(Геракл, Эврит, Одиссей и др.), он — лучник, а не копейщик5. Это он, по мифологии,
подал Менелаю повод для обиды, которая и вызвала Троянскую войну. Он и Ахилла
убьет, а когда сам погибнет — только тогда, как предсказал оракул, падет Троя-
Илион и война окончится. По хеттским документам, Александр (в документах
Алаксандус) действительно царствовал в Илионе (Вилусе) в XIII в. до н.э.6, так что
образ этот ко времени Гомера имел за собой давность в пять-шесть веков. Словом, по
смысловому содержанию «сборно-ахейские» песни представляют собой, хоть и очень
неполно, ядро троянского эпоса.
Великий Аякс с башенным щитом микенского облика, всегда пеший, всегда
подвизается в поэме как одиночка-богатырь, а не как вождь отряда. Он явно вошел в
«Илиаду» из более древних сказаний — к гомеровскому времени он и был чем-то
вроде русского былинного богатыря7. В реальной жизни башенный щит исчез после
XIII в.8 В «Илиаде» он встречается иногда и у других героев (Гектора, микенца
Перифета), но Аякс единственный неразрывно с ним связан: он никогда не надевает
панциря (при башенном щите ненужного)9. Башенный щит столь важен для образа
Аякса, что отец героя назван Теламоном (древнее объяснение: от ременной привязи,
на которой носился такой щит), а сын героя назван Эврисаком (букв.: «широким
щитом»).
В «Илиаде» щит лишь описан. Собственного названия такой щит в «Илиаде» не
имеет. В Гомеровском эпосе фигурируют два названия для щита: «сак» (?????) и
«аспида» ('?????). Первое употреблялось для щита, именуемого в археологии
дипилонским — продолговатого, с боковыми вырезками, второе — для небольшого
круглого щита с омфалом10. Щит первого типа к гомеровскому времени уже вышел из
употребления и жил лишь в изобразительном искусстве и фольклоре, а в быту
функционировал только щит второго типа11. Так вот, щит Аякса всегда (а Ахилла
почти всегда) именовался первым термином12, т.е. башенный щит был терми-
нологически заслонен дипилонским — тоже, хотя и менее, архаичным.
Из всех героев «Илиады» Аякс преимущественно называется ????? (большой,
великий) и, что особенно важно, -???????? (исполинский), причем последний эпитет
применен в эолийской форме (в ионийской — ?????). Слово ????? — в греческом
языке в основном характеризует богов и древних исполинов13. Судя по формальным
показаниям, в эпос Аякс вошел все-таки позже Александра: оснащение его имени
постоянными эпитетами в «Илиаде» составляет 31% от общего числа его упо-
минаний14 (впрочем, в другой статье я укажу возможность корректировки этого
показателя в сторону повышения, т.е. удревнения возраста).

Итак, и фигура Аякса, по крайней мере хронологически, может принадлежать к
ядру Троянского эпоса.

Однако это ядро Троянского эпоса весьма далеко от основного сюжета «Илиады»,
связанного с приключениями Ахилла. Более того, «сборно-ахейские» песни названы
мною так потому, что вообще в поэме не образуют единого сюжета. Две из них,
наиболее цельные и схожие по содержанию — III и VII — описывают поединки Париса
с Менелаем и Гектора с Аяксом, совершенно несогласуемые друг с другом,
исключающие друг друга: по условию первого поединка им решался итог войны, и
условие это было нарушено — как же после этого мог состояться второй поединок, да
еще и окончиться рыцарским обменом дарами?!15 Каталог кораблей, составляющий
значительную часть песни II, по доводам многих аналитиков, плохо укладывается во
II песнь, представляет собой вставку в эту песнь и в поэму вообще (или, по крайней
мере, содержит много вставок)16. Предшествующий эпизод — Обманный сон и
Испытание войск (первая половина II песни) — не является логическим продолжением
I песни, непонятен сам по себе (видимо, видоизменен) и не находит продолжения в
дальнейшем17. Включенный в песнь III небольшой Обзор со стены (Тейхоскопия) и
завершающий песнь IV Смотр войск (Эпиполесис) по функции в известной мере
параллельны Каталогу кораблей: все это своего рода каталоги, перечни, пре-
доставляющие автору (или авторам) возможность описать по порядку действующих
лиц18.
Почти обо всех этих эпизодах высказывались подозрения, что они переставлены в
«Илиаду» из более ранней поэмы, описывающей начало Троянской войны: именно в
такой поэме были уместнее каталоги и поединки вождей, решавшие спор; там были
понятнее первое лицезрение ахейских вождей Приамом, перечисление прибывших
кораблей (ведь война шла уже давно на суше) и т.п. В качестве такой более ранней
поэмы назывались пересказанные у Прокла и Аполлодора «Киприи» или их прообраз
(Пра-Киприи).
Но вне зависимости от привязки к началу войны и неуместности этих эпизодов в
«Илиаде» вся группа «сборно-ахейских» песен в основном совпадает с той почти
сплошной частью текста поэмы, которая издавна изымалась аналитиками из
«Илиады» ввиду того, что в ней действие отступает от главной сюжетной линии:
забыто обещание Зевса Фетиде отомстить за обиду Ахилла и послать поражение
ахейцам, забыт и сам Ахилл19. Некоторые аналитики еще в прошлом веке
предполагали, что это куски старого эпоса, включенные в «Илиаду» на каком-то
этапе ее существования20, и А. Фик назвал этот эпос (взяв название из «Одиссеи»)
«Участь Илиона» (????? ?????)21. Теперь эти предположения получили независимое и
достаточно объективное подтверждение.

