Литаврин Г. Г. Как жили византийцы

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 3

ЦЕРКОВЬ

Религия и священнослужитель были постоянными спут­никами ромея, сопровождавшими его от рождения до смерти. Однако представляется верной мысль французскою исследователя П. Лемерля о том, что современные историки нередко преувеличивают значение церкви в жизни византийцев 1. Глубина религиозного чувства далеко не всегда обусловливала горячую приверженность к церкви и постоянную готовность прибегать к ее услугам и помощи.

В Х—XII вв. в состав Византии входило два восточных патриаршества из четырех — Константинопольское и Антиохийское. Иерусалимское было захвачено арабами в 638 г., а в Александрийском они окончательно установили свое господство в 646 г. Антиохийское патриаршество, возвращенное в Х в. после трех с половиной веков борьбы с арабами, оставалось в руках василевсов только около столетия, до второй половины XI в., а в XII в. суверенитет империи в Антиохии устанавливался лишь эпизодически. Фактически церковная власть в империи стала принадлежать с этого времени единственному патриарху, как государственная уже с V в. находилась в руках единственного василевса. Формальное равенство четырех восточных патриархов теряло практическое значение: голоса трех владык, находившихся во власти иноверцев, звучали на Босфоре очень глухо.

Вся территория империи делилась на церковные округа — епископии, которых было несколько сот. Епи­скопии объединялись в крупные диоцезы: митрополии и архпепископии. Границы церковных округов редко вполне совпадали с границами административных областей (фем и банд).

Характерная черта византийских епископии — их малые размеры: зачастую это был заштатный городок, почти деревня с ее ближайшей округой. Епископ посвя­щался в сан митрополитом или архиепископом, а эти крупные церковные иерархи — самим патриархом. Впро­чем, выбор кандидата на пост не только митрополита, но и епископа нередко зависел в Х—XII вв. от воли импера­тора. Каждая епископия делилась на мелкие приходы, имевшие священников, рукополагавшихся епископом.

Патриарх Константинополя также практически на­значался василевсом — иногда император сам предлагал церкви своего кандидата, иногда выбирал угодного из предложенных собранием митрополитов. Изредка дело решалось «божьим соизволением»: на алтарь св. Софии клали записки с именами нескольких (чаще трех) пре­тендентов, а утром после молитв доверенный человек брал одну из записок, вскрывал ее и прочитывал имя нового патриарха.

Вокруг выборов почти всегда завязывалась острая борьба. В ней большую роль играли митрополиты, дио­цезы которых в силу признанной канонами традиции пользовались особым почетом (это были наиболее древние митрополии, как, например, Ираклия Понтийская, Кеса­рия, Эфес).

Хотя исход выборов владыки зависел практически от императора, обычно он все-таки стремился заручиться поддержкой наиболее влиятельных митрополитов. Иной раз, не имея ее, василевс оставлял на несколько лет трон патриарха «вдовствующим», что, впрочем, считалось «ано­малией».

Делами и имуществом патриархии управляли особые ведомства и канцелярии, причем некоторые посты в них могли занимать и светские лица (например, будущий василевс Роман Аргир был одно время экономом-казна­чеем главного храма патриархии — св. Софии).

Доходы патриархии до конца Х в. состояли из отчис­лений, пересылаемых диоцезами, из платы за рукопо­ложение (хиротонию) служителей церкви, из взносов прихожан за требы (церковные обряды крещения, венча­ния, похорон и т. п.), из прибылей, приносимых принад­лежавшими св. Софии поместьями, мастерскими, лавками, судами, из уплат за аренду церковных земель и помеще­ний, из пожертвований прихожан. Лишь в конце Х в. специальным императорским указом был установлен осо­бый налог с подданных в пользу церкви — каноникон, уплачивавшийся деньгами, зерном, мукой, скотом, вином и птицей подворно, каждой деревней.

