцелений не видал, а передает только факт глубокой веры в них каирского населения. Любопытно отношение самого Камерариуса к этому явлению. Принимая сам факт за несомненный, он отказывается дать ему какое бы то ни было толкование. Он держится того мнения. что это своего рода воскресение мертвых, может быть, и проделкой сатаны, и в тоже время можно, дескать, рассматривать как зрелище, устраиваемое Богом в поучение местному «языческому населению, дабы внушить ему понятие о будущей жизни и воскресении мертвых. Посему, дескать, предоставляем читателям судить это явление и истолковывать его, как им самим заблагорассудится.

Вообще истории о явлении мертвецов, а главным образом о душах умерших людей испытывающих разные затруднения по части своего благоустройства на том свете, в Средние века и последующие столетия ходило бесчисленное множество. Масса этих рассказов записана в книгах тех авторов, которыми мы до сих пор пользовались, но мы не решаемся пересказывать их здесь, находя их неподходящими к нашей задаче.

Души умерших появляются повсюду и при всевозможных обстоятельствах, чаще всего в жилых домах. Лафатер, из которого мы уже кое-что извлекли, в своей книге о явлении духов тщательно перечисляет обстоятельства их появления. Иногда, говорит он, люди живущие в доме, не замечают появления духа, ибо оно для них ничем не обнаруживается, но животные ясно чуют его; так, например, собаки обнаруживают явное беспокойство, прижимаются к ногам своих хозяев, дрожат, взвизгивают, «ибо они очень боятся духов», объясняет Лафатер. В другой раз духи, не показываясь людям, все же явно обнаруживают свое присутствие шумами, стуками, передвижением вещей, шагами, раздающимися в комнате, и т.д.; иные шкодливые духи стаскивают со спящих одеяла. Случалось, что видали знакомых людей в каком-нибудь совершенно необычном образе, например, окруженных пламенем, и вскоре вслед затем узнавали, что люди эти умерли. Бесчисленны рассказы о тех мучениях, которым подвергаются убийцы, разбойники. тираны, вообще всякого рода душегубы, которым являются души загубленных ими людей. По этой части стоит только вспомнить мучительные галлюцинации Ивана Грозного. Некоторые старыё писатели удостоверяют, что известны случаи, когда при приближении убийцы к трупу убитого на этом трупе вдруг выступал пот или изо рта у него появлялась пена, и вообще убитый как бы старался отметить своего убийцу каким-нибудь кидавшимся в глаза признаком. Далее существует множество рассказов о том, как мертвые являлись живым, своим друзьям и близким, и предупреждали их о каком-нибудь грядущем событии, чаше всего об угрожающей опасности и смерти. Таки, например, у Саллюстия упоминается о том, что погибший народный трибун, знаменитый Тиберий Гракх, являлся своему брату Гаю и предупреждал его, чтобы он не принимал на себя этой гибельной должности, так как ему грозит та же участь. Рассказывается еще о знаменитом арабском враче Альбамаруне, что когда ему случилось сильно захворать какой-то болезнью, от которой он не знал средств, то ему явился во сне один умерший друг, тоже врач, и посоветовал лекарство от болезни, подействовавшее вполне успешно. Упоминаем вкратце обо всех этих россказнях, не решаясь входить в подробности, потому что связь подобных происшествий с чистой чертовщиной представляется сомнительной.

Однако, в числе этих повестей о выходцах с того света есть и такие, в которых мрачная тень нечистого более или менее ясно выступает на сцену. Таков, например, рассказ о несчастном папе Бенедикте IX (1033-1048). После своей смерти он часто появлялся и его тень многие видели. Вид ее был ужасен. Чаще всего усопший пастырь являлся в виде страшного медведя с ослиным хвостом, но со своей собственной человеческой физиономией. Иные вступали в беседу с этой страшной тенью. На вопрос о том, чего ради он был так жестоко обработан, дух папы обычно ответствовал, что он осужден бродить в образе зверя после своей смерти, потому что он при жизни вел себя, как дикий зверь, потому и предан во власть адову.

У Лелуайе записан рассказ о какой-то индианке, перувьянской уроженке, которая, подобно вышеупомянутому папе, тоже являлась после своей смерти в самом ужасном виде, вся в огне, который снопами извергался у ней изо рта, из ноздрей и из всех сочленений тела. На вопросы людей, которым она являлась, о причинах всех этих ужасов, с ней происходящих, она говорила, что умерла она грешницей и при том без покаяния и напутствия, а потому и угодила непосредственно в ад.

В этих рассказах мимоходом доставалось и злым еретикам-лютеранам. По этой части в книге Тайлепье о явлении духов приводится такой рассказ. Супруга одного орлеанского жителя, заразившаяся Лютеровой ересью, чуя приближение смерти, просила мужа, чтобы он похоронил ее без обычного колокольного звона, без отпевания, словом, без соблюдения обрядов католической церкви. Муж исполнил последнюю волю своей супруги и ее неотпетое тело похоронил в одной монастырской церкви, где раньше были погребены ее родители. Но в ту же ночь в церкви поднялся неистовый шум и гром. Оказалось, что это душа умершей еретички забралась под самый купол храма и там буянила. Монахи того монастыря сейчас же предупредили родственников покойной, что это ее душа, т.к. она погребена неотпетой, производит весь этот шум. В церкви собрался народ. Стали опрашивать мучающуюся душу, чего ради она так тревожится, и душа внятным голосом ответила, что она осуждена на вечные мучения за то, что она предалась Лютеровой ереси.

Затем в рассказах о мертвецах приходится выделить особую группу, именно сказания о вампирах, которые уже несомненно относятся к области сношений человека с нечистой силой, т.к. по общераспространенному народному верованию каждый вампир при жизни был колдуном или, по крайней мере, превращен в вампира злобным колдовством.

Классической страной вампиризма надо считать область Карпат — Венгрию, Буковину, Галицию, Силезию и наш русский юго-западный угол. Рассказы о вампирах существуют в этих областях с незапамятных времен, и мы находим множество этих рассказов в книгах авторов, которыми мы до сих пор пользовались, главным образом в «Трактате о явлениях духов» аббата Кальмэ.

По определению Кальмэ, вампирами в Венгрии называются особые привидения, именно души людей, умерших иногда уже за много времени перед тем, как обнаруживается их вампиризм. Эти беспокойные покойники выходят из своих могил чаще всего по ночам в всячески истязают и беспокоят живых. Иной раз вампир ограничивается тем, что громко стучит в двери и окна. Но его обычная проделка, самая для него характеристическая, состоит в том, что он высасывает кровь из живых людей. Подвергаемые такой варварской операции люди чрезвычайно быстро лишаются сил, слабеют и скоро умирают. Слово вампир или упырь (Кальмэ пишет «oupire»), по словам нашего автора, славянское и означает «пиявка». Затем он упоминает о том, что обычно изобличенному упырю маетное население, откопав его из могилы, либо отрезает голову, либо протыкает сердце, либо сжигает его целиком. Вот несколько историй о вампирах, собранных в книге Кальмэ.

В одной деревне умирает женщина. Ее как следует отпевают, напутствуют и закапывают на кладбище, как и всякого другого покойника. На пятый день после ее смерти то один, то другой жители деревни слышат страшный и необычайный шум и видят какой-то призрак, беспрестанно меняющий свою внешность; он перекидывается то в собаку, то в человека. Он является в дома жителей, накидывается на них, хватает их за горло и принимается их душить иди сдавливать им живот, доводя их до изнеможения; иных бьет, ломает. Все подвергающиеся нападению впадают в страшную слабость, бледнеют, тощают, не могут двинуть ни рукой, ни ногой. Страшный призрак не щадил и домашних животных; так, например, связывал коров хвостами, мучил лошадей, которые оказывались покрытыми потом и выбившимися из сил, словно на них кто-то ездил до изнеможения. Местное население, конечно, приписало все эти проделки вампиру, и в этом вампире узнало ту самую женщину о которой было упомянуто в начале.

В одной чешской деревеньке умер пастух. Через несколько времени после его смерти местные жители начали слышать голос этого пастуха, выкликавший их имена. И кого этот голос выкликал, тот в скором времени умирал. Бывалые мужички тотчас сообразили, что пастух этот был колдун и после смерти, как водится, превратился в упыря. Порешив на этом, они немедленно вырыли покойника, который, к их неописуемому ужасу, оставался совсем как живой, даже говорил. Мужики немедленно проткнули его насквозь деревянным колом (по всей вероятности, осиновым: осина почему-то считается наиболее подходящим материалом для выделки этих кольев; вероятно, это находится в связи со сказанием о том, что на осине повесился Иуда), но проткнутый мертвец проявил к проделанной над ним жестокой операции не более чувствительности, чем жук, посаженный на булавку. Он насмехался над своими мучителями. благодарил их за то, что они дали ему хорошую палку, что ему будет теперь чем обороняться от собак. В ту же ночь он опять встал и всю ночь пугал народ, а несколько человек даже удавил. Тогда призвали палача и поручили ему распорядиться со строптивым покойником. Его взвалили на телегу и повезли в поле, чтобы там сжечь. Покойник бешено ревел и двигал ногами и руками, как живой. Когда перед сжиганием его вновь всего истыкали кольями, то он ревел ужасно и из него текла в большом количестве алая кровь, как из живого. Сожжение оказалось вполне радикальной мерой: злой покойник после того уже никого не беспокоил.

