Туманс Х. Будут ли у нас свои "Анналы"?

Мнемон
Исследования и публикации по истории античного мира.
Под редакцией професора Э.Д. Фролова. Санкт-Петербург, 2002. ISBN 5-288-03007-3

Побудительным мотивом к написанию данной статьи явилась последняя книга Ю. В. Андреева "Цена свободы и гармонии"1, а также написанная Ф. Х. Кессиди рецензия на нее2. Обе работы наводят на серьезные размышления, притом не только о характере и природе уже как будто приевшегося "греческого чуда", но и о способе историописания вообще. Несмотря на то, что книга Ю. В. Андреева имеет популярный характер, в ней содержится множество интересных научных мыслей и выводов автора, которые очевидно и дали возможность рецензенту возвести эту работу в ранг "новой концепции истории". Размышляя над этим невольно возникают вопросы: действительно ли эту работу можно считать "новой концепции истории" и можно ли вообще говорить о "новой концепции истории" в современном антиковедении?

Что касается книги Ю. В. Андреева, то ей действительно нельзя отказать в новизне - в ней автор попытался дать нетрадиционное для нашей историографии объяснение "греческого чуда", отказавшись от привычных социально-экономических установок. Вместо этого он перенес внимание на человеческий фактор и предложил свое объяснение древнегреческого феномена с позиций

288

этнопсихологии. Оставляя пока в стороне вопрос о том, насколько содержание данной книги отвечает сделанной заявке, сначала хотелось бы обратиться к самой постановке вопроса, т.к. за ней, на наш взгляд, скрывается проблема поисков новых путей объяснения и интерпретации античного материала. Очевидно, необходимость таких поисков уже давно назрела, о чем как раз и свидетельствует данная работа Ю. В. Андреева. В некотором смысле она является ответом автора на фундаментальный труд другого признанного корифея российской науки - А. И. Зайцева, в котором поражающий воображение взлет греческой культуры объяснялся прежде всего социально-экономическими факторами, главным из которых автор считал распространение железа и связанные с этим изменения в хозяйственной и общественной жизни греков в первой половине первого тысячелетия до н.э.3 Ю. В. Андреев напрямую оспорил этот взгляд4 и противопоставил ему свою версию, которая

289

производит "греческое чудо" от двух основных факторов: среды обитания древних греков и особенностей их национального менталитета5. Тем самым он, как заметил рецензент, оказался на грани впасть в "идеологический грех", рискнув хотя бы косвенно и осторожно заговорить о различной степени одаренности народов6 . Как бы то ни было, но книга Ю. В. Андреева явилась первой попыткой в современном антиковедении рассмотреть ключевые вопросы не с позиций обычного социально-экономического детерменизма и позитивизма, а через проникновение в ментальную сферу изучаемой культуры. Вот это обстоятельство, на наш взгляд, заслуживает пристального внимания и обсуждения.

В наше время в науке стало уже практически невозможно занять какую либо принципиальную позицию по любому вопросу без того, чтобы не иметь предшественников или близких параллелей среди бесконечного множества научных идей. Так и тезис Ю. В. Андреева о сверходаренности древних греков имеет уже солидную библиографичекую традицию7. Однако, автор не просто по-своему использовал старое положение, преподнеся его нашему времени во вполне приемлемом виде, но предпринял попытку объяснить все многообразие греческой культуры во всех ее проявлениях через особенности национального характера древних греков. В этом смысле ему трудно подыскать предшествинников в антиковедении. В методологическом отношении наиболее близкой к нему оказывается знаменитая школа "Анналов", которая впервые объектом исторического изучения сделала формы мыследеятельности людей изучаемой эпохи. Однако, как известно, школа "Анналов" в своей сути по-прежнему остается за пределами антиковедения и почти всецело принадлежит медиевистике. Несмотря

290

на отдельные попытки некоторых французских ученых применить метод "Анналов" к античному материалу, можно с уверенностью утверждать, что этот метод в антиковедении не прижился и не вышел за рамки редких экспериментов в пределах частных вопросов8. Поэтому в этой связи естественно возникают два вопроса: во-первых, почему метод "Анналов" не находит широкого применения в антиковедении? и во-вторых, возможно ли это в принципе? Наверное, было бы весьма опрометчиво претендовать на то, чтобы дать однозначные и исчерпывающие ответы на эти вопросы, но тем не менее, имеет смысл попытаться хотя бы в общих чертах прояснить ситуацию и оценить перспективы.