Для понимания особенностей византийской церкви в X—XII вв. весьма важно учитывать, что она не распо­лагала такими же богатствами и не обладала такой же материальной независимостью, как западная христиан­ская церковь того времени. В отличие от папы патриарх никогда не имел столь обширных владений, какие имел римский первосвященник, никогда не пользовался свет­ской властью над какой-либо территорией вроде Папской области в Италии и Ватикана в Риме. Различие в положе­нии западных и византийских епископов поразило посла Оттона I — Лиутпранда. На пути от Константинополя до Адриатики, останавливаясь на ночлег и отдых у епи­скопов, он не встретил ни одного, живущего в привычной для Лиутпранда роскоши. Едят епископы, пишет он, за непокрытым столом, садятся за него в одиночестве, пи­таются грубой пищей, вино пьют мутное, из маленьких стаканов, сами продают и покупают, ухаживают за ско­тиной и обслуживают себя. Лишь некоторые из них богаты, если судить по золоту в их шкатулках. Но добрую долю и этого богатства они отдают государству, так как платят высокие налоги: епископ Кефалонии, например, вносил в казну до 100 золотых ежегодно. А что касается священников и епископов небольших городов, то первых по достатку трудно бывало порою отличить от соседей-крестьян, а вторых — от средних горожан.

Благосостояние служителей культа в империи в го­раздо большей степени, чем на Западе, зависело от госу­дарственной власти, от даров и милостей императора. По­этому церковь была здесь обычно послушным орудием политики василевсов.

Византийская церковь в отличие от западной не имела вассалов. Источники Х—XIII вв. полны жалоб провин­циального духовенства на светских магнатов и самоуправ­ство местных вельмож, отнимавших у епископов земель­ные владения, париков, церковную утварь. Притесняемый наместником области митрополит Навпакта Апокавк был вынужден бежать в деревню, жил в пристройке под сельской церковью, терпел лишения. Еще раньше тот же сановник обобрал охридскую церковь и распродал ее ценности. Своею волею, жаловался Апокавк, он поставил епископом в Каросе безграмотного человека, который во время службы вместо «Варфоломей» возглашал «Харто­ломей». Центральной власти в подобных случаях прихо­дилось частенько оказывать помощь церкви.

Согласно некоторым данным, в Константинополе имелось более 250 церквей и более 120 монастырей (в каждом из них также была своя церковь). Только некоторые храмы располагали крупным штатом клириков, большинство обходилось всего одним—тремя служителями. По свидетельству русского путешественника (ок. 1200 г.), св. София имела до 3000 священнослужителей, из кото­рых 500 получали ругу, т. е. регулярную плату. Бога­тыми были также дворцовые храмы, претендовавшие, как и св. София, на особые милости государя.

Василевсы строили новые церкви, украшали и ода­ривали старые. Иногда дар в пользу церкви был откро­венным подкупом. Зоя, вдова Романа III, купила, напри­мер, согласие Алексея Студита на воцарение Михаила IV с помощью 50 литр, врученных патриарху, и 50 литр — клиру св. Софии. Обобравший гробницу Зои Алексей I Комнин приказал вскоре выплачивать в пользу храма, где находилась гробница, значительную сумму из налого­вых поступлений, и эта выплата продолжалась в течение нескольких десятилетий. Мануил I даровал всем священ­никам империи освобождение от одной обременительной подати. В XI—XII вв. церковные владения сплошь и рядом были избавлены от части или от всех налогов в силу льготы (экскуссии), дарованной императором.

Согласно каноническому праву, следовало системати­чески собирать церковные соборы (синоды) митрополи­тов и епископов империи, однако вселенские соборы перестали созываться с конца VIII в., а поместные и патриаршие созывались от случая к случаю. Тем не менее и после VIII столетия приезд в столицу (по пове­лению патриарха или василевса) митрополитов и еписко­пов был обычным явлением; собрания у патриарха жи­вущих в столице митрополитов играли роль постоянно действующего синода — эндемусы.

