Боффа Дж. История Советского Союза

ОГЛАВЛЕНИЕ

К СОВЕТСКОМУ ЧИТАТЕЛЮ

Должен признаться, что испытываю глубокое волнение, представляя этот мой труд на суд советских читателей и исследователей. Я ощущаю что-то похожее на то чувство тревоги, какое переживает студент перед экзаменом, и не имеет значения, что возраст мой далеко не студенческий.
Писать историю чужой страны всегда очень трудно. Еще труднее писать о такой стране, как Советский Союз: его история в этом столетии необычна во всех отношениях. Суд читателей —серьезное испытание. Для меня, впрочем, это не внове. В силу ремесла, которым я занимаюсь, я большую часть жизни писал для других: и как журналист, и как историк. Однако по отношению к такой книге, как эта, я не могу воспринимать советского читателя как любого другого. История, о которой здесь рассказывается, это его история. Я стремился изучить ее со всей тщательностью, на какую способен. Он же пережил ее, выстрадал, как говорится, на собственной шкуре или, что то же самое, на личном опыте кого-то из своих близких: неважно — родителей, родственников, друзей. Поскольку я всегда испытывал самые добрые чувства к его земле, к истории его страны, я не могу не ждать его реакции с куда большим интересом и даже тревогой, чем реакции других читателей (хотя и от нее не отмахнешься).
Остается объяснить, как и почему я написал эту книгу. Я довольно долго жил в Советском Союзе. Первый раз я приехал сюда 28 декабря 1953 г. Сталин умер всего несколько месяцев назад. Прошло меньше месяца с того дня, как было объявлено о расстреле Берии, Прибыл я в качестве корреспондента газеты «Унита», и мне предстояло прожить в вашей стране целых пять лет, почти до конца 1958 года. Советский читатель знает, то были годы «вокруг» лХ съезда КПСС — события, оказавшего решающее воздействие на меня, как, наверное, и на многих людей моего поколения в СССР. Затем я снова вернулся в Москву, и снова в качестве корреспон-

дента той же газеты, в 1963—1964 годы — советский читатель и на этот раз без труда вспомнит, что речь идет о годах кризиса и конца хрущевского правления. Были у меня, впрочем, возможности и для других, более кратких поездок в СССР: практически ежегодных в 60-е годы, более редких — в последующие десятилетия. Во время моего пребывания в вашей стране я много путешествовал; таким образом, я посетил почти все республики и почти все регионы Советского Союза.
Прибыв в 1953 году, я оказался первым итальянским постоянным корреспондентом в Москве в послевоенное время. Через несколько месяцев стали приезжать и другие. Журналистом я стал в 1946 году, когда поступил на работу в редакцию «Униты». Членом Итальянской коммунистической партии — в 1944 году: вступил в нее двадцатилетним в период Сопротивления, был принят в подпольную парторганизацию в концентрационном лагере Фоссоли, откуда позже мне удалось бежать. В СССР я приехал одолеваемый безмерным любопытством, неотделимым, разумеется, от политического пристрастия.
В ходе долгого знакомства со страной и ее людьми чувства мои делались все более сложными. Да иначе и быть не могло. Одно могу сказать твердо: чувство дружбы, возникшее у меня с самого начала, оставалось всегда неизменным. Скажу больше: СССР, его народ, его история, его проблемы стали неотъемлемой частью моей собственной жизни. Нет ни одной другой темы, которая бы занимала столь большое место в моей работе и, следовательно, в самом моем существовании. Практически я никогда не переставал заниматься вашей страной, даже когда был далеко от нее или когда эти занятия приносили преимущественно разочарования, как в годы, которые вы ныне называете «застойными».
Более сложными же мои чувства становились по многим причинам, в частности потому, что мое знакомство со страной и ее проблемами делалось все более непосредственным. Но был при этом и один, на мой взгляд, важнейший мотив. Уже очень скоро я почувствовал себя не простым зрителем, но участником разворачивавшихся вокруг меня событий, вовлеченным в них, а не отстраненно наблюдающим их течение и исход. Это не могло не повлиять и на мое отношение к отдельным людям. У меня сложились прочные дружеские связи, сохранившиеся и по сей день. Довелось мне испытать и глубокую неприязнь, в частности по отношению к тем, кто выглядел

