Ивин А. Философия истории

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 4
КОЛЛЕКТИВИСТИЧЕСКОЕ (ЗАКРЫТОЕ) ОБЩЕСТВО

Цель коллективистического общества

Самым общим образом цель коллективистического общества можно определить как приведение "низа" жесткой структуры, т.е. реально существующего общества, в максимальное соответствие с ее "верхом", переустройство земного, нынешнего мира в соответствии с представлениями о небесном или будущем мире. Поскольку второй мир кардинально отличается от первого, эта цель является чрезвычайно радикальной. Со стороны она представляется утопией или мифом, призванным лишь объединять общество, но не подлежащей реализации. Но самому коллективистическому обществу его цель кажется вполне реалистичной.

Основной целью средневекового общества являлась подготовка каждого индивида и общества в целом к предстоящей небесной жизни. Цель коммунизма - построение будущего коммунистического общества, способного ввести в действие принцип "от каждого - по способностям, каждому - по потребностям". Цель национал-социализма - создание расово чистого общества, обладающего достаточным потенциалом для неограниченного во времени существования. Если средневековое общество, являвшееся религиозным, помещает свой рай на небесах, то тоталитарное, атеистическое по своей природе общество переносит свой рай на землю и размещает его в достаточно близком, обозримом будущем.

Характерно, что, несмотря на всю важность той цели, которую ставит перед собой коллективистическое общество, описывается она им весьма неконкретно. Она сияет вдали как звезда, о которой можно сказать лишь одно - она излучает свет.

"При описании рая фантазия наших (средневековых) авторов (как и мастеров, украшавших храмы) оказывается куда бледнее, чем при изображении адских мук, - констатирует А.Я. Гуревич. - Святой Сальвий заболел и испустил дух. В этот момент его келья осветилась ярким светом и содрогнулась. Монахи стали готовить тело святого к погребению и молиться, но наутро он воскрес и обратился к Богу с сетованиями на то, что тот возвратил его с небес в сей несчастный мир. Он поведал монахам, что после его кончины ангелы вознесли его на небо, так что под ногами своими видел он не только сию печальную

253

землю, но даже солнце и луну, облака и звезды. Через сияющую дверь его ввели в некую палату, пол которой блистал, как золото и серебро, и была та палата величины неизъяснимой, а свет в ней был несказанный; находилось в ней такое множество людей обоего пола, что охватить их взором невозможно. Ангелы проложили Сальвию путь к месту, где висело облако, сияющее ярче света, и из облака раздался голос, "как шум вод многих". Сальвия приветствовали мужи в священнических и мирских одеждах, то были святые и мученики. На Сальвия низошел аромат неслыханной сладости, так что более ему не хотелось ни есть, ни пить. И он услышал глас: "Этот возвратится в мир, ибо необходим он нашей церкви". Глас был слышен, хотя говорившего нельзя было увидеть. Сальвий пал ниц, говоря, что после всего увиденного и услышанного на небесах вынужден возвратиться на землю, и моля творца позволить ему остаться вблизи него, но тот же голос приказал ему идти с миром, обещая, что он еще будет в этом месте. Тех, кому этот рассказ может показаться неправдоподобным, Григорий Турский заверяет: он слышал его из собственных уст Сальвия" [1].

Описание рая является бледным, вероятно, потому, что описать его человеческими средствами, как признают средневековые авторы, невозможно.

В раю кто-то бывал и возвращался назад, в коммунистическом обществе не жил никто. Наверное поэтому описания коммунизма, земного рая, еще менее выразительны, чем описания небесного рая. Н.Г. Чернышевский изображал города будущего с колоннами из алюминия и мраморными полами, на которых спят почему-то вповалку люди будущего. Маркс категорически отказывался серьезно говорить о коммунизме, ссылаясь на то, что коммунистический человек будет не глупее нас и сумеет сам устроить свою жизнь. Однако в молодости Маркс рисовал причудливые картинки из жизни будущего общества, где с утра человек охотится, затем ловит рыбу, позднее занимается литературной критикой, а иногда, по настроению, заходит в какой-нибудь цех и производит что-нибудь общественно полезное . То, что в индустриальном обществе труд чрезвычайно разделен и не терпит любительства, в этих описаниях как-то не учитывалось. Марксу и Энгельсу было ясно одно - при коммунизме богатства будут изливаться непрерывным потоком. Что касается источника этого потока, о нем говорилось весьма гуманно. Ленин в начале 20-х гг. был убежден, что через пятнадцать лет наступит социализм, а затем, но мере электрификации всей страны, и коммунизм, и призывал молодежь учиться жить в обществе будущего. Но чем можно будет заняться в этом обществе, где даже вместо старого Большого театра будет новая большая коммунистическая агитбригада, Ленин не уточнял. Наброски будущего общества, которые давал Гитлер, тоже не отличались точностью и конкретностью. Гитлер был одержим традиционным для немецких политиков подходом: внешняя политика несравненно важнее внутренней. Его не интересовали ни конституционные, ни правовые, ни экономические, ни социальные проблемы сами по себе. Даже государство считалось им только средством в политической игре: "Государство - это всего лишь путь к цели. Его цель и назначение - обеспечить существование расы. ...Государство - только сосуд, а раса - содержание этого сосуда" [3].

