Монро П. Телевидение, телекоммуникации и переходный период: право, общество и национальная идентичность

ОГЛАВЛЕНИЕ

Часть IV. ЗАКЛЮЧЕНИЕ. ГЛОБАЛИЗМ, ТЕЛЕВИДЕНИЕ И ОБЩЕСТВО

Любая работа об образах в наше время представляет собой путешествие по рушащимся идеологическим памятникам и испещренным рубцами политическим ландшафтам конца ХХ столетия: национальные мечты разбиты в пух и прах, в то время как “древние государства исчезают подобно утренним туманам” [1]; шаткий фундамент новых государств, стремящихся к старым идентичностям; мусорные кучи провозглашенных принципов и юридических формулировок; разрушительное действие современной популярной культуры; повторяющиеся мечты, связанные с новыми технологиями; и везде — расслабленная, непредсказуемая конкуренция между сплочением и рассыпанием, всеобщим и местным, современным и фундаментальным. Великие преобразования в СМИ происходят на поле громадных развалин — воюющих цивилизаций, исчезающих привычек, ржавеющих механизмов старой технологии, — из которых появляются многочисленные изменения. Такой период объединяет печаль старения с возможностями надежды.

Преобладают две темы: важность совершенствования общественной сферы и необходимость переосмысления отношения СМИ к обществу, сплоченности и национальным идентичностям. Теоретически опасность заключается в том, что выполнение одной из задач ставит под угрозу достижение другой задачи. Заново сконструированная система коммуникаций, усиливающая закрытую территорию общественной сферы, имеет шанс ослабить традиционные узы сплоченности. А система, в которой правительство способно слишком эффективно поддерживать свой вариант национальной идентичности, подвергает опасности движение к более эффективной зоне автономного общественного дискурса. Задача состоит в поиске путей бесконфликтной гармонизации этих двух тем. В этой напряженности нет ничего принципиально нового, за исключением разве что технологии.

НАЦИОНАЛЬНАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ

Я подчеркивал, что каждое государство ведет со своими гражданами разговор о законности своего существования. В этом разговоре государство занимается самооправданием, требуя от своих граждан лояльности. Некоторые государства имеют такое слабое право на власть без применения силы или вымысла, что создание и распространение повествования законности является всепоглощающим, всеобъемлющим и разрушительно разоблачительным для режима. Однако даже в демократических обществах ощущается всеобщая потребность в создании и поддержании повествования сообщества. Важно, что эти идеи и образы составляют часть определения каждого государства. Правительства фактически вынуждены производить или поддерживать образы, укрепляющие отношения между ними и их гражданами. Государство может претендовать на вмешательство в рынок идей либо исходя из защиты своей культуры — веской и уместной причины для вмешательства, — либо, более претенциозно, — ради поощрения мировоззрения, расширяющего его владычество. Такое театральное и неотразимое понятие, как национальная идентичность, часто становится, как я показывал, изысканным собранием образов, которые изготавливает или чье создание поощряет правительство (или ряд групп интересов) ради сохранения своей власти.

Перед лицом глобальной конкуренции вдвойне необходимо способствовать провозглашению национальной идентичности и ее связям с языком и искусствами, литературой, кинематографией и телевидением. Для достижения эффективной конкурентоспособности государства на бурном рынке лояльности требуется гораздо больше, чем полностью приватизированная система, в которой на обладателей лицензий возлагаются договорные обязательства, связанные с передачей культурных программ и выполнением других общественных задач, таких как распространение новостей и информации. Эти обладатели лицензий, столкнувшись с внутренней задачей построения аудиторий, перед лицом своих акционеров должны как можно истолковывать обязанности, связанные с общественными интересами, следовательно, эти положения становятся пустыми и бесплодными. Это урок из американского опыта, и он неявно проявляется в модели вещания, в которой этот урок был хорошо усвоен.

