Бачинин В. Национальная идея для России: выбор между византизмом, евангелизмом и секуляризмом

ОГЛАВЛЕНИЕ

ЧАСТЬ I. ПОЛИТИЧЕСКАЯ ТЕОЛОГИЯ:
ВИЗАНТИЗМ, ЕВАНГЕЛИЗМ И СЕКУЛЯРИЗМ – ТРИ ВИДА НАЦИОНАЛЬНОЙ ИДЕИ

ВОЗНИКНОВЕНИЕ ХРИСТИАНСКОГО НОНКОНФОРМИЗМА

Русский евангелизм – христианский нонконформизм

 Христианство занимает совершенно особое место среди религиозных систем мира. Это вершина религиозности, открывшаяся человеческому духу. К ней он долго пробивался сквозь различные формы верований. Потребовалось преодоление множества препятствий и накопление значительного религиозного опыта, прежде, чем человеку открылся особый мир Божьих откровений, ярким светом озаривших его  душу. В настоящее время христианство – это планетарная религия, сумевшая придать характерные смысловые, ценностные и нормативные очертания целому ряду локальных цивилизаций и культур.
В России религиозная жизнь христиан имеет особую социальную конфигурацию, обусловленную историческими особенностями восточнославянской цивилизации. Это необходимо учитывать, чтобы верно понимать ту роль, которую играет в современном социальном мире отечественное евангельское движение.
Прошлое оставило нам в наследство немало идеологических мифов, созданных защитниками неправовой государственности. Православная Церковь, пребывавшая на протяжении двухвекового синодального периода в опасной близости к государству, также оказалась вовлечена в процесс мифотворчества. Одним из направлений последнего стало распространение ложных представлений о том, что неправославные христиане-нонконформисты представляют угрозу для российского государства и общества. В их число были включены стригольники, новогородско-московские реформаторы (получившие прозвище «жидовствующие», абсурдное в своей бессмысленности), молокане, духоборы, католики и протестанты.
Миф о духовной и социальной опасности, исходящей от неправославных христиан несостоятелен по сути и деструктивен по своей направленности. Он подрывает основы цивилизованного общежития, невозможного без соблюдения принципов межконфессиональной толерантности. Он же препятствует построению правового государства и жизнеспособного гражданского общества. Чтобы обнажить его злокачественную суть, необходим пересмотр многих общепринятых, ставших привычными представлений в области конфессиональной политики российского государства и государственно-церковных отношений. Более того, требуются серьезные трансформации в ментальных сферах массового российского сознания. Необходимы правдивые изображения той действительной роли, какую играли и продолжают играть «инославные» христиане-нонконформисты в российской религиозно-гражданской жизни и культуре. Суть, содержание, направленность этой роли становятся очевидными, когда мы обращаемся к анализу того религиозно-гражданского движения, которое именуется российским евангелизмом.
Одним из распространенных заблуждений, бытующих в массовом сознании, является уверенность в том, что евангельское движение в России имеет будто бы сугубо западные корни, что оно генетически связано исключительно с западным протестантизмом. Подобные взгляды в корне ошибочны.
Евангельское движение с присущим ему богоискательским началом и нацеленностью на первородные истины Евангелия имеет глубочайшие национально-исторические корни, о которых сегодня многие либо не подозревают, либо не желают слышать. Эти корни уходят в толщу веков, в нижележащие пласты отечественной духовной, социальной и политической истории, в глубины русской национальной психологии и ментальности.
Евангелизм – это первородный субстрат первоначального апостольского христианства, не искаженный социально-региональными, национальными, политическими и прочими наслоениями. Стоять на позициях евангелизма можно, будучи и католиком, и православным, и протестантом. Поэтому во всех трех христианских вероисповеданиях имеются его представители. Таковым, к примеру, можно считать православного инока Нила Сорского, его сторонников и последователей, живших на рубеже XV-XVI вв. В последующие века в православии время от времени появлялись священнослужители, чья позиция может быть характеризована в терминах не византизма, а евангелизма. К их числу принадлежит знаменитый архиепископ-хирурга Лука (Войно-Ясенецкий), который писал: «Исследуйте Писание. Узнайте содержание Евангелия, исследуйте его вдумчиво, серьезно, добросовестно, без предубеждения. И вы увидите свет, который озарит все проблемы, все потребности, всю душу, ее раны и болезни. Через Евангелие человек видит себя, каков он есть и каким он должен быть. Но самое радостное знание, которое дает Евангелие, это весть о Спасителе, благодаря которому мы можем быть такими, какими должны и каким хотим быть в своих высших стремлениях (Святитель Лука (Войно-Ясенецкий). Наука и религия. Дух, душа и тело. Б. м. 2001. С. 53 – 54). Эта мысль, близкая всем христианам, составляет суть позиции евангелизма, который превратил ее в свою духовную платформу, отодвинув на задний план все то, что к ней не имеет прямого отношения.
Русское евангельское движение в его ранних и зрелых формах - это одно из массовых проявлений духа религиозных и социально-нравственных исканий, опирающихся на идеи и принципы первоначального христианства и берущих их в том виде, в каком они представлены в Священном Писании.
Есть все основания говорить о двух хронологических измерениях русского евангельского движения: об его предыстории в условиях древнерусско-российской цивилизации XIV – XVIII вв. и об его истории в условиях новейшего времени. В первом случае оно было еще, по существу, протоевангельским и раннеевангельским, когда его основные особенности только начинали обретать соответствующую вероисповедную оформленность на российской социально-духовной почве.
Русский евангелизм в целом представляет собой тип христианского религиозного движения, имеющего следующие вероучительные и богослужебные признаки:
1)ориентация на поиск живого Бога,  на первостепенное внимание к духовной практике личного богопознания, стремление к обретению и расширению личного духовно-религиозного опыта, движимого любовью к Богу;
2)неприятие ритуально-обрядового формализма, который господствовал в византийском христианстве, а затем проник в Россию;
3)живой интерес к тексту Священного Писания как источнику, наиболее авторитетному в решении вопросов христианской веры и христианской жизни;
4)убежденность в необходимости такой организации церковной жизни, которая соответствовала бы принципам  первой апостольской церкви.
Евангелизм, взятый в его общественном измерении,  отличается приближенностью к сферам религиозно-гражданской жизни, социальным динамизмом, способностью живо реагировать на духовные запросы как отдельной личности, так и общества в целом. Он пронизан стремлением восстановить в человеке присущую его духу внутреннюю религиозность, освободить его от всех внешних препятствий, которые мешают его личному общению с живым Богом. Ему свойственна способность живо реагировать на высшие духовные запросы как отдельной личности, так и общества в целом.
Исторические формы русского евангелизма, непосредственно связанные с богоискательскими инициативами представителей всех социальных слоев, достаточно разнообразны. Самыми первыми были протоевангельские движения стригольников и новгородско-московских реформаторов (XIV – XV вв.), затем раннеевангельские движения духоборов и молокан. И наконец, третья  историческая фаза – это зрелый евангелизм XIX - XX вв., возникший в результате воссоединения богоискательских инициатив русского христианского сознания с идеями протестантизма.
В христианских движениях раннеевангельского характера участвовали широкие массы. И это свидетельствовало как об активном процессе развития христианского сознания русских людей, так и об острой социальной потребности в цивилизованных формах религиозно-гражданской жизни. Так, например, стригольничество, первое массовое реформационное движение на Руси, фактически выдвинуло на передний план вопрос о свободе вероисповедания.
На протяжении веков евангелизм, не содержавший в себе ни малейших деструктивных компонентов, был постоянным внутренним оппонентом вначале древнерусско-московского, а затем петербургско-имперского византизма. На стороне последнего была жесткая сила самодержавной государственности, воспринимавшей евангелизм как одну из форм религиозного инакомыслия.
Российский евангелизм может быть определен как христианский нонконформизм. Данное понятие (нонконформизм)вошло в христианский лексикон в Европе XVII в. Именно тогда, в Англии его начали применять к протестантам, выступающим против англиканства как «религии большинства», а также против государственной англиканской церкви, сохранявшей в своей доктрине и обрядах немало черт, сближавших ее с католической церковью.
Понятие нонконформисты очень быстро обрело расширительный смысл, позволивший обозначать с его помощью тех членов христианских церквей, которые не признавали учения и обрядов государственной церкви и не пользовались покровительством официальной власти.  Нонкоформистами называли пуритан-пресвитерианцев, выступавших против англиканства, требовавших очищения церкви и замены епископата выборными пресвитерами. Часть нонконформистов, возглавляемых Робертом Брауном, полностью разорвали отношения с англиканской церковью и вышли из ее состава. Во время гражданской войны большинство из них, в том числе члены баптистских церквей и конгрегационалисты, сражались на стороне парламента.
Принятый с началом периода Реставрации «Акт о единообразии» (1662) лишил нонконформистов прав на свободу вероисповедания. Он же предусматривал жесткие репрессивные меры против них. Преследуемые властями, многие из них вынуждены были эмигрировать из Англии. Часть нонконформистов отправились в Северную Америку и впоследствии были названы «отцами-основателями» Соединенных Штатов, «отцами-пилигримами».
В 1681 г. в Англии был принят Закон о веротерпимости, несколько облегчивший положение нонконформистов. Но лишь в XIX в. они получили право занимать государственные должности. К этому времени к нонконформистам причисляли пресвитериан, конгрегационалистов,  баптистов, квакеров и методистов. Сами они называют себя представителями «Английских свободных церквей».
Для христианских нонконформистов характерно активное участие в религиозно-гражданской жизни общества, повышенное внимание к вопросам прав человека, к проблемам религиозной терпимости и свободы совести.
В России понятием нонконформисты пользовался крупнейший лидер евангельского движения Иван Проханов. Он применял его к российским неправославным христианам. В его автобиографической книге «В котле России» есть глава под названием «Несогласные или нонконформисты». В ней и в примыкающих к ней разделах к нонконформистам отнесены русские старообрядцы, христововеры, новгородско-московские реформаторы XV в. («жидовствующие»), духоборы и молокане.
Этот перечень, составленный в начале ХХ в., мог бы  в настоящее время быть существенно расширен. Сегодня в России под определение христианских нонкоформистов попадают практически все российские евангельские христиане, поскольку они не признают «религии большинства», отвергают учение и обряды наиболее моссовой, православной Церкви и не пользуются покровительством государства.
Всех христианских нонконформистов роднит в первую очередь вера в Иисуса Христа и верность избранному пути. Для них свобода вероисповедания является ценностью, значимость которой осознается ими с особой остротой.
Если светским нонконформистам свойственно рассматривать свою борьбу за социальное признание как «священное дело», независимо от того, является она таковой или нет, то для нонконформистов-христиан дело обновления основ религиозно-гражданской жизни на основе евангельских идеалов свободы и справедливости действительно священно. Это обстоятельство сообщает жизни каждого из них высокий смысл, рождает дерзновенность помыслов и действий, придает неустрашимость и несгибаемость в испытаниях. Их нельзя отнести к тем, кто холоден или тепл. Они горячи, ибо их жжет изнутри пламень религиозного энтузиазма. Их можно считать пассионариями, которым чужды равнодушие, пассивность, инертность, прозябание и  бездействие.
Нонконформизм предполагает социальную асимметрию взаимоотношений неправославных христианских церквей и доминирующей церкви. В условиях господства в государственно-церковных отношениях византистских начал это означает для тех и других социальное неравенство статусов, прав, возможностей развития церковной жизни и деятельности.

Нонконформизм внутри православия: движение против архиерейского стяжания

Евангельская духовность не является атрибутом только лишь членов протестантских церквей. Российская история свидетельствует о том, что и для членов православной Церкви она могла при определенных обстоятельствах оказаться важным фактором их мировоззренческой и социальной позиции.  Яркое подтверждение этого мы находим уже в истории движения новгородско-московских реформаторов (стригольников и «жидовствующих»), выступавших против архиерейского стяжания.
В конце XIV в. в Москве бурно обсуждались вопросы о грехе мздоимства («симонии»). Распространившийся среди церковнослужителей, он грозил «падением церкви». Слово «симония» восходило к имени волхва Симона, который, как свидетельствует Священное Писание, «увидев, что через возложение рук Апостольских подается Дух Святый, принес им деньги, говоря: дайте и мне власть сию, чтобы тот, на кого я возложу руки, получал Духа Святого. Но Петр сказал ему: серебро твое да будет в погибель с тобою, потому что ты  помыслил дар Божий получить за деньги. Нет тебе в сем части и жребия, ибо сердце твое не право перед Богом. Итак, покайся в сем грехе твоем и молись Богу: может быть, отпустится тебе помысл сердца твоего. Ибо вижу тебя исполненного горькой желчи и в узах неправды» (Деян. 8, 18-23).
Противники архиерейского стяжательства предлагали сурово карать мздоимцев. Эта критическая волна была своеобразным отголоском того, что происходило в Византии, незадолго до падения Константинополя. Там бурно дебатировался вопрос о совместимости требований христианской аскетики с реальной экономической политикой, проводимой православной Церковью, являвшейся крупнейшим землевладельцем. Через православных монахов, связанных с Афоном и Константинополем, вынужденных искать спасения от турок на Руси, содержание этих острых споров стало известно в Киеве и Москве.
Великий князь московский Дмитрий Иванович сетовал на продажность константинопольских иерархов, открыто обвинял их в симонии. А это, в свою очередь, усиливало критику архиерейских нравов со стороны прихожан. Скандалы, связанные с мздоимством  в высших сферах русской митрополии, давали пищу для обличения церковных нравов.
Прихожане выказывали недовольство тем, что приходские священники брали «дары», «мзду» за крещение, венчание, отпевание, специальные молебны. Сохранилось письменное свидетельство новгородского дьякона Кирика, из которого следовало, что епитимью, наложенную на согрешившего, можно заменить заказом оплачиваемых литургий - 10 литургий за 4 месяца и 30 литургий за год. Это можно расценить как возможность для имущих откупиться деньгами за совершенные прегрешения. Подобная практика весьма напоминала то направление симонии, которое в католической Европе оказалось связано с использованием индульгенций.
Критические умонастроения начали оформляться в идеологию нестяжательства еще во времена новгородско-псковских  стригольников, о которых говорили, что у них «чисто житье», что  «сии не грабят и имения не збирают».
Сторонники нестяжания критиковали  православный клир за то, что тот «духопродавчествует». Они обличали митрополитов, епископов, игуменов, отрицали реальность священнодействий попов-мздоимцев, считая их недостойными служения: «Сии учители пьяницы суть, едят и пьют с пьяницами и взимают от них злато и сребро и порты от живых и мертвых». 
Доходило до ратований за отделение от официальной церкви, чтобы не оскверняться общением с  попами-мздоимцами. В глазах этих первых нонконформистов священники и монахи, не способные побороть искушение мздой, винопитием и различными мирскими соблазнами, не имели права стоять между Богом и прихожанином и требовать от последнего исповеди.
Нестяжательские умонастроения возникли практически одновременно со стригольничеством и явились его неотъемлемой составляющей. Они в значительной мере способствовали тому, чтобы низшее духовенство, менее причастное к порочной практике симонии, в конце концов начало выдвигать из своих рядов тех, кто по своим духовным, нравственным качествам мог не только успешно противостоять соблазнам, но и был способен бороться за чистоту церковных нравов.
Новгородско-московские реформаторы, прозванные их недругами «жидовствующими», пошли в вопросах симонии гораздо дальше стригольников. Они предложили радикальный путь решения назревших в этой области проблем – ликвидировать монашество как церковный институт, упразднить монастырское землевладение и сами монастыри. Несомненно, что на позиции такого рода сказался дух надвигающейся европейской Реформации, который проник в сознание древнерусских нонконформистов через новгородское «окно в Европу».

