Боффа Дж. История Советского Союза

ОГЛАВЛЕНИЕ

КНИГА ПЕРВАЯ. РЕВОЛЮЦИЯ

Россия накануне революции

Ограниченность развития капитализма

Революция и Россия: десятилетиями эти слова казались нерасторжимыми. Огромные массы людей испытывали на себе их влияние. У многих они вызывали ненависть. Что же представляла собой в первые годы нашего столетия Россия, которую знаменитый теоретик германской социал-демократии Карл Каутский в 1902 г. в своей работе «Славяне и революция» счел возможным назвать новым «революционным центром» мира1 и в которой всего тремя годами позже вспыхнула первая революция XX в.?
Занимая территорию в 22 млн. кв. км, охватывающую значительную часть Европы и Азии, Россия уже тогда была самым большим государством мира. В эпоху империй подобный геополитический рекорд затмевала лишь Великобритания с ее огромными колониальными владениями. Правда, в отличие от Британской империи, эта объединенная царской короной огромная часть Земли была единой территорией. Компактность территории не означала, однако, одинаковой плотности заселения. Накануне первой мировой войны 136 млн. человек примерно из 170 млн. размещались в европейской части страны. В подавляющем большинстве своем это были славяне. Собственно русские, или великороссы, составляли лишь 43 % всех жителей. Население страны состояло из весьма разных народов и этнических групп, находившихся на разных ступенях исторического развития: от поляков и финнов на западной оконечности империи, граничащей с индустриально более развитыми странами Европы, до тюркских народностей Средней Азии и монголоидных групп, если не племен, Восточной Сибири и Севера.
Разные уровни развития остро ощущались и в той обширной части страны, которая носила более выраженный славянский или даже чисто русский характер и которую зачастую принимали за нечто относительно цельное, однородное. Царскую империю раздирали социальные, экономические, политические, национальные, этнические и территориальные противоречия. Уже тогда она составляла важную часть мировой капиталистической экономики, занимая — в силу своей обширности — пятое место в списке главных держав. Было бы, следовательно, неверно рассматривать Россию в целом как слаборазвитую страну. Вместе с тем огромная хозяйственная и культурная отсталость отделяла ее от государств, стоявших в списке впереди нее.
15

К началу XX в. в России уже утвердился капитализм, но произошло это значительно позже и во многом иначе, чем в крупных странах Запада. В силу различных исторических и географических причин (начиная с отсталости, вызванной изнуряющей борьбой с татаро-монгольским вторжением, удаленности от главных морских путей сообщения и разбросанности далеко не однородного населения на огромной территории и кончая особенностями русского централизованного государства — засильем военно-аристократической верхушки, длительным существованием феодального права и ограниченностью реформы 1861 г., приведшей к освобождению крепостных крестьян) капитализм в России лишь в малой степени выступал в своей классической форме — форме свободной конкуренции. В основном же его развитие шло «сверху» путем властного вмешательства государства и при широком участии иностранного капитала. Его наибольший рост происходил в тот период, когда повсюду в мире капитализм превращался в империализм. В России он также приобрел многие империалистические черты, несмотря на продолжавшееся сосуществование с остатками предшествующих формаций — преимущественно феодальных или полуфеодальных, — которые не были им уничтожены, более того, с которыми он тесно переплелся.
На протяжении предыдущего полувека промышленное развитие России шло очень бурно, но, как и развитие всего мирового капиталистического хозяйства, сопровождалось циклическими колебаниями. Особенно стремительный рост наблюдался в 90-е гг. прошлого века и в пятилетие перед первой мировой войной. Между этими периодами пролегало время кризиса и застоя. Во втором из этих двух периодов отечественный капитал стал играть большую роль (на предыдущих этапах, как уже указывалось, главенствовало государство, предоставлявшее подряды на строительство железных дорог и военные заказы и проводившее протекционистскую политику), более крупными стали иностранные капиталовложения. Таким образом, после революции 1905 г. капиталистическое развитие России пошло более интенсивно. Однако русский капитализм сохранил при этом свои специфические особенности.
Начнем с того, что, несмотря на значительный экономический рост, Россия была не в состоянии наверстать отставание от главных держав Запада. Темпы роста были более высокими, особенно в некоторых отраслях тяжелой промышленности, например металлургии, но преобладающая часть оборудования по-прежнему ввозилась из-за границы. Транссибирская магистраль производила внушительное впечатление; это была самая длинная железная дорога в мире. Но в целом железнодорожная сеть России, особенно если учесть огромные расстояния и численность населения, была явно недостаточной. По промышленной мощи Россия занимала следующее за Францией место и шла впереди Японии, но в суммарной промышленной продукции главных держав — США, Великобритании, Герма-
16

