Библиотека

Теология

Конфессии

Иностранные языки

Другие проекты







Ваш комментарий о книге

Гофф Ле Ж. Цивилизация средневекового Запада

ОГЛАВЛЕНИЕ

Часть первая. ИСТОРИЧЕСКАЯ ЭВОЛЮЦИЯ

Глава III. Становление христианского мира (XI—XIII вв.)

Знаменитым стал отрывок из сочинения бургундского хрониста Рауля Глабера: «С наступлением третьего года, последовавшего за тысячным, почти все земли, но особенно Италия и Галлия, оказались свидетелями перестройки церковных зданий; хотя большая часть из них была хорошей постройки и в этом не нуждалась, настоящее соперничество толкало всякую христианскую общину к тому, чтобы обзавестись церковью более роскошной, чем у соседей. Мир как будто стряхивал с себя ветошь и повсюду облачался в новое белое платье церквей. В то время почти все епископальные, монастырские церкви, посвященные разным святым, даже маленькие деревенские часовни были перестроены верующими и стали еще краше».
Это внешний, но 'наиболее блестящий признак взлета христианского мира около тысячного года. Широкое строительство, безусловно, сыграло важнейшую роль в прогрессе средневекового Запада в период между ? и XIV вв., прежде всего за счет стимулирования экономики. Рост производства строительных материалов (камень, древесина, железо), появление технологий и изготовление орудий труда для этого производства, транспортировка и подъем камня и значительных тяжестей, наем рабочей силы, финансирование работ — все это сделало строительство ( и не только соборов, но и бесчисленных церквей разных размеров, хозяйственных сооружений: мостов, риг, складов, а также жилых домов богачей, все чаще строившихся из камня) центром первой и почти единственной средневековой индустрии.
Но этот строительный бум не был первичным явлением. Он произошел в ответ на определенные нужды, среди которых главной была необходимость разместить более многочисленное население. Конечно, не всегда есть прямая связь между размером церкви и числом прихожан. Соображения престижа и набожность в такой же мере побуждали к большим размерам. Но все же желание дать численно выросшему христианскому народу возможность всему собраться в церквах было, несомненно, очень важным.
Бесплодно было бы в этом развитии христианского мира пытаться различать причины и следствия, поскольку большая часть составляющих эюю процесса была одновременно и тем и дру-

58

8. ЕВРОПА В 1000 ГОДУ

гим. Еще более трудным делом было бы искать первую и решающую причину этого прогресса. Можно, однако, отказать в этой роли тем факторам, которые часто указывались при объяснении начавшихся на Западе сдвигов. Это касается демографического роста, который был лишь первым и наиболее зримым результатом этого прогресса. Как и относительного умиротворения, наступившего в ? в., когда прекратились нашествия, стали развиваться установления «мира», регламентирующие войну за счет ограничения периодов ведения войны и обеспечения некоторым категориям невоенного населения (клирикам, женщинам, детям, крестьянам, купцам и иногда рабочему скоту) защиты, которая гарантировалась клятвой воинов (первое постановление, призванное заставить уважать Божий мир, было вынесено синодом в Шарру в 989 г.). Это повышение безопасности также было лишь следствием стремления широких слоев населения христианского общества оградить начавшийся расцвет. «Все были под впечатлением жестокости бедствий предшествующей эпохи и терзались страхом перед возможностью утратить в будущем блага изобилия»,— говорит Рауль Глабер, объясняя устремление к миру во Франции, свидетелем чего он был в начале XI в. Защита, особо обеспечиваемая крестьянам, купцам; рабочему скоту, вьючным и тягловым животным, весьма характерна: давление экономическою нрогрсс-

59

са вынуждало оружие отступать, вызывало необходимость ограниченного, контролируемого разоружения.
Истоки этого подъема следует искать, обративши взоры к земле, которая в средние века была всему основой. Ведь именно с того времени, когда господствующий класс осел на землю, превратившись в класс крупных землевладельцев, когда вассалитет, преобразуя вассала из подчиненного в привилегированного, стал все более сопровождаться бенефициями, почти всегда представляющими собой землю, земельная аристократия начала поощрять развитие сельскохозяйственного производства. Не то чтобы она, за исключением некоторых церковных сеньоров и высших каролингских чинов, была заинтересована в ведении собственного хозяйства в своих владениях. Но поскольку она требовала от крестьянства несения повинностей и служб, крестьяне вынуждены были ради удовлетворения этих требований идти на усовершенствование способов ведения хозяйства. Я полагаю, что решающие сдвиги, положившие начало так называемой аграрной революции ?—XIII вв., скромно проявились в каролингскую эпоху, затем постепенно нарастали к тысячному году, после которого произошло значительное ускорение развития.
Не следует, впрочем, исключать и значение той эпохи, когда варвары перешли к оседлости и когда они, став новыми хозяевами, занялись извлечением доходов. История первых нормандских герцогов или каноника Дудона из Сен-Кантена в XI в. показывает нам, как норманны в течение первого века освоения ими Нормандии превращались в сельских хозяев под руководством своих герцогов, которые брали под свою охрану железные орудия труда, в частности плуги.
Медленное распространение трехпольного севооборота позволяло увеличивать засеваемые площади (вместо половины треть площади оставалась под паром), менять культуры, бороться с неурожаями, прибегая к яровым культурам, если не удавались озимые, или наоборот. Расширявшееся использование асимметричного колесного плуга с отвалом, железных орудий труда обеспечивало более глубокую вспашку. Так росла площадь обрабатываемых земель, повышалась урожайность, становилась более разнообразной продукция и, как следствие, улучшалось питание.
Одним из первых последствий этого было увеличение народонаселения, которое, вероятно, удвоилось между ? и XIV вв. Согласно Дж. К. Расселу, население Западной Европы с 14,7 млн. человек около 600 г. дошло до 22,6 млн. к 950 г. и стало насчитывать 54,4 млн. перед «Черной смертью» 1348 г. По мнению М. К. Беннета, рост населения всей Европы происходил с 27 млн. человек в 700 г. до 42 млн. в 1000 г. и до 73 млн. в 1300 г.
Этот демографический подъем имел в свою очередь решающее значение для экспансии христианского мира. Особенности феодального способа производства, благоприятствовавшие некоторому технологическому прогрессу, но не позволявшие подняться над весьма скромным уровнем, не обеспечивали достаточного качественного развития аграрного производства, чтобы оно

60

отвечало нуждам начавшегося демографического роста. Повышение урожайности и питательности продукции было слабым. Феодальное хозяйство—и к этому мы еще вернемся—исключало интенсивный путь развития, оставалось только расширять площадь обрабатываемых земель. Первым проявлением экспансии христианского мира между ? и XIV вв. стало напряженное освоение целины. Хронологию этого процесса установить трудно, поскольку письменные источники до XII в. редки, а археологические раскопки в сельских местностях продвигаются слабо, их методика несовершенна, интерпретация разультатов щекотлива, ибо средневековый пейзаж часто изменялся или разрушался в последующие эпохи. По мнению Жоржа Дюби, «действия первопроходцев e течение первых двух веков были робкими, непоследовательными и разбросанными, но к 1150 г. они стали более уверенными и более согласованными». В столь важном секторе, как производство зерна, решающие завоевания пришлись на период с 1100 по 1150 г., и об этом свидетельствует палинология: доля пыльцы хлебных злаков в остатках цветов особенно возросла именно в первой половине XII в.
Чаще всего новые поля были лишь продолжением старых и представляли собой постепенно расширявшиеся в окружающих целинных землях и пастбищах прогалины. Новь заставляла отступать сжигавшиеся кустарники, но она редко наступала на леса, как по причине несовершенства орудий труда (главным средством средневековых расчисток было тесло, а не топор), так и потому, что сеньоры желали сохранить места охоты, а сельские общины не хотели чрезмерно сокращать лесные ресурсы, столь существенные для средневекового хозяйства.
Завоевание земли происходило также за счет осушения болот и устройства польдеров. Во Фландрии, где рано и сильно дал о себе знать демографический рост, строительство маленьких плотин во многих местах началось еще до 1100 г.
Иногда расчистки влекли за собой и освоение новых территорий, где строились новые деревни. Мы еще вернемся к этому явлению, имевшему особенно важные социальные последствия.
Параллельно с этой внутренней экспансией христианский мир прибег и к внешней. Даже кажется, что поначалу предпочтение отдавалось второй, поскольку военные средства получения доходов казались более легкими, чем мирные.
Так зародилось двойное завоевательное движение, результатом которого стало расширение границ христианского мира в Европе и далекие крестовые походы в мусульманские страны. Распространение христианства по Европе, с силой возобновившееся в VIII в. и продолжавшееся в IX и ? вв., перешло почти полностью в руки немцев, населявших окраинные христианские земли, которые граничили с языческими на севере и востоке. В результате смешались религиозные, демографические, экономические и национальные мотивы, что придало этому движению очень

61

9. ЛЕСРАМВУЙЕ 10. ЛЕССЕН-ДЕНИ

9, 10, 11. 12. ОСВОЕНИЕ НОВЫХ ЗЕМЕЛЬ В ИЛЬ-ДЕ-ФРАНСЕ И НА ГРАНИЦАХ ГЕРМАНО-СЛАВЯНСКОГО МИРА

Распашки, особенно интенсивные в 1050—1250 гг., покрывали лесные массивы Запада сетью просек. План леса Рамбуйе (9) дает представление о характере средневековых расчисток леса, выразительно оттеняемом топонимикой. Топонимы были, так сказать, технические, как Лез-Эссар (Новь), или связанные с новыми поселениями людей: Ла-Вильнев (Новый город), РюНев (Новая улица); причастность королевской власти выдает название ЛезЭссар-ле-Руа (Королевская новь). Лес Сен-Дени (10) в современном департаменте Эн дает другой тип расчисток, осуществлявшихся силами жителей деревни, вытянувшейся вдоль дороги, когда земля осваивалась под пашню узкими полосами, перпендикулярными или параллельными дороге. Лес при этом сохранялся лишь на окраинах в виде небольших рощиц.

своеобразный характер. Его доминирующим аспектом стало в конце концов противоборство немцев и славян, при котором религиозные мотивы отступили на второй план, поскольку немцы без колебаний вступали в борьбу даже с теми соседями, которые приняли христианство. Еще в IX в. моравский государь Ростислав призвал Кирилла и Мефодия в свое государство, чтобы сбалансировать влияние немецких миссионеров.
Христианизация осуществлялась медленно, с отступлениями. Св. Адальберт, архиепископ Праги в конце ? в., считал, например, чехов вернувшимися к язычеству и погрязшими в многоженстве. После смерти Мешко II (1034) вспыхнуло мощное восстание польского народа, которое сопровождалось возвратом к язычеству. В 1060 г. шведский король Стейн, будучи христианином, отказался разрушшь древнее языческое капище в Упсале, а в конце

62

11. АЛЬТХЕЙМ 12. ЯБЛОНОВ

Две другие деревни, Альтхейм близ Лейпцига и Яблонов в западной части Польши (11, 12), имеют характерные черты расчисток во время немецкой колонизации восточных земель. Альтхейм, расположенный на безлесных землях, был «пастбищной» деревней, где главная улица расширялась в центре настолько, что образовывала пространство для выпаса скота. Яблонов


же, по-немецки Шенбрунн, был деревней, возникшей благодаря предоставлению немецким колонистам на выгодных условиях лесных мансов, которые предстояло расчищать. После расчисток лес здесь частично сохранился на окраинах. В обеих этих деревнях при домах были сады и выгоны, и земледелие дополнялось животноводством.

XI в. король Свейн ненадолго вернулся к кровавым жертвоприношениям, за что получил прозвище Блотсвейн. Литва после смерти князя Миндовга (1263), крестившегося в 1251 г., вернулась
к культу идолов.
Но все же к тысячному году ряд новых христианских государств расширил христианский мир на севере и востоке: Польша при Мешко в 966 г.; Венгрия при Иштване I (Иштване Святом), ставшем королем в 1001 г.; Дания при Харальде Синезубом (950—986); Норвегия при Олафе Триггвесоне (969—1000) и Швеция при Олафе Скотконунге.
Правда, в то же самое время киевский князь Владимир принял крещение от Византии (988), как это сделали веком раньше сербы и болгарский царь Борис. И схизма 1054 г. отделила восточную Европу и Балканы от римского христианского мира.
Пруссы приняли христианство лишь в XIII в., и их обращение послужило причиной образования немецкого государства тевтонских рыцарей, которых неразумно пригласил сюда в 1226 г.

