Библиотека

Теология

Конфессии

Иностранные языки

Другие проекты







Ваш комментарий о книге

Диль Ш. Византийские портреты

ОГЛАВЛЕНИЕ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА VIII. ЧЕТЫРЕ БРАКА ИМПЕРАТОРА ЛЬВА МУДРОГО

29 августа 886 года император Василий I умер неожиданно вследствие одного довольно странного случая на охоте. Однажды, когда он в окрестностях столицы предавался своему любимому развлечению, он отдалился от своих спутников, бросившись преследовать большого оленя; загнанный зверь вдруг остановился, повернулся, наклонив рога, к лошади василевса и, нечаянно зацепив ими за пояс царя, поднял на кончики их несчастного монарха. Когда обезумевшая лошадь примчалась к охотникам без всадника, среди придворных произошло страшное замешательство; оно еще усилилось, когда издали увидали оленя, бешено мчавшегося с императором на рогах. Напрасно старались нагнать животное: каждый раз, когда казалось, вот-вот олень настигнут, он одним порывистым движением был снова далеко впереди. В конце концов нескольким солдатам стражи одним ловким обходом удалось отрезать оленю отступление, и один из них, нагнав животное, ударом меча перерубил пояс царя. Василий без чувств упал на землю; его принесли в Священный дворец в довольно плачевном виде. К тому же ему было около семидесяти четырех лет, и уже за несколько месяцев перед тем здоровье его серьезно пошатнулось. При этих условиях случай, жертвой которого он стал, — олень нес его шестнадцать миль,— являлся особенно серьезным. Обнаружились внутренние повреждения, и через восемь дней после этого основатель Македонской династии умер, оставив престол старшему сыну Льву.

I

Ни физически, ни нравственно Лев VI не походил на своего отца; и то, что рассказывали о его рождении — все были уверены, что он сын Михаила III, — достаточно, впрочем, объясняет это глубокое несходство. Довольно тщедушный, новый царь был слабого здоровья, и одна эта подробность дает возможность предполагать, сколько в продолжение его царствования зарождалось честолюбивых замыслов в постоянном чаянии, что вот-вот найдутся новые пути к открывшемуся наследию. Любя сидячий образ жизни, отнюдь не склонный к частым передвижениям и тяжелым трудам военной жизни, Лев VI охотно замыкался в своем дворце, крайне озабоченный вопросами церемониала, составлявшими основу офи- {126} циального существования императора, и этим объясняется то большое место, какое занимали в его царствование фавориты, а также обилие придворных интриг, какими оно было отмечено. Это был в то же время литературно образованный царь. Ученик Фотия, он, благодаря этому знаменитому учителю, получил вкус к классической культуре; широко образованный, он любил писать; от него остались поэтические произведения, научные, богословские, сочинения по тактике, сборник оракулов. Современники называли его «очень ученым» императором ( sophotatos ), более поздние времена украсили его образ легендарным ореолом, и вплоть до последнего века существования Византии он оставался очень популярным в народе как ученый основательный и всесторонний, одинаково сведущий в математике, астрономии и музыке и других науках.

Наконец, он был очень благочестив: от него осталось собрание проповедей, которые он произносил с кафедры в дни больших праздников; он питал чрезвычайное почтение к своему исповеднику, постоянно обращался к нему за советами, хотя иногда и вступал с ним в спор, а также сильно благоволил к монахам, охотно посещал их, часто без всякого предупреждения, и оставался запросто и подолгу, садился с ними за трапезу, пил с ними вино и рассуждал о его качестве. Сверх всего этого, он был, по крайней мере на словах, человек необыкновенно строгой нравственности. Он энергично поносил в одной из своих новелл людей, которые, «вместо того, чтобы пить от чистых вод брака, утопают в грязи незаконных сожительств». Не менее строго относился он к тем, кто вступал во второй и третий брак: «Большинство животных, — пишет он в одном из своих указов,— когда умирает их самка, обрекают себя на вечное вдовство. Человек же, напротив того, не видя, что эта слабость постыдна, не удовлетворяется первым браком, но бесстыдно вступает во второй и, не останавливаясь на этом, от второго брака переходит к третьему», вопреки церковному закону и карам, им налагаемым за это, пренебрегая законом гражданским, порицающим такие союзы.

Тем не менее, как было верно замечено, царствование Льва VI составляет эпоху в истории Византийской империи. Своим законодательством, реорганизацией провинциального управления, улучшением церковной иерархии этот царь оставил прочный след в учреждениях Восточной империи. Ибо, в сущности, несмотря на то, что он иногда поддавался влиянию фаворитов, он, быть может, более чем это думают, был способен к проявлению личной воли и энергии, и, как ни кажется нам порой слаб и непостоянен, капризен и предан страстям, во всяком случае, был царем умным, умею- {127} щим упорно преследовать намеченную цель и ловко и искусно находить средства к достижению ее. Но тем не менее и с какими бы оговорками мы ни принимали обычное представление о Льве VI, несомненно, что этот строгий законодатель, так уважавший общественную нравственность, так заботившийся о законах церковных, не мог своими браками не возбудить соблазна среди современников и глубоко не возмутить церковь того времени. Надо, однако, принять во внимание, что Лев VI взошел на престол двадцати лет от роду и был уже женат, но не любил своей жены.

II

Хотя Василий по причинам династическим уже с 869 года приобщил Льва к верховной власти, хотя он с крайней заботливостью воспитал его как предполагаемого наследника престола, он тем не менее никогда его не любил, и подле этого подозрительного, раздражительного и строгого отца жизнь молодого человека, по-видимому, была печальная. Василий явно предпочитал своего сына Константина, рожденного, вероятно, от его первого брака, которого он без всякого колебания признавал своим законным преемником; Льву же, наоборот, он выказывал видимое нерасположение, так что охотно слушал и допускал невероятные обвинения, какие возводились на него.