Чтобы быть эффективным, государство должно реформировать и оживить часто жесткие, переукомплектованные, иногда коррумпированные и циничные общественные вещательные организации. Эти организации повсюду находятся под угрозой и часто в состоянии упадка. Вместо этого они должны стать для телевидения тем, чем являются для музыки большие национальные оркестры или для образования в целом — знаменитые университеты. Они должны воспользоваться возможностями, предоставляемыми новыми технологиями, а не разрушиться перед лицом достаточно фиктивного нового изобилия. Недостаточно снова обратиться к старым подходам, таким как возобновление “доктрины справедливости”, контролирование количества рекламы или восстановление других форм “общественного интереса”. Старая повестка дня довольно избита, она зародилась в другую эру, с иным набором конкурентов, иной технологией и иной аудиторией. Даже в высшей точке американского вещательного регулирования было слишком мало свидетельств сильной взаимосвязи между вмешательством и положительными результатами для демократических целей. Требуется, скорее, переформулирование общественного интереса с точки зрения новой технологии. Частью этого анализа является роль правительства как покровителя — источника финансирования телевизионных программ. Марк Юдоф (Mark Yudof) хорошо сформулировал роль правительства:

Демократические правительства... не могут отказаться учить, руководить или убеждать; они демократичны в той степени, в какой выражают демократические ценности. Другими словами, не следует бояться правительственной рекламы, правительственных публикаций и правительственных программ, стремящихся осознанно укрепить понятия терпимости, участия избирателей, правительства согласия и т.п. Они способствуют установлению структуры, в которой намного труднее становится правительственная идеологическая обработка в поддержку “вызывающих возражения” ценностей — так их лучше всего описать. Таким образом, то, что на первый взгляд кажется парадоксом или противоречием... в действительности может оказаться вопросом равновесия. Самоконтролируемый гражданин является основой представительной демократии, а не продуктом обобществления [2].

В начале 1990-х годов в Киеве существовала грубая характеристика правительственного вещания, напоминавшего культурное прошлое: “шароварное” телевидение, названное так из-за нарядов, в которых выступали люди, играющие на баянах. Вряд ли достаточно одного “шароварного” телевидения. Общественное телевидение должно найти новую национальную роль как средство поддержки лояльности и должно усилить свои связи с другими формами поддержки искусств. Установить эту роль весьма непросто, но она должна напоминать нации обо всем лучшем в ней самой, о ее связи с превосходством (не только внутри ее границ, но и повсюду в мире). Мы видели, что Соединенных Штаты в своей финансовой поддержке переходных обществ через правительство и фонды и своей пламенной и понятной приверженностью к свободному предпринимательству склоняются к поддержке механизмов, украшающих общество мишурой, иногда за счет средств, укрепляющих общество. Общие усилия по финансированию независимого сектора вещания посредством западной помощи весьма похвальны, но не меньшее внимание следует уделять и полномасштабной реформе сектора общественного вещания.

Когда пала Берлинская стена, когда наступили дни распада советской империи, казалось, что глобализация заключает в себе радужное торжество открытости — вещательный эквивалент конца истории. Мгновенно были отброшены понятия культурного империализма, стали избегать всяческих несоответствий между построением новых наций и разрушением старых коммуникационных систем. Теперь сдвиги важного значения включают состязание за коммуникационные сферы интересов.

Когда в постсоветский и посткоммунистический период начали возникать трудности в поддержания стабильности, стало необходимым задать вопрос, может ли национальное государство выжить в мире, в котором нет границ культуры, веры и воображения.

Уже очень давно критик Мари Бреннер (Marie Brenner) назвала телевидение “включенным наркотиком”, а в своей книге Джерри Мэндер (Jerrie Mander) совершенно неправдоподобно писала о “четырех доводах в пользу ликвидации телевидения”. Уничтожение телевидения невозможно и не совсем желательно, однако количество времени у телевизора и связь его с образованием и гражданским участием должны стать предметом национального интереса. Просмотр телевизионных программ, как и курение, нужно рассматривать как деятельность, имеющую опасные последствия, настолько опасные, что необходимо принять эффективную стратегию ее сокращения или видоизменения. Учитывая большое число аспектов такого поведения, в том числе случайные сексуальные связи в свете распространения СПИДа и употребления наркотиков, все в большей степени роль правительства состоит в образовании, использовании образов и информации для изменения обычаев сообщества. В каждой из этих областей роль правительства стала заключаться не в ограничении свободы действий или слова, а во влиянии на среду, в которой люди принимают решения. В случае курения было предпринято самое затруднительное и тщательно продуманное вмешательство, включая не только официальные предупреждения, но и налоговую политику, ограничения на объем рекламы, ограничения на расположение мест продажи сигарет и ограничения на возраст потенциальных покупателей. В случае со СПИДом воздействие на поведение было исключительно вопросом образования, видом коллективной ответственности, с тем чтобы помочь информировать частных лиц — особенно молодежь — об опасности случайных сексуальных связей.