2. Первый поединок «Илиады». Оба поединка — Париса с Менелаем (III песнь) и
Гектора с Аяксом (VII песнь) — плохо умещаются в «Илиаду», хотя и не совсем
чужды ей; они несогласуемы друг с другом, хотя чем-то связаны, по крайней мере
схожи.

Первый из них возникает в сюжете внезапно и неподготовлено. Дело шло к
развертыванию общего сражения двух армий, и вдруг все оборвано, полная перемена
намерений — поединок! Едва не окончивший войну миром, он мог состояться только
«попущением» богов — как их промах. Ведь прекращение войны сорвало бы план
Зевса, обозначенный в проэмии (I. 5), — облегчить бремя Земли и уменьшить
чересчур разросшееся человечество22. Более того, скорый мир превратил бы в ничто
обещание громовержца Фетиде покарать ахейцев поражением за то, что обидели
Ахилла23. Только что Зевс обманывал Агамемнона несбыточным сном, суля ахейскому
вождю немедленную победу, чтобы втянуть его в опасное для него сражение. И что
же, зря? Трудно поверить, чтобы это очень уж затейливое уклонение в сторону от
сюжета было заранее запланировано певцом.
В последующем тексте «Илиады» певец излагает дело так, будто поединка Париса
с Менелаем в ней не было.
Когда в VI песни Гектор приходит на побывку в Трою, жены и дочери троянцев
уже по дороге жадно расспрашивают его о своих родных и друзьях, но ни они, ни мать
Париса Гекуба совершенно не интересуются итогами поединка Париса с Менелаем, а
ведь что там произошло, им неизвестно. Когда далее Гектор является к Парису и
застает его за чисткой оружия, он также не спрашивает брата о том, как тот после
поединка попал домой24 Он ни словом не упрекает брата за бегство с поля боя, а это
было бы так уместно в речи, полной попреков!
На этом свидании Парис сообщает Гектору, что еще до его упреков решил идти на
поле брани, оставив свой гнев на троянцев, потому что его убедили ласковые слова
жены. Странно. Гневаться на троянцев ему еще не за что: выдать Елену они еще не
предлагали — это будет только в VII песни25, в Тейхомахии, правда, старцы мечтали
об удалении Елены в Элладу, но тогда это было согласно с предложением самого
Париса — выдать Елену, если проиграет поединок. Ласковых слов Елены тоже не
было: Елена встретила Париса, бежавшего с поединка, попреками и проклятиями: «О
лучше б, несчастный, навеки погиб...» (III. 428). И не рекомендовала выступать
против Менелая: «Не советую: лучше мирно покойся... страшись, да его копием
укрощен ты не будешь!» (III. 433—436). Где же тут поощрение к бою?26
Так что, видимо, поединка Париса с Менелаем первоначально в «Илиаде»
действительно не было.
Некоторые конкретные особенности этого поединка говорят не только о том, что
он был чужд «Илиаде», но и что был включен в нее со стороны, в готовом или почти
готовом виде. Любопытно, как в этой сцене задействован Приам. Перед началом
поединка Приам далеко, в Трое. Расстановка участников происходит без него. Клятвы
могли бы состояться тоже без него: ведь идея поединка принадлежит его сыновьям, а
из них Гектор пользуется общим уважением, и нет никаких оснований считать его
вероломным. Но Агамемнон требует, чтобы скрепляющее клятву жертвоприношение
совершил вместо сыновей сам Приам (105), так как сыновьям его ахейский вождь не
доверяет. Приам приезжает на колеснице. Для заклания требуются три агнца: бе-
лый — Солнцу, черный — Земле и третий, цвет которого не указан, — Зевсу
(103—104). Гектор велит принести троянских агнцев, одного агнца доставляют и
ахейцы.