нии Франции и России — доля ее производства составляла лишь 42%. Если же брать соотношение объема производства и численности населения^ то страна сразу же оказывалась далеко позади. Предпринятые недавно попытки дать общую оценку обстановки приводят к выводу, что отставание российской экономики от экономики большинства европейских стран скорее увеличивалось, чем сокращалось. «С конца XIX века, — говорится в одном исследовании, — Россия перемещается на последнее место среди стран» Европейского континента2. Она оставалась аграрно-индустриальной страной, где 70—75 % населения было занято в сельском хозяйстве, дававшем более половины национального дохода. Развитие промышленности повлекло за собой рост городов, но городское население составляло менее 16 % всей массы жителей.
Характерной особенностью российской промышленности была высокая концентрация, прежде всего территориальная концентрация. Три четверти заводов размещалось в шести регионах: Центрально-промышленном с центром в Москве, Северо-Западном с центром в Петербурге, Прибалтийском, в части Польши, между Варшавой и Лодзью, на юге (Донбасс) и, наконец, на Урале. Далее, российскую промышленность отличала самая высокая в мире технико-производственная концентрация: 54 % рабочих трудилось на предприятиях с числом занятых свыше 500, причем предприятия эти составляли лишь 5 % общего числа заводов и фабрик. Применение новейшей техники и систем организации производства, заимствованных за границей, способствовало дальнейшей концентрации. Тем резче был контраст с другими регионами, остававшимися исключительно сельскохозяйственными, а также с теми 150 тыс. мелких предприятий, где было занято лишь по нескольку рабочих, а технико-производственный уровень оставался крайне низким.
Важные позиции в российской экономике занимал иностранный капитал, поощряемый политикой правительства. Главную роль здесь играли займы, предоставляемые правительству: их общая сумма достигала 6 млрд. рублей, что составляло половину внешнего государственного долга. Большинство займов было предоставлено Францией. На развитие производства они, как правило, не влияли. Гораздо большее влияние оказывали иностранные капиталовложения непосредственно в промышленные предприятия или банки; они составляли более трети всего акционерного капитала в стране. Это тоже были преимущественно франко-бельгийские капиталы, но ненамного от них отставали немецкие и английские инвестиции. Иностранные капиталовложения весьма неравномерно распределялись по отраслям, чем оттенялась их колонизаторская сущность: главным образом они сосредоточивались в горнорудной и металлообрабатывающей промышленности и банковском деле3. Зависимость российской экономики от заграницы усугублялась структурой внешней торговли: экспорт состоял почти исключительно из сельскохозяйственных продуктов и сырья, а импорт — из готовых промышленных изделий. В то же
17