В одной деревеньке в Силезии умер шестидесятидвухлетний старик. Через три дня после смерти он внезапно явился в своем доме, разбудил своего сына в попросил у него есть. Сын накрыл стол, подал пищу. Старик наелся и ушел. На другой день сын, конечно, рассказал всем об этом происшествии. В ту ночь старик не появлялся, но на следующую ночь опять пришел и опять просил есть. Угощал ли его на этот раз сын или нет, об этом история умалчивает, достоверно только то, что этого человека, т.е. сына, нашли на утро в постели мертвым. И в тот же день пятеро или шестеро других обывателей деревни вдруг как-то таинственно расхворались и через несколько дней один за другим умерли. Жителям стало ясно, что в деревне шкодит упырь. Чтобы его распознать, начали разрывать могилы всех свежих покойников и, конечно, добрались до того, кого было надо. Это и был тот старик, отец первого пострадавшего, которого нашли мертвым в постели. Он лежал в гробу с открытыми глазами, с красным, как бы налитым кровью лицом. Труп дышал, как живой человек, и вообще отличался от живого только неподвижностью. Его, как водится, проткнули осиновым колом и сожгли.

В одной деревне в Венгрии был задавлен опрокинувшимся возом крестьянин по имени Арнольд. Через месяц после его смерти внезапно скончались четверо его однодеревенцев, и обстоятельства их смерти явно указывали на то, что их сгубил упырь. Тут вспомнили, как покойный Арнольд рассказывал о том, что его когда-то в прежнее время мучил вампир. А по народному верованию, каждый человек, который подвергается нападению вампира, сам свою очередь рискует сделаться вампиром. Отметим тут одну любопытную подробность. По рассказу покойного Арнольда, он избавился от тяжкой болезни, причиненной ему вампиром, тем, что ел землю, взятую из могилы того вампира, и натирался его кровью. Однако, эти средства хотя и избавили его от смерти, но не воспрепятствовали тому, что он сам после смерти превратился в вампира. И действительно, когда Арнольда отрыли (а это произошло через сорок дней после смерти), труп его являл все признаки вампиризма. Труп лежал, как живой — свежий, красный, налитой кровью, с отросшими за сорок дней волосами и ногтями. Кровь в нем была алая, свежая, текучая. Местный старшина, человек, как видно, умудренный опытом в обращении с упырями, прежде всего распорядился загнать мертвецу в сердце острый осиновый кол, причем мертвец страшно взвыл; после того ему отрубили голову и все тело сожгли. На всякий случай, предосторожности ради, совершенно так же поступили с теми четырьмя крестьянами, которых уморил Арнольд. И, однако же, все эти предосторожности ни к чему не привели, потому что люди продолжали гибнуть в той деревне еще в течение пяти лет. Местное начальство и врачи долго ломали себе голову над вопросом, каким манером в деревне могли проявиться упыри, когда в самом начале, при первом их появлении, были приняты такие капитальные меры предосторожности. И вот следствие раскрыло, что покойный Арнольд погубил не только тех четырех крестьян, о которых сказано выше, но, кроме того, еще несколько голов скота. И люди, которые потом ели мясо этого скота, заразились вампиризмом. Когда это было установлено, тогда разрыли до сорока могил всех тех покойников, которые за все эго время умирали сколько-нибудь подозрительной смертью, и из них семнадцать оказались упырями. С ними, разумеется, и обошлись по всем правилам искусства, и после того страшная эпидемия прекратилась.

Сам Кальмэ был чрезвычайно заинтересован этими рассказами о вампирах. Ему было желательно их проверить по показаниям очевидцев, на которых он мог бы положиться. С этой целью он обратился с письмом к одному своему знакомому, служившему в Сербии в свите герцога Карла-Александра Виртембергского, бывшего в то время вице-королем Сербии. Этот офицер прислал аббату Кальмэ подробное письмо, в котором уверяет его самым положительным образом, что все обычные рассказы о вампирах и все газетные сообщения о них, какие в то время появлялись, заслуживают полного доверия, и если иногда в пересказах о них вкрадываются преувеличения, то все же основа их остается верной. Чтобы окончательно убедить в этом Кальмэ, его корреспондент рассказывает в своем письме самый свежий случай обнаружения вампиризма. Как раз около того времени в одной сербской деревне близ Белграда появился упырь, который производил опустошения среди своей родни. Автор письма при этом замечает, что упырь нападает преимущественно на своих близких, оставшихся в живых, на собственных братьев, детей, племянников, внуков и т.д. Так вел себя и тот упырь, о котором донесли в Белград. В донесении сообщалось, что упырь этот умер уже несколько лет тому назад, и с тех пор систематически опустошает ряды своей многочисленной родни. Получив это известие, герцог Виртембергский сейчас же снарядил в ту деревню целую комиссию для исследования дела на месте. В состав ее вошли ученые, врачи и богословы, много военных. Отправилась она в сопровождении отряда гренадер. По прибытии на место, комиссия собрала сведения путем опроса местных жителей. Все они в один голос показали, что упырь свирепствует уже давно и успел истребить большую часть своей родни; в последнее время он отправил на тот свет трех племянников и одного из братьев; потом напал на племянницу, красивую молодую девушку, к которой являлся уже два раза по ночам пить ее кровь. Девушка уже настолько ослабла от этих кровопусканий, что ее смерти ожидали с минуты на минуту. Комиссия в полном составе, сопровождаемая громадной толпой народа, при наступлении ночи отправилась на кладбище, где местные жители сейчас же указали могилу подозреваемого упыря, который был похоронен уже почти три года тому назад. Над могилой все видели какой-то огонек или свет, напоминавший пламя лампы, но только слабое и бледное. Могила была вскрыта, затем открыли и гроб. Покойник лежал в ней, как живой и здоровый человек, «как каждый из нас при этом присутствовавших», говорит в своем письме корреспондент Кальмэ. Волосы на голове и на теле, ногти, зубы, полуоткрытые глаза держались крепко и прочно на своих местах; сердце билось. Труп был извлечен из гроба. В нем было заметно некоторое окоченение, но все же все члены были совершенно гибки, а главное, целы и невредимы, как у живого; на всем теле при осмотре не оказалось никаких следов разложения. Положив труп на землю, его пронзили насквозь против сердца железным ломом. Из раны появилась жидкая беловатая материя, смешанная с кровью (то, что современные врачи называют ихорозным гноем); но скоро кровь начала преобладать над гноем в вытекала в изобилии. Это выделение не распространяло никакого дурного запаха. Потом трупу отсекли голову, и из отруба опять-таки в изобилии вытекал такой же беловатый гной, смешанный с кровью. Наконец, труп бросили назад в могилу и засыпали большим количеством извести. чтобы ускорить его разложение. После того девушка, племянница упыря, не погибла, как все ожидали, а напротив, начала очень быстро оправляться. Она также была осмотрена врачами. Оказалось, что на том месте, откуда упырь высасывал кровь, остался очень небольшой знак в виде синеватого или багрового пятнышка. По-видимому, упырь не разборчив к месту кровоизвлечения, т.е. высасывает кровь откуда попало. Но иногда в народных сказаниях указывается на то, что раны, наносимые упырем, всегда оказываются против сердца. В заключение корреспондент Кальмэ упоминает о том, что свидетелями всего описанного им были, кроме членов комиссии и местного населения, многие почтеннейшие белградские граждане; всех же очевидцев было 1 300 человек. Нам неизвестно, когда было писано это письмо, но несомненно, что оно относится к первой половине XVIII столетия, ибо в это время вышла в свет книга Кальмэ.

