Монро П. Телевидение, телекоммуникации и переходный период: право, общество и национальная идентичность

ОГЛАВЛЕНИЕ

Часть 3. Американские идентичности: образы и государство

11. Открытая и закрытая территории речи

В свернутой спиралью практике Верховного Суда США каждая коммуникационная технология представляет собой новый тест допустимой регулятивной способности правительства. Газеты фактически неприкосновенны. Надзор за вещательным телевидением оправдан, пока имеется дефицит частот. Кабельное телевидение подвержено руководству со стороны федеральных органов, потому что оно является узким местом между производителями программ и домами американских семей. Это — часто критикуемые обоснования судебных решений. Однако существуют другие скрытые различия, объясняющие обеспокоенность Суда разницей между СМИ, различия, основанные на отношениях между каждой технологией и порождаемой ею социальной географией.

Ранее в книге я акцентировал внимание на том, почему “след” спутника — поверхностная область распространения его сигналов — может в будущем иметь более важную роль в определении идентичности народа, чем такие природные границы, как реки и горы или искусственные границы империй и последствия войн. Новые технологии, развиваемые в программе Национальной информационной инфраструктуры (так называемая “информационная супермагистраль”), разрушают границы другими методами. Эти события требуют общественного рассмотрения, поскольку, как пишет английский ученый Кевин Робинс (Kevin Robins), “проблемы коммуникационной политики конвергируют с политикой пространства и места: вопросы коммуникаций касаются также природы и рамок общества” [1].

Большинство из обрисованных в предыдущей главе правил доступа и большая часть американского регулирования СМИ основываются на установленной смеси технологий и вследствие этого на конкретной политике пространства и места. Однако со временем “открытая территория” речи, как я ее называю, — господствующий коммуникационный термин в эпоху вещания — постепенно уступает дорогу другой смеси технологий и закрытию общественного форума. В этой главе я рассматриваю процесс изменений, его значение для политического процесса и его последствия для свободы слова и правительственного регулирования.

ГЕОГРАФИЯ КОММУНИКАЦИЙ

Следующее поколение преобразований в Соединенных Штатах — конвергентные технологии кабеля, спутника и телефона — продолжают уменьшать зависимость общества от существующих традиций физической географии как центрального средства самоопределения. География сигналов всегда имеет организованные аудитории: либо через воздействие коаксиального кабеля на создание национальной аудитории телевидения, либо через переговоры о радио- и телевизионных частотах на канадско-американской границе, направленные на успокоение национальных чувств, либо через долгое и тщетное стремление отдельных штатов, например Нью-Джерси, зажатого между идентичностями Нью-Йорка и Пенсильвании, получить свою собственную телевизионную станцию в метровом диапазоне. В течение необычного периода в истории американского регулирования кабельного телевидения, когда только некоторым жилым районам в Сан-Диего было разрешено принимать телевизионные сигналы, ретранслируемые из Лос-Анджелеса и Нью-Йорка, цены на жилую недвижимость являлись отражением таких информационных изменений.

Соединенные Штаты давно прошли переход от местных СМИ к региональным и национальным службам — интернационализацию единообразия. Джон Кэри (John Carey) назвал Соединенные Штаты продуктом “грамотности, дешевой бумаги, быстрой и недорогой передачи и механического воспроизведения слов”. Эти технологии переносили “не только людей, но и сложную культуру и цивилизацию с одного места на другое... затмевая время и пространство” [2]. Хотя продолжают существовать местные вещательные станции, пожалуй, как самая децентрализованная модель вещания в мире, структура ее в достаточной степени закамуфлирована. Прогресс в толковании Конституции, в результате которого были расширены федеральные ограничения на власть штатов, являлся важным шагом в создании общего рынка информации в Соединенных Штатах [3]. То, о чем мечтали европейцы и в каком направлении они двигались — посредством Директивы о телевидении без границ, — уже долгое время существовало в Соединенных Штатах. Внутренние границы стали неуместны, а языковые барьеры, как казалось (возможно, ошибочно), были уже преодолены. В эфирном вещании, а затем и в кабельном телевидении доктрина федерального преимущественного права, позволяющая законодательству конгресса главенствовать над законами штата, помогла расчистить поле воздвигаемых штатом препятствий. Большую часть американского законодательства ХХ века, касающегося свободы слова, можно рассматривать как средство создания этого рынка, предпосылку развития мощной национальной “индустрии грез” [4].