*

Несмотря на материальную и организационную слабость церкви в Византии, она не была простым придатком государственного аппарата. Ее сила заключалась во влиянии на широкие народные массы. Церковь не раз апел­лировала к низам, стремясь с их помощью защитить свои интересы, хотя отцы церкви считали предосудительной опору на низшие социальные слои. Если вмешательство масс в ход дела оказывалось выгодным духовенству, оно объявлялось «божьим деянием», если же это вмешатель­ство грозило церкви опасностью, его называли «бесчин­ством черни». Архиепископ (митрополит) Кесарии Арефа именует попытки константинопольцев повлиять на исход выборов патриарха «охлодулией» — произволом толпы. Тот же Арефа говорил в лицо новому патриарху, что митрополиты откажутся признать его, так как занять престол ему помогла «беспорядочная толпа лавочников и поваришек, вооруженных палками и дубинками».

Успеху демагогии духовенства способствовало нали­чие в византийских крупных городах, особенно в столице, множества всякого рода религиозных фанатиков, паломни­ков и богомольцев, прибывших из дальних провинций империи для поклонения знаменитым святыням. Немало среди них было бедного люда, который, поиздержавшись, нищенствовал и ночевал на папертях и в церквах. Немало было здесь также шарлатанов и проходимцев, ведших торг сомнительными реликвиями и мощами (поэт XI в. Христофор Митиленский высмеивал святош, собравших в свои лари по дюжине рук св. Прокопия и «ровно» че­тыре черепа св. Георгия). Зная о легкой возбудимости столичного плебса и о влиянии на него незамысловатых лозунгов и религиозных символов, Анна Далассина, мать мятежника Алексея Комнина, потребовала после остав­ления церковного убежища, чтобы от Никифора III был принесен не маленький, а большой крест: о маленьком люди могли не узнать, а большой виден всем 2.

Церкви гораздо чаще, чем светской власти, удавалось также, не прибегая к прямому насилию, успокаивать на­родные волнения. Она неизменно выступала под лозунгом защиты справедливости, помощи слабым и обиженным, борьбы за мир и покой и соблюдение нравственных устоев общества. Церковь устраивала во время голода широко рекламируемые раздачи продуктов, она содержала боль­ницы для бедняков, приюты для сирот, ночлежки для бездомных, дома призрения для престарелых. Некоторые духовные лица перед уходом в монастырь или в пустынь раздавали свое имущество бедным. Епископ Анкиры во время голода в Малой Азии в XI в. пожертвовал все, чем владел, на борьбу с нуждой и эпидемиями. Митропо­лит Михаил Хониат остро сочувствовал страдавшим от непомерного налогового гнета жителям Аттики, досаждая своими посланиями об этом столичным сановникам; впо­следствии он был подлинным организатором обороны Афин от разбоя Льва Сгура, пелопоннесского магната. Долг пастыря, писал один из столпов церкви IX в., со­бирать и соединять «разрозненные члены тела церкви Христовой» и изгонять из него недуг, «рожденный не­навистью».

Иначе говоря, церковь видела свою задачу в том, чтобы ослаблять социальные противоречия и смирять политиче­ские страсти. Ее роль была по преимуществу консерватив­ной, ибо незыблемость сложившейся системы являлась гарантией сохранения статуса самой церкви в государстве. Однако, смотря по обстоятельствам, высшее духовенство могло объявить «недугом» и мятеж против законного им­ператора, и самый курс его политики. Столкновения между василевсами и патриархами были в IX—XI вв. не столь уж редкими и порою острыми.

*

Идея Юстиниана I Великого: василевс и патриарх в содружестве правят один телом, а другой душою под­данных — давно стала пустым звуком. Василевс правил один: и «душой» и «телом». Но идея оставалась официаль­ной доктриной, церковь трактовала ее как «законное право» на независимость от светской власти и, недоволь­ная социальной и политической программой дворца, ис­пользовала ее в борьбе с неугодным ей василевсом. Чаще всего она при этом выступала не прямо против его по­литики, а поднимала шумную кампанию против личных «прегрешений» императора: он — развратник, трехбрач­ник, ослушник родительских заветов.