Нонконформизм «заволжских старцев», Вассиана Патрикеева и Максима Грека

Наиболее яркая страница в истории движения нонконформистов-нестяжателей связана с именами Нила Сорского и «заволжских старцев».  Суть учения Нила о церковно-общественном предназначении монашества сводилась к нескольким основным положениям-требованиям.
Первое – это необходимость отказа монахов от масштабной коллективной, производственно-экономической и торговой деятельности.
Второе – необходимость отказа от использования рабского труда подневольных крестьян и переход на полное самообеспечение монахами своих жизненных нужд за счет собственного труда и принятия милостыней.
Третье – необходимость устремления всех сил монашествующих лиц не на суету, связанную с обеспечением материальных потребностей, а на духовное пропитание, на помощь братьям, на утешение их скорбей духовными рассуждениями.
Нил ставил на первое место обязанность систематического чтения Священного Писания. Он говорил о важности проникновения в божественную суть библейских смыслов и о необходимости освещения светом этих высших смыслов своего земного существования.
За Нилом Сорским и его единомышленниками и сторонниками из числа «заволжских старцев» закрепилось звание нестяжателей.
Среди учеников и последователей Нила Самой самой заметной фигурой был князь Вассиан Патрикеев (Косой) (ок. 1470 – после 1531), принявший монашеский постриг. Идеи нестяжания отстаивал в своих письменных выступлениях крупный мыслитель-богослов Максим Грек (ок. 1470 - 1556).
Образованные, начитанные, хорошо знавшие Священное Писание, нестяжатели видели свое предназначение в самоотверженном служении Богу,  в изучении Библии и неустанных молитвах. Они рассматривали Священное Писание как главный авторитет в делах веры. При этом они ставили Новый Завет выше Ветхого и проповедовали необходимость его углубленного изучения. Учение Иисуса Христа и апостолов составляло для них истинное основание христианской веры.
Для нестяжателей была характерна позиция веротерпимости и милосердия. Если сторонники Иосифа Волоцкого (иосифляне) требовали, чтобы инакомыслящих заживо сжигали как врагов христианства, то нестяжатели настаивали на том, что любого инакомыслящего необходимо наставлять словом Божьим и молиться за него.
Нестяжатели ратовали за то, чтобы монахи не поддавались мирским соблазнам, чтобы монастыри отказались от использования подневольного труда крестьян, от стяжания в виде приобретения имущественных ценностей, материальных богатств. Они указывали на то, что в крупных, богатых монастырях, ведущих активную хозяйственно-экономическую жизнь, монахи утрачивают возможность вести истинно духовную жизнь с ее созерцательными, «умными» молитвами. Ими двигала уверенность в том, что приобретательство не ведет ни к праведному образу жизни, ни к преображению души, ни к «правде умного делания», что оно противоречит евангельским идеалам и наносит ущерб  авторитету Церкви, главное предназначение которой — это выполнение роли духовного пастыря.
Идейное обоснование этой позиции содержалось в трудах  Нила Сорского. Так в «Уставе о скитской жизни» он утверждал, что приобретение собственности не совместимо с монашеским обетом, обязывающим отречься от всего мирского. «Устав» призывал к строгому, аскетическому образу жизни и к личному труду как источнику существования.
Идеи нестяжателей оказались вовлечены в  острую церковно-политическую борьбу, поскольку  отвечали интересам крупного боярства и удельных князей, надеявшихся увеличить свои владения и приумножить богатства за счет монастырей. Действительно, реализация принципов нестяжания способствовала бы отчуждению от Церкви в пользу дворянства огромных земельных угодий, составлявших почти треть всего земельного фонда. Это привело бы к существенному ускорению процесса общей секуляризации.
Собор 1503 г. стал ареной столкновения противоположных позиций по вопросу о церковном землевладении. Работа съехавшихся православных иерархов шла своим ходом, и Собор уже приближался к своему завершению, когда выступление Нила Сорского взорвало спокойную обстановку. Лидер «заволжских старцев» предложил, чтобы «у монастырей сел не было, а жили бы чернецы по пустыням, а кормились бы рукоделием». Бояре, приближенные к Ивану III, рассчитывали перераспределить монастырские земли в свою пользу и потому поддержали Нила. Иосиф Волоцкий к этому времени уже успел покинуть Собор и направлялся в свой монастырь. Переполошившиеся противники предлагаемых Нилом новаций срочно послали гонцов за Иосифом, чтобы тот немедленно возвратился и вмешался в открывшуюся дискуссию. Они верили в его авторитет и дар красноречия и надеялись с его помощью переломить ситуацию.
Возвратившийся Иосиф выступил против нестяжателей и привел аргументы, доказывающие, что подобная мера ослабит общественные позиции монастырей, воспрепятствует их активному влиянию на социально-политическую жизнь государства. Он выдвинул тезис о том, что все имущество монастырей принадлежит не людям, а Богу и потому не может быть отнято.
Иосиф доказывал, что земля нужна монастырям как воздух, чтобы они могли нормально существовать, строить храмы, поддерживать их в должном состоянии и совершать в них богослужения, свидетельствующие о величии Церкви, а не об ее нищете и убожестве. Землевладение, по мнению Иосифа, никогда не препятствовало спасению монашеской братии; монастырская среда  всегда была местом, где готовились архипастыри и рождались великие подвижники.
Иосиф говорил о том, что земельная собственность  – это главный источник, позволяющий «употреблять богатства монастырей на благотворение мирянам», а также содержать священнослужителей и их семьи, нуждающихся в крове и пропитании. Ликвидация землевладения привела бы к упадку и исчезновению многих монастырей, а это, в свою очередь, может отрицательно сказаться на состоянии христианской веры в народе.
В конечном счете, после острых дебатов участники Собора пошли не за Нилом Сорским, а за Иосифом Волоцким. Иосифляне отстояли право церкви на неограниченное владение собственностью. В итоге великокняжеская власть вынуждена была пойти на компромисс, оставив за Церковью право землевладения и получив от нее заверения в активной поддержке своего политического курса.
Противостояние иосифлян и нестяжателей по двум основным позициям – отношению к новгородско-московским реформаторам (“жидовствующим еретикам”) и церковному землевладению завершилось полной победой сторонников Иосифа Волоцкого. Были осуждены и подверглись гонениям многие сторонники Нила Сорского. Некоторым из них, таким, как Троицкий игумен Артемий, бежавший в Литву, удалось спастись. Нестяжателей разыскивали по северным скитам. Избежать кар удалось только тем, кто покинул привычные места и скрылся в отдаленных, глухих лесных местах.
Среди тех, кто выступил за конфискацию монастырских земель в пользу мелкого и среднего дворянства и оказался в оппозиции к иосифлянам, был ученик Нила Сорского Вассиан Патрикеев. Его судьба была необычна и может считаться одним из свидетельств того эпохального конфликта, которым обернулось противостояние иосифлян и нестяжателей.
Иноческое имя Вассиана было дано после пострига русскому князю Василию Ивановичу Патрикееву. Знатная родословная (он был в родственных связях с великокняжеским семейством), близость к московскому двору, воинские доблести  позволили ему занимать высокие государственные посты в сферах исполнительной и судебной власти.
Полемизируя с иосифлянами, Вассиан старался привлечь на свою сторону Василия III. Во время его жизни в миру великий князь благоволил к нему и прислушивался к его суждениям. Но поскольку преобладающее большинство церковных иерархов не желали терять свои огромные земельные владения, то их ожесточенная борьба за свои интересы привела к тому, что на Василия III  стало оказываться сильное давление. Не имея достаточных сил, чтобы  противиться ему, великий князь вынужден был принять  требования иосифлян. В результате Вассиан впал в немилость и опалу, был насильно, под угрозой смертной казни пострижен в монахи и отправлен в Кирилло-Белозерский монастырь.
В бытность свою среди «заволжских старцев», Вассиан проникся глубокой симпатией к учению Нила Сорского, чьи нестяжательские умонастроения произвели на него сильное впечатление. Образованный и обладавший литературным талантом, он с готовностью включился в тот духовный труд, который приняли на себя русские нестяжатели. Из-под его пера стали выходить религиозно-публицистические сочинения, среди которых были такие произведения, как  «Собрание некоего старца», «Ответ кирилловских старцев на послание Иосифа Волоцкого об осуждении еретиков» и др. 
Все труды Вассиана были подчинены идеям, взятым им из Нового Завета. Евангелие выступало для него источником как глубокой веры, так и убедительных аргументов, которыми он постоянно подкреплял свои рассуждения.
Сведения о судьбе Вассиана, лишившегося великокняжеской поддержки, иссякают после 1531 г., когда на очередном церковном соборе он был обвинен иосифлянами в целом ряде прегрешений против православной веры, в том числе за то, что предпринял попытку издания собственной редакции «Номоканона», включавшего его интерпретацию целого ряда церковно-юридических норм. Князь-инок был отправлен в Иосифо-Волоколамский монастырь под надзор наиболее правоверных недругов-иосифлян, где вскоре и умер.
Не менее драматичной оказалась и судьба Максима Грека, который в споре о церковном землевладении также принял сторону нестяжателей. Это был знаменитый богослов греческого происхождения. Когда он был ребенком, его семья бежала во Флоренцию из Византии, захваченной турками. В университетах Италии он получил образование, общался с многими деятелями культуры итальянского Возрождения, в том числе с Пико делла Мирандолой-младшим. Ему довелось испытал на себе влияние личности и проповедей Джироламо Савонаролы. В 1502 г. он стал доминиканским монахом флорентийского монастыря св. Марка. Однако, движимый духом религиозных исканий, он вскоре отправился на Афон, в духовный центр византийского православия, где в возрасте 30-ти лет принял православный монашеский постриг, а с ним и имя Максима.
В 1518 г. Максим был приглашен в Москву великим князем Василием III для участия в переводах греческих текстов. Там он оказался в центре религиозно-политической борьбы. Встав на сторону нестяжателей, он был осужден сторонниками Иосифа Волоцкого и заточен в монастырскую тюрьму, где ему пришлось провести более четверти века. Лишь заступничество  Константинопольского и Иерусалимского патриархов заставило иосифлян смягчить наказание и позволить Максиму провести последние  8 лет жизни на покое в Троице-Сергиевом.
При Иване IV  иосифляне окончательно взяли верх, гонения обрушились на всех «заволжских старцев», и нестяжательство как социально-религиозное течение практически исчезло.
Победа иосифлянства была обусловлена не только той активностью и энергией, с какой православная Церковь, как крупнейший землевладелец, отстаивала свои экономические интересы, но также и “общей сродностью, созвучием этого направления государственному делу Москвы, с ее суровой дисциплиной, напряжением всех общественных сил и закрепошением их в тягле и службе” (Федотов Г. П. Святые Древней Руси. Париж, 1985. С. 178).