Непреодолимая сила огромных национальных телевизионных сетей на протяжении их золотой эры служит свидетельством взаимодействия технологии, регулирования и культуры. В вещательных законах США идея “местного” исторически противопоставлялась идее “национального”. Конгресс и Федеральная комиссия связи долгое время подчеркивали возможности местных вещателей передавать программы, отличные от репертуара сетей, в целях борьбы за разнообразие и местные голоса. Лицензии выдавались и выдаются на основе отношений между регионами, в деятельности станций должны были находить отражение элементы духа местного общества. Акцент на местных владельцах, на определении местных нужд, на интеграции собственности и управления — все это предназначалось для укрепления того видения американской жизни и фантазии, в котором уважаются географические сообщества. До сих пор сохраняются зачатки местнических устремлений, хотя в действительности они не имеют никакого значения.

Второе по счету преобразование географии коммуникаций проходит через поддержку интенсивных и исключительных диаспорных сообществ [5]. Характерной чертой телевидения 1950-х годов была прозрачная, приятно аморфная, широко ассимилированная, единообразная картина общества, наиболее ярко проявившаяся в жизнеутверждающих сериалах об “идеальной американской семье”. Сопоставьте это с появившейся в наши дни новой возможностью пользоваться узкоспециализированными коммуникациями и, более того, возросшим желанием привести в действие эти узкие способы формирования сообществ. Доставляемые спутниками каналы собирают и объединяют испаноязычную аудиторию. Аналогичные каналы с национальными программами обеспечивают вещание для вновь обратившихся ко Христу членов еврейской хасидской секты и групп со специальными интересами (иногда спортивными, иногда политическими или экономическими). Этот процесс ускоряется с ростом числа каналов, упрощением взаимосвязи и появлением более удобных методов идентификации пользователей.

Диаспорными эти группы делает то, что их члены физически, хотя и не духовно, разъединены друг от друга; интенсивными их сделает прочность лояльности к группе, воспитываемая самой коммуникационной технологией. Нет ничего нового в идее сдвига лояльности и заново сформированных групп. Центр Соединенных Штатов в XIX столетии был заполнен сообществами утопистов. Однако, учитывая достаточную интенсивность, совокупное влияние на аспекты национальной идентичности будут глубокими. Телевизионные каналы будут отражать другие новые технологии, как, например, в сети Интернет с помощью новых технологий быстрых и частных коммуникаций группы устанавливают новые и ослабляют старые образцы преданности.

Третья возникающая из технологии география — практическое исчезновение значения конкретного места. Становящиеся все более обыденными конвергентные технологии — телефон, компьютер, факс, информационная инфрастуктура — сокращают ограничения места как условия взаимодействия [6]. Еще недостаточно известно о том, каким образом электронные СМИ видоизменяют или разрушают общие представления о взаимосвязи места и человека. Даже в прежние, вспоминаемые теперь с ностальгией времена один писатель сказал о воздействии технологии, что “миллионы американцев, смотрящих каждый вечер телевизор... находятся в “местоположении”, определяемом не стенами, улицами или районами, а мимолетными “переживаниями”... Все в большей степени люди обитают не в местном городке или городе, а в национальной информационной системе” [7]. Это не совсем та “глобальная деревня”, которую предсказывал Маршалл Маклюэн (Marshall McLuhan). Скорее это тип безместности (placelessness), “место, существующее в воображении людей, а не в физическом мире”, так что “места все больше походят одно на другое... и уменьшается своеобразие... и значимость... местности” [8]. Хотя распространение свободы принято считать последствием увеличения выбора, а выбор — первичной предпосылкой для возрастания свободы, эта “возникающая безместность” [9] символизирует потери и рост демократических процессов и понятий идентичности — географию аномии и географию возможности.