время Россию нельзя рассматривать и как своего рода полуколонию*. Напротив, она сама была империалистической державой. В России, по ленинскому определению, преобладал «военный и феодальный империализм» , проявлявший агрессивно-экспансионистские тенденции, присущие царизму не менее, чем другим старым, докапиталистическим империям. Вместе с тем российский империализм носил, пусть в гораздо меньшей степени, «современный» характер монополистического капитализма, утверждавшегося в начале века повсюду в мире.
Действительно, несмотря на всю свою ограниченность, русский капитализм обнаруживал несомненные, хотя и недостаточно зрелые i монополистические тенденции. Концентрация производства сопровождалась концентрацией капитала. Более трети всего промышленного капитала было сосредоточено в руках примерно 4 % компаний. Заключались соглашения, создавались тресты, картели, синдикаты, например «Продуголь» в угледобывающей промышленности Донбасса. Аналогичный процесс происходил и в банковском деле. Роль финансового капитала возрастала во всей экономике, включая сельское хозяйство: семь петербургских банков контролировали 1 половину финансовых средств всей промышленности5. Продолжалось | и вмешательство в хозяйственную жизнь государства: оно непосредственно управляло не только двумя третями железных дорог, но и многочисленными промышленными предприятиями, главным образом оружейными заводами. В этом свете многочисленные связи с иностранным капиталом приобретали более четкий смысл, поскольку втягивали Россию в мировую империалистическую систему. Но если развитие монополий было явлением общим для эволюции всего капитализма, то в России процесс монополизации протекал на фоне незрелого и отсталого капитализма, где уровень производства был ниже, чем на Западе, а доходы от торговли превышали совокупную прибыль промышленников.
У России были свои колонии, более того, едва ли не самые обширные колонии в мире. Правда, очертить их точные границы не так просто, учитывая их положение «по эту сторону» государственных границ (исключение, скорее по форме, чем по существу, составляли эмираты Бухары и Хивы в Средней Азии, игравшие роль внешних вассалов). С колониями обычно отождествлялась неевропейская часть страны, то есть территории за Уралом и Кавказом. Между тем угнетенные нации имелись и в европейской части импе-
* Советские историки вели жаркие споры по этому вопросу еще с 20-х гг. Порою тезис о России-«полуколонии» выдвигался с целью преуменьшить ее ответственность за развязывание первой мировой войны. Позже эта идея, поддержанная Сталиным, приобрела характер неопровержимой истины, хотя следует уточнить, что разделяли ее не все исследователи. Широкая дискуссия по этому вопросу возобновилась во второй половине 50-х гг. Сегодня этот тезис сохранил в СССР очень немногих сторонников. Практически его можно считать отвергнутым (см. Б. Б. Граве. Была ли царская Россия полуколонией? — «Вопросы истории», 1956, № б).
18

но это были районы, экономически более передовые, чем окраинная Россия. Колониальные владения на востоке принадлежали обоим известным в истории типам колоний. Здесь, в частности в Сибири и Казахстане, земли заселялись переселенцами, почти сплошь славянами — русскими или украинцами. Но были также захваченные и покоренные области, заселенные другими народами, например вся Средняя Азия, именовавшаяся Туркестаном, и Закавказье.
Эксплуатация колонии — одна из тех областей, в которых наиболее рельефно проявлялись незрелость и грубость русского капитализма. Например, колонизация сибирских земель, и прежде редко населенных, благодаря чему их завоевание не встретило сильного сопротивления, осуществлялась малоинтенсивно и крайне скудными средствами — следствие отсталых аграрных отношений в России. Колонизация Сибири поэтому не влекла за собой ускоренного экономического развития, как, скажем, на американском Дальнем Западе. На сибирских просторах редко возникали капиталистические фермы. Как правило, дело ограничивалось хищническим использованием земли вплоть до ее полного истощения. «Внутренние колонии» служили одновременно поставщиками сырья и рынками сбыта промышленных товаров. Так, Туркестан насыщал хлопком часть текстильных фабрик Центральной России, Восточная Сибирь давала золото, Баку — нефть, Казахстан и Закавказье поставляли цветные металлы, почти не имея собственных перерабатывающих предприятий. Отдаленные районы соединялись железными дорогами с центром и вовлекались в сферу капиталистического развития. И все же большая часть российской территории оставалась «слаборазвитой» окраиной. Сохранялись весьма архаичные формы эксплуатации. Главной фигурой был купец-ростовщик, сдиравший три шкуры с населения за свои товары. Взимались налоги и подати, попадавшие зачастую в руки местной знати. Существовал, наконец, бюрократический аппарат, сосавший кровь из местного населения, будь то русские или коренные жители.

Классовая структура

Но чтобы понять главную слабость русского капитализма, нужно обратиться к его прошлому, к его компромиссу с пережитками
феодализма, распространенными в русской деревне. Потребовалась революция 1905 г., чтобы крестьяне перестали платить выкуп за
свое освобождение в 1861 г. Революция и последующая аграрная реформа Столыпина дали толчок развитию капитализма в сельском
хозяйстве. Однако помещичьи владения, которые, кстати, Столыпин не собирался трогать, сохранили свое прежнее значение. Особенно
Распространены они были в сердце империи: в Центральночерноземном районе, Поволжье, Правобережной Украине и в Белоруссии.
Отчасти — но лишь отчасти — помещичье землевладение подверга-
19