ЕВАНГЕЛЬСКОЕ ПРОБУЖДЕНИЕ В  ИМПЕРАТОРСКОЙ РОССИИ

Кризис государственного православия и евангельское пробуждение

России потребовалось несколько столетий, чтобы сложились все те внешние и внутренние предпосылки, которые привели к подлинному евангельскому пробуждению. В XIX – XX вв. она прошла через три этапа такого пробуждения. Первый из них охватывал 1870 – 1880-е гг. и был связан с именами лорда Г. Редстока и В. А. Пашкова. Второй период – это время царствования Николая II  и первое десятилетие после октябрьского переворота, т. е. 1890 – 1920-е гг. Ключевой фигурой этого этапа был И. С. Проханов. Третьим этапом стал рубеж второго и третьего тысячелетий.
Тема евангельского пробуждения в России второй половины XIX в. крайне слабо освещена в современной исторической и религиоведческой литературе. Направление религиозно-гражданской жизни, которое представляли российские евангельские христиане, носило альтернативный характер относительно нигилистически-революционных движений, организуемых политическими радикалами. Подавляемое государственной властью, вначале царской, а затем и коммунистической, оно фактически исчезло, а сведения о нем оказались погребены в архивах официальной светской историографии. Что касается историографии церковно-православной, то в ней всегда довлел оценочный негативизм,  не позволявший получить объективную информацию, касающуюся указанного движения.  
Между тем, евангельское религиозно-гражданское пробуждение в Петербурге 1870-х гг. –  важное и поучительное явление в жизни России, требующее к себе самого пристального исследовательского внимания. Оно интересно тем, что происходило под влиянием двух важных социально-исторических факторов. Первый – это религиозный кризис, важнейшей составляющей которого был кризис государственного православия. Второй – процесс становления российского гражданского общества.
С внешней стороны положение православной Церкви, пребывающей под патерналитетом государства, было в тот период вполне благополучным. В ее распоряжении находилось почти семьдесят тысяч храмов и часовен и триста тысяч священнослужителей. Официальная статистика утверждала, что в стране около девяноста миллионов верующих православного исповедания. В более, чем тысяча монастырей обитало около ста тысяч монахов и послушников. Правительство ежегодно выделяло на нужды Церкви миллионы рублей. Под прямым попечительством Церкви в стране существовало почти сорок тысяч школ, в которых обучалось около полутора миллионов учащихся.
Однако, этому внешнему благополучию сопутствовало глубокое внутреннее неблагополучие, суть которого заключалась в крайнем ослаблении начал истинной христианской духовности. Православие не могло справиться с процессом неуклонного духовного оскудения, жертвой которого становились самые широкие слои населения, представители всех сословий. Многие из тех, кто жаждал духовной пищи и религиозного утешения, не находили их в лоне православной Церкви и вынуждены были пребывать в духовной пустоте.
Канадский исследователь Эдмунд Хейер так писал об этой ситуации в России второй половины  XIX в.: «Основную причину религиозного кризиса следует искать в обскурантизме официальной церкви, в ее невежественном духовенстве, которой не смогло удовлетворить духовные потребности населения и его религиозные устремления. Не желая провести реформы, в результате которых люди бы начали жить настоящей религиозной жизнью, и будучи не в состоянии обеспечить духовные насущные потребности простых людей, не говоря уже об образованных, русская официальная церковь продолжала свою средневековую традицию, стараясь любой ценой уберечь народ от влияния западной Европы» (Хейер Э. Религиозный раскол в среде российских аристократов в 1860 – 1900 годы. Редстокизм и пашковщина. М., 2002. С. 26).
Религиозный кризис, о котором говорилось выше, был следствием многих обстоятельств, связанных с особенностями русской политической, социальной и духовной истории. Среди них на первое место следует поставить факт длительного пребывания Церкви под бюрократическим гнетом авторитарно-самодержавного государства. Удерживавшее ее на протяжении почти двух столетий в подневольном положении, государство лишило ее нравственных сил и важных духовных качеств. Одним из свидетельств серьезных внутренних деформаций духовных структур православной Церкви являлось то упорство, с каким она преследовала любые проявления христианского инакомыслия и инаковерия.
Кризис православия имел, однако, не только отрицательные, но и положительные следствия. Самым важным среди них явилось евангельское пробуждение в среде столичной аристократии и в крестьянских низах юга России. Если бы государственная Церковь не пребывала в кризисном положении и не оттолкнула бы от себя множество русских душ, ввергнув их в состояние духовного неблагополучия, то успех неправославного евангелизма, его быстрое и широкое распространение в России были бы  затруднительны.
Евангелизм позволял уверовать в Иисуса Христа всем тем, кто этого желал, но по каким-то причинам не мог. Евангельскими христианами становились русские люди, которые не смогли придти к Христу через православие.
Новую открывшуюся возможность сразу же оценили очень многие. Стремление воспользоваться ею порой принимало парадоксально-комические формы. Об одной из них оставил свидетельство французский дипломат и литератор Мельхиор де Вогюэ. Он писал на рубеже 1870-1880-х гг.: «Недавно в С.-Петербурге двое хорошо одетых мужчин, по всей видимости, респектабельных продавцов, пошли на одно из тех религиозных собраний, известных в России как собрания редстокистов… и в жалостливых тонах, подобно беднякам на улице, начали взывать, обращаясь к выступавшему: «Сделайте меня верующим» (Цит. по: Хейер Э. Религиозный раскол в среде российских аристократов в 1860 – 1900 годы. Редстокизм и пашковщина. М., 2002. С. 39).
Наиболее характерной чертой религиозно-гражданской позиции евангельских христиан была вера в то, что абсолютное большинство острых социальных проблем, беспокоящих российское общество, могут быть успешно решены на основе евангельских принципов. Их проект преобразования России по своей конструктивности не шел ни в какое сравнение с тем, что предлагали радикалы-революционеры.
Однако, несмотря на то, что евангельское движение стало мощным средством противодействия распространению материализма, социализма, нигилизма, терроризма, государство и официальная Церковь отнеслись к ним вначале со сдержанной, а затем с открытой враждебностью. Русские аристократы, ставшие возрожденными евангельскими христианами, оказались, сами того не желая, в духовной оппозиции относительно государственной Церкви. И хотя сами они старались не подчеркивать этой оппозиционности, православное духовенство сразу же причислило их к своим противникам. Но и здесь социальный «минус» стал превращаться в «плюс». Церковь решила бороться с религиозным нонконформизмом его же методами – христианским просвещением масс, изданием православных брошюр, проведением публичных выступлений священников перед большими аудиториями и т. д. Если бы она ограничилась только этими средствами, то совершенно очевидно, что в выигрыше оказались бы обе стороны и вся Россия в целом. Но, к сожалению, в дискуссию с евангельским движением оказались вовлечены карательные силы полицейского государства и борьба стала неравной.

Кружок графини Лидии Ивановны в романе «Анна Каренина»

В романе Л. Н. Толстого «Анна Каренина» есть страницы, которые имеют самое прямое отношение к теме зарождения евангельского движения в императорском Петербурге. Это прежде всего характеристика великосветского кружка графини Лидии Ивановны. Толстой говорит о нем потому, что в него вхож один из главных героев романа – Алексей Александрович Каренин. Графиня Лидия Ивановна – его близкий друг. На протяжении романа она искренне стремится помочь Каренину, который из-за измены жены оказался в чрезвычайно сложном положении.
Впрочем, большинству современных читателей рассказ о кружке Лидии Ивановны мало что говорит. Да и сам романист упоминает о нем лишь вскользь: это всего лишь несколько разбросанных по страницам романа отдельных авторских штрихов и мимолетных реплик.
Вот, например, та экспозиция, через которую Толстой представляет Лидию Ивановну и ее кружок. Писатель поначалу дает общую характеристику петербургского высшего света и при этом выделяет внутри него три основных круга, связанных между собой.  Первый круг – это система деловых связей высших чиновников империи, государственных деятелей, министров, дипломатов.  В этой сфере людей соединяют только служебно-формальные, сугубо официальные отношения. Другой круг – это мир внеслужебного досуга и неформальных отношений. Здесь аристократы общаются посредством регулярно устраиваемых светских балов, придворных празднеств и званых обедов. И, наконец, третий круг – это тот самый «кружок», центром которого была графиня Лидия Ивановна и через который, - как пишет Толстой, -  Алексей Александрович Каренин сделал свою карьеру. По словам автора, «это был кружок старых, некрасивых, добродетельных и набожных женщин и умных, ученых, честолюбивых мужчин. Один из умных людей, принадлежащих к этому кружку, называл его «совестью петербургского общества». Алексей Александрович очень дорожил этим кружком» (Толстой Л. Н. Собр. соч. в 20 т. Т. 8. М., 1963. С. 151 – 152).
То, чем заняты графиня Лидия Ивановна и ее «кружок», Толстой называет религиозно-патриотической, филантропической деятельностью. Она широко известна всему Петербургу и является весьма важной реалией духовной жизни столичного высшего света. Уже сам факт существования такого «кружка» опровергал распространенные представления о пустоте и бездуховности великосветской жизни. В те годы, когда писался роман, упоминания о его деятельности не нуждались в специальных пояснениях, и Толстой поэтому их не дает.
В романе к этому «кружку» причастна и главная героиня, Анна Каренина. Она временами посещает дом графини Лидии Ивановны и общается с его участниками. Весьма примечательно то, как Толстой характеризует отношение Анны к кружку до ее встречи с Вронским и после их знакомства. Прежде она относилась к людям этого круга почтительно, с глубоким пиететом и имела среди них друзей. Но когда она ощутила внутри себя готовность изменить мужу, то в ней как будто все перевернулось. Общение с людьми, которые были действительно «совестью петербургского общества», стало тяготить ее. Теперь - пишет Толстой – «кружок этот ей стал невыносим. Ей показалось, что и она и все они притворяются, и ей стало так скучно и неловко в этом обществе, что она сколько возможно менее ездила к графине Лидии Ивановне» (Там же. С. 152).
С деятельностью круга Лидии Ивановны связана фигура некоего сэра Джона приехавшего в Петербург из Англии. В романе нет никаких сведений, указывающих на то, кто это такой. Его имя упоминается в сцене, когда Анна с Вронским впервые после дорожного знакомства встречаются  в большом свете, в салоне княгини Бетси Тверской на Большой Морской. Обратимся к этой сцене.
Анна входит в гостиную, приближается к хозяйке, здоровается. «Вронский низко поклонился и подвинул ей стул.
Она отвечала только наклонением головы, покраснела и нахмурилась. Но тотчас же, быстро кивая знакомым и пожимая протягиваемые руки, она обратилась к хозяйке:
- Я была у графини Лидии и хотела раньше приехать, но засиделась. У ней был сэр Джон. Очень интересный.
- Ах, это миссионер этот?
- Да, он рассказывал про индейскую жизнь очень интересно.
Разговор, перебитый приездом, опять замотался, как огонь задуваемой лампы.
- Сэр Джон! Да, сэр Джон. Я его видела. Он хорошо говорит. Власьева совсем влюблена в него…» (Там же. С. 163 – 164).
Итак, кто же такой, этот сэр Джон и чем он мог быть интересен Анне, Лидии Ивановне и другим представителям аристократического Петербурга? Здесь мы переходим к главной фигуре того евангельского возрождения, которое началось в Петербурге на заре серебряного века.

Лорд Г. Редсток – человек-проблема

Под именем сэра Джона в романе Толстого выведен проповедник-евангелист, английский аристократ, барон, лорд Гренвил Аугустус Вильям Вальдигрев Редсток. Что касается событий, которые происходили в 1870-е гг. в Петербурге и  были непосредственно связаны с его именем, то они имеют два названия. Так, светские наблюдатели характеризовали его как «великосветский раскол». Писатель Николай Лесков даже использовал это определение в качестве заголовка своего сочинения, посвященного Редстоку (См.: Лесков Н. С. Великосветский раскол: Лорд Редсток и его последователи (очерк современного религиозного движения в петербургском обществе). СПб., 1999). Современные российские протестанты  называют все, что связано с Редстоком и его последователями, евангельским  пробуждением в России.
Православные священнослужители отзывались и продолжают отзываться о Редстоке с большим неудовольствием, видя в английском проповеднике нарушителя духовного благоденствия, «хищного волка», проникшего в православную овчарню, а в аристократах-«редстокистах» - совращенных отступников от истинной веры, ставших опасными еретиками.
Несмотря на различия оценок фигуры Редстока, все единодушно признавали, что деятельность английского лорда «наделала довольно большого шума в России». О нем, по словам того же Лескова, повсеместно толковали даже такие люди,  которые не умели выговорить его имени и вместо Редсток называли его «кресток» (См.: Лесков Н. С. Указ. соч. С. 32).                                    
Обращает на себя внимание слабая исследованность феномена личности лорда-миссионера. Даже Лесков, автор наиболее обстоятельного описания «дела Редстока», с самого начала предупреждает читателей, что сведения, которыми он располагает, «не особенно точны и весьма неполны». Вся литература о Редстоке ограничивается незначительным числом записок очевидцев и несколькими популярными очерками.  Это положение дел продолжает сохраняться по сей день. Серьезные теоретические исследования историков, религиоведов, социологов, в которых была бы прояснена сущность феномена «редстокизма» и представлен его углубленный научный анализ, пока отсутствуют. До сих пор Редсток продолжает оставаться кем-то вроде «неразгаданного сфинкса». Причин этому несколько.
Первая причина – это указанное выше разнообразие оценок деятельности Редстока в Петербурге. Православное и протестантско-евангельское сознание предлагают взаимоисключающие точки зрения относительно личности и миссии  Редстока. Первая носит негативный и даже бранный характер, а вторая окрашена в восторженно-умиленные тона. Современному российскому христианину, православному или протестанту, в его стремлении определиться относительно деятельности протестантского миссионера в православной стране не составит особой сложности. Достаточно лишь присоединиться к одной из двух установившихся позиций. Что же касается светского, внецерковного сознания, то для него такое самоопределение - достаточно трудная задача. И это лишний раз доказывает, что для решения теоретических вопросов религиозно-церковного характера не существует «объективной», надконфессиональной позиции. Любые попытки современных светских ученых занять такую позицию оборачиваются очевидной неспособностью проникнуть в самую суть исследуемых проблем. Лучшее, на что они, не разделяющие взглядов ни православных, ни протестантов, могут рассчитывать, - это возможность внести некоторые дополнительные фактографические штрихи в общую картину исследуемой проблемы.
Вторая причина состоит в том, что деятельность «редстокистов» была пресечена царским правительством и впоследствии сколько нибудь серьезное научно-теоретическое внимание к ней не находило поддержки в официальных академических и университетских кругах. Сами же русские евангельские христиане, находясь в России, а затем в СССР фактически на нелегальном положении, были поставлены в такие условия, когда заниматься научными исследованиями своей истории и предыстории  было крайне затруднительно и практически невозможно.

