Боффа Дж. История Советского Союза

ОГЛАВЛЕНИЕ

Книга третья. ИНДУСТРИАЛИЗАЦИЯ И КОЛЛЕКТИВИЗАЦИЯ

II . ПРИЗРАК ВОЙНЫ

Тревожный 1927-й, 312 — Потребности обороны, 317 — «Третий период» Коминтерна, 318 — Мировой экономический кризис, 323 — Угроза на границах: на востоке и на западе, 326.

Тревожный 1927-и

Курс, выработанный в ходе политической борьбы 1928 г ., и в особенности экстремистский характер, который она приобрела с 1929 г ., после поражения Бухарина, нередко считают следствием междуна родного положения Советского Союза в конце 20-х гг. и угрозы войны, ощущавшейся в стране 1 . Подобные соображения, насколько о них можно судить по доступным документам, не были решаю щими в полемике с правыми. Тем не менее связь между указанными фактами существовала, только не следует ее рассматривать как причинно-следственную.

Призрак новой войны постоянно витал над Советским Союзом. Тревога объявлялась регулярно. Уже в августе 1925 г ., когда после полосы дипломатических признаний наметились первые серьезные осложнения в отношениях с Англией, передовая статья журнала «Большевик» начиналась следующими словами: «Многое говорит за то, что «передышка», которую Советские республики получили с конца 1920 г ., когда был разбит последний ставленник контрреволюции -генерал Врангель и была закончена русско-польская война, — что эта «передышка» близка к концу и что рабочему классу Советского Союза предстоит новый период тяжелых испытаний». «В центр меж дународных событий», говорилось далее, вновь ставятся планы соз дания «единого фронта капиталистических стран и нового кресто вого похода на СССР» 2 . -

Опасения достигли высшей точки в середине 1927 г ., когда анг лийское правительство консерваторов разорвало дипломатические от ношения с Москвой. Этому предшествовала длительная антисовет ская кампания, в ходе которой Советский Союз вновь обвинялся в ведении подрывной пропаганды за границей и помощи китайской революции. Москву охватил настоящий военный психоз. Газеты и руководители кричали о нависшей угрозе. В городах и селах народ спешил запастись продуктами, что усугубляло экономические трудности. Свидетели, которых нельзя заподозрить в предвзятости, рассказывают, что страх этот был искренним 3 . Он немало способствовал тому, что троцкистско-зиновьевскую оппозицию обвиняли в вольном или невольном выступлении заодно с лондонскими реакционерами. Когда в ответ на призывы высказаться Троцкий сделал известное заявление, что в случае войны он поступил бы, как Клемансо во Франции во время первой мировой войны, то есть стал бы бороться за изменение политического руководства в стране, за то, чтобы ее возглавили люди, более способные, чем Сталин и его сторонники, обеспечить победу, — его заклеймили и обвинили в предательстве 4 .

312

Была ли преувеличена тревога? Задним числом, пожалуй, можно сказать, что да. Некоторые партнеры Советского правительства в те годы также упрекали его в этом 5 . Однако нет документальных свидетельств, которые позволяли бы утверждать, что опасность искусственно раздувалась. Ее реальность не оспаривалась ни большин ством, ни оппозиционерами. Слишком свежи были воспоминания об интервенции, чтобы можно было усомниться - - по крайней мере в отношении большинства советских людей в искренности этих опасений. Речь идет, скорее, о некоторых различиях в оценках советских руководителей. На XV съезде ВКП(б) Сталин заявил, что «период „мирного сожительства" отходит в прошлое», и сравнил мировую обстановку 1927 г . с ситуацией 1914 г ., когда одна искра - убийство в Сараеве -- привела к взрыву войны 6 . Выступая тогда же с другой трибуны, председатель ВЦИК Калинин высказался более спокойно: «Когда мы говорим об опасности войны, то это не значит, что завтра будет война» 7 .

Мысль о том, что новые войны маячат на горизонте и что рано или поздно СССР неизбежно окажется вовлеченным в них, была близка и привычна советским коммунистам. Их анализ развивался по двум направлениям, которые стоит проследить, ибо они послужат ключом к пониманию последующих событий.

Московские руководители — и это можно им поставить в заслугу — ни на мгновение не дали убедить себя в прочности после военного мирового устройства. Мир был крайне хрупок, на их взгляд. Между капиталистическими странами сохранялись многочисленные взрывоопасные противоречия. Из Москвы, правда, не всегда удава лось рассмотреть их в истинном виде. Долгое время, например, здесь думали, что предстоящий главный конфликт, и даже «неиз бежный вооруженный конфликт», произойдет между Англией и Америкой 8 . Однако само по себе интуитивное предвидение назревавшей новой войны было правильным: она не обязательно должна начаться против СССР. Более того, в нее, вероятно, будут втянуты другие страны. Но Советскому Союзу все равно не удалось бы остаться в стороне. Главное, чтобы это произошло «как можно позже». Эту мысль высказал уже в 1923 г . Зиновьев на XII съезде партии. В 1925 г . ее вновь повторил Сталин в одном из своих выступлений, которое в то время не было опубликовано: «...если война начнется, то нам не придется сидеть сложа руки, -- нам придется выступить, но выступить последними» 9 . Перед нами, таким образом, вполне оп ределенная теоретическая линия, если не доктрина, которая разде лялась всеми, а не только отдельными руководителями.

Сколь бы серьезны ни были мотивы конфликта между капи талистическими державами, сами по себе они не могли быть доста точно обнадеживающими. Опасение, что все эти страны могут еще раз создать коалицию против СССР, как это уже было во время гражданской войны, постоянно тревожило советских руководителей. Империалистическое соперничество за передел мира искало и могло

313

найти удовлетворение за счет более слабых стран; между тем СССР с его просторами, огромным внутренним рынком, с его природ ными богатствами и национальной неоднородностью был, подобно Китаю, заманчивой мишенью для коалиции, объединенной экспансионистскими притязаниями. Ко всему прочему, правящие круги этих стран ненавидели Советский Союз за его революционный дух. Веро ятность образования по инициативе Англии единого фронта капита листических государств против СССР как раз и тревожила больше всего советских коммунистов в 1927 г . Стремление любой ценой избежать подобной опасности сделалось с той поры, как и в первые послереволюционные годы, господствующим мотивом их дипломатии.