ОПРЕДЕЛЕНИЕ ОТКРЫТОЙ И ЗАКРЫТОЙ ТЕРРИТОРИЙ

Окончательный сдвиг в географии коммуникаций — наименее понимаемый и наименее обсуждаемый вопрос. Именно география переопределяет баланс между широко- и общедоступной речью и закрытыми каналами коммуникаций. “Открытая территория” речи включает импровизированную трибуну в парке, сами улицы, используемые в этом качестве с незапамятных времен, и открытые для всех радио и телевидение. Открытая территория речи создает общий опыт и общие переживания, или по меньшей мере их возможность, для всех в ее области действия. Напротив, “закрытая территория” речи включает те каналы, которые связывают людей частным образом или являются специализированными сетями, выделенными для защищенного использования группами.

Употребление этих терминов — открытость и закрытость — не означает, что один метод лучше другого, хотя открытость обычно считается достоинством. Общество не является действительно свободным, если оно не в состоянии защитить конфиденциальность частных коммуникаций. Мы негодуем в связи с подслушиванием и подозрением в нарушении права безопасно отправлять и получать письма. Хорошо функционирующее гражданское общество зависит от наличия у людей возможностей объединяться, выбирать, с кем они говорят и кого они слушают. Объединение предполагает определенную степень исключительности, конфиденциальности и даже секретности. В центре права на объединение лежит возможность формировать сообщество для защищенной и “экранированной” речи, и это право столь же важно, как и само право говорить.

Точно так же, как рост “отгороженных микрорайонов” может быть знаком опасности для городов, его коммуникационный эквивалент сулит беду самому смыслу демократии. То, что имеется на открытой территории — пространстве доступных для всех образов, — становится более оспариваемым, более ценным вследствие возрастания ее дефицита. Когда открытая фаза сокращается, ее текст поощрения или предотвращения насилия, моделей сексуального поведения, метода идеализации обществом детей и семьи начинает подвергаться более тщательному изучению. Открытая территория усиливается как область повышенной чувствительности, место, где общественное покровительство служит предметом более строгих проверок. Закрытие территории переопределяет способы концептуализации пространства, сообществ и человеческих отношений. Сокращение объема общей речи может раздробить общество, и наоборот, раздробленное общество менее терпимо к общественному пространству.

Наши современные идеи свободы слова базируются на несформулированных отношениях между открытыми и частными формами. Можно построить гипотезу, что каждое общество имеет свой баланс между каналами коммуникаций, которые прозрачны, всеобъемлющи и общедоступны, и каналами коммуникаций, за которые люди должны платить или через какое-либо специальное устройство выбирать, что они хотят слушать, читать или смотреть. Общество можно характеризовать тем, какая часть его речевой жизни протекает в общественных местах (в кафетериях или книжных магазинах) и какой доступ каждый человек имеет к общему “котлу” политических дебатов и дискуссий (как, например, через систему общественного телевидения Си-СПЭН (C-SPAN) или же ежевечерние сетевые новости). Общество, богатое такими возможностями — жизнь деревенской площади, — можно противопоставить обществу, в котором модели коммуникаций являются более избирательными, иерархическими, открытыми только по разрешению контролера. Эти два общества — даже с одинаково сдержанными правительствами — совершенно различны с точки зрения речевого опыта и природы политической деятельности.