Личность и служение лорда-апостола

Аристократическое семейство английских баронов, к которому принадлежал Гренвил Аугустус Вильям Вальдигрев Редсток (1831 – 1913), имело ирландские корни и входило в англиканскую церковь. Его дед и отец были адмиралами. Мать происходила из семьи протестантов-гугенотов, отличалась набожностью, благочестием и склонностью к благотворительной деятельности. Знатная леди посещала кварталы бедняков, где с Библией в руках проповедовала обездоленным и падшим людям распятого Христа. Редсток, с детства отличавшийся энергией, целеустремленностью, добронравием в общении и прилежанием в учебе, унаследовал от нее многие свои душевные и духовные качества. 
Юноша получил образование в Оксфордском университете, где изучал историю и естествознание. Он увлекался музыкой, вел светскую жизнь, посещал балы. В 23 года к нему перешел по наследству титул барона. В 25 лет он женился на внучке герцога Манчестерского.
Вскоре после этого Редсток поступил в военную службу. Ему довелось участвовать в Крымской военной кампании. Там он заболел тяжелой формой лихорадки и оказался на краю смерти. Именно тогда, во время болезни, к нему пришло отчетливое сознание  его греховности и виновности перед Богом. Один из друзей (по другой версии это был протестантский миссионер) посоветовал ему молиться Спасителю. В результате, по собственному признанию Редстока, ему открылось, что грехи каждого, кто чувствует свою немощь, уже омыты святой кровью Спасителя. Он уверовал в Христа как в своего Спасителя, в то, что Он ходатайствует за каждого перед Богом-Отцом, и что все принявшие Его, будут спасены. Уверовавшему же нет нужды беспокоиться и сомневаться в своем спасении. Сердце его должно быть преисполнено радости и благодарности Богу, возлюбившему мир, и Сыну Его, Чья кровь пролилась за людские грехи.
Главный протестантский тезис оправдания верой («sola fide») вошел в сердце Редстока как бы изнутри, из его страдающего в болезни существа и наполнил его ищущий дух. Утвердившись в нем глубоко и бесповоротно, он изменил его сердце. Следствием молитв и размышлений явился решительный перелом в болезни. Он начал выздоравливать, и когда болезнь оказалась позади, молодой офицер принял решение начать трудиться на ниве Господней. Он почувствовал сердцем и отчетливо понял умом, что всё, открывшееся ему, должно становиться достоянием как можно большего числа людей. Редсток ощутил в себе неодолимое желание проповедовать Евангелие, служить Спасителю, делиться с другими людьми своим духовным опытом, выводить их из мрака, благовествуя, открывая и возвещая им Христа.
Возвратившись в Лондон, Редсток начал посещать богослужения свободной открытой церкви дарбистов. Ее основатель, англичанин Джон Нельсон Дарби (1801 – 1882) был англиканским священником ирландской церкви. Духовный поиск привел его в христианское «плимутское братство», члены которого имели обыкновение собираться на совместные молитвы и сосредоточивать все свое внимание на темах библейских пророчеств и второго пришествия Христа. В 1845 г. Дарби отошел от «плимутских братьев» и стал призывать верующих создавать небольшие общины, наподобие первоапостольских, и неустанно проповедовать. Он отвергал обряды и церковные таинства и утверждал, что для нормальной христианской жизни достаточно, чтобы молодыми общинами руководили свободные проповедники.
Дарби придавал большое значение Священному Писанию и считал его ежедневное чтение обязательным условием полноценной христианской жизни. Он был убежден в близости второго пришествия Христа, и эта уверенность придавала ему и его последователям особую духовную, нравственную энергию. Сам он уделял много сил и времени проповедям в Швейцарии, Франции и Германии.
В жизни Редстока стали происходить не только внутренние, но и внешние перемены. Он продал многие предметы роскоши, находившиеся в его доме, и распустил большую часть прислуги. В 1866 г. в возрасте 33-х лет, он, будучи в звании полковника и имея блестящие перспективы для дальнейшей карьеры, оставил военную службу, чтобы целиком посвятить себя делу благовестия.
Вначале он проповедовал Евангелие в Англии, затем, в последующие годы местами его проповеднической деятельности стали города Швеции, Дании, Голландии, Франции, Индии. В Швеции королева София проявила большой интерес к его проповедям. Впоследствии они постоянно переписывались, и это продолжалось на протяжении десятилетий, вплоть до самой смерти королевы (оба умерли в один год с разницей в несколько дней).
В Дании через благовествование Редстока к Христу обратилась принцесса Луиза, жена коронованного датского принца. С ним вела переписку шведская королева Так, в апреле 1882 г. она напишет Редстоку из Амстердама о том, что ее чрезвычайно интересует миссионерская работа в России: «Как я желаю, чтобы те, кто у власти, поняли, что Евангелие является их единственной помощью!» (Фаунтин Д. Лорд Редсток и духовное пробуждение в России. Б. м. 2001. С. 68).
Во второй половине 1860-х гг. у Редстока возникло намерение благовествовать в России, против которой воевал в Крымской кампании. Одной из причин этого желания послужило то обстоятельство, что его обращение к Богу произошло у рубежей этой далекой и загадочной страны, столь не похожей на европейские страны. Однако, ему хотелось, чтобы Бог призвал его на  служение в Россию через кого-то из русских. Почти десять лет он молился об этом.
Столь значительный период ожидания был важен не только для Редстока, внутренне готовящегося к будущему служению. Он был важен также и для России. Бог готовил в это время и ее к тому, чтобы в ней стала возможной открытая, беспрепятственная проповедь Благой Вести. Прежде это было невозможно в силу цензурных ограничений установленных правительством и Синодом. Но за годы молитвенного ожидания в России произошли важные социальные реформы, возникли необходимые внешние предпосылки для того, чтобы те русские люди, которым не удавалось узнать живого Бога через официальную Церковь, могли бы все же услышать Благую Весть от евангельских проповедников и отозваться душой на ее призыв.
И вот в начале 1870-х гг. в Париже происходит встреча Редстока с дамой из высшего петербургского света, генеральшей Е. И. Чертковой. Княжна С. П. Ливен так описывала в своих мемуарах это провиденциальное для судьбы России событие: «В Париже он [Редсток. – В. Б.] говорил в частных домах, у знакомых и всюду нес ту же весть спасения. Среди его слушателей бывали и русские друзья, большею частью из высшего петербургского общества, которых Париж всегда привлекал. Однажды лорд Редсток, отправляясь на такое собрание, почувствовал себя нехорошо, взял извозчика и оказался в доме раньше назначенного часа. Туда случайно пришла дама, принадлежавшая к одной из ветвей русского царствующего дома. Она относилась отрицательно к проповеднику-мирянину и, узнав, что его ожидают,  собиралась раньше уйти, но лорд Редсток явился раньше времени, и они поневоле встретились. Она, как светский человек, любезно поздоровалась с ним и сказала ему несколько слов, он же, как верный служитель Божий не упустил случая сказать ей о Христе. Его слова ее заинтересовали, и она осталась. После продолжительной беседы о Слове Божием она сказала лорду Редстоку, что то, о чем он сегодня говорил в Париже,  нужно обязательно сказать в Петербурге, и она предложила для этой цели свой дом. К ее словам присоединились и другие присутствовавшие русские, говоря, что и они были бы счастливы его услышать у себя. Лорд Редсток понял, что многолетняя его молитва услышана и дверь в Россию для него открыта. Теперь он знал наверное, что время настало, и Бог туда его посылает» (Ливен С. П. Духовное пробуждение в России. Воспоминания княжны С. П. Ливен. Чикаго, 1986. С. 8).
Редстоку дважды довелось побывать в России. Первый его приезд длился полгода, а второй – полтора года. Весной 1874 г. он пробыл в российскую столицу. Его первые евангельские проповеди проходили в небольшой англо-американской церкви на Почтамтской улице. Благодаря усилиям и связям Е. И. Чертковой Редстока стали приглашать в аристократические салоны петербургской знати. Так началась «салонная миссия» лорда-проповедника, который рассказывал о Христе и раздавал всем желающим книги Нового Завета.
Редсток никогда не подчеркивал своей деноминационной принадлежности. На вопросы об его вероисповедании и церкви он отвечал, что его вероисповедание – христианское, а церковь - Христова.
В беседах-проповедях Редстока совершенно отсутствовали внешние эффекты. В нем самом не было ни малейшей доли какого-либо артистизма. Да и внешность его была ничем не примечательна. Вот как описывает его Н. С. Лесков в своем очерке «Великосветский раскол»: «Наружность Редстока – одна из неудачных. Он не только далеко не красив и не изящен, но даже совсем не имеет того, что называется «представительность». Редсток среднего роста, коренаст и мускулист; фигуру его можно удачно определить русской поговоркой «Плохо скроен, да крепко сшит». Он рыжеват, с довольно приятными, кроткими, голубыми глазами… Взгляд Редстока чист, ясен, спокоен. Лицо его по преимуществу задумчиво, но иногда он бывает очень весел и шутлив и тогда смеется и даже хохочет звонким и беспечным детским хохотом. Манеры его лишены всякой изысканности… Привет у него при встрече с знакомым  заученный и всегда один и тот же – это: «Как вы себя душевно чувствуете?» - Затем второй вопрос: «Что нового для славы имени Господня?» Потом он тотчас же вынимает из кармана Библию и, раскрыв то или другое место, начинает читать и объяснять читаемое. Перед уходом из дома, прежде чем проститься с хозяевами, он становится при всех на колени и громко произносит молитву своего сочинения, часто тут же импровизированную: потом он приглашает кого-нибудь из присутствовавших прочесть другую молитву и, слушая ее, молится… Молитва всегда обращается к Богу-Отцу, к Троице или к Иисусу Христу, и никогда ни к кому другому, так как призывание Св. Девы, апостолов и святых лорд Редсток не признает нужным и позволительным… В молитвах, кроме прошений, слышится иногда восторженный лепет хвалы… Это лепет страстного экстаза  души влюбленной; но тем это и понятнее. Молитвы в этом жанре необыкновенно нравятся редстокисткам, и кто будет столько груб и жесток, чтобы осуждать их за это и ставить им в вину, что они жарко молятся этими словами, а не болтают без толку, холодно другие слова, порою вовсе не понятные. А наши дамы положительно многих церковных молитв не понимают, чему, впрочем, нисколько нельзя и удивляться, потому что их не понимают даже и мужчины и притом те самые мужчины, которые учились церковно-славянскому языку…» (Лесков Н. С. Указ. соч. С. 55 – 57).
И еще один примечательный штрих к портрету Редстока, которого Лесков считал самым добрым и искренним человеком и называл «Дон-Кихотом проповедничества»: «Поведение Редстока всегда целомудренно, и он не только в публичных беседах, но даже в самых интимных разговорах никогда не касается никаких вопросов, где примешана хотя бы малейшая мысль нравственной нечистоты или неправильной жизни» (Там же. С. 85).
Этот словесный портрет, составленный одним из крупнейших русских писателей, весьма выразителен. В нем представлены основные черты как внешнего, так и духовного облика «лорда-апостола». Одна из них – это некоторая детскость, проявляющаяся во всем его поведении. Но, пожалуй, самая главная из особенностей – это самоотдача и полная погруженность в служение, стремление использовать каждое мгновение, любую встречу для благовествования.
Обращает на себя внимание и указание Лесковым на один из важных пунктов притяжения протестантства – возможность для верующего молиться не по общим стандартам церковного молитвенника, а своими словами, изливая Богу свою душу, говоря о своих сугубо индивидуальных переживаниях, обращаясь к Нему со своими глубоко личными мольбами. Примечательно, что Лесков, будучи православным критиком протестантизма, не находит ничего предосудительного в молитвах такого рода. Более того, ему представляются весьма целесообразными пересмотр и исправление православного молитвослова, который, по его мнению, устарел и не отвечает духовным нуждам современных верующих.
Те особенности поведения, которые Редсток демонстрировал в России, ничуть не помешали необыкновенному эффекту, который произвело его пребывание в Петербурге. Многих поражала простота и убедительность его объяснений спасительной миссии Христа. Он говорил об оправдании человека верой в искупительную смерть Христа, о необходимости проповедования Евангелия во всех концах земли и о важности каждодневно ожидания второго пришествия Спасителя. Буквально веруя во все, что сказано в Евангелии, он стремился передать это верование своим слушателям прямыми и простыми словами. И в его словах никогда не было ничего такого, что противоречило бы общехристианским воззрениям. И в этом смысле его позиция была неуязвимой. На встречах с ним, среди присутствовавших часто раздавались возгласы: «Как просто!», «Как понятно!» Эта ясность подкупала и располагала. Впоследствии российские евангельские верующие сравнивали роль, которую сыграл Редсток в их обращении, с ролью няни в детской.
Сохранились записи нескольких проповедей Редстока в петербургских салонах, составленные его непосредственными слушателями. Их содержание заставляет признать, что «лорд-апостол», несмотря на критические отзывы о нем, был ярким и сильным проповедником. Чтобы у читателя была возможность убедиться в этом, приведем заключительную часть одной из таких проповедей:
«В заключение, позвольте спросить вас: ненавидимы ли вы светом или в ладу с ним? О, если вы с ним в ладах, - бойтесь его суда; бойтесь прослыть глупцами, безумными, мистиками или фантазерами… Но плохие вы в таком случае ученики Христа и жалкие вы Ему свидетели! Лучше я вам посоветую, - помните, что не высоко честили и Самого Господа нашего и многих из лучших Его последователей!..
Теперь обращусь к другим, к тем, которые самодовольно проживают дни свои совсем без Христа, без мира душевного, без надежды на будущее! Вы зашли сюда, конечно, с духом гордости; вы с насмешкой и с сожалением смотрите на смиренные души, ищущие Спасителя своего и нашедшие Его.
Вы называете это экзальтацией, сумасбродством. Вы чувствуете себя не в своей среде… вы, быть может, остроумно критикуете простую смиренную речь человека, слабо и плохо передающего Слово Божие… Вы, вероятно, находите, что тут нет ничего нового!.. Да, в этом вы правы: ничего нового… Но вот уже восемнадцать столетий это не новое слово обновляет все ветхое: живит безжизненных, будит заснувших, утешает плачущих, прощает грешных и призывает глухих услышать благую весть. Но вы не хотите идти на зов; вы боитесь быть в числе этих, по-вашему, простаков и безумцев. Вы говорите, что у вас есть своя восстановленная религия, что вы молитесь по установленной форме, и чего еще надо! Но Господь читает в сердцах. Кому вы отдали ваше сердце – Ему или миру? По-вашему – я знаю: выходит, что как будто вы даже одолжаете Бога, лепеча Ему вашу молитву или оказывая какую-нибудь услугу вашему ближнему… Ужасное и жалкое состояние!
Идет год за годом, один за другим исчезают с лица земли ваши здешние друзья, и смерть каждого из них вас поражает: вы как будто этого не ожидали; вы как будто думали, что смерть не должна касаться до некоторых людей. Настанет и ваша очередь умереть… Быть может, скоро – быть может, гораздо скорее, чем вы думаете… Куда же пойдет ваша душа? На вечный покой или в вечный ад? Но теперь, впрочем, принято говорить, что ад не вечен, что этого быть не может… Какая ужасная дерзость! Как вы смеете ставить Христа в лжецы?  Ведь это Он, Сам Он вам это сказал, что будут муки вечные! Что же, если в сию ночь возьмут у вас вашу душу! Облеклись ли вы в брачную одежду? Все готово… сейчас, может быть, сию минуту, пожалуй, призовут одного или нескольких из нас! Одумайтесь, остановитесь, бедные братия; смейтесь, над чем хотите, но можете ли вы осмеять Того, Кто так возлюбил вас, что положил жизнь Свою за вас?.. Но вы скажете: «Я не готов, прежде, чем идти – следует мне приготовиться». Все ваши приготовления – гниль. Он один приготовит душу вашу и обновит ее. Или вы скажете: «Погодите - я обдумаю это». О, нет; о, умоляю вас, - не раздумывайте, не уходите отсюда, не воззвав к Нему – ведь вы не знаете, что может случиться с вами через один час, через одну минуту! Вы так сообразительно и терпеливо собираете себе сокровища на земле – ужель вечность не стоит, чтобы вы о ней позаботились так же сообразительно?
Дверь перед вами растворена. Всякому дозволено войти в чертог; но когда Хозяин затворит дверь – вы будете стоять за порогом и будете стучать напрасно… Дверь – Христос.
Идите к Нему и принесите Ему ваши язвы: безверие, непокорность, неблагодарность. Он все омоет Своей кровию и даст взамен веру, смирение, любовь» (Там же. С. 97 – 98).
Редсток говорил в своих проповедях о том, что добрые поступки христианина – это следствие спасения. Само же спасение достигается отнюдь не делами, а прежде всего верой.
«Лорд-апостол» не только проповедовал в великосветских гостиных. Он  покупал на свои средства большое количество книг Нового Завета, набивал ими глубокие карманы своего пальто и шел либо в ночлежные приюты, либо раздавал книги прямо на улицах всем желающим. Покидая Петербург, он, как правило, оставлял своим последователям, которых стали называть «редстокистами», по нескольку коробок Нового Завета, чтобы и во время его отсутствия распространение Благой Вести не приостанавливалось.
В результате бесед-проповедей «лорда-апостола», которые он проводил на английском и французском языках, покаялись и встали на путь евангелизма многие столичные аристократы. После его отъезда этот процесс продолжался. В результате евангельскими христианами стали известный богач, отставной гвардейский полковник В. А. Пашков, граф М. М. Корф, министр путей сообщения, граф А. П. Бобринский, княгиня В. Ф. Гагарина, княгиня Н. Ф. Ливен, вдова генерал-адъютанта Е. И. Черткова (урожденная графиня Чернышева-Кругликова), княгиня Голицына с двумя своими дочерями, дочь поэта Дениса Давыдова Ю. Д. Засецкая и ее младшая сестра, ставшая впоследствии графиней Е. Д. Висконти, графиня Е. И. Шувалова, графиня М. И. Игнатьева, баронесса Ю. А. Засс, барон П. Н. Николаи и многие др. 
Особый случай произошел с великой княгиней Александрой Иосифовной, матерью великого князя Константина Константиновича. В результате тяжелого заболевания она ослепла. Ее сердце не знало смирения, и она постоянно роптала на Бога за постигшее ее несчастье. К ней в Мраморный дворец часто приходила евангельская верующая, певица Александра Ивановна Пейкер. Великая княгиня полюбила слушать ее пение и то, как она читает и объясняет Священное Писание. В результате она покаялась и приняла в свое сердце Христа вместе с радостью спасения.
В книге воспоминаний княжны Софьи Ливен описывается характерная сцена евангельского богослужения в петербургском аристократическом доме: «В нарядном зале люди самых разных профессий и сословий, сидя вперемежку на шелком обтянутых креслах и стульях, внимательно вслушиваясь в простые евангельские слова о любви Божией. Собрание сопровождалось пением. Вокруг фисгармонии стояла группа молодых девиц; они свежими голосами пели новопереведенные с английского языка евангельские песни, призывающие ко Христу. Их пение сопровождалось музыкой талантливой певицы и труженицы на ниве Божией, Александры Ивановны Пейкер. Трое из этих молодых девушек были дочери хозяина дома, Пашкова, трое – дочери министра юстиции, графа Палена, и две княжны Голицыны» (Ливен С. П. Духовное пробуждение в России. Воспоминания княжны С. П. Ливен. Чикаго, 1986. С. 13 – 14).
Почти все, кто посещал проповеди Редстока и размышлял над ними, задавались вопросом о причинах их удивительной действенности. Своей внешней скромностью и непритязательностью они представляли собой разительный контраст пышному великолепию храмовых богослужений православных священников. Но тем разительнее была сила производимого ими эффекта. «Танцевальные залы превратились в молитвенные помещения, заполнявшиеся аристократами и их прислугой, городскими ремесленниками, офицерами и студентами. Подражая примеру Редстока, многие начали во имя Христа помогать бедным духовно и материально, ходатайствовать за тех, у кого возникали конфликты с властями. Они посещали нуждающихся на заводах, фабриках, в больницах, тюрьмах, строили в своих поместьях больницы и школы, а в столице – меблированные дома и недорогие кафе-кондитерские для бедных» (Хейер Э. Религиозный раскол в среде российских аристократов в 1860 – 1900 годы. Редстокизм и пашковщина. М., 2002. С. 58).
Примечательно, что если в Петербурге молитвенные собрания редстокистов проходили в более, чем сорока домах высших аристократов, то  в Москве, где преобладал дух традиционного византизма, усилия евангельских проповедников не имели ни малейшего успеха.
Редсток не стремился к созданию новой обособленной церковной общины в Петербурге. Он не имел также цели выводить кого-либо из под влияния православной Церкви. Свою миссию он видел в том, чтобы приводить людей к Христу.
ГрафМ. М. Корф, познакомившийся с Редстоком в 1874 г., так писал о нем в своих «Воспоминаниях»: «Меня особенно поразила в нем привязанность ко Христу и полная убежденность в богодухновенности Библии… Во всем его существе проявлялась какая-то особая естественность. Догматическим богословием он не занимался, но зато основательно был знаком со всей Библией и любил ее как письмо любимого друга. Его простая, детская любовь ко Христу и Слову Божьему поражала каждого. Вся личность его была проникнута полным и глубоким доверием к Спасителю. Он подчинился Слову Божию, как маленький ребенок подчиняется воле своих родителей. Я не встречал еще такого ревностного верующего, который с такой любовью старался бы убедить меня на основании Священного Писания, что Христос спас меня… Редсток, - еще раз подчеркивает Корф, - ни в личных разговорах, ни в публичных собраниях, никогда не касался догматических вопросов. На его собрания приходили иногда священники, чтобы удостовериться, не говорит ли он против православной церкви, но ничего подобного они от него не слыхали. У него было на сердце приводить грешников к сознанию, что они без Христа погибшие» (Цит. по: А. В. Кареев. Русское евангельско-баптистское движение // Альманах по истории русского баптизма. СПб., 1999. С. 122 – 123).
Другое свидетельство о Редстоке оставил И. С. Тургенев, писавший в одном из своих писем: «Лорд Редсток, несмотря на гонение, обретает сердца нескладными и не красноречивыми проповедями» (Тургенев И. С. Полное собрание сочинений и писем: в 28 т.. Письма. Т. ХII, Кн. I. М. – Л.: Наука,. С. 555).
Приведем также еще одну характеристику лорда Редстока из письма камер-фрейлины императрицы, графини А. А. Толстой (1852 – 1903), адресованного ее родственнику, писателю Л. Н. Толстому: «Я знаю  Редстока уже три года и мне он очень нравится своей необыкновенной прямотой и искренней любовью. Он всецело предан одному делу и следует по избранной тропе, не уклоняясь ни вправо, ни влево. Слова апостола Павла «Я не хочу знать ничего, кроме Христа распятого» - это почти о нем. Я говорю «почти» оттого, что по мудрости и глубокомыслию он стоит ниже не только Апостола Павла, но и других менее выдающихся учителей церкви… Он ничего не знает о человеческой природе и не уделяет ей никакого внимания, потому что, как он говорит, каждый может оставить все свои страсти и злые намерения сразу же, как только у него возникнет желание следовать за своим Спасителем. Но где эти внезапные и полные изменения? Много ли найдется таких примеров, не считая Апостола Павла, Божьего избранника? Он часто рассказывает о таких случаях… когда человек изменяется почти за один час. Это его слабое место. Но зато какая преданность Христу, какая теплота, какая безграничная искренность! Его проповеди звучат как колокол, и он пробудил многих, кто прежде никогда не думал о Христе и о своем спасении. Но из других он сделал совершенные духовные карикатуры, хотя и не по своей вине. Здесь, в Петербурге, та слава и то презрение, выпавшие на его долю, были уж слишком чрезмерными. Его публичные проповеди я посещала редко, мне больше хотелось поговорить с ним наедине или в небольшом кругу друзей, где я утешалась его добросердечием и так избегала каких-либо диспутов по догматическим вопросам» (Цит. по: Хейер Э. Указ. соч. С. 93).
Один из главных вопросов, занимавших сторонников и противников Редстока, заключался в желании понять, чем же протестантизм «лорда-апостола» привлекал людей, которые номинально считались православными? Лесков придал этому вопросу острую форму довольно злого выпада: мол, чем брал этот аристократ, в котором не было ни грана аристократизма, этот увалень «с его суконным языком, ухватками ярмарочного коробейника и сапожищами, которыми он стучит, как лошак копытами»? И писатель сам же отвечает на свой вопрос, формулируя при этом весьма тонкое суждение. Суть его в том, что Редсток, конечно же, чрезвычайно умен и давно понял, что идея аристократизма совершенно изжила себя, и что в деле евангелизации она ничего, кроме вреда, ему не принесет.
К этому следует добавить, что сама природа протестантизма, прочно связанного с народными основами религиозно-гражданской жизни, с активностью пробуждающегося гражданского общества, несла в себе тенденцию к демократизации. И аристократ с манерами демократа в полной мере отвечал этой тенденции.
Об уме и тонком чутье Редстока свидетельствует и то обстоятельство, что он, хотя и в равной степени не принимал ни католичества, ни православия, однако свое отношение к ним демонстрировал по-разному. Относительно католиков он утверждал, что их церковь, запрещающая чтение Слова Божьего, скрывающая от прихожан главный источник истины, не является церковью Христовой. Что касается Восточной Церкви, то он с русскими о ней никогда не говорил. Это, однако, не мешало ему критически относиться к русскому духовенству и сетовать на то, что в нем мало энергии и рвения к славе Божией, и что на нем лежит вина за то сонное равнодушие к вере, которое так поражает его в русских людях.
Благодаря Редстоку у многих русских людй пробудился интерес к чтению Священного Писания. В России это было в новинку.  В стране, получившей христианство из Византии, православная Церковь не создала необходимых условий для того, чтобы верующие постоянно изучали Библию и углубляли свое понимание священного текста. Через Редстока же перед многими открылась возможность приобщения к духовным богатствам библейского текста. И это сыграло весьма значительную роль в переходе образованных аристократов на позиции протестантизма. В их лице светская, интеллектуальная Россия впервые обратилась к дотоле ей почти неведомым библейским основаниям своего духовного бытия.
Знавшие Редстока говорили о его религиозно-политических взглядах как о самых смирных и сугубо евангельских. Он был противником тех, кто ратовал за непокорность властям, но при этом избегал прений с социалистами, анархистами, нигилистами и прочими радикалами.
Отношение к Редстоку имперской власти и столичной общественности было неоднозначным. Сразу же после его появления в Петербурге не замедлили обнаружиться как его приверженцы, так и яростные противники. Большинство вынуждено было признать совершенно особый, невиданный успех его проповедей. Не редкость были суждения такого рода: «Есть нечто дивное в том, что успевает делать Редсток с теми во всех отношениях скудными средствами, с какими, кажется, ничего бы нельзя сделать, а тем более повлиять на холодные себялюбивые натуры людей с лоснящейся кожей и гнать их в норы и трущобы, где страдает и гибнет злополучная нищета. Каков бы он ни был, но никакой другой проповедник ничего бы подобного с этими людьми не сделал» (Лесков Н. С. Указ. соч. С. 64).
Это суждение тем более важно, что оно принадлежит не протестанту, а православному писателю. Но если протестанты признавали, что  через «лорда-апостола» в России действовал Святой Дух, то православные аналитики не могли дать удовлетворительных объяснений того успеха, какой имели проповеди Редстока в Петербурге. Более того, они нередко стремились исказить всю картину. Так, известный издатель и писатель, князь В. П. Мещерский выпустил в свет сочинение «Новый апостол в петербургском большом свете», в котором  обвинял Редстока в неуважении к православной церкви и в «совращении» ее детей.
Другой категорией оппонентов, столичными газетчиками была предложена сугубо секулярная, откровенно позитивистская интерпретация успеха проповедей Редстока. В посвященной ему передовице газеты «Голос» этот успех объяснялся в терминах  психиатрии: мол, налицо массовый психоз, подобный тем, которые когда-то имели место в средневековой Европе.
Интерпретации такого рода не были редкостью в то время ни на Западе, ни в России. Они объяснялись бурным развитием психологии и психиатрии, воздействием принципов позитивизма на мышление творческой интеллигенции и, конечно же, общей атмосферой тотальной секуляризации, захватывавшей все сферы духовной жизни. Не случайно примерно с этого же времени в Европе начали появляться публикации, где были представлены попытки рассматривать в тех же терминах психиатрии и психопатологии даже личность и  деятельность Иисуса Христа .
В успехе проповедей Редстока важную роль сыграли некоторые социальные факторы и, в частности, то обстоятельство, что в России, как заметил поэт, «дворяне все родня друг другу». Так, княгиня Вера Федоровна Гагарина была родной сестрой княгини Натальи Федоровны Ливен (это их совместную религиозно-филантропическую деятельность графиня Лидия Ивановна у Л. Н. Толстого назвала «делом сестричек»).  Генеральша Елизавета Ивановна Черткова являлась сестрой жены полковника В. А. Пашкова, Александры Ивановны и т. д. Именно родственные связи способствовали быстрейшему распространению евангельских идей и настроений среди петербургских аристократов.
Примечательно, что после отъезда Редстока возрожденных христиан Петербурга стали именовать уже не «редстокистами», а «пашковцами», поскольку их лидером стал Василий Александрович Пашков.
Представим основных действующих лиц, возглавивших евангельское движение в России.