Далее в его книге приводится еще какое-то письмо, автор которого называет своего корреспондента двоюродным братом. В письме говорится, что его автор долгое время жил в Венгрии, в тех местах, где то и дело обнаруживаются упыри и где о них ходит бесчисленное множество рассказов. Осторожный автор оговаривается, что из тысячи подобных россказней едва ли хоть одна заслуживает полного доверия, но что, за всем тем, существуют точно установленные факты, устраняющие якобы всякое сомнение в том, что в Венгрии упыри действительно существуют. Присутствие их обычно проявляется в том, что кто-нибудь из местных жителей совершенно внезапно и без всяких видимых причин ослабевает лишается аппетита, быстро тощает и дней через десять или недели через две умирает. При этом у больного не обнаруживается никаких других болезненных припадков, вроде, например, жара, озноба и т.д.; вся хворь состоит в том, что человек что называется, тает с часу на час и умирает. Когда проявляется такой таинственный больной, местное население с полной уверенностью заключает, что его по ночам посещает вампир и пьет его кровь. Сами больные обычно рассказывают, что за ними во все время болезни ходит по пятам какой-то белый призрак, ходит и не отстает, словно тень. Автор письма упоминает о том, что одно время он со своим отрядом стоял в Темешваре. Он служил в этом отряде офицером. И вот случилось, что двое людей из его отряда погибли именно от такой таинственной болезни, а вслед за ними захворало еще несколько человек. По счастью, капрал отряда оказался человеком бывалым и опытным и живо прекратил начавшуюся эпидемию чрезвычайно оригинальным способом, который обычно применяется в той местности. Отыскивают мальчика, в нравственной чистоте которого не существует никаких сомнений, и садят его верхом на черного, без всяких отметин, жеребенка, точно также еще не тронутого растлением нравов. В таком виде юношу заставляют ездить по всему кладбищу, так, чтобы конь шагал через могилы. Конь совершенно беспрепятственно идет через могилу обыкновенного покойника, но через могилу упыря он переступить не может; перед ней он останавливается, и сколько бы его ни хлестали кнутом, он не трогается с места, фыркает, пятится. По этим приметам распознают могилу упыря. Эту могилу сейчас же разрывают и обычно находят в вей покойника, совершенно свежего, даже жирного, имеющего вид человека, который ведет самую сытую и спокойную жизнь. Труп хотя и не шевелится, но имеет вид не мертвого, а спокойно спящего человека. Ему ни мало не медля отрубают голову; из трупа вытекает большое количество алой свежей крови. Кто взглянул бы на обезглавленный труп в этот момент, тот, без сомнения, остался бы уверен, что сейчас только отрубили голову живому, здоровому, крепкому человеку. Отрубив голову покойнику, его вновь зарывают, и тогда его злодейства прекращаются, а все люди, перед тем заболевшие, быстро выздоравливают. «Так случилось и с нашими захворавшими солдатами», заключает автор письма.

Закончим эти россказни о вампирах любопытным происшествием в Варшаве, о котором повествует тот же Кальмэ, хотя, к сожалению, не упоминает, когда оно случилось. Интерес этого случая состоит в том, что тут упырем оказался католический ксендз. Дело в том, что незадолго до своей смерти он заказал шорнику узду для своей лошади, но умер, не дождавшись от мастера этой узды. Вскоре после своей смерти он в одну прекрасную ночь вышел из могилы в том самом виде, в каком был погребен, т.е.в духовном облачении, явился к себе на конюшню, сел на своего коня и по улицам Варшавы, на виду у всех жителей, отправился к шорнику, у которого была заказана узда. Самого шорника в это время дома не было, была только его жена, разумеется, до смерти перепугавшаяся, когда перед ней предстал этот заказчик с того света. Баба крикнула мужа, который был неподалеку, и когда тот прибежал, ксендз потребовал от него свою узду. «Но вы же умерли, отче ксендз!», пролепетал шорник. «А вот а тебе, пся крев, покажу, как я умер!», вскричал упырь и отвесил бедному шорнику такую затрещину, что тот через несколько дней умер. Вампир же благополучно вернулся к себе в могилу.

Теперь, покончив с вампирами, передадим еще несколько рассказов о призраках. Мы затрудняемся дать точное определение этому слову призрак, т.е. выделить его в особую группу в мире духов. Будем подразумевать под призраком всякое явление, которое трудно с положительностью отнести в другую из числа рассмотренных нами групп.

Вот, например, история одного испанского рыцаря, передаваемая испанским писателем Торквемадой. Рыцарь этот влюбился в монахиню и так успешно повел дело, что добился от нее свидания. Но для того, чтобы проникнуть к своей возлюбленной, рыцарь должен был пройти через монастырскую церковь, а из нее уже в то место, где монахиня должна была его ожидать. Рыцарь успешно подделал ключи к дверям этой церкви. В условленное время ночью он отправился верхом к этому монастырю. Не доезжая монастыря, он слез с коня, оставил его в безопасном месте, а сам дальше пошел пешком. Подойдя к церкви, он отворил ее поддельным ключом, и когда вошел внутрь, то был поражен совершенно неожиданным зрелищем: церковь была ярко освещена и наполнена толпой духовенства, которое торжественно совершало отпевание какого-то покойника. Рыцарь, оправившись от первого смущения, подошел поближе, чтобы посмотреть, кого хоронят. Всмотревшись в лица духовенства, совершавшего службу, он снова был чрезвычайно изумлен тем, что не видел ни одного знакомого, хотя он, как житель той местности и постоянный посетитель монастыря, знал всех в лицо. Подойдя к одному из монахов, он спросил, кого это хоронят? Монах отвечал, что хоронят такого-то рыцаря, и при этом как раз назвал его самого, т.е. героя этого происшествия. Храбрый рыцарь расхохотался в ответ на эти слова и сказал монаху, что он ошибается, что рыцарь, которого он назвал, слава Богу жив и здоров. Но монах спокойно возразил, что он вовсе не ошибается, что покойник, которого они отпевают, есть именно тот самый рыцарь, которого он назвал. Изумленный рыцарь обратился к другому монаху с тем же самым вопросом и получил от него тот же самый ответ. Охваченный невольным волнением и страхом, рыцарь сейчас же вышел из церкви, нашел своего коня, сел на него и поехал домой. Но тут он, к своему неописуемому ужасу, заметил, что за ним по пятам следуют два огромных черных пса. Рыцарь выхватил меч и замахнулся на собак, но те, ни мало этим не смущаясь, продолжали бежать за ним. До дому он добрался едва живой. Служители сняли его с лошади, ввели в дом, уложили в постель. Но в эту минуту в комнату ворвались те две черные собаки, которые гнались за ним, бросились на него, задушили его и разорвали на части, прежде чем ошеломленные домашние успели оказать ему защиту.

Тот же автор рассказывает о другом испанском рыцаре или дворянине по имени Антонио Куева, который чуть не всю жизнь был истязаем разными призраками и путем этого постоянного обращения с ними так закалился, что почти перестал обращать внимание на них. Однажды ночью он, лежа в кровати, читал книгу и вдруг услышал, что под кроватью кто-то шевелится. Он опустил книгу, приподнялся, чтобы заглянуть под кровать, и в это время увидел высунувшуюся из-под кровати черную руку, которая схватила подсвечник и бросила его на пол, так что свет погас. Затем рыцарь слышал, как из под кровати кто-то вылез, лег рядом с ним на кровать, охватил его и стал давить. Началась отчаянная схватка между живым человеком и призраком. Шум борьбы и крики рыцаря разбудили весь дом. Люди вбежали в спальню со свечами и нашли рыцаря в постели, совершенно изнемогавшего, всего в жару и облитого потом. А страшный черный призрак, который с ним боролся, исчез неведомо куда.

Таких рассказов существует великое множество, но мы не будем их здесь передавать, потому что участие в них нечистой силы по большей части остается под некоторым сомнением.

V. КОЛДУНЫ, КОЛДОВСТВО И ОБОРОТНИ

Колдуны и колдовство, само собой разумеется, являются центральным местом предмета, который мы обрабатываем в нашей книге. Сношение человека с нечистой силой ни в чем другом так ясно не обозначается и не характеризуется, как в колдовстве. Колдун в эпоху христианства явил собой ясный след переживания древнего язычества. Колдун мог быть рассматриваем, как жрец древнего языческого культа, специально преданный служению злобным божествам и играющий роль посредника между ними и людьми. А т.к. в христианское время древнее злобное божество было перечислено в ведомство адских сил, т.е., попросту говоря, превратилось в черта, то и служитель этого божества сделался богоотступником, врагом истинной веры, предавшимся нечистой силе.

Обратимся к нашим старым авторам и посмотрим, как в их рассказах и историях характеризуется деятельность колдунов. Оказывается, что среди народа колдуны главным образом пользовались славой искусных целителей. Так, по рассказу, передаваемому Гуларом, в 1569 г. был схвачен в Оверни и доставлен в Париж колдун, который специально занимался лечением людей и домашнего скота. При обыске у него нашли большую книгу, которая была битком набита скотским волосом и шерстью. Когда в той местности, где он жил, у кого-нибудь заболевала скотина, хозяева обращались к нему, и он вылечивал животных, принося с собой шерсть, над которой, очевидно, было совершено какое-то колдовство. По общему убеждению, он «снимал порчу» с заболевшей скотины, во при этом обязательно должен был ее перенести ее другое животное. Порча, следовательно, представлялась чем-то таким, что не могло оставаться без дела и применения и не могло быть уничтожено, а могло только переходить, передвигаться с места на место. Таким образом получался какой-то заколдованный круг. Раз порча появлялась в известной местности, уничтожить ее не было возможности, а можно было только снимать с одной скотины и переносить на другую. Замечательно еще, что этот овернский колдун не брал денег за свое лечение, ссылаясь на то что если возьмет деньги, то лечение будет безуспешно. Одет он был в какую-то старую хламиду, сшитую из тысячи лоскутков. Случилось однажды, что у одного из местных помещиков заболел любимый конь. Обратились к этому колдуну. Он порчу с коня снял, но на этот раз перенес ее почему-то не на скотину, а на конюха этого же помещика. Тогда вновь обратились к нему, прося вылечить конюха, но он на эту просьбу отвечал ошеломляющим вопросом: что, дескать, для тебя (т.е. для помещика) лучше, чтобы издох конь или чтобы умер конюх? Помещик заколебался; ему, надо полагать, в самом деле трудно было решить, кого спасти — коня иди конюха. А пока он изнывал над этим затруднительным вопросом, конюх умер. Тут колдуна и схватили. Из показаний спрошенных жителей выяснилось еще, что дьявол, который во всех этих делах, очевидно, распоряжался, имея в лице колдуна лишь послушного посредника, всегда старался выгадать при переносе порчи. Он переносил ее с худшей скотины на лучшую, а с женщины непременно на мужчину, со старика на юношу и т.д. Прибавляли еще, что колдун иначе поступать и не может; если бы он ]вздумал воспротивиться переносу порчи, то дьявол удавил бы его самого. «Короче сказать, — заключает наш автор, — дьявол производил видимое исцеление тела, но в то же время губил душу».