С годами Василий утратил отчасти тот здравый смысл, который раньше так отличал его: он стал подпадать под влияние фаворитов, в особенности одного игумена, Феодора Сантаварина, которому покровительствовал патриарх Фотий, а современники сильно подозревали его в занятиях магией и колдовством. Преждевременная смерть его любимого сына Константина окончательно потрясла крепкий рассудок императора; под гнетом этой утраты он сделался подозрительным и только и видел вокруг себя что козни и заговоры, имевшие якобы целью свергнуть его с престола. Когда же Сантаварин, давно поссорившийся с наследником престола, донес василевсу на Льва, будто бы покушавшегося на жизнь отца, Василий легко поверил самым пустым наветам. По его приказанию Лев был посажен под арест в одном из помещений дворца, лишен своих красных башмаков, знака императорского сана, и, по-видимому, император серьезно думал ослепить его. Во всяком случае, придворные, подозревавшиеся в том, что покровительствовали воображаемой интриге, были подвергнуты пытке или сосланы; в течение трех долгих месяцев сам Лев просидел в заключении, и, чтобы освободить его, потребовалось энергичное вмешательство патриарха Фотия и в особенности одного из приближенных Васи- {128} лия, Стилиана Заутца, командовавшего тогда отрядом охранной стражи и который решился заговорить об этом со своим владыкой с честной и смелой откровенностью.

Также и все высшие сановники и весь сенат, серьезно обеспокоенные состоянием здоровья Василия, становившимся с каждым днем все хуже, советовали быть снисходительнее. Некоторые летописцы рассказывают даже по этому поводу довольно интересный анекдот. В большой столовой Священного дворца висела клетка с попугаем, который постоянно кричал: «Увы, увы! Бедный Лев!» Во время одного большого приема, когда попугай повторял свою обычную фразу, многие из гостей, растроганные воспоминанием о заключенном, с трудом могли скрыть свою печаль. Император, в конце концов, это заметил и спросил их о причине их расстроенного вида. «Как можем мы пировать с легким сердцем, — отвечали они, — когда птица и та словно укоряет нас за наше поведение? Она зовет своего господина, так неужто мы, люди, можем среди веселья забыть нашего невинного царевича? Или он виновен, и мы тогда готовы осудить его; или он ни в чем не провинился; до каких же пор тогда язык клеветника будет брать верх над его невинностью?» Не известно, сколько правды в этом рассказе, но, во всяком случае, Василий дал себя умилостивить; в день праздника пророка Илии царевич был освобожден, восстановлен в принадлежащих ему почестях и достоинствах и снова принимал участие в царских выходах. Но старый василевс, милуя, не забыл своего нерасположения. Когда народ по пути шествия Льва приветствовал его и кричал: «Слава Всевышнему!» — Василий, обратившись к толпе, воскликнул: «Это по поводу моего сына прославляете вы Бога! Ну так я вам скажу, что ему же вы будете обязаны долгими днями труда и печали».

Из этих подробностей видно, что между императором и его сыном отношения были далеко не нежные, и легко понять, что Лев очень боялся бешеного, страшного нрава отца, во всем беспощадно покорявшего его своей воле. Рано пришлось Льву привыкать к покорности. Когда ему должно было исполниться шестнадцать лет, Василий решил его женить. По обыкновению, в одной из зал Магнаврского дворца собрали дюжину девиц из самых красивых в империи. В ожидании прихода царя эти маленькие особы, очень возбужденные, занялись тем, что пробовали отгадать, кто из них окажется счастливой избранницей. Одна афинянка, по словам летописца, «умевшая, благодаря обычаям своей страны, отгадывать будущее по приметам», предложила тогда в виде игры следующее странное испытание: все кандидатки должны были сесть на пол и каждая поставить перед собой свои башмаки; та из двенадцати, {129} которая по данному знаку скорее всех встанет, обуется и первая успеет сделать красивый поклон, та и будет, наверно, императрицей. В то время как они занимались этим упражнением, вдруг вошел царь. Первая поднявшаяся была некто Феофано, происходившая из знаменитой столичной патрицианской семьи Мартинаков; так как она была знатна, при этом очень красива и набожна, она понравилась Василию и жене его Евдокии — так оправдалась примета, пророчествовавшая ей трон. Самого Льва даже не спрашивали, а между тем юный царевич имел привязанности на стороне. Стилиан Заутц, начальник малой этерии, человек очень близкий василевсу и его соотечественник, имел дочь по имени Зоя. Лев был сильно влюблен в нее и хотел на ней жениться. Но Василию не было до этого никакого дела: он приказал, и сын не осмелился ослушаться. И с большим торжеством зимой с 881-го на 882 год была отпразднована его свадьба с Феофано.

Такой брак должен был неизбежно плохо кончиться, тем более что Феофано, если и обладала множеством добродетелей, имела также и недостатки: была ревнива и при этом недогадлива и ненаходчива. Ей показалось, что она замечает, как ее муж продолжает ухаживать за дочерью Заутца, и тотчас молодая женщина побежала жаловаться Василию. Со своей всегдашней грубостью император устроил сыну страшную сцену: вцепившись ему в волосы, он повалил его на пол, бил кулаками и ногами, уча его, как быть верным жене. Затем, чтобы покончить с этим вопросом, он насильно выдал замуж Зою за некоего Феодора Гутцуниата, как ранее насильно женил сына, и льстил себя надеждой, что таким образом восстановил в семье мир. Можно легко себе представить, что первоначальная антипатия Льва к Феофано не стала меньше после этого события; и даже впоследствии, когда царь был в немилости и молодая женщина выказала полную преданность и любовь, выразив желание разделить с ним его заточение, семейный лад никогда больше не был вполне восстановлен. Лев мог, разумеется, испытывать некоторое уважение к жене, но он и впоследствии не полюбил ее. Во всяком случае, покуда был жив грозный Василий, внешнее согласие сохранялось между супругами. Но когда Лев стал императором и вполне свободным, положение довольно быстро испортилось. Феофано, кроме того, была женщина добродетельная, преданная добрым делам и заботившаяся прежде всего о любви небесной. «С болезненным пылом, — рассказывает ее благочестивый биограф, — августа заботилась о спасении своей души, пренебрегая как недостойной суетностью всеми удовольствиями мирской жизни. День и ночь возносилась она мыслью к Богу, молясь постоянно и читая псалмы; она непрестанно стремилась приблизиться к {130} Богу и через дела милосердия. Публично она облекалась в красоту и блеск, во все великолепие порфиры; у себя тайком прикрывала тело лохмотьями. Предпочитая всему жизнь аскетическую, она не придавала никакого значения прелестям обильного и роскошного стола; когда перед ней ставили изысканные блюда, она довольствовалась простой едой, состоявшей из хлеба и овощей. Все деньги, какими она могла распоряжаться, все свое состояние, которым так дорожат люди, живущие в миру, она раздавала бедным; великолепные свои одеяния она отдавала нуждающимся; она пеклась о нуждах вдов и сирот, обогащала монастыри, любя монахов, как братьев». Ночью она покидала свое царское ложе, покрытое великолепными, золотом шитыми одеялами, и ложилась где-нибудь в углу, на подстилке, покрытой грубой тканью, и каждый час вставала, чтобы молиться Богу. Такая женщина была святая, но она не годилась ни в императрицы, ни в подруги двадцатилетнему царю.