Начать следует с методологических основ, или иначе, принципов историописания, которые с одной стороны, общеизвестны, а с другой стороны, именно из-за этой общеизвестности лишаются актуальности и теряются в дебрях рефлексии за невостребованностью. Так вот, по большому счету можно выделить два основных способа или вида исторического исследования. Один из них, фактографический, состоит в собирании и изучении исторических фактов самих по себе и ради них самих. Этот вид исследования в законченном виде впервые предстал в труде Фукидида, давшего первый образец фактографического историописания, а наиболее полное воплощение он получил в виде метода, известного под названием позитивизма. Другой же способ, назовем его здесь концептуальным, заключается в интерпретации уже известных фактов и в изучении их под определенным углом зрения. Его родоначальником можно считать "отца

291

истории" Геродота, который увидел историю сквозь призму своей концепции мирового порядка, подчиняющегося законам судьбы, меры и божественного воздаяния. Далее можно было бы проследить параллельное развитие обоих видов историописания сквозь все эпохи вплоть до наших дней, что разумеется, не входит в наши задачи. К тому же следует заметить, что данная схема весьма условна и не отражает всего спектра типов исторического исследования. Так, например, с одной стороны, концептуальная история зачастую оказывается прекрасно совместимой с фактографическим исследованием и первым образцом такого рода является "Всемирная история" Полибия. Великие классики антиковедения, такие как Т. Моммзен, Г. Бузольт, Э. Мейер и др., прекрасно совмещали фактографическое исследование с концептуальностью. С другой стороны, ни одно вообще исследование не может обойтись без исследования фактов как таковых. Поэтому противопоставление: фактография - концептуальность, следует считать не абсолютным, а в некоторой степени условным, т.к. оно отражает не столько разные типы историчеких сочинений, сколько принципиальные подходы к историческому исследованию.

Разность двух условно выделенных подходов состоит в их методологических и идейных основаниях, а не в формах изложения или в наличии или отсутствии концептуальности как таковой в тексте научного труда. Как уже сказано, фактографический метод исследования исходит из идеи примата и самоценности изучения конкретного исторического факта, а концепуальный подход отдает предпочтение теории и исторической реконструкции. При этом можно проследить характерные тенденции развития обоих методов. В первом случае заметно нарастающее увлечение позитивизма деталями и углубление в частные исторические темы, сопровождающееся отрывом от общего контекста и прежде всего от сферы культуры. Не случайно поэтому интересные труды упомянутых выше классиков антиковедения имеют общий характер и носят, как правило, общие названия ("Греческая история" или "История

292

Рима"), что позволяет их авторам обсуждать широкие проблемы и рассматривать эти проблемы концептуально9. В то время как позитивисткие исследования последних десятилетий в подавляющем большинстве выполнены в жанре монографии и посвящены отдельным, обычно весьма узким вопросам, что естественно повлекло за собой минимизацию и даже полное исчезновение концептуальности в этих трудах. В свою очередь, исследования концептуального плана все больше отдаляются от изучения собственно истории и все больше углубляются в область текстологии, лингвистики или культурологии10. Тем самым линия разрыва между двумя типами исследования сегодня приобретает характер тематического разделения на историю социально-политическую и экономическую, с одной стороны, и историю религии и культуры, с другой стороны. Обе истории, как правило, изучаются отдельно друг от друга и имеют лишь отдельные точки соприкосновения11. Однако, можно ли представить общество, в котором социум и его культура существовали бы независимо друг от друга?

Сложившееся положение не замедлило сказаться на характере исторической науки об античности - из нее практически исчез человек с его культурой, мыслями, чувствами и мотивациями. Его место уже давно и прочно заняли социологические, политологические и экономические схемы, замешанные на логике современного рационализма. Начиная с XIX в., когда главенствующее положение в нашей науке занял позитивизм, историки стали видеть причинно-следственные связи по большей части только в явлениях социально-экономического

293

порядка, оставляя явлениям культуры роль второстепенных факторов, производимых все от тех же материальных предпосылок12. Наиболее полное воплощение эта позиция получила в марксистской историографии, главной заповедью которой была вера в первичность материального "базиса" и вторичность идеальной "надстройки". Как ни странно, эта фундаментальная установка и сегодня доминирует в нашей исторической науке, причем, что удивительно, не только в России, но и в западных странах, которые никогда не находились под всеохватным влиянием марксистских идеологем.