Положение СССР оставалось крайне уязвимым. Конечно, с пози ций сегодняшнего дня можно уже в обстановке тех лет уловить зачатки развития, которое впоследствии приведет к образованию биполярного мира. С одной стороны, Америка выдвигалась как главная капиталистическая держава, разбогатевшая на войне, и кре дитор всех других стран, намного превосходя их по экономической мощи. С другой — СССР, со своим «социализмом в одной стране», сделал заявку на то, чтобы служить образцом для всего мира, и ставку на превращение в индустриальную державу. Между ними помещалась Европа, все больше терявшая положение «центра» мира. К чести советской политической мысли следует сказать, что уже в те годы в Москве предсказывали возможное развитие в этом направлении — главным образом Троцкий в своих выступлени ях, а также Сталин и другие менее крупные деятели 10 . Все это, однако, лежало как бы за горизонтом: речь шла о вероятном будущем, но никак не о реальностях сегодняшнего дня. Самым непосредствен ным образом это относилось к СССР. Индустриализация только- только начиналась. Чичерин называл свою страну одной из «великих держав» и добивался соответствующего обращения". Но соотношение сил было далеко не таким, чтобы практически обеспечить СССР подоб ный статус.

С Америкой у Москвы по-прежнему не было официальных от ношений. В Европе гегемония принадлежала Великобритании и Франции. Обе они враждебно относились к советской политике, даже при вполне корректных формальных отношениях с СССР. Вели кобритания могла оказать давление в любой точке мира; Фран ция — преимущественно в Европе. Здесь, у своих западных границ, СССР имел дело с целым рядом средних и малых государств (Фин ляндия, Эстония, Латвия, Литва, Польша, Румыния), которые зачас тую были слабы, но именно поэтому подвержены сильному влиянию двух главных столиц Запада, в первую очередь Парижа. К тому же управляла ими провинциальная буржуазия, с крайним недоверием взиравшая на советскую сторону, потому что, во-первых, она была коммунистической, а во-вторых, русской. Вдобавок буржуазия эта предпочитала править скорее с помощью фашистских методов, не-

314

жели демократических. В Польше в 1926 г . маршал Пилсудский, тот самый, который в 1920 г . требовал завоевать Киев, организовал военный переворот, в результате которого был установлен автори тарный и репрессивный режим. Не были легкими и отношения с Румынией, ибо Москва отказывалась признать произведенную ею в 1918 г . аннексию Бессарабии. Даже с буржуазно-демократической Чехословакией отношения складывались нелегко: дипломатическое признание было окончательно оформлено лишь в 1934 г . Только с Германией наладилось сердечное политическое и военное сотрудни чество, начало которому было положено в Рапалло: Германия в 1926 г . предоставила первые крупные заграничные кредиты (300 млн. марок). В том же году в Берлине был подписан советско-германский договор о нейтралитете и ненападении.

Хорошие отношения установились у СССР с южными соседя ми — Турцией, Ираном, Афганистаном. В 1926 и 1927 гг. с ними были подписаны пакты, аналогичные тому, который был заключен с Германией. Напротив, отношения с Китаем катастрофически ухудшились после прекращения сотрудничества с китайскими национали стами из-за резкого поворота Чан Кайши. Дипломатические отноше ния были разорваны и с призрачным правительством Пекина, где в апреле 1927 г . солдаты совершили налет на совет ское посольство (не без подстрекательства англичан) и произвели там обыск, пытаясь обнаружить документы, свидетельствующие о вмешательстве СССР во внутренние дела Китая. В конце того же года трагическим провалом завершилась попытка коммунистического восстания в Кантоне. К тому времени, когда Чан Кайши сумел объединить всю страну под своей властью, скорее даже формальной, чем действенной, СССР оказался в разладе почти со всеми некоммунис тическими силами, которые еще противоборствовали в Китае.

В 1927 г ., таким образом, в Советском Союзе не исключали воз можности наихудшего развития таких событий, как разрыв отно шений с Лондоном, требование Франции отозвать посла Раковского (друга Троцкого), убийство советского полпреда в Варшаве Вой кова, польские планы по созданию коалиции всех западных сосе дей СССР, китайская катастрофа, колебания самой Германии, вступившей после Локарнских договоров в Лигу Наций, наконец, дея тельность эмигрантов в различных странах и непрекращающиеся кампании в прессе против Москвы. Достаточно сложить все это вместе, как и было в действительности, и гнетущая гипотеза «еди ного фронта» будет выглядеть не столь уж преувеличенной. Замыслы такого рода действительно вынашивались в правительственных сферах Западной Европы: позже это признал в беседе с советским послом министр иностранных дел Чехословакии Бенеш 12 .

Если проанализировать деятельность советской дипломатии в тот период и в последующие годы, то, как это явствует из наиболее обширного собрания документов, имеющегося сейчас в распоряжении исследователей 13 , более всего впечатляет постоянное стремление,

315

упорное и в высшей степени осмотрительное маневрирование с целью не допустить прежде всего возможного возврата к международной изоляции страны. Этой цели были посвящены последние месяцы де ятельности Чичерина; когда из-за болезни он в 1928 г . отошел от дел, она была целиком воспринята его преемником Литвиновым, сразу же взявшим на себя руководство Комиссариатом по иностран ным делам, хотя формально эта должность была закреплена за ним лишь в 1930 г . Это была, в сущности, оборонительная деятельность, направленная на то, чтобы использовать любую возможность для достижения даже самого ничтожного успеха, привлечения на свою сторону любого возможного союзника, каким бы временным или вероломным он ни был, противодействия каждому, большому или малому, шагу противника в его маневрах и при всем этом никогда не оставлять впечатления слабости или вынужденных уступок. В одном случае речь шла о торговом соглашении или хотя бы о деловых переговорах с какой-нибудь частной компанией; в другом — о разре шении несложной пограничной проблемы даже при отсутствии поли тических отношений с соседним государством и т. д. Самое большое внимание уделялось сопредельным странам, которым поочередно предлагали заключить пакт о ненападении. Польша в конечном счете приобрела в советской внешней политике почти столь же важное место, как Франция или Германия. Политика дружбы с Берлином оставалась, во всяком случае, самым крупным из козырей советской дипломатии: к любым колебаниям немцев Москва относилась крайне внимательно.