лось преобразованиям, развиваясь по пути капиталистического предпринимательства, подобно тому как это произошло в Пруссии. Некоторые поместья превращались в наиболее крупные средоточия капитала в деревне. Другие по-прежнему служили лишь источником получения земельной ренты: их владельцы сдавали землю в аренду крестьянам, у которых ее было крайне мало. От торговли зерном, землей, от ростовщичества (в 1915 г. 60 % всех частных земельных владений числились по ипотечным закладным6) к помещикам стекались огромные денежные средства. Однако сплошь и рядом эти деньги транжирились на личные нужды.
Столыпинская реформа сокрушила «мир» — старую общину, которая периодически распределяла и перераспределяла наделы между своими членами и в прошлом составляла патриархальную основу царизма, воплощение наивной крестьянской веры в монарха как' «защитника» от помещиков. Бурные события первых лет XX в. нанесли этой вере сокрушительные удары. Теперь рушилась и сельская община, разложение которой исподволь шло с начала ; второй половины XIX в. Столыпин поощрял отделение крестьян от «мира», их окончательное превращение в собственников надела. Часть крестьян воспользовалась реформой, особенно в 1908— 1909 гг., но это коснулось лишь 21 % дворов, числившихся в общинах7. Другие, обладая слишком малыми наделами или совсем не имея земли, откликнулись на призыв переселяться на восток, в Сибирь. Примерно 4 млн. человек стали переселенцами, но, большей частью брошенные на произвол судьбы, без средств, они в конце концов так и не нашли лучшей доли. Многие — около миллиона человек — вернулись назад, усугубляя своим недовольством и без того сильную социальную напряженность8.
Столыпинские меры ускорили уже шедший в деревне процесс дифференциации и консолидации слоя «крепких» хозяев, пресловутых «кулаков», «мироедов» (т. е. разрушителей «мира»). Примитивный мелкий капиталист-кулак был скорее ростовщиком, чем предпринимателем. У него было больше земли и больше средств для ее обработки, но именно в силу этого он предпочитал обогащаться за счет других, менее удачливых или менее умелых крестьян, питая в то же время старую злобу к помещику, который между тем удержал девять десятых своих владений, выгодно продав остальное. Капиталистическое преобразование деревни шло вперед, накладывая отпечаток на целые области, например юг России. Развивались товарные отношения, проявлялись зачаточные, но все более определенные тенденции к кооперированию. Все это обостряло социальные противоречия в деревне, не ликвидируя отсталости аграрных отношений, не устраняя феодальных пережитков, не утоляя земельного голода крестьян. На бескрайних просторах России, по некоторым подсчетам, было 20 млн. «лишних людей» — рабочих рук, не находивших себе применения.
Сельское хозяйство, несмотря на огромный удельный вес в
20

национальной экономике, оставалось слабым. Страна экспортировала зерно, а деревня вечно недоедала9. Производство росло главным образом за счет увеличения сбора зерновых, предназначенных на вывоз. Средняя урожайность была крайне низкой. Методы обработки земли оставались столь же примитивными, как и орудия труда. Применялись лишь органические удобрения, но и тех не хватало из-за низкого уровня развития животноводства: продуктивность и здесь была невысокой. Подобное положение существовало не во всех районах, природные и исторические условия которых сильно отличались друг от друга. Были, естественно, и островки прогресса. Однако общая ситуация от этого не менялась.
11.
Попытаемся сделать анализ классовой структуры населения в целом. Следуя схематическому делению, намеченному Лениным, советские историки утверждали, что в 1913 г. 53,2 % жителей принадлежали к пролетариату или полупролетариату. 25,3 — к бедным единоличным хозяевам, 19 — к более зажиточным и 2,5 % — к высшим слоям (крупной буржуазии, помещикам, высокопоставленным чиновникам) . Указанную классификацию можно сопоставить с другой, составленной академиком Немчиновым в 1939 г., учитывая условность и приблизительность такого рода расчетов''

Эти цифры нуждаются в пояснении. Промышленных рабочих вместе с шахтерами было чуть больше 3,5 млн. Кроме того, 1 млн. насчитывали железнодорожники. Остальные, включая 1,5 млн. занятых в строительстве, составляли рабочие низкой квалификации, рассеянные по крошечным предприятиям . В то же время степень концентрации рабочего класса была высокой, особенно в двух городах — Петербурге и Москве, которые являлись и главными центрами политической жизни. Здесь формировалось классовое самосознание, классовое чутье рабочих. В литературе о русском пролетариате постоянно подчеркивается тесная связь рабочих с землей, с деревней, откуда они не так давно вышли. Это утверждение, верное само по себе, нуждается в уточнении. Дело в том, что в первые годы XX в. такая связь быстро ослабевала. Условия жизни и труда рабочих оставались крайне тяжелыми. Они ютились в перенаселенных квартирах, холостые жили в казармах. При всем том рабочие представляли собой относительно просвещенную часть
г\