Еще ни одно западное общество не пришло к явному заключению о том, что слишком много времени, проводимого у телевизора, опасно не только для зрителя, но и для общества. Не существует видимого воздействия, как в случае с сигаретами, не существует физического эквивалента количества больных легких. Действительно, для одних людей большое количество времени у телевизора — преимущество, источник информации, а для других — переключение внимания от мучительных проблем убогой жизни. Однако достаточно очевидно, что то, что можно назвать ядовитым телевидением, является врагом размышления, чтения и напряженного процесса гражданства. Дело не в том, что насилие на телевидении не обязательно вызывает насилие или что предполагаемая непристойность приводит к сомнительной безнравственности, а скорее в том, что чрезмерный бездумный просмотр телевидения влияет на качество гражданства, на чувство ответственности, даже на способность конкурировать. Популярная культура, передаваемая посредством новых технологий, составляет наиболее эффективный, наиболее влиятельный, наиболее технически искушенный “учебный план” во всех западных и переходных обществах. Вместо того чтобы отрицать этот факт или заниматься невозможной фантазией цензуры, общества должны рассмотреть, как добиться критического понимания встречающихся им альтернатив. Это не означает, как в старину, уроков, на которых молодые товарищи изучали достоинства коллективных хозяйств. Согласование жизни на экране со своим собственным существованием — совсем не новая проблема; не новым является и изучение того, как сделать выбор между соблазнами рынка и домашними потребностями. По мере возрастания этой и подобных дихотомий они требуют к себе повышенного внимания или ведут к отчаянию и еще худшим последствиям.

ОБЩЕСТВЕННАЯ СФЕРА

Заботы об образовании — ядро средств сохранения сообщества — сводят воедино вопросы национальной идентичности и вопросы общественной сферы. Общественная сфера не может функционировать без учета лучших качеств национальной идентичности. Те, кто должен участвовать в общественной сфере, не смогут обладать инструментами, необходимыми для совещательной демократии. По этой причине не прекращаются споры о том, кто и что защищается ограничениями на вмешательство государства в область свободы слова. Однако эти споры нельзя ограничивать только содержанием, привычными вопросами, представляющими, как я попытался показать, аспекты национальной идентичности. Больше внимания следует обращать на инфраструктуру речи, баланс между открытой и закрытой территориями, вопрос стоимости и доступа, вопрос о том, какие организации в обществе получают привилегированный статус оратора. Все в большей степени на повестку дня встают такие вопросы, как особое отношение к многонациональным корпорациям с точки зрения их способности охватывать культуру; есть ли с точки зрения регулирования коммуникаций разница между материалами непосредственного политического дискурса (новости, информация, дискуссии) и материалами популярной культуры (развлечения, реклама и другие проявления коммерческой речи); есть ли разница между созданием архитектуры коммуникаций (беспокойство монополизацией и обеспечением конкуренции) и контролированием самой свободы слова.

Будущее психическое здоровье общества покоится на его способности делать осмысленные, принципиальные, уважаемые различия при разрешении этих вопросов. Как мы видели, происходит разрушение исторических подходов, оправдывающих государственное вмешательство, результатом чего является не только расширение дискурса и свободы. Технология в сочетании с изменением правовой доктрины сокращает номинальные возможности правительства влиять на национальную идентичность и усиливать общественную сферу. В Соединенных Штатах корпорации кабельного телевидения и телефонные компании, с успехом заявляя о том, что они являются “ораторами”, а не инструментами, которыми могут пользоваться другие ораторы и слушатели, обескровили власть конгресса (или штатов) налагать регулятивные стандарты. Во времена технологических изменений эта технология применяется для лишения правительства власти воздействовать на конструкцию электронной магистрали. Фактически аннулированным оказалось историческое разделение на тех, кто использует магистрали речи, и тех, кто их эксплуатирует. Называется ли в качестве оправдания конвергенция технологий, исчезновение редакционных категорий, ликвидация дефицита частот или более либеральная враждебность к государству, возрастание иммунитета от вмешательства правительства означает, что более настоятельной задачей становится переосмысление отношения государства к свободе слова.