Чтобы избежать изоляции, СССР в 1928 г . присоединился к столь же известному, сколь бесполезному пакту Келлога — Бриана, договору, подписанному по инициативе американцев, по которому все главные державы брали на себя обязательство отказаться от войны как «орудия национальной политики» и урегулировать конфликты «с помощью мирных средств». Хотя на стадии, предшествовавшей заключению самого договора, Советский Союз подвергался дискри минации, он все же присоединился к нему, ничуть не скрывая, впро чем, своего критического отношения к тексту, названному «лице мерно-пацифистским» 14 . Свое присоединение к пакту Москва тут же превратила в собственный дипломатический успех. В начале 1929 г . она добилась от всех соседних государств на юге и на западе под писания дополнительного протокола, ускорявшего вступление в силу самого пакта; протокол был подписан также Польшей и Румынией. Эта полезная инициатива способствовала смягчению напряженности, которое ощущалось на границах СССР.

Лицемерными были в глазах коммунистов все проявления паци физма, имевшие место в капиталистическом мире 20-х гг. СССР никогда не желал иметь никакого дела с женевской Лигой Наций, в которой — в силу ее происхождения от Версальской системы — он видел потенциальную коалицию империалистических государств, на целенную против советских республик. С обоснованным недоверием

316

в Советском Союзе относились и к дискуссиям о разоружении в Лиге Наций. Тем не менее в конце 1927 г . Москва согласилась участвовать в комиссии по разоружению женевской организации, бла годаря чему возрос ее престиж. Вначале Литвинов представил и отстаивал проект полного упразднения армий и вооружений. Лишь после того, как этот проект был отвергнут, он отступил и стал за щищать план частичного, но существенного сокращения всех воору женных сил 15 . Дискуссии о разоружении продолжались в Женеве с регулярными перерывами на протяжении нескольких лет, вплоть до провала международной конференции, специально созванной для ре шения этого вопроса в 1932 г . Так и не принятые всерьез другими участниками обсуждений советские предложения остались мертвой буквой, но, как писала одна американская газета, они «разделя ются простым народом всюду» 16 . Благодаря своему радикализму они привлекли на сторону Советского Союза -- причем как раз в наибо лее трудные во всей истории страны годы - - новые миролюбивые силы.

Потребности обороны

Постепенно советская дипломатия упрочивала свое положение на мировой политической арене. Но оно все же оставалось неопре деленным. СССР пока еще не считался страной, «похожей на другие страны» 17 . Это могло тешить его революционную гордость, но, разу меется, не способствовало налаживанию международных связей. СССР считался прежде всего центром подрывной деятельности: не было такого советского дипломата, которому не приходилось бы опровергать обвинения, связанные с деятельностью Коминтерна. Из-за старых долгов эпохи царизма или национализации иностранной собственности ему отказывали в обычно принятых финансовых льготах. А московские руководители, исходя из личного опыта, не были склонны ожидать сочувствия со стороны. Необходи мость быть сильными - - причем в военном отношении не меньше, чем в экономическом, - - никогда не ставилась ими под сомнение. В Женеве шли дебаты о разоружении, но тем временем в мире произ водилось больше оружия, чем до первой мировой войны. Не прохо дило ни одного сколько-нибудь крупного политического собрания в Москве, на котором бы не подчеркивалось это противоречие.

Сигнал тревоги прозвучал в 1929 г ., когда китайские власти (Чан Кайши тем временем перенес резиденцию центрального пра вительства в Нанкин) попытались силой овладеть железной дорогой в Маньчжурии, остававшейся под смешанным китайско-советским кон тролем. В связи с этим инцидентом Черрути, посол фашистской Ита лии в Москве, не без ехидства спросил Литвинова, не сожалеет ли его страна об отказе от прежних прав экстерриториальности в Китае 18 . Инцидент на КВЖД был урегулирован, причем на удовлет-

317

верительных для советской стороны условиях, лишь после того, как вслед за первыми пограничными столкновениями Москва не поколе балась мобилизовать и пустить в ход свою Особую Краснозна менную дальневосточную армию, которая нанесла удар противостоя вшим китайским частям и разоружила их.

Поиск путей увеличения военной мощи был одной из многих причин, лежавших у истоков индустриализации. Сталин, пожалуй, лишь более категорично, чем другие, выражал ее. Уже в 1925 г . он высказался за армию «на должной высоте», против системы мили ции 19 . В утвержденных Центральным Комитетом ВКП(б) в октябре 1927 г . директивах по составлению пятилетнего плана содержалось требование обратить «максимальное внимание» на обеспечение «быс трейшего развития» тех отраслей тяжелой промышленности, от кото рых зависела обороноспособность страны 20 . Это властное требование не утратило актуальности на протяжении всего периода осуществления плана. Оно выступало, следовательно, как один из факторов, характерных для всей индустриализации.

Менее убедительным выглядит предположение о том, что этой потребностью объясняются также все те резкие, драматически напряженные, а иной раз даже безрассудные зигзаги, которые со вершались в этот период. Не более убедительно и утверждение, что все эти повороты объясняются непосредственной угрозой войны. Если, как заявлял Калинин в 1927 г ., «война будет не завтра», то тем более обоснованной была эта оценка в 1928, 1929 и 1930 гг. — свиде тельством тому советская дипломатическая корреспонденция тех лет. Методы проведения индустриализации и коллективизации вызывали такое обострение внутренних конфликтов — о чем не могла не знать сталинская группа руководителей, — что страна оказывалась в наи менее выгодных условиях в случае нападения извне.

«Третий период» Коминтерна

По сравнению с осторожной линией московской дипломатии контрастировал в конце 20-х гг. другой аспект советской международной политики, связанной с Коминтерном и международным рабочим движением. В конце все того же 1927 г . Сталин на XV съезде ВКП (б) рискнул высказать предположение, что «Европа всту пает в новую полосу революционного подъема» 21 . Социальная напря женность и конфликты действительно наблюдались во многих стра нах: стихийное восстание пролетариата Вены было утоплено в крови, мощные демонстрации протеста явились ответом на казнь рабочих- анархистов Сакко и Ванцетти в Америке. Этого было, однако, слиш ком мало, чтобы оправдать утверждение Сталина и его резкий пово рот, поскольку всего двумя годами раньше он заявлял, что «период подъема революционных волн... еще впереди» 22 . Радикальная переоценка послужила прелюдией к новой политике, которую Коминтерну предстояло взять на вооружение в 1928 г . и которая опиралась

318

на утверждение о наступлении «третьего периода» «общего кризиса капитализма», начатого Октябрьской революцией, - - периода новых революционных битв 23 . Отсюда и обличение правой опасности, то есть капитулянтского и оппортунистического курса, который лишит коммунистическое движение способности использовать приближаю щиеся исторические возможности.