населения: в стране, где три четверти жителей были неграмота двое рабочих из каждых трех умели читать и писать13.
В преобладающей своей части, однако, Россия оставалась кре стьянской. Крестьянство с его более высокой рождаемостью росл< если не относительно, то по крайней мере абсолютно. В результат процессов расслоения и дифференциации увеличилась также числен ность «среднего слоя». Этому слою, весьма многочисленному и пре де, всей совокупностью обстоятельств суждено было прозябать бедности. В деревнях царила нищета, «власть тьмы», если воспользоваться знаменитыми словами Толстого. Периодически на них обрушивались недороды и голод, эпидемии и хронические болезни.
В России были также и высшие классы, включая тот, который можно назвать правящим. Стало уже почти банальным говорить с слабости русской буржуазии. Она никогда не была революционной по той простой причине, что с момента рождения боялась взрыва народного возмущения. Ее пороки коренились в самом ее формировании, в особенностях развития русского капитализма: сохранении наиболее грубых форм эксплуатации, обширности сферы, оставленной торговому капиталу. Об ограниченности буржуазии свидетельствовало, например, уродливое развитие русских городов. По официальной статистике, статус города имели около тысячи населенных пунктов, но только в 17 из них была канализация и в 35 — трамвай. В основном же они представляли собой хаотичное скопление деревянных домишек без каких-либо урбанических особенностей. Подлинным центром российской предпринимательской буржуазии была Москва, но даже здесь, в месте средоточия своей силы, русская буржуазия не сумела создать вокруг себя того густого переплетения мелких дополнительных, побочных интересов, той социальной ткани, которая послужила бы ей опорой. В некоторых районах буржуазия даже не была русской или преимущественно) русской. В Польше она была немецкой или польской, в Прибалтаке — родине тех остзейских баронов, которые, несмотря на свое тевтонское происхождение, издавна пользовались огромным влиянием на дела империи, — немецкой и латышской, наконец, в портовых городах юга ее национальный состав был крайне неоднородным. В провинции же она была преимущественно русской, но составляла очень незначительную по удельному весу и почти изолированную группу населения; она занималась предпринимательской деятельностью главным образом в таких отраслях, как транспорт и торговля.
Классом подлинно господствовавшим, по-прежнему определявшим характер империи, причем не только потому, что это был самый старый класс, но и потому, что он сохранил реальную власть, ибо с ним пришлось вступить в союз и самой буржуазии, был класс помещиков. Но и этот класс не мог считаться однородным, поскольку включал землевладельцев разного «калибра»: от небогатых провинциальных обладателей поместий, ставших на капиталистический
22

до нескольких сотен семей, принадлежавших к аристократии. Породнившаяся с помещиками, но сохранившая при этом известную «зависимость как сила, непосредственно уполномоченная руководить всей общественной жизнью, существовала могущественная бюрократия Российской империи: тот слой, который и заполнял все звенья государственной машины, от центральной власти до власти в 99 губерниях и 768 уездах. Появлением своим бюрократия обязана Петру Великому, который придал ей строгую иерархическую структуру, подразделив на «14 классов», или «чинов» (слово это во все времена имело огромный вес в русском обществе). Чиновничество все более перемешивалось с буржуазией. Та роль, которую играло в развитии капитализма государство, способствовала этому процессу, особенно в самых верхних слоях общества. Во главе крупных банков стояли могущественные чиновники, вышедшие именно из государственной бюрократии. Таков был, например, Путилов, основатель большого промышленного предприятия. Впоследствии Путиловский завод станет чуть ли не символом революции. Сейчас мы можем лучше проанализировать, кто стоял во главе этой огромной страны, кто был настоящим «хозяином империи». Власть принадлежала высшей бюрократии, аристократическим семьям, магнатам финансового капитала, высшей прослойке буржуазии, крупным капиталистам иностранного происхождения. Сосуществовали они все вместе в столице империи — Петербурге. В Москве же господствовал русский промышленник. Когда речь идет об олигархии, не следует, однако, думать, что имеется в виду некий хорошо слаженный механизм. Его сотрясало немало конфликтов, связанных с различиями в интересах правящей верхушки, а также с серьезностью проблем, стоявших перед страной, с трудностью управления ею. Но эти конфликты слабо проявлялись вследствие деформированной политической жизни, которая составляла основу компромисса между развивающимся капитализмом и феодальными пережитками и отличалась консервативным, репрессивным, антидемократическим характером.

