Наемники, террористы, шпионы, профессиональные убийцы

ОГЛАВЛЕНИЕ

ЧАСТЬ I. НАЕМНИКИ И КИЛЛЕРЫ

ГЛАВА 1. НАЕМНИКИ

ШВЕЙЦАРЦЫ

Жители будущей Швейцарии начиная с XIV века в боях с рыцарской конницей
Габсбургов неустанно совершенствовали новую форму боевого построения - так
называемый квадратный строй. С его помощью они смогли отстоять свою
независимость.
Кроме того, швейцарцы широко применяли весьма опасное оружие, против
которого оказался бессильным рыцарский меч. Оно назвалось "алебарда" и
представляло собой длинное копье, поперек которого прикреплен топорик с
крюком в верхней части. Алебардой можно было рубить, колоть, отбивать удары
и стаскивать всадника с лошади.
Это удобное, простое и вместе с тем грозное оружие мог изготовить любой
деревенский кузнец. Поэтому им можно было без особых затрат в кратчайший
срок вооружить целый отряд.
Впервые швейцарцы пустили в ход алебарду в 1315 году в битве при
Моргартене. С тех пор горцы, вооруженные алебардами, арбалетами и пиками,
одержали немало побед и прославились своими боевыми качествами далеко за
пределами Швейцарии.
Жители Альп занимались в основном скотоводством и земледелием и с
трудом могли прокормиться на родной земле. Владельцы небольших крестьянских
дворов в лучшем случае выделяли надел старшему сыну и его семье. Младшим
сыновьям приходилось служить в наемных войсках на чужбине. Этому
способствовало то, что через перевалы в Альпах проходили торговые пути,
связывающие города Ганзы и такие экономические торговые центры Южной
Германии, как Аугсбург и Нюрнберг, с богатыми городами Северной Италии,
поэтому швейцарцы имели возможность сопровождать в качестве охранников
купеческие караваны, снаряженные знаменитыми в то время торговыми домами.
Начиная с Х1У века, швейцарские наемники все больше и больше пополняли
ряды армий могущественных чужеземных государей. Они проливали кровь под
знаменами герцога Савойского, курфюрстов Альбрехта Бранденбургско-го и
Фридриха Пфальцского, королей Франции, Габсбургов и других феодальных
владык.
Таким образом, служба в наемниках стала как бы традиционным занятием и
надежным источником дохода для многих поколений швейцарцев. Поскольку князья
и короли европейских стран непрестанно вели между собой большие и малые
войны, ландскнехты (наемники) никогда не оставались без работы.
Из молодых жителей кантонов(швейцарских округов), изъявивших желание
служить в наемниках, формировались так называемые отряды швейцарских
гвардейцев и полки швейцарских солдат. Как правило, командовали ими также
офицеры-швейцарцы, и лишь они могли судить своих подчиненных. Наемники
получали весьма высокое жалованье. Именно в то время и родилась поговорка:
"Нет денег, нет и швейцарцев". К их услугам регулярно прибегали Франция,
Голландия, итальянские торговые города и Ватикан.
Еще и сегодня 100 швейцарских гвардейцев несут охрану папского дворца -
традиция, начало которой положил папа Юлий И в 1505 году; есть версия, что
красочное одеяние швейцарцев создал Микеланджело.

"ВОЙНА КОРМИТСЯ ВОЙНОЮ"