Автор «Демономании» Боден приводит рассказ, вполне подтверждающий этот основной принцип врачебного искусства колдунов, т.е. обязательный перенос порчи с одного существа на другое. Один орлеанский купец был испорчен, т.е. околдован; он видимо угасал, жизнь его висела на волоске. И вот он послал за колдуном. Этот кудесник объявил, что вылечить больного он может, но что для этого есть только одно средство — перенести порчу с самого купца на его сына, грудного младенца. Злополучный купец согласился на этот обмен. Но кормилица младенца, узнав, какая участь грозит ее питомцу, схватила его и скрылась с ним из дому неизвестно куда. Скрылась она как раз в тот момент, когда колдун снимал порчу с купца, который немедленно после этой операции и выздоровел. Порча снималась, сколько можно заключить из рассказов, простым прикосновением к больному, быть может, даже без произношения при этом заклинаний. Но как только порча была снята с отца, колдун сейчас же спросил, где ребенок, чтобы передать порчу ему. Когда же ребенка не оказалось, колдун отчаянно взвыл: «Я пропал!». Тщетно прождав некоторое время и удостоверившись, наконец, что ребенка унесли и что найти его невозможно, колдун пошел домой. Но едва он вышел за дверь, как дьявол тут же его задушил, причем он мгновенно весь почернел, словно его вымазали сажей.

Смерть колдуна, в том случае если он не успеет перенести порчи на другого, признавалась вещью совершенно неизбежной, засвидетельствованной множеством фактов, происходивших во время следствия и суда над колдунами и ведьмами. Так, однажды в Нанте была схвачена ведьма, только что напустившая ворчу на одну из своих соседок. Чины судебного ведомства, народ бывалый и опытный, привел ведьму к порченой и приказывали ей наложить на нее руки, чтобы снять порчу. Она наотрез отказалась; когда же ее к этому принудили силой, она громко завопила о том, что она погибла. Тотчас после прикосновения ведьмы к порченой та выздоровела, а колдунья тут же растянулась на полу и умерла. Ее, однако, порядка ради, все-таки сожгли.

Народная фантазия с большей охотой приписывала колдунам всевозможные подвиги совершенно беспричинной злобы, исходя очевидно, из той мысли, что дьявол, которому колдуны служат, является артистом в полном смысле этого слова, придерживающимся принципа — искусство для искусства. Так, у того же Бодена сообщается такой рассказ. Один колдун связав букет из цветов, околдовал его бросил где-то на дороге. По этой дороге проходил человек с собакой. Собака бежала впереди, перескочила через этот букет и тут же пала мертвой. После нее перешагнул через букет ее хозяин, и хотя главная сала порчи уже была снята с заколдованного букета собакой, все же и хозяин ее чувствительно пострадал: им овладел припадок страшного бешенства, от которого он едва не задохся. Опытные люди, исследовав это происшествие, живо догадались, что тут все дело в букете. Стали искать, кто его подбросил, и виновного нашли и изобличили. Притянутый к допросу, он откровенно изъяснил, что букет был околдован ин, в расчете на то, что его кто-нибудь поднимет. А тот, кто его поднял бы, должен был умереть, как громом пораженный. Само собой разумеется, что этого букетного мастера немедленно сожгли.

Колдунам обоего пола приписывалось семь злодейских деяний: 1) они влагают в сердца людей смрадные вожделения; 2) внушают злобу и ненависть; 3) делают наузы; 4) напускают болезни; 5) морят людей и скот; 6) отнимают разум; 7) делают всякие низости своим недругам. Такова классификация колдовства, твердо установленная старыми демонологами.

Опишем прежде всего арсенал колдунов, т.е. разные снасти и снадобья, которые ими употреблялись при отправлении профессии или изготовлялись на потребу клиентов. Первейшей статьей по этой части считалась мертвая рука. Вот как она добывалась и изготовлялась. Надо было сторожить, когда человека повесят, и тайно отрезать у повешенного кисть руки. Отрезанная кисть прежде всего плотно обертывалась в саван и крепко откручивалась, чтобы отжать из нее кровь. После того заготовлялась смесь из мелко истолченных порошков соли, селитры, перца и разных других зелий. Руку погружали в эту смесь и оставляли в ней на две недели. Потом ее вешали на солнечном припеке, чтобы она совсем высохла; в зимнее время сушили ее в печи, но только печь приходилось для этого топить папоротником и вербеной. Эта рука служила подсвечником для колдуновой свечи; сама же свеча отливалась из сала, вытопленного из тела удавленника, к которому привешивали воску и какой-то лапландской травы, которая во французских книгах называется Sesame. Но Sesame значит «кунжут» (Sesamum orientale); а это растение южноt и в Лапландии не растет. Итак, эту свечу вставляли в мертвую руку. Волшебная сила этого снаряда была неимоверная. Куда бы ни вошел человек, вооруженный такой свечей в таком подсвечнике, все люди, которые в том месте находятся, мгновенно впадают в полное оцепенение, не могут двинуть пальцем, раскрыть рта, остаются как мертвые. Что можно было совершать с таким светочем, о том можно составить понятие по нижеследующему повествованию.

Двое колдунов зашли в кабачок и попросили позволения провести ночь у камина. Их пустили. Когда все легли спать, служанка, все время подозревавшая в гостях что-то недоброе, подсмотрела в замочную скважинку, что они делают. И она увидала, что они сидят над каким-то мешком и что-то из него достают. То, что они оттуда извлекли, оказалось мертвой рукой. Злодеи, как видно было служанке, чем-то натирали эту руку, какой-то мазью, потом начали зажигать, и служанка видела, как на руке один за другим загорелись четыре пальца, словно свечки. Но пятый палец они никак не могли зажечь. Смышленая служанка сейчас же поняла и объяснила себе, отчего пятый палец не загорается. В кабачке в ту ночь было, кроме колдунов, пять человек. Из них четверо уже спали, и потому четыре пальца загорелись, пятая же, та самая служанка, еще не спала, а потому пятый палец и не загорался. Самое зажигание этих свечей должно было причинить погружение всех уже уснувших в непробудный сон. В этом служанка немедленно и убедилась; она бросилась к хозяину и хотела его разбудить, но его было невозможно растолкать никакими силами; он спал, как мертвый. Между тем, колдуны, видя, что четверо людей спят, решили пойти обобрать их, а свою адскую свечу оставили в той же комнате, где раньше были. Как только служанка увидала, что они вышли, она тотчас вбежала в комнату и потушила чертову свечку, и в ту же минуту от поднятого ей крика люди повскакали на ноги, а злодеи бросились бежать.

Затем в колдовских делах немалую роль играют волшебные перстни и кольца, с помощью которых также можно было совершать настоящие чудеса. О способе их изготовления мы не нашли подробностей. Их заколдовывали, т.е. сообщали им волшебные свойства посредством нашептываний, произнесения над ними, с разными обрядностями, заговорных слов. Иной раз в них с этой целью заделывали какие-нибудь зелья, вставляли магические камни и т.д. На всем Востоке пользуется величайшей славой так называемый Соломонов перстень. Обычно в народном представлении таинственная сила Соломонова перстня зиждется на том, что на нем выгравирована какая-то особенная надпись. Впрочем, все восточные талисманы такого устройства, т.е. содержат в себе какие-нибудь изречения, в магометанских странах большей частью заимствованные из Корана. Таким образом, эти талисманы, по-настоящему, нельзя рассматривать, как предметы злобного колдовства, т.е. основанного на сношении с нечистой силой. Что касается в частности до Соломонова кольца, то оно, по народному сказанию, распространенному на Востоке, хранится в гробнице Соломона и сторожится какими-то фантастическими драконами. Вдобавок, где находится гробница Соломона, это тоже никому неизвестно; но зато счастливец, которому удалось бы овладеть этим перстнем, сделался бы ни более, ни менее, как обладателем и повелителем всего мира и мириадов бесплотных сил, населяющих вселенную. За неимением такого мощного талисмана, восточные люди охотно довольствуются всевозможными волшебными кольцами, которые во множестве изготовляются разными волшебниками и кудесниками тех мест.

В старое время в Западной Европе славились также путевые кольца, которые обладали силой, вроде той, какая в наших сказках приписывается ковру-самолету. Такие кольца прославлялись особенно во французских народных сказаниях. Французы были убеждены, что обладатель такого кольца мог без всякого утомления в один день совершить путь от Парижа до Орлеана и вернуться обратно в Париж.