В этом контексте толкование Первой поправки и аналогичных доктрин повсюду в мире может стать не инструментом реализации демократических ценностей, а серьезным и значимым препятствием. Тем, кто выигрывает от расширения американского права о свободе слова, выгодно излагать вопрос государственной власти на языке процесса и права, а не с позиции самостоятельной идеи отношения популярных образов к ходу истории. Преобладающие метафоры, формулирующие направления в регулировании, демонстрируют законодательную ментальность. Первая из них — правительство как “уличный регулировщик”, т.е. роль государства заключается в упрощении движения среди конкурирующих частных интересов. Вторая метафора, заключающая в себе незначительный исправляющий активизм (активное вмешательство правительства в экономику), приписывает правительству задачу “подготовки игровой площадки”, при этом уравнительная функция обычно ограничивается ликвидацией преимуществ, предоставленных ранее отдельным участникам рынка. Глава всех метафор — “рынок”, рыночная экономика, свободный рынок, рынок идей. Рынок, по определению, является местом без каких-либо присущих ему видов лояльности, за исключением лояльности самому рынку. Во всех этих формулировках превозносится спланированная нейтральность как средство отказа от положительной роли официального органа, принимающего решения.

Однако то, что кажется формой невмешательства, может оказаться всего лишь реконфигурацией и подтверждением коллекции американских и других мифов. На транснациональной арене расширенные и неограниченные концепции прав человека и свободы слова являются авангардом западных посланий, поступающих по коммерческим каналам. Для того чтобы была надежда на культурное, образовательное и гражданское спасение, должны возникнуть новое чувство озабоченности, новые структуры мышления. По меньшей мере необходимы альтернативные концепции роли правительства и общества, чтобы мы совместно не оказались бессильными перед задачей приспособления к меняющимся условиям обращения образов. Выдающийся ученый-юрист из университета Чикаго Кэсс Санстин (Cass Sunstein) призвал к “новому пониманию свободы выражения... в котором делается резкое разграничение между “рынком идей” и системой демократического рассмотрения”. Такое понимание “будет более застенчиво сосредоточивать внимание на наших конституционных устремлениях к демократии”. Санстин утверждает, что рынок идей не встречается в природе, а является “самостоятельной системой регулирования, не имеющей ничего общего со свободным от ограничений интеллектуальным базаром”. С точки зрения Санстина выбор производится не между регулированием и невмешательством, а “между различными системами регулирования, некоторые из которых лучше других служат целям демократического рассмотрения” [3].

В Соединенных Штатах особенно ярко проявляется растяжение принципов свободы слова, превращение Первой поправки в доктрину, которая сильно препятствует возможностям сообщества распоряжаться инфраструктурой речи и ее воздействием на национальную идентичность и общественную сферу. Проблема заключается в праве определять широкомасштабные вопросы экономики: отношение вещательных служб к кабельным, степень приемлемого доступа, изменение роли телефонных компаний, масштаб и архитектуру информационной супермагистрали. С изменением технологии радикальным изменениям должны подвергнуться существующие отношения между государством и СМИ. Хотя эти изменения заново устанавливают среду свободы слова, они не требуют прекращения усилий по обдумыванию того, как в соответствии с демократическими ценностями использовать СМИ в целях усиления общественной сферы. Новые коммуникационные технологии, массивные и дорогостоящие, всегда зависят от субсидий правительства, благоприятного регулирования, особых привилегий, а зачастую и от защиты от конкуренции. В эфирных волнах, обычном проводе или оптико-волоконном кабеле нет ничего такого, что диктовало бы социальную организацию или деловую и юридическую структуру, сопутствующие предоставлению услуги. Все происходящее в проводе описывается физикой. Все происходящее до и после провода определяется законодательством и социальной организацией. Эти элементы организации открыты для сферы общественного определения и законодательства без “урезания свободы слова”.