Новые установки Коминтерна тесно переплетались с борьбой сталинской и бухаринской групп в Политбюро ЦК ВКП(б). Первый предварительный выпад против Бухарина был предпринят в конце 1927 г . (все на том же XV съезде) двумя представителями ста линского молодежного левого крыла, Ломинадзе и Шацкиным, имен но в связи с некоторыми вопросами работы Коминтерна 24 . Главное столкновение произошло, однако, позже, за кулисами VI конгресса •Интернационала, который состоялся в Москве летом 1928 г . Непо средственным предлогом для него послужили два обстоятельства: с одной стороны, кулуарные слухи о разногласиях между советскими руководителями, а с другой — поправки, внесенные московским По литбюро в текст политических тезисов, уже представленных Буха риным на рассмотрение других партий 25 . Следующая проба сил сос тоялась осенью, но уже не столько в Москве, сколько в рядах Гер манской компартии, где разные фракции вели друг с другом борьбу в расчете на поддержку, которую каждая из них могла получить у одной из двух противоборствующих в Москве групп. Победу одержал Сталин, навязав своей властью руководство той фракции, которая была ему ближе и которую возглавлял Тельман. Наконец, после XVI партконференции -- постановления не были опубликованы — заключительным этапом борьбы явился X расширенный пленум Исполкома Коминтерна в июле 1929 г . На этом пленуме была принята резолюция, осуждающая Бухарина, который был выведен из состава президиума Исполкома Коминтерна 26 . X пленум просла вился также тем, что на нем были одобрены крайние сталинские тезисы о борьбе с правыми — тезисы, практически захлопнувшие двери для проведения политики единого фронта, начатой восьмью годами раньше Лениным.

Пагубный характер новой политики Коминтерна для коммуни стического движения не один раз рассматривался, особенно в Ита лии, в работах историков последних лет. Их критические выводы, пускай даже в смягченной форме, были восприняты и советскими исследователями 27 . Здесь достаточно будет напомнить лишь о некото рых наиболее известных установках, принятых Коминтерном в 1928 и 1929 гг. Нападки концентрировались против социал-демократии, названной «важнейшей опорой», оставшейся у капиталистической буржуазии, а следовательно, являвшейся главным препятствием на пути приближающейся революции. Мало того, яростно разоблачалось ее левое крыло, названное «наиболее опасным проводником бур жуазной политики в рабочем классе» 28 . Единый фронт допускался лишь снизу, то есть путем поисков контакта с рабочими — социал-

319

демократами, схематически противопоставляемыми своим вождям: на протяжении двух лет само выражение «единый фронт» практи чески было изъято из употребления 29 . Весь этот комплекс установок был обобщен в печально знаменитой формуле «социал-фашизм», ставившей социал-демократию и фашизм, по существу, на одну дос ку — в качестве альтернативных и взаимозаменяемых форм гос подства капиталистической буржуазии. Разрыв между двумя направлениями в рабочем движении превратился, таким образом, в яростное противоборство, жертвами которого вскоре суждено было стать им обоим.

Не раз — и справедливо — отмечалось, что политика евро пейской социал-демократии в тот период заслуживала самой серьез ной критики. В те краткие промежутки, когда она оказывалась у власти в Англии и Германии, она была неспособна проводить сколько- нибудь серьезную реформистскую политику. Даже в Австрии, где ее организации занимали сравнительно более левые позиции, она убаюкивала себя надеждами на постепенное и безболезненное продви жение по пути реформ вплоть до того момента, когда ее бессилие внезапно вскрыли кровавые события: восстание и репрессии 1927 г . в Вене 30 . В Италии лидеры Всеобщей конфедерации труда из числа социалистов позорно капитулировали перед фашистами, объявив о роспуске своей организации. Оставаясь союзниками меньшевиков и эсеров в эмиграции, социал-демократы повсюду крайне враждебно от носились к Советскому Союзу и коммунистам. Они рассматривали то, что произошло в СССР, а также и фашизм как своего рода уродливый зигзаг истории: ревнителем этого тезиса выступал преста релый Каутский, считавший большевизм «колоссом на глиняных ногах» 31 . Социал-демократия оставалась глухой к новым проблемам, поставленным империалистической фазой капитализма. Она не улавливала многие новые и никем не предусмотренные явления мировой истории • - от властной тяги отсталых народов к освобождению до пробуждения националистических стремлений у народов Восто ка, — а следовательно, и не воспринимала истинные драмы русской ре волюции. И все же ответственность, лежащая на социал-демократах, сама по себе еще недостаточна для объяснения неудачных оценок и политических ошибок коммунистического движения в этот период. Социал-демократия, кстати говоря, и не была ослаблена массированным наступлением Коминтерна, невзирая на триумфальные отчеты, фигурировавшие в те годы в Москве. И в первую очередь она не была ослаблена там, где сохраняла массовую опору среди тру дящихся.

Но для коммунистов самое тяжелое последствие этих установок заключалось в том, что они затрудняли своевременное понимание важнейших отличительных черт как раз той новой политической обстановки, которая начинала складываться в мире и которую в принципе они первыми предвосхитили. Позже утверждали, в частности Сталин, будто в резолюциях о «третьем периоде» уже предсказы-

320

вался экономический кризис, поразивший капиталистический мир в 1929 г . 32 Тезис более чем сомнительный. Содержавшееся в этих резолюциях предсказание сводилось к упоминаниям о будущих «про тиворечиях» и конфликтах в лагере классового противника. Но упоминания эти были настолько общи, что могли относиться к самым различным явлениям, а следовательно, мало помогали пониманию конкретных проявлений кризиса и его политических послед ствий. Неподготовленность проявилась особенно в оценке такого явления, как фашизм, и опасности, представляемой им. Разумеется, в ту пору это отставание было характерно не для одних только коммунистов. Но коммунистам такая близорукость наносила больший вред, ибо они были той силой, которая вела наиболее решительную борьбу с фашизмом и против которой более всего неистовствовали фашисты. Но Коминтерн трактовал фашизм скорее как одну из мно гих политических форм, с которой выступал единственный враг, каким оставался капитализм. Мало того, фашизм рассматривался даже как своего рода последний козырь капитализма, за которым последует окончательный кризис.