Во времена тридцатилетней войны (1618-1648) в долине Фуны
бесчинствовали наемники полководца Валленштейна. Характер этой войны
обусловил то, что наемники появились во многих районах Германии, а в
некоторых местах застревали надолго. Ландскнехты грабили и убивали, жгли
дома и амбары, угоняли скот.
В такой ситуации вдова князя Иоганна Георга I княгиня Доротея,
владевшая Радегастом и Зандерслебеном, решилась на весьма необычный
поступок. В январе 1626 года она обратилась с посланием к фельдмаршалу
императорских войск графу Коллальто. В нем она с горечью писала, что
непрекращающиеся постои и рейды его солдат совершенно разорили край. Она
умоляла фельдмаршала "не дать совсем погибнуть" бедной вдове и ее подданным.
Поначалу обращение не привело ни к каким результатам. Мирным жителям
по-прежнему приходилось спасаться бегством от солдат-грабителей. Они
скрывались на маленьких островках посреди болот. Поскольку чужеземные
захватчики ничего не знали о тех немногих тропах, что вели туда, беженцы
чувствовали себя в относительной безопасности. И все же они продолжали
страдать от набегов банд наемников. Те постоянно угрожали их жизням и не
давали спокойно возделывать поля.
Тогда княгиня обратилась с новым посланием, на этот раз к полковнику
фон Виттенхорсту, одному из приближенных Альбрехта Валленштейна. Но прошло
много месяцев, пока ей наконец не пообещали, что в будущем через ее
княжество больше не будут следовать войска.
Но что значили подобные обещания в условиях, когда во всей стране шла
кровопролитная война? Озверевшие наемники не щадили ни жизни мирных жителей,
ни тем более их имущества. Это была самая длительная война в истории
"Священной римской империи германской нации" в период разложения феодального
строя. Каждый князь стремился расширить свои владения и сферу влияния за
счет других, в частности, за счет императора. В свою очередь, Габсбурги
значительно увеличили "наследственные земли" за счет Чехии и Западной
Венгрии.
На первый взгляд казалось, что стороны воевали друг с другом из-за
разногласий по религиозным вопросам. Так, в 1608 году возникла
Протестантская уния во главе с курфюрстом Пфальцским. Через год была создана
Католическая лига, где тон задавала Бавария, обладавшая наибольшей военной
мощью, Поддержку обеим сторонам оказали иностранные державы. Англия и
Нидерланды стали союзниками Унии, в то время как Испания, где правила
династия Габсбургов, пришла на помощь Лиге. В итоге большая война вылилась
во множество мелких сражений и грабительских набегов.
В ту пору Валленштейн произнес фразу: "Война кормится войною", ставшую
девизом всех ландскнехтов. Главнокомандующий имперскими войсками разработал
особую методу, приведшую в результате к реформе всего военного дела. Для
дома Габсбургов он набрал хорошо вооруженную вымуштрованную армию наемных
солдат, а расходы на нее покрыл по разработанной системе. Валленштейн
обложил население дополнительным налогом, а также получил кредит от банкира
Яна де Вита. На эти средства он организовал мануфактуры по производству
амуниции, боеприпасов и вооружения но единым стандартам. Тем самым было
положено начало военной индустрии. Когда в 162 5 году благодаря Валленштейну
в распоряжении императора оказалось полностью экипированное 20-тысячное
войско, тот предоставил ему солидные кредиты и. щедро одарил земельными
угодьями.
Во время тридцатилетней войны наемники процветали. Они служили сегодня
одному, а завтра другому, переходя из лагеря в лагерь, Интересуясь размерами
жалованья и долей добычи. Там, где появлялись ландскнехты, сразу же начались
грабежи, убийства, поджоги и насилия. Население дрожало при одном упоминании
их имен. Благодаря войне они оказались в чрезвычайно привилегированном
положении. У любого из них имелось собственное оружие, снаряжение и даже
прислуга, и жалованье им определяли в зависимости от количества всех этих
предметов и слуг.
Во главе отряда, как правило, верхом на коне ехал капитан. За ним
шествовали мушкетеры и аркебузеры, барабанщик, трубач, а затем уже
фельдфебель, ландскнехты с двуручными мечами, алебардами и пиками. В конце
отряда следовал профос, в функции которого входило поддерживать дисциплину с
помощью самых жестоких кар. Замыкал шествие обоз, где ехали каптенармусы,
маркитантки, уличные торговцы, музыканты, проститутки и дети. Наряду с
Валленштейном печальной славой пользовались такие командующие армиями
наемников, как граф Иоганн фон Тилли, Эрнест фон Мансфельд и Христиан
Брауншвейгский. Банды их ландскнехтов внушали не меньший страх, чем солдаты
Валленштейна. Например, Тилли, имея под началом 26 тыс. человек и
артиллерию, осадил городские укрепления Магдебурга. Его войска смогли лишь
захватить укрепленные острова на Эльбе. Однако город не был готов к
длительной осаде. Боеприпасов, вооружения и продовольствия хватало лишь на
ограниченный срок. Поэтому магистрат решил вступить в переговоры с Тилли,
чтобы договориться об облегчении участи жителей при сдаче города. Уже в ходе
переговоров об условиях капитуляции командиры наемных отрядов сумели хорошо
подготовиться к. штурму городских стен.
Застигнутые врасплох, защитники не смогли дать отпор врагу. Банды
наемников бешеным вихрем пронеслись по улицам города и, как обычно, начали
вершить кровавые дела. Они швыряли горящие факелы в деревянные рыбацкие
домишки в предместье города. Ветер быстро перенес огонь на соседние здания.
Прошло совсем немного времени, и весь город был охвачен пожаром.
Жители в ужасе и смятении пытались спастись бегством от гнавшихся за
ними ландскнехтов и не уступавшей им в быстроте огненной стихии. Но почти
повсюду их подстерегала смерть. Многие, обезумев от страха, бросались в
Эльбу, и почти все погибли в ее водах. Некоторые искали прибежища в
кафедральном соборе, другие под сводами женского монастыря. Пожар пощадил
лишь несколько зданий. К вечеру 10 мая 1631 года гордый город на Эльбе
представлял собой лишь груду дымящихся развалин.
Наемники Тилли, перепуганные и раздосадованные, злобно взирали на дело
рук своих. Им некого было винить, что прахом пошли все надежды на хорошую
наживу и лихой кутеж по случаю победы. В те времена действовал неписаный
закон - взятый приступом город на три дня отдавался на разграбление
захватившим его войскам. Любой из командиров наемных отрядов, пожелавший
воспрепятствовать этому, рисковал вызвать мятеж в рядах своих солдат. Тилли
также следовал общему правилу. Но в Магдебурге грабителям почти ничего не
досталось. Тем яростнее они принялись искать разного рода тайники, где
жители могли спрятать имущество.
Чем дольше длилась война, тем больше зверели наемники. Зачастую они
отделялись от больших отрядов и объединялись в мелкие шайки, которые
стремились лишь награбить побольше добра. Их совершенно не интересовали
цели, которые преследовал в этой войне тот или иной феодальный властитель.
Законы и обычаи Тридцатилетней войны не могли не оказать своего
воздействия на шведские войска, которые во главе с королем Густавом-Адольфом
II вмешались в борьбу. Они были сформированы из мобилизованных крестьян,
горожан и дворян и на первых порах отличались дисциплинированностью и
порядком. Шведские солдаты, вооруженные меткими скорострельными мушкетами,
показали свое полное превосходство над отрядами наемников и одержали победу
во многих битвах. Но в ходе непрекращающихся военных действий шведская армия
как по кадровому составу, так и по чинимым ее солдатами разбою и насилиям
все больше и больше стала походить на обыкновенную орду наемников.
Ландскнехты, мародеры в расчете на хорошую поживу охотно шли к шведам, и те,
подобно другим бандам наемников, также оставляли на своем пути разоренные
дотла города и деревни. Когда раздавался крик "Шведы!", население,
доведенное до отчаяния войной и грабежами, в панике бежало в леса, горы или
просто куда глаза глядят.
Наконец длившееся 30 лет бессмысленное кровопролитие завершилось
подписанием Вестфальского мирного трактата. В переговорах, проходивших в
Оснабрюке и Мюнстере, приняли участие 260 посланцев от более чем 100
государств.