Вследствие изменений возникают новые, ранее не известные аспекты. Например, конструкция появляющихся технологий будет воздействовать на спрос и модели просмотра и использования. С самого момента появления кабельного телевидения получаемые в домах программы (в настоящее время главным образом развлекательные) подлежат оплате, при этом все более возрастают прямые платежи индивидуальных пользователей поставщикам программ. Аналогично тому, как зрители сейчас платят за телевидение не косвенно через рекламу, а на более понятной и подотчетной основе, похожему, более точному учету вскоре станет подвергаться и информация. Предвестником того, что нас ожидает, служит обсуждение в американских судах и конгрессе вопроса о том, как сохранить возможность “бесплатного” или поддерживаемого за счет рекламы телевидения [4]. Конгресс поручил провести исследование миграции спортивных программ с традиционного вещания на каналы, доступные только по кабелю или на основе оплаты за просмотр; при этом подразумевается, что доступность определенных событий для национальной аудитории представляет собой важный аспект гражданства.

В конце ХХ века в Европе и Соединенных Штатах популярным символом нового будущего стала электронная супермагистраль — мечта о пяти сотнях каналов (или едином коммутируемом канале доступа ко вселенной информации), неограниченной интерактивности и возможностях повышения потребительского выбора и видимого контроля. Эта мечта полна обещаний, свободы и альтернатив. Это надежда на жизнь с максимальными возможностями выбора без каких-либо внешних ограничений. Но большинство выражений этой мечты практически не говорят о влиянии этой супермагистрали.

Пятьсот каналов — а вероятнее, полностью коммутируемая сеть — могут оказаться похожими на 500 ароматов жевательной резинки или моделей автомобилей; они способны создать иллюзию выбора или подлинного разнообразия. Пятьсот каналов могут способствовать балканизации сообщества или создать новые концепции сплоченности. Их содержание может укрепить национальные идентичности или разрушить их. Общественные дискуссии могут быть увеличены или сокращены. Пятьсот каналов могут, как часто предполагают, означать большее число новостей или — без внимания к ним — привести к меньшему числу новостей, в том числе к исчезновению газет в том виде, в котором мы их знаем. Новое изобилие способно привести к умножению каналов, увеличивающих открытость правительства, или к разрушению существующих сейчас экспериментов в области доступа. Пятьсот каналов можно организовать для предоставления жизненно важных услуг для бедных и престарелых, а можно создать двухуровневую систему доступа к информации и развлечениям, увеличивающую разрыв между бедными и богатыми. Пятьсот каналов могут привести к более здоровой политической системе с большим доступом политических партий и более самостоятельными суждениями кандидатов или же к неконтролируемым перспективам раскола и усилению связи между богатством и доступом к избирателям. Пятьсот каналов могут предоставить пространство для большего общественного вещания, но они могут также привести к концу роли общественных служб в том виде, в котором они исторически сложились в ХХ веке. Новые технологии могут обеспечить инфрастуктуру, намного повышающую эффективность существующего государственного устройства, а могут стать сетью для его уничтожения.

Политические измерения этих глубоких изменений в технологии и доставке систем тонут в причудливых соблазнах: больше — значит лучше, движение равняется свободе. С точки зрения технологического изобилия “больше” означает не просто “лучше”, а “неизбежно”. Изобилие равняется выбору, равняется свободе. Прогресс измеряется движением к высшим плоскостям доступности. Но “больше” может означать и “меньше”: больше грязи, больше насилия, большую удаленность личности как от самой себя, так и от сообщества. В самом деле, существует мрачная перспектива, что большее число каналов приведет к меньшей свободе слова, бесконечным вариациям одних и тех же тем или коммутации как фиговому листку выбора. Словарь изменений позволяет проникнуть в суть общественных результатов. Например, концепция электронной супермагистрали помогает определить возможную роль правительства — минимальную, ограниченную планированием, некоторыми функциями уличного регулирования и сбором незначительной платы. Но размышление об изменениях в другой плоскости — скажем, с точки зрения их влияния на образование, грамотность или конкурентоспособность рабочей силы — приводит к другому определению власти правительства [5]. Гонка в сторону электронной супермагистрали с ее изображением самостоятельной личности — важный аспект дискуссии в большинстве развитых обществ. Но, возможно, она является также отвлечением внимания от геополитических последствий новых технологий.