1 Гуревич А.Я. Проблемы средневековой народной культуры. С. 193.
2 См.: Маркс К., Энгельс Ф.Соч. Т. 3. С. 32.
3 Цит по: Буллок А. Гитлер и Сталин. Жизнь и власть. Смоленск. 1994. Т. 1. С. 177.

Гитлеру казалось, что стоит только произнести слово "раса", которое он так и не сумел определить, как все встанет на свои места и не потребует никаких разъяснений.

О последней Программе КПСС, принятой в 1961 г. и обещавшей, что уже живущее поколение советских людей будет жить при коммунизме, П. Вайль и А. Генис пишут: "Надо отдавать себе отчет в том, что никто не заблуждался насчет построения коммунизма в 20 лет. Любой мог выглянуть в окно и убедиться в том, что пока все на месте: разбитая

254

мостовая, очередь за картошкой, алкаши у пивной. И даже ортодокс понимал, что пейзаж не изменится радикально за два десятилетия. Но Программа и не была рассчитана на выглядывание из окна и вообще на соотнесение теории с практикой. В ней отсутствует научная система изложения, предполагающая вслед за построением теории стадию эксперимента. Текст Программы наукообразен - и только. При этом философские, политические, социологические термины и тезисы с поэтической прихотливостью переплетаются, образуя художественное единство. Сюжет Программы построен как в криминальном романе, когда читатель К концу книги и сам уже понимает, кто есть кто, но все же вздрагивает на последнем абзаце, в сладостном восторге убеждаясь в правильности догадки..." [1]. Положения Программы, намечавшей основные цели коммунистического общества, апеллировали больше к эмоциям, чем к разуму, они не доказывались, а провозглашались. Когда-то К. Каутский грустил о временах, "когда каждый социалист был поэтом и каждый поэт - социалистом" [2]. Программа партии наглядно показала, что эти времена вовсе не ушли в прошлое: в формулируемом ею социальном "мифе" коммунизм и поэзия переплетаются самым тесным образом. В конкретные цифры Программы никто не верил. Но этого и не требовалось по законам художественного текста. Зато каждый нашел в Программе то, что хотел. "Целью она провозглашала строительство коммунизма - т.е. общества, смыслом которого является творческое преобразование мира. Многозначность этой цели только увеличивала ее привлекательность... Знакомые по романам утопистов и политинформациям идеи обретали реальность, когда любой желающий принимался за трактовку путей к светлой цели" [3]. Художники-модернисты видели в Программе разрешение свободы творчества; академисты и консерваторы - отвержение антигуманистических тенденций в искусстве. Молодые прозаики взяли на вооружение пристальное внимание к духовному миру человека; столпы соцреализма - укрепление незыблемых догм. Перед любителями рок-н-ролла открывались государственные границы; перед приверженцами русской народной музыки - бездны патриотизма. Руководители нового типа находили в Программе простор для инициативы; сталинские директора - призывы к усилению дисциплины. Аграрии-западники узрели зарю прогрессивного землепользования; сторонники колхозного строя - дальнейшее обобществление земли. "И все хотели перегнать Америку по мясу, молоку и прогрессу на душу населения: "Держись, корова, из штата Айова!" [4].

1 Вайль П., Генис А. 60-е. Мир советского человека. М., 1996. С. 16.
2 Цит. по: Ленин ВИ. Полн. собр. соч. Т. 1. С. 271.
3 Вайль П., Генис А. Указ. соч. С. 13.
4 Там же. С. 14.

255

Примечательно, что в том же номере газеты "Правда", где был напечатан текст Программы КПСС, сообщалось о выходе в свет очередного, 22-го тома Полного собрания сочинений В.И. Ленина. Именно в этом томе содержатся слова вождя: "Утопия... есть такого рода пожелание, которое осуществить никак нельзя, ни теперь, ни впоследствии" [1].

1 Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 22. С.271.
2 Кнабе Г.С. Римский миф и римская история // Жизнь мифа в античности. Ч. 1. М., 1985. С. 245-246.