63

польский князь Конрад Мазовецкин. Литовцы же стали христианами только после унии Литвы и Польши 1385 г., когда Ягайло женился на польской королеве Ядвиге и, крестившись в Кракове 15 февраля 1386 г., стал христианским королем Польши и Литвы Владиславом.
Вместе с этими приобретениями, которые благодаря евангелизации языческих народов сделала "Respublica Christiana", происходили важные миграции населения внутри христианского мира, сильно изменившие карту Запада. Из этих миграций самой важной, несомненно, была немецкая колонизация восточных земель. Она способствовала освоению новых районов, развитию и преображению городов, к каковому вопросу мы еще вернемся. Но немецкая экспансия носила также и политический характер. Наиболее видными были успехи ставшего в 1150 г. маркграфом новой Бранденбургской марки Альбрехта Медведя и тевтонских рыцарей, завоевавших земли пруссов в 1226—1283 гг.
Скандинавская экспансия была не менее впечатляющей. В ? в. она распространилась на Исландию, Гренландию и, быть может, достигла Америки, где норманны, вероятно, высадились около тысячного года в Винланде. Большие успехи сопутствовали ей в Англии, в первый раз при короле Свейне в конце ? в. После его смерти в 1014 г. его сын Кнут Великий стал королем Англии, Дании, Норвегии и Швеции. Но когда он умер в 1035 г., англосакс Эдуард Исповедник отнял Англию у датчан. Вновь она была завоевана экспедицией с другой скандинавской базы—из Нормандии. В 1066 г. нормандский герцог Вильгельм Незаконнорожденный захватил Англию, выиграв решающее сражение при Гастингсе.
Другие выходцы из Нормандии направились дальше и, покинув Север, обосновались в Средиземноморье. С начала XI в. нормандские княжества стали появляться в Южной Италии. Робер Гискар овладел Кампанией, разбил папские войска и вынудил папу Николая II в 1059 г. признать свою власть; в 1060—1061 гг. он отнял у мусульман Сицилию, а затем изгнал из Италии византийцев, взяв их последние крепости Реджо и Бари (1071 г.). Он даже направил своего сына Боэмунда 1081—1083 гг. опустошать Эпир и Фессалию. Так было основано нормандское королевство Обеих Сицилий, одно из наиболее своеобразных политических образований Средневековья. Мусульманский путешественник ИбнДжубайр, посетивший Палермо во второй половине XII в., пришел в восхищение от королевского двора, где бок о бок жили нормандцы и сицилийцы, греки и мусульмане. Латинский, греческий и арабский были тремя официальными языками королевской канцелярии. Это нормандское государство стало для христианского мира политическим образцом монархии, хотя и феодальной, но с чертами, свойственными государству Нового времени, а также моделью культуры; это был центр переводов с греческого и арабского. очаг слияния разных художественных стилей, о чем свидетельствуют великолепные церкви Чефалу, Палермо и Монтереале, в коюрых хринианские романские и гошческие элементы до-

64

стигли оригинального синтеза с традиционным византийским и мусульманским стилями. Именно эта среда воспитала самую любопытную и притягательную фигуру средневекового Запада — императора Фридриха II.
Французская экспансия была не менее мощной. Ее очагом стала Северная Франция, на равнинах которой демографический рост достиг своего предела, а аграрная революция дала наиболее ощутимые результаты. Эта Северная Франция предприняла колонизацию Южной Франции, пользуясь крестовым походом против альбигойцев, завершившимся парижским договором 1229 г., который подготовил присоединение Лангедока к капетингской Франции, осуществленное после смерти брата Людовика Святого Альфонса де Пуатье в 1271 г. Французы также устремились вместе с другим братом Людовика Святого Карлом Анжуйским на завоевание королевства Обеих Сицилий и вырвали era у наследников Фридриха II, разбив его незаконного сына Манфреда при Беневенто в 1266 г., а его внука Конрадина у Тодьякоццо в 1268-м. Но Сицилия ускользнула от Карла Анжуйского после «сицилийской вечерни» 1282 г. и отошла к Арагону.
Особенно важна французская эмиграция в Испанию. Ведь отвоевание почти всей Испании у мусульман, осуществленное христианскими королями с помощью наемников и рыцарей, главным образом французских, пришедших из-за Пиренеев, было одним из главных успехов христианской экспансии в ?—XIV вв. Среди тех, кто помогал Реконкисте, были и сыгравшие видную роль французские клюнийские монахи, они также содействовали развитию паломничеств в Сантьяго-де-Компостеллу.
Реконкиста была отнюдь не чередой непрерывных побед. Она знала и поражения, как разрушение базилики в Сантьягоде-Компостелле в 997 г. знаменитым Аль-Мансуром (Альманзором в рыцарском эпосе) или разгром другим Аль-Мансуром в 1195 г. короля Кастилии в Аларкосе; знала и недолговременные успехи, как взятие Валенсии Фердинандом I в 1065 г., которое пришлось повторить в 1094 г. Родриго Диасу де Вивару—Сиду, и длительные периоды бездействия. Решающий этап начался в 1085 г. со взятием Толедо Альфонсом VI Кастильским и завоеванием в 1093 г. всей области между Дуэро и Тахо; затем последовало взятие Сантарена, Синтры и Лиссабона, позднее утраченных и вновь захваченных в 1147 г. Великой датой стало 16 июля 1212 г. В этот день короли Кастилии, Арагона и Наварры одержали блестящую победу над халифом Кордовы у Лас-Навасде-Толоса. Однако плоды этой победы, сломившей мусульманское сопротивление, пожаты были позднее. В 1229 г. Яков I Арагонский завоевал Майорку, в 1238 г.— Валенсию, а в 1265 г.— Мурсию. Отныне арагонцы и каталонцы получили морское признание. Взятие Сицилий в 1282 г. подтверждает это. В 1248 г. кастильцы захватили Севилью. И к концу XIII в. мусульмане в Испании оказались оттесненными в маленькое Гранадское государство, сиявшее в XIV в. неповторимым светом красот Альгамбры.

65

Испанская Реконкиста сопровождалась систематическим заселением и освоением опустошенных земель на каждом этапе завоевания. Испанцам-христианам с Севера, иностранцам, прежде всего французам, предлагались особо благоприятные условия поселения.
С середины XI в. испанская Реконкиста взяла на себя доселе неизвестную миссию религиозной войны и проложила путь, в военном и духовном отношении, крестовым походам. Позднее французская колонизация Южной Франции и королевства Обеих Сицилий, как и немецкая колонизация Пруссии, официально также представлялась как крестовые походы.
Но это расширительное употребление понятия «крестовых походов», которое, принижая их, позволяло соединить с виду различные и изолированные военные предприятия в контексте общей экспансии Запада с середины XI до конца XIII в., не должно скрывать того, что крестовыми походами были все же преимущественно походы в Святую землю. И если их окончательные результаты были незначительными, а для Запада скорее пагубными, нежели благоприятными, то тем не менее они по своему психологическому накалу стали вершиной экспансионизма средневекового христианского мира.
Вот почему необходимо, не забывая о существенной роли в развязывании крестоносных войн не столько собственно экономических, сколько материальных и демографических причин, особое внимание уделить духовному и эмоциональному аспекту крестовых походов, которые были блестяще проанализированы Полем Альфандери и Альфонсом Дюпроном.
Несомненно, что крестовые походы, даже если их участники ясно не сознавали и не определяли для себя побудительных мотивов, воспринимались рыцарями и крестьянами XI в. как очищающее средство от перенаселенности Запада и жажда заморских земель, богатств и фьефов их увлекала более всего. Но эти походы еще даже до того, как обернулись полным провалом, не утолили жажды земли у западных людей, и последние вынуждены были вскоре искать в самой Европе, прежде всего в развитии сельского хозяйства, решения проблемы, которого не дал заморский мираж. Святые земли, ставшие ареной войны, отнюдь не были источником хороших иль плохих заимствований, о которых заблуждавшиеся историки некогда с увлечением писали. Крестовые походы не способствовали подъему торговли, который начался благодаря прежним связям с мусульманским миром и внутреннему экономическому развитию Запада; они не принесли ни технических новшеств, ни новых производств, которые проникли в Европу иными путями; они непричастны к духовным ценностям, которые заимствовались через центры переводческой деятельности и библиотеки Греции, Италии (прежде всего Сицилий) и Испании, где культурные контакты были более тесными и плодотворными, чем в Палестине; они даже непричастны к распространению роскоши и сладострастия, которые в глазах суровых западных моралистов были свойственны Востоку и которыми неверные якобы наградили

66

простодушных крестоносцев, неспособных противостоять чарам и чаровницам Востока. Конечно, полученные не столько от торговли, сколько от фрахта судов и займов крестоносцам доходы позволили некоторым итальянским городам — Генуе, но более всего Венеции—быстро разбогатеть; но что походы пробудили торговлю и обеспечили ее подъем в средневековом христианском мире, в это ни один серьезный историк более не верит. Напротив, они способствовали оскудению Запада, особенно рыцарства; далекие от того, чтобы обеспечить моральное единство христианского мира, они распаляли зарождающиеся национальные противоречия (достаточно среди прочих свидетельств почитать рассказ о Втором крестовом походе, который составил монах из СенДени и капеллан Людовика VII Эд де Дей и в котором ненависть между немцами и французами накаляется с каждым эпизодом, или вспомнить об отношениях в Святых землях между Ричардом Львиное Сердце и Филиппом-Августом, а также герцогом Австрийским, который позднее посадил Ричарда в тюрьму); походы сделали непроходимым ров, разделявший Запад и Византию, и вражда между латинянами и греками, обострявшаяся от похода к походу, вылилась в Четвертый поход и взятие Константинополя крестоносцами в 1204 г.; вместо того чтобы смягчить нравы, священная война в своем неистовстве привела крестоносцев к худшим эксцессам, начиная еврейскими погромами, которыми отмечены пути их следования, и кончая массовыми избиениями и грабежами, например в Иерусалиме в 1099 г. или в Константинополе в 1204 г., о чем можно прочитать в сочинениях как европейских хронистов, так и мусульманских и византийских; финансирование крестовых походов стало причиной или предлогом увеличения бремени папских поборов и появления опрометчивой практики продажи индульгенций, а духовно-рыцарские ордена, оказавшиеся в конечном итоге неспособными защитить и сохранить Святые земли, осели на Западе, чтобы предаться там всем видам финансовых и военных злоупотреблений. Таков тяжкий итог этих экспедиций. И я не вижу ничего иного, кроме абрикоса, который христиане, возможно, узнали благодаря крестовым походам.
Можно еще добавить, что недолговечные учреждения крестоносцев в Палестине были первым опытом европейского колониализма, и в качестве прецедента он для историка многозначителен. Несомненно, что Фульхерий Шартрский в своей хронике несколько преувеличил масштабы колонизационного движения на Восток. Тем не менее его описание психологии и поведения христианского поселенца весьма примечательно.
«Посмотрите же и поймите, каким образом Господь в наши времена превратил Запад в Восток. Бывшие прежде западными людьми, мы стали восточными; бывший римлянин или франк стал здесь жителем Галилеи или Палестины; жившие в Реймсе или Шартре, оказались горожанами Тира или Антиохии. Мы уже забыли родные места, и одни не знают, где родились, а другие не желают об этом и говорить. Некоторые уже владеют в этой стране домами и слугами по праву наследования; некоторые женились
I
67

13. ПЕРВЫЕ КРЕСТОВЫЕ ПОХОДЫ

на иностранках, сирийках или армянках и даже на принявших благодать крещения сарацинках. Один живет с зятем, или невесткой, или тестем, другой окружен племянниками и даже внучатыми племянниками. Этот обрабатывает виноградники, тот—поля. Они говорят на разных языках, но уже научились понимать друг друга. Разные наречия становятся общими для той и другой нации, и взаимное доверие сближает самые несхожие народы. Чужеземцы стали местными жителями, и странники обрели пристанище. Каждый день наши родственники и близкие приезжают к нам сюда, бросая все, чем владели на Западе. Тех, кто был бедным в своей стране, Господь здесь делает богатыми; владевшие несколькими экю здесь обретают бесчисленное количество безан гов; имевшим там лишь мызу Господь здесь дарует города. Так зачем же возвращаться на Запад, если Восток столь благодатен? Господь не потерпит, чтобы носящие крест и преданные ему оказались здесь в нужде. И это, как вы видите, есть великое чудо, коим должен восхищаться весь мир. Разве слышал кто о чем-либо подобном? Господь желает нас всех наделить богатством и привлечь к себе как самых дорогих его сердцу друзей, ибо ему угодно, чтобы мы жили согласно его воле, и мы должны от всего сердца смиренно ему повиноваться, дабы счастливо пребывать в мире
с ним».
Когда Урбан II в Клермоне в 1095 г. разжигал огонь крестовых походов и когда св. Бернард его раздувал в ? 46 г. в Везеле. они надеялись превратить беспрестанные войны в Европе в одну справедливую войну, в борьбу с неверными. Они хотели очистить

68

14. КРЕСТОВЫЕ ПОХОДЫ ХII В.