Смерть единственного родившегося от этого брака ребенка, маленькой Евдокии, последовавшая зимой 892 года, еще усилила разногласие между супругами. После этого несчастия Феофано стала печальнее, чем когда-либо, еще больше отвратилась от мира; и ко всему этому чрезмерное воздержание серьезно расстроило ее здоровье. «Император, — пишет биограф благочестивой царицы, — не мог больше надеяться иметь от нее другого ребенка, ибо тело ее, изнуренное и ослабленное духовным созерцанием, не способно было отдаваться наслаждению плоти». Естественно, что Льву все больше и больше надоедала жена, никогда ничего не доставлявшая ему, кроме неприятностей. С другой стороны, он не забыл подругу своей юности, и он решил взять Зою в любовницы.

Императрица была скоро об этом извещена, и так как, вследствие странного противоречия, эта святая женщина оставалась все такой же ревнивой, нелады императорской четы чуть было не перешли в полный разрыв.

В это же время жил в Константинополе в Псамафийском монастыре один святой человек по имени Евфимий, биография которого, недавно найденная, представляет один из самых поучительных документов, какие мы только имеем о царствовании Льва VI. Будучи на очень хорошем счету у царя, которому он еще при жизни Василия оказал важные услуги, он позволял себе говорить с ним с резкой откровенностью и не скупился на выговоры и наставления. К нему-то и прибегла императрица в своей беде. Она объяснила, что со смерти ее любимой дочери ей не было больше смысла жить во дворце, что она слишком жестоко страдала от создавшегося для нее там положения, а потому она просит об одном — о позволении удалиться в монастырь, прилегающий к Влахернскому храму, где {131} с давних пор она любила говеть, и что при этом условии она согласна на все, даже на развод. Евфимий ее ободрил, но представил ей, какую важную ответственность она берет на себя, покидая супруга, и без того слишком склонного к погибели; после этого он отправился к императору. Тот пришел в восхищение от плана жены и радовался при мысли, что сможет скоро жениться на своей любовнице. Евфимий строжайшим образом его отчитал, и когда василевс, упомянув о том, сколько горечи и зла накопилось у него против Феофано за десять лет брака, кончил тем, что сказал: «В конце концов, не я ее прогоняю, а закон, и церковные каноны оправдают меня, если я возьму другую жену», святой отец в негодовании объявил, что он больше не увидит его, если царь будет упорствовать в своем преступном решении.

Несмотря на такую угрозу, чрезвычайно важную для человека благочестивого, каким был Лев, царь не хотел ничего слышать. Дело в том, что прежде всего он страстно любил Зою. Но у него была еще и другая причина упорствовать: он горячо желал сына, чтобы упрочить продолжение Македонского рода. Про себя он знал, что здоровье его неважное; брат его Александр прожигал жизнь в безумных оргиях; следовательно, как в интересах династии, так и в интересах общественного спокойствия, он должен был как можно скорее обеспечить престол законным наследником. Впрочем, это составляло уже с давних пор его большую заботу; чтобы Бог послал ему так горячо желаемого ребенка, он отправляется в паломничество по наиболее знаменитым святым местам; чтобы узнать, будет ли исполнено его желание, он неустанно допрашивал небесные светила; и так как они обещали ему сына, то, «полагая, — говорит один летописец, — что исполняет тем волю самого Бога и подчиняется неизбежному року», он со спокойной совестью не порывал сношений со своей любовницей.

Тут следует, впрочем, заметить, что в глазах современников и самих панегиристов Феофано одной этой политической причины, по-видимому, было достаточно, чтобы объяснить и оправдать прелюбодеяние Льва. Императрица тоже в конце концов смирилась перед неизбежным. Выслушав строгое наставление Евфимия, указывавшего ей, какая великая заслуга заключается в смирении, она согласилась не требовать скандального развода и предоставила свободу сопернице, ища сама утешения лишь в Боге. Ей, впрочем, не долго пришлось страдать: вскоре после только что описанных событий Феофано умерла 10 ноября 893 года; ей не было и тридцати лет. Лев, как это и приличествовало, устроил своей жене великолепные похороны. Она была похоронена в императорской усыпальнице Святых апостолов, где уже покоилась ее дочь, малень- {132} кая Евдокия; царь решил построить в ее память церковь во имя ее святой. Скоро всякие чудеса и необыкновенные исцеления, совершавшиеся на ее могиле, возвестили всей Византии о добродетелях покойной царицы; церковь причислила к лику святых тихую и печальную императрицу, и в течение многих лет церемониал предписывал самому императору отправляться каждый год на ее могилу возжигать в память ее фимиам и возносить молитвы.

III

Лев был свободен. Некогда он объявил Евфимию: «Никогда не забуду я Зою, и наступит день, когда я пожалею и ее, и себя». Этот день настал. Однако жениться на своей любовнице ему мешало одно обстоятельство: ее муж. Но Гутцуниат очень остроумно умер вскоре после смерти Феофано, и это вышло так кстати, что злые языки стали поговаривать, что эти две смерти, такие своевременные, быть может, произошли не вполне случайно. Но Лев был императором; Зоя была дочерью первого министра; и сочли за лучшее не раздувать подозрений.

Таким образом, все, казалось, благоприятствовало желанному браку. Царь больше чем когда-либо боготворил свою любовницу, которая несколько месяцев перед тем спасла ему жизнь, раскрыв заговор, имевший целью погубить его. Отец Зои, Стилиан Заутц, с начала царствования правивший делами и получивший милостью царя вновь изобретенный титул, в некотором роде символический, basileopator , или отца императора, изо всех сил хлопотал об этом браке, видя в нем средство усилить свое несколько пошатнувшееся в то время влияние; и, чтобы ускорить дело, он поселил молодую вдову в помещении, занимаемом им самим во дворце. Один только Евфимий, никогда не бывший в хороших отношениях с министром, все еще сопротивлялся. Он убеждал императора, что замышляемое им дело было нечестием и беззаконием. Но Лев отвечал смехом на все эти возражения: «Ну, святой отец, — говорил он, — слушай меня и не говори глупостей. Я ведь, как тебе известно, потерял жену; я должен, как все люди, подумать о новом браке. И вот Зоя как раз в том же положении, что я: она свободна. Зачем же ты хочешь помешать тому, чему повелевают законы и что советует Священное Писание?» Евфимий сердился: «Никто тебе не мешает жениться на другой; но не следует жениться на этой, которую обвиняют в том, что она виновница стольких зол. Если этот брак состоится, все поверят недобрым слухам, что ходят на ее счет». И он опять заявлял, что, если Зоя сделается императрицей, никогда император его больше не увидит. {133}