Другой особенностью нашей историографии стало то, что позитивизм, приняв за основу положение о примате фактологического, или т.н. "позитивного" знания, фактически отказался от теорий и реконструкций как малодоказуемых концепций и тем самым заявил претензию на историческую объективность и максимально возможную достоверность. Однако на деле даже серьезнейшие фактографичекие исследования, при всей их основательности, скрупулезности и кажущейся беспристрастности, зачастую оказываются несвободны от субъективности, которая проявляется обычно в предвзятости ученого по отношению к описываемым им явлениям и событиям прошлого. Как правило, такая субъективность возникает путем проецирования современных идеологических стереотипов в изучаемое прошлое. Наиболе ярко эта тенденция выражается в стремлении представить того или иного выдающегося исторического или культурного деятеля в качестве "своего", т.е. как носителя "правильной", а именно, демократической идеологии, как это хорошо видно на примерах Солона13 или

294

Гераклита14, не говоря уже о Перикле, которому посчастливилось быть "своим" и для фашистского "третьего рейха", и для коммунистического СССР и для современной американской демократии. С другой стороны, "неправильные" с точки зрения современной идеологии персонажи, как например, Писистрат, демонизируются и преподносятся в самом темном свете, после чего не может быть и речи о признании за ними каких бы то ни было позитивных достижений15. Таким образом, фактографический, или позитивистский, метод исследования отнюдь не гарантирует исторической объективности, на которую претендует. Тем не менее, со второй половины XIX века этот метод прочно утвердился в исторической науке и прошло немало времени, прежде чем возникло альтернативное направление научной мысли.

Первой попыткой отказа от социально-экономического детерменизма, попыткой посмотреть на историю античности с другой стороны и дать историческому процессу иное объяснение, явилась работа Фюстеля де Куланжа "Гражданская община древнего мира", изданная впервые в 1864 г.16 В ней автор сделал основополагающее заявление: "Чтобы знать правду об этих древних народах, нужно изучать их, оставляя совершенно в стороне нас так, как если бы они были нам совершенно чужды..."17 Следуя этому принципу он попытался реконструировать те идеи и представления, на которых зиждилось общественное устройство древних греков и римлян.

295

В результате он пришел к выводу, что в основе всех норм и установлений античного общества лежит религия. Тем самым Фюстель де Куланж впервые поставил вопрос о необходимости понимания мировоззрения древних людей. По неясным причинам его начинание в течение длительного времени не имело достойного продолжения18. Только в 30-е годы XX века группа французских исследователей в каком-то смысле продолжила дело Куланжа и произвела методологическую революцию "в отдельно взятой стране" и в "отдельно взятой" области исторического знания. Тогда благодаря энтузиазму нескольких ученых-медиевистов зародилось новое направление в историографии, известное под названием школы "Анналов"19, которое по своей сути может быть расценено как реакция на господствующий позитивизм. С особой силой это направление развернулось после Второй мировой войны, и сейчас в нем уже сменилось несколько поколений историков, а само движение приобрело весьма многослойный характер, благодаря объединению в нем различных течений как в рамках самой медиевистики так и за ее пределами. Не вдаваясь в обзор достижений этой школы, здесь было бы уместно напомнить ее основные методологические принципы.

Прежде всего, "анналисты" поставили вопрос о новом понимании истории, восстав против ее разделения на отдельные узкие дисциплины (социальная история, экокономическая и т.д.). Они создали концепцию "глобальной" или "тотальной" истории, которая объединила в себе все эти аспекты и потребовала широкого взгляда

296

на исторический процесс, расширения горизонта исследователя и использования новых средств и методов, в т.ч. интердисциплинарного подхода. В методологическом отношении школа "Анналов" открыла две вещи: во-первых, новое, расширенное понимание исторического источника, которой стал теперь трактоваться как "все, что человек говорит или пишет, все, что он изготовляет, все, к чему он прикасается"20; и во-вторых, новый метод работы с источником, путем постановки ему вопросов и проникновения в его идейную подоплеку. Вот именно это стремление углубиться в источник и понять его "изнутри" поставило вопрос о мировоззрении людей, оставивших нам тот или иной источник, и ввело в научный оборот слово "менталитет".