Предсказанный Сталиным подъем рабочего движения отож дествлялся, таким образом, с неким возвратом к безапелляционным дилеммам русской революции и гражданской войны, когда вопрос выбора ставился категорически: либо Советы, либо Корнилов; либо Ленин, либо Колчак. Обращение к этому опыту было вдобавок схематическим, мало отвечающим реальным историческим условиям и вообще весьма отличалось от того, что заключалось в последних политических размышлениях Ленина. Политическая борьба повсе местно сводилась к единообразному противопоставлению: «класс против класса». Промежуточные силы рассматривались как самый коварный враг: этим объяснялось резко враждебное к ним отношение, которое отбрасывало их в объятия противника. Такая практика распространялась не только на социал-демократию. Подобным образом оценивали, например, Ганди и его движение в Индии, ха рактеризуя их как простых «помощников» буржуазии 33 .

Объективная европейская и мировая обстановка весьма мало сог ласовывалась с такого рода установками. К VI конгрессу Комин терна численность коммунистических партий за пределами СССР от нюдь не увеличилась со времени предыдущего конгресса, состояв шегося четыре года назад. Не выросла она существенно и в пос ледующие годы, несмотря на некоторые успехи на выборах в отдельных странах, главным образом в Германии. Борьба внутри ВКП(б) не способствовала росту движения. Наступление на правых привело к изгнанию из Коминтерна и некоторых партий целого ряда дея телей, не одобривших сталинского поворота: Эверта, Брандлера, Тальгеймера в Германии, Эмбер-Дро — в Швейцарии, Таски — в Италии, Шмераля, Крейбиха, Жилека --в Чехословакии и многих Других. Происходило это после массовых исключений, вызванных столкновением с троцкистами и зиновьевцами. Бухаринцы обвинили

321

Сталина в том, что он «разлагает» Коминтерн 34 . Таким образом, в коммунистическом движении не было мотивов, которыми можно бы ло бы оправдать оптимистические революционные прогнозы Комин терна.

Курс Коминтерна не согласовывался с действиями советской дипломатии. В самом деле, усилия последней были направлены на поиски любой возможной поддержки не только со стороны промежу точных политических сил, но даже в форме любого временного сов падения интересов с самыми разнородными группами. После возвра щения лейбористской партии к власти в Англии в 1929 г . были вос становлены дипломатические отношения между Лондоном и Моск вой. Послы СССР проводили разумные различия не только между консерваторами и лейбористами, но также между разными деяте лями одних и тех же партий, между разными группами давления в Америке, между разными фракциями милитаристов в Японии. Причем такой разрыв между государственной внешней политикой и кур сом Коминтерна нельзя объяснить даже наличием разных тенден ций в среде московских руководителей: в этот период Сталин взял на себя и оперативное руководство внешней политикой 35 . Руко водство же Коминтерном после того, как из числа его лидеров исчез ли наиболее авторитетные большевики, было поручено деятелям меньшего калибра — Мануильскому, Пятницкому, — повиновавшимся Сталину.

Если уж говорить о логическом сходстве, то его можно найти между позицией Коминтерна и тем новым курсом, который утверж дался в советской внутренней политике. Вместе родившись, нэп и единый фронт обнаруживали тенденцию к тому, чтобы и умереть вместе. В тот момент, когда в СССР происходил разрыв с широкими слоями крестьянства и крупными группами интеллигенции, уже повернувшимися было к советской власти, такая же политика распрост ранялась и на революционное движение в целом. Тогда, когда к безмолвию принуждались не только оппозиция, но и любой инако мыслящий большевик, коммунистам за пределами СССР трудно было вступать в союз с иными политическими силами, не вступая в кричащее противоречие с курсом своих советских товарищей.

Этим отнюдь не исчерпывается анализ причин, которые в конце 20 -- начале 30-х гг. грозили завести Коминтерн в тупик. В отдель ных партиях появились тогда автономные тенденции, которые побуж дали их двигаться в том же самом направлении. Здесь нам важно понять самое существенное в отношениях между Москвой и Комин терном: с победой Сталина над Бухариным Коминтерн также должен был превратиться в «приводной ремень». Мы еще не раз вернемся к тому факту, что так и не удалось полностью осуществить такое преобразование; кроме того, эта попытка заложила основы тех конфликтов, которые позже приобрели столь широкий размах.

322

Мировой экономический кризис

В мировой политике действительно наступала новая фаза, но она не была похожа на ту, какой представлялась Москве. 24 октября 1929 г ., в то самое время, когда сталинский курс на индустриализацию и коллективизацию приобрел характер чрезвычайной мобилиза ции, знаменитый «черный четверг» на Нью-Йоркской бирже ознаме новал начало катастрофического экономического кризиса во всем ка питалистическом мире. Кризис не пощадил ни одной страны. Началось неудержимое падение производства, зарплаты, доходов, занятости, уровня жизни. Под удар попали все отрасли промышленности и сельского хозяйства. За три года выпуск промышленной продук ции во всех капиталистических странах в целом сократился на 37 %, а в некоторых, например в Соединенных Штатах, Германии, - почти наполовину. Число официально зарегистрированных безработ ных во всем мире превысило 30 млн. человек. Не находившие платежеспособного спроса продовольственные товары сбрасывались в море или сжигались. Бесконечные очереди голодных выстраивались в го родах в ожидании тарелки супа. Распространившаяся в предыдущие годы иллюзия приближения к порогу постоянно возрастающего благо состояния рассыпалась в прах в считанные месяцы. Кризис причинил общественному богатству больший ущерб, чем мировая война. Мир вступал в период трагических конвульсий.