Генеральша Елизавета Черткова (урожденная графиня Чернышева-Кругликова)

Елизавета Ивановна Черткова была дочерью героя войны 1812 г. графа И. Чернышева-Кругликова. Ее муж принадлежал к старинной дворянской фамилии.С детства она отличалась набожностью. Но традиционные формы православной обрядности не способствовали, а, напротив, препятствовали развитию ее религиозных чувств. Душа ее тянулась ввысь, искала живого Бога, но не находила утоления духовной жажды.
Эта жажда еще более обострилась после обрушившихся на нее испытаний. К ее сыну Мише был приглашен домашний учитель, который оказался протестантом. Мальчик через него уверовал в Христа, стал читать Евангелие и усердно молиться. Мать тем временем вела образ жизни, обычный для великосветских дам ее круга, и не придавала всему этому особого значения. Между тем, сын начал ей задавать ей вопросы, которые были совсем не детскими:  «Мама, любишь ли ты Христа?», «Знаешь ли ты Его?». Мать и на них  не обратила внимания.
Внезапно мальчик заболел. Во время болезни он часто молился, говорил матери о Христе, просил ее поверить в Него, любить Его и жить по Его заветам. И с этими словами на устах он умер .
Мать, пораженная в самое сердце, как смертью сына, так и тем, что он ей говорил, пережила глубочайший внутренний переворот. Она отказалась  от прежних светских развлечений. Ее главным желанием стало стремление услышать слова утешения, которые были бы созвучны тому, о чем ей говорил сын. Одновременно перед ней встала во всей ее жесткой неумолимости вечная богословско-этическая проблема, издавна называемая теодицеей. Она во что бы то ни стало хотела понять, как благой и справедливый Бог допускает то, что в ее глазах выглядело жестокой несправедливостью.
Не находя утешения в православии, она во время заграничных поездок заинтересовалась католичеством, слушала проповеди знаменитых католических пастырей, но католичкой не стала. Близкое знакомство с немецкими и английскими протестантами тоже не оставило глубокого следа в ее душе.
Трудно сказать, сколько бы времени продолжалось это состояние духовного поиска и сопутствующей ему внутренней неустроенности, если бы в Париже не произошла встреча Елизаветы Ивановны с лордом Редстоком. Она увидела в нем истинного христианина, а в его проповедях о Христе почувствовала присутствие Святого Духа. Редсток помог ей утешиться - увидеть истинный смысл своих страданий, покаяться и примириться с Богом.
Как уже упоминалось выше, именно от нее Редсток получил приглашение посетить Россию. В ее большом петербургском доме в Гавани, на Среднем проспекте Васильевского острова, зазвучали его первые проповеди. Е. И. Черткова стала связующим звеном между дотоле ни кому не известным англичанином и высшей петербургской аристократией. Благодаря ей перед ним распахнулись двери самых значительных салонов и модных великосветских гостиных. 
Став евангельской христианкой, Е. И. Черткова много сил и времени начала отдавать делам благовестия и благотворительности. Она построила специальный дом для молитвенных собраний. Ей удалось открыть в Петербурге несколько швейных мастерских и магазинов. Для работавших в них женщин и их детей устраивались христианские праздники. Девочкам-подросткам предоставлялась возможность обучаться шитью у хороших мастериц. Во время обучения и работы им читали вслух Евангелие и поясняли смысл тех мест, которые были трудны для понимания. Все доходы от продажи швейных изделий направлялись на различные благотворительные цели и в первую очередь на помощь обездоленным.
Н. С. Лесков, характеризуя Е. И. Черткову в своей книге «Великосветский раскол», называл ее очень благородной и уважаемой женщиной, образцом строгой честности, всегда остававшейся совершенно чистой от всяких нареканий.
Черткова вошла в Дамский комитет посетительниц женских тюрем, регулярно бывала в тюремных больницах. Однажды, сидя у постели молодой арестантки, которая умирала, страшилась смерти и с тревогой спрашивала, накроет ли ее тьма при переходе. Черткова призвала ее покаяться и уверила, что Христос не оставит ее и будет сопровождать неотлучно. Умирающая тут же ответила внезапно вспомнившимися ей словами из Библии: «Если я пойду и долиной смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мною…» и, спустя несколько минут, с просветленным лицом отдала Богу душу.
Социальная работа, проводимая петербургскими аристократами, ставшими евангельскими христианами, имела ряд существенных признаков. Во-первых, она опиралась исключительно на евангельские заповеди. Во-вторых, она велась прежде всего среди низших социальных слоев, обитателей больниц, ночлежных домов и тюрем. В-третьих, она была постоянной, регулярной. С одной стороны, это вело к расширению демократической платформы евангельского движения, а с другой служило сглаживанию социальных противоречий. Многие обездоленные утрачивали сердечное ожесточение против «классовых врагов» и также проникались евангельским духом братства и миротворчества.