Влюбленный не рассуждает: в выборе между своим духовником и любовницей Лев не мог колебаться; он предложил Евфимию удалиться в монастырь, а сам женился на Зое. Но счастье его было непродолжительно: меньше чем через два года после этого, в конце 896 года, молодая императрица умерла от довольно таинственной болезни, последовавшей через несколько месяцев после смерти ее отца Стилиана Заутца. И тотчас, несмотря на горе Льва, придворные ясно увидали, что должно было после этого случиться, и родные Зои, хорошо устроившиеся при ее жизни, прямо объявили: «Император возьмет себе новую жену, а нас всех удалит».

IV

Надо, однако, сознаться, что Льву не везло. От связи его с Зоей родилась только одна дочь, царевна Анна; династические соображения требовали от императора третьего брака. Но царю трудно было решиться на такой шаг. Церковные каноны явно порицали подобный союз; в общественном мнении он являлся недостойным царя; и сам Лев в одной из своих новелл в суровых выражениях поносил людей, доходящих до такого невоздержания. Кроме того, император страстно любил Зою, он горько оплакивал ее потерю. Надо видеть, в каких трогательных выражениях он говорил Евфимию о «своей бедной жене, которую ты совсем не любил». В таком душевном настроении он легко подпал опять под влияние своего духовника; и хотя он не рассчитывал, как прямо это и высказал, «найти в нем нового Стилиана, распоряжающегося и управляющего всем», он тем не менее относился к монаху с крайним уважением, зная его грубую и непреклонную прямоту и немного побаиваясь ее. Вот все эти причины и заставляли царя довольно долго колебаться, прежде чем решиться на новый брак. Так как императорский этикет непременно требовал, чтобы в Священном дворце была женщина для председательствования на церемониях, где присутствовали придворные дамы, он повелел провозгласить августой юную царевну Анну, и это одно достаточно показывает, насколько ему претила мысль о новом браке. Но Анна была невестой одного принца Каролингского дома, юного Людовика Провансальского; она собиралась покинуть Константинополь и отправиться на свою новую родину. Чтобы заменить ее, необходимо требовалась императрица. Кроме того, Лев был молод; ему было тридцать два — тридцать три года; горе его с течением времени притупилось, а с ним и нравственные сомнения в такого рода вопросах. В 899 году решительный шаг был сделан. Он женился на очень хорошенькой женщине родом из Азии, Евдокии Ваяни; но так как несчастье {134} преследовало императора, новая царица умерла год спустя, родив ему сына, но тоже нежизнеспособного.

Итак, приходилось начинать все сызнова, раз опять не стало желанного наследника. Но теперь задача эта оказывалась уже необычайно трудной. Третий брак императора хоть и не прикрывался довольно благовидными предлогами и церковь, считая его, с одной стороны, «поступком неподобающим», все же не порицала его открыто, тем не менее послужил соблазном для многих благочестивых душ. Это обнаружилось, когда после смерти Евдокии игумен монастыря Святого Лазаря наотрез отказал принять в свой монастырь смертные останки царицы, и пришлось обратно нести во дворец тело несчастной; то же чувство неодобрения сказывалось и в поведении Евфимия, когда он советовал Льву сделать жене скромные похороны, без всякого торжества, замечая при этом, что не приличествовало нарушать проявлениями горя и печали веселье и радость великого праздника Воскресения (Евдокия умерла в день Пасхи), тем более что все эти официальные шествия, стоны и рыдания, плач по умершей приводили все к одному и тому же, к той же могиле, к тому же злополучному концу, к тщете всего. Для людей, рассуждающих таким образом, четвертый брак казался настоящей мерзостью. Церковь запрещала его безусловно; гражданский закон даже не предвидел, чтобы можно было дойти до такой неслыханной степени развращенности. В глазах византийцев такой брак был хуже прелюбодеяния. Но что было делать! Лев хотел непременно иметь сына.

Между тем заговоры против императора все учащались. В самом дворце брат царя, этот подозрительный и сомнительный Александр, интриговал против своего царственного соправителя, которого всегда от всей души ненавидел, считая себя более законным наследником Василия; и царь едва не стал жертвой этих козней. Покушение, подготовленное против него в церкви Святого Мокия, чуть было не удалось, и только благодаря случайности император не был в тот день убит ударом палки подосланного убийцы. Все это тревожило Льва, хорошо сознававшего, насколько отсутствие наследника престола способствовало всем этим заговорам. Не решаясь тотчас вступить в брак, он начал с того, что завел любовницу. Это была некая Зоя Карбонопсина, Зоя «Черноокая», принадлежавшая, по-видимому, к одной из самых аристократических фамилий Византии и состоявшая в родстве со знаменитым летописцем Феофаном. Это была женщина умная, честолюбивая, энергичная и ловкая в одно и то же время; она сумела тотчас подчинить себе в значительной степени своего любовника, она воспользовалась своим влиянием, чтобы приблизить ко двору свою {135} родню и составить тут себе партию, а затем она стала подумывать и о том, чтобы женить на себе императора.

С самого начала этой связи Лев также, по-видимому, подумывал о браке. Даже очень вероятно, что он с этой целью возвел в 901 году на патриарший престол родственника Фотия, «мистика», то есть личного секретаря Николая. Будучи приемным братом императора (Василий I был его крестным отцом), этот человек был воспитан вместе с ним и оставался его другом; поэтому царь полагал, что может рассчитывать на его услугу, чтобы побороть препятствия, выставляемые церковью против четвертого брака, и он стал заранее выпытывать его мнение насчет этого дела. Однако Николай был одним из тех представителей духовенства, каких было немало в Византии, «в одно и то же время придворный и монах, сильный в богословии и в искусстве вести интригу, умевший при случае закрывать глаза и при случае же показывать пример большого мужества» 15 . Приняв духовный сан отчасти против своего желания, он питал в своей властной и надменной душе чувства и стремления чисто земного и мирского характера. Сознавая в себе государственного деятеля, он занимался государственными делами охотнее, чем делами церкви. Он стремился к власти и, чтобы осуществить свою мечту, считал излишним слишком считаться с требованиями совести, благодарности и верности: его несколько раз, и, по-видимому, не без основания, обвиняли в участии в заговоре против законного монарха. В своем высоком духовном сане он видел главным образом средство к властвованию и первую ступень своего будущего величия. Гордый своим саном, он считал себя вправе относиться свысока к власти императора и не стеснялся оспаривать повеления, исходившие от царя. В одном из своих сочинений он написал: «Если император прикажет, под внушением дьявола, что-нибудь противное закону Божию, ему не должно повиноваться; должно считать несуществующим нечестивое повеление, исходящее от нечестивого человека. Никогда служитель Божий не будет повиноваться таким преступным приказаниям, и он скорей должен предпочесть утратить жизнь, чем служить такому господину». Не менее высокомерный в отношении к папе, он не боялся читать наставления и первосвященнику Римскому, порицать его постановления и его несвоевременное вмешательство в дела восточной церкви, и, чувствуя, что в этом противодействии Риму его поддерживает все духовенство, он, несмотря на приказание императора, отказывался общаться с римскими легатами, оказывая таким образом неуважение к власти и папы, и императора.