Стремясь низложить главу церкви, императоры тоже старались поразить воображение обывателя неожиданным «откровением» — сенсационным сообщением о якобы вскрытых тайных пороках уважаемого церковного владыки. Никто, разумеется, среди епископов и чиновни­ков не мог всерьез поверить, что суровый старец Кирул­лярий погряз в пороках. Философ Пселл, которому было поручено написать порочащий патриарха памфлет, был способен измыслить вполне правдоподобные обвинения, но высокообразованный царедворец прибег к самым плоским и грубым нападкам на Кируллярия, ибо следовало уронить авторитет патриарха среди широких масс населе­ния и сделать это наиболее доходчивым и понятным для них образом. Кроме того, император стремился изолиро­вать патриарха от народа, лишив его возможности об­щаться с паствой в момент детронизации. Михаил V, решившись свергнуть Алексея Студита, повелел ему от­правиться в пригородную патриаршую резиденцию, якобы для встречи там с василевсом. Исаак I приказал схватить Кируллярия, когда тот выехал для поклонения в загород­ный монастырь.

Василевсы не останавливались и перед расправой над непослушными патриархами: некоторых даже казнили, других избивали, ссылали, держали под стражей. Патриарх Константин II был низложен в 766 г. и казнен, патриарха Евфимия при низложении в 912 г. избивали до тех пор, пока он не потерял сознание, его коллега и соперник Ни­колай Мистик, свергнутый пятью годами раньше, был лишен в ссылке теплой одежды, спал в мороз на соломе, не имел права читать книги. Однако, избавясь с помощью насилия от строптивого владыки, император должен был непременно добиться от церкви одобрения или прощения. Официально и открыто осуждаемого церковью василевса рано или поздно могла сбросить с престола оппозицион­ная группировка знати.

Именно поэтому столь противоречиво и драматично было поведение Льва VI Мудрого, жены которого по роковому стечению обстоятельств умирали одна за другой. Долго не получая разрешения церкви на третий, а за­тем — и на четвертый брак, Лев плевал патриарху в лицо, бросал его наземь, приказывал избивать до полусмерти, а потом плакал слезами ненависти и отчаяния, стоял на коленях у царских врат, валялся со стенаниями в ногах у владыки.

Именно поэтому василевсы сознательно сажали иногда на патриарший трон либо своего родственника, либо не­мощного старца, либо простачка, невежественного и не­далекого, которого заранее заботливо прославляли как «святого подвижника». Особенно любопытной фигурой среди таких патриархов был Феофилакт, сын узурпатора Романа I Лакапина. Юнец, занявший трон в 18 лет, он впопыхах завершал литургию, чтобы поспешить к стойлу любимой кобылы, собравшейся рожать; он из своих рук кормил ячменем, изюмом и сушеными фруктами отборных коней (в его конюшнях стояло более двух тысяч лошадей); он развлекался на интимных пирушках с шутами и ми­мами; он и умер, разбившись при падении с коня.

Бывало, императоры ошибались в своем выборе, как ошибся Лев VI, посадив на трон вместо Николая Мистика Евфимия; бывало, властный патриарх уже занимал пре­стол, когда новый император приходил к власти. Сменить такого патриарха оказывалось особенно трудно, если но­вый император был узурпатором, отнявшим трон у «за­конного» василевса или его наследников. Если церковный владыка отличался умом и волей, император в момент острого столкновения с патриархом мог предстать в про­паганде духовенства как клятвопреступник и убийца.

Так, например, узурпатор Никифор II Фока занял престол, когда патриархом был Полиевкт, сменивший упомянутого выше Феофилакта (оскопленный в детстве родителями, он долго был монахом, прежде чем по воле Константина VII стал патриархом). Полиевкт принудил Фоку, женившегося на вдове Романа II, снести церковное наказание (эпитимью) как второбрачника, угрожая в слу­чае отказа отлучением от церкви. Умело использовал Полиевкт для усиления патриаршей власти слабость по­ложения на троне и другого узурпатора — Иоанна I Ци­мисхия: переступивший через труп Фоки Иоанн должен был понести еще более тяжкую эпитимью, а кроме того, наказать своих друзей за убийство (в котором, впрочем, сам был повинен больше всех), и раздать свое личное имущество бедным.