Но когда пришла пора совершить жертвоприношение, агнцев окажется только
два — куда же подевался третий? Обоих оставшихся в наличии зарезал сам
Агамемнон (292—293) — зачем же вызывали Приама? Шерсть, срезанная с голов
агнцев, разделена «меж избранных троян и ахеян» (297) — Приам среди них не
отмечен. В речи, с которой Приам после обряда обратился к народам (304—309), нет

ни слона клятвы — он лишь сообщил, что удаляется, чтобы не видеть поединка, так
как ему тягостно это зрелище. Почему-то и забитых агнцев увез с собой.
Чрезвычайно несуразный рассказ!
Еще К. Лахман высказал соображение, что Приам здесь первоначально не
участвовал27. Но Лахман не сумел объяснить путаницу с количеством агнцев, и
правильная догадка не произвела должного впечатления. Именно в количестве агнцев
кроется ключ к разгадке. Если предположить отсутствие Приама, то все очень
хорошо объясняется — и количество овец также.
Приама не было при поединке изначально, поэтому, чтобы певцу не переделывать
описание поединка (лишняя работа), Приам должен был уехать до начала поединка.
Не было Приама прежде и при клятвах — поэтому он и не приносит клятвы и не
совершает обрядов. Отсюда же и несогласование в числах агнцев. Агамемнон заклал
двоих — очевидно, белого (Солнцу) и черного (Земле). А третий, так сказать,
бесцветный, появился в тексте о приглашении Приама только для того, чтобы и
Приаму было кого принести в жертву, коль скоро уж его пригласили. Первых двух
агнцев доставили по велению Гектора троянцы — видимо, потому что предложение
исходило от них, им надлежало приносить клятву, им и заботиться о ее материальном
обеспечении. А вот третьего велел принести Агамемнон: коль скоро он выдвинул
идею пригласить Приама, он и позаботился о третьем агнце.
Но как часто бывает при вставках, усовершенствование прежнего текста не довели
до конца — сцену с закланием агнцев Приамом упустили ввести. Он так и уехал,
ничего не свершив. Дж. Кёрк в своих «Комментариях» заметил, что скелеты жертв
были у греков священными и обычно выбрасывались в море. Зачем же Приам увез
трупы агнцев в город? Чтобы съесть? Невозможно. Похоронить? Но почему в городе?
Комментатор оставил это без ответа28. Я думаю, что певец заставил Приама увезти
трупы агнцев просто затем, чтобы хоть как-то оправдать его приезд на обряд
жертвоприношения. -
Для чего к эпизоду поединка был притянут Приам? Тут возможно двоякое
объяснение. Либо певцы пытались теснее соединить таким способом поединок с
поэмой, сгладить шов между ними, либо с помощью Приама хотели гладко ввести в
ее текст Тейхоскопию (Обзор со стены), нужную для представления героев в этом
близком к началу поэмы месте и для напоминания перед поединком о Елене, за
которую воюют его участники. Если верна первая альтернатива, то ясно, что Приам
введен в песнь о поединке раньше включения поединка в поэму. Если верна вторая,
то возможно и более раннее присоединение Приама: ведь и поединок и Тейхоскопия,
похоже, взяты из начала всей эпопеи, из песен о начале войны.

Однако присмотримся к Тейхоскопии, к череде ахейских героев в ней. В этой
череде есть все те воины-вожди (и только те!), которые выступают в первой песни
«Илиады» — в ссоре вождей. И они перечислены Еленой в том же порядке, какой они
занимали в первой песни, если судить по их сравнительной важности в ее сюжете или,
если выразить это формально, по частоте их упоминания там. В I песни Агамемнон —
30 раз, Одиссей — 5, Аякс — 2, Идоменей — 1. Неоднократно упоминаются еще
Ахилл, Нестор и Патрокл, но первый устранился от боев и не присутствует на поле
брани (т.е. троянцы его и не могут увидеть), второй стар и нечасто появляется на
этом поле, а третий — вообще не царь, не самостоятельная фигура. Сопоставим с
этим перечень Елены в Тейхоскопии: Агамемнон, Одиссей, Аякс, Идоменей. Полное
тождество двух списков, точно совпадает и последовательность героев. Вывод:
Тейхоскопия сформирована или очень сильно подработана с ориентировкой на I песнь
«Илиады». Следовательно, и образ Приама в ней оформлен как образ (получил свои
речи, а с ними и характеристики) после включения в «Илиаду». Соответственно — и
роль Приама в эпизоде клятв. Итак, в любом случае Приам в этом эпизоде
присоединен к поединку после появления того в «Илиаде».