Непримиримый и дерзкий, когда чувствовал, что дует попутный ветер, Николай, однако, умел, когда нужно было, быть подат- {136} ливым и покладистым во всех отношениях, ибо, если он и обладал незаурядным умом, душа его оставалась довольно низменной. При этом, несдержанный и горячий, способный подолгу хранить злобу и непримиримую ненависть, он никогда не забывал оскорбления, никогда не прощал врагу; и когда наступал день отмщения, он выказывал в преследовании своих противников самую беспощадную жестокость. Его бессердечие и черствость в отношении тех, кому он раньше выказывал самую низкую лесть, были тогда непреклонны; без всяких зазрений совести, без пощады он топтал своих врагов ногами, готовый при этом во всякую минуту, если бы счастье повернулось и собственная выгода того потребовала, вновь стать их крайне почтительным и самым верным слугой.

Такой человек не должен был оправдать надежды, какие Лев возложил на него. Когда император открылся Николаю относительно своих брачных планов, патриарх, по-видимому, отказал наотрез содействовать со своей стороны нарушению церковных канонов. Во всяком случае, несомненно, что очень скоро отношения между патриархом и царем стали натянутыми; при дворе любимцы Льва с Самоной во главе открыто восстановляли монарха против патриарха, и Лев был так раздражен, что подумал было сделать Николая ответственным за покушение, какое намеревались произвести в церкви Святого Мокия, так что понадобилось вмешательство Евфимия, чтобы остановить преследование. Но, несмотря на свои подозрения и гнев, с одной стороны, император, с другой, положительно не знал, как смягчить непреклонного патриарха, которого — он это чувствовал — поддерживало почти все духовенство без исключения, как вдруг, к большому счастью Льва, одно неожиданное обстоятельство дало ему перевес над патриархом.

Видя, что положение его ненадежно, Николай, не колеблясь, вступил в заговор с Андроником Дукой, в 904 году восставшим против императорской власти. Случилось так, что, когда бунтовщику пришлось бежать к арабам, некоторые из его единомышленников, чтобы купить себе прощенье, выдали Льву бумаги мятежника; среди этих бумаг нашли собственноручное письмо патриарха, доказывавшее его несомненную измену. Теперь царь получил возможность сломить высокомерное упорство Николая; и действительно, когда последний узнал об этом благодаря нескромности одного служителя, он понял, что отныне у него оставалось единственное средство спасти свое положение и жизнь — это прекратить всякое противодействие и усиленной угодливостью обезоружить, если возможно, монарха. Тогда, сразу изменив поведение, он согласился на все.

Это случилось в 905 году. Зоя Карбонопсина должна была стать матерью, и император упивался надеждой сделаться отцом. Тогда {137} высокомерный патриарх стал каждый день являться во дворец. Он обедал с царем и его любовницей, уверяя Льва, что ожидаемый ребенок будет мальчик, и приказал по этому случаю в продолжение семи дней совершать торжественные молебствия в Святой Софии; затем не менее торжественно он благословлял чрево фаворитки и объявлял, что имеющий родиться царь составит славу и величие церкви. Судьба оправдала обещания патриарха и исполнила желания императора. В конце 905 года ребенок родился и это был мальчик. Узаконить этого столь желанного наследника стало отныне главной заботой царя. Николай охотно на это соглашался; но другие епископы противились, объявляя, что «рожденье ребенка не могло сделать законным запрещенный брак», и вследствие этого они отказывались совершить крещение, особенно с царскими почестями, как того хотел Лев. В конце концов придумали следующую уловку. Так как, в сущности, как объяснял это впоследствии патриарх, «любить своего ребенка — чувство вполне человеческое», духовенство обещало окрестить сына, если Лев даст слово расстаться с матерью. Этой ценою 6 января 906 года и было совершено крещение в храме Святой Софии самим патриархом; Александр, брат царя, и Евфимий были восприемниками юного Константина Багрянородного. Желание императора исполнилось.

Но Лев дорожил Зоей. Через три дня после крестин, несмотря на обещания, несмотря на клятвы, он опять водворил во дворце свою любовницу; больше того, он решил жениться на ней. Николай не счел возможным довести свое снисхождение до того, чтобы благословить этот скандальный союз; но для этого нашелся услужливый священник, которого потом лишили сана, и Лев собственноручно возложил корону на голову новой императрицы. Понятно, что волнение в столице было большое; церковь после сделанного ей вызова ответила на этот брак императора-четвероженца формальным запрещением ему доступа к святыне. Тогда, чтобы добиться необходимого разрешения для узаконения своего брака, Лев прибег к очень остроумной выдумке, делающей большую честь его искусной и твердой дипломатии. Видя непреклонность византийского духовенства, он надумал обратиться к церкви вселенской и решил спросить, как думают о четвертом браке первосвященник Римский и патриархи Александрийский, Антиохийский и Иерусалимский; и честолюбивый Николай, хотя крайне недовольный таким посторонним вмешательством, ронявшим его всемогущество, должен был с этим примириться и покориться. Впрочем, он твердо рассчитывал, что совещание обманет надежды императора. Но, во всяком случае, до выяснения результатов своего посольства Лев оставил Зою во дворце, отказываясь расстаться с {138} ней хотя бы на один день; он приказывал оказывать ей все почести, какие оказывали царице, и единственной уступкой, сделанной им церкви, было то, что он покорно подчинился изданному против него запрещению.