Узел противоречий эпохи

Внутри блока власти, образованного старыми и новыми правящими классами, имелось одно глубинное противоречие. В то время как в хозяйственной деятельности преобладали пусть незрелые, но, несомненно, капиталистические элементы, в политической надстройке продолжали преобладать традиционные уклады, унаследованные от добуржуазной России. После революции 1905 г. и уступок, на которые пришлось пойти царю, монархия отчасти видоизменилась, но изменения эти нельзя назвать даже половинчатыми. Глава государства продолжал именоваться самодержцем. Обнародованные им„в 1906 г. «Основные законы» империи были своего рода подделкой под конституцию, причем весьма противоречивой. Так, наряду
23

с вновь подтвержденной самодержавной природой высшей власти устанавливалось, что законы не могут издаваться без одобрен
двух палат — выборной Думы и Государственного совета. Но т. же этот принцип практически сводился на нет серией ограничительных положений. Сама Дума, избиравшаяся на основании дискриминационных цензовых критериев, никогда не обладала реальной властью и была лишь пародией на парламент. Да и Совет министров никогда не был правительством, подотчетным парламенту. Это было лишь сборище сановников, которые не несли коллегиальной ответственности и сохраняли зависимость от дворцовых клш. каждый из министров рассчитывал прежде всего на то влияние, которым он пользовался при царском дворе. Православие оставалось государственной религией. Хотя начиная с 1905 г. православная церковь уже не была единственно дозволенной церковью, она по-прежнему подчинялась верховной власти царя и являлась частью государственного аппарата.
Положение, существовавшее в центре, в точности воспроизводи! лось на местах. Выборные, хотя и малопредставительные, органц местного управления — земства и городские думы — действовали еще с конца 60-х гг. предыдущего столетия. Однако власть принадлежала не этим учреждениям, а пирамиде чиновников, образующих государственный аппарат: от губернаторов до мелких уездных чинов, полиции, обладавшей чрезвычайными полномочиями, в известной степени богачам, которые играли решающую роль в экономике. В политике самодержавия не было и следов либерализма. Его мощь опиралась на традиционные орудия власти. В первую очередь на армию, многочисленную и сильную даже в мирное время, оплот империи и гарант нерушимости границ ее обширной территории (потребности ее оснащения и модернизации в огромной степени определяли развитие российской промышленности). Затем на тайную политическую полицию — «охранку», которая накопила значительный опыт борьбы с революционными движениями, да и вообще с любыми оппозиционными течениями.
«Самая реакционная и варварская монархия Европы»14 — так охарактеризовал русскую монархию Ленин. Это суждение разделяла вся просвещенная общественность, в том числе и за пределами России. Впрочем, это не мешало великим державам заключать с Петербургом союзы и соглашения о сотрудничестве. «Как ни азиатски-дико наше самодержавие, — добавлял Ленин, — как ни много в нем допотопного варварства, консервированного в необыкновенно чистом виде в течение веков, а все же самодержавное правительство есть правительство капиталистической страны, связанной тысячами неразрывных нитей с Европой, с международным рынком, с международным капиталом» 5. Столь длительная живучесть самодержавия не может быть понята, если не учитывать особенность русской буржуазии, которая видела в нем заслон против революции. Иначе трудно объяснить, почему этот класс ждал до 1905 г., чтобы
24