В этом окружении будут на редкость довольны правительства, которые никогда не прочь ввести цензуру. А те, кто мечтает навязать всеобщее подчинение своим взглядам, станут употреблять в своей кампании государственный аппарат. Чем выше концентрация прессы (и других элементов индустрии развлечений и информации), тем легче правительство может воздействовать (иногда трудно уловимым образом) на ее поведение. Если в узком месте наблюдается высокая концентрация, совсем не важно, сколько источников стремятся отклониться от прямого курса; если только не существует всеобщего носителя, возможности контроля окажутся достаточными для осуществления правительственного воздействия. Высокодецентрализованная пресса, с сотнями и тысячами независимых издателей газет и владельцев телевизионных станций, может оказаться лучшим показателем свободного общества, чем рынок, на котором господствуют многонациональные корпорации. Но если эти тысячи должны проходить сквозь ушко одной иглы, эффект будет точно таким же.

Эта книга является попыткой заново открыть и переопределить доводы в пользу общественного вмешательства в рынок идей. Ответом для переходных обществ не может быть закрытие, взгляд внутрь, твердолобый, фанатичный отказ от зарубежных программ. Эти общества, как и их аналоги в Западной Европе и Соединенных Штатах, должны сейчас усилить свободу слова, укрепить рынки, обеспечивающие конкуренцию, и в то же время построить и поддерживать жизнедеятельность законных демократических институтов.

Задача заключается в формулировании правовой структуры, которая наилучшим образом сможет служить целям демократического дискурса. Именно эта задача беспокоит большинство современных обществ: и тех, которые осуществляют переход к постсоветскому обществу — в Восточной и Центральной Европе и в бывшем Советском Союзе, — и тех, которые сложились в Европейском Союзе и в Соединенных Штатах. Великие революции в области СМИ — радиовещание, телевидение, кабель, спутник, — хотя и расширяли потенциальные инструменты дискурса, совсем не обязательно способствовали улучшению осуществления политического участия. Вряд ли можно считать ответом фразу, что новые технологии, по всей видимости, более благоприятны для демократических процессов. Мы видели, что здесь, как и прежде, плоды изобилия каналов иногда иллюзорны и зачастую горьки.

Продвижение демократических процессов может оказаться просто лозунгом, притом лозунгом, не дающим указания на характер и устойчивость политической организации, которая сама по себе является организатором и коллективным осуществлением всех коммуникативных возможностей в государстве. Если продвижение здоровой зоны дискуссии и обсуждения ведет к ослаблению сплоченности и разрушению господствующих идей национальной идентичности, общество находится в серьезной опасности. Но все большее число обществ, похоже, сталкивается с чем-то вроде изломов, вызванных этим враждебным соприкосновением. Открытая территория диалога традиционно нуждается в некотором понятии общего основания, определенной точке совместных усилий и устремлений. С ослаблением этих идей общего основания возникают сначала соперничающие, а затем и разрушительные национальные идентичности.

Своими кодексами правовые системы посылают сообщения, которые дополняют и вносят вклад в то, что мы видим на экране; невидимая формальная структура является частью видимого текста. Дэвид Морли (David Morley) пишет, что для правильного рассмотрения “значения” телевизионной программы нужно понять обстоятельства ее изготовления, слова и изобразительный ряд программы (“артефакт СМИ”) и взаимосвязь между текстом и аудиторией [6]. Право традиционно влияет на все аспекты этого потока. Повсюду в мире правительства посредством субсидий, антитрестовского законодательства и установления государственной монополии распоряжаются условиями, в которых производится продукция СМИ. Через цензуру, относительно мягкую или довольно жесткую, правительство влияет на слово и изобразительный ряд. Исторические модели регулирования определяют методы доставки текста аудитории, включая оформление и окружение программ, и глубину зрительского выбора. Однако во времена глобальных перемен власть правительства в каждой из этих областей уже не является такой сильной, способной лишить право, в его глубочайшем смысле, влияния на обстоятельства изготовления и первичный источник представления.