ИНОСТРАННЫЙ ЛЕГИОН

После июльской революции 1830 года во Франции началось бурное развитие
капитализма. Главой государства был провозглашен человек, скромно называвший
себя "король-буржуа", но за спиной Луи Филиппа стояли тс, о ком финансовый
магнат Лаффит в минуту откровенности сказал: "Отныне мы, банкиры, правим
Францией". А буквально под самым боком - стоило лишь пересечь Средиземное
море - находилось побережье Северной Африки. Казалось, нет ничего проще, чем
снарядить туда военную экспедицию и прибрать к рукам эти огромные
пространства.
В атмосфере предпринимательского ажиотажа некоему проживавшему в Париже
бельгийцу де Бугарду, присвоившему себе титул барона и звание генерала,
пришла в голову мысль, принесшая ему за короткий срок немалые барыши. Он
начал собирать вокруг себя людей, которым так или иначе не повезло в жизни.
Среди них были политические эмигранты, авантюристы всех мастей, просто
дезертиры, бывшие солдаты, каких-то распущенных вспомогательных частей,
незрелые юнцы, бредившие о приключениях, и, наконец, те, кто по разным
причинам конфликтовал с законом: бежавшие от суда и тюрьмы убийцы, скупщики
краденого, мошенники и бандиты. Им всем "барон" обещал интересную работу,
сопряженную, правда, с большим риском для жизни, но зато дающую возможность
быстро разбогатеть и обрести надежное пристанище.
Довольно многим это предложение показалось весьма заманчивым, и к осени
1831 года удалось набрать отряд численностью в 1800 солдат.
Всяческое содействие оказали Бугарду влиятельные финансовые круги,
которые не только выделили необходимые средства на его начинание, но и
побудили короля взять это воинство к себе на службу. 9 мая 1831 года тот
подписал декрет о реорганизации отряда ландскнехтов Бугарда в полк
"Иностранный легион". В указе говорилось: "1.Повелеваю образовать
Иностранный легион. 2.Численность его батальонов должна быть такой же, как и
батальонов регулярной французской армии. 3-В отношении солдатского
жалованья... легион приравнивается к частям французской армии... 4. Любой
иностранный подданный, пожелавший поступить на службу в легион, может
сделать это только добровольно".
Кроме того, было отдано специальное распоряжение об использовании
легиона только за рубежом, но никак не на территории самой Франции.
Тем самым была заложена юридическая основа для образования крупнейшей
наемной армии современности. И сегодня, спустя более 1 50 лет со дня
опубликования декрета, все, что делается в легионе, регулируется в
соответствии с формулировкой "Указа короля от 9 мая 1831 года". Служба
продолжается 5 лет, зачисляют в легион с 18 лет (более молодым кандидатам
просто "прибавляют" на бумаге года); любой контракт, при каких бы
обстоятельствах он ни был заключен, имеет законную силу, за попытку к
бегству подвергают жесточайшим пыткам или приговаривают к смертной казни.
История легиона - это кровь, слезы, душераздирающие крики обезумевших
от страха легионеров и их жертв.
Начало ей положила отправка первых подразделений легиона в конце 1831
года в Алжир. Их послали сражаться с племенами берберов, кабилов и
бедуинами, чтобы постепенно покорить всю страну. И после первых боев они
почти полностью вырезали племя эль-уффин. Но в следующем году объединенные
арабские племена наголову разгромили это формирование колониальных войск,
численность которого к тому времени составляла 4 тыс. наемников.
Среди легионеров, принимавших участие в войнах, были выходцы чуть ли не
из всех стран. Иные попали в легион потому, что питали страсть к разного
рода авантюрам, другие же попросту оказались в безвыходном положении.