Особенно сильное упорство в борьбе с императором, проводившим невыгодную церкви политику, проявил пат­риарх Михаил Кируллярий, сам помогавший воцариться узурпатору Исааку I Комнину. В данном случае ошибся в выборе патриарх: он организовал в столице оппозицион­ные Михаилу VI силы, он лично убедил василевса от­речься от престола в пользу Исаака. «Что дашь ты мне взамен этого?» — спросил старец-император, сбрасывая порфирные сапоги (знак царского достоинства). — «Цар­ство небесное», — ответил Кируллярий. Когда, же Исаак I решительно разошелся с патриархом в направлении политики двора, Кируллярий открыто грозил василевсу: «Я тебя создал, печка, — я тебя и разрушу!» Патриарх умер, не доведя борьбы до конца, но его нападки на Исаака сыграли роль в последовавшем через год отрече­нии василевса от престола.

Иначе повел себя в аналогичной ситуации умный и дальновидный узурпатор Алексей I Комнин: он сам испросил эпитимью, ибо она была не только карой, но и предоставляемым церковью средством избавления от грехов перед богом и людьми. Василевс понимал, что этот акт выбьет из рук врагов важный козырь. Анна пишет, что после 40 дней покаяния (пост, молитвы, сон на полу) василевс «уже чистыми руками коснулся государственных дел» 3. Эпитимья, наложенная патриархом, представляла собой, несомненно, политическую победу церкви, но узур­патору в конкретной ситуации оказалось выгоднее не отказываться от ее принятия, а домогаться ее получения. 

Причины конфликтов между императорами и патриар­хами были вполне земными. Но взаимное недовольство обосновывалось, как правило, доводами, не имевшими ни­чего общего с существом конфликта. И это не было лишь холодно рассчитанной тактикой, искусной и лживой дема­гогией. И патриарх, и василевс, глубоко верующие люди, обвиняя друг друга в безнравственности и прегрешениях перед богом, начинали верить в справедливость своих претензий.

По сравнению с IX—Х вв. столкновения между пат­риархами и василевсами в Византии XI—XII вв. про­исходили значительно реже. В XI столетии, в период борьбы между столичной бюрократией и провинциальной аристократией, церковные владыки иногда становились на сторону оппозиции, но чаще маневрировали, добиваясь не столько политических, сколько материальных уступок у светской власти. К концу этого века патриархи перестали перечить императорам.

Несмотря на размолвки, о которых сказано выше, в главном — в стремлении сохранить существующий по­рядок вещей — церковь и государство были всегда едины. Василевс и патриарх постоянно находились в тесном лич­ном общении. В южной пристройке к св. Софии имелся митаторий — место отдыха императора после литургии в обществе патриарха. Патриарх крестил порфирород­ного ребенка, он венчал его при заключении брака и при восшествии на престол, он совершал по василевсу за­упокойную службу. Патриарх был своим человеком в цар­ской семье, нередко еще до занятия им патриаршего пре­стола. Угодного человека василевс не стыдился просить на коленях принять высший церковный пост, а затем не­редко обращался к нему за советом по важнейшим делам. Однако роль церкви была тоньше и сложнее в утверждении власти и существующих порядков, чем роль им­ператора. Боясь поставить под угрозу свой авторитет и влияние на массы, церковь не могла позволить себе до­стижение цели любой ценой, как сплошь и рядом поступал светский глава государства. Оберегая свой авторитет, цер­ковь в то же время оберегала и авторитет василевса.