дать себе партию либерального типа (конституционно-демократическую, или партию кадетов), почему он с таким опозданием — Т же чём промышленный пролетариат, — обрел собственное политическое лицо и обособился даже от не слишком многочисленной, то все же игравшей довольно важную роль демократической интеллигенции. Добавим, что эта партия так и не стала по-настоящему сильной, ибо сама буржуазия в своих политических действиях предпочитала использовать собственные корпоративные организации.
Такова была Россия, которую смел 1917 год. Спор о причинах, вызвавших взрыв и повлиявших на ход и развитие революции, идет с той самой поры, когда она «потрясла мир». Беглый анализ состояния Российской империи и предреволюционного российского общества позволяет выявить скопление противоречий и проблем, которые ныне хорошо нам знакомы, потому что мы обнаруживаем в них те социально-исторические конфликты, какие на протяжении последующих десятилетий выступали на авансцену и в других районах мира. Но тогда они впервые выступили в концентрированном виде. По-видимому, именно это имеет в виду советский историк, когда пишет, что в России сплелись в «один узел все противоречия империализма»16.
Позже, когда послереволюционная Россия поставила перед миром дилемму, нередко указывалось, что все это произошло в стране, которая разве только понаслышке знала о самоуправлении городов-коммун, которая не пережила эпохи Возрождения, не участвовала в главных потоках мировой торговли, не прошла через Реформацию, а следовательно, не была знакома ни с основами либеральной мысли, ни с великими демократическими революциями; стране, где даже высочайшая культура XIX в. не оказала глубокого влияния на процессы гражданского обновления общества. Но в этом и состоит одна из особенностей этой страны. Историческая действительность, в которой развивался капитализм в России, в корне отличалась от той действительности, в которой капитализм родился и развился в своих классических формах. Здесь он широко проник в регионы новые для него, но представлявшие собой большую часть земного шара. Россия даже географически находилась между Европой и теми странами, в которых в начале века только начинался процесс освобождения от колониального ига (китайская революция вспыхнула в 1911 г.). В ней переплелись и европейские, и азиатские черты, -здесь крылся корень ее драматических противоречий.
Разумеется, мировая война ускорила взрыв. Она обострила и усугубила все противоречия и проблемы, хотя в первый момент могло возникнуть впечатление, будто война отодвинула их на второй план и даже способна разрешить их. Более острыми стали и противоречия русского капитализма — усилилась тенденция к монополизации, хотя военные нужды требовали еще большего вмешательства экономику государства. Проникновение иностранного капитала не уменьшилось, а, наоборот, возросло, ибо правительство нуждалось

25

в новых кредитах. Правда, менялись источники иностранного капитала: немецкий капитал вытеснялся американским. Роковое испыта-, ние войной выявило слабость российской экономики: не была решена даже проблема снабжения фронтов и городов. Бездарность бюрократов и высшего военного командования привела к тяжелым поражениям и неудачам в большинстве военных операций. Все это не было новым в истории последних десятилетий царской России. Невыносимыми стали гнет деспотического двора и происки его камарильи. Эти явления уходили корнями в глубокое прошлое. Ко всему война добавила новый и решающий фактор. Миллионы вооруженных крестьян оказались сосредоточенными на фронтах и в гарнизонах городов, где они жили зачастую в ужасающих условиях; война привела их в соприкосновение с недовольными рабочими, оставшимися на заводах и фабриках, и тем самым ознакомила с исподволь набирающей силу революционной агитацией.

1 К. Каутский. Славяне и революция. — «Искра», 10 марта 1902 г.

2 P. Bairoch. Niveaux de developpement economique au XIX siecle. — «Annales»,
tnov.-dic. 1965, p. 1111.

3 И. И. Минц. История Великого Октября. Свержение самодержавия. М., 1967, т. 1,

It. 59—64.

4 В.И.Ленин. Поли. собр. соч., т. 26, с. 318.

5 П. И. Лященко. История народного хозяйства СССР. М., 1952, т. 2, с. 359.

6 И. И. Минц. Указ, соч., с. 53.

7 П. И. Лященко. Указ, соч., с. 267.

8 История СССР с древнейших времен до наших дней (далее: История СССР).
1968—1973, т. 6, с. 312.

9 Плановое хозяйство, 1935, № 3 (статья Д.Прянишникова, А. Лебедянцева).

10 История СССР, т. 6, с. 318.

11 B.C. Немчинов. Всемирно-историческое значение Великой Октябрьской социа-
истической революции. М., 1967, с. 65.

12 Цифры, относящиеся к 1917 г., ко времени накануне революции, заимство-
аны из самых последних исследований; см. Л. С. Гапоненко. Рабочий класс России
вкануне Великого Октября. — «Исторические записки», т. 73, с. 51.

13 История СССР, т. 6, с. 321.

14 В.И.Ленин. Поли. собр. соч., т. 26, с. 16.

15 В.И.Ленин. Поли. собр. соч., т. 12, с. 10.