в моих глазах защитником дурных порядков либо ревнителем неприемлемых для меня убеждений, либо даже просто к людям, чье поведение мне претило. Конечно, такое, думаю, случается с каждым, кому приходится подолгу жить в какой-то стране: сами собой возникают симпатии и антипатии. Но то, что происходило со мной в СССР, затрагивало и постепенно обусловливало мои политические и идейные убеждения, сам образ мыслей, а не только настроения.
Отсюда родилась и моя страсть к изучению советской истории.
По правде говоря, побудила меня к этому моя журналистская работа — как я ее понимаю. Я всегда был убежден: если человек работает корреспондентом в какой-то стране, то он не может уклоняться от долга возможно лучше знать также историю народа, о котором он
должен писать.
Кое-кто возвел чуть ли не в ранг теории, что журналисту достаточно рассказывать то, что он видит. Нет, это не так. Для того, чтобы понимать, что происходит у тебя на глазах, нельзя обойтись без знания предшествующих фактов, причем не только непосредственно предшествующих, но и более отдаленных событий, наложивших сквозь толщу времени свой отпечаток на поведение масс и отдельных личностей./Поэтому, даже четко сознавая, что ремесло журналиста и ремесло историка — это две очень разные вещи, ибо тот и другой движутся к разным целям, следуя разной логике, я всегда полагал, тем не менее, что работа журналиста может создать хорошие предпосылки для исследовательской деятельности историка.
Наряду с этим общим соображением мое стремление к изучению
истории Советского Союза мотивировалось еще одним конкретным
обстоятельством. Не только как коммунист, но и как человек своего
поколения, я не мог не почувствовать в страшные годы второй
мировой войны, насколько велико решающее значение этой истории
для нас. Бесповоротно, хотя и не до конца еще осознанно, вступив
на путь антифашизма, мы с замиранием сердца следили за ходом
сражений на линии так называемого русского фронта. Уже тогда
У меня сложилось, а в послевоенные годы упрочилось убеждение,
что, как бы то ни было, события в Советском Союзе важны для всех
ас, людей нашей эпохи, независимо от того, где мы родились и на
кои культуре воспитаны. Даже тогда — после первого же сопри-
сновения с Москвой — я стал замечать, что многое не соответ-
™ует моим желаниям и моим идеалам, я стремился понять, откуда

эта страна берет силы для преодоления тех испытаний, через которые ей довелось пройти.
Однако по прибытии в СССР я обнаружил, что мои знания о советской истории, в особенности о том, что происходило после 1917 года, были крайне скудными. Была ли тому виной моя недостаточная подготовленность? Целиком исключить этого я не мог. Но не мог и полностью удовлетвориться таким ответом, поскольку невежество по этой части отличало не только меня. Более того, я еще больше других старался восполнять пробелы в знаниях за счет чтения доступных нам тогда источников (по правде говоря, таких было немного). Те «белые пятна», как много позже назовете их вы сами, были для нас просто гигантскими зияниями, поглотившими весьма протяженные периоды вашей истории. Разумеется, дело, по крайней мере отчасти, объяснялось и скудостью информации, которую можно было получить в Италии во времена фашизма. Но ведь позже мы приложили немало стараний, чтобы заполнить эти лакуны. К тому же лично мне выпала счастливая возможность ознакомиться также с текстами, которые нелегко было найти в Италии, поскольку до приезда в Москву я пять лет проработал корреспондентом в Париже, где уже в те годы имелись куда более обширные материалы.
С первых же месяцев моего московского житья я был поражен тем, насколько плохо мы, иностранцы, пребывающие в СССР, подготовлены для понимания событий, происходящих в стране. И это даже не зависело от политической ориентации, которой придерживался каждый из нас: мы все оказывались равным образом безоружными, безотносительно к тому, кто на какую сторону становился в годы «холодной войны». Вопреки собственным намерениям и критической настроенности, в большей или меньшей степени отличавшей каждого, все мы, как оказалось, питались скорее стереотипами, нежели подлинным знанием. Эти стереотипы могли быть очернительского или восхвалительного толка (поскольку они поддерживались пропагандой с двух противоположных сторон), но при соприкосновении с фактами они оказывались равным образом абстрактными, далекими от подлинной действительности. Нам приходилось, следовательно, самим приниматься за труд первооткрывательства, и вот здесь-то знакомство с историей могло бы помочь делу. Но раздобыть информацию было непросто.
Во многих других странах голод на историческую информацию можно было бы удовлетворить из публикаций на нужную тему.