христианский мир от скандальных сражений между единоверцами, дать страстной воинственности феодального общества похвальный выход, указав великую цель, достижение которой выковало бы столь недостающее ему единение душ и действий. Разумеется, церковь и папство расчитывали благодаря крестовым походам, духовными руководителями которых они были, получить одновременно средство господства на самом Западе, в той Respublica Chnstiana, которая была торжествующей, но в то же время бурлящей, полной внутренней борьбы и неспособной собрать свои жизненные силы.
Этот великий замысел провалился. Но церковь все же сумела найти ответ на чаяния людей, и ей удалось кристаллизовать вокруг идеи крестового похода подспудные желания и глухие тревоги Запада. Долгое время чувства и помыслы западных людей были обращены к Иерусалиму небесному. Церковь же показала христианам, что его можно обрести через Иерусалим земной, и утолила жажду странствий, владевшую теми христианами, которых реальности этого мира не могли привязать к земле, предложив им паломничество, крестовый поход, обещавший удовлетворить все желания — приключений, богатства и вечного спасения. Крест был еще на Западе не символом страдания, а символом торжества. Накалывая его на грудь крестоносцев, церковь придавала ему его истинное значение и восстанавливала ту функцию, какую он выполнял при Константине и первых христианах.
Хотя в походах принимали участие люди из разных социальных слоев, они были воодушевлены схожими страстными чув-

69

ствами. Параллельно рыцарской армии возникла армия бедноты. В Первый крестовый поход армия бедноты, как наиболее воодушевленная, тронулась первой, и, перебив по пути много евреев, она постепенно распалась и прекратила существование под ударами голода, болезней и турок, так и не достигнув цели — Святой земли. Но еще долгое время спустя крестоносный дух поддерживался в низших слоях общества, где проникновенность и обаяние его мифов были особенно сильными. И поход детей, юных крестьян, в начале XIII в. стал воплощением этой трогательной приверженности ему.
Поражения, следовавшие одно за другим, быстрое вырождение мистики крестовых походов в политику, даже в политику скандальную, долго не могли успокоить это мощное волнение Запада. Зов заморских земель на протяжении XII в. и позднее будоражил воображение и чувства людей, которым не удавалось найти у себя, на Западе, смысла их коллективного и индивидуального предназначения.
В 1099 г. Иерусалим был взят, и в Святой земле возникло латинское государство, быстро оказавшееся под угрозой. Людовик VII и Конрад III в 1148 г. не смогли ему помочь, и христианский мир в Палестине стал своего рода беспрестанно сокращающейся шагреневой кожей. В 1187 г. Саладин вернул Иерусалим; Ричард Львиное Сердце во время Третьего крестового похода (1189—1192) безуспешно расточал свои подвиги, тогда как Филипп-Август поспешил вернуться в свое королевство. В результате Четвертого похода, обращенного венецианцами против Константинополя, была создана другая эфемерная латинская империя, в Византии, просуществовавшая с 1204 по 1261 г. Тем временем Фридрих II, отлученный папой от церкви, путем переговоров восстановил власть христиан в Иерусалиме в 1229 г., но в 1244 г. город был вновь захвачен мусульманами. Лишь немногие идеалисты хранили в это время былой крестоносный дух. К ним относился и Людовик Святой. Повергая в ужас большинство членов своей семьи, начиная с матери Бланки Кастильской, и своих советников, он сумел увлечь армию крестоносцев, большая часть которой последовала за ним из любви скорее к нему, нежели к Христу, первый раз в 1248 г. в Египет, где он попал в плен к неверным, а во второй раз в 1270 г. в Тунис, где он и умер.
До конца XV в. и даже позднее разговоры о крестовом походе возобновлялись часто. Но в поход никто не отправлялся.
В то время когда Иерусалим владел воображением западных людей, другие города, более реальные и более открытые земному будущему, развивались на самом Западе.
Большинство из этих городов существовало до тысячного года, восходя своим началом к античным и более ранним временам. Даже в варварских, поздно христианизированных странах, у скандинавов, германцев или славян, средневековые города возникли из таких древних поселений, как славянские «гроды» или северные

70

«вики». Основание городов на пустом месте было в средние века редким. Даже Любек был старше актов его основателей Адольфа Шауэнбурга (1143) и Генриха Льва (1158). Однако можно ли говорить, что средневековые города были теми же самыми, что и их предшественники, даже в этих наиболее частых случаях преемственности?
В римском мире города были прежде всего политическими, административными и военными центрами и только затем— экономическими. В Раннее Средневековье, забившись в углы своих старых стен, ставших слишком просторными, города сохраняли почти исключительно лишь политическую и административную функцию, да и то атрофированную. Наиболее видные из них обязаны были своей относительной значимостью присутствию не столько государя, охотно путешествующего и предпочитающего деревню, или его высокопоставленного уполномоченного (их было мало, и за пределами королевского дома они не имели многолюдных свит), сколько епископа. Будучи религией преимущественно городской, христианство поддерживало на Западе городскую жизнь. И если епископальные города сохраняли определенную экономическую функцию, то это была та примитивная функция, которую обеспечивали амбары епископа или городских монастырей, куда свозились припасы из сельских окрестностей и откуда за службу или за деньги, а в голодную пору и бесплатно они распределялись среди части жителей.
Анри Пиренн великолепно показал, что средневековый город зародился и получил развитие благодаря именно своей экономической функции. Город был создан возобновленной торговлей и стал детищем купцов. Континуитет городов первого тысячелетия в средние века был мнимым, и его часто разоблачает то, что средневековый город возникал не на месте, а близ старого ядра поселения. Это был город предместий, на Западе—portus, y славян—podgrozie. A в тех случаях, когда континуитет все же имел место и средневековые города были преемниками античных, то все же большие города Средневековья возникали на месте маленьких античных или раннесредневековых городков. Венеция, Флоренция, Генуя, Пиза, даже Милан, незначительный до IV в. и затмевавшийся Павией с VII до XI в., а также Париж, Брюгге, Гент, Лондон, не говоря уже о Гамбурге и Любеке,— все они являются творением Средневековья. За исключением прирейнских городов Кельна, Майнца и особенно Рима (но он в средние века был лишь крупным религиозным центром, наподобие Сантьяго-деКомпостеллы, но с более многочисленным постоянным населением), наиболее крупные римские города в средние века исчезли или отступили на второй план.
Города были порождены пробудившейся торговлей, но также и подъемом сельского хозяйства на Западе, которое стало лучше обеспечивать городские центры припасами и людьми. Стоит смириться с тем, что своим возникновением и расцветом средневековые города обязаны сложному комплексу причин и разным социальным группам. «Новые богачи или сыновья богачей?»— шк

71

15.ГЕНУЯ
15, 16. РАЗВИТИЕ ГОРОДОВ К XIII В. ГЕНУЯ И ПАРИЖ

Генуя (15) преобразовывалась с середины ? до середины XII в. Стены ? в. были возведены, когда городу угрожали сарацины. Стены окружали феодальный замок и епископский город с собором Сан-Лоренцо, тогда как торгово-ремесленное поселение, бург, с собором Сан-Сиро оставалось за их пределами. В XI -XII вв. Генуя сама перешла в наступление, и ее мореплаватели сначала занялись пиратством, а затем торговлей, обогатившей город во время крестовых походов. В 1155—1156 гг. было начато строительство второй линии стен вокруг бурга, центра экономической жизни, которая протянулась вдоль моря на север, охватив и политический центр города—Дворец коммуны. Городская коммуна к тому времени расширилась и с 1122 г. включила в себя всех горожан, благородных или нет, которые были заняты морской торговлей, важность которой подчеркивал построенный Дворец таможни.

после Пиренна был поставлен вопрос в знаменитом ученом споре с участием Люсьена Февра о том, кому города были обязаны своим подъемом. Города, конечно, привлекали homines novi, выскочек, порвавших с землей или монастырской общиной, лишенных предрассудков, предприимчивых и корыстолюбивых, но с ними вместе или оказывая им поддержку, в частности деньгами, которых у них поначалу не было, определяющую роль сыграли и представители господствующих классов, земельной аристократии и духовенства. Важное участие в подъеме городов приняла и такая группа населения, как минестериалы, сеньориальные служащие, чаще всего происходящие из рабов или сервов, по более или менее быстро поднимающиеся к верхним слоям феодальной иерархии.

72

16. ПАРИЖ

Париж (16) при Филиппе-Августе (1179—1223) отстроил новые стены. Как и все крупные города Запада, он значительно вырос в XII в. Своим ростом город был обязан не только развитию экономической жизни, сосредоточенной на правом берегу Сены (рынок, Гревская площадь, которая была и местом найма рабочей силы, и местом разгрузки речных судов, Тампль, где монахи-банкиры из ордена тамплиеров хранили королевскую казну), но и зарождению университетского городка на левом берегу, Латинского квартала. Сердце Парижа, остров Сите, он же_ центр церковной жизни (новый собор Нотр-Дам) и политической жизни (дворец Пале-Рояль). Аббатства, изначально расположенные вдалеке от города оказались в его черте или под его стена^ ми. Это Сен-Мартен-де-Шан, СенЖермен-де-Пре, Сент-Женевьев и СенВиктор.

Наиболее урбанизированными районами Запада, за исключением тех, где греко-римская, византийская и мусульманская традиции оставили прочные основы (Италия, Прованс, Лангедок Испания), стали, несомненно, те, где завершались крупные торго^ вые пути. Это Северная Италия, на которую выходили альпийские и морские средиземноморские пути, Северная Германия и Фландрия, на которые замыкалась торговля восточными товарами, и северо-восточная Франция, где на ярмарках Шампани особенно в XII и XIII вв., встречались товары и купцы Севера и Юга. Но это были одновременно и районы наиболее плодородных равнин, наиболее устойчивого прогресса в распространении плуга, лошади как гягловой силы и трехполья. Конечно, пока что фудно в эюй гесной связи между городом и деревней опреде-

73

17. КЕЛЬН

18. КАЛИШ
1. Первоначальный польский грод. 2. Пристань. 3. Старый польский город. 4. Старый немецкий город.

74

19. ЛЮБЕК

20. ПЛАН РЫНКА В ЛЮБЕКЕ
1. Оружейники. 2. Булочники. 3. Торговля поясами. 4. Менялы. 5. Сапожники. 6. Торговля пряностями. 7. Игольники. 8. Валяльщики. 9. Галантерейщики. 10. Ювелиры. 11. Торговцы жареным мясом. 12. Седельники. 13. Суконщики. 14. Кожевники.

17, 18, 19, 20. РАСЦВЕТ ГОРОДОВ ЦЕНТРАЛЬНОЙ ЕВРОПЫ (XIII—НАЧ. XIV В.)

Роль экономики в развитии трех городов Центральной Европы (Кельн, Любек, Калиш) отчетливо видна на их планах. Экономическая активность Кельна (17) проявилась довольно рано. С ? в. его укрепления ограждали и старый римский город, и новый квартал на берегу Рейна, возникший вокруг рынка. В 1106 г. новые стены окружили два новых квартала, выросших на севере и юге вдоль реки. Наконец, в 1180 г. город достиг своих предельных средневековых границ, включив в свой состав древние церкви св. Северина (основана в 348 г.), св. Панталеона (866 г.) и св. Гереона (IV в.).

Любек (19) возник в 1159 г. благодаря Саксонскому герцогу Генриху Льву, пожелавшему привлечь купцов, торговавших в балтийско-славянских землях. Он вырос близ военного поселения, основанного в 1143 г. графом Адольфом фон Шауенбургом вокруг собора и замка, возведенного графом на месте славянского города. С 1230 г. город стал обноситься укреплениями, охватывавшими максимальное пространство между реками Траве и Вакениц, на которых были устроены причалы и построены мельницы. Центром города стал рынок (20), с лавками купцов, к которому примыкали улицы ре-

75

месленников, ратуша и церковь св. Марии, которая была характерной для ганзейских городов купеческой церковью. Этот город, обратившийся к дальней торговле, быстро оказался во главе Ганзы, Ввиду отсутствия старых монастырей, в городе рано обосновались доминиканцы и францисканцы (1225 и 1227 гг.).
Случай Калиша (18)—более сложный. На его плане можно различить четыре центра поселений, соответствующие четырем этапам роста: старый оборонительный славянский грод с церковью (IX—XII вв.), затем вскоре появившееся предместье на берегу реки с экономическими функциями. Позднее друг за другом возникли старый польский город в XII в., а в XIII в. город на немецком праве, удобное расположение которого на перекрестке речных и сухопутных путей предоставляло широкие возможности для экономического развития.