Это различие имеет большое значение, поскольку не только в вещании, но и повсюду в обществе происходит нечто поразительное с равновесием между этими двумя формами. Вследствие новых технологий, изменившихся отношений и реорганизации индустрии коммуникаций большая часть традиционно открытой территории имеет тенденцию к закрытию, а коридоры дискурса становятся более частными и более избирательными. Это не означает, что речи становится меньше, на самом деле ее может быть больше. Изменяется баланс, и последствия этого процесса еще не вполне осознаны. Вещательный образец этого феномена — сдвиг аудитории от обычных вещательных сетей — Эй-би-си, Эн-би-си, Си-би-эс — к каналам, за которые нужно платить или на которые надо подписываться: Эйч-би-оу (Home Box Office), службы “оплаты за просмотр” и кабельного телевидения в целом. Другим примером является тенденция к самоопределению и самоограждению (самогеттоизации) в описанные выше интенсивные диаспорные сообщества. Трансформация идет от повсеместного и общедоступного пространства коммуникаций к коридорам выражения, доступным за определенную плату. В будущем каналы могут оказаться доступными только людям со специфическими запросами — группам, связанным общими интересами.

Этот сдвиг в направлении частного происходит не только в электронных СМИ, далеко за пределами вещания ведутся споры о власти регулировать открытые, доступные и всепроникающие образы. Поучительным, хотя и взятым из совершенно непохожей среды примером аналогичного перехода служат учебные планы американских средних школ. Государственное образование можно считать открытой территорией, на которой до детей в обязательном порядке доводят определенный набор сообщений в целях воспитания в них искусства быть гражданами. Большая часть учебных планов требуется законодательством [10]. Эта территория настолько ценна, что существует тщательно разработанный режим общественного участия; формально или неформально в каждом штате был создан механизм для граждан или групп интересов, стремящихся формировать или ограничивать учебные планы. Описание предметов, вызывающих наиболее острые разногласия, становится предметом контролируемого, договорного заключения, центральную роль в котором играет вмешательство правительства. Существуют комиссии штатов, которые одобряют и утверждают те или иные учебники [11]. Уклонение от консенсуса — не важно, по какой причине, — ведет к сокращению набора детей в средние школы (изъятие их из открытой территории). Аналогично исчезновение традиционных общих областей происходит в отношении общественных парков, общественных плавательных бассейнов и публичных библиотек [12].

Сам конфликт вокруг использования этой открытой зоны ведет к ее опустошению. Стремление к консенсусу, к наименьшему общему знаменателю конфликта лишает учебные планы их важнейшего свойства; образование высочайшего качества перемещается в другие места. Недостаток качества ведет к спирали падения. По большому счету, если общество не способно договориться об учебных планах средних школ, остается единственный выход — позволить общему образованию прийти в упадок и затем исчезнуть. В этом понимании событий система поручительства (voucher system, т.е. метод, когда в случае серьезных проблем с преступностью в школах местные органы управления образованием издают официальное разрешение, позволяющее родителям самостоятельно выбирать школы, в которые будут ходить их дети. — Прим. пер.) связана с ослаблением открытой территории. По плану обеспечения отдельных учащихся средствами для оплаты обучения в школах по их выбору больше нет необходимости в жестокой борьбе за достижение согласованных учебных планов. То, что остается от общественной зоны — средние публичные школы, особенно в городских районах, — может превратиться в образование для бедных и получателей социального обеспечения, тех, для кого спор о содержании может продолжаться безвредно с точки зрения лиц, контролирующих зону образов и дискурса.

Совсем нетрудно провести параллель с вещанием. Как раз потому, что там так усилилась борьба за открытую территорию, приобретает привлекательность альтернатива частных каналов — “система поручительства” для телевидения. Вещание стало ареной состязания повествований национальной идентичности с ограничениями, касающимися непристойности, изображения пола, расы и насилия. Частные каналы не обременены обязательствами и в результате этого могут беспрепятственно конкурировать. Вещательные каналы становятся слабее по мере уменьшения их аудиторий, однако из-за их сохраняющегося значения как открытой территории продолжается дискуссия о содержании.