Последствия кризиса для СССР были неоднозначны. Уже сама изоляция от мировой экономики и защита внутреннего рынка государственной монополией на внешнюю торговлю в сочетании с пере ходом к планированию служили прикрытием от всеобщей грозы. Сколь бы суровым ни было вынужденное обращение исключительно к внутренним источникам накопления, благодаря ему усилия по ин дустриализации в значительной мере выводились из-под отрицатель ного влияния последствий кризиса по ту сторону границы. Прог раммы хозяйственного развития поэтому не были заморожены. С их помощью СССР приобретал больший вес на международной арене. Еще до начала кризиса, когда борьба за реализацию избыточной продукции между капиталистическими фирмами уже достигла боль шой остроты, то есть с 1927—1928 гг., СССР использовал то преиму щество, что в глазах зарубежных продавцов выступал в роли огром ного, трудного, но многообещающего рынка сбыта. Он предъявлял спрос прежде всего на машины и оборудование для своих новых предприятий. После начала кризиса интерес к советским производ ственным планам возрос. В 1929—1931 гг. количественные показате ли советской внешней торговли достигли высшего уровня, хотя и были еще ниже дореволюционных. В 1931 и 1932 гг. на долю СССР приходилось соответственно 30 и 50 % мирового импорта ма шин и оборудования 36 . В наиболее драматический период кризиса Целые промышленные отрасли некоторых стран из числа наиболее развитых в экономическом отношении избежали катастрофы благо-
323

даря продаже своей продукции СССР: так было, например, с амери канскими станкостроительными компаниями, которые в 1931 г . смогли разместить в СССР 65 % своего экспорта. С еще большим основанием это можно сказать о Германии, которая в то время оставалась главным торговым партнером Москвы.

Хотя Соединенные Штаты по-прежнему не признавали СССР, многие крупные американские фирмы продавали ему свои изделия и оказывали техническую помощь в создании новых советских предприятий. Начало положил Хью Купер, который участвовал в качестве консультанта в строительстве Днепрогэса. За ним последо вали многие другие бизнесмены и компании: от «Форда», компании, участвовавшей в сооружении автомобильного завода в Нижнем Новгороде, до «Дженерал электрик», внесшей свой вклад в развитие многочисленных предприятий по выпуску электротехнической продукции. Привлеченные высокой зарплатой, многие зарубежные инже неры, особенно американцы, нашли в те годы на строительных площадках первой советской пятилетки обширное поле приложения своих творческих способностей.

Это не значит, что кризис имел для СССР исключительно положительное значение. Отнюдь нет. Советские закупки оборудования и заказы на техническую консультацию оплачивались экспортом сырья и сельскохозяйственной продукции. Вызванное депрессией падение мировых цен затронуло эту категорию товаров куда больше, чем промышленную продукцию: цены на них снизились почти в два раза 38 . Поэтому СССР пришлось расплачиваться за приобретение тех же товаров значительно большими экспортными поставками, чем предусматривалось вначале. Это создавало дополнительные трудности к уже накопившимся в ходе индустриализации.

Если отвлечься от чисто экономических аспектов, рост притя гательности Советского Союза за границей в те годы был обусловлен еще психологическим контрастом между тем, что происходило в СССР и в остальном мире. Жизнь в России тогда, как мы сможем убедиться несколькими страницами ниже, была, конечно же, не легче, чем в иных странах. Но в России люди что-то делали, стро или, трудились, пускай даже в условиях нового переворота, масштабы которого с трудом можно было уловить; а в других странах царил застой, впустую тратилась энергия, люди не знали, что их ждет завтра. Сталин широко использовал эту тему на XVI съезде ВКП(б) в июне 1930 г . 39 Американские экспортеры, и Купер первым из них, стали деятельными сторонниками дипломатического признания СССР, готовыми подойти к нему объективно. Крупная печать США испытывала на себе растущее влияние этой позиции, и в конце концов большинство газет стали выступать за установление отношений между двумя странами 40 . В Европе некоторые левые со циал-демократы, например англичанин Гарольд Ласки, австриец Отто Бауэр, несмотря на проклятия, которыми их осыпал Коминтерн, скло нялись к тому, чтобы с пониманием отнестись к событиям в СССР.

324

Течение в пользу Советского Союза наметилось и среди деяте лей культуры Запада; одним из первых выступил Амстердамский конгресс против фашизма и войны (август 1932 г .). Показательную для этого движения интеллигенции позицию заняли такие люди, как Эптон Синклер, Бернард Шоу и в особенности Андре Жид — писа тель, вызывавший самые противоречивые оценки, но считавшийся самым авторитетным в то время во Франции: в сущности, он был весьма далек от коммунистических убеждений, но в 1932 г . вступил в компартию из преклонения перед СССР. В 1931 г . он записал в своем дневнике: «Я хотел бы во все горло крикнуть о своей симпатии к России и чтобы этот мой крик был услышан, возымел действие». Конечно, тот СССР, который Жид рисовал в своем воображении, имел мало общего с действительностью: вспыхнувшая любовь лите ратора к социалистической стране продолжалась лишь несколько лет. Речь шла скорее об отвращении ко всему тому, что происходило в мире капитала. Так обстояло дело с Андре Жидом, так это было и со многими другими, кто желал тогда сближения с СССР. Именно в этом был один из постоянных источников силы Совет ского Союза: идея о том, что своим существованием он неизменно указывает на возможность другого пути. Жид весьма мало знал о происходившем в СССР. Но на той же странице дневника он записал: «Я хотел бы прожить достаточно долго, чтобы увидеть успех этого гигантского усилия» 41 .

Новый прилив симпатий, на которые советские люди наконец могли рассчитывать, вовсе не означал внезапного прекращения тех яростных нападок, предметом которых неизменно являлась их стра на. Мало того, именно теперь нападки обострились. Противники Со ветского Союза использовали для своей выгоды те жестокие кон фликты, которыми сопровождались индустриализация и коллекти визация. Как всегда, в их кампаниях моральные призывы пере мешивались с глухими мотивами конкуренции и извечной классовой ненависти. Депортация крестьян в лесные районы русского Севера создала предлог для бойкота древесины, экспортируемой из СССР; впоследствии бойкот был распространен на целый ряд советских то варов, продаваемых, как утверждало обвинение, по демпинговым ценам. Вдохновителями этой кампании были западные, особенно американские, экспортеры сырьевых и продовольственных товаров - настолько же рьяные противники торговли с СССР, насколько активными сторонниками ее были бизнесмены, торговавшие машина ми и оборудованием 42 .