Исходная предпосылка такого подхода состоит в убеждении, что человек и его психика изменчивы, т.е. способ воспринимать мир и устраивать свою жизнь в нем в разные эпохи и в разных культурах бывают различными. Следовательно, для понимания исторического процесса необходимо сначала понять образ мыслей человека изучаемой эпохи и культуры, т.е. понять его картину мира, которая и определяет его поведение, индивидуальное и коллективное21. Исходя из этой установки, один из "отцов-основателей" школы "Анналов", Марк Блок, сделал фундаментальное заявление о том, что "предметом истории является человек"22. Далее, переводя этот тезис на на язык конкретных понятий, он пояснил, что предмет истории "в точном и последнем смысле - сознание людей..."23 Развивая эту мысль, Блок сформулировал задачи исторической науки следующим образом: "За зримыми очертаниями пейзажа, орудий или машин, за самыми, казалось

297

бы, сухими документами и институтами, совершенно отчужденными от тех, кто их учредил, история хочет увидеть людей"24. В результате возник новый вид истории - история ментальностей. Коротко говоря, основная заслуга "анналистов" состоит в том, что они увидели в истории не только социально-экономические схемы, но живого человека с его мыслями и чувствами, и начали объяснять историю через объяснение мотивации поступков человека. Вместе с тем, они совершили переход от фактографической истории к концептуальной, или, по их терминологии, переход от "рассказывающей" истории к "интерпретирующей", что они сами справедливо оценили как "коперниканскую революцию" в истории25.

Конечно, школа "Анналов" более не является чем-то исключительным, а тем более, единственно верным направлением научной мысли. Сегодня существует уже известное разнообразие направлений и методик исследования, раздвигающих горизонты исторической мысли26 . Тем не менее, это не умаляет заслуги школы "Анналов",

298

которая впервые целью научного анализа сделала формы мыследеятельности людей отдаленных эпох и с этих позиций стала интерпретировать и объяснять исторические факты. Пожалуй, для нас это является самым важным аспектом и поэтому в дальнейшем, говоря о возможностях применения метода школы "Анналов" в антиковедении, мы будем иметь ввиду именно такой подход к истории через реконструкцию мировоззрения и форм мышления людей изучаемого общества.

Не секрет, что в современном антиковедении безраздельно властвует фактографическое направление науки. Редкие попытки привить некоторые методы "Анналов" к античному материалу не приживаются и по-прежнему сохраняют спорадический характер. К числу таких попыток можно было бы отнести и упомянутую выше книгу Ю. В. Андреева, если бы тому не препятствовали два обстоятельства. Во-первых, взявшись за изучение менталитета древних греков сквозь призму этнопсихологии, автор тем не менее остался на позициях материального детерменизма и в качестве причинного объяснения "греческого чуда" провозгласил особенности географической среды обитания, которые, по его мнению, и сформировали психологические особенности эллинов27. При этом ему самому пришлось признать, что таким образом он невольно подтвердил старую марксистскую формулу: "бытие определяет сознание"28. Во-вторых, и что особенно существенно, автор так и не сделал попытку взглянуть

299

на древнегреческий мир глазами самих греков. Его книга буквально насыщена оценочными суждениями, сделанными с позиций современных стереотипов29. Таким образом, современность очередной раз проецируется в древность, и тем самым становится очевидным, что глобальное проникновение в ментальный мир античности в очередной раз не состоялось. Вместе с тем подтверждается мысль "анналистов" о том, что мировоззрение современного ученого при постижении истории является главнейшей проблемой на этом пути30. Это в свою очередь является дополнительным мотивом, побуждающим направить внимание исследователя на познание

300

ментальных структур изучаемой эпохи и увидеть их действие в истории. Для этого прежде всего надо отказаться от стандартных установок своего времени, но сделать это историку-античнику почему-то гораздо труднее, чем медиевисту.

Трудно объяснить, почему в антиковедении так сильны позиции социально-экономического детерменизма. Пародоксально, но факт: в то самое время, когда во Франции набирала силу школа "Анналов", французский же ученый Ж.-П. Вернан объяснял происхождение древнегреческой философии социально-политическими условиями полиса31. Можно было бы привести огромное количество примеров, показывающих, насколько в нашей науке утвердилось мнение о том, что общественное сознание обусловливается социально-экономическими отношениями32. Складывается впечатление, что эти отношения формируются сами собой и только после этого обрабатываются рефлексией. Если логически продолжить эту позицию, то она приведет к курьезному полаганию, что человек сначала делает что-то, а только потом думает и объясняет сделанное. Далее, если за основу культурного развития принимать демократическую форму правления и материальное благополучие, то оказывается невозможным объяснить упадок творческой мысли в современных развитых странах, вынуждающй эти страны вводить все новые квоты для притока специалистов из стран т.н. "третьего мира", в то время как Россия, для которой экономическое неблагополучие уже давно стало привычным состоянием, всегда славилась и до сих

301

пор еще славится своими умами и талантами. И как объяснить, что одни и те же явления в древней Греции оказались связаны с расцветом культуры, а в нашем мире - с ее упадком? Очевидно, культура не вытекает напрямую из экономики и не является следствием технического прогресса.