Но знаменитейшими среди колец и перстней были, без сомнения, кольца-невидимки, вполне соответствующие нашим шапкам-невидимкам. В книгах древних алхимиков и вообще специалистов по всем отраслям таинственного способ приготовления таких колец описывается весьма подробно, хотя до умопомрачения неясно. Прежде всего к операции изготовления такого кольца можно было приступать, с некоторой надеждой на успех, не иначе, как весной, в среду, день, посвященный Меркурию. Притом надо было уловить момент, когда эта планета находится в благоприятном соединении с луной, Юпитером, Венерой и Солнцем. Надо было запастись ртутью, и притом не первой попавшейся, а непременно чистейшей и фиксированной. Уже одно это последнее слово (fixe у французских авторов) повергает в совершенное недоумение, ибо аллах ведает, что под ним надо подразумевать. Суть же в том, что ртуть была посвящена богу Меркурию; а так как изготовление кольца шло под покровительством его планеты, то можно понять, что в число материалов для его изготовления обязательно должен был входить и посвященный ему металл. Напомним при этом, что у алхимиков, да и до сих пор у аптекарей и врачей, ртуть называлась и называется меркурием. Само кольцо формовалось из этой фиксированной ртути. Величина ему придавалась такая, чтобы оно свободно надевалось на средний палец. В изготовленный перстень надлежало сделать вставку, а на эту вставку необходимо было добыть особый камешек, который находят в гнезде удода. На перстне гравировалась особая надпись. Изготовленный перстень клали на пластинку из фиксированной ртути и окуривали «ртутным (меркуриевым) благовонием»; что это было за благовоние, мы сообщить совершенно не в состоянии. Но этим дело не кончалось. После окуривания кольцо завертывалось в кусок тафты, долженствовавший иметь цвет, «благоприятный для планеты» (какой планеты? Надо полагать, Меркурия). В таком виде перстень клали в гнездо удода, из которого взяли камень для вставки, и там оставляли на девять дней. Теперь кольцо было готово, но его не следовало носить на пальце, а надо было хранить в ящичке, сделанном все из той же фиксированной ртути. Надевали же это кольцо тогда, когда представится в этом непосредственная надобность. Пользование же им было очень просто. Чтобы сделаться невидимым, стоило только повернуть вставку к наружи, т.е. так, как обыкновенно носятся кольца; а если вслед за тем желательно было сделаться видимым, надо было повернуть кольцо вставкой внутрь ладони и сжать руку в кулак.

Замечательно, что способ изготовления такого кольца описывается у многих писателей глубокой древности, славившихся своей ученостью, например, у Ямвлиха и Порфирия. Только они дают другой рецепт для его изготовления. Надо добыть пучок шерсти е головы гиены, сплести эту шерсть в нитки или шнурки и из этих шнурков сделать кольцо. А потом это кольцо, как и в первом рецепте, продержать девять дней в гнезде удода. После того, однако, следует еще окурить кольцо благовониями добытыми под благоприятным влиянием планеты Меркурия. Когда надо сделаться невидимым, это кольцо надевают на палец, а когда в этом надобность минует, кольцо снимают, вот и все.

Разумеется, существование таких колец вызвало стремление к изысканию средств уничтожить их силу, охранить себя от их действия. С этой целью люди запасались свинцовыми кольцами с особой волшебной вставкой; эта вставка представляла собой глаз ласки, но непременно такой, которая рождала детенышей только один раз. Такое кольцо изготовлялось обязательно в субботу. Тут мы видим явную игру старых астрологических суеверий. Дело в том, что изготовление кольца-невидимки совершалось, очевидно, под верховным покровительством бога Меркурия, как мы уже видели. Противоборствующее же кольцо изготовлялось под покровительством Сатурна. Свинец — металл, посвященный Сатурну; суббота — день, посвященный Сатурну. Сатурн и Меркурий — планеты, одна другой враждебные, взаимно уничтожающие силу одна другой. На этом и основано было суеверие об этих кольцах.

Третья волшебная статья — это амулеты или талисманы, как их называют на Востоке. В наших суеверных сказаниях и обрядностях амулетам соответствуют наузы, узлы, навязки и ладанки. В древности амулетами служили самые разнообразные мелкие предметы, которые можно было надевать или постоянно носить е собой, например, кусочки пергамента с какой-нибудь надписью, пластинки меди, олова, серебра, какие-нибудь особенной формы камешки. Чаще всего сила амулета зависела от написанной или вырезанной на нем надписи, либо какой-нибудь таинственной фигурки.

Строго говоря, нет возможности причислить верование в амулеты огульно и исключительно к области сношений человека с нечистой силой. Скорее бы можно сделать обратное заключение. В большинстве случаев можно думать, что носители амулетов смотрели на них, как на предметы священные, обладающие вовсе не адской, а благодатной силой. Таково, несомненно, большинство ладанок, обращающихся у нас в народе. Но дело в том, что христианское духовенство с глубокой древности косо смотрело на эти вещи Прежде всего оно осуждало в людях эту излишнюю и суетную боязнь, это стремление оградить себя всякими средствами от всего, что может вредить. Зная, что обычай идет еще от языческой древности, духовенство и осудило его, как переживание язычества, как остаток веры в древние благодетельные бесплотные силы. И можно было бы привести множество мест из сочинений святых отцов, где почтенные авторы решительно осуждают обычай ношения амулетов. В своем месте, когда у нас пойдет речь о борьбе древнего русского правительства и духовенства е колдовством, мы приведем взгляды на этот вопрос, какие господствовали и у нас.

Однако, у старых авторов можно найти немало историй, свидетельствующих о сверхъестественной силе амулетов. Так, например, в 1568 году во время войны, которую вел принц Оранский с испанцами, произошел такого рода случай. Попался в плен какой-то испанец, который был приговорен принцем к смерти расстрелянием. Испанца привязали к дереву и произвели в него залп из аркебузов. Но ни одна пуля не причинила испанцу ни малейшего вреда. Сначала было подумали, что у него под одеждой надета какая-нибудь предохранительная снасть, вроде кольчуги. Его раздели, но никакой кольчуги на нем не нашли, а нашли только маленький амулет, имевший фигурку агнца. И как только этот амулет с него сняли, первый же выстрел убил его наповал.

Приведем еще любопытную легенду, занесенную в летописи фамилии Урсино, царствовавшей в Наварре. Мать одного из Урсино в то время, когда он был еще крошечным ребенком, отправила его на богомолье в Испанию к святому Иакову Компостельскому. Снаряжая младенца в дорогу, мать повесила ему на шею амулет, снятый его отцом е убитого им в сражении мавра. Амулет этот обладал силой охранять своего носителя от диких зверей. И вот однажды, в то время как поезд с младенцем проходил через дикий лес, оттуда вдруг выскочила медведица, выхватила младенца из рук кормилицы и с ним скрылась. Но она его не истребила: этому воспрепятствовал амулет. Напротив, медведица превратилась в кормилицу ребенка, выкормила его, и когда он вырос, то прославился своими воинскими доблестями. Имя же Урсино (от ursus — медведь) он потому и принял, что был вскормлен медведицей. Впоследствии отец его признал, по всей вероятности, по тому же амулету, и он наследовал ему на троне Наварры.

Теперь подберем ряд рассказов о колдовстве, по которым можно судить обо всех перечисленных видах злодейств, учиняемых колдунами, и о мерах противодействия их злобе.

В «Демономании» Бодена упоминается об обычае, существующем в Германии. Там, когда человек или домашнее животное оказываются «испорченными», т.е. ставшими жертвами колдовства, то для того, чтоб распознать виновника этого злодейства, прибегают к такого рода приему: берут кишки из трупа человечьего или скотского и волокут их куда-нибудь в дом, но вносят туда не через двери в комнаты, а через отдушину в погреб. Там их складывают в кучу и сжигают. При этом колдун или ведьма, напустившие порчу, неминуемо ощутят нестерпимую боль в животе, и чтобы от нее избавиться, непременно побегут к тому дому, где производилось сжигание кишок. Для того, чтобы мучительная боль их оставила, им необходимо добыть горячий уголь от костра, в котором сжигали кишки. Подбежав к дому, колдун или ведьма начнут изо всех сил стучаться. Если им не сразу откроют, то во всем доме водворится кромешная тьма, раздастся оглушительный гром, и перепуганные хозяева дома непременно отопрут дверь. Таким путем и можно распознать и схватить колдуна или ведьму.

Большие эпидемии в Средние века почти сплошь приписывались колдовству. Народ верил, что колдуны и ведьмы зарывают под пороги пучки шерсти, над которыми произносят заклинание, и тогда люди или скот, переступающие через порог, один за другим все переболеют. В этом случае остановить болезнь можно не иначе, как удалив заколдованный клок шерсти из-под порога.

Подобным же способом колдуны наводят порчу на что им угодно. Так, например, подбрасывают булочнику какую-нибудь мелкую заколдованную вещь в его квашню, и хлебы у него от этого выходят никуда не годными.

Ведьма влюбляется в женатого молодого человека. Чтобы отвратить его любовь от жены и обратить ее на себя, ведьма подбрасывает под брачное ложе тщательно заделанный горшочек, в который садит слепую жабу. И молодой человек бросает свою жену и детей и прилепляется к злой ведьме, и так продолжается до тех пор, пока догадливая жена не заглянет под кровать и не спалит жабы. Тогда муж бросит ведьму и вновь привяжется к своей жене.