Возобновление в широких масштабах антирелигиозной борьбы, которая в советской деревне переплеталась с коллективизацией, использовал в феврале 1930 г . папа Пий XI для обращения ко всем верующим с призывом объединиться в «крестовом походе молитв» против «ужасных и святотатственных гнусностей», содеян ных теми, кого газета Ватикана в тот период именовала не иначе как «дикие московиты». Несколько дней спустя, выступая в своей

325

епархии, архиепископ мюнхенский кардинал Фаульхабер подхватил призыв: «Страшная трагедия разворачивается перед нашими глаза ми: это попытка русского большевизма управлять империей без Бога, воздвигнуть государственный порядок без десяти евангельских запо ведей, основать цивилизацию без веры в бессмертие души, организо вать национальную экономику без частной собственности» 43 . Соеди нение на равных правах Бога, бессмертной души и частной собствен ности выглядит здесь, пожалуй, даже несколько пикантно.

Угроза на границах: на Востоке и на Западе

Тем временем на горизонте начинало вырисовываться нечто более тревожное, чем пропагандистские кампании и экономический бойкот. В ночь с 18 на 19 сентября 1931 г . японские войска начали высаживаться в Маньчжурии. За считанные месяцы они оккупировали почти всю ее территорию и провозгласили о создании там сепаратного государства с полностью подчиненным им правительст вом. Так был разыгран первый акт перерастания мирового эко номического кризиса в войну: первый в длинной цепи аналогичных эпизодов. С завоеванием Маньчжурии японским экспедиционным кор пусом обычно связывают начало процесса, вылившегося непосредственно во вторую мировую войну. Токио издавна предъявлял притя зания на Маньчжурию: на этот раз, однако, они были составной частью в общем плане экспансии японского империализма в Азии. Оккупация Маньчжурии нарушила хрупкое равновесие интересов и влияний, которые главные империалистические державы сохраняли в Китае, лишь формально объединенном под властью нанкинского правительства. Однако и Лига Наций, членами которой были как Япония, так и Китай, и дипломатия Запада в целом оказались не в состоянии реагировать на эту агрессию с должной энергией. Их бессилие объяснялось, в частности, тем, что многие из главных западных государственных деятелей, и в том числе президент США Гувер 44 , то есть глава державы, наиболее чуткой к возрождению японского экспансионизма, не остались глухи к той колониалистской и антикоммунистической аргументации, с помощью которой маньч журская авантюра оправдывалась правительством Токио и главными ее инициаторами -- японскими милитаристскими кругами.

Для Советского Союза завоевание японцами Маньчжурии представляло собой прямую угрозу по многим причинам. Речь шла об обширной территории, расположенной непосредственно у его самой протяженной сухопутной границы и прилегавшей к тем областям, где дольше всего продолжались интервенция и гражданская война. Японцы вербовали белогвардейцев из весьма многочисленной эми грантской колонии, осевшей в Маньчжурии: в какой-то момент в их рядах появился было даже печальной памяти атаман Семенов. Японская пропаганда объясняла агрессию необходимостью противо стоять «большевистской опасности» в Китае. Эту опасность представ-

326

ляли собой как китайские коммунисты, которые начали создавать свою армию и опорные базы в освобожденных районах, так и близость советского присутствия. Наиболее оголтелые представители японской военщины, вроде военного министра генерала Араки, даже не скрывали, что считают столкновение с Советским Союзом неиз бежным 45 .

Перед этой угрозой СССР был одинок. Япония обладала более сильной армией, чем его собственная. Все это помогает понять, почему и в этом случае советская политика состояла из ряда дипломатических протестов, военных контрмер (передвижения войск к гра нице) и одновременно примирительных предложений, направленных на то, чтобы лишить японцев предлога для нападения. Литвинов незамедлительно предложил Токио подписать пакт о ненападении 46 . Японская угроза вместе с тем повлекла за собой два важных по следствия. Во-первых, она вынудила Китай восстановить диплома тические отношения с Москвой. Во-вторых, и это, пожалуй, существенней — она стала одним из факторов, склонивших в Амери ке чашу весов в сторону тех групп, возглавляемых председателем сенатской комиссии по иностранным делам Борой, которые постоянно выступали за признание Советского правительства.

Но опасность, назревавшая на Дальнем Востоке, была не единст венной. Развитие экономического кризиса сопровождалось в Герма нии быстрым возвышением нацистской партии. В 1930—1932 гг. чис ло ее сторонников росло как снежный ком, а сами нацисты без наказанно бесчинствовали, подавляя выступления рабочих. Германия занимала центральное место во всей советской внешней политике. С одной стороны, это была единственная из великих держав, с которой после Рапалло удавалось поддерживать сотрудничество, не смотря даже на спады и подъемы. С другой стороны, это была страна, в которой действовала самая крупная из коммунистичес ких партий, единственная обладавшая реальной массовой базой. В современной советской официальной историографии отмечается, что ухудшение межгосударственных отношений с Германией нача лось с момента формирования в Берлине в середине 1932 г . прави тельства фон Папена - - первого кабинета, который стал открыто искать поддержки у Гитлера. Недоверие Москвы было вызвано прежде всего законным подозрением, что новое германское прави тельство целиком станет на сторону капиталистических держав За пада против СССР 47 .

Общее беспокойство выражалось и ранее, в частности в апреле 1932 г . (т. е. после двух туров президентских выборов, на которых Гитлер получил соответственно 11 и 13 млн. голосов), советским послом в Берлине Хинчуком. В одном из своих писем к заместителю Наркоминдела Крестинскому он выражал беспокойство по поводу неуклонного усиления нацистов и относительно захвата ими власти и предсказывал, что «рано или поздно это им может удасться». Они не делали тайны из своей ненависти к СССР. «Германия —

327

не Италия, и Гитлер — не Муссолини», — предупреждал также Хинчук, считая, впрочем, своим долгом тут же добавить, что он не хочет «наводить панику», а стремится, скорее, привлечь внимание, «чтобы иметь возможность правильно учесть все действующие факторы в Германии» 48 . Эта верная оценка в действительности была сделана лишь значительно позже.