Патриарх Николай в рассказе, написанном им позднее по поводу этих событий, старался, что совершенно понятно, представить свое поведение с самой выгодной стороны. Если поверить ему, он на следующий же день по вступлении императора в брак, стараясь убедить его, не жалел ни советов, ни уговоров; он умолял его в ожидании приговора патриархов немедленно удалить Зою и отнюдь упорством своим не возбуждать раскола в церкви; на все эти прекрасные слова Лев будто бы отвечал одним отказом. В действительности патриарх, по-видимому, выказал относительно царя гораздо менее энергии и непреклонности; желая главным образом заслужить прощенье, он, по-видимому, напротив, старался умилостивить василевса полной готовностью уладить дело. Из источников менее сомнительных, чем письмо Николая, видно, что патриарх то искал в писаниях святых отцов места, на основании которых возможно оправдать четвертый брак, то поощрял Льва преступить, несмотря на запрещение и не дожидаясь решения патриархов, церковный порог, прямо объявляя, что он сам выйдет к нему при этом навстречу. Надеялся ли Николай, побуждая императора к ложному шагу, еще больше восстановить против него общественное мнение, и без того сильно возбужденное? Хотел ли скорей своей предупредительностью заставить забыть злополучное письмо, доказывавшее его беззаконие? Относительно такого человека оба предположения возможны. Во всяком случае, император не захотел поддаться внушениям патриарха. «Пока не увижу епископов, прибывших из Рима, — говорил он, — не хочу пользоваться свободой, какую ты мне предоставляешь помимо них».

Тем временем с Запада пришли добрые вести. Посланник императора уведомил его, что папа вовсе не порицает четвертого брака и что легаты собираются отправиться в путь и везут желанное разрешение. Это вызвало внезапную перемену в поведении патриарха. Покуда брачный вопрос, оставаясь нерешенным, ставил императора до известной степени в зависимость от патриарха, Николай мог думать на законном основании, что царь, нуждаясь в нем, будет вынужден щадить его и что при подобных обстоятельствах ему будет легко при помощи добрых услуг заставить забыть его преступление государственной измены. Теперь дела приняли иной оборот. Уверенный в оправдании вселенской церкви, Лев не имел никакого основания считаться с главой церкви византийской, и он уже объявлял своим приближенным, что, как только со- {139} берется собор, первой заботой царя будет избавиться от враждебного ему патриарха, изменившего своему властелину. Николай понял, что у него оставался один выход: броситься с головой в оппозицию. Он знал вражду, с давних пор питаемую восточным духовенством к Риму, он был уверен, что найдет сторонников, если будет отстаивать независимость Византии от вмешательства первосвященника Римского. Если ему удастся, благодаря такой тактике, нанести удар папе и императору, какое это будет торжество для его честолюбия! Если он будет разбит в борьбе, по крайней мере падет с честью и стяжает ореол мученика как неумолимый борец за нарушенные церковные каноны. Итак, Николай, и без того, впрочем, крайне оскорбленный в своей гордости, видя такое вмешательство Рима в дела своего патриархата, повел себя опять самым непреклонным и высокомерным образом.

В это самое время Лев, рассчитывая на снисхождение Рима, счел излишним сохранять дольше смиренное положение человека, на которого наложено запрещение, что в конце концов не могло не вредить его императорскому престижу. В самый день Рождества 906 года он в сопровождении сената и всего двора отправился в Святую Софию, думая, что патриарх не запретит ему войти в храм после того, как столько раз предлагал это ему в течение последних месяцев. Но на пороге входных дверей его встретил патриарх и наотрез запретил ему вход в церковь; но при этом Николай подал царю надежду, что в ближайший праздник Богоявления он откроет ему доступ к святыне. Лев счел разумным не настаивать и стерпеть унижение, которому его подвергли; тогда патриарх счел возможным сделаться еще более дерзким. 6 января 907 года он опять остановил царя у дверей базилики. «Без единодушного согласия митрополитов, — объявил он, — не могу пустить тебя сюда; а если ты рассчитываешь войти силой, тогда уйдем мы». На этот раз Николай зашел слишком далеко. «Сдается мне, что твое святейшество, — воскликнул василевс, — издевается над нашей царственностью. Уж не надеешься ли ты, что мятежник Дука вернется скоро из Сирии? И уж не из доверия ли к нему ты так презираешь нас?» При этой неожиданной выходке патриарх совершенно растерялся и не знал, что предпринять; стоя на пороге дверей, он ничего не отвечал и, казалось, не смел ни подвинуться вперед, ни отступить. Лев, напротив, сохранял все свое хладнокровие и полное достоинство. Так как придворные всячески побуждали его войти в базилику, он одним движением заставил их замолчать и, чувствуя, что таким поведением он делает Николая неправым, спокойно возвратился к себе во дворец.

Но вечером на парадном обеде в присутствии епископов и важных сановников император под конец обеда стал резко нападать на {140} патриарха. Он напомнил ему о его обещаниях, о его льстивых речах, о его прежней угодливости и прямо назвал его лжецом и клятвопреступником. Затем, уведя митрополитов в свои отдельные покои, он со слезами напомнил им о несчастиях, преследовавших его при всех женитьбах, и, велев принести себе сына, взял его на руки и просил всех благословить его и молиться за него. Эта чувствительная сцена растрогала многих епископов, лишь из страха следовавших непримиримой политике Николая. Близилось также и разъяснение спора. Римские легаты приехали и привезли разрешение: на Западе, где четвертый брак не был запрещен, желание императора показалось вполне естественным. Напрасно Николай отказался вступить в открытые сношения с иностранцами, надеясь таким образом вызвать взрыв старинной ненависти византийцев к латинянам, «приезжавшим к нам, как он выразился, лишь затем, чтобы объявлять нам войну». Часть греческих епископов, подкупленная деньгами, покинула своего главу; некоторых, из наиболее упорных, отправили в ссылку; в особенности решили выступить против патриарха, чтобы освободить духовенство от его влияния.

1 февраля во дворце в конце одного парадного придворного обеда император произнес против патриарха настоящую обвинительную речь, закончив ее тем, что прямо обвинил его заодно с Дукой в интригах и в измене; после этого он велел схватить Николая и под строгим надзором отправить его в один азиатский монастырь. Через несколько дней после этого собравшийся собор дал Льву необходимое разрешение на брак и снял с него епитимью. А так как патриарх Николай упорствовал в своем несогласии, император предложил ему сложить с себя сан. Боясь преследования, которое ему грозило за государственную измену, Николай кончил тем, что уступил; и хотя позднее он и жаловался горько на клеветнические наветы, распространяемые против него, и отвратительное пристрастие, с каким легаты принимали на веру всю распускаемую против него ложь, тот бесспорный факт, что он предпочел добровольно отказаться от своего сана, чем дать низложить себя, ясно показывает, что совесть его была не совсем чиста. На его место епископы возвели на патриарший престол благочестивого и строгого Евфимия, который, несмотря на свое нежелание, сдался под конец на единодушные просьбы духовенства, римских легатов и императора.