Деревенский парень. собираясь взлезть по лестнице на чердак, скидывает с ног деревянные башмаки. Улучив этот момент, ведьма незаметно кидает в башмаки какую-то отраву. Парень, надев потом эти башмаки, падает, делает себе вывих и навек остается калекой.

Одна околдованная женщина начала от порчи неимоверно жиреть, и, наконец, превратилась почти в какой-то колоб, на котором невозможно было различить лица Вдобавок, из ее внутренностей то и дело раздавалось кудахтанье кур, пение петухов, кряканье уток, блеяние овец, рев быков, лай собак, хрюканье, ржание и т.д. Это был целый ходячий скотный двор.

Иногда колдуны и ведьмы берут просто-напросто целого дьявола и заключают его в какой-нибудь плод, например, орех или в яблоко. Потом дают это лакомство детям, которые, ничего не подозревая, глотают дьявола и, разумеется, становятся одержимыми. Один колдун изготовил такое яблоко и положил его на перила моста. Он имел в виду угостить этим яблоком одного из своих недругов, который должен был переходить через тот мост. Колдун очень хорошо знал, что этот человек великий лакомка и ни за что не упустит случая поживиться яблочком, коли за него не надо раскошеливаться. По счастью, кое-кто видел, как колдун клал то яблоко на перила. Эти свидетели, люди, очевидно, понимавшие толк в колдовстве, стали около чертова яблока и никому не давали его взять. Но тут возник вопрос, как отделаться от этого яблока, что вообще надо с ним сделать? Спорили до хрипоты, а приступиться к яблоку никто не решался. Наконец, нашелся какой-то храбрец. Вооружившись громадной жердью, он спихнул ей адское яблоко в воду. И как только оно коснулось воды, из него так и прыснула куча чертенят в виде маленьких рыбок.

В Средние века было множество процессов о колдовстве, в которых обвиняемыми являлись католические патеры. Они злодействовали и прямо, и косвенно, т.е. либо за свой счет, либо помогая другим колдунам. Содействие духовенства в колдовстве потому высоко ценилось, что при колдовских операциях часто требовалось участие священных предметов. Так, например, причастные облатки клали в амулеты и разные другие заколдованные снасти; иногда требовалось, чтобы какая-нибудь вещь, над которой колдовали, была положена на алтарь или под алтарь, так чтобы над ней было отслужено известное число обеден. Все подобные проделки были крайне затруднительны и даже невозможны без содействия патера. И многие патеры соблазнялись денежной мздой, которую предлагали им колдуны, и, следовательно, являлись участниками их злодейств. Случалось также, что и сами патеры делались колдунами, и тогда их злодейства угрожали целому приходу, потому что они во время обедни, например, вовсе не освящали причастных облаток и в таком виде, т.е. в виде простых лепешек, а не в виде тела Христова, преподносили их верующим, чем, конечно, весьма компрометировали спасение их душ. К такой уловке прибегал, между прочим, патер одной из лионских церквей, заживо сожженный в 1558 году. У него с прихожанами была какая-то ссора, и вот, чтобы им подгадить, он и начал их причащать неосвященными гостиями.

Много народу колдуны и дьяволы побуждали к разным злодействам силой страха, игрой на чувстве самосохранения. Так, в книге Кальмэ рассказывается о том, как одна колдунья предсказала солдату из армии чешского короля Владислава, что отряд, в котором он будет участвовать при сражении, будет на голову разбит и истреблен. Такая же участь предстояла, конечно, и тому солдату. Но ведьма уверяла его, что он наверняка предохранит себя от смерти и притом весьма нехитрым способом. Ему стоит только у первого встречного, который попадется ему в глухом месте, обрезать уши и носить их у себя в кармане. Человека того надо было, конечно, предварительно убить, затем мечом, которым было произведено убийство, начертить на земле, между ног своего коня, крест, поцеловать этот крест, потом сесть на коня и умчаться во весь дух. Солдат послушался и все это совершил. И вот настал предсказанный колдуньей бой, и армия короля Владислава была действительно вся перебита, а солдат спасся и вернулся домой жив и здоров. Но тут его ожидала мрачная новость. Оказалось, что человек, которого он убил ради спасения своего и у которого обрезал уши, был никто иной, как его собственная жена. Каким образом случился этот непостижимый переплет событий, как мог солдат не рассмотреть того, у кого он отпарывал уши, об этом история умалчивает. Надо полагать, что дошлая ведьма сумела отвести ему глаза.

Иногда мстительность колдуньи высказывалась в злодействах удивительно странного свойства, о чем можно судить, например, по следующей истории. В герцогстве Веймарском колдунья зашла в мясную лавку и начала торговать у мясничихи телячью голову, но предлагала за нее цену несуразную, за какую мясничиха не могла отдать свой товар. На том и разошлись; но ведьма решила жестоко отомстить строптивой торговке. Через несколько времени у ней начались жестокие головные боли. Врачи, к которым она обращалась, ничего в ее болезни не понимали и не умели ей оказать ни малейшей помощи.

Между тем, спустя некоторое время у мясничихи из ушей начала выделяться какая-то белая масса, которую врачи сначала приняли за ее собственные мозги. Но когда всмотрелись поближе да вдобавок припомнили историю с телячьей головой, то и сообразили, что у торговки из головы вытекал не ее собственный мозг, а мозг телячий. Окончательно же убедились, когда вместе с мозгами начали появляться и косточки; эти последние, по рассмотрению, оказались уже, несомненно, телячьими. Так продолжалось довольно долгое время, и бедная мясничиха лишь весьма медленно оправилась от своей странной болезни. Кальмэ, передающий эту историю со слов какого-то другого писателя, с точностью указывает даже год происшествия — 1685.

Боден в своей «Демономании» рассказывает факт, дошедший до его сведения, каким-то чрезвычайно сложным путем через одного аббата, слышавшего рассказ от турецкого посланника, в свою очередь слышавшего историю от какого-то польского дворянина, и т.д. История эта гласит, что один из могущественнейших христианских королей (но кто именно — неизвестно) однажды пожелал узнать свою грядущую судьбу и обратился за этим к какому-то патеру, стяжавшему славу великого кудесника, — некроманта, как их называли в старое время. Волшебник взялся за дело и прежде всего потребовал, чтобы предоставили в его полное распоряжение десятилетнего мальчика, притом первенца. Патер сначала отслужил обедню и за вей освятил гостию; потом он отрезал у ребенка голову и положил ее на освященную гостию, а затем, произнеся запинания, повелел отрезанной голове сказать судьбу короля. Голова в ответ произнесла два латинских слова: «Vim Patior», т.е. «Страдаю от насилия». И мгновенно вслед затем король впал в припадок бешенства и стал неистово кричать, повторяя все одни и те же слова: «Уберите эту голову, уберите эту голову!». А потом он в скором времени умер.

В Средние века и в последующие столетия самой громкой славой колдунов и кудесников пользовались полудикие народы крайнего севера Европы, особенно же лопари или лапландцы, как их называли и до сих пор называют в Европе. О них можно найти известия в книге знаменитого шведского писателя Олая Магнуса. Он говорит, что самые искусные колдуны встречаются среди ботников, под которыми, очевидно, надо понимать жителей побережья Ботнического залива. Тут дело идет, видимо, о тех же лопарях. По словам Олая, лопари в особенности обладали высшим искусством отвода глаз. В этом искусстве отличались у них не только старики и старухи, но и молодые люди в даже дети. Они умели придавать своей физиономии вид самой ужасающей маски. Олай пытается в чрезвычайно мутных выражениях объяснить, каким манером они это совершали. Они для этого пользовались, сколько можно понять, фантастическим светом северных сияний во время бесконечной полярной ночи. Если это так, то, конечно, в их искусстве не было ничего удивительного, потому что все путешественники по полярным странам отмечают эту особенность зимнего полярного освещения, т.е., что оно донельзя искажает внешний вид всех предметов, скрадывает расстояния и вообще производит самые неимоверные обманы зрения. Расскажем здесь кстати один только факт, приводимый участником южной полярной экспедиции, года три тому назад снаряженной в Голландии. Однажды он увидел на снегу, неподалеку от запертого льдами судна экспедиции, какой-то предмет. Всмотревшись в него, он порешил, что кто-то выволок и бросил на снегу один из тех деревянных ящиков, в которых сохранялись запасы разной провизии на корабле. А т.к. этими ящиками очень дорожили, то он порешил отнести свою находку назад на судно. Ему казалось, что ящик лежит шагах в двухстах от него. Но когда он направился к нему, то, во-первых, это расстояние сократилось до пятнадцати шагов, а во-вторых, то, что он принял за ящик, оказалось клочком газетной бумаги. Если такие искажения формы претерпевает клочок бумаги, то можно себе вообразить игру человеческой физиономии при подобном освещении.