Огромная мобилизующая сила той цели, которую ставит перед собой коллективистическое общество и которая приводит в движение миллионы людей и, несмотря на ее неясность, заставляет их переносить страдания и причинять страдания другим, не нашла пока удовлетворительного объяснения. Эта цель не является каким-то конкретным планом или хотя бы наброском плана, она, скорее, только мечта о будущем мире. "Основная книга", в которой она излагается и как-то обосновывается, почти не читается. И тем не менее эта мечта, попав в благоприятную среду, порождает массовое энтузиастическое движение, способное до основания разрушить старый, веками складывавшийся мир и начать строить новый мир.

О доктринах, являющихся инструментом воздействия на жизнь целого общества, Платон говорит как о "благородной лжи", Сорель - как о "мифах", но это не объяснение.

Доктрины коллективистических обществ действительно напоминают архаические мифы - повествования о деяниях богов и героев, опирающиеся на фантастические представления о мире, об управляющих им богах и духах. Г.С. Кнабе так характеризует миф, являвшийся, по его мнению, образцом античности, ее идеологией: "...Он противоречит непосредственным данным эмпирической действительности; носит идеализированный характер; опирается не на критический анализ, а скорее на внутреннюю потребность, убеждение и веру; представляет собой пластический и во многом художественный образ; живет в неподвижном, так называемом мифологическом времени" [2]. Эта характеристика во многом приложима и к современным коллективистическим "социальным мифам", хотя последние и пытаются оставаться в известном согласии с эмпирическими данными и претендуют на то, чтобы казаться не художественным вымыслом, а результатом критического, возможно, даже научного анализа. В "социальных мифах" присутствуют многие конкретные структуры и темы, составляющие поэтику архаического мифа: мотивы "битвы", "саморазрушения", "трудной задачи и преодоления недостачи", "отравленной удачи", "скрытого блаженства" и т.д. Неоправданно было бы, однако, усматривать тесное родство между архаическим миром и современным "социальным мифом", разделенными тысячелетиями, или усматривать архаические элементы в современном мышлении. Коллективистическое сознание - и древнее, и современное - тяготеет к постановке перед обществом утопической, недостижимой цели. В результате описание перипетий движения к этой цели оказывается для стороннего слушателя напоминающим сказку.

256

Ф.А. Хайек обращает внимание на довольно случайный характер создания "мифа" в обществе с централизованной плановой экономикой и единой системой ценностей: "...Хотя тот, кто принимает решения, может руководствоваться при этом всего лишь собственными предрассудками, какой-то общий принцип здесь все же должен быть публично заявлен, ибо люди должны не просто пассивно подчиняться проводимой политике, а активно ее поддерживать" [1]. Этому "общему принципу" надо придать убедительную, рациональную форму, способную привлечь как можно больше людей. "Для этой цели формулируются суждения, связывающие между собой определенные факты, т.е. создаются специальные теории, которые становятся затем составной частью идеологической доктрины. Этот процесс создания "мифа", оправдывающего действия властей, не обязательно является сознательным. Лидер тоталитарного общества может руководствоваться просто инстинктивной ненавистью к существующему порядку вещей и желанием создать новый иерархический порядок, соответствующий его представлениям о справедливости. Он может, к примеру, просто не любить евреев, которые выглядят такими преуспевающими в мире, где для него самого не нашлось подходящего места, и, с другой стороны, восхищаться стройными белокурыми людьми, так напоминающими героев романов, читанных им в юные годы. Поэтому он охотно принимает теории, подводящие рациональную базу под предрассудки, в которых он, впрочем, не одинок. Так псевдонаучная теория становится частью официальной идеологии, направляющей в той или иной мере действия многих и многих людей" [2]. Однако случайность возникновения "мифа" и известная необязательность его содержания и обоснования не должны переоцениваться. "Миф" вызревает в толще самой народной жизни, и дело случая, кто именно придаст ему форму "общего принципа". Главное, чтобы "миф" явился такой формой теоретической интерпретации фактов, которая оправдывала бы априорные мнения или предрассудки, воплощала и обосновывала бы стихийно сложившееся и уже вызревшее представление о новой справедливости, требующей своего воплощения в жизнь. В средневековом обществе "миф" мог говорить только о совершенном небесном, но никак не о земном мире. В Новое время в индустриальном обществе сложилась идея о перенесении будущего рая с небес на землю. В XX в. "миф" мог основываться только на идее социализма, как в "учении о коммунизме", или на идее национализма, или на соединении этих двух идей, как в доктрине национал-социализма. В некотором глубинном смысле "миф" вовсе не случаен и его содержание во многом предопределено.