СИПАИ

Сипаи существовали в Индии до эпохи колониальных захватов. Многие
источники считали их кастой воинов, не входившей в кастовую систему страны.
Во всяком случае, они занимали особое место в феодальной иерархии Индии и
всячески его отстаивали. Они постоянно меняли хозяев в зависимости от того,
кто больше платил и нуждался в услугах. Война была ремеслом и смыслом их
полной смертельного риска жизни. Война давала им средства к существованию,
ибо, помимо солдатского жалованья, они имели еще возможность вволю грабить
побежденных, что нередко оказывалось куда прибыльнее.
Колониальные распри между англичанами и французами способствовали росту
влияния сипаев. До конца не выяснено, когда они впервые оказались втянутыми
в вооруженные столкновения между соперничающими колониальными державами, но
более важным представлялся факт, что задолго до появления французов в Индии
Ост-Индская компания широко использовала в качестве наемных солдат местных
жителей.
В этой связи "Кембриджская история Индии", в общем и целом
оправдывающая английскую колониальную политику, приводит следующие факты:
"Французская фактория Маэ была основана в 1721 году неподалеку от
британского форта Теллишери на западном побережье. В ходе вооруженных
столкновений, продолжавшихся с 1721 по 1729 год, впервые появилось слово
"сипаи" для обозначения солдат-индийцев, служивших европейцам. Это были
кондотьеры (имеются в виду командиры отрядов эпохи Венецианской республики),
далеко не всегда сохранявшие верность тем, кто их нанял. Но зато они имели
определенное представление о методах ведения войны, применявшихся
европейскими армиями".
Английские и французские колониальные войска весьма нуждались в такого
рода людях, оба соперника решили использовать в своих интересах
неисчерпаемый людской потенциал Индии и усердно принялись вербовать
наемников из местного населения. Англия, Франция, стремясь достичь военного
превосходства, не стеснялись в выборе средств. Но постепенно чаша весов
начала склоняться в сторону Англии. Французы даже представить себе не могли,
какую огромную политическую, экономическую и военную помощь может оказать
английским колониям метрополия.
За спиной британских войск стояли могущественные купцы и пайщики
Ост-Индской компании, в немалой степени определявшие общественное мнение
страны. Всегда находились депутаты парламента, члены правительства и
журналисты, готовые горой встать на защиту "заморских интересов". Англия с
каждым годом наращивалала морскую мощь и поэтому могла не только обеспечить
бесперебойную доставку подкреплений в колонии, но и одним фактом присутствия
своих кораблей обеспечить "влияние британской короны".
Укреплению ее позиций в Индии в немалой степени способствовал
постоянный рост наемных синайских частей, входивших в состав английской
колониальной армии.
В конце концов англичане, обладавшие рядом преимуществ, окончательно
вытеснили французов и изрядно приумножили число своих владений на территории
Индии. В целях захвата страны, ставшей затем основной и богатейшей колонией
Англии, колонизаторы неоднократно прибегали к вероломству и обману и
спровоцировали бесчисленное множество больших и малых войн.
Англичане создали в Индии мощную колониальную армию, в значительной
степени состоявшую из наемных сипайских частей.
Колонизаторы не желали полагаться на волю случая и с помощью разного
рода коварных методов стремились постоянно пополнять ее ряды.
Сипаи превосходно знали местность. Они не только могли провести
иноземных захватчиков в глубь страны одним лишь им ведомым путем, но и были
готовы проливать кровь во имя чужих им интересов. Наемные воины-индийцы
знали, как местная природа и климат могут отразиться на ходе боевых
действий. Их не страшили реки, ибо они точно знали, где можно перейти вброд,
где имеются мосты, а где непреодолимые препятствия. Они могли определить
местонахождение источника на расстоянии многих километров от него и
предупредить о приближении диких зверей к военному лагерю. Сипаи прекрасно
разбирались в лекарственных свойствах растений и спасали жизнь многим
английским солдатам.
Именно эти качества и побудили высших чиновников колониальной
администрации во главе с губернатором Бенгалии Р.Клайвом незамедлительно
приступить к созданию из разрозненных отрядов сипаев мощного наемного
войска.
Окрыленные достигнутыми успехами и используя широкую поддержку
Ост-Индской компании, они регулярно вербовали солдат среди местного
населения, обучали новобранцев на европейский лад и обеспечивали их
обмундированием и оружием. На первых порах все офицерские и унтер-офицерские
должности были заняты англичанами. Когда же выяснилось, что наемники гораздо
лучше защищают британские интересы в Индии и .других частях света, если ими
командуют офицеры из местных уроженцев, тогда многим сипаям пообещали
продвижение по службе. Более того, некоторые из них выслуживали себе право
на пенсию.
Это коварная тактика принесла свои плоды. Нужно отдать должное тем, кто
применял ее: им удавалось замаскировать истинную сущность колониального
наемного войска.
По мерс роста колониальных владений рос и военный потенциал
захватчиков, росло и число сипайских полков. Кроме того, англичане принялись
усердно вербовать гукхов - отличавшихся крайней воинственностью жителей
центральных и юго-западных районов Непала.
Наемные солдаты-индийцы участвовали в войнах на других континентах.
Только в период первой мировой войны индийские солдаты сражались во Франции,
Греции, Бельгии, Палестине, Египте, Судане, Иране.

(Мерке Ф. Наемники смерти. М.,1986).