Теперь обратимся к окончанию поединка. Как перед поединком шов от соединения
его с контекстом закрывает собой Приам, так после поединка в текст вводится
Афродита — видимо, с аналогичной функцией: закрыть шов с противоположного края.
Она спасает Париса от поражения и возвращает действие к исходной ситуации. Это
прием, обычный для адаптации вставок к тексту.
Но введение богини тоже сделано не очень ловко. Менелай, избивая Париса, уже
лишился всего своего оружия: копье застряло в щите и броне Париса, а меч, угодив на
бляху шлема, разломился на три-четыре куска. Менелай сетует на Зевса: «Не могу
поразить я!» (355—368). Тут происходит нечто неожиданное и несуразное для схватки
в «Илиаде» (больше такого нет ни в одной из многочисленных схваток): ухватив
Париса голыми руками за шлем, Менелай повлек противника к ахейцам, а Парис, у
которого в руках остался меч, ничего не предпринимает, чтобы освободиться от
безоружного врага. Вмешивается Афродита — магической силой разрывает
подбородочный ремень у шлема, шлем остается в руке Менелая, который его
отбрасывает. После чего Менелай замахивается невесть откуда взявшимся у него
новым копьем, но Париса, покрыв его темным облаком, похищает с поля боя
Афродита.
Еще А. Бишоф заметил, что здесь средства окончания поединка нагромождены
одно на другое. Налицо излишество, столкновение средств с одинаковой функцией
Коль скоро Менелай уже безоружен и покарать Париса ему не удалось, то к чему
выход Афродиты на сцену? Парис и так может по меньшей мере спокойно уйти с поля
боя. Если же его должна спасти Афродита, то к чему было певцам лишать Менелая
оружия, передавать его крик отчаяния, уменьшать спасительную роль богини?29
Конечно, это не единый текст. Как оканчивался поединок в оригинальном тексте, мы
не знаем. Но в «Илиаде» бегство вооруженного Париса с поля боя от безоружного
Менелая невозможно, каким бы трусом Парис ни был (а он не такой уж и трус).
Значит, певцам оставалось придать Менелаю силу и удачу, вложить ему в руку снова
оружие, а Париса снасти чудесным образом — вмешательством богини.
Искусственное внедрение поединка в текст «Илиады» видно и по вооружению
Париса. Перед вызовом Менелая на битву Парис уже вооружен: «С кожею парда на
раме, с луком кривым за плечами и с мечом при бедре; а в руках два копья (!)
медножальных» (17—18). Менелай тоже: «Быстро Атрид с колесницы с оружием
прянул на землю» (29). Однако после клятв оба вооружаются вторично, хотя не было
сказано, что они складывали с себя оружие. Теперь Парис одолжил доспех у своего
брата Ликаона (видимо, своего доспеха он как лучник не имел30). Надел шлем,
наложил на ноги поножи, опоясался мечом, захватил щит и взял в руку тяжкое копье
(теперь уж одно!). Так вооружался и Менелай (328—329): для поединка требовалось
равное вооружение.
В поединке они выпустили по копью каждый, а затем Менелай изломал свой меч о
шлем Париса. И тогда он сорвал с Париса шлем и замахнулся копьем — тут
оказывается, что у Менелая было второе копье. Откуда? По условиям поединка
взяться ему неоткуда.
Объяснить эти смены оружия можно только столкновением текста и контекста.
Готовый поединок, включенный извне в поэму, начинался, естественно, с вооружения
героев и обрывался на неудаче Менелая, потерявшего свое оружие, но так и не
добившегося победы. В «Илиаде» же поединку предшествовало предварительное
столкновение героев, завершившееся вызовом. Герои этой ситуации были уже
вооруженными! Так получилось двойное вооружение героев.

Особенно интересен характер вооружения на разных этапах. В самом поединке (и,
следовательно, в той песни, откуда он взят в «Илиаду») изображен комплекс тяжелого
вооружения — это ранний комплекс («комплекс А», по К. Хекману), впоследствии
восстановленный гоплитами. А в том обрамлении, которым поединок был включен,