*

Все христиане империи делились на три чина: клири­ков (священнослужителей), назиреев (монахов) и мирян (светских лиц). Согрешивший мирянин оставался миряни­ном: отлучение от церкви было в Византии редким страшным наказанием. Согласно же канонам, допустивший грех клирик или монах должны были подвергаться более суровым карам, вплоть до исключения из своего чина, даже за незначительные проступки. Но каноны соблюда­лись плохо. Нравы в среде духовенства порой не отлича­лись от нравов в среде служителей светской власти. Борьба за доходные и почетные места в церковной иерархии, за богатую епископию и высокий титул шла ожесточенная. Патриарх, севший на трон после низложе­ния предшественника-соперника, стремился стереть в па­мяти прихожан даже самое имя низложенного. Никола Мистик, одолев Евфимия, повелел снять священные по­кровы с престола св. Софии и мыть алтарь губками, чтобы очистить его от «скверны», ослика Евфимия Никола приказал удавить (церковь не проливает крови!).

Нарушалось каноническое право самими епископами постоянно. Некоторые из них передавали свои посты сыновьям (рожденным до посвящения в епископский сан) или другим родственникам. Клирики частенько перебегали из одной эпархии в другую, на более выгодное место. Епископы сманивали их друг у друга (хотя каноны при­равнивали этот грех к прелюбодеянию) и превращали некоторых из них в своих париков и личных слуг.

Мы уже говорили, что светская власть обязывала служителей церкви следить за благонадежностью своих при­хожан. Еретиков церковь преследовала неотступно. Суро­вые гонения она устраивала порой и на приверженцев языческих обрядов, которые вплоть до XIII в. еще встре­чались во многих районах страны. Непременным средством борьбы с ересью было привлечение к участию в преследо­вании возможно большего числа людей, широкая глас­ность, пропаганда, сознательное разжигание религиозных страстей. При осуждении богомила Василия и его учени­ков патриарх и василевс так распалили страсти, что озверевшая толпа требовала массового сожжения еретиков. Еще раньше они добились того же во время предания анафеме учения философа Иоанна Итала: проклятие со­вершалось при огромном стечении народа, хором подхва­тывавшего анафему при каждом пункте. Возбужденные люди метались по св. Софии в поисках самого Итала, чтобы расправиться с ним. Философ спасся, спрятавшись на крыше.

Церковное осуждение, эпитимья, отлучение были мо­гучим средством унижения человека и организации травли со стороны общества. В подобных случаях церковь вы­ступала как сплоченная корпорация. Дисциплина в среде церковнослужителей бывала при этом гораздо более вы­сокой, чем в среде светского чиновничества. Согласно канонам ни клирик без позволения епископа, ни епископ без позволения митрополита не имели права искать защиты у светских властей под страхом лишения священства.

Авторитету церкви содействовала широко распрост­раненная в Византии и насаждаемая церковью вера, так сказать, в «подлинные», канонические чудеса, реликвии, образы и знамения. Не только невежественные простолю­дины, но и образованные люди, крупные деятели и сами василевсы нередко поступали в соответствии с какими-либо предсказаниями и знамениями. Трезвый политик Алексей I при неблагоприятном знамении мог, располагая превосходящими силами, начать отступление. Особой по­пулярностью в столице пользовался культ богородицы, которая почиталась как хранительница царственного го­рода. Стало традицией в минуты крайней опасности устраивать торжественные процессии и обходить с ризами богородицы укрепления Константинополя. Византийцы, в частности, приписывали этим ризам спасение своей столицы от осады русского флота в 860, 941 и 1043 гг.

*

В позиции византийской церкви и императорской власти по отношению к другим государствам и народам имелось серьезное отличие. С одной стороны, и церковь и светская власть утверждали принцип превосходства империи над всеми прочими державами мира — именно деятели византийского духовенства усиленно аргументи­ровали эту доктрину. С другой стороны, василевсы в от­дельные периоды пытались толковать этот принцип лишь применительно к своей, светской власти, признавая при­оритет папы, «наместника апостола Петра» (особенно во время конфликтов с главой своей церкви).

Церковь Византии оставалась в этом вопросе последо­вательной до конца, даже тогда, когда ее неуступчивая по­зиция объективно могла содействовать успехам турецкого наступления и сдержанности Запада в оказании помощи Византии. Светская власть имела больше возможностей для маневра, высшее же духовенство империи сознавало, что всякое отступление от освященных веками канонов и традиций, в особенности в обрядовой стороне культа, вызовет такую бурю негодования ортодоксальных прихо­жан, что церковь потеряет на них свое влияние.