Граф Модест Корф

Модест Модестович Корф  (1843 – 1937) принадлежал к старинному баронскому и графскому роду, происходившему из Вестфалии, имевшему также шведские корни и распространившемуся в Прибалтийском крае. Его отец, Модест Андреевич, учился в Царскосельском лицее вместе с Пушкиным, служил директором Петербургской Публичной библиотеки, был автором сочинений "Жизнь графа Сперанского" и "О восшествии на престол императора Николая I". Позднее занимал пост председателя департамента законов в Государственном Совете.
Модест Модестович имел все, что мог получить человек его круга – хорошее образование, богатство, связи в высшем свете, возможности для блестящей карьеры и много другое. Будучи еще совсем молодым человеком, он уже занимал должность придворного церемониймейстера.  Следует отдать ему должное: он не злоупотреблял своим привилегированным положением баловня судьбы.  Ему были присущи и богобоязненность, и добронравие. Он любил посещать храмы и богослужения, ревностно исполнял все православные обряды, регулярно исповедовался. Однако, как он сам позднее заметит, ему было не ведомо, спасется он или погибнет. И никто из духовных лиц никогда не говорил ему о том, что грехи его уже искуплены кровью распятого Христа.
Духовная жизнь Корфа текла ровно, без каких-либо особых событий до одного знаменательного момента, когда многое внутри его христианского сознания начало меняться. В 1867 г. ему довелось посетить выставку в Париже, где он обратил внимание на киоск, над которым развевался флаг с надписью «Библия». Там бесплатно раздавали книги Священного Писания, в том числе и переведенные на русский язык. Над окном было написано: “Свет Христа озарит всех”, а на обложках раздаваемых книг бросалась в глаза надпись: “Веруй в Господа Иисуса Христа, и спасешься ты и весь дом твой” (Деян. 16, 31).
До этого, признается Корф, он был не знаком с Библией в ее полном объеме, за исключением четырех Евангелий. В киоске, принадлежащем Библейскому обществу, он получил несколько частей Ветхого Завета на русском языке. Ему также предложили стать распространителем книг Священного Писания в России.
После возвращения в Петербург Корф получает почтовую посылку с тремя тысячами экземпляров Евангелия от Иоанна для бесплатной раздачи. В этом, вспоминает Корф, он увидел перст Божий, призывавший его к работе в Христовом винограднике. Многие годы он затем занимался этим распространением.
В 1874 г. состоялось знакомство Корфа с приехавшим в Петербург лордом Редстоком. Результатом этих встреч стало то, что Корф получил, наконец, ответ на мучивший его вопрос о том, будет ли он спасен или нет.  Вот как он вспоминал об этом впоследствии: «Настал 1874 г. В этом году я особенно развлекался светскими удовольствиями, балами, веселыми вечеринками. В этом же году приехал в Петербург проповедник Редсток. На светских вечерах много говорили о нем, как о глубоко духовном человеке. И светские дамы неоднократно саркастически говорили мне, что он расспрашивает и интересуется мной. Я слышал о решительности его характера и полагал, что он узнал от библейского общества о моем распространении книг Священного Писания, а поэтому желает теперь познакомиться со мной.
По своем приезде он начал проповедовать в протестантской церкви, а также и в частных домах. Настал, наконец, день нашего знакомства. Меня особенно поразила в нем привязанность ко Христу и полная убежденность в богодухновенности Библии. Мне приходилось спрашивать у него о некоторых непонятных для меня местах из Священного Писания. И он иногда чистосердечно заявлял: "Я готов вам их объяснить, но мне самому они непонятны". Такую честность я не встречал. Я ценил ее. И меня влекло к нему. Во всем его существе проявлялась какая то особая естественность.
Догматическим богословием он не занимался, но зато основательно был знаком со всей Библией и любил ее, как письмо любимого друга. Его простая, детская любовь ко Христу и Слову Божьему поражала каждого. Вся личность его была проникнута полным и глубоким доверием к Спасителю. Он подчинился Слову Божию, как маленький ребенок подчиняется воле своих родителей. Я не встречал еще такого ревностного верующего, который с такой любовью старался бы убедить меня, на основании Священного Писания, что Христос спас меня Своею искупительной кровью от вечной погибели. Православный катехизис мне был хорошо известен. Я верил, что Христос - Сын Божий, боялся Бога, был благочестивым, часто молился. Был верным сыном православной церкви, к которой принадлежал. Но при всем этом совершенно не знал: спасен я или погибший? Раз в год после причащения я полагал, как многие из моих знакомых, что Бог доволен моим смирением и богопочитанием. Одним словом, мои старания угодить Богу сосредотачивались на благочестии, соблюдении таинств и делании добрых дел. Я полагал, что Бог может быть мною доволен и рассчитывал на Его милость и утешался весьма неопределенной надеждой. В этой надежде скрывалось сомнение в возможности для меня спасения. Буду ли я спасен или нет, мне казалось, как и остальным людям, что это только известно Богу. В таком внутреннем состоянии застал меня Редсток в 1874 г.
Редсток, ни в личных разговорах, ни в публичных собраниях, никогда не касался догматических вопросов. На его собрания приходили иногда священники, чтобы удостовериться, не говорит ли он против православной церкви, но ничего подобного они от него не слыхали. У него было на сердце приводить грешников к сознанию, что они без Христа погибшие.
Один из первых вопросов, который был поставлен мне им, гласил: "Уверен ли я в том, что я спасен?" Ответ мой был отрицательный. - Здесь на земле, ответил я, никто не может знать, спасен ли он; это мы узнаем, когда будем в небесах. - Для кого же было написано Слово Божие, - сказал он, - тем, которые на небе, или на земле? - Несомненно тем, которые на земле, - ответил я. Тогда он начал приводить мне одно за другим места Священного Писания, ясно доказывающие, что верующим во Христа дано это знание, что Христос понес на кресте грехи наши и что мы получили жизнь вечную, не по нашим делам, а исключительно через искупительную жертву на кресте. И Господь стучал в дверь сердца моего, чтобы я Ему открыл ее.
5 марта 1874 г. вечером, после собрания, остались у меня мои друзья. Я открылся им, что искренно желаю отдаться Христу, но никак не могу решиться на этот столь важный шаг. И просил их молитв. Мы все преклонили колена и молились. Не могу выразить, какую страшную борьбу я выдержал во время этой усердной молитвы моих друзей. Я хотел отдаться Христу, но не мог. Я не мог расстаться с миром и всем тем, что меня связывало с ним. - Продолжайте молиться, - просил я их. Враг моей души, сатана, всеми силами старался отклонить меня от отдачи моего сердца Иисусу. Сатана как бы нашептывал мне: - Ты теперь в возбужденном состоянии, успокойся. Ты потом раскаешься, если теперь придешь ко Христу. Твоя карьера будет испорчена. Ты огорчишь своих родителей, у которых ты единственный сын... Одним словом, в эти минуты он наговорил мне столько, что я видел пред собой только один выход - поступить в монастырь и сделаться отшельником. Но Господь услышал молитвы моих друзей. Он изгнал из- моего сердца недоверие ко Христу, и осветил меня Своим светом. Вдруг, как бы кто спросил меня: Где истина? В Слове Божием не может быть и тени неправды. Христос есть истина. И Он зовет меня к Себе: "Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные". Христос зовет и меня. Он открыл мои духовные очи, чтобы я мог узреть, что Он действительно снял с меня мои грехи и возложил их на Себя, чтобы я получил вечное спасение чрез Его драгоценную кровь. При этом озарении мои уста прорекли: "Я прихожу к Тебе, Христос, таков как я есмь"... Как будто тяжелый камень спал с моих плеч, и это бремя не было более возлагаемо на меня. Бремя грехов моих было снято Христом. И в сердце моем возгорелась радость спасения моего. Дух Божий дал свидетельство духу моему, что я принят Господом, как дитя. Счастье мое было неописуемо. Я перешел от мучительной неизвестности к святой уверенности вечного спасения. Это было мое рождение свыше. С этого времени я стремился расти духовно и следовать за Христом.
В этом же году обратились ко Христу Василий Александрович Пашков, Алексей Павлович Бобринский и многие другие.
Радость спасения во Христе побуждала нас сообщить о ней другим,  не имевшим ее. "Зажегши свечу, не ставят ее под сосудом". В каждом доме, где владелец его был обращен, начались собрания. Пашков владел одним из самых больших домов в Петербурге. Залы дома его были большие. В них сперва начались малые собрания, а впоследствии они стали так переполняться, что недоставало для всех желающих места. Мне помнится, что незадолго до нашего удаления из России, на одном вечернем собрании присутствовало свыше 700 человек. На этом собрании присутствовал также и обер-прокурор Синода, К. П. Победоносцев. Можно себе представить, как такая масса выходящего из собрания народа поражала проходящих по улице людей. Многим из них казалось, что в этом, доме что-то случилось. По городу стали распространяться слухи о собраниях, происходящих в доме Пашкова.
Все это радостное время, когда мы свободно могли проповедовать, Евангелие, продолжалось около пяти лет»
После десяти лет напряженной духовной жизни и активной евангелизационной деятельности, в 1884 г. Корф по инициативе Синода был выслан из России. Последующие годы жизни он провел в Швейцарии, где и умер, так и не получив возможности вернуться в Россию.

Министр путей сообщения, граф Алексей Бобринский

Граф Алексей Павлович Бобринский (1826 – 1894), прямой потомок Екатерины II, был человеком широких и разносторонних интересов. Получивший великолепное образование, он увлекался философскими вопросами. Обладая большой библиотекой философской литературы и много читая, он в итоге стал убежденным скептиком.
Духовная судьба графа оказалась в каком-то смысле зеркальным отражением судьбы лорда Редстока. Участвуя в Крымской войне в звании полковника, батальонного командира, он заболел тифом и оказался при смерти. Когда послали за священником, то больной в ожидании его прихода дал обещание в том, что если ему удастся выздороветь, то он будет каждодневно молиться Богу. Впоследствии он неукоснительно выполнял это обещание.
Прошли годы. В 1871 г. Бобринский стал министром путем сообщений и занимал этот пост до 1874 г. Однажды по приглашению его жены к нему в дом явился лорд Редсток. Когда они встретились, то англичанин спросил его: «Вы спасены?» Этот вопрос привел графа в некоторое замешательство, так как он не знал однозначного ответа.
Во время обеда гость начал изъяснять суть «Послания к Римлянам» апостола Павла. Бобринский внимательно слушал, но вскоре встал, извинился и, сославшись на неотложные дела, удалился. Придя в свой кабинет, он тут же сел за стол, чтобы записать свои возражения Редстоку. Его скептически-философскому уму представлялось, что в Библии много противоречий, и он начал составлять их перечень, чтобы предъявить их лорду для разъяснений. Однако, случилось нечто неожиданное. «Каждый стих из Библии, - писал он впоследствии, - который я читал для утверждения своей правоты, обращался, подобно стреле, против меня. Я чувствовал силу Святого Духа и не умею объяснить. как, но знаю, что я родился свыше». Во время чтения сделанных записей его внезапно как будто осиял яркий свет и пронзила мысль о том, что его оппонент абсолютно и безусловно прав, что в мире нет иного Спасителя, кроме Христа. Граф тут же опустился на колени, погрузился в молитву и почувствовал, что отныне его сердце полностью принадлежит Христу.
Следствием этого обращения стало то, что от скептицизма не осталось и следа. Бобринский с радостью предоставил свой дом для молитвенных собраний.
Когда в 1877 г. в Москве открылась очередная выставка, то на ней по инициативе и при участии Бобринского было бесплатно роздано посетителям несколько тысяч экземпляров Нового Завета.
После выхода в отставку Бобринский много времени проводил в своем имении в Тульской губернии, где не прекращал евангелизационную деятельность. Одновременно он стал вводить разнообразные социальные и сельскохозяйственные усовершенствования.
Проживая по соседству с Л. Н. Толстым, он находился в самых дружеских отношениях с великим писателем. В ряде своих писем Толстой упоминал о Бобринском. Так, он писал своей тетке, камер-фрейлине императрицы, А. А. Толстой, о том, что «никто, никогда лучше не говорил мне о вере, чем Бобринский. Он неопровержим, потому что ничего не доказывает, а говорит, что он только верит, и чувствуешь, что он счастливее тех, которые не имеют его веры, и чувствуешь, главное, что этого счастья его веры нельзя приобрести усилием мысли, а можно получить его только чудом» (Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. Т. LXII. С. 306 – 307).
В 1870 – 1880-е гг. петербургские возрожденные христиане не имели своего теологически фундированного вероучения и соответствующего ему богословия. Их лидер, В. А. Пашков, не решался взяться за разработку теологических вопросов. Его останавливали отсутствие богословского образования и боязнь допустить ошибки в этой чрезвычайно сложной и тонкой сфере. Вместе с тем, собственное кредо у евангельских христиан имелось. Суть его сводилась к следующим основным принципам:

1. человек, памятующий о своей греховности, не имеет возможности справиться с ней собственными силами;
2. отчаяние заставляет его обратиться к Христу, Который никого не отвергает и принимает каждого покаявшегося и уверовавшего в Него грешника под Свою спасительную сень;
3.  Христос пролил Свою святую кровь за грехи всего мира, в том числе и за мои грехи;
4. с верой в миссию Христа я обретаю оправдание и спасение;
5. плодом истинной веры являются благие дела; через них вера проявляется.

Бобринский исповедовал эти евангельские истины. Они полностью соответствовали христианским догматам и не выходили за их пределы. Тем не менее, правительство ответило на евангелизационную деятельность  графа Бобринского решительным политическим жестом: он был, подобно его соратникам Пашкову и Корфу, выслан из России, куда ему также не довелось возвратиться.