поняты как фольклорные стереотипы. Среди них не только отдельные формулы, но и
целые сцены, для описания которых накапливались в фольклоре типичные ходы
композиции, сюжетные мотивы и нормы, целые наборы формул. Анализ таких сцен
дали Г. Йордан, В. Аренд, Б. Феник, М. Эдвардс и др. Специфические же повторы
связывают между собой только отдельные места эпоса, резко выпадающие из
общеупотребительного материала и потому говорящие о творческих результатах
отдельного певца (такие ведь отнюдь не исключаются в фольклоре) и о деятельности
его подражателей. Дюбан показывает, что к таким нетипичным, нетрадиционным
боевым сценам относятся «великие поединки» III, VII и XXII песней39, а из них две
первых особенно близки между собой. Таким образом, стремление Генце установить в
них, откуда куда шло заимствование, правомерно.
К повторам первого вида Генце отнес сходства в пассажах, описывающих
вызов, молитву, боевые операции (III. 20 = VII. 40; III. 318—319 = VII. 177—178;
III. 355 = VII. 244; 348 = VII. 259; III. 356—360 = VII. 250—254). Можно было бы доба-
вить сюда авторские представления речей и молитвенные обращения (III. 95—96 =
= VII. 398—399 ~ X. 218—219; III. 276 = 320 = VII. 202 = XXIV. 308). Все эти
повторы могут быть и заимствованиями, но гарантий этого нет. А вот повторы
второго типа специфичны для этих двух песен (III. 68 = VII. 49; III. 76—78 =
= VII. 54—56; III, 85—86 = VII. 66—67; III. 316 = VII. 176; III. 318—319 = VII,
177—178; III. 324—325 = VII. 191—192). Специфичность этих сходств подчеркивается
сходством композиции: в обеих песнях приглашение к перемирию ради поединка,
подготовка и проведение его — все это передается схожими стихами. А между
бросанием жребия в шлем и потряхиванием шлема при жеребьевке в обоих случаях
помещены молитвы героев.
Определяя направление заимствований, Генце следует своим предшественникам.
Как уже сказано, это были Кайзер и Кёхли, но наиболее весомые наблюдения были
сформулированы Т. Бергом и особенно В. Кристом. После их работ многие аналитики
признали, что песнь III послужила образцом для создания песни VII.
Крист заметил, что в ряде повторов (Генце позже отнесет их к специфическим) в III
песни дано полное, живое и логичное изображение, а в VII то же повторено неловко и
неестественно.

В III песни перед началом поединка общее сражение еще не вспыхнуло, тем не
менее Агамемнон должен был удерживать ахейских воинов от нападения на Гектора,
вышедшего из рядов для объявления о вызове и предложениях Париса. А в VII песни
в самый разгар сражения Гектор не задумался остановить и усадить своих воинов,
Агамемнон же запросто «удержал меднобронных данаев». Далее, в III песни все
уселись не сразу после выхода Гектора (77), а лишь после целого ряда событий — его
объявления, ответа ахейцев, принесения клятв, совершения обрядов и жеребьевки —
только тогда они уселись (326), и это выглядит реалистично. В VII же песни стоило
Гектору выйти на середину и «спнуть фаланги троянские» (55—56), как все тотчас
уселись (56—57). Тут певец не воображал и не изображал, а просто сухо отметил
событие, скользнув по деталям и не задаваясь правдоподобием. Детали взяты из
подробного описания, но выбор и последовательность их не продуманы40. В III песни
Гектор просит внимания у троянцев и ахейцев и затем предлагает им согласиться на
поединок. В VII песни он просит внимания опять же у троянцев и ахейцев, но
согласиться уговаривает уже только ахейцев. Зачем же было обращаться к тем и
другим? Незачем. Просто обращение «Трои сыны и ахеяне храбрые» было взято из
песни III, где оно уместно, и поставлено в VII песни в контекст, которому оно не
соответствует. Наконец, в III песни Гектор высказывает свое восхищение (76) смелым
решением Париса вызвать Менелая на поединок. В песни VII Гелен, услышав волю
богов, посоветовал Гектору предложить поединок ахейцам, и Гектор снова восхитился