Действительно, внезапные эксперименты политических соглашений и эпидемия национальной дезинтеграции немало обязаны преобразованию сетей коммуникаций. Я уже разбирал то, как “Радио Свобода—Радио Свободная Европа”, “Голос Америки” и Би-би-си внесли определенную лепту в крушение старого режима. Мы никогда не узнаем обоснованность всех их притязаний, но правительства действуют из убеждения, что первостепенное значение имеет изменение моделей отправки и получения сигналов. Из-за сетей, которые являются одновременно и более глобальными и более местными, будет изменяться то, что каждый человек считает предназначением лояльности и предметом заботы. Это то, что я называл географией разума, географией, которая передвигается с переориентацией центров производства историй, организаций их распространения и режимов установления взаимосвязи.

Не должно вызывать удивление то, что поучения другим в действительности являются поучениями нам самим. Проблемы, с которыми сталкивается Польша, Россия и Венгрия, стоят также и перед Европейским Союзом и Соединенными Штатами и, в разной степени, — перед другими странами мира. Неясно даже, будут ли вообще существовать широкие различия в распространении новых технологий — по крайней мере внутри этих стран, — хотя сейчас разрыв кажется огромным. Сущность глобализации — это общее качество представленных вопросов коммуникаций: хотя развитие СМИ на всем протяжении истории имело глобальные последствия, существует опасность сильного изменения роли государства в контролировании и воздействии на структуру и содержание, а следовательно, и в формировании национальной идентичности и демократического процесса. Глобализм связан с утратой контроля и со значительными потерями с точки зрения сохранения набора лояльностей, составляющих любую конкретную национальную идентичность.

Возникло серьезное глобальное соперничество между нововведениями современности и традиционными подходами. Хотя об этой борьбе за души людей написано много статей и книг, гораздо меньше говорится о соперничестве за структуру СМИ и об открытости, делающей возможным это соревнование. Соединенные Штаты и другие страны экспортируют не только свои телевизионные программы, но, в качестве необходимого дополнения, и поддерживающую их регулятивную структуру и деловые организации. Новые законы, регулирующие СМИ, намеренно действуют в целях обеспечения видимости изменений и движения к социальной ответственности, только когда эти цели далеки от своего осуществления. Законы лицемерно запрещают непристойность или обуздывают насилие в культуре, в которой все сильнее расцветают порнография и образы насилия. Законодательство дает успокоение — формальное представление о том, что все находится под контролем, хотя это совсем не так. В переходных обществах законы о СМИ включают в себя не реалии, а устремления. В лучшем случае они отражают надежды на разнообразие, возможность многочисленных национальных идентичностей, включение справедливости в использование языка и стремление к объективности. Законы о СМИ выражают отношение общества к речи и общественной сфере и позволяют в определенной степени проникнуть в суть конструкции политического дискурса. Эти структуры довольно часто осознаются теми, кто смотрит новости и кто должен истолковывать их связь с истиной, объективностью и со своей жизнью.

ВЫВОДЫ

Отнюдь недостаточно, подобно Кассандре, предсказать невзгоды, которые могут приключиться с нами. Представление о реконструкции, восстановлении и лечении, необходимое во время геополитических перемен, нуждается в указании надлежащей роли институтов общества. Данные предложения возникают из предпринятого исследования.

Относительно национальной идентичности:

1.

Существует рынок лояльности как на глобальном уровне, так и внутри каждого государства. Основная функция государства заключается в том, чтобы посредничать между конкурентами на своем собственном рынке; законодательство о СМИ является средством организации и регулирования этого рынка.

2.

Правительства участвуют в глобальном рынке лояльности через прямой экспорт взглядов путем субсидирования или поощрения предприятий, которые частным образом достигают аналогичных целей. Правительства стремятся к глобальным регулятивным соглашениям и законам о СМИ в третьих странах, поддерживающих их позицию на рынке лояльности.

3.

Внутри государства национальная идентичность состоит из набора идей, мифов и установок, используемых господствующей группой или коалицией для удержания власти (и, разумеется, другими группами для оспаривания или достижения власти). Правительства могут конкурировать на своем внутреннем рынке лояльности путем выдвижения внутренне контролируемой идеи национальной идентичности, что они почти всегда и делают. На правильно функционирующем рынке правительство не действует в качестве цензора, а взаимодействует с другими группами интересов в диалогическом развитии обычаев, определении стандартов и построении целесообразных ограничений или табу.

4.