Княгиня Наталья  Ливен

Муж княгини Натальи Федоровны Ливен служил обер-церемониймейстером при императорском дворе. Но приближенность к царским особам и высшему свету не радовала ее. Она остро ощущала противоречие между материальным изобилием, в котором протекала ее внешняя жизнь, и состоянием своей духовной неустроенности. В ее душе царил разлад. Однажды, когда она пребывала в Англии, ей прислали  приглашение на молитвенное собрание в дом отставного министра Блеквуда. Там она впервые почувствовала, как Божье Слово вошло к ней в сердце. Впоследствии, благодаря проповедям лорда Редстока, она ощутила в себе способность к всеобъемлющей духовной любви ко всем людям, без исключения, почувствовала готовность помогать нуждающимся и прежде всего обездоленным, бедным, больным и находящимся в заключении.
Великолепный дом-дворец княгини, выполненный в стиле итальянского палаццо (ул. Большая Морская, д. 43), соседствовал рядом с домом ее сестры княгини В. Ф. Гагариной (д. 45). В его малахитовой гостиной проходили молитвенные собрания, проводились занятия воскресной библейской школы, созданной по инициативе княгини. У нее проживали во время своих миссионерских пребываний в Петербурге известные протестантские проповедники, доктор Фридрих Бедекер и Георг Мюллер.
После того, как из России оказались высланы Пашков, Корф и Бобринский, возникла реальная угроза запрета молитвенных собраний. Тем, кто не внял предупреждению, грозила высылка. Однако, несмотря на решительное желание царя Александра III покончить с «пашковцами», Бог спас Н. Ф. Ливен и ее дом от этой участи. Софья Ливен писала: «Приехал к моей матери генерал-адъютант государя с поручением передать ей его волю, чтобы собрания в ее доме прекратились. Моя мать, всегда заботившаяся о спасении душ ближних, начала говорить генералу о его душе и о необходимости примириться с Богом и подарила ему Евангелие. Потом в ответ на его поручение сказала: «Спросите у его императорского величества, кого мне больше слушаться: Бога или государя?» На этот своеобразный и довольно смелый вопрос не последовало никакого ответа. Собрания продолжались у нас, как и прежде. Моей матери позже передали, будто государь сказал: «Она вдова, оставьте ее в покое. Несколько лет  тому назад я слышала из верного источника о плане сослать и мою мать и Елизавету Ивановну Черткову, но, видимо, Александр III, не разделяя взгляды евангельских верующих, как богобоязненный человек, не хотел делать вреда вдовам. Таким образом, в нашем доме собраия продолжались еще много лет» (Ливен С. П. Духовное пробуждение в России. Чикаго, 1986. С. 53).
Историк М. С. Каретникова дополняет этот рассказ дочери княгини Ливен следующим суждением: «Ее мать овдовела только что, а муж ее был близким другом и помощником царя Александра II, так что нынешний царь не решился оскорбить вдову того, кого он сам недавно хоронил… скорбь сердца овдовевшей княгини послужила к радости и ей самой, и многим верующим. Воистину, Бог – судья вдов и отец сирот. Он проявил свою заботу об этих двух беззащитных и слабых вдовах – Ливен и Чертковой» (Каретникова М. С. История петербургской церкви евангельских христиан-баптистов // Альманах по истории русского баптизма. Вып. 2. СПб., Библия для всех, 2001. С. 49 – 50).

Юлия Засецкая и ее споры с Ф. М. Достоевским

Юлия Денисовна Засецкая (1835 – 1882) была дочерью поэта, героя Отечественной войны 1812 г., легендарного гусара-партизана Дениса Давыдова. Пережив духовное возрождение, она много сил отдавала переводам книг протестантских проповедников и благотворительной деятельности. В 1873 г. она основала первый в Петербурге ночлежный дом. После знакомства с Редстоком, она вошла в круг его наиболее ревностных приверженцев.
Жена Ф. М. Достоевского, Анна Григорьевна, свидетельствует в своих воспоминаниях, что Достоевский ценил Засецкую как умную, добрую и милую женщину. Это, однако, не мешало им вести  горячие, хотя и дружеские, споры по поводу ее религиозных убеждений.
В феврале 1874 г. Достоевский провел вечер в доме Засецкой, где Редсток выступал с проповедью. Об этом свидетельствует жена писателя: «Ю. Д. Засецкая  была редстокистка, и Федор Михайлович, по ее приглашению, несколько раз присутствовал при духовных беседах лорда Редстока и других выдающихся проповедников его учения» (Достоевская А. Г. Воспоминания. М., 1987. С. 278).
Здесь необходимо подчеркнуть: Редсток проповедовал не свое учение. У него не было своих, самостоятельных идей. Его беседы и проповеди носили общий евангелизационный характер и были сосредоточены на особой миссии Христа, пролившего Свою святую кровь за человеческие грехи и ставшего для каждого покаявшегося грешника прямым, без посредников, ходатаем перед Богом-Отцом.
Следующее посещение Достоевским проповеди Редстока у Засецкой состоялось в 1876 г. во время второго приезда «лорда-апостола» в Петербург.
Суть тех споров между Достоевским и Засецкой, о которых упоминала жена писателя, передал Н. С. Лесков в своих заметках «О куфельном мужике…», когда их участников уже не было в живых: «Ф. М. Достоевский зашел раз сумерками к недавно умершей в Париже Юлии Денисовне Засецкой, урожденной Давыдовой, дочери известного партизана Дениса Давыдова. Федор Михайлович застал хозяйку за выборками каких-то мест из сочинений Джона Буниана  и начал дружески укорять ее за протестантизм и наставлять в православии. Юлия Денисовна была заведомая протестантка, и одна из всех лиц известного великосветского религиозного кружка не скрывала, что она с православием покончила и присоединилась к лютеранству . Это у нас для русских не дозволено и составляет наказуемое преступление, а потому признание в таком поступке требует известного мужества. Достоевский говорил, что он именно «уважает» в этой даме «ее мужество и ее искренность», но самый факт уклонения от православия в чужую веру его огорчал. Он говорил то, что говорят и многие другие, то есть что православие есть вера самая истинная и самая лучшая и что, не исповедуя православия, «нельзя быть русским». Засецкая, разумеется, держалась совсем других мнений и по характеру своему, поразительно напоминавшему характер отца ее, «пылкого Дениса», была, как нельзя более, русская. В ней были и русские привычки, и русский нрав, и притом в ней жило такое живое сострадание к бедствиям чернорабочего народа, что она готова была помочь каждому и много помогала… Словом, она была добрая и хорошо воспитанная женщина и даже набожная христианка, но только не православная. И переход из православия в протестантизм она сделала, как Достоевский правильно понимал, потому, что была искренна и не могла сносить в себе никакой фальши… Споры у них бывали жаркие и ожесточенные. Достоевский из них ни разу не выходил победителем. В его боевом арсенале немножко  недоставало оружия. Засецкая превосходно знала Библию, и ей были знакомы  многие лучшие библейские исследования английских и немецких теологов. Достоевский же знал Священное Писание далеко не в такой степени, а исследованиями его пренебрегал и в религиозных беседах обнаруживал более страстности, чем сведущности… Тою зимою, о которой я вспоминаю, в Петербург ожидался Редсток, и Ф. М. Достоевский по этому случаю имел большое попечение о душе Засецкой. Он пробовал в это время остановить ее религиозное своенравие и «воцерковить» ее. С этой целью он  налегал на нее гораздо потверже и старался беседовать с нею наедине, чтобы при ней не было ее великосветских друзей, от которых (ему казалось) она имела поддержку в своих антипатиях ко всему русскому. Он заходил к ней ранним вечером, когда еще великосветские люди друг к другу не ездят. Но и тут дело не удавалось: иногда им мешали, да и Засецкая не воцерковлялась и все твердила, что она не понимает, почему русский человек всех лучше, а вера его всех истиннее? Никак не понимала… и Достоевский этого ее недостатка не исправил» (Лесков Н. С. О куфельном мужике и проч.: Заметки по поводу некоторых отзывов о Л. Толстом // Он же. Зеркало жизни. СПб., 1999. С. 570 - 572).
Достоевского не мог не заинтересовать феномен лорда Редстока.  Размышляя над ним, он отмечал удивительный, на его взгляд, парадокс, связанный с противоречием между незначительностью наблюдаемой им причины и масштабностью порождаемых ею следствий. «Мне, - пишет он, - случилось его тогда слышать в одной "зале", на проповеди, и, помню, я не нашел в нем ничего особенного: он говорил ни особенно умно, ни особенно скучно. А между тем он делает чудеса над сердцами людей; к нему льнут; многие поражены: ищут бедных, чтоб поскорей облагодетельствовать их, и почти хотят раздать свое имение… Он производит чрезвычайные обращения и возбуждает в сердцах последователей великодушные чувства. Впрочем, так и должно быть: если он в самом деле искренен и проповедует новую веру, то, конечно, и одержим всем духом и жаром (Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. в 30 т. Т. 22. Л., 1981 . С. 99).
Этот парадокс, перед которым терялся человеческий разум, был связан с тем, что лорд Редсток проповедовал, как уже говорилось выше, не какие-то свои, личные идеи. Его последователи были убеждены, что им двигал Святой Дух, который и производил на людей такое сильное воздействие.
Достоевский, однако, не был склонен, подобно поклонникам Редстока, ограничиваться одними дифирамбами в его адрес. Будучи православным верующим, он с готовностью выпускает несколько критических стрел в адрес заезжего протестанта: «Впрочем, это может быть только у нас в России; за границей же он, кажется, не так заметен. Впрочем, трудно сказать, чтоб вся сила его обаяния заключалась лишь в том, что он лорд и человек независимый и что проповедует он, так сказать, веру "чистую", барскую» (Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. в 30 т. Т. 22. Л., 1981. С. 98).
Другая филиппика Достоевского обращена в адрес как личности Редстока, так и его вероучительной позиции, которая отвергала внешнюю обрядность, храмовый антураж и обязательность присутствия священников: «Я его слышал, он не очень-то красноречив, делает довольно грубые ошибки и довольно плохо знает сердце человеческое (именно в тем веры и добрых дел). Это господин, который объявляет, что несет нам «драгоценную жидкость»; но в то же время настаивает, что ее надо нести без стакана и, уж конечно, желал бы стакан разбить. Формы он отвергает, даже молитвы сам сочиняет» (Ф. М. Достоевский. Полн. собр. соч. в 30 т. Т. 30, ч. II. Л., 1988. С. 23).
В «Дневнике писателя» за 1976 г. Достоевский помещает отдельный очерк под названием «Лорд Редсток». В нем писатель признает явный успех проповедей Редстока и пытается объяснить его причины. Он пишет: «Настоящий успех лорда Редстока зиждется единственно лишь на «обособлении нашем», на оторванности нашей от почвы, от нации. Оказывается, что мы, то есть интеллигентные слои нашего общества, - теперь какой-то уж совсем чужой народик, очень маленький, очень ничтожненький, но имеющий, однако, уже свои привычки и свои предрассудки, которые и принимаются за своеобразность, и вот, оказывается, теперь да же и с желанием своей собственной веры» (Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. в 30 т. Т. 22. Л., 1981 . С. 98).
Данное объяснение нельзя считать удовлетворительным, поскольку в нем указывается только одна, да и то отрицательная причина распространения протестантских идей в православной стране. По мнению Достоевского все дело состоит лишь в том, что интеллигентные слои русского общества слишком уж возжелали иметь какую-то свою, особую, «барскую», «чистую» веру, не такую, как у простого народа. Но этот аргумент не может быть принят всерьез в силу того, что дальнейшие события в Петербурге и России в целом опрокинули и развеяли его полностью. Вслед за аристократами на путь евангелизма вступили многие тысячи простых русских людей – горожан, мастеровых, крестьян.
Однако, Достоевский не ограничивается формулировкой указанной причины. В его записях встречается ссылка на еще одну причину: «И мужики-штундисты и ученицы л<орда> Редстока, в отпадении своем от православия, действовали по совершенно одинаковой причине, то есть вследствие полнейшего невежества в учении об истинах нашей родной православной церкви. «Мрак невежества» с обеих сторон был совершенно один и тот же» (30, II, 22).
Следует признать, что в этом суждении гораздо больше основательности, чем в прежнем. Но и в нем присутствует оценочный дефект, поскольку ответственность за отход от православия полностью возлагается на тех, кто «отпал» от него. И эта же ответственность совершенно снимается с православной Церкви, которой явно не доставало каких-то важных качеств, чтобы удерживать всех чад в своем лоне.
Несмотря на полемические выпады Достоевского в адрес протестантов, следует отдать должное его честному признанию в том, что он допускал присутствие в протестантских идеях важного философского содержания, «чрезвычайно глубоких и сильных мыслей». Писатель не скрывал, что протестантское учение временами поражало его «силой мысли и порыва».
Однако, Достоевский одновременно признавал, что не может похвастать пониманием сути тех идей, которые проповедовал Редсток: «Собственно про учение лорда трудно рассказать, в чем оно состоит» (Там же. Т. 22. С. 98). Здесь дело, очевидно, не в том, что содержание евангелизма Редстока не было понятно писателю. Причина такого признания, в котором гораздо больше эмоционального неприятия, чем рассудочного непонимания, коренится в том, что Достоевский был истинным христианином, знавшим живого Бога. Он верил по-настоящему, и внутри него, в пределах его души и духа шла интенсивная внутренняя работа. Он сумел не просто принять православие, но и заполнить им внутреннее пространство своего «я».  Его собственное, выстраданное понимание православия не было «слабым и ничтожным». Иное дело - те петербургские аристократы, которые до этого жили в состояния полуверы-полуневерия. Общее повышение духовной активности в условиях дореформеной и пореформенной России оказалось в противоречии с пустотой и бесцветностью той духовной атмосферы, в которой жили представители высшего света. Острота мировоззренческих, религиозно-нравственных, социально-философских проблем как бы не касалась многих из них. Большинство существовало в состоянии безразличия к религиозным вопросам. Успевшие внутренне отдалиться от христианства в его православной версии, они вдруг, через проповеди лорда Редстока, увидели его в совершенно ином свете. Благая Весть пронзила остывшие сердца многих. Христос вошел в них неожиданно для них самих. Протестант Редсток совершил то, чего не смогли сделать православные священники. Поэтому великосветские, сознательные и бессознательные, богоискатели с сердечной радостью встали на стезю протестантизма, потому что она привела их к Христу.