услышанной речью, хотя восхищаться тут, собственно, нечем: Гелен никакого смелого
поступка не совершил, только передал волю богов.
Бете учитывает эти аргументы, но полагает, что заимствование могло иметь место
внутри творчества одного и того же автора: спев одну песнь, он затем использовал
найденные для нее выражения во второй аналогичной песни, хоть они и меньше к ней
подходили41. Однако такому предположению противоречит смысловая несовмести-
мость обеих песен, обоих поединков: поединка на условиях выдачи Елены и второ-
го — без всяких условий при невыполненных условиях первого. Конечно, в конце
концов оба поединка все же оказались в одной поэме, и в VII песни есть невнятное
полуизвинение Гектора: «наших клятв высокоцарящий Кронион не дал нам исполнить»
(69) — единственное упоминание о первом поединке, попытка примирить несовмести-
мое. Но если составитель мог свести в одной поэме обе песни и даже как-то по-
пытаться подладить вторую к наличию первой, то совершенно немыслимо предста-
вить себе, чтобы один и тот же творец создал вторую песнь как продолжение
первой, сочинял второй поединок, зная, держа в памяти, что первый поединок шел за
Елену и что Елена выдана не была.
Откуда же взялась идея второго поединка? Чем определен выбор противника
Гектору — почему им оказался Аякс, а не Диомед или, скажем, Агамемнон?
Противник Парису был предопределен сюжетом — это его соперник в борьбе за
Елену Менелай. Но аналогичным соперником Гектору был бы скорее Агамемнон —
как и Гектор, брат участника первого поединка и командующий войском. Вместо
этого — Аякс.
Чтобы разобраться в этих вопросах и понять VII песнь, нужно сначала рассмотреть
предшествующую.
4. Преждевременное прощание? В аналитической литературе давно уже
высказывались подозрения, что песнь VI сформирована из двух разнородных частей:
одна — Шествие троянок, другая — Свидание Гектора с женой и братом (т.е.
включая Прощание с Андромахой)42. Это разделение полностью подтверждается
проделанным мною анализом: по одним формальным параметрам, эта песнь
принадлежит к «данайской» группе, а по другим — к «сборно-ахейской», причем эти
проявления поляризуются в двух названных частях песни: «данайские» признаки — в
Шествии троянок, «ахейские» — в Свидании43. В Шествии троянок главным героем
ахейцев называется Диомед, что и вообще характерно для «данайских» песен, в
Свидании же у ахейцев на первом месте Аякс. Для «сборно-ахейских» песен
характерна высокая насыщенность текста постоянными эпитетами при слове «ахей-
цы», для «данайских» — слабая. Песнь VI имеет при слове «ахейцы» всего дважды
постоянные эпитеты, но примечательно, что оба они — во второй части песни, в
Свидании (VI, 454 и 527).
Свидание Гектора с женой и братом принадлежит к «сборно-ахейской» группе.
Сходства с другими «сборно-ахейскими» песнями есть. Перечень героев, названных
Андромахой, близок к составу участников собрания в Испытании войск (II, 405—409),
перечням вождей в Обходе войск (IV, 220—421) и ахейских добровольцев Поединка с
Гектором (VII, 161—169). Правда, он близок и к списку героев, с которого начинается
аристия Тевкра, брата Аякса, в VIII песни, а это песнь «данайская», но аристия
Тевкра выделяется из текста VIII песни и, возможно, является там вставкой. В
частности, ахейские герои, упоминаемые там в списке, только названы, но не
действуют44.

Почти все аналитики единодушно отмечают, что Свидание Гектора с родными
(включая Прощание с Андромахой) не согласуется с предшествующими песнями
(особенно с III) и еще более противоречит последующим (особенно VII).

С предшествующими она не вяжется в обрисовке Париса: он тут не изнеженный
баловень и не трус, а герой, от которого зависит спасение троянцев на поле боя, но
который подобно Ахиллу воздерживается от битвы — то ли из-за гнева на троянцев,
готовых выдать Елену, то ли из-за грустной обиды на них (VI. 335—336). Елена не
стыдит его, как в III песни, а ласково ободряет. Это вполне соответствует древнему
образу того Александра, который совершил два славных подвига: увел самую
красивую женщину в мире (по представлениям раннего эпоса, на это способен только
великий герой) и, выступив мстителем за брата, убил Ахилла45.
В последующем развитии событий плохо реализуются роковые предчувствия
Андромахи и Гектора. «Буду вдовой я, несчастная!» — ужасается она (VI. 409). «Но
да погибну и буду засыпан я перстью земною прежде, чем плен твой увижу..., —
отвечает он. — Но судьбы, как я мню, не избег ни один земнородный» (VI. 464—465).
По художественной логике, эти предчувствия требуют близкой смерти Гектора, и уж
во всяком случае свидание должно быть последним. «Ими заживо Гектор был в своем
доме оплакан. Нет, они помышляли, ему из погибельной брани в дом не прийти, не
избегнуть от рук и свирепства ахеян» (VI. 500—502). Простившийся с женой и сыном,
предчувствующий смерть и заживо оплаканный, Гектор не должен вернуться с поля
боя. Весь трагизм этой сцены теряется от благополучного возвращения Гектора
домой в VII песни (307—310). Шиллер чувствовал это противоречие и в стихотворении
«Прощание Гектора» сделал свидание предсмертным.
Многие критики искали способ сблизить Прощание (песнь VI) с Гибелью Гектора
(песнь XXII). Они удаляли значительную часть поэмы между этими пунктами46, или
перемещали Прощание поближе к Гибели Гектора47, или переносили Гибель Гектора
ближе к Прощанию, предполагая, что она выпала, когда устроенная так песнь была
использована как источник «Илиады», а в песни XXII гибель Гектора описана заново,
по другому источнику48. Некоторые неоаналитики считают, что настроение последне-
го свидания проникло в VII песнь «Илиады» из образца, поскольку Прощание Гектора
с Андромахой копирует-де сцену прощания Мелеагра с Клеопатрой в реконструи-
руемой Мелеагриде (правда, от этой сцены нет никаких следов нигде, но раз Мелеагр
расставался с Клеопатрой, то должна же была существовать и сцена прощания...)49.
5. Гектор и Аякс. Но оставим Прощание и присмотримся к ближайшей следующей
песни — к VII, к Поединку Гектора с Аяксом, окончившемуся столь благополучно.
Песнь состоит из десяти частей: 1) вступление троянских героев в бой; 2) мотивировка
единоборства — совещание Афины с Аполлоном; 3) дублировка решения богов
советом Гелена Гектору; 4) вызов Гектора и отклик только Менелая, а затем
устыженных Нестором девяти ахейцев, из которых Аяксу выпал жребий; 5) еди-
ноборство Гектора с Аяксом, неудачное для Гектора; 6) спасение Гектора Аполлоном
и мирное разрешение поединка, обмен дарами; 7) совет Нестора ахейцам похоронить
мертвых и построить укрепления; 8) совет Антенора троянцам выдать Елену
Менелаю и отказ Париса; 9) заключение перемирия и погребение мертвых; 10) возве-
дение стены.