Страстные споры об искусстве в общественных местах сродни дебатам о школьных программах и вещательных предложениях. В этом смысле то, что делает искусство “общественным”, ничем не отличается от того, что делает вещание “открытой территорией” в смысле, в котором я определил это понятие. В дополнение к тому, что оно финансируется общественностью (как и в примере с образованием), подобное искусство располагается в таких местах, где зрители сталкиваются с ним случайно (как и в вещании) — неизбежно, но неумышленно. Хотя это сложно сформулировать, тот факт, что искусство является “общественным” в этом особом, связанном с аудиторией смысле, служит оправданием большего контроля и утверждения конкурирующих претензий на наличие права. Полемика вокруг работы Ричарда Серры (Richard Serra) “Накрененная арка” — нависшем и массивном вертикальном листе ржавеющей стали — проясняет данное сходство. Помещенная перед зданием федерального суда на площади Фоули в Нью-Йорке скульптура вызвала сильный (хотя и запланированный) общественный протест. Влиятельные судьи и другие лица, каждый день проходящие мимо скульптуры, потребовали убрать ее с площади.

Серра заявил, что его права свободы слова будут урезаны любым действием, удаляющим скульптуру с места, на которое она поставлена Управлением общих служб федерального правительства. Когда дискуссия достигла своего апогея, вопрос прав переместился с требований Серры как скульптора на заботу о зрителях и прохожих. Площадь Фоули в первую очередь была общественным местом, прекрасной географической версией открытой территории речи и идей. Несколько лет после апогея спора о работе Серры поэт и критик Дэвид Энтин (David Antin), который среди других необычных вещей создал проекты поэтических надписей, вычерчиваемых в воздухе самолетами, поднял вопрос об этической правильности и убедительности аргументов Серры, основанных на правах в соответствии с Первой поправкой. “Подумайте об этом следующим образом: если вам не нравится рисование надписей самолетами, в нем прекрасно то, что надписи быстро пропадают. А если вам это нравится, вы запомните эти надписи. В то же время требуется ужасное количество энергии, чтобы избавиться от “Накрененной арки”” [13]. Для Энтина, прилагающего свои доводы к представленным здесь вопросам, продолжительность сообщения — переменная, которая помогает определить проблемы злоупотребления и оснований для контроля на открытой территории:

Вероятно, наше общественное искусство было бы намного лучше, если бы все не боялись смутить людей, потому что они знают, что со временем искусство может быть убрано оттуда. Мне бы хотелось предложить, чтобы вы могли делать самое вызывающее общественное искусство в мире и никого бы это не обеспокоило, потому что все знали бы, что через некоторое ограниченное время его уберут. Точно так же, как заканчивается всякое хорошее обсуждение. Я считаю, что сооружения общественного искусства не должны быть постоянными. Я думаю, они должны сноситься. Я считаю, что у нас регулярно должны проводиться церемонии их разрушения и сноса. Я считаю, что работы вроде работ Серры спустя определенное время должны публично разрушаться в почетной обстановке... У Серры нет причин беспрестанно повторять свое единственное высказывание. Возможно, право бесконечного самоповторения в данном пространстве не является свободой слова. Оно может стать формой тирании [14].

Каждый аспект движущегося баланса в географии речи имеет важные последствия для политического процесса и его отношения к регулированию СМИ. Наиболее очевиден сдвиг от местного к национальному, поскольку среди прочих вещей он сопровождался (аналогичным образом) ростом могущества президентства в Соединенных Штатах и представляет собой предмет наибольшего изучения и анализа. Безместность может привести к неудовлетворенности отношениями между телевидением и политикой в современной их конфигурации. Политолог Майкл Сандл (Michael Sandel) полагает, что “мораль и политическая институциональная схема либеральной демократии больше не соответствуют морали и политическим устремлениям его граждан” вследствие “чувства утраты власти и потери самоуправления” и связанной с этим утраты сообщества: “Общественная жизнь не является больше ареной выражения большего смысла или коллективной идентичности общего блага” [15].