Но к середине 50-х годов состояние исторической науки в СССР было довольно обескураживающим, что, впрочем, широко признавалось уже в ту пору и о чем, официально заявлялось как на самом XX съезде, так и после нeгo. Сам ход этого съезда и созданная им в стране политическая атмосфера усиливали мое желание узнать возможно больше о событиях недавнего прошлого. При отсутствии работ, способных удовлетворить мою любознательность, мне не оставалось, однако, ничего иного, как прибегнуть к тому, что на профессиональном языке историков именуется устной традицией, то есть к рассказам людей, которые эти события пережили и, наконец, решились правдиво поведать об этом своем личном опыте. Так началась моя, если так можно выразиться, кустарная работа по исследованию советской истории.
Последующий ход дел в вашей стране лишь все больше побуждал меня стремиться к тому, чтобы сочетать профессиональный журналистский труд со все более серьезной исследовательской работой историка. Когда я вернулся в Москву на второй период, то сделал это, главным образом, для того, чтобы посвятить себя этой второй цели: более систематическому разысканию необходимых источников, устранению по мере возможности пробелов в документации и более интенсивным контактам с теми советскими историками, которые пользовались моим наибольшим уважением. И хотя эти усилия, уже тогда стоившие мне немалого напряжения, забирали массу времени и энергии, я не думал — ни тогда, ни еще несколько лет спустя, — что примусь за систематическое написание истории Советского Союза. Я был убежден: советские историки справятся с этой задачей куда лучше, чем я. Лишь к концу 60-х годов, когда я вынужден был констатировать, что в брежневском СССР политическая и идеологическая атмосфера вновь сделалась мало благоприятной для опубликования правдивой истории советского периода, я набрался решимости самому взяться за написание того труда, который теперь предлагаю вниманию советского читателя.
Я полагал — и это было для меня главным стимулом, — что такого рода книга необходима итальянскому читателю, особенно молодому, имеющему весьма туманные представления об этой истории и справедливо желающему знать о ней больше. Я принялся за работу, отдавая себе отчет в тех трудностях, с которыми встречусь. Обширность и сложность темы сами по себе внушали ужас. К тому же нал, насколько полны пробелов те источники, которыми я мог

8

располагать: ведь большая часть их оставалась запертой в архивах, куда даже советские исследователи не имели доступа, а уж мне и подавно путь был закрыт. Но я был убежден, что архивы эти все равно откроются еще не скоро. Если я стану ждать, когда они поступят в распоряжение ученых, то скорее всего никогда не смогу выполнить поставленную перед собой задачу. Я решил поэтому, что, как бы то ни было, но попытку эту следует предпринять, используя все те источники, которые удалось собрать мне лично, а также те, которые, по моим сведениям, имелись в разных странах мира. Пусть то будет первая попытка. Позже другие напишут лучше меня. В Италии эта работа вышла двумя томами, соответственно в начале 1976 и 1979 году. Таким образом, подготовке и написанию книги я посвятил в общей сложности около десяти лет жизни, на протяжении которых именно это было моим главным трудом, требовавшим наибольших затрат времени и умственного напряжения. Когда я писал эти тома, я знал: им не суждено увидеть свет в Советском Союзе. И все же я никогда не терял надежды, что в один прекрасный день это станет возможным. Ныне их публикация в Москве — самое желанное вознаграждение для меня, даже если это и не первая публикация за пределами Италии.
Именно потому, что я отдаю себе отчет в том, насколько ограниченным был исследовательский инструментарий, которым я мог располагать не претендую, чтобы эту работу рассматривали как исчерпьшающую. Все мы, те, кто издалека пытается объективно исследовать историю СССР, знаем, что плоды наших стараний по необходимости отмечены знаком временности: причем не только в том смысле, что всякое историческое исследование преходяще, но и в том, что нашим изысканиям суждено оказаться преодоленными в тот самый момент, когда свободный доступ к архивам позволит историкам — в первую очередь, советским, но, хочу надеяться, также и представителям других стран — более обстоятельно ознакомиться с прошлым. Я не удивлюсь поэтому, если моя книга окажется предметом критики и оспариваний — особенно если они будут основываться на новых открытиях, неизданных документах, более полной информации. Именно такого типа дискуссии нам дольше всего недоставало, и в ней ощущается наибольшая нужда. Историческое исследование — как и любое другое научное изыскание — может от этого только выиграть. Мое сокровенное желание и сегодня состоит в том, чтобы эти страницы могли послужить отправным