В классических комментариях Генце — Амайза эти подразделения сгруппированы

по смысловым связям в три раздела50, но для «анатомических» целей, предпо-
лагающих возможность разнородного состава песни, полезнее воздержаться от
фиксации таких связей, которые могут быть вторичными по происхождению,
наложенными уже после вхождения частей в поэму.
Первая из указанных частей представляет собой попросту продолжение песни VI и
по сути могла бы относиться к ней51. Это несомненно для стихов 1—7, стихи же 8—16
могут относиться уже к следующей части, ибо в них упоминается царь Арейфой,
присутствующий в речи Нестора в части четвертой (VII. 137—146). Последние четыре
части (7-—10), начиная со стиха 310 или 31252 (а речь может идти и о счете со
стиха 323), аналитики рассматривали как особый раздел, не связанный с поединком, и
нас этот раздел здесь не будет занимать.
В отношении оставшихся четырех частей (2—6), центральных, критика отмечала,
что в них все обрамление единоборства поражает искусственностью53.
Боги появляются у Гомера всякий раз, как нужно мотивировать неожиданный и
странный поворот событий, но спешное прибытие Афины на помощь ахейцам
особенно странно: они в данный момент не терпели поражения — подвиги троянских
героев, перечисленных в ст. 8—16, слишком незначительны, чтобы ахейцам
потребовалась помощь богов. Аполлон в заботе о троянцах стремится обеспечить им
передышку, тогда как объективно в этом нет нужды: Парис и Гектор только вышли в
бой и начали поражать ахейцев, так что не поединок нужен ради передышки, а
перемирие ради поединка54. Согласие между Афиной и Аполлоном еще более странно:
они ведь поддерживали враждующие стороны. Гелен подслушал совещание богов и
сообщил намерение богов Гектору, хотя не имел на то прямого поручения или хотя бы
позволения богов. Причем он услышал, по замечанию Виламовица55, даже то, чего
боги не говорили, а именно — что Гектору не судьба умереть в этом бою («Слышал я
голос такой небожителей» — VI. 52—53). По-видимому, сначала рассказ о поединке
начинался советом Гелена, а совещание богов (тех самых, которые участвовали в
песня V) добавлено позже, для лучшей связи с предшествующим повествованием56.
Наконец, странно, что к поединку герои приступают без торжественных клятв,
скрепленных жертвоприношениями, а ведь перед тем, в тот же день, для поединка
Париса с Менелаем такие формальности были исполнены.
Не менее странно и завершение поединка. Бой превращен в рыцарский турнир57.
Его прекращают вестники, мотивируя это наступлением ночи и тем, что оба бойца
достаточно показали свою храбрость (как будто сражение велось ради этого!) и
равную угодность Зевсу (что неверно: преимущество явно оказалось на стороне
Аякса). Происходит даже обмен подарками. «Но разлучились они, примиренные
дружбой взаимной» (VII. 302). Все это не соответствует ситуации, противоречит всему
содержанию поэмы и никогда более не упоминается и не реализуется в «Илиаде».
Еще Г. Финслер заметил, что такой обмен был бы хорошим завершением для
отдельной песни, но непонятен в поэме, где оба героя продолжают встречаться в боях
друг с другом58.
50 Hentze С. Anhang zu Homers Ilias / Hrsg. von K.F. Ameis. Ht III. 2. Aufl. Lpz, 1887. S. 4—5.
51  Kochly H. De Iliadis carmina dissertatio V. Lipsiae, 1858. P. 5—7; Genz H. Zur Ilias. Sorau, 1870. P. 26—28;
Christ W. Homeri Iliadis carmina sejuncta discreta emendata. Lipsiae, 1884. I. Prolegomena. P. 11, 38—39, 54—55.
52  Hermann G. Praefatio ad: Homerus. Hymni et epigrammata. Lpz, 1806. P. VII—VIII; Lachmann K. Die
Betrachtungen uber Homers Ilias. 3. Aufl. В., 1874. (1. Aufl. — 1847). S. 23; Friedlander. Op. cit. S. 31. Anm. 2;
Naber. Op. cit. P. 154; Brandt K. Zur Geschichte und Composition der Ilias // Neue Jahrbucher fur klassischen
Philologie. Bd 137. 1888. S. 82.
53Hentze. Op. cit. S. 12—13, 19.
54 Cauer P. Grundfragen der Homerkritik. 3. Aufl. Lpz, 1921. S. 286.
55 Wilamowitz. Op. cit S. 314.
56 Holm A. Ad Caroli Lachmanni exemplar de aliquot Iliadis carminum compositione quaeritur. Lubeck, 1853.
P. 6—9.
57 Wilamowitz. Op. cit. S. 314.
58 Finsler G. Homer. I. Der Dichter und seine Welt. 3. Aufl. Bd II. Lpz—В., 1924, S. 68, 72; также Muhll
P. von der. Kritisches Hypomnema zur Ilias. Basel. 1953. S. 131.