лить, где причины, а где следствия. Города, чтобы зародиться, нуждались в благоприятном сельском окружении, но по мере своего развития они оказывали растущее влияние на сельские окрестности, чтобы удовлетворять свои потребности. Будучи потребителями, лишь частично участвующими в аграрном производстве (полей в городах не было, хотя имелись сады и небольшие виноградники, ролью которых в обеспечении горожан продуктами не стоит пренебрегать), города нуждались в том, чтобы их кормили. Поэтому вокруг них расширялась запашка, росла урожайность, тем более что от сельской округи города получали не только продовольствие, но и людей. Миграция из сельской местности в города между ? и XIV вв. была одним из важнейших фактов развития христианского мира. В любом случае можно с уверенностью утверждать, что из разнообразных социальных элементов город создавал новое общество. Бесспорно, что оно также принадлежало к обществу «феодальному», которое подчас представляют чрезмерно сельским. Ведь город в своей целостности самоопределялся как сеньория: сельские окрестности, которые он подчинял своей власти феодального типа (бан), развивались параллельно феодальной вотчине, превращаясь в сеньорию, управляемую на основе феодального бана. Город испытывал сильное влияние феодалов, которые кое-где, как в Италии, и селились в городах. Городские патриции, подражая им, строили каменные дома в виде башен, и эти башни, хотя и служили средством обороны и складами припасов, прежде всего были все же символом престижа, как и у феодалов. Горожане, бесспорно, составляли меньшинство в том преимущественно сельском мире. Даниэль Торнер, моделируя сельскую экономику средневекового Запада, полагает, что горожане составляли 5% всего населения, тогда как 50% его активной части было занято в сельском хозяйстве. Но мало-помалу городскому обществу удалось поставить свои собственные интересы выше интересов сельского. Церковь на сей счет не обманывалась. Если в XII в. глас монахов, таких, как Петр Достопочтенный из Клюни или св. Бернард из Сито, был указующим для христианского мира и тот же св. Бернард тщетно пытался вырвать из Парижа, из объятий городских соблазнов, школяров, чтобы увлечь их в «пустынь», в монастырскую школу, то в XIII в. духовные предводители, доминиканцы и францисканцы, сами обосновались в городах и стали нравшь душами с церковных и университетских кафедр.

76

Роль предводителя, двигателя, фермента, которую отныне взял на себя город, прежде всего утвердилась в экономической сфере. Если даже сначала город и был преимущественно местом обмена, торговым узлом, рынком, его существеннейшей функцией в этой сфере стало производство. Город—это мастерская. И особенно важно, что в этой мастерской началось разделение труда. В феодальном поместье Раннего Средневековья, даже если там и имела место некоторая специализация ремесленных работ, концентрировались все виды производства—и ремесленные, и сельскохозяйственные. Промежуточным этапом в выделении ремесленников, вероятно, был тот, который можно наблюдать, например, в славянских странах, в Польше и Чехии, где в ?—XIII вв. крупные землевладельцы распределяли по отдельным своим деревням специалистов—конюхов, кузнецов, горшечников, тележников, о чем и поныне напоминают топонимы, как Шевче в Польше, подразумевающее шитье сапог. Как писал Александр Гейцл ор, «речь идет о деревнях, подчиненных власти княжеского управляющего и населенных ремесленниками, которые по-прежнему обязаны заниматься земледелием, чтобы обеспечить себя пропитанием, но на них возложена повинность поставлять определенную ремесленную продукцию». В городах эта специализация была доведена до логического конца, и ремесленник перестал быть одновременно или в первую очередь крестьянином, а бюргер — землевладельцем.
Однако не следует преувеличивать ни динамику развития, ни независимость новых ремесел. Благодаря многим экономическим рычагам (сырье поступало главным образом из феодальных поместий) и правовым (пользуясь своими правами, в частности па сбор пошлин, сеньоры ограничивали, сковывали производство и обмен, несмотря на городские вольности) феодалы контролировали экономическую активность города. Ремесленные цехи, в которые были организованы новые ремесла, представляли собой прежде всего, по точному определению Гуннара Миквица, «картели», не допускавшие конкуренции и стреножившие производство. Чрезмерная специализиция ремесел (достаточно открыть «Книгу ремесел» Этьена Буало, регламентирующую в конце правления Людовика Святого, между 1260 и 1270 гг., деятельность парижских цехов, чтобы изумиться, например, числу железообрабатывающих ремесел: двадцать два из общего числа в сто тридцать) была если не причиной, то по меньшей мере признаком слабости новой экономики. Она ограничивалась удовлетворением преимущественно местных нужд. Города, работавшие на экспорт, были редкими. Лишь текстильное производство в северо-западной части Европы, особенно во Фландрии, и в Северной Италии благодаря выпуску дорогих тканей, тонкого сукна и шелка достигло масштабов почти индустриальных и стимулировало развитие смежных производств. особенно изготовление растительных красителей, из которых с XIII в. предпочтение отдавалось вайде. Остается еще сказа i ь о с1рои1ельс1ве, но эю вопрос особый.

77

Но города играли также и роль торговых узлов, каковая в исторической литературе, особенно после Пиренна, была за ними справедливо признана, хотя ее значение было несколько преувеличено. Долгое время эту торговлю питали лишь предметы роскоши (ткани, вайда, пряности) и продукты первой необходимости (соль). Тяжелые товары, как древесина, зерно, в сферу крупной торговли входили очень медленно. Чтобы обеспечить эту торговлю, достаточно было небольшого числа рынков и примитивных операций, особенно по обмену монет, для ее обслуживания. В XII—XIII вв. главным местом такого обмена были ярмарки Шампани. Но на арену уже выходили города и порты Италии и Северной Германии. Итальянцы—венецианцы, генуэзцы, миланцы, сиенцы, жители Амальфи, Асти, а вскоре и флорентийцы— действовали более или менее изолированно, в рамках своих городов, так же как и горожане Амьена или Арраса; на севере же возникла большая торговая конфедерация, быстро приобретшая политическое могущество и начавшая господствовать на обширных торговых пространствах,—Ганза. Ее появление можно связать с заключением в 1161 г. под эгидой Генриха Льва мира между немцами и жителями Готланда, по которому создавалась община немецких купцов, торгующих с Готландом (universi mercatores imperil Romani Gotlandiam frequentantes). К концу XIII в. ее влияние распространялось от Фландрии и Англии до Северной Руси. «Немцы повсюду вытесняют своих конкурентов, особенно на Балтике, но также и в Северном море, доходя то того, что запрещают проходить через датские проливы на запад жителям Готланда, на восток—фризам, фламандцам и англичанам, так что даже торговля между Норвегией и Англией оказалась в их руках». Так описывает положение, сложившееся к 1300 г., его исследователь Филипп Доллинер.
Создавая дальние фактории, она дополняла экспансию христианского мира. В Средиземноморье деятельность генуэзцев и венецианцев даже выходила за рамки торговой колонизации. Венецианцы, получившие от константинопольских императоров в 992 и 1082 гг. ряд чрезвычайных привилегий, после Четвертого крестового похода (1204) основали настоящую колониальную империю на берегах Адриатики, на Крите и на островах Ионического и Эгейского морей, в частности в Негропонте, то есть на Эвбее. В XIV—XV вв. в нее вошли острова Корфу и Кипр. Генуэзцы же обосновались в Малой Азии, в Фокее, крупной производительнице квасцов, необходимых текстильному производству, и в Северном Причерноморье (Кафа), откуда они через свои укрепленные пункты вывозили продовольствие и людей, домашних рабов обоего пола.
На севере ганзейские купцы утвердились в христианских землях—в Брюгге, Лондоне, Стокгольме (с 1251 г.), а также в православном мире (Новгород) и языческом (Рига, с 1201 г.). Экспансия купцов ускоряла продвижение на восток немецких колонистов, горожан и крестьян; ?? мирно, а то с оружием в руках они добивались привилегий, которые, помимо экономических выгод,

78

обеспечивали настоящее этническое превосходство. Так, в торговом договоре между смоленским князем и немецкими купцами 1229 г. записано: «Если русский покупает у немецкого гостя товар в долг и при этом он является должником какого-либо другого русского, то немец пусть получит долг первым». Если русский и немец одновременно прибывали к месту волока товаров, то русский должен был пропустить немца первым, если только русский не из Смоленска, в противном случае они бросали жребий. Торговая форма колонизации давала Западу также навыки колониализма, принесшего ему позднее успех, а затем, как известно, тяжкие проблемы.
Будучи двигателем территориальной экспансии, крупная торговля в такой же мере играла существеннейшую роль и в экспансии денежного хозяйства, каковое было еще одним феноменом, связанным с развитием городов. Как центры потребления и обмена, города вынуждены были все более прибегать к использованию монеты для регулирования торговых операций. Решающим периодом здесь стал XIII в. Флоренция, Генуя, Венеция, испанские, французские, немецкие и английские государи, чтобы удовлетворить потребности в деньгах, стали чеканить сначала серебряные монеты высокого достоинства, гроши, а затем золотые (флорентийский флорин появился в 1252 г., экю Людовика Святого в 1263—1265 гг., венецианский дукат в 1284 г.). Роберто Лопец назвал XIII в. «веком возврата к золоту».
Ниже будут объяснены последствия этого растущего преобладания денежного хозяйства над натуральным: внедряясь в сельской местности и преобразуя земельную ренту, оно сыграло решающую роль в эволюции средневекового Запада. Если монетные реформы Карла Великого были проведены при всеобщем, за исключением небольшой группы его советников, невежестве и равнодушии, то монетные операции Филиппа Красивого в конце XIII—начале XIV в., представлявшие собой первую девальвацию денег на Западе, вызвали негодование почти всех слоев общества, а в городах привели к возмущению и народным бунтам. Крестьянская масса, несомненно, золотых монет и даже крупных серебряных в глаза еще не видела, но мелкими монетами, су, она пользовалась все больше и больше. Она также участвовала, хотя еще издалека, в том процессе, благодаря которому деньги вошли в повседневную жизнь западных людей.
Не менее глубокую печать город наложил и на духовную, художественную жизнь. В XI и отчасти в XII вв. монастыри, несомненно, создавали наиболее благоприятные условия для развития культуры и искусства. Мистический спиритуализм и романское искусство расцвели в монастырях. Клюни и большая церковь, построенная аббатом Гуго (1049—1109), символизируют этот приоритет монастырей на заре новых времен, который поддерживался—но иными средствами—обителью Сито и ее филиалами.
Перемещение центра тяжести культуры, благодаря чему пер-

79

венство от монастырей отошло к городам, ясно проявилось в двух областях—в образовании и архитектуре.
В течение XII в. городские школы решительно опередили монастырские. Вышедшие из епископальных школ, новые учебные центры благодаря своим программам и методике, благодаря собственному набору преподавателей и учеников стали самостоятельными. Так называемая схоластика была дочерью городов. Она воцарилась в новых учебных заведениях — в университетах, представлявших собой корпорации людей интеллектуального труда. Учеба и преподавание наук стали ремеслом, одним из многочисленных видов деятельности, которые были специализированы в городской жизни. Показательно само название «университет». «universitas», иначе—«корпорация». Действительно, университеты были корпорациями преподавателей и студентов, universitates magistrorum et scolarium, различавшимися тем, что в одних, как в Болонье, заправляли делами студенты, а в других, как в Париже,—преподаватели. Книга из объекта почитания превратилась в инструмент познания. И как всякий инструментарий, она стала предметом массового производства и торговли.
Романское искусство, бывшее выразительным проявлением взлета христианского мира после тысячного года, на протяжении XII в. стало преображаться. Новый лик искусства—готический—появился в городе, а строительство городских соборов стало его высшим достижением. Иконография этих соборов выражала дух городской культуры: в ней деятельная и созерцательная жизнь искала равновесия, когда ремесленные корпорации украшали их витражами, в которых воплощались схоластические познания. Сельские церкви близ городов не очень удачно в художественном отношении и с гораздо меньшими материальными ресурсами воспроизводили облик ставшего образцовым городского собора или же какого-либо из его выразительных элементов: колокольни, башни или тимпана. Созданный для нового городского населения, более многочисленного, более гуманного и более реалистично мыслящего, собор не забывал, однако, напоминать ему о близкой и благодатной сельской жизни. Тема помесячных сельских трудов оставалась одним из традиционных украшений городской церкви.
Вклад церкви в этот подъем христианского мира был одним из главных. Нельзя, правда, сказать, что она непосредственно играла существенную роль в экономическом развитии, каковую ей, сильно преувеличивая, ранее вменяли в достоинство.
Жорж Дюби подчеркивал, что монахи сыграли очень неприметную роль в распашке новых земель, поскольку «клюнийцы и бенедиктинцы старого устава вели жизнь сеньориального уклада, значит, праздную», а новые ордена в XII в, «устраивались на уже освоенных, по крайней мере частично, землях», интересовались прежде всего скотоводством и, следовательно, относительно мало занимались расширением пашни; и наконец, «заботясь о со-