Немецкий пролетариат упорно сопротивлялся Гитлеру. Коммуни сты сражались с отвагой, если не с подлинным героизмом: именно на коммунистов приходилось наибольшее число убитых в столкнове нии с «коричневорубашечниками». Со своей стороны Коминтерн с неизменным вниманием и напряжением следил за немецкими событиями и деятельностью КПГ, которая была самой крупной его секцией. Никто не может утверждать, что Коминтерн и КПГ не вели энергичной борьбы с нацизмом. Но ни активизм, ни само отверженность, ни мужество сами по себе не могут гарантировать успеха, если они не освещены правильной политической инициати вой. Немецкий рабочий класс был расколот: с одной стороны, была социал-демократия, неспособная осуществлять никакой гегемонии, повинующаяся консервативным силам, озабоченная лишь поисками спасительного меньшего зла; с другой — коммунисты и Коминтерн, парализованные тактикой социал-фашизма. Всех своих противников, от социалистов до нацистов, партия Тельмана продолжала, что называется, валить в одну кучу, не будучи в состоянии уловить и использовать то глубокое размежевание, которое фактически существовало в рядах самой германской буржуазии: между ее наи более шовинистическим и агрессивным крылом и крылом парламент- ско-демократическим. КПГ сражалась с великой отвагой, но она рассеивала свои удары, стремясь наносить их как тем, так и другим. Она искала союза «снизу» с рабочими — социал-демократами, но делала это всегда, стремясь и надеясь в первую очередь оторвать их от прежней партийной организации. Вот почему она вместе с гер манским рабочим классом шла навстречу фатальному поражению.

Приход Гитлера к власти в Германии в мае 1933 г . был траги ческим доказательством провала той линии, которая возобладала в Коминтерне в 1928—1929 гг. Когда возвращаешься к событиям той поры, трудно не поражаться слепому упорству, с каким Моск ва проводила эту линию еще на протяжении всего 1932 г ., между тем как немецкая трагедия неуклонно и все более стремительно катилась к своему финалу. Высказывалось немало домыслов, пыта ющихся объяснить поведение Сталина в тот период, ибо именно на нем лежала главная ответственность за проведение указанного курса. Сейчас мы не будем на них останавливаться. Любой анализ оказался бы преждевременным, если предварительно мы не рассмот рим то, что происходило в это время в СССР. Здесь также 1932 г . был трудным годом, на протяжении которого внутриполитические установки тоже, казалось, предвещают роковой кризис. Эти установ ки позволят нам лучше понять то, о чем шла речь выше.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Е . Н . Сагг . 1917. Illusioni e realta della rivoluzione russa. Torino , 1970, p . 145.

2 Большевик, 1925, № 15, с. З.

3 L. Fischer. Op. cit., p. 899—901.

4 /. Deutscher. II profeta disarmato, p. 438—446.

5 L. Fischer. Op. cit., p. 899—900.

6 И. В. Сталин. Соч., т. 10, с. 281, 288.

7 Документы внешней политики СССР, т. 10, с. 457.

8 Коммунистический Интернационал в документах, с. 881—882; И. В. Сталин.
Соч., т. 12, с. 248. (Интерпретация автора. — Прим. ред.)

9 Двенадцатый съезд РКП (б), с. 16; И. В. Сталин. Соч ., т . 7, с . 23.

10 I. Deutscher. II profeta disarmato, p. 273—279, 545; И . В . Сталин . Соч., т. 7,
с. 294—301.

11 Документы внешней политики СССР, т. 11, с. 436.

12Там же, т. 13, с. 485.

13 Имеются в виду многократно цитированные нами «Документы внешней поли­тики СССР». До настоящего времени выпущено 19 томов, охватывающих период до 31 декабря 1936 г .

14 Документы внешней политики СССР, т. 11, с. 463, 493—498, 503—506; Комму­
нистический Интернационал в документах, с. 877.

15 Документы внешней политики СССР, т. 11, с. 90—111, 218—229.

16 Baltimore Sun , 2 dec . 1927; цит. по История внешней политики СССР, т. 1, с. 243.

17 Документы внешней политики СССР, т. 14, с. 383.

18 Там же, т. 12, с. 613.

19 И. В. Сталин. Соч., т. 7* с. 11 — 14.

20 КПСС в резолюциях, т. 3, с. 507.

21 И. В. Сталин. Соч., т. 10, с. 284.

22 И. В. Сталин. Соч., т. 7, с. 265.

23 Коммунистический Интернационал в документах, с. 769.

24 Пятнадцатый съезд ВКП(б), с. 722—741.

25 И . В . Сталин . Соч ., т . 12, с . 19—26; Memoires de Jules Humbert-Droz, v. 2, p. 305—316; P. Spriano. Op . cit , v . 2, p . 169.

26 Коммунистический Интернационал в документах, с. 911—913.

27P . Togliatti . Problem! del movimento operaio internazionale, p. 323—325; P. Spria­no. Op. cit, v. 2, cap. IX e XII; M. Hayek. Op. cit., p. 183—188. Из работ советских авторов назовем: Б. М. Лейбзон, К. К. Шириня. Поворот в политике Коминтерна. М., 1965, с. 39—46; Коммунистический Интернационал в документах, с. 283—286.

28 Коммунистический Интернационал в документах, с. 777, 882.

29 Там же, с. 782; М. Hayek . Op. cit., p. 219—220.

30 E. Fischer. Ricordi e riflessioni. Roma, 1973, p. 190—222.

31 Социалистический вестник, 1925, № 6; P . Spriano . Op . cit ., v . 2, p . 164.

32 И. В. Сталин. Соч., т. 12, с. 236—237.

33 Коммунистический Интернационал в документах, с. 779, 960; И. В. Сталин.
Соч., т. 12, с. 252.

34 Шестнадцатая конференция ВКП(б), с. 741.

35 Это явствует из телеграммы Литвинова Сталину. Документы внешней поли­тики СССР, т. 15, с. 554—555.

36 Внешняя торговля СССР, с. 8—9; История КПСС, т. 4, кн. 2, с. 14—15.

37 W. A. Williams. Op. cit, p. 218.

38 M. Dobb. Op. cit, p. 272—273.

39 И. В. Сталин. Соч., т. 12, с. 317—324.
40 История КПСС, т. 4, кн. 2, с. 27.

41 Andre Gide. Journal, 1889—1939. Paris, 1951, p. 1066; Francois Fonvieille-Alguier.

Andre Gide. Paris , 1972.

42 W. A. Williams. Op. cit, p. 223—224.

43 Osservatore romano, 9, 17—18, 27 febbraio 1930.

44 W. A. Williams. Op. cit, p. 226.

45 Документы внешней политики СССР, т. 15, с. 16, 63, 180—181, 292, 447—448.
46 Там же, т. 14, с. 746—748.

47 История внешней политики СССР, с. 260.

48 Документы внешней политики СССР, т. 15, с. 287—288.