Благодаря состоявшемуся соглашению Лев льстил себя надеждой, что дело его четвертого брака уладилось согласно его желаниям; но вместе с этим он положил также начало расколу в восточной церкви. Духовенство и верные разделились между Евфимием {141} и Николаем; пришлось изгнать самых важных митрополитов, державших упорно сторону низложенного патриарха, издать приказы о преследовании, сажать в тюрьмы сопротивлявшихся; и эти строгие меры усилили всеобщее недовольство против Льва, против Зои и даже против нового патриарха. Само собой разумеется, что Евфимий пошел на компромисс; освобождая императора от церковной опеки, он тем самым отнюдь не признал в принципе законность четвертого брака и твердо настаивал на низложении священника, венчавшего императора. Тем не менее всякого рода памфлеты не щадили его, а также и его владыку, и Лев со своей стороны рассчитывал на него, чтобы стереть последние следы незаконности, лежавшие пятном на его браке. Он послал просить патриарха, чтобы Зоя официально упоминалась на ектеньях в качестве августы в храме Святой Софии. Но тут уже патриарх, несмотря на мольбы и угрозы императрицы, несмотря на гнев царя, одно время подумывавшего было низложить Евфимия, остался непоколебим. Однако он согласился 9 июня 911 года торжественно венчать в Святой Софии юного Константина Багрянородного царем Византийским. Своей искусной настойчивостью Лев VI, несмотря ни на что, добился-таки своего.

V

Делу четверобрачия суждено было долго еще волновать византийский мир. И действительно, когда в мае 912 года умер Лев VI, решенный было вопрос был поднят вновь. В продолжение семи лет два честолюбивых соперника боролись между собой: Зоя, ярая защитница своего императорского сана, своего брака и своего сына, и патриарх Николай, не менее ее жаждавший возмездия и утоления своего властолюбия, рассчитывавший добиться этого торжеством отстаиваемых им идей.

В самом деле, согласно данным сенатом умирающему василевсу обещаниям юный Константин VII был провозглашен императором. Но ему в соправители и опекуны был назначен дядя его Александр, и первым делом этого человека было прогнать грубым образом Зою из дворца и вновь возвести Николая на патриарший престол. Николай возвратился из ссылки, алкая мести; еще более высокомерный в своем торжестве и более чем когда-либо заносчивый, он с особым неистовством стал стремиться к утолению своей злобы, и, уверенный, что заслужит милость царя Александра, содействуя таким образом его политике, он не щадил ничего и никого. Почтенный Евфимий пострадал первым. Ему приказано было явиться на собрание, происходившее в Магнаврском дворце, и тут {142} он не только был низложен и предан анафеме, но Николай дошел до того, что стал поносить его самым низким образом, а слуги патриарха, бросившись на несчастного, разорвали его священнические одежды, повалили его на землю, вырвали ему бороду, выбили зубы и под конец так избили ногами и кулаками, что он потерял сознание и чудом спасся от смерти.

Но этого было мало, чтобы утолить злобу Николая. Он рассчитывал отмстить всем, бывшим причиной его немилости и изгнания: Зое, римскому первосвященнику, даже покойному императору. В длинном послании к папе Анастасию он изложил со своей точки зрения всю историю четвертого брака, критикуя с оскорбительной строгостью поведение василевса, порицая с презрительной жалостью слабость Сергия III, обманутого своими легатами, читая наставление латинянам, высокомерно требуя в особенности исправления произведенных скандалов. Он не хотел видеть в четвертом браке царя ничего, кроме блуда (porneia), грязной связи, дозволенной скоту и позорной для человека; и если он согласился, чтобы простили мертвым, зато требовал, наоборот, самого сурового обвинения виновных, оставшихся в живых, то есть Зои и ее сына. Император Александр действовал в Риме в том же духе. Он ненавидел сына своего брата, так как тот преграждал ему дорогу к верховной власти; он страстно желал, чтобы Константин был признан незаконнорожденным. Говорят, он даже подумывал отделаться от этого ребенка, сделать из него евнуха; и только с большим трудом удалось отвратить его от этого жестокого намерения. К счастью для юного Константина, Александр умер в июне 913 года; но перед смертью он назначил патриарха Николая главой совета, которому поручено было регентство. Он знал, что может рассчитывать на этого человека для продолжения своей политики и утоления своей ненависти.

В ту минуту, когда началась агония Александра, Зоя, всегда одинаково энергичная, решилась на смелую попытку; она явилась в Священный дворец, объявив, что хочет видеть сына и говорить с умирающим; она думала таким образом вновь овладеть властью. Николай велел ее грубо прогнать. После этого, чтобы окончательно отделаться от этой возможной соперницы, всесильный регент, верховный владыка государства, издал указ, запрещавший Зое вход в императорское жилище и лишавший ее даже титула царицы; несколько позднее он принудил ее даже уйти в монастырь, думая, что таким образом она умрет для мира. Но Зоя была достойным противником патриарха: и в монастыре, куда ее насильно удалили, она только поджидала случая, чтобы погубить своего соперника. Случай этот скоро представился. Суровые меры, к каким {143} прибегли регенты, чтобы подавить восстание Константина Дуки, возбудили против них крайнее недовольство; с другой стороны, во дворце юный император требовал к себе мать. Пришлось согласиться возвратить ее ему; это случилось в октябре 913 года.

Овладев таким образом положением, Зоя воспользовалась этим, чтобы назначить на важные должности своих людей: она удалила фаворитов покойного императора Александра, из которых он составил совет регентства, затем очень решительно она напала на патриарха. Как женщина смелая, она сначала собиралась просто убить его; Николаю удалось спастись от убийц, он укрылся в храме Святой Софии и в продолжение двадцати двух дней не решался покинуть это неприкосновенное убежище. Зоя победила. Она намеревалась уже объявить о низложении патриарха и предлагала Евфимию быть его заместителем. Но последний отказался; Николай, впрочем, сохранял еще свое могущество; поэтому завязались переговоры. Патриарх обещал впредь ничем другим не заниматься, как только делами церкви, отказаться от управления государством, не показываться больше во дворце без приглашения; он обязался поминать Зою в официальных молитвах наряду с царем, ее сыном, торжественно провозглашать ее в качестве августы. Этой ценой он получал полную и безусловную амнистию за прошлое и сохранение за собой своего духовного сана. В этой борьбе за корону между Зоей и Николаем патриарх, казалось, был окончательно побежден (февраль 914 года).