Наконец, не следует забывать, что наша цивилизация отличается от древних культур не только по внешним признакам, но и по сути, по смыслу существования. Экономика, деньги, материальное благополучие далеко не всегда и не везде были смыслом и целью жизни. Древнейшие культуры напрягали усилия не столько для достижения материального благополучия, сколько для строительства храмов, усыпальниц, пирамид, т.е. для поддержания связи с сакральным миром и достижения благополучного посмертного существования. Когда мы сегодня ставим во главу угла экономику и с этих позиций подходим к древним культурам, мы неизбежно переносим на них свои ценности, свой образ мыслей, а это только удаляет нас от их понимания. Если же в обществе происходит переход к прогрессирующей экономике и переориентация на материальные ценности, то это является результатом уже произошедшего переворота в мировоззрении. Уже Макс Вебер убедительно показал, что капитализм не только положил начало новому типу социальных отношений, но и сам был продуктом нового протестантского мировоззрения, которое только и сделало этот капитализм возможным33. В конце концов, мы и сами были свидетелями тому, что сначала была перестроечная гласность, т.е. революция в сознании, а уже потом демонтаж коммунизма и ликвидация СССР.

Количество аргументов можно было было бы множить, но и так понятно, что серьезные попытки понять исторический процесс неизбежно ведут к осознанию того,

302

что не только "бытие определяет сознание", но и наоборот, культура и формы мышления влияют на это самое "бытие" и определяют как поведение людей, так и производные от него материальные условия жизни. Впрочем, эту мысль достаточно хорошо выразил А. Я. Гуревич: "...любые социальные движения - это движения людей, мыслящих, чувствующих существ, обладающих определенной культурой, впитавших в свое сознание определенные идеи. Поступки людей мотивировались ценностями и идеалами их эпохи и их среды. Не учитывая в полной мере ценностные ориентации и критерии, которыми вольно или невольно руководствовались люди... мы не можем претендовать на понимание их поведения, и следовательно, на научное объяснение исторического процесса"34. Проникновение же в сферу мыследеятельности подводит к выводу, что "поведение людей соответствует не столько объективным условиям их существования, сколько их картине мира, навязанной им их языком и всеми вообще языками культуры, религией, воспитанием, социальным общением"35. Следовательно, ключ к пониманию социального поведения людей дает изучение их картины мира36. При этом, конечно, нужно не только реконструировать эту картину мира, но и увидеть ее в конкретных исторических фактах, которые только в таком случае становятся более или менее понятными. Иначе можно сколько угодно спорить о том, кто учредил Ареопаг, откуда взялись в Аттике четыре филы и двенадцать триттий и т.д. и т.п., но при состоянии наших источников, не позволяющих решить эти вопросы исходя только из голых фактов, мы никогда не сможем дать даже приблизительные ответы, если не увидим эти факты в контексте мышления той эпохи, не поймем, какие мыслесхемы за ними стоят.

303

Только через привлечение этого контекста появляется возможность понять, где искать ответы и каким теориям отдавать предпочтение.

Конечно, никто не станет отрицать влияние материальных условий жизни на сознание человека или тем более, подвергать сомнению ценность фактографического или "позитивного" знания, без которого любое историческое исследование было бы немыслимо. Речь идет лишь о том, чтобы преодолеть ведущий к однобокости крен в сторону социально-экономического детерменизма, столь ярко выраженный в нашей науке. Для этого нужно только увидеть историю античности сквозь призму ее собственного мировоззрения, что позволит услышать ее голос, способный многие вещи представить в новом свете и прояснить их значение. Причем необходимы уже не общие формулировки принципов, известных нам со времен Фюстеля де Куланжа, а применение этих принципов и знаний ко всем конкретным вопросам античной истории. Естественно, что одними декларациями эту проблему нельзя решить и на этом пути существует целый ряд трудностей. Только выяснив характер этих трудностей, можно будет ответить на вопрос о том, возможно ли применение методов школы "Анналов" в антиковедении.