АРМИЯ БАРОНА УНГЕРНА

Барон Р.Ф.Унгерн фон Штернберг являлся отпрыском древнего
прибалтийского рода, предки которого состояли членами ордена меченосцев и
участвовали в крестовых походах.
Военная карьера барона была связана с Забайкальем, куда он был послан
после февральской революции Керенским для формирования бурятских полков.
В 1920 году барон составил свою армию из монголов, китайцев, бурят и
японцев. Местом своей деятельности он избрал Монголию. Барон Унгерн выдвинул
идею воссоздания "Срединной Азиатской империи", подобной империи Чингисхана,
чей образ он избрал своим идеалом.
В предлагаемых бесхитростных воспоминаниях есаула Макесва сказана
страшная правда о гражданской войне, Сам Унгерн узнал о своем конце от ламы,
который, гадая по лопатке черной овцы, в мае 1921 года, предсказал, что жить
ему осталось 130 дней. Выданный монголами, барон был расстрелян в
Новониколаевске через 130 дней - 15 сентября того же года.
"Было начало августа 1920 года. По приказу барона Унгерна полки
Азиатской конной дивизии выступили на борьбу с красными.
В Даурии - цитадели барона - остались китайская сотня, японская сотня
капитана Судзуки и обоз. Командовал всем этим резервом знаменитый
человек-зверь подполковник Леонид Сипайлов, которому было приказано забрать
все снаряды, винтовки, патроны и с охраной идти на Акшу.
На 89 подводах везли снаряды, на 100 арбах муку. Находилась в обозе и
знаменитая "черная телега", в которую было уложено золото и масса
драгоценнейших подарков для монгольских князей: вазы, трубки, статуи.
Китайская сотня шла впереди обоза верстах в четырех, японская позади,
при транспорте. Так было лучше, ибо верность китайцев была шаткая. Вскоре
приехал командир китайской сотни подпоручик Гущин и доложил Сипайлову, что у
него в сотне что-то неладное: видимо, китайцы хотят поднять восстание и
захватить "черную телегу".
В три часа ночи поднялась тревога. Со стороны китайского бивуака
слышалась стрельба. Трем офицерам и одному солдату, конвоировавшим "черную
телегу", было приказано немедленно уезжать в степь; остановиться на первой
заимке и ждать приказаний. Русские и баргуты заняли позицию, и не прошло и
десяти минут, как через табор промчались конные. Это были китайцы. По ним
открыли огонь, но они скрылись в ночной темноте.
Решили ждать рассвета и только тогда начать наступление. Рассвело. С
громким "ура" бросились в китайскую лощину. Лагерь китайцев представлял
страшную картину: офицерская палатка свалена, Гущин мертв, рядом с ним,
уткнувшись лицом в землю, лежал его прапорщик Кадышевский. Этот был ужасен.
В него в упор всадили несколько пуль, и внутренности несчастного расползлись
по земле во все стороны. Тут же лежали зверски убитые русские солдаты и один
бурят.
Вырыли братскую могилу, прочли над погибшими молитву и похоронили.
Стали искать знаменитую "черную телегу". Нашли случайно. Вскоре транспорт
двинулся в Кыру, где находился Унгерн. О восстании он знал уже от бурят.
На вес золота ценилась в отряде мука, так как доставляли ее с большим
трудностями и громадными расходами. В этот раз, переправляясь через какую-то
речку, всю муку подмочили. Барон озверел. Орал на свой штаб, а потом
приказал: "За подмоченную муку чиновника, отвечавшего за доставку, пороть, а
потом утопить в этой же реке". Несчастного выпороли и утопили.
Унгерновский кошмар начинался в новой обстановке.
Дивизия выступила на Керулин. Керулин - глубокая речка, впадающая в
озеро Долай-нор. Здесь остановились на зимовку и построили зимний бивуак.
Все раненые, обмороженные и женщины находились отдельно от дивизии.
База для них была построена в 200 верстах от Хайлара, и комендантом ее был
назначен прапорщик Чернов, бывший начальник полиции одного из городов
Западной Сибири. Это был красавец мужчина и человек крутого нрава. Трагедия
началась в обозе. Из Урги, Троицкосаввска и других пунктов на Керулин
ежедневно прибывали офицеры, их жены, семьи, шли штатские и военные. Военные
зачислялись в дивизию, семьи отправлялись в обоз.
Однажды в лагерь приехал с женой статский советник Голубев. Жена у него
была замечательная красавица, а сам он человек с большим самомнением и
авторитетом. Унгерн принял его. вежливо, беседовал с ним. Голубев, не
знавший баронского характера, решил воспользоваться случаем и стал давать
советы политического и иного рода. Барон долго крепился, потом не выдержал и
приказал Голубева выпороть: "Он из интендантства, а следовательно,
мошенник". Голубева повели на истязание. Жена, взволнованная и возмущенная,
влетела к Унгерну в палатку, и... ее барон приказал тоже выпороть.
Несчастную женщину после этого отправили в обоз, а мужа назначили рядовым в
полк.
В обозе женщина вылечилась, и за ней стал ухаживать комендант. По
правде, они были великолепной парой. Оба красивые, статные. Кончилось тем,
что г-жа Голубева переселилась в юрту Чернова.
Барону об этом донесли, но он промолчал и лишь усиленно наблюдал, что
будет дальше.
Чернов по натуре был человек жестокий и самодур. Он не терпел
возражений и на этой почве расстрелял двух казаков. Унгерну донесли. Было
произведено негласное дознание, из которого барон узнал, что в поощрении
самодурства виновна г-жа Голубева. Чернов был вызван в дивизию. Он приехал,
но барона не было. Я устроил его у себя в палатке и так как не знал, в чем
дело, то пошел доложить о приезде прапорщика генералу Резухину. "На лед эту
сволочь!" - приказал генерал, а сам отправил конного к барону.
Унгерн прислал Бурдуковского с приказом: "Выпороть Чернова и сжечь
живьем".
Среди лагеря рос огромный столетний дуб. Его ветви широко расстилались
над землей, и этот дуб стал участником страшного дела. Вокруг него разложили
громадные кучи хвороста, обильно полили "ханою" и стали ждать. В это время
вблизи совершалась жестокая экзекуция. Чернову дали 200 бамбуков, тело его