1 Хайек Ф.А. Дорога к рабству // Вопросы философии. 1990. № 12. С. 105.
2 Там же.

257

Иногда значение "социального мифа", представляющего собой ядро разумной части "верха" жесткой коллективистической структуры, недооценивается. В этом случае на первый план выходит чувственная составляющая "верха". "Если мы желаем понять глубокое влияние современного социализма, - пишет Г. Лебон, - то не нужно изучать его догмы. Исследуя причины его успеха, приходишь к заключению, что последний совсем не зависит от теорий, которые проповедуют эти догмы, и от внушаемых ими отрицаний. Подобно религиям, приемы которых социализм все более и более стремится усвоить, он распространяется отнюдь не доводами разума, а совсем иначе. Являясь очень слабым, когда пытается спорить и опираться на экономические соображения, он становится, напротив, очень сильным, когда остается в области уверений, мечтаний и химерических обещаний. Он был бы даже еще страшнее, если бы не выходил из этой области. Благодаря его обещаниям возрождения, благодаря надежде, зажигаемой им у всех обездоленных, социализм начинает представлять собой гораздо более религиозное верование, чем доктрину. А великая сила верований, когда они стремятся облечься в религиозную форму... состоит в том, что распространение их не зависит от той доли истины или заблуждения, какую они могут в себе содержать. Лишь только верование запало в души, нелепость его не обнаруживается более, ум уже не касается его. Одно лишь время может ослабить его" [1]. Подобное сближение социализма с религиозными верованиями поверхностно, оно очевидным образом основывается на противопоставлении разумной (теоретической) и чувственной составляющих социалистического "мифа" и преувеличении значения последней.

Можно отметить, что время реальной истории и время в "совершенном мире" являются во многом разными. Жизнь в небесном раю протекает вообще вне времени, мера ей - вечность. В тоталитарных "мифах" поступь истории, приносящей серьезные перемены, измеряется десятилетиями, в крайнем случае - столетиями. Коммунистическое же общество будущего занимает "всю историю", которая не имеет никаких внутренних градаций и с точки зрения которой предшествующая история человечества является всего лишь "предысторией" [2]. Нацистский рейх после его установления также должен перейти на новую единицу измерения исторического времени - речь идет по меньшей мере о "тысячелетнем рейхе".

1 Лебон Г. Психология социализма. СПб., 1995. С. 17.
2 "Идея коммунизма в перспективе содержала элемент стабильности, неподвижности, - пишут П. Вайль и А. Генис. - Хотя 60-е годы жили вектором, направленным в будущее, само будущее было ограничено своей идеальностью. В осуществленной утопии нечему было меняться... По сути - это выход из истории, конец мира. Последняя из всех возможных общественно-экономических формаций завершает эволюцию от амебы до коммунизма" (Вайль П., Генис А. 60-е. Мир советского человека. С. 284).

И второй момент, связанный с целью, которую ставит перед собой коллективистическое общество. Хотя движение к ней предполагает значительные усилия со стороны индивидов, входящих в такое общество, и значит непременное осознание ими стоящей перед ними задачи, тем не менее силы, действующие в направлении цели и даже толкающие общество к ней, ощущаются ими как сверхчеловеческие и даже мистические. В средневековом коллективизме ход истории и движение к ее конечной цели определяется волей бога и никак не зависит от действий людей. В коммунизме история направляется особыми законами, столь же непреложными, как и законы природы. С идеей неотвратимости хода истории,

258

неуклонно влекущей общество от одной общественно-экономической формации к другой и в конечном счете к коммунизму как вершине всего исторического движения, в коммунизме таинственным, можно сказать мистическим образом соединяется идея активности индивидов и их массовых движений. В национал-социализме ход истории диктуется провидением, избирающим вождя и обеспечивающим его победы. Во всех трех случаях коллективистическое общество ощущает действующие в нем социальные силы как сверхчеловеческие. Коллективистическое общество - это всегда общество, реализующее предназначение.