Итак, можно назвать несколько факторов или причин, обусловивших неразвитость, если не сказать отсутствие, в антиковедении того методологического подхода, который выработали "Анналы". Первая причина по сути уже описана выше - это укоренившийся в нашей науке социально-экономический детерменизм, уверенно направляющий научную мысль по накатанной дороге в привычные рамки и схемы, кажущиеся уже настолько естествеными, что без них стало трудно представить какое бы то ни было исследование вообще. Вторая причина - скорее технического свойства и касается самого процесса историописания, а именно, известное всем историкам обстоятельство, что собирать, описывать и исследовать

304

факты в рамках одного, обычно довольно узкого вопроса гораздо легче, чем выстраивать новую универсальную концепцию, вбирающую в себя множество фактов из различных узких вопросов. Историк, взявшийся за создание такой концепции, всегда рискует оказаться неточным в каких-то деталях, по поводу которых кто-то другой уже успел сказать последнее правильное слово, и тем самым этот дерзкий историк открывает себя для жесткой критики, тем более, что речь идет о той части исторической науки, которая в силу своих филологических оснований особо ревниво относится к точности в малейших деталях. Впрочем, концепции могут и не быть глобальными и вполне умещаться в рамки отдельных вопросов, если, конечно, это позволяют источники, что зачастую весьма проблематично. Следовательно, третья, и пожалуй, главная причина заключается в состоянии и характере наших источников. Нашу источниковую базу нельзя сравнить с тем богатым и разнообразным арсеналом, который имеют в своем распоряжении медиевисты, - наши источники как правило недостаточны, скупы, фрагментарны, односторонни, а часто и малодостоверны. У нас мало таких текстов, которые позволяли бы заглянуть в "структуры повседневности", и обычно мы не располагаем достаточным статистическим материалом, который был бы пригоден для анализа этих структур37.

Резюмируя сказанное, можно заключить, что две первые причины носят субъективный характер, а потому вполне преодолимы. Следовательно, проблема источников объективно является основным и скорее всего единственным серьезным препятствием на пути проникновения в ментальную среду античного человека. Однако, это еще не означает, что методология школы "Анналов" не может быть применена в антиковедении. Если под

305

этой методологией понимать прежде всего стремление познать образ мыслей и мотивацию людей античности, а также раскрыть внутреннюю логику политических событий и изменений, то следует признать, что мы имеем достаточно возможностей для этого. Если в нашем распоряжении есть античная литература, изученная и снабженная критическим аппаратом, если у нас есть серьезные знания об античной религии, если наконец, у нас есть расписные вазы, скульптуры, да и просто предметы быта греков и римлян, то это значит, что мы располагаем реальным материалом, позволяющим нам заглянуть в ментальный мир тех людей и приблизится к пониманию того, как они воспринимали мир, события своей истории и главное, какова была мотивация их деятельности. Поняв мотивацию, мы поймем их историю и многие темные вопросы прояснятся. В нашей науке уже накоплен большой опыт изучения религии и литературы древних греков и римлян, существуют исторические, лингвистические и текстологические исследования, вскрывающие значение тех или иных образов, терминов или поступков38. В этих исследованиях вольно или невольно, но достаточно продуктивно используются многие методы, разработаные школой "Анналов", и в то же время создаются новые методы. Осталось только расширить этот опыт и применить эти знания и навыки к интерпретации фактов политической истории и увидеть привычную историю в новом свете. Следовательно, у нас могут быть и свои "Анналы" - это вопрос времени

306

и желания. При этом, им вовсе не обязательно называться "Анналами" - вопрос в методе, подходах и целях исследования, а не в дефиниции или способах институционализации. Поэтому слово "Анналы" в данном случае следует воспринимать только как условное обозначение или символ, а не как нечто конкретное, организационное, или тем более, эталонное.