Подкрепляемая СМИ эволюция сильных диаспорных сообществ также следует хорошо документированным направлениям, по которым происходит фрагментация избирателей. Главные политические партии, так же как и основные национальные сети, теряют возможность контролировать огромную, почти универсальную середину. Точно так же, как для использования преимуществ сильной привлекательности создаются “отпочковавшиеся” каналы, аналогичный процесс имеет место в случае политических партий. География диаспорных коммуникаций имеет последствия и для структуры представительства в демократической системе США. Если индивидуумы политически, этнически и культурно связаны через телевидение и технологии, это подрывает традиции проведения границ избирательных участков. Широко осмеянная концепция предвыборных махинаций с границами округов характеризовалась нарезанием электоральных округов для выборов в конгресс совсем не по принципам компактности и смежности. Защищая уязвимые округа, политические партии так искривляли их границы, что в них невозможно было отыскать никакой геометрической рациональности [16]. Если в качестве важного связующего механизма технология заменяет связанную с землей географию, неясно, почему нужно конституционно требовать какой-либо физической смежности местностей.

Самым важным последствием сдвига в инфраструктуре коммуникаций является его воздействие на механизм представительной демократии. Равновесие между открытой и закрытой территориями в значительной мере проявляется в значении Первой поправки для политической системы. Сдвиг в сторону изобилия приносит выбор, но сдвиги в использовании новых технологий приводят к дальнейшей эволюции системы отбора кандидатов, опросов общественного мнения, предвыборных кампаний и партийной структуры. Современный механизм регулирования предвыборных кампаний, относящийся к СМИ, основывается большей частью на существующем балансе открытого и закрытого. Вследствие важности эфирного телевидения в избирательной политике США были тщательно разработаны порядки, касающиеся рекламы, справедливости и доступа партий и кандидатов. Конгресс, Федеральная комиссия связи и суды служат арбитрами доступа из-за высокой ценности этой ограниченной открытой территории. По мере того как каналов становится все больше, а аудитории раскалываются, значение этих традиционных общих пространств во время политических кампаний будет уменьшаться. Уже сейчас национальные телесети перед лицом конкуренции и сокращения их общественной функции больше не обязаны передавать политические съезды, президентские обращения или другие события, имеющие национальное политическое значение.

Среди ответов на этот сдвиг было желание подражать общей и открытой речи типичного городка в Новой Англии и рассмотреть способы использования новых технологий — интерактивности, изобилия каналов, спутников — для поощрения электронных городских собраний [17]. Городские собрания были форумом гражданского воспитания. Они предоставляли обычным гражданам возможность решать многие вопросы и, в определенных исторических рамках, продвигали вперед доступ и равноправие. “Присутствовать на городском собрании, — пишет Джеффри Абрамсон (Jeffrey Abramson), —

означало участвовать в потенциально преобразовательном процессе открытой дискуссии, которая отличалась по виду от более обособленного способа, при которым люди принимают участие в голосовании и выборах. Участники городского собрания могли в конечном счете проголосовать; они могли договориться не соглашаться и улаживать свои разногласия только большинством голосов. Но сначала участники обдумывали; они вставали в присутствии своих соседей и обменивались заявлениями о своем видении интересов города”.

Сильно идеализированные городские собрания, по словам Токвиля, были “для свободы тем же, чем являются для науки начальные школы; они делают ее доступной людям, они учат людей, как ей пользоваться и как ей наслаждаться” [18]. Они обеспечивали, возможно, в действительности и уж точно в восприятии, ощущение того, что правительство находится в руках обыкновенных граждан. Как писал Эмерсон (Emerson), “никакие школьные здания, общественные помещения, мосты, загоны, мельничные плотины не строились, не сносились, не переделывались, не покупались и не продавались без учета голосов всего населения этого города по данному вопросу” [19].