Древнее коллективистическое общество считает целью своего развития собственную стабильность и утверждает неравенство между своими слоями, или кастами, в качестве вечного и неизменного принципа общественного устройства. Об этом говорит, в частности, в своей утопии Платон, склонный даже отождествлять стабильность со справедливостью. Однако и в этом случае можно сказать, что цель общества располагается в будущем и нужны огромный труд и концентрация всех сил, чтобы воплотить ее в жизнь. Общество станет стабильным, только если удастся реализовать определенный и по древним временам грандиозный план по стабилизации. В Древнем Китае составной частью этого плана было сооружение Великой стены, отгораживающей империю от набегов кочевых племен. В Древнем Египте план включал сооружение огромных гробниц для захоронения фараонов-богов. Ацтеками и майя воздвигались большие сооружения, не имевшие никакого непосредственного утилитарного значения и ориентированные прежде всего на стабилизацию общества. Во всех случаях была цель, консолидирующая общество и требующая сосредоточения всех его усилий на ее осуществлении. Без такой цели, протяженной во времени, заведомо превышающей возможности индивидов или каких-то ограниченных их групп и требующей реализации любой ценой, древнее коллективистическое общество не могло бы существовать. Платон перенес многие черты этого общества на свое идеальное государство, но не определил для последнего никакой "великой цели". Это означает, что его государство, не имеющее глубинного, объединяющего все три его слоя смысла, не являлось бы стабильным. Далее, признаваемое вечным и неизменным неравенство слоев или каст древнего коллективистического общества не исключает характерного для всякого коллективизма равенства индивидов. В древнем коллективизме индивиды равны прежде всего в отношении той великой цели, которая стоит перед всем обществом, подобно тому, как в западноевропейском феодальном обществе все равны перед богом. Резкое разграничение и противопоставление слоев общества подчеркивает еще один аспект равенства людей древнего коллективистического общества: они равны друг другу в рамках каждого из слоев или сословий. И поскольку слои существуют вечно и исключают всякое смешение, у индивидов не возникает соблазна попытаться перейти из более низкого слоя в более высокий.

259

"Общество остается стабильным, пока стабильны массовые притязания, - пишет А.С. Панарин. - Обычно это связано с сословным делением. В сословных обществах люди разбросаны по разным социальным нишам: каждый осваивает нормы или эталоны поведения в рамках своей социальной группы и потому возможности и притязания, как правило, совпадают. Крестьянин или ремесленник получают повод для неудовлетворенности, если они отстают от уровня, принятого в их среде, но им не взбредет в голову сравнивать свое положение с теми, кто находится заведомо выше их на социальной лестнице: такого рода различия не актуализируются в общественном и индивидуальном сознании в качестве проблемы. Общественная стабильность нарушается в двух случаях: либо в результате демографического бума, грозящего снижением абсолютного уровня жизни в условиях прежней производительности общественного труда, либо тогда, когда сословные перегородки рушатся и возникает новая, эксгрупповая психология, связанная с активным заимствованием низшими группами стандартов жизни высших. В этих условиях возможны две стратегии: насильственное перераспределение богатств путем социально-политической революции или ускоренное приращение их путем использования достижений научно-технической революции" [1].

Интересно отметить, что коллективистическое общественное устройство, описываемое Дж. Оруэллом в романе "1984", ориентировано не на углубление социалистического (коммунистического) образца общественного устройства, а на простое воспроизведение в условиях современного, индустриального общества древнего коллективистического образца. Средний слой, боровшийся за власть с высшим, долгое время прибегал к помощи таких слов, как "свобода", "справедливость" и "братство". Революции устраивались под знаменем равенства. "Социализм - теория, которая возникла в начале XIX века... был еще весь пропитан утопическими идеями прошлых веков. Однако все варианты социализма, появлявшиеся после 1900 года, более или менее открыто отказывались считать своей целью равенство и братство. Новые движения, возникшие в середине века... ставили себе целью увековечение несвободы и неравенства. Эти новые движения родились, конечно, из прежних, сохранили их названия и на словах оставались верными их идеологии, но целью их было в нужный момент остановить развитие и заморозить историю" [2]. Стабилизация общества и нерушимое неравенство - идеалы как раз древнего коллективизма.

Национал-социалистический коллективизм сочетает в своей идеологии черты ранее возникшей версии индустриального коллективизма - социализма - с некоторыми чертами древнего коллективизма и прежде всего с его идеей неравенства, трансформируя ее в идею неравенства избранного народа (высшей расы) со всеми иными народами [3].

1 Панарин А.С. Философия политики. С. 209.
2 Оруэлл Дж. 1984. С. 190.
3 "...Первой реакцией Запада на социалистический эксперимент в России... был тоже социализм, но не интернациональный, а национальный, в просторечии - фашизм. Если большевики говорили о том, что социализм нужен всему человечеству, то национал-социализм утверждал, что социализм - это только для избранных народов, точнее рас. А вот идея тотально организованного общества - главная в обоих экспериментах. Национал-социализму удалось быстрее мобилизоваться, быстрее добиться успехов - и внутри страны, и в экспансии. Но и противоречий в национал-социализме оказалось больше. И слабостей тоже. Соответственно, он первым и ушел с исторической сцены" (Попов Г.Х. Месяц Скорпиона, год Красной Змеи // Известия. 1997. 6 нояб.).