Некоторое соответствие этот обмен дарами находит лишь вне «Илиады», в другой
поэме Троянского цикла. По версии, переданной Софоклом (Aias. 658 sqq., 815 sqq.) и
восходящей, вероятно, к «Малой Илиаде», Аякс проклинает меч, подаренный ему
Гектором: этот меч принес ему одни несчастья, и этим мечом Аякс закололся.
Поскольку никаких художественных функций обмен дарами в VII песни «Илиады» не
несет и явно противоречит всему содержанию поэмы, весь этот обмен, вероятно, и
был введен в поэму именно затем, чтобы реализоваться в «Малой Илиаде», введен с
дальним прицелом — с расчетом на гибельную роль в судьбе Аякса.
У Софокла (Aias, 665) и Гектор пострадал, хоть и посмертно, от дара Аякса: его
труп был привязан к колеснице Ахилла подаренным поясом. Однако в XXII песни
«Илиады» эта деталь отсутствует. Поэтому У. Лиф считает, что оба дара — и меч, и
пояс — приобрели роковое значение лишь в поздних легендах59. Однако К. Фриис
Йохансен распознал в изображении на геометрической ойнохойе середины VIII в. из
Афин обмен дарами между Аяксом и Гектором, очень детально представленный60.
Поскольку сложение «Илиады» сейчас относят ко времени не ранее второй половины
VIII в.61, а к тому же Аттику отделяет большое расстояние от малоазийского очага
Троянского эпоса, Йохансен считает, что изображение иллюстрирует не «Илиаду», а
более раннюю отдельную песнь типа киклической, использованную как источник
«Илиадой». Это означало бы, что симметрию в разработку даров ввел Софокл, а в
киклических поэмах роковым был только меч (возможно, однако, что Гомер, как
известно, чуждый мистике, опустил мистическую роль даров).
Киклические поэмы (или их прообразы), как показали В. Кульман и другие
неоаналитики, вообще древнее «Илиады»62, и эпизод с обменом дарами вписывается в
эту более древнюю сюжетную линию. Таким образом, из-под VII песни «Илиады»
выступает более древняя песнь, весьма самостоятельная, но составляющая звено в
Троянском цикле. В самом деле, она явно введена в созданную отдельно «Илиаду» и
чужда ей: позже оба героя не раз встречаются врагами, сражаются друг с другом и ни
разу не вспоминают о поединке. Более того, в последующем Аякс даже выражает (в
XIII. 79—80) пожелание когда-нибудь сразиться с Гектором один на один! Как будто
этого не было63!
Вот на какие мысли наводит место песни в контексте поэмы и характер обрамления
поединка.
Но внутри этого обрамления рассказ о самом поединке выдержан вполне в духе
типичных боевых сцен эпоса — вплоть до момента кульминации. А тут происходит
опять нечто странное: Аякс поднял огромнейший «жерновный камень», швырнул им в
Гектора, проломил щит насквозь и «ранил колена врагу (????? ?? ?? ???? ??????');
на хребет опрокинулся Гектор, сверху натиснут щитом; но внезапно воздвиг Приамида
Феб, и тогда рукопашно мечами они б изрубились», и тут появились вестники и
прекратили бой. Внезапное исцеление героя богом есть чудо, да еще очень бегло
здесь описанное, а чудо способно отменить любые предшествующие события. И если
в исходном варианте рассказа события развивались в неугодном поэту направлении, то
божественное чудо есть простейший способ изменить ход событий.

Какое же событие, подлежавшее отмене, следует предположить в исходном
варианте рассказа? Здесь внимание привлекает несоответствие места нанесения раны
обстоятельствам ранения. Щит укрывает тело, поэтому, проломив его, Аякс должен
был нанести рану в корпус, а не в колени, тем более что, упавши, Гектор был накрыт