пунктом для дискуссий, которые бы продвинули всех в познании действительности. Если это окажется возможным, я буду считать это подлинной наградой за свой труд.
Прежде чем подписать в печать это издание на русском языке, я задался вопросом, не требуют ли результаты, добытые в ходе возобновившегося исторического поиска — по крайней мере, на протяжении последних двух лет, — чтобы я уже сейчас внес поправки в свою книгу. Разумеется, будь она написана сегодня, с опорой на новый, появившийся, материал, некоторые ее страницы, вероятно, выглядели бы иначе. Некоторые существенные эпизоды могли бы быть изложены подробней. Статистические выкладки могли бы быть более точными. Отдельные моменты, связанные с политической борьбой первой половины 30-х годов, определенными отрезками военного времени, послевоенным возрождением сталинизма и так далее, вплоть до падения Хрущева, могли бы быть дополнены разнообразными, ранее неизвестными подробностями. Очень возможно, что ведущаяся ныне исследовательская работа в будущем продиктует необходимость таких перемен.
Однако в целом я пришел к выводу, что, по крайней мере сейчас, эта работа не нуждается в изменениях. В самом деле, при нынешнем состоянии исторической науки я полагаю, что мог бы снова подписаться как под общей схемой исследования, так и соотношением ее частей по степени значимости, равно как и под оценками и суждениями, относящимися к основным событиям и персонажам. Мне не кажется, иными словами, что уже выявились такие новые обстоятельства, которые бы делали необходимым пересмотр всей книги. Конечно, можно было бы наложить кое-где новые мазки. Однако я счел это ненужным: они лишили бы книгу ее документального значения, которое она может сохранить лишь оставаясь такой, какой была написана многие годы назад. Возможно, это поставят мне в вину, особенно в отношении некоторых частей и разделов. Признаюсь, я сознательно пошел на это с тем, чтобы избавить книгу от конъюнктурных влияний, всегда связанных с неизбежным риском.
В книге не разделяются многие утверждения, оценки и мемуарные
суждения, которые появляются ныне и в советской прессе. По этому
поводу я хотел бы только, чтобы читатель знал, речь не идет
моем незнании или невнимании к тому, что пишется и печатается.
а протяжении всех этих лет я продолжал и более чем когда-либо

10

11

продолжаю с максимальным вниманием следить за всем, что выходит в разных странах по тем вопросам, которые составляют предмет этой книги. Если я отвергаю или игнорирую определенные тезисы, то это значит, что такая позиция отражает мой намеренный выбор. Мне хотелось бы, чтобы его воспринимали и оценивали именно как таковой.
Ни события последнего времени, ни события — с противоположным знаком — предшествующих 70-х — начала 80-х годов не могли повлиять на мое глубокое уважение и заинтересованное участие, которое я сегодня — не менее, чем вчера, — испытываю к истории вашей страны и главному действующему лицу этой истории: народу, мужчинам и женщинам СССР. В прошлом я не раз расходился во взглядах и вел споры, подчас резкие, с московскими руководителями. Но и тогда это не меняло моих чувств. Тем более они не могут перемениться сегодня, когда со страстной увлеченностью я слежу за начатым в СССР процессом реформ, от всей души желая, чтобы этот процесс увенчался успехом, в котором, думаю, все мы заинтересованы в высшей степени. Как бы то ни было, позиция историка не может меняться в зависимости от превратностей политики. Эта позиция требует от него другого: чтобы он любил ту материю, которую сделал предметом своего изучения. Я хорошо знаю, сколько трагических страниц скрыто в том прошлом, которому посвящена эта книга. Но в то же время я убежден, что это прошлое содержит многие уроки, которые требуют рассмотрения и, в особенности, запоминания. Что же касается меня, то я давно уже чувствую, что история вашей страны стала частью моей собственной истории и моей собственной культуры.

Джузеппе Боффа

Декабрь 1989 года.