260

В индивидуалистическом обществе отсутствует глобальная, единая для всего общества цель, которая должна быть реализована несмотря ни на что и которая требует от каждого индивида самого деятельного участия в своем осуществлении. Это означает, что в таком обществе нет и единой, всеобъемлющей шкалы ценностей. В нем есть "общественные цели", заставляющие индивидов объединять свои усилия для их достижения, но эти цели представляют собой просто общие цели многих индивидов, интересы и склонности которых совпадают. "...То, что мы называем "общественной целью", - пишет Ф.А. Хайек, - есть просто общая цель многих индивидов, или иначе такая цель, для достижения которой работают многие и достижение которой удовлетворяет их частные потребности. Коллективная деятельность ограничивается, таким образом, сферой действия общей цели" [1]. Монополии глобальной, объединяющей все общество цели индивидуалистическое общество противопоставляет конкуренцию целей, выдвигаемых отдельными индивидами и их группами.

Конкуренция является, таким образом, принципом не только экономической жизни этого общества, но и общим принципом его устройства, подобно тому, как в коллективистическом обществе монополия относится не только к плану экономического развития, но и к безраздельно господствующей идеологии, единственной правящей партии и др.

Принятие коллективистическим обществом единой цели закрывает дорогу к признанию им сколько-нибудь существенной автономии своих индивидов: каждый из них, как и общество в целом, ставится на службу выдвинутой цели. Индивидуалистическое общество делает цели индивидов и их групп своими целями и выводит общественную цель как равнодействующую всех частных целей. "Различные виды коллективизма, коммунизма, фашизма и пр., - пишет Хайек, - расходятся в определении природы той единой цели, которой должны направляться все усилия общества. Но все они расходятся с либерализмом и индивидуализмом в том, что стремятся организовать общество в целом и все его ресурсы в подчинении одной конечной цели и отказываются признавать какие бы то ни было сферы автономии, в которых индивид и его воля являются конечной целью" [2]. Чем радикальнее стоящая перед обществом цель, чем большие усилия она требует для своей реализации, тем уже автономия, которую общество предоставляет своим индивидам.

1 Хайек Ф.А. Дорога к рабству // Вопросы философии. 1990. № 10. С. 145.
2 Там же. С. 143. Хайек считает важнейшей мысль о том, что свобода личности несовместима с главенством одной какой-нибудь цели, подчиняющей себе всю жизнь общества. "Единственным исключением из этого правила является в свободном обществе война или другие локализованные во времени катастрофы. Мобилизация всех общественных сил для устранения такой ситуации становится той ценой, которую мы сознательно платим за сохранение свободы в будущем. Из этого ясно, почему бессмысленны модные ныне фразы, что в мирное время мы должны будем делать то-то и то-то так, как делаем во время войны. Можно временно пожертвовать свободой во имя более прочной свободы в будущем. Но нельзя делать этот процесс перманентным" (Хайек Ф.А. Дорога к рабству // Вопросы философии. 1990. № 12. С. 131). Принцип, что никакая цель не должна стоять в мирное время выше других целей, Хайек относит и к актуальной задаче борьбы с безработицей. "Нет сомнений, что мы должны приложить к ее решению максимум усилий. Тем не менее это не означает, что данная задача должна доминировать над всеми другими или, если воспользоваться крылатым выражением, что ее надо решать "любой ценой" (Там же).

261

Общество, ориентированное на глобальную цель и вынужденное ради этого мобилизовать все свои ресурсы, отрицательно относится к частной собственности, способной уклоняться от осуществления общего плана. Такое общество ограничивает семью, способную уводить человека от служения глобальной цели. Оно вводит единую идеологию, обосновывающую принятую цель и оправдывающую те жертвы, которые приносятся ради нее. Оно настаивает на единообразии взглядов своих индивидов и резко ограничивает критику в адрес цели и поддерживающей ее идеологии. Оно прибегает к насилию в отношении инакомыслящих и несогласных, отождествляет общество с государством и придает последнему неограниченную власть и т.д. Коллективизм означает не просто подчинение высшей власти, а подчинение высшей цели. Само государство представляет собой только средство реализации такой цели.