Между тем в конце концов он должен был взять верх и по своему усмотрению решить окончательно долгий спор, вызванный четвертым браком Льва VI. Действительно, Зоя, став регентшей, показала себя неспособной противиться интригам, окружавшим ее. Уже давно у императрицы был фаворит, паракимомен Константин, по отношению к которому, как подозревали еще при жизни Льва, у нее было не только простое благорасположение. Этот человек, деливший с императрицей опалу, вместе с ней естественным образом очутился и у власти и оказывал на монархиню всесильное влияние. По этому поводу удалось возбудить тревогу в душе юного императора: его приближенные внушили ему, будто фаворит затевает его низложить и думает возвести на престол своего зятя, стратига Льва Фоку. Был составлен заговор. Против паракимомена и его родственника стали искать поддержки на флоте, и главный адмирал Роман Лекапин получил от василевса писаный приказ и принял на себя поручение арестовать фаворита. Это был удар, направленный прямо против императрицы. Вне себя, она бросилась на террасу Вуколеона, спрашивая у сына и его приближенных, что означает этот мятеж. Ей отвечали, что царству ее пришел конец, {144} что власть переходит в другие руки; и со следующего же дня стали думать, как бы выгнать ее из дворца. Тогда, вся в слезах, она бросилась к сыну и, кинувшись ему на шею и заявляя о своих материнских правах, стала умолять, чтобы ей позволили остаться. Юный Константин был тронут: «Оставьте мою мать при мне», — сказал он. Но, оставаясь во дворце, она, во всяком случае, теряла верховную власть. Это было в 918 году.

В этих критических обстоятельствах, казалось, один только человек был способен к власти. Это патриарх Николай, который, и впав в немилость, не утратил ни энергии, ни честолюбия. К нему-то, когда разразилась революция, погубившая ее фаворита, обратилась сама Зоя как к единственной поддержке, какую могла найти; ему же царь поручил должность первого министра. Он исполнял ее, когда в марте 919 года Роман Лекапин в свою очередь поднял восстание, овладел дворцом и особой царя в ожидании того дня, когда он заставит сделать себя соправителем империи; он является первым в целом ряде узурпаторов, несколько раз в течение Х века правивших под именем законных василевсов Византийской империей.

И при этом Романе Лекапине встретились в последний раз двое противников, чье честолюбие и борьба занимали в течение почти двадцати лет первое место в истории Священного дворца. Говорят, будто Зоя, все еще красивая, думала, чтобы вновь завладеть властью, обольстить этого выскочку и заставить его жениться на себе; во всяком случае, известно, что она пыталась, после того как ее партия была окончательно уничтожена при восстании Льва Фоки, отравить узурпатора. Она потерпела неудачу и, изгнанная из дворца, должна была, на этот раз навсегда, удалиться в Петрийский монастырь Святой Евфимии, где оставалась до конца своей бурной и драматической жизни. В это самое время Николай торжествовал.

В июне 920 года столько же для того, чтобы понравиться Роману и удовлетворить своей мести, сколько чтобы положить конец расколу, возникшему из-за четверобрачия, патриарх обнародовал знаменитое постановление, известное под именем тома единения . На торжественном празднике греческая церковь в присутствии царей Романа и Константина праздновала восстановление согласия между сторонниками Николая и сторонниками Евфимия. Примирение это было в ущерб императору Льву VI. Правда, в виде исключения, церковь, признавая совершившийся факт, соглашалась извинить, даже узаконить четвертый брак императора; но она тем не менее непреклонно хранила принципы церковных канонов и в суровых выражениях порицала подобные браки. «По общему со- {145} глашению, — говорили иерархи в своем постановлении,— мы объявляем, что четвертый брак — вещь безусловно запрещенная. Кто осмелится его заключить, будет отлучен от церкви, покуда будет упорствовать в своем незаконном сожительстве. Отцы церкви держались такого мнения, мы же, поясняя их мысль, провозглашаем, что это действие, противное всякому христианскому установлению». С тою же строгостью иерархи поносили и третий брак. «Надлежит, — говорили они, — очиститься от этой скверны, подобно тому, как выметают нечистоты, когда они, вместо того чтобы быть брошены в угол, разбросаны по всему дому». И, поясняя эти слова, патриарх Николай писал торжественно папе, что из уважения к императорскому величеству оказано было снисхождение, но что четвертый брак противен добрым нравам и церковной дисциплине.

Юный император Константин VII должен был присутствовать при чтении акта, клеймившего браки, подобные тому, от какого он родился; каждый год он должен был торжественно справлять праздник единения, вызывавший в нем такие тяжелые воспоминания. Для власти императорской в этом было большое унижение, для церкви — победа, какой она по праву могла гордиться, для патриарха Николая, ее владыки, — торжество беспримерное, наступившее после стольких испытаний, борьбы и всяких превратностей судьбы. Тем не менее, несмотря на эту видимость, если взглянуть вглубь вещей, станет ясно, что своим упорным желанием иметь сына, рядом женитьб, к которым он прибег для этой цели, ловкой и умелой настойчивостью, какую он выказал в деле четвертого брака, Лев VI оказал значительную услугу как империи, так и династии. Только присутствие законного наследника, вокруг которого сплотились все его приверженцы, не дало Византии погибнуть в хаосе революций, наступившем после смерти царя. Только существование ребенка, представителя Македонской династии, разрушило все честолюбивые планы Константинов Дуков, Львов Фоков и помешало Роману Лекапину окончательно упрочить власть за своими наследниками. Если Македонский дом вместо того, чтобы занимать престол в течение нескольких недолгих лет, управлял Византией в продолжение почти двух веков, дав ей славу и редкое благоденствие, она этим главным образом обязана предусмотрительности Льва VI, тонкой дипломатии и спокойному мужеству, с какими этот царь преследовал свою цель, достигнутую несмотря на все трудности, несмотря на все сопротивление церкви. {146}

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история











 





Наверх

sitemap:
Все права на книги принадлежат их авторам. Если Вы автор той или иной книги и не желаете, чтобы книга была опубликована на этом сайте, сообщите нам.