80

хранении своей «пустыни», держа крестьян на расстоянии от себя, новые аббатства скорее способствовали защите отдельных лесных массивов от распашек, которые бы им без этого угрожали».
Тем не менее церковь была весьма деятельной в экономической сфере. На начальной стадии подъема она вкладывала средства, которыми она одна лишь и обладала. Начиная с тысячного года, когда экономический подъем, особенно развитие строительства, потребовал финансирования, которое не могло быть обеспечено обычным течением хозяйственной жизни, церковь извлекла накопленные ею сокровища и пустила их в оборот. Конечно, это делалось под видом чуда, но чудотворные покровы не должны скрывать от нас экономических реалий. Когда епископ или аббат желал расширить, перестроить собор или монастырь, он сразу же находил чудесный клад, который позволял ему если не полностью совершить задуманное, то по меньшей мере приступить к постройке. Вот, например, епископ Орлеана Арнуль, который незадолго до тысячного года задумал перестроить «великолепным образом» церковь Сент Круа. «Его подвигнуло на это,—пишет Рауль Глабер,—знамение Господне. Однажды, когда каменщики, выбирая место для базилики, проверяли твердость почвы, они обнаружили много золота. Они сочли, что его будет, несомненно, достаточно для покрытия расходов по постройке святилища, даже и очень большого. Они взяли это случайно найденное золото и все отнесли епископу. Тот возблагодарил всемогущего Бога за этот дар, взял его и передал руководителям работ, приказав это золото полностью потратить на строительство церкви. Говорят, что им были обязаны прозорливости св. Эварция, занимавшего некогда этот епископский престол, который, предвидя эту перестройку, и зарыл золото».
В течение XI—XII вв., когда недостаточно уже было евреев на роль заимодавцев, которую они до того полностью брали на себя, и когда христианские купцы еще не перехватили у них ее, монастыри, как хорошо показал Робер Женееталь, выполняли функцию «кредитных касс».
Церковь на протяжении всего этого периода покровительствовала купцам и помогала искоренению предубеждения против них, из-за которого праздный класс сеньоров презирал их. Церковь предприняла реабилитацию деятельности, обеспечивающей экономический подъем, и из труда как наказания Господня, которому, согласно книге Бытия, должен после грехопадения предаваться человек, зарабатывая хлеб насущный в поте лица, сделала средство спасения.
Она всячески приспосабливалась к эволюции общества и обеспечивала его необходимыми духовными лозунгами, что было уже показано на примере крестовых походов. В качестве противовеса тяжкой реальности она предлагала мечты о совершенстве. В течение всего этого периода, когда медленно созидалось благосостояние, распространялись деньги и богатство становилось все более соблазнительным, церковь снабжала как людей удачливых, беспокоящихся из-за своего богатcnва (Евангелие ведь выражает

81

21. КЛЮНИЙСКИЙ ОРДЕН В X И XI ВВ

серьезные сомнения насчет способности богатого попасть в царствие небесное), так и подавленных нищетой и её идеологическим оправданием—апологией бедности.
Это явление наметилось в XI в. в многочисленных усилиях вернуться к евангельской простоте (vita vere apostolica), приведших к реформированию духовенства и обновлению института каноников, подчиненных так называемому уставу св. Августина, а расцвет порожденного им движения пришелся на конец XI— начало XII в. Оно вызвало к жизни новые монашеские ордена, утверждавшие необходимость удаления от мира ради обретения в одиночестве тех истинных ценностей, которые западный мир, казалось, все более утрачивал. Эти ордена, проповедуя ручной труд, обращаясь к новым видам хозяйственной деятельности, в которой новые способы обработки земли, как трехполье, сочетались с более интенсивным скотоводством и производством шедшей на нужды сукно делия шерсти, а также используя такие технические новшества, как мельницы и кузни, продолжали, совершенствуя, традицию хозяйственной деятельности, начало которой было положено бенедиктинцами.
Пример подавала Италия, которая, вероятно, через греческих монахов, живших по уставу св. Василия в Лации, в Калабрии и на

82

Сицилии, питалась из мощного источника византийского и восточного монашеского движения. Св. Нил Гроттаферратский с ? в., затем св. Ромуальд, основатель ордена камальдулов близ Равенны (1012), св. Иоанн Гуальберт, основатель монастыря Валломброза в Тоскане (1020), стали вдохновителями создания в середине XII в. новых орденов и «белого монашества», поднявшегося рядом с традиционным «черным»—бенедиктинцами. Этьен де Мюре основал орден в Гранмоне в 1071 г., св. Бруно создал Шартрез в 1084 г., Роберт Молезмский—Сито в 1098 г., Роберт д'Арбриссель—Фонтевро в 1101 г., св. Норберт—Премонтре в 1120 г. Символом противостояния нового и старого монашества стал спор между цистерцианцем св. Бернардом, аббатом Клерво (1115—1154), и клюнийским аббатом Петром Достопочтенным (1122—1156). Против адептов спиритуализма, в котором главной была божественная служба, opus Dei, порученная рабами божьими монахам, выступили рьяные сторонники мистики, соединяющей молитву с ручным прудом, которым монахи занимаются вместе с послушниками и Сратьями мирянами, а религиозной чувственности, питаемой великолепием церквей, блеском литургии и пышностью служб, была противопоставлена жажда простоты и чистых линий. В противовес романскому барокко, изощрявшемуся в роскоши облицовок и причудливости вымученной орнаментики (простота романских построек — это восхитительное, но анахроническое творение XX в.), Сито восприняло зарождающуюся готику, более строгую, более упорядоченную и пренебрегающую частностями ради целого.
Более всего в течение этого периода жажду чистоты среди народных масс утоляли личности маргинальные, религиозные анархисты. Это были малоизвестные нам отшельники, расплодившиеся по всему христианскому миру, которые, занявшись поднятием нови, скрывались в лесах, где их осаждали посетители, или обосновывались в таких местах, где могли помочь путешественникам найти дорогу, мост или брод; не испорченные политикой официального духовенства, они становились наставниками бедных и богатых, скорбящих и влюбленных. С посохом, символом магической силы и страннической жизни, босой и в одежде из шкур—этот образ отшельника завоевал литературу и искусство. Он воплощал беспокойство общества, которое в условиях экономического подъема с его противоречиями искало убежища в одиночестве, открытом, впрочем, миру с его проблемами.
Но успешное развитие городов отодвинуло на второй план и сделало анахроническим и старое и новое монашеское и отшельническое движение, связанное с сельским, феодальным обществом. Продолжая приспосабливаться, церковь произвела новые ордена—нищенствующие. Сделала она это не без труда, не без колебаний. К 1170 г. лионский купец Пьер Вальдо с учениками, лионскими бедняками, которых позднее прозвали вальденсами, зашли в критике церкви столь далеко, что наконец порвали с ней. В 1206 г. сын богатого ассизского купца Франциск вступил как будто бы на тот же путь. Собравшиеся вокруг него единомышлен-

83

22. ЦИСТЕРЦИАНСКИЙ ОРДЕН В XII-XIII ВВ.

ники, поначалу двенадцать «меньших братьев», братьев миноритов, были озабочены лишь тем, чтобы смирением и абсолютной бедностью, обрекавшей на нищенство, способствовать очищению этого испорченного мира. Суровость их обета беспокоила церковь. Папы (Иннокентий III, Гонорий III^ Григорий IX), римская курия и епископы стремились навязать Франциску и его товарищам устав, сделав из них орден, входящий в церковную организацию. Франциск был охвачен сильным душевным смятением, разрываясь между своим строгим идеалом и страстной привязанностью к церкви и ортодоксии. Он уступил, но сам удалился в пустыню. Там, в Ла-Верне, накануне его смерти (1226) стигматы положили конец его страданиям, став искуплением и вознаграждением ему. Его орден после него долгое время раздирался борьбой между ревнителями абсолютной бедности и сторонниками приспособления к миру. Папство поддерживало умеренных, выступая против экстремистов, называвших себя братиками, которые кончили тем, что, как и вальденсы, порвали с церковью.

84

В то же самое время, когда выступление Франциска привело, вопреки его намерениям, к появлению ордена братьев миноритов, или францисканцев, знатный испанский каноник Доминик Гусман охотно принял от папы устав для небольшой группы проповедников, которых он объединил, чтобы проповедью и примером бедности вернуть на путь ортодоксии еретиков. Современники, братья минориты и братья проповедники, получившие название доминиканцев, стали душой нищенствующих орденов, образовавших в XIII в. новое воинство церкви. Их своеобразие и доблесть состояли в том, что они решительно повернулись к городской среде. Именно этому новому обществу они проповедью, исповедью и своим примером стремились дать ответ на возникшие новые вопросы. Они перенесли обители в людные города. Карта францисканских и доминиканских домов в конце XIII в.—это карта городской сети христианского мира. Они продублировали монастырские кафедры университетскими, где, утвердившись, затмевали всех других. Знаменитые профессора Парижского университета Фома Аквинский и Бонавентура были один доминиканцем, а второй францисканцем.
Однако, несмотря на успешную адаптацию, церковь, и далее применявшаяся к эволюции христианского мира, уже не могла им руководить как в Раннее Средневковье. С конца XII в. новые ордена цистерцианцев и премонстрантов стали терять свое влияние. Даже к нищенствующим орденам отношение уже было не единодушным: коль скоро труд становился базовой ценностью нового общества, допустить, что можно жить нищенством, было непросто. Университетские преподаватели, писатели, которые были, несомненно, выразителями более широкого общественного мнения, сильно попрекали братьев их нищенством. Парижский магистр Гийом де Сент-Амур, Жан де Мен, автор второй части «Романа о Розе», со страстью обрушивали обвинения на новые ордена. Фома Аквинский и Бонавентура, возражая им, вынуждены были напрягать всю силу своих доводов. В глазах части народа доминиканцы и францисканцы были символом лицемерия, а первые к тому же вызывали ненависть тем, что возглавляли репрессивную борьбу с ересью, взяв в свои руки инквизицию. Первый доминиканский мученик св. Петр Страстотерпец был убит в Вероне в 1252 г. взбунтовавшимся народом, и его образ с пронзенной кинжалом головой был во множестве распространен усилиями ордена.
В Раннее Средневековье именно церковные соборы задавали тон христианскому обществу. Соборы XII и XIII вв. уже приноравливались к эволюции этого общества. Наиболее известный и важный из них, IV Латеранский собор 1215 г., который организовал систему обучения и установил обязательное пасхальное причащение, был попыткой вернуть былое влияние и оказался запоздалым. XIII век стал веком секуляризации в большей мере, нежели веком готических соборов и схоластических сумм. В 1277 г. епископ Парижский Этьен де Тампье, издав перечень из 217 осуждаемых им тезисов, и архиепископ Кентерберийский доминиканец Роберт Килуордби с помощью аналогичного документа попыта-

85

23. ДОМИНИКАНСКИЙ ОРДЕН В 1303 Г.

23. В указанных на карте городах находились университеты ордена, главным из которых был Парижский, куда каждая провинция могла посылать трех студентов.

Провинции ордена

1. Испания (29 мужских монастырей и 6 женских): 2. Тулуза (25 и 3); 3. Франция (58 и 7); 4. Нижняя Ломбардия (33 и 13); 5. Тоскана (25 и 11): 6. Сицилия (33 и 4); 7. Венгрия (33 и 3); 8. Германия (49 и 65); 9. Англия (75 мужск.); 10. Польша (32 и 3); 11. Дания (26 и 2); 12. Греция (4 мужск.— 2 в Морге, l на Эвбее и I в венецианских владениях в Крыму): 13. Святая земля (Кипр—3 мужск.): 14. Арагон (14 и 2): 15. Богемия (21 и 6); 16. Прованс (14 и 2); 17. Верхняя Ломбардия (22 и 5): 18. Саксония (от Бремена до Риги, 47 и 9).

лись обуздать интеллектуальную эволюцию. Они осуждали вперемешку и куртуазную любовь, и распущенность нравов, и чрезмерное обращение к разуму в теологии, и поощрение опытной рационалистической науки. Это постановление оказалось действенным лишь в отношении передовых течений мысли, которые не опирались еще на достаточно надежные инфраструктуры. Но несомненно, что, если даже и не все клирики поддерживали эти осуждения, они свидетельствуют не просто об отсталости, но уже о «реакционности» церкви.
Ее идеологическая монополия столкнулась с опасной угрозой. Начиная с первых проявлений подъема Запада около тысяч -

86

24. ФРАНЦИСКАНСКИЙ ОРДЕН К 1344 Г.

Цизальпийские провинции ордена

1. Сан-Франческо (Ассизи); II. Марке; III. Рим; IV. Тоскана; V. Болонья; VI. Сант-Антонио (Паду я); VII. Милан; VIII. Генуя; IX. Далмация; X. Терра-ди-Лаворо (Неаполь): XI. Пенне; XII. Монте-Сант-Анджело; XIII. Апули.ч: XIV. Калабрия; XV. Сицилия; XVI. Романия; XVII. Святая земля.