Но лопари мастера и по всяким другим частям колдовства. Они например, способны видеть предметы на громадном расстоянии, за десятки и сотни верст. Кому из местных жителей пожелается, например, узнать, что поделывает его друг или родственник, уехавший куда-нибудь в дальний путь, тот обращается к опытному колдуну, дарит ему что-нибудь, и колдун очень быстро узнает, где находится лицо, о котором гадают, живо ли оно и здорово ли, чем в ту минуту занято и т.д. С этой целью колдун входит вместе с гадающим лицом в особое помещение, где на большой наковальне лежит медное изваяние лягушки или змеи. Колдун ударяет несколько раз по этому изваянию, потом начинает что-то бормотать и, наконец, впадает в обморок, подобно тому, как это делается с нашими сибирскими шаманами. Пока он лежит в этом обмороке, предполагается, что дух его рыщет по белому свету, ища того, о ком ему поручено навести справки. Тот, кто вошел с ним в колдовское святилище, в это время самым внимательным образом наблюдает за тем, чтобы к нему не прикоснулось какое-либо живое существо, хотя бы, например, муха или блоха. Зачем это делается, Олай, к сожалению, не разъясняет. Через несколько времени колдун приходит в себя, и у него в руках оказывается какой-нибудь предмет, например, кольцо и нож, который его душа добыла во время своего путешествия от того лица, о котором ворожили. И вслед за тем колдун подробно рассказывает, где его душа нашла того человека, что он делает в т.д.

Те же лопари, по скован Олая, считались в его время настоящими владыками и распорядителями ветров. Олай, впрочем, выражается об этом в таких словах, из которых можно заключить, что сам он считает эти россказни за суеверие, во все же он передает, в чем оно заключается. Заключается же оно в том, что когда мореплаватели задерживаются в пути противным ветром, то они обращаются к лопарям-колдунам и просто-напросто покупают у них попутный ветер. Происходит самый обыкновенный торг. Уславливаются в цене, и когда колдун получит договоренную плату, он дает покупателю три узелка, причем объясняет, что, развязавши, первый узелок, он добудет себе попутный ветер небольшой силы, развязавши второй узелок, добудет сильный ветер. А если развязать третий, то поднимется настоящая буря, при которой будет невозможно управлять судном.

Этот рассказ вводит нас в сферу метеорологического колдовства — заклинания ветров и бурь, запирания туч, вызывания дождя и т.д. Расскажем несколько историй по этой части. Гулар передает со слов какого-то достоверного лица рассказ о том, какие чудеса видело это лицо в Пиренейских горах, когда путешествовало там еще в юности. В одном месте в этих горах наш путешественник видел какой-то камень вроде алтаря. Говорили, что этот алтарь существует с незапамятных времен. На камне были в самом деле высечены какие-то фигуры или надписи непостижимого вида, должно быть, очень древние. Около того места путники встретили несколько местных жителей, крестьян и пастухов. Все они, видя путников-чужаков, поспешили их предупредить, чтобы они к тому камню отнюдь не прикасались. Но путники, народ по большей части молодой и озорной, не послушали доброго совета, подошли к камню, трогали его. И как только к нему прикоснулись, сейчас же в воздухе произошла самая зловещая перемена: перед тем стояла чудесная погода, а после прикосновения нимало немедля солнце затмилось, настала тьма, раздался гром из внезапно и невесть откуда появившихся туч. Путники не успели сбежать с горы, как были уже насквозь промочены дождем. Камень был заколдован еще во времена незапамятные, и колдовство так с тех пор и осталось на нем.

Кальмэ передает следующий рассказ со слов Шпренгера, автора книги о дьявольских злодействах. Один крестьянин в Швабии шел по полю с своей маленькой восьмилетней девочкой. Была засуха, и бедный мужичек, пригорюнившись, смотрел на свою тощую ниву и тужил о дожде: кабы, дескать, Господь послал дождичка, может быть, хлеб и оправился бы. Дочурка, слыша его сетования, сказала, что коль надо дождичка, так она может так сделать, что он пойдет. «Откуда ты этому научилась?», спросил встревоженный крестьянин. Девочка простодушно ответила, что ее научила мать, только велела никому не сказывать. «А как она тебя этому научила?», спрашивает отец. «Она меня водила к учителю, — отвечала девочка, — и он теперь ко мне приходит, когда я позову». На вопрос, видела ли она этого учителя, девочка отвечала, что видела много раз, что к матери ходит много людей и что среди них был и тот учитель. «Но как же ты сделаешь, чтобы дождь прошел только над одним нашим полем?».В ответ на это она сказала, что ей для этого надо достать немного воды. Отец принес ей воды из ручья. Она взяла эту воду, призвала того, кому мать отдала ее в обучение, и на ниву тотчас полил обильный дождь. Крестьянин понял и убедился, что жена его ведьма, донес на нее, ее судили и сожгли. Дочку вновь окрестили, но с тех пор она утратила способность вызывать дождь.

В старое время в Италии, особенно в Неаполитанской области, применялись удивительнейшие способы вызывания дождя, в которых католические обряды самым непостижимым образом путались с грубыми приемами колдовства; так, например, однажды, во время удручающей засухи, несколько патеров выдумали такую церемонию для умилостивления неба, не источавшего ни капли влаги. Привели к церкви осла и отслужили над ним отпевание, как над покойником. После того в рот осла вложили освященную гостию, потом еще долго пели над ним и, наконец, зарыли его живьем в землю под вратами церкви. Как только церемония окончилась, небо омрачилось, море взволновалось, засверкали молнии, загремел гром, поднялся ураган, выворачивавший деревья, вздымавший на воздух крупные камни. Потом начался такой ливень, что все водоемы были переполнены и с гор лились бурные потоки. Это происходило в одном городе, как раз во время осады его неаполитанским королем. Он и надеялся взять город, когда жители начнут умирать от недостатка воды; а когда прошел этот ливень, король снял осаду. Гулар заимствует эту историю из книги некоего Иовиануса Понтануса.

Однажды, когда выдавали какую-то датскую принцессу замуж за шотландского короля, местные, т.е. датские колдуны. почему-то ни за что не хотели, чтобы их принцесса ехала к своему жениху в Шотландию, и когда она двинулась в путь, разумеется, морем, они подняли страшную бурю, так что флотилия с принцессой была куда-то загнана ветром совсем в сторону и едва не погибла. Однако, потом дознались, что эта буря была напущена колдунами; добрались и до них самих; на допросе колдуны показали, что дело было ими сделано чисто, но что дьяволы, которые им помогали, ничего не могли поделать против пламенного и несокрушимого благочестия самой принцессы и всех, кто ее сопровождал.

В книге капуцинского монаха Дотена, изданной в 1674 году, под многозначительным заглавием: «Ученое неверие и невежественное легковерие», рассказывается об ужасной к удивительной буре, напущенной колдунами в июне 1668 года на Лангедок. Началась она с опустошительного вихря, вырывавшего с корнем деревья и потрясавшего дома. Потом начался дождь, смешанный с чудовищным градом; отдельные градины были величиной с куриное яйцо. Но этот град перепугал народ не столько своей величиной, сколько формой градин; все они были точно нарочно выточены и изваяны. Иные походили на больших улиток, с раковиной, головой в рожками; иные имели фигуру лягушек и жаб, но были так тщательно выделаны, что люди боялись взять их в руки; иные приняли вид змей, длиной полфута. «Наверное, — говорит благочестивый автор, — тот град, который опустошал Египет и который святой Августин прямо считает делом дьявола, не был столь ужасен». Местами град доходил до такого размера, что пораженные им люди и животные падали мертвые. Эта буря и град были без обиняков приписаны колдовству, потому что в каждой градине, которую раскалывали, находили белый волос, и эти волосы были во всех градинах совершенно одинаковой длины. Вероятно, это толкование было основано на том, что, как мы видели в нескольких из приведенных нами историй, колдуны обычно совершают свои злодейства с помощью волоса или шерсти.

Колдуны мастера изобличать воров, но способы этого изобличенья, описываемые в колдовских руководствах, ужасно странны; они основаны и на явно суеверных обрядах, и в то же время на молитвах и призваниях имени Божьего. Предпочитаем не описывать их в подробности.

Наконец, что касается до мора, напускаемого колдунами на людей, то такие случаи в Средние века считались самыми обыкновенными их подвигами. Так, у Бодена рассказывается о том, как в 1536 году в пьемонтском городе Казале колдунья ходила из дома в дом, и куда ни войдет, там после ее визита навивается мор людей. Ее, конечно, схватили, судили. На допросе она показала, что орудовала не одна, а целой компанией в сорок ведьм. Они гуртом сварили какую-то мазь, которой натирали дверные скобы; и кто брался за них, тот вскоре умирал.

Нечто подобное было в Женеве в 1563 году. Там ведьмы напустили на народ чуму, продолжавшуюся семь лет. В Риме еще во времена консулов однажды казнили 170 ведьм; их казнили, как отравительниц, но средневековые писатели утверждали, что римляне просто-напросто не умели еще отличать ведьм, не изощрились в этой тонкости и по своему невежеству привяли ведьм за обыкновенных уголовных преступниц.

Нам остается еще рассказать об оборотнях, являющих собой в большинстве случаев несомненный продукт колдовства в потому подлежащих нашему рассмотрению.