Традиционное городское собрание “лицом к лицу” пришло в упадок даже в красочных городках Новой Англии с самыми давними традициями; попытки воссоздать с помощью новых электронных СМИ его элементы, его дух, его сущность встречают множество концептуальных и практических барьеров. Абрамсон определяет препятствия легкому преобразованию и те предварительные условия, которые необходимо выполнить, прежде чем достоинства древней формы можно будет повторить в современной теледемократии: слишком часто электронные модели городского собрания уклоняются от подготовки и погружения в вопросы, что было характерным для идеализированного оригинала. Слишком часто не существует реальных полномочий. Электронное городское собрание не должно стать демократией “нажатия кнопок” с авторитарными нотками, а последствия консенсуса должны иметь значительное влияние на деятельность правительства. Для того чтобы электронные городские собрания были верными своему источнику, требуется отсутствие манипулирования, представительное участие в результатах и чувство равенства доступа [20]. Движение за электронные городские собрания — часть усилий по положительному воздействию на социальную географию новых технологий, способ создания нового инструмента демократии путем контролирования сдвига от открытой к закрытой территории речи.

Кроме эксперимента с городскими собраниями, новые технологии создают иллюзию того, что через предоставление множества каналов и большего выбора методов связи оратора и слушателя они смогут избежать некоторых прошлых проблем стоимости и проведения кампаний. Парадоксально, но открытая, всеобщая зона станет не менее, а более скудной, она будет подвержена большему нормированию на основании либо цены, либо регулирования. Она не приведет к более дешевому или более приемлемому доступу. Для определения того, какую часть кампании нужно проводить на открытых, а не на закрытых каналах, должны ли участники кампании в качестве установленного законом реквизита включать спланированные телевизионные дебаты, и решения других аналогичных вопросов потребуется вмешательство на основе законодательства или договоренностей.

Возможно, что в “основной пакет” — изобретенную категорию из области кабельного телевидения, включающую в себя основные телевизионные службы, принимаемые в большинстве домов, — будут включены некоторые центральные элементы политической системы. Конгресс и Федеральная комиссия связи обеспокоены перетеканием популярных программ, таких как финальные матчи бейсбольного чемпионата, с традиционных открытых вещательных территорий на закрытые территории [21]. Аналогичное беспокойство касается доступности форума для политических кампаний. Технологии персонификации и адресации означают увеличение направленных на конкретные целевые группы сообщений, отсылаемых в рамках одной кампании различным избирателям. Последствия этого феномена для стоимости, финансирования и раскрытия финансовых сведений пока не поддаются оценке.

Политические процессы изменяются с каждой новой вещательной технологией. Вследствие самого характера вещательного телевидения более полезными стали эффективные широкомасштабные затраты на кампании. Чем сложнее технологическое окружение, чем больше возможностей для формирования сообщений и продвижения их в СМИ, тем больше пользы приносят преимущества больших затрат. Чем слабее политические партии и чем сильнее связь между отдельным кандидатом и избирателями, тем более джефферсоновской (“джефферсоновская демократия” — идеализированная концепция равных прав, равного доступа к должностным лицам, равных возможностей подниматься по социальной и политической лестнице. — Прим. пер.) становится политическая система. Электронные СМИ будущего могут раздробить общественное пространство или расширить его и привести к возникновению массовых изменений в организации политической системы (с точки зрения прямой демократии или изменения моделей представления) [22]. В результате упорной работы конгресс предположительно может создать на электронной супермагистрали пространство для президентских выборов и выборов в конгресс. На горизонте виднеются возможности выделенных каналов для политических партий.