Трансальпийские провинции ордена

1. Сантъяго-де-Компостелла; 2. Кастилия; 3. Арагон; 4. Аквитания; S. Прованс; 6. Бургундия; 7. Typ; 8. Франция; 9. Англия; 10. Иберния (Ирландия); 11. Дания; 12. Кельн; 13. Страсбург; 14. Саксония; 15. Австрия; 16. Богемия; 17. Венгрия.

ного года лидерство церкви уже стало оспариваться, и прежде всего ересями. Шампанский крестьянин Леутард, проповедовавший неортодоксальное Евангелие жителям Вертю и окрестностей, итальянские еретики из Монтефорте, миланцы-патарены, тесно связанные с городскими движениями, и многие другие возмущали время от времени города и целые области. Ученые еретики, как Росцелин, Абеляр (если он был еретиком), его ученик Арнольд Брешианский, выплеснувший ересь из школ на улицы Рима и поднявший народ против папы, также вносили смуту, но в более ограниченные круги населения. Церковь, часто поддерживаемая государями, охотно предлагавшими ей свою «светскую руку», реагировала быстро и решительно. И в 1022 г. в Орлеане запылали первые костры с еретиками.

87

Но скоро оформилось и разлилось более мощное и опасное течение. Вдохновленное восточными ересями, связанное с балканским богомильством, оно из Италии проникло во Францию и Центральную Европу. Возникли разнородные в социальном отношении объединения, куда отчасти входило дворянство, но более всего горожане, бюргеры и ремесленники, и под разными названиями появились целые движения, более или менее согласные друг с другом. Наибольшего успеха добилось движение катаров. Катары—манихейцы. Для них было два равно могущественных начала: Добро и Зло. И Господь Бог беспомощен перед князем зла, которого одни считали равным ему богом, а другие низшим по отношению к нему дьяволом, но с успехом восставшим против него. Земной мир и составляющая его материя—это творение Бога зла. Поэтому и католическая церковь принадлежит ко злу. И в отношении мира, его организации, феодального общества и его наставника — римской церкви возможно лишь полное их отрица- ; ние. Катары быстро организовались в церковь со своими епископами, духовенством из «совершенных» людей и создали свой особый ритуал. Это была антицерковь с учением, представлявшим собой антикатолицизм. Они имели сходство и даже связи с другими еретическими течениями XIII в., как вальденсы, спиритуалы и особенно иоахимиты, чье движение, балансировавшее на грани ортодоксии и ереси, вдохновлялось учением калабрийского монаха Иоахима Флорского. Иоахимиты верили в три эпохи: эпоха Закона, или Ветхого завета, за которой следует эпоха Справедливости и Нового завета, когда мир еще испорчен и управляется церковью, которая должна исчезнуть и уступить место Любви и Вечному Евангелию в третью эпоху. Этот милленаризм выражался также в ожидании конца этого мироустройства и церкви и пришествия нового порядка в определенном году—1260-м. Когда он прошел, многие стали связывать свою веру в третью эру с понтификатом разделявшего их взгляды папы Целестина V (1294). Понтификат оказался кратким. Целестин V, вынужденный через несколько месяцев отречься, был помещен в монастырь, где вскоре и умер—не без того, чтобы его преемника Бонифация VIII не заподозрили в причастности к его исчезновению. Смерть этого папы, совершившего, по словам Данте, «великое отречение», символизировала поворот в истории христианского мира.
Церковь в конце XIII в. взяла верх над этими движениями. Исчерпав традиционные и мирные средства против катаров и близких им еретиков, она прибегла к силе. Прежде всего к военной. Был организован крестовый поход против альбигойцев, завершившийся победой церкви, которой помогли северофранцузское дворянство, а позднее, после ряда отказов, и французский король, заключивший парижский договор 1229 г. Затем последовали репрессии, организованные новым учреждением церкви— инквизицией. Реально, несмотря на большие затруднения, цер- J ковь в начале XIV в. выиграла свою партию. Но она проиграла ее ч перед судом истории. »

88

Великие ереси XII—XIII вв. нередко рассматривались как «антифеодальные». Если с точки зрения конкретной истории это определение спорно, то в рамках общих объяснений оно имеет смысл. Оспаривая устройство всего общества, эти ереси нападали и на то, что составляло его основу,—феодализм.
Феодализму часто противопоставляли городское движение. Своей политической организацией, коммуной, оно действительно было нередко направлено против сеньоров, особенно церковных; немало епископов стало жертвой восставших горожан, как, например, в Лане в 1112 г., о чем захватывающе рассказал Гиберт Ножанский. Городская жизнь питалась ремесленной и торговой активностью, тогда как феодализм жил за счет поместья, земли. Ментальность горожан, по крайней мере вначале, отличалась эгалитаризмом, основанным на горизонтальной солидарности, объединявшей людей благодаря клятве в сообщество равных; феодальная же ментальность, тяготевшая к иерархии, выражалась в вертикальной солидарности, цементируемой клятвой верности, которую низшие приносили высшим.
Дело в том, что феодализация и городское движение были двумя сторонами одной и той же эволюции, которая одновременно организовывала и пространство, и общество. Говоря словами Даниэля Торнера, западное средневековое общество было крестьянским, которое, как и всякое крестьянское общество, включало в себя незначительный процент горожан и над которым в случае только христианского Запада доминировала суперструктура, определяемая термином «феодализм».
Феодализм зародился, как мы видели, в каролингские времена. Он расцвел около тысячного года в разных вариантах, в зависимости от места и фазы своей эволюции в той или иной стране. Наиболее законченный во Франции и в Германии, он не достиг завершенности в Италии, где прочность античных традиций и раннее участие сеньоров в городской жизни связывали его развитие. Еще более незаконченным он был в Испании, где особые условия Реконкисты предоставили возглавлявшим ее королям полномочия, ограничивавшие власть феодалов, и где права, предоставлявшиеся воинам и переселенцам, ограждали их свободу. В Англии, в нормандском королевстве Обеих Сицилий, в Святой земле феодализм был «импортированным», более четким и более схожим с некоторыми теоретическими моделями, чем в других странах, но зато и более хрупким. В славянских и скандинавских странах местные традиции придали феодализму другие нюансы.
В этом экскурсе, .претендующем лишь на то, чтобы соотнести феодализм с эволюцией Запада в ?—XIV вв., удовлетворимся определением его места, следуя за Франсуа Гансхофом, ???? кой характеристикой его развития на примере одной области, Маконне, пользуясь исследованием Жоржа Дюби, а также его периодизацией, как ее дал Марк Блок.
Феодализм—это прежде всего система личных связей, иерархически объединяющих членов высшего слоя общества. Эти связи имели реальную основу—бенефиции, которым сеньор жаловал

89

своего вассала в обмен за определенные службы и клятву верности. Феодализм в узком смысле слова—это оммаж и фьеф.
Сеньора и вассала соединял вассальный договор. Вассал приносил оммаж сеньору. Наиболее древние тексты, где появляется это слово, происходят из Барселонского графства (1020), графства Сердань (1035), Восточного Лангедока (1033) и из Анжу (1037). Во Франции оно распространилось во второй половине XI в., в Германии впервые появилось в 1077 г. Вассал влагал свои сомкнутые руки в руки сеньора, который должен был сжать их, и выражал волю препоручить себя сеньору примерно по следующей формуле: «Сир, я становлюсь вашим человеком» (Франция, XIII в.). Он произносил затем клятву верности (фуа), за которой мог следовать, как во Франции, взаимный поцелуй, после чего он был «человеком сеньора» (homme de bouche et de mains). По вассальному договору вассал обязан был сеньору советом (consilium), что, в общем, означало его обязательство участвовать в созывавшихся сеньором собраниях вассалов и вершить, в частности, от его имени суд, а также помощью (auxilium), особенно военной и в определенных случаях финансовой. Вассал, таким образом, должен был вносить свой вклад в сеньориальное управление и судопроизводство и служить в войске. Взамен сеньор обязывался оказывать покровительство вассалу. Против неверного, вероломного вассала сеньор мог, обычно по решению его совета, принять меры, главной из которых была конфискация фьефа. Вассал же мог отказать в верности сеньору, который не выполняет своих обязательств. Теоретически такой отказ, право на который было ранее всего признано в Лотарингии в конце XI в., должен был торжественно провозглашаться и сопровождаться отказом от фьефа.
Понятно, что наиболее важные вопросы вращались вокруг фьефа. Слово это появилось на западе Германии в начале XI в. и получило распространение в своем техническом значении к концу столетия, хотя не везде и не всегда использовалось в этом узком смысле. Это скорее термин юристов и историков Нового времени, нежели понятие той эпохи. Самое существенное состоит в том, что фьефом чаще всего была земля. Это подводит под феодализм аграрную основу и дает ясно понять, что феодализм—это прежде всего система землевладения и землепользования.
Сеньор передавал фьеф вассалу во время церемонии инвеституры, которая представляла собой символический акт вручения вассалу какого-либо предмета—штандарта, жезла, кольца, ножа, перчатки, прута, клока соломы и т. д. Она обычно следовала за клятвой верности и оммажем. До XIII в. передача фьефа оформлялась письменным актом лишь в исключительных случаях. Феодализм был эпохой жеста, а не письменного слова. Наиболее существенным в эволюции фьефа было то, что если поначалу сеньор владел им по праву, подобному праву римской собственности, а за вассалом было право пользования доходами, то с XI в. право вассала значительно выросло. Оно приблизилось к праву собственности, правда не достигнув его, хотя само слово «собственность» (proprielas) ci ало произноситься только в XII и

90

XIII вв.; право же сеоньора отдалилось от него и стало обозначаться понятием «dominium». Феодальная система, таким образом, более или менее исключала понятие собственности, обычно определяемое как право пользования и распоряжения. С этой стороны денежное хозяйство и вообще система городской собственности оказались противостоящими феодальной системе. Но именно в той мере, в какой земля оставалась основой средневекового хозяйства, бюргер, стремившийся приобрести сеньорию, оказывался в ложном положении, пока в конце Средневековья сеньория не разошлась с фьефом.
Рост власти вассала над фьефом был обеспечен установлением наследственности фьефа, что было существенным элементом феодальной системы. Во Франции это совершилось рано, в ?—начале XI в. В Германии и Северной Италии, где процесс был ускорен Конрадом II в 1037 г., позднее. В Англии наследственность распространилась лишь в XII в.
Помимо случаев разрыва вассального договора, политической игре в системе феодализма благоприятствовала и множественность вассальных связей, в которые вступал один и тот же человек. Почти каждый вассал был человеком нескольких сеньоров, и это часто затруднительное для него положение позволяло ему обещать самому щедрому из своих сеньоров преимущественную перед другими верность. Чтобы предотвратить анархию, которая могла из этого произойти, наиболее могущественные сеньоры стремились добиться, не всегда успешно, от своих вассалов принесения оммажа, высшего по отношению к приносимым другим сеньорам,—тесного оммажа (hommage lige). Именно этого пытались добиться короли от всех вассалов своих королевств. Но в этом случае возникала иная система, не феодальная, а монархическая, к которой мы еще вернемся.
Локальное исследование эволюции феодализма, какое проделал Жорж Дюби в отношении Маконне XI—XII вв., интересно тем, что показывает, как конкретно феодальная система, которую мы только что описали абстрактно и схематично, благодаря господству феодальной иерархии сеньоров и вассалов над крестьянами осуществляла эксплуатацию земли и как она, выходя за рамки вассального договора, обеспечивала каждому сеньору, большому и малому, комплекс чрезвычайно широких прав в его сеньории или фьефе. Эксплуатация осуществлялась через сеньорию, владение, которое было основой социальной и политической организации.
Жорж Дюби настаивает на одном кардинальном факте, причем в отношении не только Маконне. Центром феодальной организации был замок. Появление укрепленных замков, военное назначение которых не должно скрывать их гораздо более широкие функции, было одним из важных феноменов западной истории ? -XIII вв.
В конце ? в. социальная структура Маконне была еще внешне каролингской. Главной границей оставалась та, что разделяла свободных и сервов, и многие крестьяне были еще свободными.