превратилось в кровавые лоскутья. Голого привели к дубу. Привязали и
подожгли хворост. Защелкали сухие ветки, и огненное пламя высоко взметнулось
к вершине. На казнь пришла смотреть вся дивизия, но через несколько минут
почта все ушли. Жгутовые нервы унгерновцев не выдержали страшной картины.
Было жутко и противно за человека, за его дела и ум. Около места казни
остались немногие. Среди них: торжествующий "квазимодо" Бурдуковский,
ротмистр Забиякин и хорунжий Мухаметжанов - личные враги сжигаемого.
Испытывая жесточайшие муки, Чернов не произносил ни одного слова, и ни
одного стона не вырвалось у него из груди. Но когда огненные языки стали
лизать туловище, а кожа на ногах завернулась, как завертывается подошва,
брошенная в огонь, и сало полилось и зашипело на ветках, несчастный поднял
голову, вперил страшный, жуткий взгляд в нескольких зрителей человеческих
мук, людей-садистов, отыскал среди них Мухаметджанова, выпрямился и через
весь костер, с вышины, плюнул хорунжему в лицо. После этого сжигаемый вперил
свой взгляд в ротмистра Забиякина, долго смотрел на него и потом бросил: "А
за тобой, Забиякин, я сам приду с того света и там создам такой эскадрон,
что самому барону страшно будет". После этого силы оставили его, голова
опустилась, и он, по-видимому, впал в беспамятство.
Скоро веревки перегорели, и труп несчастного упал в костер. Он
обуглился, а волосы на голове превратились в курчавый и черного пепла
барашек. Труп Чернова выбросили в овраг.
После страшной казни прапорщика Чернова прошло несколько дней. Барон
был уверен, что в расстреле казаков принимала косвенное участие г-жа
Голубева, и приказал вызвать ее из обоза в дивизию. Г-жа Голубева приехала.
Эта отважная женщина-красавица не льстила себя надеждой на что-либо хорошее,
но из чувства гордости и женского достоинства приехала на казнь. Барон
приказал поместить ее в юрту к японцам. Те были ошеломлены, поражены ее
красотой, и любезность их была бесконечной. Прошло часа два, Барон вызвал к
себе мужа Голубевой и сказал ему: "Ваша жена ведет себя неприлично. Вы
должны наказать ее" "Как наказать, ваше превосходительство?". - "Дадите ей
50 бамбуков". Голубев замер, а барон обратился к адъютанту: "Ты будешь
наблюдать, и если муж плохо будет наказывать свою жену, повесить их обоих.
Понял? Идите". Голубев шел пошатываясь. Потом остановился и говорит: "Есаул!
Мы были с вами в хороших отношениях. Помогите мне. Дайте револьвер, и я
сейчас же застрелюсь". "Бросьте говорить глупости. За эти ваши слова и меня
барон повесит", - ответил я. Описывать жестокую картину экзекуции не стоит,
она жутка, безнравственна, но несчастная женщина выдержала наказание без
стона и мольбы. Молча встала и пошатываясь пошла в поле. Потрясенный
зрелищем адъютант приказал вестовому взять ее под руку, а сам с докладом
отправился к барону: "Ваше приказание выполнено!". "Хорошо, послать ее на
лед, пусть там еще походит", - сказал он. "Ваше превосходительство, да она и
так еле жива". - "Молчать и исполнять то, что я говорю. Не сдохнет!"
Адъютант понуро зашагал к жертве: "Слушайте, мадам, меня вы простите, но что
я могу поделать, когда каждую минуту жду вашей же участи. Барон приказал вам
идти на лед". Женщина молча пошла к реке. Дошла до середины, зашаталась и
упала. Адъютант уговаривал ее встать: "Мадам, продержитесь еще немного. Вы
же замерзнете". Но женщина не подымалась, и офицер бросился к барону: "Ваше
превосходительство, она стоять не может. Замерзнет еще". - "Ну, ты раскис от
юбки. Скажи ей, что если она не будет ходить, то еще 25 бамбуков получит.
Ну, марш, юбочный угодник!"
Женщина, шатаясь, ходила по льду, а адъютант стоял на берегу и смотрел.
Его нервы, привыкшие ко всему, не выдерживали картины истязания женщины,
прошел час, и из юрты Унгерна послышался крик: "Есаул!". Я бросился на зов.
"Ну как она? Ходит?". - "Так точно!". - "Ну черт с ней. Еще замерзнет.
Прикажи ей выйти на берег. Набрать хворосту и разжечь костер". Я быстро
вышел, крикнул своего вестового и приказал ему набрать сухих дров, разжечь
огонь, предупредив его делать это так, чтобы барон не знал. Вестовой
бросился в лес и скоро натащил оттуда хворосту на пять ночей. Среди темной
ночи пылал огромнейший костер, а около костра видна была одинокая фигура
женщины. Прошла ночь. Утром барон вызвал адъютанта, расспросил, как
наказываемая женщина: "Голубеву я назначаю сестрой милосердия в госпиталь.
Пусть старательным уходом за ранеными заглаживает свое преступление и пусть
туда идет пешком".
Госпиталем заведовал Сипайлов. И только страх перед наказанием барона
спас бедную женщину от притязаний этого монстра.
С врагами Унгерн расправлялся жестоко и своих подчиненных не щадил. В
этом правой незаменимой рукой барона был знаменитый человек-зверь, садист
Л.Сипайлов, которого вся дивизия именовала Макарка-душегуб.
В нем совместилось все темное, что есть в человеке: садизм, ложь,
зверство и клевета, человеконенавистничество и лесть, вопиющая подлость и
хитрость, кровожадность и трусость. Сгорбленная маленькая фигура, издающая
ехидное хихиканье, наводила на окружающих ужас.
В Урге барон назначил его полицмейстером, и этот полицмейстер оставил
после себя длинный кровавый след. Помощником полицмейстера был я, адъютантом
Сипайлова - поручик Жданов, человек сипайловского стиля, делопроизводителем
чиновник Панков - смиренный и молчаливый парень, палачами и опричниками были
Герман Богданов, солдат, без трех пальцев на правой руке, Сергей Пашков, он
же Смирнов - специалист по удушению. И Новиков. Это была сипайловская
гвардия, которую видавшая виды дивизия боялась и сторонилась.
При занятии Урги всех коммунистов передушили и кончили всех евреев. Но
десять евреев избежали расправы, укрывшись в доме одного монгольского князя.