Графиня Елена  Шувалова

Во время пребывания в Петербурге лорда Редстока произошло обращение графини Елены Ивановны Шуваловой. Княжна Софья Ливен характеризовала графиню следующим образом: «Это была умная и оригинальная личность. Внешне она не имела вида отдалившегося от мира человека, но внутренне была определенно Христова. Она любила братьев и сестер во Христе и не стыдилась проявлять эту любовь пред людьми мира сего. Наши строгие руководящие братья, однажды найдя нечто предосудительное в поведении сестры, графини Шуваловой, постановили не допустить ее к участию в вечере Господней. Елена Ивановна приняла это запрещение с полным смирением, пришла на собрание и спокойно сидела, когда чашу пронесли мимо нее. После собрания она подошла к братьям и без малейшей обиды сказала им: «Хоть вы меня и не допустили до участвовать с вами в вечере Господней, я все же остаюсь вашей сестрой». По прошествии некоторого времени ее снова приняли.
Впоследствии графиня, пользуясь своими высокими связями, помогала облегчить участь многим преследуемым евангельским христианам, находящимся по судом, в тюрьме или в ссылке. Она просила мужа пригласить к ним в дом кого-либо из нужных высокопоставленных лиц. Во время обеда ей удавалось под тем или иным предлогом подвести разговор к нужной теме и сформулировать свое ходатайство. Как правило, ее прошения увенчивались успехом. Гости так привыкли к ее постоянным просьбам о гонимых христианах, что однажды один из видных сановников спросил с улыбкой: «Ну, что, графиня, сколько хотите от меня сегодня, одного или двух?»
Графиня высоко ценила ту укорененность своей веры в Библии, ту твердость религиозных убеждений, которая опиралась на знание Священного Писания, которые ей дал евангелизм и которая позволяла безошибочно отличать истину. Находясь после революции в эмиграции и проживая в одном из отелей на юге Франции, она испытывала потребность в духовном общении. И вот ей удалось познакомиться с пожилой немкой, по-видимому, католичкой, с которой можно было говорить о Христе. Позднее она так рассказывала об этом: «Но тут-то я особенно поняла ценность того, что нам дал Господь через слугу Своего. Моя добрая, благочестивая немка утешалась несколькими известными ей стихами Священного Писания и несколькими знакомыми церковными гимнами; это было и всё. Она имела веру и, наверное, была угодна Богу, но богатство Слова Божия было для нее закрыто, и с ней нельзя было делиться глубинами его» (Ливен С. П. Духовное пробуждение в России. Воспоминания княжны С. П. Ливен. Чикаго, 1986. С. 25).
Евангелизм обнаруживал свою действенность там, где православная Церковь по каким-то причинам не могла ответить на насущные нужды людей. В этом отношении весьма примечателен случай с мужем Елены Ивановны, графом Петром Андреевичем Шуваловым и его младшим братом Павлом Андреевичем. Петр Шувалов был петербургским обер-полицмейстером, директором департамента общих дел министерства внутренних дел, управляющим III отделением императорской канцелярии, шефом жандармов. Павел Шувалов был генералом от инфантерии, членом Государственного совета, варшавским генерал-губернатором и командующим войсками Варшавского военного округа.
Когда Павел Андреевич овдовел и безутешно страдал, то Петр Андреевич обратился к пастору Петербургской лютеранской церкви Дальтону с просьбой помочь смягчить горе брата. Пастор удивился тому, что православный аристократ не просит об этом православных священников. Шувалов ответил ему: «Господин пастор, наши попы хороши для литургии, но утешить народ они не смогут; для этого нужны евангелисты» (Цит. по: Хейер Э. Религиозный раскол в среде российских аристократов в 1860 – 1900 годы. Редстокизм и пашковщина. М., 2002. С. 50).
Дальтон выполнил эту просьбу. После этого его стали регулярно приглашать в дом графа Павла Шувалова для чтения и толкования Библии. Так образовался библейский кружок из семейства Шуваловых, их родственников, друзей и знакомых, до этого номинально принадлежавших к православной Церкви.

Евангелизм – не модное поветрие, а спасительный шанс, данный России Богом

Те, кто считал, что «редстокизм» - это всего лишь модное поветрие и что с высылкой из России Редстока, а затем и наиболее активных «редстокистов», оно исчезнет и все опять встанет на свои прежние места, ошиблись. Все оказалось гораздо сложнее и значительнее. Это было совсем не поветрие и не причуда великосветской моды. Название этому явлению – евангельское пробуждение. Редсток не был его причиной, а явился всего лишь орудием Бога, Его инструментом. Английскому протестанту довелось сыграть роль пускового механизма. Его проповеди придали новый импульс энергии русского богоискательства. Столичные аристократы, охладевшие к православию и пребывавшие в плену скептических (как Бобринский) или гедонистических (как Пашков) жизненных стереотипов, вероятно, никогда бы не пробудились к истинной духовной жизни, никогда не осознали бы себя в качестве христиан, если бы не Редсток. То, что обращение многих происходило в результате первой же встречи с Редстоком, свидетельствует о дремавшей внутри многих русских сердец неутоленной духовной жажде. Блуждая в стороне от Христа, они под воздействием, казалось бы, незначительного внешнего точка вдруг внезапно начинали чувствовать, как будто некая сила твердо и решительно подхватывала их и безошибочно ставила на торную дорогу, ведущую к свету и истине.
Мог ли, спрашивается, такой человек, познавший радость прозрения, почувствовавший вкус истины, пожелать после отъезда Редстока возвращения в свое прежнее состояние? События показывают, что нет. Поэтому евангельское пробуждение не угасло, а, напротив, стало расширяться и крепнуть. Прозревшие спешили не только поделиться своей радостью с другими, но и указать им открытый путь  спасения. На место англичанина Редстока встали десятки, а затем и сотни русских редстоков, которые распространяли книги Нового Завета, благовествовали родным и знакомым, проповедовали в мастерских, больницах, тюрьмах среди швей, ремесленников, больных, заключенных. Пашков, Корф и многие другие, в чьи сердца проник Бог, приняли от Редстока эстафету христианского благовестия. Позднее, аналогичным образом, уже на место высланного Пашкова встали «пашковцы» - молодые русские протестанты, желавшие лишь одного, чтобы в их отечестве Христос не был предан забвению.
Несмотря на то, что многие из писавших о евангельском пробуждении, употребляют понятия «редстокисты» и «пашковцы» как синонимы, между ними есть существенная разница: «редстокизм» обозначал аристократический этап в евангельском пробуждении, а «пашковщина» - демократический. И второй отличался от первого не только тем, что на его протяжении существенно расширился социальный состав евангельских христиан, но и тем, что отчетливее, чем прежде, обозначилась тенденция отхода от православной Церкви всех тех, кто, заинтересовавшись новым движением,  продолжал поддерживать с нею конфессиональные отношения.
Суть конфессиональной позиции российских евангельских христиан сводилась к следующему. Человек, сознающий свою греховность, не в состоянии справиться с ее тяжким грузом до тех пор, пока будет рассчитывать только на себя и на свои силы. Сознание самодостаточности – страшный враг духовного возрождения и его не сможет победить тот, кто не знает Христа.
Иисус Христос пришел, чтобы спасти погибающих. Через веру в Него перед каждым открывается путь к спасению. Человек оправдывается и спасается только верой. Через нее он обретает убежденность в том, что не погибнет «во тьме внешней».
Петербургские евангельские христиане видели свое земное предназначение в том, чтобы следовать завету Христа и распространять Благую Весть. Они делали все возможное, чтобы Слово Божье побуждало в каждом человеке стремление освободиться от власти грехов. чтобы как можно больше людей самых разных социальных слоев, от титулованных вельмож до бездомных нищих и бесправных арестантов, поняли, что нет иного спасения, кроме как в Иисусе Христе.
Та огромная социальная работа, которую проводили в России последователи Редстока и Пашкова, встала серьезным заслоном на пути набиравшей силу секуляризации.  Казалось бы, сакральные начала покидали сферы общественной, государственно-политической жизни и область их компетенции все более сужалась. Для многих их личная религиозность ограничивалась сферой их сугубо частной жизни. Но петербургские аристократы, ставшие евангельскими христианами, остановили этот процесс. Их религиозность, охватив их личную, частную жизнь, сразу же устремилась в социальные сферы.
Особенность служения последователей Редстока и соратников Пашкова состояла в том, что они направляли все свои духовные силы и материальные возможности в русло практического христианства – повсеместного благовествования, широкой социальной работы и благотворительности. На молитвенных собраниях, проходивших в духе братства и равноправия, социальные вопросы обсуждались с позиций евангельского учения, т. е. в свете категорического неприятия насильственных методов их решения.
Это был путь, альтернативный тому, который предлагали в то же самое время интеллектуалы-атеисты, светские радикалы-социалисты. Весьма примечательно суждение родственника Пашкова, губернатора Петербурга, генерала Ф. Трепова. Убежденный в том, что евангельские христиане предлагают альтернативу тому пути, по которому движутся революционеры-нигилисты, он однажды заметил: «Если Пашков будет иметь успех, мы спасены». Трепов пошел даже на то, чтобы выделять полицейскую охрану для особо крупных собраний евангельских христиан. Но его позиция, к сожалению, не нашла достаточного числа влиятельных сторонников в правительственных кругах. Хотя, справедливости ради, следует заметить, что среди лиц, симпатизировавших евангельскому движению, были видные правительственные чиновники, в том числе и члены Государственного Совета.
Важнейшая из целей евангельского движения заключалась в том, чтобы содействовать духовному преображению России, ее обновлению и преобразованию на основе  евангельских начал. Подобно многим русским, евангельские христиане жаждали социальных и духовных перемен в российской жизни. Но, в отличие от радикалов, они ратовали лишь за те перемены, которые вписывались в нормативные рамки евангельских заповедей. Все прочие изменения, если они выходили за указанные рамки, для них были неприемлемы.
Отношение государственной церкви к евангельским христианам имело вид откровенного негативизма. Это была неприязнь к движению, в котором видели западное ответвление христианства и к которому относились как к одной из разновидностей сектанства.
Однако, то, что внешне выглядело как западничество, на самом деле было обращением к первоначальной чистоте евангельского учения в том виде, в каком оно представлено в Библии. Но этого власти не желали понимать и принимать. Одно из роковых заблуждений, пленниками которого оказались светская и церковная власть в России, состояло в предубеждении, будто широкое распространение Библии и возможности ее свободного толкования ведут к распространению вольномыслия.
Между тем, нонконформизму евангельских христиан не было свойственно стремление к жесткому противопоставлению себя православной Церкви. Но постоянные нападки церковных и светских властей поставили их, помимо их воли и желания, в положение диссидентов, вынужденных отстаивать свои убеждения.
В начале 1890-х гг. положение евангельских христиан в России становило тяжелым и опасным. Лишенные правовой защиты, они жили под постоянной угрозой ареста и суда, грозивших им либо тюрьмой, либо ссылкой. Теперь уже невозможны были открытые молитвенные собрания. Они проводились тайно и немноголюдно. Вот как молодой И. С. Проханов описывал одно из молитвенных собраний евангельских христиан, проходившее в доме графини Шуваловой [Проханов, писавший свои воспоминания спустя тридцать слишним лет, называет ее княгиней. – В. Б.], стоящем в месте пересечения набережных Мойки и Зимней канавки: «Встреча проходила в комнате, занимаемой кучером. Верующие проходили в эту комнату один за одним, стараясь не выдавать свой приход агентам полиции. Княгиня сама действовала с такими же мерами предосторожности. Кучер был одним из проповедников. Обычно он или другие два или три брата произносили короткие проповеди, затем была молитва, иногда преломление хлеба и чтение Библии. Не было пения или было очень тихое и непродолжительное»  (Проханов И. С. В котле России. Автобиография. Чикаго, 1992. С. 65).
И. С. Проханов в своей «Автобиографии» обратил внимание на то обстоятельство, что политическое движение либералов и евангельское движение зародилось в России среди высшей дворянской аристократии. В том и другом случае во главу угла была поставлена такая духовная и социальная ценность, как свобода. Именно она притягивала к себе внимание образованных, мыслящих русских людей. Она выступала в качестве той манящей ценности, о которой мечтали очень многие в России и которая никак не вписывалась в ценностный реестр традиционного византизма.
Те, кто не уверовал в Спасителя и не был в состоянии выстроить личных отношения с живым Богом, довольствовались сугубо секулярными рассуждениями о различных гранях феномена свободы. Им были близки концепции секулярного либерализма. Что же касается российских евангельских христиан, то они не философствовали о свободе. Приняв за аксиому ее христианское понимание, они действительно обрели ее. Призыв Христа познать истину и пребывать в уверенности, что истина сделает человека свободным, стал их жизненным кредо. Веруя и зная, что Истина – это Христос, и что, следуя за Ним, можно обрести свободу, они шли этим путем.
В стране, где рабство именовалось «правом» (крепостным), где миллионы людей были пропитаны рабской психологией, евангельские христиане были одной из тех немногих категорией людей, над которыми не висело это проклятие. Для них свобода была не должным, а сущим, не отдаленным идеалом, а повседневной реальностью их жизни.
Евангельские христиане, как и политические либералы-вольнодумцы, связывали со свободой свои представления о будущем России. Первым эта перспектива представлялась как поступательная динамика духовного реформирования внутреннего мира человека, позволяющая приближаться к идеалу социального христианства  - Божьему порядку. Вторые же делали ставку на внешнее преобразование социальных институтов, а с ними и всего того, что в гигантской политической конструкции государственного целого можно было отнести к «социальной механике».
Истории известны случаи, когда евангельская проповедь спасала целые страны от кровавых революций. Так было в Англии, где в XVIII в. деятельность церквей протестантов-методистов предотвратила страшную социальную бурю. Если бы не проповеди Джона Уэсли, Чарльза Уэсли и Джорджа Уайтфилда, не великое духовное пробуждение сотен тысяч англичан, Англия не миновала бы участи якобинской Франции и не избежала бы террора, подобного робеспьеровскому. Эта страна с развитой промышленностью, с огромной массой нищих и ожесточенных пролетариев пребывала в состоянии пороховой бочки. Но методистское движение, возникшее из маленького кружка оксфордских студентов, стало стремительно разрастаться, привело к возникновению множества новых церквей. Методисты строили молитвенные дома, в которых получили возможность проповедовать не только пасторы, но и простые прихожане. Жизнь верующих обрела необычайно высокий подъем. И все это привело к тому, что дух разрушения, готовый вот-вот вырваться на волю и захлестнуть страну огнем и кровью, начал постепенно угасать и в конце концов сошел на нет. Так евангельская проповедь спасла Англию.
Она же могла спасти и Россию. Евангельское христианство могло стать мощным средством противодействия распространению социализма, нигилизма, терроризма. Но, к сожалению, власти стали воздвигать на пути у него всевозможные препятствия. Нормативные акты царского правительства, касающиеся религиозных диссидентов, носили откровенно репрессивный характер. Так, например, циркуляр министра внутренних дел от 3 сентября 1894 г. объявлял  евангельских христиан и других христианских нонконфомистов лицами, представляющими опасность для государства и потому лишающихся правовой защищенности.
Имперские законы запрещали православным отделяться от православной Церкви и становиться евангельскими христианами. Если же это происходило, то виновным была уготована ссылка. Их дети отнимались у родителей и подлежали отправке в монастырь, на попечение монахов. Евангельские христиане, вместе с баптистами,  методистами обвинялись в религиозном инакомыслии, объявлялись сектантами, лишались основных гражданских прав. Их бракосочетания считались незаконными. Их дети объявлялись незаконнорожденными, не имели необходимых документов, не принимались в школы. Сами они, в случае смерти, не могли быть похоронены на обычных кладбищах, контролируемых православными священниками.

Обратно в раздел история