Характерным примером попыток если не уничтожить, то хотя бы радикально ограничить собственность и семью является отношение к этим социальным институтам коммунистического общества. Теория коммунизма противопоставляет структурным социальным отношениям людей (отношениям по ролям, статусам и должностям) коммуни-тарные их отношения (отношения целостных, равных во всех смыслах людей). Коммунизм - это общество, в котором люди должны быть связаны исключительно или по преимуществу коммунитарными отношениями. Структурные отношения при коммунизме должны носить временный и неустойчивый характер. Поскольку собственность и структура неразрывно связаны, попытка полностью вытеснить структурные отношения из социальной жизни автоматически означает устранение собственности и связанных с нею различий людей. Общая идея, что при полном коммунизме, представляющем собой торжество коммунитарных отношений над структурными, нет места собственности, ясна. В коммунистическом обществе, как и в небесном раю, частной собственности не может быть. Гораздо сложнее, однако, вопрос о том, как постепенно, начиная уже с нынешнего несовершенного общества, избавляться от собственности и шаг за шагом обеспечивать пространство, необходимое для разворачивания несовместимых с нею коммунитарных отношений. Постоянные споры, шедшие в социалистическом (предкоммунистическом) обществе по поводу различия между частной собственностью и личной собственностью его граждан, хорошо показывают, что удовлетворительного ответа на этот вопрос не было дано.

Неясность той границы, на которой следует останавливаться в каждое конкретное время, двигаясь по трудному пути полного отказа от собственности, хорошо иллюстрируют размышления Мохандаса Карамчанда Ганди. Отказу от собственности он противопоставляет уравновешенность, призванную сдерживать радикальное, скоропалительное

262

отречение от всякой собственности. "Такие слова, как "апариграха" (отказ от собственности, нестяжательство) и "самабхава" (уравновешенность), всецело завладели моим вниманием, - пишет Ганди. - Как воспитать и сохранить эту уравновешенность - вот в чем проблема. Разве можно одинаково относиться к оскорбляющим вас наглым и продажным чиновникам, к вчерашним соратникам, затеявшим бессмысленный спор, и к людям, которые всегда хорошо относились к вам? Разве можно отказаться от владения собственностью? Не является ли само наше тело собственностью? А жена и дети - тоже собственность? Должен ли я уничтожить все свои шкафы с книгами? Должен ли я отдать все, что имею, и идти по стопам бога? Сразу же был найден ответ: я не могу идти по его стопам, если откажусь от всего, что имею" [1]. В конце концов Ганди пришел к идее, что, но сути, учение об отказе от собственности означает, что тот, кто желает спасения, "должен действовать подобно доверенному лицу, которое, хотя и распоряжается большим имуществом, не считает ни одной его части своей собственностью" [2]. Сделав такое заключение, Ганди аннулировал свой страховой полис, поскольку был уверен, что "бог, создавший мою жену и детей, как и меня, позаботится о них" [3]. Идея Ганди совпадает с тем выводом, к которому склонилась в средние века католическая церковь по вопросу о францисканской нищете: было проведено юридическое различение между владением и использованием (доверительной собственностью): можно иметь в своем пользовании какую угодно собственность, но нельзя владеть ею. Это решение, приемлемое в умеренно коллективистическом обществе, неприемлемо, однако, в радикально коллективистическом коммунистическом обществе. Коммунизм и собственность несовместимы, и постепенное продвижение к коммунизму - это последовательное и все более радикальное лишение собствен-

1 Ганди М.К. Моя жизнь. М., 1969. С. 241.
2 Там же.
3 Там же. С. 241-242.

Негативное отношение коммунистического общества к собственности означает, что в этом обществе нет почвы для любви к богатству, столь распространенной и устойчивой в индивидуалистическом обществе. И дело здесь не столько в административных и иных запретах, касающихся больших состояний, сколько в неприятии богатства самой общественной психологией коммунистического общества, которая относится к желанию человека стать богатым крайне настороженно. Всякий, кто хотя бы немного поднимается над обычным для этого общества уровнем жизни, вызывает у окружающих подозрение и неприязнь. Равенство, являющееся ведущим принципом данного общества, - это прежде всего равенство в собственности, причем уровень, на который следует равняться всем, должен быть едва ли не минимальным.

Не только Маркс, но и другие крупные мыслители XIX и XX вв. выдвигали гипотезу более или менее скорого исчезновения семьи. Одни об этом сожалели, другие радостно торопили данный процесс. "Однако семья не только не исчезла, - пишет А. Бургьер, - она часто является единственным несокрушимым оплотом, который оказывает сопротивление давлению извне (сопротивление пролетариата капиталистической эксплуатации, сопротивление давлению тоталитарного государства). Возможно, это одно из противоречий нашего времени... Отчизна,

263

церковь, государство превратились в лишенных смысла чудовищ, пустозвонная речь которых только и делает, что отсылает личность к самой себе. Остается только одна религия (в первоначальном смысле этого слова), способная соединить личность с прошлым, а ее поступки - с поступками уже совершенными и запавшими в память с детства. Это семья. Вот чем можно объяснить почти религиозный трепет, который сегодня вызывает семья у французов, оторванных как никогда от традиционных ценностей" [1].