Дом пользовался неприкосновенностью. Но Сипайлов не унывал и учредил за ним
наблюдение. Около дома беспрерывно дежурили сипайловские опричники.
Макарка-душегуб в конце концов добился своего: несчастных схватили и
задушили.
Но на кровавом фоне фигурами мучеников были не одни евреи - на
унгерновский эшафот часто всходили и его близкие подчиненные.
Я получил у Унгерна разрешение отпраздновать новоселье, позвал в гости
офицеров и знакомых горожан. Неожиданно дверь комнаты резко распахнулась и
на пороге показалась ехидная, хихикающая, сгорбленная фигура
Макарки-душегуба. Он не был гостем, гак как офицеры избегали его
присутствия, а потому его появление произвело на всех жуткое впечатление.
"Есаула Макеева срочно к начальству дивизии..." - забормотал он. "Зачем?" -
спросил я. "Не знаю, цветик мой, не знаю", - снова забормотал Сипайлов,
ехидно посмотрел на всех и торжественно удалился. Настроение у всех упало. В
12 часов ночи вызов не предвещал ничего хорошего. Хотя дамы и уговаривали
меня немедленно бежать из Урги, но я взял два револьвера и помчался к
Унгерну. Барон кричал на Сипайлова, потом ударил его по лицу, выгнал, а
потом резко спросил меня: "Лауренца знаешь?". - "Так точно, знаю". - "Его
сейчас же кончить. Сам кончи, а то эта сволочь Бурдуковский еще будет над
ним издеваться. Ну, иди!"
Подполковник Лауренц, преданный слуга Унгерна, сидел на гауптвахте. С
тяжелым сердцем вошел я к нему. Он еще спал. Я разбудил его и сказал: "Вас
требует Унгерн. Но он приказал вам связать руки, так как боится, что вы
можете броситься на него".
Лауренц быстро вскочил с нар, вытянулся и бросил: "Не узнаю барона, Ну
что же, вяжите". По дороге Лауренц спросил: "Вы меня везете кончать?" "Так
точно, г-н подполковник", - едва слышно промолвил я.
Ночь была бешеная. Крутил ветер, было темно, как в могиле, и зловеще
заливались за городом собаки.
Выехали за город. Кучер повернулся и сказал: "Прикажете остановиться,
г-н есаул?" - "Да". Лауренц сошел с коляски и спросил: "Вы меня рубить
будете или стрелять?". В ответ на это я дрожащей рукой направил револьвер в
голову подполковника и выстрелил. Несчастный упал и простонал: "Какой вы
плохой стрелок, добивайте же скорее, ради Бога!" Меня трясла лихорадка, я
снова выстрелил и снова не добил. "Не мучайте, убивайте же!" - стонал
расстреливаемый. А я палил в него и не мог попасть в голову. Очумелый от
ужаса кучер соскочил с коляски, подбежал к извивавшемуся на земле Лауренцу,
приставил к его голове револьвер и выстрелил. Подполковник замер. Я вскочил
в коляску и сумасшедим голосом заорал: "Скорей, скорей, в город, в город!".
Лошади помчались от страшного места. Остервенело выли собаки.
Как-то вечером Сипайлов пригласил к себе на ужин монгольского военного
министра Ваську Чжан-Балона, бывшего старшего унгерновского пастуха, меня,
Парыгина и ротмистра Исака. Сипайлов жил в верхнем этаже большого барского
дома, а в нижнем этаже у него жила захваченная заложница - еврейка, и
горничная - миловидная, лет двадцати четырех казачка, родственница атамана
Семенова. После взятия бароном Урги она обшивала всех офицеров, пока ее не
забрал к себе Сипайлов.
У Сипайлова был накрыт роскошный стол. Подавала казачка Дуся, мило всем
улыбалась, а когда Сипайлов и офицеры разошлись от выпитого, стали петь и
танцевать, Дуся весело подхватывала знакомые напевы, щеки ее покрывались
густым румянцем, и она, спохватившись, быстро убегала. Сипайлов был в ударе.
Пел, плясал, беспрерывно всех угощал и казался таким милым и приветливым
хозяином, что даже забывалось, кто он. Вскоре перешли к ликерам и кофе.
Началась мирная беседа, во время которой Сипайлов часто отлучался. Наконец
он вошел в комнату с веселым и торжественным видом, потирая руки и по-своему
мерзко хихикая, важно сказал: "Господа, я вам приготовил подарок в честь
посещения моего дома. Идемте!". И он повел гостей к себе в спальню, показал
на мешок, лежащий в углу комнаты. Гости недоумевали, а один из них развернул
мешок. В нем была задушенная Дуся. Кошмар, который никто не ожидал и не мог
себе представить. Хмель из голов сипайловских гостей мгновенно испарился, и
они бросились из дома "милого хозяина". Вслед им неслось ехидное хихиканье
Макарки-душегуба.
В один ясный, солнечный майский день барон Унгерн решил кончить мирное
житье и выступить на красный Троицкосавск. На одном из привалов в дивизию
прискакал прапорщик татарской сотни Вллишев, который доложил Унгерну, что
его разъезд задержал караван из 18 верблюдов с русской охраной. Это был
караван с золотом, который адмирал Колчак послал в полосу отчуждения в
г.Харбин, в Русско-Азиатский банк Барон немедленно вызвал меня: "Возьмешь
двадцать бурят, примешь от Валишева караван. Когда он придет сюда с
верблюдами, разъезд отошлешь, а сам зароешь ящики с "патронами".
Скоро подошел караван, и Валишев с разъездом быстро поскакал догонять
дивизию. Ящики сгрузили. Они были в банковской упаковке, с печатями. Когда
же один ящик упал на камни и разбился, в нем оказался мешок с золотом. У
бурят глаза заблестели, но мысли взять ни у кого не было. Стpax перед
бароном был сильнее. Золото зарыли в небольшом ущелье.
Вскоре на взмыленных лошадях прискакал Бурдуковский с конвоем. У меня
дрогнуло сердце. Этот унгерновский "квазимодо" всегда появлялся как вестник
зла и темного ужаса: "Есаул, немедленно к начальнику дивизии, а буряты
останутся со мной". Я быстро уехал, а Бурдуковский обезоружил бурят, отвел
их версты на две в сторону и расстрелял.
Ночь была темная, дождливая и ветреная. Дивизия не могла разжечь
костров, мокла и дрожала от холода. Барон уже получил вести о поражении
монголов и ходил по лагерю злой, как потревоженный сатана. В лагерь
прискакали раненые монголы, и один из них случайно попался на глаза Унгерну.