Примечания

1 Андреев Ю. В. Цена свободы и гармонии. Несколько штрихов к портрету греческой цивилизации. СПб., 1999.
2 Кессиди Ф. Х. Новая концепция истории, или еще раз о греческом феномене в книге Ю. В. Андреева "Цена свободы и гармонии. Несколько штрихов к портрету греческой цивилизации" // Кессиди Ф. Х. К истории греческой мысли. СПб., 2001. С. 188-206.
3 Зайцев А. И. Культурный переворот в древней Греции VIII-V вв. до н.э. СПб., 2001. С. 52 сл., 59 слл. Конечно, позиция А. И. Зайцева не столь однозначна, как это может показаться на первый взгляд, т.к. во-первых, он оговаривает, что железо было не исчерпывающей предпосылкой культурного переворота (с. 52); а во-вторых, основное внимание он уделяет культурным процессам: угасанию традиционных норм жизни, развитию агонального начала в культуре и т.д. Тем не менее, А. И. Зайцев недвусмысленно заявляет о примате социально-экономических факторов, среди которых он на первое место ставит распространение железа, в процессе культурного переворота в древней Греции. Это хорошо видно в некоторых ключевых фразах, например, во введении: "...переход к железному веку и был важнейшей необходимой, хотя и не достаточной, предпосылкой социальных потрясений, породивших, в свою очередь, новые идейные течения..." (с. 52); и в заключении: "Общей причиной примерно одновременных идейных сдвигов... явилось распространение железа и связанные с этим социальные потрясения" (с. 244). Таким образом, основной причиной культурных процессов он вполне определенно назвал социально-экономические преобразования, восходящие в конечном итоге к тому же самому железу.
4 Андреев. Ю. В. Цена свободы и гармонии... С. 14.
5 Там же. С. 15.
6 Кесиди Ф. Х. Новая концепция истории... С. 190 сл.
7 Библиографию вопроса см.: Зайцев А. И. Культурный переворот... С. 33. Там же дается и критика этого тезиса: С. 33-44.
8 См. например: Leveque P., Vidal-Naquet P. Cleisthenes the Athenian. New Jersey, 1992. P. 63-72; Vidal-Naquet P. Le chasseur noir. Formes de Pensees et formes de societe dans le monde grec. Paris, 1991. Показательно, что такого рода попытки предпринимаются как правило именно французскими исследователями, национальное происхождение которых роднит их с основоположниками и корифеями школы "Анналов".
9 К числу таких трудов классиков вполне можно причислить и упомянутую выше работу А. И. Зайцева, которая также посвящена глобальной теме - культурному перевороту в древней Греции - и тоже представляет собой прекрасный образец совмещения фактографии и концептуальности.
10 См. например: Vidal-Naquet P. Le chasseur noir...
11 Подробнее об этом см.: Туманс Х. Рождение Афины. Афинский путь к демократии: от Гомера до Перикла (VIII-V вв. до н.э.). СПб., 2002. С. 23 слл.
12 Эта позиция хорошо видна, например, в приводимых выше цитатах из А. И. Зайцева (см. сноску 3): Зайцев А. И. Культурный переворот... С. 52, 244.
13 См.: Hцhn K. Solon. Staatsmann und Weiser. Wien, 1948. S. 96ff; Stahl M. Solon F 3D. Die Geburtstunde der demokratischen Gedankens // Gymnasium. Bd. 99. S. 399ff; Tarkiainen T. Die athenische Demokratie. Zurich, 1966. S. 67.
14 Например: Vlastos G. Equality and Justice in the Early Greek Cosmologies // Studies in Presocratic Philosophy. Vol. 1, N.Y., 1970. P. 71-73.
15 Welwei K.-W. Athen. Von neolitischen Siedlungsplatz zur archaischen Grosspolis. Darmstadt, 1992. S. 224ff, 258ff; Libero L. de. Die archaische Tyrannis. Stuttgart, 1996. S. 99, 108; Фролов Э. Д. Фукидид и тирания (у истоков научного представления о древнегреческой тирании) // Власть, человек, общество в античном мире. М., 1997. С. 19-28.
16 В русском переводе: Фюстель де Куланж Н. Д. Гражданская община древнего мира. СПб., 1906.
17 Фюстель де Куланж Н. Д. Гражданская община... С. 4.
18 Возможно, это связано с антиклерикальными и антирелигиозными настроениями во Франции того времени, ведь концепция Куланжа, подчеркивающая примат религиозного начала, явно не вписывалась в господствовавшие тогда идеологические рамки. 19 Своим названием эта школа научной мысли обязана историческому журналу "Анналы экономической и социальной истории", основанному в 1929 г. известными французскими учеными-единомышленниками М. Блоком и Л. Февром.
20 Блок М. Апология истории или ремесло историка / Пер. с фр. Е. Лысенко. М., 1986. С. 39.
21 См.: Гуревич А. Я. Новая историческая наука во Франции: достижения и трудности (критические заметки медиевиста) // История и историки. М., 1985. С. 125 слл.
22 Блок М. Апология истории ... с. 17.
23 Там же, с. 18.
24 Блок М. Апология истории ... с. 86.
25 Burquiere A. De la comprehension en histoire // Annales: E.S.C. 1990. N 1. P. 125; Бессмертный Ю. Л. История на распутье // Споры о главном. Дискуссии о настоящем и будущем исторической науки вокруг французской школы "Аннналов". М., 1993. С. 5.