Цензура — осуждаемый и все более трудный с технологической точки зрения “кратчайший” путь поддержания порядка на рынке лояльности. Чтобы компенсировать оправданный отказ от применения ее в качестве инструмента регулирования, становятся необходимыми альтернативные методы правительственного участия на рынке лояльности, направленные на поддержание власти правительства (а иногда и на утверждение сохраняющейся легитимности государства). Эти методы включают поддержку конкурирующих служб общественного вещания, систему покровительства и субсидий, обогащающую национальную идентичность, и признание самого правительства сильным “оратором”.

Относительно общественной сферы и инфрастуктуры коммуникаций:

1.

Демократические процессы, в том числе функционирование гражданского общества и здоровая общественная сфера, не являются природными явлениями и не могут более (если когда-то и могли) функционировать независимо от правительственного вмешательства и поддержки. Телевидение в своем развитии на “свободном рынке” не обязательно способствует, а часто даже препятствует общественному форуму, в котором граждане имеют справедливый доступ, где ослабевает значение богатства и власти для участия в форуме и где могут формироваться мнения, служащие контролирующим фактором и влияющие на деятельность государства.

2.

Если государство имеет законный интерес в развитии механизма демократии, а новые технологии речи оказывают существенное воздействие на функционирование политических процессов, то в интересах общества создание инфрастуктуры коммуникаций. Создание инфраструктуры, продвигающей вперед демократические процессы и помогающей достичь идеализированной общественной сферы, не должно считаться нарушением конституционных принципов или прав человека со стороны правительства.

3.

По мере возникновения новых технологий и новых методов организации старых систем доставки правительства должны обеспокоиться балансом между тем, что я назвал “открытой” и “закрытой” территориями речи. Необходимо сохранить пространство для общего дискурса и развития общей идентичности. Также и в этом вопросе государство вынуждено принимать решения об инфраструктуре демократического общества.

4.

Сама механика освещения демократического процесса, кандидатов, голосования и предвыборных дебатов нуждается в особом законодательстве, которое часто ограничивает СМИ. Государство вынуждено принимать решения о роли рекламы в политическом процессе, финансировании избирательных кампаний и, среди других вопросов, об использовании вещания и правил доступа для кандидатов.

5.

Для длительного процветания здоровой общественной сферы особое внимание нужно обратить на воздействие телевидения на воспитание и культурное образование молодежи, которая повсюду является заботой общества и государства. Теперь совсем непопулярна идея о правительстве как parens patriae (отце нации), однако одним из аспектов переполненной образами современности является то, что исторические ценности, которые укрепляют общество и усиливают политические процессы, подвергаются разрушению со стороны массовой культуры.

Примечания

1. Bertrand Russell, Portraits from Memory (London: G. Allen & Unwin, 1956), 1.

2. Mark Yudof, When Government Speaks: Politics, Law and Government Expression in America (Berkeley and Los Angeles: University of California Press, 1983) 112.

3. Cass R. Sunstein, Democracy and the Problem of Free Speech (New York: The Free Press, 1993), 12. Санстин сравнивает споры 1980—1990-х годов о регулировании речи с дискуссией относительно экономического регулирования времен, предшествовавших объявлению “нового курса”. Тогда противники регулирования утверждали, что Конституция запрещает вмешательство правительства “в существующее распределение экономических прав”. Сторонники “нового курса” “настаивали на том, что вся структура была построена на вымыслах и что status quo был достигнут не природой, а людьми”. Аналогично, утверждает он, распределение прав свободы слова является сложным продуктом деятельности правительства и частных лиц. “Попытки содействовать большему равенству и разнообразию в вещании... стремятся к новому и лучшему режиму регулирования, а не к тому, чтобы заменить свободу “правительственным регулированием””.

4. Turner Broadcasting System Inc. v. FCC, 114 S. Ct. 2445 (1994).

5. См.: James B. Twitchell, Carnival Culture: The Trashing of Taste in America (New York: Columbia, 1992). Twitchell использует метафору карнавала, имея в виду, что место смотрителя занял зазывала, выкрикивающий “платите и смотрите что хотите” (ibid. 2).

6. См.: David Morley, Television, Audiences and Cultural Studies (New York: Routledge, 1992), 77.