"Ты чего?" - спросил барон. "Та ваше благородие, та я это ранен". - "Ну, так
иди к доктору". "Та это он не хочет меня перевязку делать". "Что? - заорал
барон. - Доктора Клингеберга ко мне!". Прекрасный хирург Клингеберг,
создавший в Урге образцовый госпиталь, доктор, у которого за это время не
было ни одной смерти, вскоре явился к барону. "Ты, мерзавец, почему не
лечишь раненых?" - закричал Упгерн, не выслушав объяснений, ударил ташуром
по голове бедного доктора. Доктор упал, тогда барон стал его бить ногами и
ташуром, пока несчастный не впал в бессознательное состояние. Унгерн быстро
ушел в палатку, а Клингеберга унесли на перевязочный пункт. Дивизия мрачно
молчала, о состоянии доктора в эту ночь никто не говорил. Только наутро к
Унгерну пришла сестра милосердия и сказала: "Разрешите эвакуировать
доктора?". "Почему?" - резко спросил барон. "Вы ему вчера переломали ногу, и
его положение очень серьезно", - со страхом объяснила сестра. "Хорошо.
Отправьте его в Ургу и сами поезжайте с ним", - коротко бросил Унгерн.
Дивизия переменным аллюром пошла к реке Селенге на соединение с
генералом Резухиным. За один переход до реки вперед выехали квартирьеры и с
ними комендант бригады и я. Ехали быстро, погода была чудесной, из лощин
тянуло живительной прохладой, и офицеры вели разговор о том, что теперь
будет делать барон, как наказывать провинившихся?
В Урге он сажал на крыши, в Забайкалье на лед, в пустыне Гоби ставил
виновных на тысячу шагов от лагеря, гауптвахты нет... Офицеры смеялись и
говорили, что в нынешней обстановке Унгерн ничего не выдумает.
Но он выдумал.
Квартирьеры прибыли на место, разбили бивуак и стали ждать дивизию. На
другой стороне был виден лагерь Резухина, который уже перекинул через реку
пешеходный мостик. Настроение было у квартирьеров чудесное, пахло сосной,
ароматом цветов, но после разбивки лагеря с предгорий потянул легкий
ветерок, по всему бивуаку распространился тяжелый запах: что-то гнило.
Начались поиски, и скоро нашли на участке павшую корову. Лопат не было, и
стали ждать прихода с дивизией обоза. Мрачный и злой подъехал Унгерн.
Понюхал воздух и заорал: "Дежурного офицера!" Беда началась, и у меня
защемило сердце. Офицер подскочил к Ун-герну. "Вонь!" - снова заорал барон.
Офицер молчал. "Бурятов ко мне!" - закричал тот. Явились буряты. "Выпороть!
25!" - приказал Унгерн, и не успел бедный дежурный опомниться, как ему уже
всыпали 25 ташуров. И только когда он встал, то сказал барону: "Ваше
превосходительство, я не виноват. Старшим был комендант бригады". "Есаула
Макеева к начальнику дивизии!" - понеслось по лагерю. У меня замерла душа. Я
быстро надел мокрые сапоги и пошел к Унгерну. "Заразу разводишь! Понятия о
санитарии не имеешь!" - уже кричал барон. "Ваше превосходительство, корова
павшая. Ее. зарывают..." - "Молчать!" И барон заметался, не зная, как
наказать дерзкого. И вдруг крикнул: "Марш на куст!"
Около палатки барона шагах в десяти стояло дерево, ветви которого были
от земли не менее чем на сажени на полторы. Я бросился к нему, стал быстро
взбираться на дерево, скользил обратно, падал и снова начинал взбираться.
"Если ты сейчас же не залезешь, я пристрелю тебя, как котенка!" -
грозно сказал барон. Наконец я забрался почти на самую вершину, где ветви
были тонкие и сгибались под тяжестью.
Вскоре на соседних деревьях оказались еще несколько офицеров - весь
штаб Унгерна. Прошел час, два, наступил вечер, в лагере сыграли "зорю",
отвели поверку, и бивуак постепенно стал затихать. Штаб же продолжал сидеть
на кустах и ждать освобождения.
Наконец Унгерн вышел из палатки: "Макеев!". - "Я, ваше
превосходительство!". - "Слезай, и иди спать". Я сорвался с дерева и упал.
"Ты ушибся?" - спросил барон.
"Не извольте беспокоиться!" - мрачно ответил я и быстро пошел от
дерева. Остальные же просидели до обеда следующего дня.
В гористой местности, у холодного ручья, на широкой зеленой долине
доживала последние часы знаменитая Азиатская конная дивизия барона Унгерна.
Настроение у всех было подавленное.
Экзекуции над офицерами стали эпидемическим явлением. Унгерна боялись,
как сатаны. Он стал зол, смотрел на всех зверем, и говорить с ним было
опасно. Каждую минуту вместо ответа можно было получить в голову ташур или
быть тут же выпоротым. Уже стали поговаривать, что барон потому зверствует,
что хочет перейти к красным. Дивизию одолевали самые мрачные фантазии. И
тогда офицеры создали секретное совещание и решили арестовать Унгерна.
Гордый и властный человек, барон, вероятно, переживал душевную бурю...
Его предали. Его дивизия открыла по нему, своему начальнику, огонь. Его,
жестоко боровшегося с красными, оставили одного в красном кольце, под
угрозой винтовок своих и мучительной смерти от советских... Барон метался,
как дикий затравленный зверь... И даже монголы, считавшие его своим богом,
поняли, что он принесет им в дальнейшем гибель. В одно мгновение они
скрутили ему верешслми руки и ноги, и отдавая, поверженному "богу" поклоны,
бесшумно исчезли.
Солнце перевалило за полдень, и издалека послышались звончатые звуки
копыт... Кто это? Свои или чужие? Это были красные. Войдя в палатку, они
увидели связанного человека, голова которого была закутана старым
монгольским тарлыком. Сорвали тарлык и отшатнулись.
На них смотрело помятое красное лицо с рыжими усами и небритым
подбородком. Взгляд человека был темный, как жуткая ночь, и страшен, как
взор помешанного. На плечах виднелись старые помятые генеральские погоны, а
на груди поблескивал Георгиевский крест..."

(Михайлов О. Даурский барон. Совершенно секретно, N12,1992)

15 сентября 1921 года в Новониколаевске (Новосибирске) состоялось
открытое судебное заседание Чрезвычайного революционного трибунала по делу
барона Унгерна.
Унгерн был приговорен к смерти и казнен в Новониколаевске.