Чаще всего человек превращается почему-то в волка; этим странным существам придано даже особое название почти у всех народов, причем в самое название входить слово «волк» или явный его корень. У славян они называются волкулаками, вилколаками, вовкунами, врикодлаками и т.д. По объяснению Афанасьева, все эти слова происходят от «волк» и «длака», т.е. руно, шерсть. Немцы их называют Verwolf, англичане — Warevolf (Wolf — «волк»), французы — loup-garou (loup — «волк»), греки — ликантропами («волко-человек»).

Старые писатели не все верили в волков-оборотней, иные пытаются доказать, что есть, дескать, такая особая болезнь, нечто вроде черной меланхолии, при которой больные сами глубоко убеждены в том, что они превращены в волков, а это их побуждает во всем подражать волкам. Так, по ночам они рыщут на кладбищах и в пустых местах. Гулар приводит свидетельство какого-то ученого врача, который уверял, что у него были такие больные и что ему удавалось их вылечить. Тот же Гулар сообщил еще рассказ о другом, тоже больном, полусумасшедшем. Иное время этот человек отличается здравым умом, а потом вдруг впадает в экстаз и объявляет себя волком. Таких рассказов существует немало, но тут мы имеем дело, очевидно, с тронувшимися.

Оговариваясь, что такие недужные существуют, Гулар, однако, утверждает, что есть и такие люди, которые кознями лукавого превращены в настоящих волков и в таком виде являются людям. Дьявол обладает достаточной силой, чтобы осуществить такое превращение. Благочестивые демонологи старого времени верили в оборотней и в доказательство их непреложности приводили библейские примеры: Навуходоносора, жену Лота.

В старину полагали, что Ливония кишит волками-оборотнями. Это были люди, и они делались волками только на святках, а остальное время года оставались людьми. Вот как совершалось это превращение. На второй день Рождества по стране ходил хромой мальчик, очевидно, слуга в рассыльный сатаны; он кликал и сзывал всех оборотней, и они толпами сбегались на его зов и шли за ним. Кто из них медлил и отставал, тех подгонял кнутом особый посланец дьявола, огромный человек; кнут его был сплетен из железных звеньев. Кто отведал этого кнута, у того надолго оставались знаки от него. И вот по дороге все эти люди, которых гонят в поля и леса, один за. другим оборачивались в волков. Выйдя в поля, они кидались на стада скота (зимой, в Литве?..) и, как подобает волкам, резали и пожирали скотину; однако, им строжайше было возбранено нападать на людей. Когда это стадо оборотней подходило в реке, вожатый своим страшным кнутом ударял по воде (в те времена европейским писателям было очень простительно не знать о том, что наши реки зимой скованы льдом), вода расступалась а оборотни проходили носуху. Так бродили оборотни двенадцать дней, а потом их снова оборачивали в людей и распускали всю команду по домам до следующего Рождества.

Боден в своей «Демономании» приводит несколько случаев подлинного превращения людей в волков. Он указывает авторов, свидетельства которых, для него, без сомнения, весьма внушительны; все они ручаются, что люди-волки существуют, что их ловили, изобличали, судили, как вошедших в сношения с нечистой силой, и сжигали. Иные авторы утверждают, что видали оборотней самолично. Один, какой-то Ульрих Мельник (может быть, Мюлер?), ручается, что один из величайших королей христианского мира (хотя и не называет его) был знатным волшебником и часто превращался в волка. Какой-то прокурор рассказывал Бодену, что он судил человека, которого поймали в виде волка. За этим волком охотились и ранили его стрелой в ногу. Он после того перекинулся в человека, но стрела так и осталась у него в ноге, он с ней лежал больной в постели. Стрелу эту признал тот охотник, который стрелял в волка, да и сам ликантроп принес повинную, так что прокурор считал случай несомненным.

В Доле, в местном парламенте, судили некоего Гарнье (сообщает тот же Боден). Он в образе волка напал на двенадцатилетнюю девочку, умертвил ее, загрыз зубами, съел у ней бедро и руку и часть ее мяса принес своей жене. Еще до того он, в том же волчьем образе, напал на другую девочку, но тогда ее от него отбили подоспевшие люди; он сам в этом признался. После того он еще убил и съел третьего ребенка, а попался уже на четвертом. Его судили и сожгли.

В Безансоне предстали перед парламентом двое оборотней — Бюрго и Верден. Оба они прежде всего повинились в том, что отреклись от Бога и предались сатане. Оба они ходили в какое-то таинственное место, куда то на берег, и там, держа в руках зажженные свечи из зеленого воска, горевшие бледно-синим огнем, совершали служение дьяволу. Потом чем-то натирались и обращались в волков, причем приобретали неимоверную быстроту ног; в этом естестве они предавались амурам с волчицами. Бюрго покаялся, что убил мальчика, будучи в волчьем образе, и намеревался его съесть, да помешали подоспевшие люди; зато оба благополучно загрызли и съели четырех девочек.

Однажды объявился оборотень в Падуе. Он рыскал в виде волка; его изловили и обрезали ему лапы, а он перекинулся в человека, и у этого человека оказались отрезанными руки и ноги.

В Верноне в 1556 году судили целую толпу колдунов-оборотней, но они превращались не в волков, а в котов; в таком виде они обычно собирались в каком-то старом покинутом замке. Однажды четверо или пятеро смельчаков задумали переночевать в этом замке. Ночью на них напала несметная толпа кошек. Началась отчаянная битва. Все люди были жестоко перецарапаны, а один даже загрызен до смерти. Но и люди поранили много кошек. И вот после того среди окрестных жителей вдруг обозначилось множество раненых людей. Эго, конечно, и были колдуны. и молва прямо на них указывала. Но — странное и почти необычайное по тому времени дело — местные судьи почему-то сочли все это происшествие, т.е. главным образом превращение людей в кошек, невероятным и не нашли оснований возбуждать дело. Можно утверждать, что эта черта и была самой замечательной и удивительной во всем происшествии.

Вот отцы инквизиторы, те были куда внимательнее и проникновеннее, нежели светские судьи. Под Страсбургом был такой случай. На крестьянина, пахавшего в поле, напали три кошки. Обороняясь от них, пахарь всех их избил и обратил в бегство. И вдруг после того в деревне оказались три жестоко избитые бабы. Надо заметить, что эти бабы первые и подали жалобу на того крестьянина, утверждая, что он их избил. Обжалованный же утверждал, что они напали на него в виде кошек. И отцы инквизиторы, к которым попало в руки это дело, поняли, что прав крестьянин, и дошлые ведьмы не отвертелись от законного возмездия.

Однажды императору Фердинанду I донесли, что в числе его подданных есть некий поляк, великий колдун, который может, в числе разных других чудес, превращать себя в разных животных. Он был призван к императору и показал все свои фокусы. Между прочим, он, натершись какой-то мазью, внезапно превратился в лошадь на глазах многочисленной толпы придворных; из лошади он перекинулся в быка, потом во льва. Император был так испуган этими чудесами, что велел немедленно выгнать кудесника.

Святой Августин в своей известнейшей книге «Град Господень» говорит, что в Альпийской области встречалась колдуны, которые давали людям, особенно прохожим и проезжим, какой-то особенный сыр. Кто ел этот сыр, тот вдруг превращался в осла или в какое-нибудь другое вьючное животное; ведьмы грузили на него свою кладь, и оборотень послушно вез ее на себе, куда им было надо; после того ведьмы снова обращали оборотней в людей.

Совершенно такая участь постигла одного молодого английского матроса или солдата на острове Кипре. Английский корабль остановился в одной из гаваней острова; человек этот сошел на берег, и как раз злая судьба нанесла его на колдунью; та и превратила его в осла. Он в такой перелицовке сунулся было на свой корабль, но его, конечно, отогнали дубинами. Волей-неволей сему британскому подданному довелось поступить вьючной скотиной к кипрской колдунье. Так бы ему и век свековать в ослах, да во счастью добрые люди обратили внимание на то, что этот удивительный осел затесался в церковь и там начал усердно бить земные поклоны. Дали знать об этом чуде властям предержащим, те умненько расследовали дело, добрались до ведьмы, вынудили у ней признание, и бедный солдатик вернул свое человечье обличье после трехлетнего пребывания в образе осла. Ведьму, конечно, предали сожжению. К сожалению, история эта случилась в очень уж глубокой древности, около 1220 года, что несколько смягчает ее права на достоверность.

Удивительное происшествие рассказывает Кальмэ. Однажды к святому Макарию (Александрийскому?..) привели кобылицу. Приведшие поведали святителю, что эта кобылица — хорошая и честная женщина, ставшая жертвой злого колдуна. Бедная женщина трое суток оставалась без пищи: она не принимала ни людского, ни конского продовольствия. Предъявляли ее раньше к другим духовным лицам, но они не в силах были ничего полезного для нее совершить. Когда ее привели к Макарию, его ученики хотели было сначала удалить пришедших, будучи уверены, что они привели не оборотня, а настоящую лошадь, но Макарий сказал им: «Вы сами звери, если не в силах различить того, что видите. Эта женщина вовсе ни во что не превращена, она только околдована, и всем кажется кобылицей; это дьявольский отвод глаз». И он спрыснул голову женщины святой водой, и все сейчас же увидели, что это не кобылица, а человек. Святитель дал ей поесть и отпустил с миром к мужу.