91

Власть графа, выражавшая силу государства, еще, кажется, уважалась. Но ситуация быстро изменилась, наступал феодализм. Нельзя сказать, что фьеф получил в Маконне широкое распространение. Но замок стал центром сеньории, к которой постепенно отходили все формы власти—экономическая, судебная и политическая. В 971 г. появился титул рыцаря, а в 986-м—первый частный суд, в аббатстве Клюни; в 988 г. впервые сеньор, граф де Шалон, стал взимать подати как с сервов, так и со свободных крестьян. 1004 годом датируется последнее упоминание наместнического суда, независимого от сеньора, а 1019 годом—последний приговор, вынесенный графским судом против кастеляна. Начиная с 1030 г. получил распространение вассальный договор, а в 1032 г. исчезло понятие «nobilis» (знатный), чтобы уступить место понятию «miles» (рыцарь). Тогда как положение всех крестьян, за некоторыми исключениями (аллодисты, министериалы), унифицировалось и создавался один общий класс (manants), среди сеньоров устанавливалась иерархия. К 1075 г. рыцарство, поначалу группа, отличавшаяся «богатством и образом жизни», стало «наследственной кастой, истинной знатью». Оно составляло, однако, два эшелона в соответствии с «распределением власти над низшими»: первым был эшелон кастелянов, владельцев замков (domini, castellani), которые осуществляли на той или иной территории всю публичную власть (бывший королевский бан), второй же состоял из простых рыцарей, за которыми было лишь «небольшое число лично зависимых людей». В своем замке сеньор был господином территории, где он пользовался, вперемешку, и частными, и публичными правами, и это была так называемая баналитетная сеньория, хотя понятие «бан» (bannus) было в эту эпоху
довольно редким.
К 1160 г. стали вырисовываться новые перемены, и между 1230
и 1250 гг. определилось иное феодальное общество. «Кастелянство перестало быть несущей конструкцией в организации бановой власти». Эта организация развалилась прежде всего из-за расширения слоя знати после того, как на пригорках поднялись укрепленные постройки мелких деревенских рыцарей и в начале XIII в. продублировали цепь укрепленных замков XI—XII вв. Кроме того, она была подточена снизу ослаблением власти сеньоров над крестьянами и ущемлена сверху изъятием части кастелянских полномочий совсем небольшой группой новых могущественных лиц, в которую входили крупные сеньоры, принцы и особенно король. В 1239 г. область Маконне отошла к королевскому домену. Классический феодализм закончился.
Марк Блок различал два возраста феодализма. Первый, до середины XI в., соответствовал почти неизменной организации сельского пространства, где обмен был слабым и нерегулярным, монета редкой, наемный труд почти неизвестным. Второй был результатом широких распашек, возобновления торговли, распространения денежного хозяйства и растущего превосходства купца над производителем.
Жорж Дюби обнаружил в Маконне ту же периодизацию, но

92

он отодвинул на век позже, к 1160 г., поворотный между двумя периодами «момент, когда время независимых кастелянств уступило времени фьефов, цензив и феодальных княжеств».
Именно по отношению к экономическому развитию историки описывали эволюцию и фазы средневекового феодализма. Жорж Дюби, для которого «начиная с середины XI в. социальное движение и экономическое идут в противоположных направлениях: первое, замедляясь, ведет к сплочению классов и замкнутых групп, второе, ускоряясь, подготавливает ослабление всех рамок и освобождение», по существу, согласен с Марком Блоком. Я, однако, не уверен, что эти два движения не происходили в одном направлении дольше. Феодальная сеньория организовала производство и, хорошо ли, плохо, передала его той части горожан, купцам и бюргерам, которые от нее долгое время зависели. Конечно, в перспективе подъем городской буржуазии подтачивал феодализм, но в конце XIII в. она была далека от того, чтобы возобладать над ним, даже и в экономическом отношении. Потребовались века, чтобы растущая дистанция между экономическим могуществом и социально-политической слабостью высших городских слоев привела к буржуазным революциям XVII и XVIII вв.
Остается сказать, что экономическая эволюция помогла широким слоям крестьянства улучшить свою судьбу: на вновь освоенных землях крестьяне-госпиты получали вольности и свободы, особенно ощутимые в городских или полугородских по виду новых поселениях—«villeneuves», «villefranches», «bastides», если касаться только французских наименований. На всех западноевропейских землях в XIII в. распространялось движение по освобождению крестьян, которое улучшало если не материальное, то юридическое их положение. Ограничение сеньориальных поборов и замена барщины и трудовых повинностей обычно фиксированной податью, цензом, а также определение хартиями (а письменное слово, вытеснявшее жест, помогало, по меньшей мере на первых порах, развитию социальной свободы) точного размера основных платежей были признаками и средствами некоторого социального возвышения крестьянства, особенно земледельцев (laboureurs), собственников рабочего скота и орудий труда, в отличие от массы более бедных крестьян (manouvriers, brassiers).
Остается также сказать, что экономическая эволюция, преимущественно с начала XIII в., не благоприятствовала мелкому и среднему рыцарству, которое залезало в долги быстрее, чем богатело, и вынуждено было продавать часть своих земель. В Маконне последний заем, полученный у рыцарей, датируется 1206 г., а начиная с 1230 мелкие рыцари-аллодисты стали продавать свой оммаж и превращать свои аллоды в фьефы; наследственное достояние, за исключением обычно собственной запашки, распродавалось участок за участком. Приобретателями же были наиболее могущественные сеньоры, которые если не были богаты звонкой монетой, то легко могли взять заем, церкви, особенно городские, которые благодаря подаяниям первыми скапливали монету, и, наконец, разбогатевшие простолюдины, иногда крестьяне, а чаще

93

всего бюргеры. Кризис, который поначалу затронул сеньориальные доходы, феодальную ренту, вылился в XIV в. во всеобщий кризис, который, по сути, был кризисом феодализма.
На том уровне исторической эволюции, который называется политическим, явления часто представляются очень сложными, обремененными массой людей, событий и сочинений историков, охотно соблазнявшихся мнимой ясностью их поверхностных отражений. Политическая история средневекового Запада особо сложна потому, что она воспроизводит крайнюю раздробленность экономики и общества, разделение публичной власти между главами тех более или менее изолированных групп, которые, как мы видели, составляли одну из характерных черт феодализма. Но реальностью средневекового Запада была не только распыленность общества и его управления, но и запутанность властных полномочий по горизонтали и по вертикали. Находясь между многочисленными сеньорами, церковью и церквами, городами, принцами и королями, средневековые люди не всегда могли понять, от кого в политическом отношении они зависят. Даже на уровне администрации и правосудия средневековая история полна отражающих эту сложность конфликтов по поводу юрисдикции.
Зная финал средневековой истории, мы можем взять в качестве путеводной нити эволюцию государств.
Вскоре после тысячного года во главе Запада как будто встали два персонажа—папа и император. Конфликт между ними на протяжении целого периода занял всю авансцену. Но это театр теней, позади которого разыгрывались события более серьезные.
После смерти Сильвестра II (1003) папство имело отнюдь не блистательный вид. Оно пало под ударами сначала сеньоров Лациума, а затем, после 1046 г.,—германских императоров. Но оно быстро поднялось. Более того, поднялось вместе со всей церковью, освободившейся из-под власти светских сеньоров. Дело в том, что григорианская реформа, названная по имени папы Григория VII (1073—1085), была лишь наиболее внешним проявлением мощного движения, которое тогда увлекло церковь на возвратный путь к ее истокам. Речь шла о восстановлении перед лицом класса воинов автономии и власти класса священников. Последний нуждался в обновлении и самоограничении. Отсюда борьба с симонией и медленное утверждение целибата духовенства. Отсюда стремление укрепить независимость папства, предоставив избрание понтифика коллегии кардиналов (декрет Николая II от 1059 г.). Отсюда же и усилия, направленные на то, чтобы вывести духовенство из-под воли светской аристократии, чтобы отнять у императора и, следовательно, у сеньоров право назначения и инвеституры епископов и чтобы заодно подчинить светскую власть духовной, возвысив меч духовной власти над мечом светской или передав оба папе.
Григорий VII как будто преуспел в этом, когда унизил императора Генриха IV в Каноссе (I077 г.). Но принесший покаяние

94

император быстро взял реванш. Более благоразумный папа Урбан II продолжил борьбу, углубив ее, и прибегнул к крестовому походу, чтобы объединить христианский мир под своим авторитетом. Компромисс был достигнут в Вормсе в 1122 г.: император оставлял папе инвеституру «посохом и кольцом», обещал уважать свободу выборов и посвящений, но сохранил за собой инвеституру «жезлом», символом светской власти епископов.
Борьба в той или иной форме оживилась при Фридрихе I Барбароссе (1152—1190), который век спустя после Каноссы, в 1177 г., вынужден был также унизиться в Венеции перед папой Александром III; но по Констанцскому миру 1183 г. перед ним открылась возможность установить господство в Италии и, следовательно, оказывать давление на папство. Конфликт между папством и империей достиг своего пароксизма при Фридрихе II в первой половине XIII в. С разной степенью удачливости папы Иннокентий III (ум. в 1216 г.), Григорий IX (1227—1241) и особенно Иннокентий IV (1243—1254) атаковали императора. Наконец папство как будто одержало полную победу. Фридрих II, отлученный от церкви и низложенный на Лионском соборе 1245 г., почти повсюду в Италии и в Германии разбитый, в 1250 г. умер, оставив империю во власти анархии Великого междуцарствия (1250—1273). Но, ополчившись против императора, этого колосса на глиняных ногах, власти анахронической, папы упустили из виду возвышение новой власти, которой иногда даже благоприятствовали,—власти королей.
Конфликт наиболее могущественного из них, короля Франции Филиппа Красивого, с папой Бонифацием VIII завершился оскорблением понтифика, получившего пощечину в Ананьи (1303), и ссылкой, «пленением» папства в Авиньоне (1305—1376). Столкновение в первой половине XIV в. между папой Иоанном XXII и императором Людовиком Баварским было лишь пережитком, позволившим сторонникам Людовика, и особенно Марсилию Падуанскому в его «Защитнике мира» (1324), определить черты нового христианского мира, где светская и духовная власть четко разделены. Секуляризация охватила и политическую идеологию. Последний великий поборник совмещения двух властей, последний великий человек Средневековья, подведший своим гениальным трудом черту под былой эпохой, Данте умер в 1321 г., обратив свой взор к прошлому.
Среди монархий и государств, наследников политической власти империи, которые поднимались в XI—XIV вв., даже самые сильные не имели ни династической преемственности, ни определенной территории. Ограничиваясь лишь одним примером, можно указать на всю западную часть современной Франции, которая вплоть до XV в. балансировала между французской и английской короной. Но в формировании территориальных объединений, когда через ускорения, замедления и преображения происходило собирание мелких ячеек средневекового общества,

95

25. ФРАНЦИЯ В НАЧАЛЕ ПРАВЛЕНИЯ ФИЛИППА-АВГУСТА (1180Г.)

уже вырисовывалось будущее. Суверенные государи стали рапсодами средневекового христианского мира.
На первый план выступают три крупных политических успеха.
Прежде всего в Англии, которая после нормандского завоевания (1066)-первой стала являть собой образ централизованной

96

монархии в правление Генриха I (1110—1135) и особенно Генриха II Плантагенета (1154-1189). С 1085 г. книга Стш^огос^ опись королевских владений и прав, обеспечила кй^лейбес^о добным средством власти. Солидные финансовоеу^^жденм палата Шахматной доски) и тесно связанные с троном чижики (шерифы) помогали осуществлять ее. В начале %Ц в^разраз^ продолжавшийся несколько десятилетий тяжелыйкризис^Иоанн Безземельный вынужден был согласиться с ограничением kodo левскои власти Великой хартией вольностей (1^??Тп?ле вй стания дворянства под руководством Симон^ деМонЙра и: ????^?????^^00^^" можфхию под еще больГиСнадзор. но Эдуард 1 (1272—1307) и даже Эдуард II (1307—1327) суме
^иЙ^о^ГГ" ^Р0^^10 влас^ь^допУстив парл^-
ствоватьТа^' 6IlaIOWPS1 сорому в управлении стали соучаствовать знать, духовенство и бюргерство. Войны удачные птю-
тив Уэльса и безуспешные против Шотландии, обеспечилиангличан новым вооружением и тактикой и приучили час^нао^а к участию в военных действиях, как и к уча^юТмест^мТцен"
si^m'is"""• в начале XIV в• Англия была наиболее обТп Г" наиболее устойчивым христианским государством
Это позволило столь маленькой стране примерно с четырьмя миллионами жителей одержать в начале СтолетнеЙ^оЙнь! блестя
Го^Йс^нЙ^^^^ колоссом с ег0 -^??Франция в начале XIV в. тем не менее не испытывала seno-
^????0^'38"™" Ее "Р0^™ при кап^нгской монархии было более медленным, но, возможно, более верным Во
времена между избранием Гуго Капета (987) и восшествием та престол Людовика VII (1137) силы слабыхкапет^нгски?м^х^
^?^?^"0"' ?'0811110 ^обновляЗся 6^S°c ГЙ^ де ^0^-^6^»^ засевшими в своих донжонах в Иль-де-Франсе. Эти короли жалко выглядели в сравнении со
своими крупными вассалами, наиболее могущественнь^ из ????°
cIv ^??? нормандский' в 1066 ^ присоединил к cSy re^ству английское королевство, а затем в середине XII в—обширные владения Плантагенетов. Однако в 1124 г Франция шЗ
??? ????33????^ ^ ^Р°лю перед лицом угрозьТсс"ст^оны германского императора, который вынужден был отступить Свое растущее могущество Капетинги строили за счет увеличения к? ролевского домена, очищаемого от феодальных смутьянов Tn^ ресс, очевидный уже при Людовике VII (III7"- 18% ^шеломл^ю Щии при Филиппе-Августе (1180-1223) пошел вширь и^^^ чивым при Людовике VIII (1223-1226 , Людовике Святой (.226^
12% i^"^ храбром (l270-1285) и Филиппе IV Красивом (1285—1314). Финансовая база французской королевской впасти
^оТовТло^60"' король продолжа;^""лУН^ь^основнуюл^ доходов с домена, «жил за счет своего», но в его оуках была ялмн
"истрация, после того как при ???????-????????^ у^ждены
^??????"' сенешалей и прев0' был ^pe^CoS и и Hei ? выделились палаты, специализирующиеся на финансах и осо-