26 Наиболее впечатляет по размаху и результатам т.н. "лингвистический поворот", т.е. направление в историографии, которое базируется на положении о том, что работу историка определяет в первую очередь его язык (подробнее см.: Копосов Н. Е. Как думают историки. Москва, 2001. С. 284-294). Ученые этого направления изучают историю как вербальную структуру и концентрируются на анализе текстов, что с одной стороны, дает интересные результаты, а с другой стороны, приводит к некоторой ограниченности и опять-таки однобокости. В качестве примера назовём несколько интересных работ: Grammar as Interpretation: Greek Literature in Its Linguistic Contexts / Ed. by E. J. Bakker. Leiden, N.Y., Koln, 1997; Hornblower S. Thucydides and Narratology // Greek Historiography. Ed. by S. Hornblower. Oxford, 1994. P. 131-166; History as Text / Ed. by A. Cameron. London, 1989; Woodman A.J. Rhetoric in Classical Historiography. London, Sydney, 1988.
27 Конечно, сегодня никто не станет всерьез отрицать влияние природной среды на формирование менталитета любого народа и его национального характера, - это самоочевидный факт. В то же время не следует забывать, что это только одна сторона проблемы, т.к. во-первых, культуру народа в целом нельзя вывести из одной только среды его обитания; и во-вторых, то, как тот или иной народ "впишется" в природную среду, зависит не только от нее, но во многом и от самого народа, от его ментальных особенностей, мировоззренческих установок и ценностей, которые поэтому и следует изучать в первую очередь.
28 Андреев Ю. В. Цена свободы и гармонии... С. 53.
29 Например, характерно следующее высказывание автора о Гомере: "...поэт, так картинно и с таким вкусом запечатлевший всю эту чудовищную вакханалию убийств, был в сущности изощренным садистом..." (Андреев Ю. В. Цена свободы и гармонии... С. 179). Это утверждение вполне естественно с точки зрения рядового обывателя, воспитанного на современном гуманизме, однако, оно странно звучит из уст историка, который должен знать, что у Гомера было совсем иное, чем у нас отношение к миру, жизни и смерти, не имеющее ничего общего с нашими представлениями о садизме и гуманности. Или другой пример: "Женщина не казалась им (т.е. древним грекам - прим. Туманс) столь вожделенной и не возбуждала в их душе столь сильных страстей уже по той простой причине, что в ней, как правило, видели существо низшего порядка..." (там же. C. 218). Здесь явно виден расхожий современный стереотип о половых отношениях в древности, во многом навеянный нашими феминистическими и гомосексуалистскими теориями. Можно было бы привести изрядное количество примеров, показывающих, что древние греки и любили женщин, и пылали к ним страстью, и хотя обычно признавали их более слабыми, чем мужчины, но не считали их все же "существами низшего порядка". В конце концов, каждый школьник знает, что Одиссей стремился вернуться к любимой супруге Пенелопе, а не к мальчику-любовнику или гетере, и что ради своей любви он отказался от беззаботного сожительства с вечно прекрасной нимфой... Словом, этот вопрос очень сложный и требует внимательного изучения, а не наклеивания современных ярлыков и штампов.
30 Гуревич А. Я. От истории ментальности к историческому синтезу // Споры о главном... С. 23.
31 Vernant J.-P. Les Origines de la Pensee Grecque. Paris, 1962.
32 Вот свежий пример: "...решающими моментами, подвигшими общество к радикальной духовной и социальной перемене, были связанная с внедрением железа технологическая революция, стремительный рост экономики, успехи урбанизации и формирование городских классов населения..." - Фролов Э. Д. Соблазн научного поиска (по поводу книги Харийса Туманса о рождении демократии в древних Афинах) // Туманс Х. Рождение Афины... С. 10.
33 Weber M. Die protestantische Ethik und Geist der Kapithalismus. 2 Bde, Munchen, 1968.
34 Гуревич А. Я. Средневековый мир // Избранные труды. Т.2. М., 1999. С. 27.
35 Гуревич А. Я. От истории ментальностей к историческому синтезу // Споры о главном... С. 26.
36 Гуревич А. Я. Там же. С. 27.
37 О таких возможностях в медиевистике красноречиво свидетельствует работа: Le Roy Ladurie E. Les Paysans de Languedoc. Paris, 1969.
38 См. например: Ostwald M. Nomos and the Beginnings of the Athenian Democracy. Oxford, 1969; Meier Ch. Die politische Kunst der griechischen Tragцdie. Mьnchen, 1988; Ogden D. The Crooked Kings of Ancient Greece. London, 1997; Андреев Ю. В. Тираны и герои. Историческая стилизация в политической практике старшей тирании // ВДИ. 1999. № 1. С. 3-7; Онианс Р. На коленях богов. Истоки европейской мысли о душе, разуме, теле, времени, мире и судьбе / Пер. с англ. М., 1999; Надь Г. Греческая мифология и поэтика / Пер. с англ. Н. П. Гринцера, М., 2002.