Еще в 60-х годах IX в. дело близилось к схизме — официальному расколу церквей, который произошел, однако, два века спустя, в 1054 г. Схизма, впрочем, не имела важных последствий, так как не затронула интере­сов верующих. Она стала лишь поводом для дальнейшего углубления разногласий и взаимной враждебной агитации. С начала крестоносного движения обнаружившиеся агрес­сивные устремления Запада, заранее оправдываемые «прегрешениями схизматиков», заставили императорскую власть объединить с патриархами усилия в борьбе против притязаний папства. Анна Комнин уже настойчиво про­водит мысль о том, что с переносом столицы в Константинополь при Константине Великом туда перешла также «высшая епископская власть». Окончательное разделение церквей правильнее относить поэтому не к 1054 г., а ко времени после Четвертого крестового похода, когда ре­лигиозные разногласия стали оправданием разгрома хри­стианской империи.

Ортодоксия в Византии, как говорилось, отнюдь не была снисходительна, особенно в осуществлении своей официальной политики. Любопытен следующий эпизод. Священник Фемел из деревеньки в Малой Азии совершал богослужение, когда на селение и самую церковь с при­хожанами напал арабский отряд. Не имея времени снять священническое облачение, Фемел отбивался от врагов тяжелым паникадилом. Нескольких арабов он убил, дру­гих обратил в бегство. Епископ отстранил Фемела от священнодействия как совершившего тяжкий грех убий­ства и запятнавшего кровью святые одежды. Обидевшись на такую «несправедливость», Фемел бежал к арабам, отрекся от веры и разорял с ними Каппадокию и соседние фемы.

Такая суровость в соблюдении буквы канонов как будто бы противоречила известной мягкости по отношению к иноверцам и язычникам. Но противоречия здесь нет: гибкость и веротерпимость церкви империи была либо вынужденной тактикой при недостатке сил, либо ловким политическим маневром.

Именно византийская церковь предпочитала в Х— ХП вв. распространять христианство скорее с помощью дипломатии, культурного влияния и мирной проповеди, чем огнем и мечом, как церковь Запада. Именно визан­тийцы считали оправданной церковную службу на родном языке практически для любого новообращенного в хри­стианство народа и даже содействовали организации такой службы, так как эта политика гарантировала от рецидивов язычества.

*

В гораздо большем отдалении от светских властей и общественной жизни находилась вторая обширная группа византийского духовенства, «второй чин» — монашество. Согласно свидетельству русского странника, к началу XIII в. на одном Босфоре насчитывалось до 40 тыс. мона­хов и 14 тыс. монастырей. Эти цифры не столь уж фан­тастичны, если учесть, что в Византии было множество мелких монастырьков, имевших от трех до десяти мо­нахов.

Помимо монахов, обитавших в келейных или обще­жительных монастырях, имелось немало монашествующих в быту, пилигримов и странников, одиноких аскетов и пу­стынников. Обычно монахи пользовались уважением как «божьи люди», отвергшие мирские радости и посвятившие себя служению богу. Однако Михаил Пселл, сам монах (хотя и сбежавший от монастырской скуки), писал, что чем больше в империи становилось монахов, тем быстрее росли подати 4. Не было также секретом, что основным мотивом пострига являлись часто не помыслы о духовном спасении, а поиски убежища от грозящей кары властей или от беспросветной нужды.

Корыстолюбие монашества порицается в самых разных документах, от демократических (эпических) сочинений до официальных актов и императорских указов. Евстафий Фессалоникийский в трактате «Об исправлении монаше­ской жизни» (XII в.) говорил, что все помыслы игумена и братии сосредоточены не на служении добродетели, а на приобретении новых богатств, чаще — с помощью хит­рости, обмана, подлога, насилия.

Особенно острому осуждению подвергалась в XI— XII вв. распущенность нравов среди монашества. В начале XII столетия в одном из крупнейших монашеских центров империи, на Афонской горе, разразился скандал. Дело разбирали василевс и патриарх. Оказалось, что монахи Святой горы вступали в связи с влашскими женщинам.