1 Бургьер А. Семья // Опыт словаря нового мышления. С. 123.

Семья, наряду с собственностью, является краеугольным камнем структурных социальных отношений. Институт семьи не остается неизменным. В индустриальном обществе постепенно ослабляются экономические и социальные связи, побуждающие к вступлению в брак. Атмосфера все большей дозволенности вытесняет осуждение свободного союза. В этом обществе семья, являвшаяся когда-то одной из важных форм передачи власти и собственности, все более превращается в так называемую ядерную семью, замыкающуюся в царстве частной жизни и постепенно передающую компетенцию и власть государству или обществу в целом. Изменения, происходящие с семьей в индивидуалистическом обществе, не обнаруживают, однако, тенденции к ее исчезновению. Можно говорить об определенном кризисе супружества, но не о кризисе семьи. Пока существует индивидуалистическое общество, будет, очевидно, существовать и семья, хотя формы ее не останутся неизменными.

Иначе обстоит дело в коллективистическом обществе. Чем больше оно акцентирует внимание на преимуществах коммунитарных отношений и ущербности структурных отношений, тем яснее обнаруживается его изначальная враждебность семье. Маркс и Энгельс не оговаривались, провозглашая общность жен в будущем коммунистическом обществе: отрицание семьи вытекает из самой сути коммунизма и безраздельно господствующих в нем коммунитарных отношений. Классикам марксизма не хватило лишь смелости провозгласить это следствие прямо и открыто.

Реальное коммунистическое (социалистическое) общество никогда не рисковало полностью отменить семью как пережиток прошлого и ввести что-то подобное общности жен. Упразднение семьи оно оставляло будущему, ограничиваясь в настоящем ее ослаблением. Способы ограничения укрепляющего воздействия семьи на социальную структуру были многообразными. В их число входили:

- устранение семьи из системы экономических отношений путем ограничения имущества и средств, принадлежащих ей, сужения прав наследования и т.п.;

264

- прозрачность семейных отношений для коллектива и общества, постоянное вмешательство последних в семейные конфликты, преследование всех членов семьи за ошибки одного из них, указание всех родственников, включая и умерших, во всевозможных анкетах и т.п.;
- ужесточение процедуры развода, естественной в случае распада семьи, невозможность разводов для партийной номенклатуры и усложнение их для других членов общества, перечисление всех прошлых браков в любых сколько-нибудь важных документах;
- категорическое осуждение сожительства или свободного союза;
- суровое моральное осуждение идеи осуществления желаний, в частности, любовных в рамках семьи;
- превращение семьи из ячейки общества в ячейку государства;
- ослабление материальной и эмоциональной зависимости членов семьи друг от друга;
- экономические и иные трудности создания новой семьи, в частности трудности, связанные с жилплощадью и пропиской;
- ослабление вертикальных связей родства, особенно связи "отцы - дети";
- снижение интенсивности общения в семье путем переключения энергии ее членов на задачи, представляющиеся более социально важными, и др.

Коллективистическое стремление если не разрушить, то хотя бы существенно ослабить семью самым серьезным образом сказывается на любви. Прежде всего от него страдает любовь к ближнему, которую христианство считало эпицентром любви и необходимым условием любви к богу. Постоянное давление на семью негативно сказывается также на любви к человеку, любви к богу, любви к жизни и др.

Цель коллективистического общества является довольно туманной. Хуже того, она может казаться некоторым его индивидам чрезмерно отдаленной и даже вообще недостижимой. Чтобы избежать впечатления отдаленности цели и восприятия ее как абстрактного объекта, коллективизм вводит дополнительную цель - создание нового человека. В совершенном небесном или будущем обществе будет жить не современный человек, отягченный многими недостатками и пороками, а некий новый, совершенный во всех отношениях человек, в которого предстоит превратиться нынешнему человеку. Продвижение к цели предполагает в качестве своего необходимого условия такую постепенную и последовательную переделку индивидов коллективистического общества, которая позволила бы в момент достижения цели в общество будущего войти не нынешним, а иным, совершенным людям. Только они окажутся способными жить в совершенном обществе. В рай входит не человек, а лишь его душа, более совершенная, чем его тело; перед входом в рай душа должна очиститься от грехов. Сходным образом в коммунистическом обществе предстоит жить не человеку, строившему коммунизм и отягченному многими пороками и, в частности, пороком стяжательства, а новому человеку, способному правильно истолковывать и применять максиму "каждому по его потребностям".