97

бенно на правосудии, которое с организацией Филиппом Красивым в 1303 г. парламента стало привлекать растущее по мере успешного развития королевского апелляционного суда количество дел. Генеральные штаты, состоящие, как и в Англии, из прелатов, баронов и богатых бюргеров «добрых городов», созванных Филиппом Красивым, скорее оказывали помощь, нежели

98

ограничивали власть короля и его советников, легистов, воспитанных в университетах и проникнутых духом римского права, поставленного на службу суверенному «императору в своем королевстве».
Феодальная реакция последовала за смертью Филиппа Красивого в 1315 г., но в 1328 г. смена династии, приход Валуа взамен рода Капетингов, прошла без затруднений. И новая династия стала, кажется, лишь более открытой феодальным влияниям, еще очень сильным при парижском дворе.
Третьим успехом монархической централизации был тот, который одержало папство. Оно было мало обязано им своей светской власти над той территорией, что предоставлял убогий патримоний св. Петра. Лишь обеспечив себе власть над епископами, взяв в свои руки кодификацию канонического права и особенно использовав финансовые .источники церкви—не без сильных протестов, например в Англии и Франции,—папство в XII, но преимущественно в XIII в. стало преобразовываться в сильную наднациональную монархию. Она не только выстояла в условиях авиньонского пленения, но и укрепила при этом свою власть над церковью, так что Ив Ренуар мог справедливо утверждать, что Авиньон для этой монархии был лучшим географическим центром, чем эксцентрический Рим.
Успехи объединительной монархической политики на Пиренейском полуострове были меньшими, и там, несмотря на временные союзы, королевства оставались разобщенными. Но эти королевства—Португалия с 1140 г., Наварра, Кастилия, поглотившая Леон после 1230 г., и Арагон, если не принимать в расчет устойчивости арагоно-каталонского дуализма, существовавшего под покровом политического союза, заключенного в 1137 г.,— представляли собой стабильные политические образования. В своих границах, менявшихся в зависимости от прогресса Реконкисты и династических комбинаций, каждое королевство добивалось значительных достижений в деле централизации. Царствование Альфонса ? Мудрого (1252—1284) в Кастилии было эпохой составления обширного сборника законов «Партиды» и подъема, при королевском покровительстве, Саламанкского университета. Арагон, устремившийся под влиянием каталонцев к средиземноморским горизонтам, стал крупной державой при Якове Завоевателе (1213—1276), а после ее раздела (1262) расцвета достигло королевство Майорка со столицей в Перпиньяне и городами Майоркой и Монпелье, где были любимые резиденции королей. Особые же условия Реконкисты и заселения Пиренейского полуострова позволили народу через очень жизнестойкие местные собрания, кортесы, которые начали функционировать с середины XIII в. во всех королевствах, принять широкое участие в управлении.
Поражение монархической централизации наиболее явным было в Италии и в Германии. В Италии территориальной коагуляции помешали светская власть пап в центре полуострова и императорская власть на севере. Борьба между гвельфами и гибеллинами, рассыпавшаяся на тысячи эпизодов, сопровождалась

99

игрой фракций и партий между городами и внутри городов. На юге Неаполитанское королевство, или королевство Обеих Сицилий, несмотря на усилия нормандских и германских королей (Фридрих II основал в Неаполе первый государственный университет и обуздал феодалов мельфийской конституцией 1231 г.), а также анжуйцев, стало ареной слишком частой смены иностранных владычеств, чтобы прийти к устойчивой системе управления.
В Германии же императоров искушал итальянский мираж, заслонявший германские реалии. Фридрих Барбаросса как будто сумел навязать феодалам королевскую волю, особенно когда он покончил с наиболее могущественным германским сеньором Генрихом Львом, герцогом Саксонии и Баварии. Но династические распри, войны между претендентами на корону и растущий интерес к Италии, все более, однако, непокорной, привели в Великое междуцарствие (1250—1273) к поражению политики монархической централизации. В конце XIII в. живыми политическими силами Германии стали вдоль границ колонизации на севере и на востоке ганзейские города и старые и новые княжеские дома. В 1273 г. императорской короной был увенчан мелкий эльзасский князь Рудольф Габсбург, воспользовавшийся троном, чтобы заложить на юго-востоке, в Австрии, Штирии и Каринтии, фундамент будущего величия своей династии.
На востоке и севере Европы династические споры, феодальная раздробленность и неопределенность границ играли против авторитета центральной власти, подрываемой сверх того и германской колонизацией.
В Дании королевская власть после взлетов и падений вроде бы взяла в начале XIV в. верх над феодалами, но король был столь беден, что вынужден был в 1319 г. заложить страну своему кредитору графу Голштинскому. В Швеции короли стали в XIII в. выборными, но при короле Магнусе Ладулосе (1274—1290) и особенно при Магнусе Эриксене (1319—1332) там на время удалось закрепиться династии Фолькунгов. Наиболее удачливой была, кажется, Норвегия, где Хакон V Старый (1217—1263) разбил светскую и церковную аристократию и установил наследственную монархию.
В Польше после Болеслава Храброго, коронованного в Гнезно в день Рождества Христова в 1076 г., королей больше не было. Династия Пястов, однако, продолжала существовать в лице князей, кое-кого из которых не покидала забота об объединении, как Болеслава Кривоустого (1102—1138) и с 1173 г. Мешко Старого. Но восстания светских и церковных феодалов, которым прямую или косвенную помощь оказывали не только немцы, но также чехи и венгры, превратили Польшу в конгломерат независимых княжеств, число которых на протяжении XIII в. неуклонно росло. В 1295 г. Пшемысл Великопольский восстановил у себя польское королевство, однако после него титул польского короля последовательно принимали два чешских короля, так что пришлось ждать коронации в 1320 г.. на сей раз в Кракове, мелкого куявского сеньора Владислава Локетка, чтобы наконец утверди-

100

лась «Corona regni Poloniae». Его сыном был Казимир Великий (1333—1370). Но тем временем Конрад Мазовецкий призвал для борьбы с пруссами тевтонских рыцарей, и тевтонцы, опираясь на новые епископства Тори (Торунь), Кульм (Хелмно) и Мариенвердер, основали немецкое государство. Завоевав Померанию с Гданьском, они превратили свою крепость Мариенбург в его настоящую столицу.
Случай Чехии более сложный. В конце XII в. Оттокар I (1192—1230) принял, в 1198 г., королевскую корону и сделал ее наследственной в роду Пшемысловичей. Но короли Чехии были также князьями империи и играли в Германии опасную роль. Оттокар II (1253—1278), прозванный за роскошь двора «золотым королем», будучи не удовлетворенным титулом курфюрста империи, стал домогаться императорской короны. К Чехии и Моравии он присоединил, благодаря завоеваниям, Австрию, Штирию, Каринтию и Крайну. Но он столкнулся с Рудольфом Габсбургом, который победил его на выборах императора и нанес ему поражение в битве близ Дюрнкрута в 1278 г. С мечтой о Великой Чехии было покончено, чего не скажешь о немецких мечтах, которые стал реализовывать в XIV в. король из новой, иноземной династии Карл Люксембургский, император Карл IV. Реальностью, однако, было растущее заселение Чехии иммигрантами из Германии.
В Венгрии постоянные споры из-за престола в XI—XII вв. ослабили Арпадов, потомков св. Стефана, однако они сумели в борьбе с немцами и особенно византийцами, попытавшимися аннексировать Венгрию, расширить свое королевство за счет Трансильвании, Словении и Хорватии. Бела III (1173—1196), женатый на сестре Филиппа-Августа, казалось, основательно укрепил монархию, но набирающий силу класс феодалов навязал его сыну Андрею II в 1222 г. Золотую буллу, которую в свое время несправедливо назвали Великой хартией Венгрии. Вместо того чтобы закрепить национальные вольности, она обеспечила супрематию знати, которая быстро ввергла страну в анархию. Смерть последнего из Арпадов в 1301 г. углубила кризис, поскольку привела к появлению в Венгрии иностранных государей.
1 августа 1291 г. жители долины Ури, вольная община из долины Швиц и объединившиеся люди из долины Унтервальден перед лицом габсбургской угрозы, поклявшись, создали вечный союз, как это часто делали члены городских и горных общин. Тогда было трудно предвидеть, что этот союз станет ядром новой своеобразной политической организации—Гельветической конфедерации. 15 ноября 1315 г. он одержал блестящую победу над Леопольдом Габсбургом у Моргартена. Военная мощь швейцарцев заявила о себе одновременно с их политическим будущим.
В тот момент, когда западный христианский мир достиг апо| ея своего развития, готовился бросить вызов кризису и пойти на глубокие преобразования, moi бы возникнуть вопрос, каким орга-

101

низующим началам и каким силам предстояло прийти на смену феодализму, еще сильному в социально-экономическом отношении, но приходящему в упадок в политическом. Можно было бы подумать о городах, все более процветавших и излучавших беспримерное культурное влияние, познавших наряду с экономическими, художественными, интеллектуальными и политическими успехами также и военные триумфы. Наиболее ранний из последних относится к 1176 г., когда города Северной Италии нанесли Фридриху Барбароссе поражение у Леньяно, ошеломившее феодальный мир. А в 1302 г. близ Куртре пехотинцы фламандских городов разбили наголову цвет французского рыцарства, собрав затем пятьсот золотых шпор, давших название битве. Именно Генуе, Флоренции, Милану, Сиене, Венеции, Барселоне, Брюгге, Генту, Ипру, Бремену, Гамбургу, Любеку должно было, казалось, принадлежать будущее. И тем не менее новая Европа созидалась вокруг не городов, а государств. Экономическая база городов была недостаточной для политической мощи первого порядка и даже для экономической деятельности широкого размаха. По мере того как крупная торговля переставала ограничиваться предметами роскоши, но стала заниматься также и такими товарами, как зерно, городские центры все менее удовлетворяли ее своими размерами. Уже с конца XIII в. города держались или за счет конфедераций, и это было ганзейское решение проблемы, или же благодаря собиранию вокруг себя сельской округи, и это было фламандское решение проблемы (Брюгге и Гент своей силой были столь же обязаны этой округе, сколь и дальней торговле), но более всего — итальянское: города Лигурии, Ломбардии, Тосканы, Венецианской области и Умбрии окружали себя насущно необходимыми для них «contado». Наиболее урбанизированный из всех город, Сиена, где банковское дело уже в XIII в. пережило свои самые славные времена, эту потребность города в деревне хорошо выразил с помощью искусства. На фресках муниципального дворца, где Амброджо Лоренцетти изобразил между 1337 и 1339 гг. во славу горожанам Доброе и Дурное Управление, город, хотя и окруженный стенами, ощетинившийся высокими башнями и постройками, не отделен от своей округи, необходимого для него «contado». Венеция продлевала себя за счет «Terra Ferma». Возможно, все это нелегко было уловить в конце XIII в. Но время островков, небольших поселений и малых социальных ячеек готово было пройти, как и время феодализма. Наступал другой тип организации пространства: территориальное государство. Проницательные люди той эпохи ощущали эту реалию в ее демографическом проявлении. Пьер Дюбуа полагал, что король Франции—наиболее могущественный государь христианского мира, поскольку у него больше всего подданных, и Марсилий Падуанский представлял народонаселение одной из главных опор новых государств. Но большое население может существовать лишь на обширном пространстве, и прогресс начал требовать объединения отнюдь не малых территорий.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история










 





Наверх

sitemap:
Все права на книги принадлежат их авторам. Если Вы автор той или иной книги и не желаете, чтобы книга была опубликована на этом сайте, сообщите нам.