Особым указом влахи с их отарами были выселены с Афонского полуострова — и немало монахов ушло вместе с ними. В анонимном сочинении говорится о монахе, ко­торый на рынке прокладывает путь в толпе своей воз­любленной, и о монахине, у которой чиновник задержался столь долго, что его по приказу василевса разыскивали по всему городу. Недаром уставы монастырей того времени содержат категорические запреты женщинам, даже сест­рам и матерям монахов, приближаться к монастырской ограде.

Ранее уже упоминалось, что внутри самих монастырей сохранялось социальное неравенство. Бывший богач, сделавший крупный вклад в обитель, находился на особом положении, даже став монахом: он имел отдельную келью в киновийном (общежительном) монастыре, слугу — в ка­честве исключения, он лучше питался, был избавлен от труда и утомительных служб. Поэт Феодор Продром приводит наставительную речь игумена — отповедь монаху, недовольному тем, что одни пользуются привилегиями, а другие нет: тот протопоп, а ты пономаренок, он хорошо поет, а ты — безгласен, он умеет считать деньги, а ты — водонос, он бегло читает писание, а ты еле знаешь азбуку, он 15 лет в монастыре, а ты — полгода, он добыл добро для братии, а ты в это время пас овец, он вхож во дворец, а ты глазеешь на богатые коляски, он — в плаще, а ты — в рогоже, у него на постели четыре покрывала, а у тебя — солома, у него 10 литр взноса в казну обители, а ты не истратил при постриге ни гроша хотя бы на свечку и т. п. Посему, заключает игумен, не завидуй и оставайся служкой.

Да и руга — содержание для монахов — определялась в соответствии с их разрядом и положением в монастыре. Старец-игумен мог получать в год 36 номисм, экономы и ключники могли получать по 20 номисм, монахи высшего класса — по 15, а прочие — всего по 10. Варьировало также и натуральное довольствие: занятым управлением старцам доставалось втрое больше, чем молодым монахам, весь день занятым тяжелым физическим трудом. Феодор Продром уподоблял мышь игуменье, которая весьма да­лека от богословия и благочестия, но так и сыплет цита­тами, хотя на уме у нее лишь коровье масло, ягнячье мясо, овечье молоко да мед.

Никифор II Фока, запрещая строить новые монастыри и расширять владения старых, прямо указывал на во­пиющее несоответствие задач монашеского подвига, связанного с умерщвлением плоти,— с богатствами и жад­ностью монахов 5. Попытки секуляризации монастырских владений предпринимались в Византии неоднократно. Однако все они носили крайне ограниченный и непоследо­вательный характер. На радикальные меры не мог ре­шиться ни один василевс со времени иконоборчества (VII—первая половина IX в.). Гораздо более последова­тельны были императоры в умножении монастырских имений и в раздаче привилегий монастырям. К концу XII в. монастырские хозяйства находились в значительно лучшем состоянии, чем владения представителей белого духовенства.

Итак, церковь в Византии была огромной силой — она играла в государстве большую, но сложную и противоре­чивую роль.

Церковь освящала своим авторитетом правила поведе­ния человека в быту и обществе, но одновременно оправ­дывала тиранию главы семьи и бесправие неимущих.

Церковь распространяла грамоту, сохраняла памятники античности, но она же жестоко преследовала инако­мыслящих, пресекала всякую попытку высказать свежую мысль, превращала в застывшие догмы целые отрасли человеческого знания.

Церковь оказывала помощь обиженным, подавала на­дежду отчаявшимся, но она же утверждала социальную несправедливость, служила орудием господства над народ­ными массами.

Церковь провозглашала идеалы гуманизма и братства, но сама же была жестоким эксплуататором, гонителем недовольных и сеятелем раздоров и распрей.

Именно поэтому уже тогда религиозность и уважение к официальной церкви не были равноценными понятиями: идеалы, провозглашаемые церковнослужителями, слиш­ком часто находились в противоречии с их деятельностью.