РОЛЬ ПРАВИТЕЛЬСТВА В СОХРАНЕНИИ БАЛАНСА

Таким образом, поиск надлежащей роли правительства в сис- теме СМИ, достаточно неуклюжий и грубый в эру вещания, меняет направление по мере перехода к информационной супермагистрали. Возникают новые проблемы в контролировании доступа к открытой территории. Согласно широко распространенному мнению, усовершенствованная технология является объединяющей силой, ведущей к одной великой, взаимосвязанной культуре — состоянию экономического, политического и социального равенства. Этот оптимизм основывается на представлении о том, что изобилие каналов и увеличение выбора практически по определению укрепляют демократические ценности. По мере того как новые технологические возможности формируют модели коммуникаций, эта точка зрения может оказаться правильной, хотя и не предполагаемым эволюционным способом. Новые технологии безвозвратно изменят существующую структуру речи, политики и права, как уже имело место со всеми другими технологиями.

Проблема нахождения верного баланса между открытой и закрытой территориями речи помогает объяснить трудную проблему дифференцированной федеральной юрисдикции над различными технологиями СМИ. В знаменитой паре судебных дел, Red Lion и Tornillo, Верховный Суд вынес решение о том, что регулирование вещателей может быть более строгим, чем регулирование содержания газет [23]. Требования “справедливости”, или типа доступа, могут налагаться на обладателей телевизионной лицензии, но не на издателей газет. Верховный Суд, рассматривая полномочия конгресса по регулированию кабельного телевидения, решил, что и в этой сфере конгресс может заниматься формами регулирования, не разрешенными в отношении газет, хотя и не столь всесторонне, как могло бы быть вызвано дефицитом телевизионных частот [24]. Многие комментаторы критиковали эти решения, утверждая, что вещатели и кабельные операторы являются ораторами — или частью прессы, — имеющими право на такую же свободу от правительственного регулирования, какой пользуются газетные издатели.

Различное обращение с тремя режимами распространения информации можно разъяснить на языке открытой и закрытой территорий общественного дискурса. В описании меняющегося отношения к трем технологиям Верховный Суд в качестве обоснования форм регулирования воспользовался дефицитом (в вещании) и узкими местами (в кабельном телевидении). Эти столь знакомые доводы прикрывают более сложную и глубокую причину: чем более навязчивым и агрессивным является СМИ, чем менее добровольным является его получение, тем более оправданным и обоснованным оказывается правительственное регулирование того или иного рода [25]. С этой точки зрения вещание — наиболее назойливое, открытое и широкодоступное СМИ; газеты обладают большинством качеств частной операции между покупателем и продавцом, а кабель находится где-то посередине. Различие основывается не на убедительности защиты, а на проникновении в еще малораспространенном значении [26].

Мною уже упоминалось дело Верховного Суда о пересмотре законодательства и правил Федеральной комиссии связи, требующих от кабельных систем передачи сигналов местных коммерческих и некоммерческих вещательных каналов [27]. На своей ранней стадии развития кабельное телевидение для привлечения подписчиков должно было передавать вещательные сигналы улучшенного качества. Кабельные системы боролись за право передавать местные телевизионные станции, аргументируя это тем, что таким образом они предоставляют общественную услугу. К середине 1980-х годов с появлением спутниковых каналов и распространением новых сетей (таких как Эйч-би-оу и Эм-ти-ви) кабельное телевидение получило возможность продавать много других продуктов (включая каналы художественных фильмов, информационные и спортивные каналы). В некоторых случаях при наличии ограниченного пространства кабельные системы хотели отказаться от местных вещательных станций, чтобы освободить место для специально созданных программных служб. Кабельные операторы, конечно, желали получить полную власть решать, какие программы из всех доступных источников отбирать для доставки подписчикам.

В ответ на сильное давление со стороны вещателей и конгресса в дело включилась Федеральная комиссия связи: это агентство подготовило проекты ряда инструкций, вышеупомянутые правила об обязательной передаче, ограничивавшие свободу кабельных операторов. Федеральная комиссия связи действовала подобным образом частично для защиты экономических интересов индустрии вещания, регулированием которой она занималась длительное время. Опасаясь, что со временем общедоступные массам американских зрителей бесплатные службы на свободном, “эфирном” телевидении станут сокращаться, Федеральная комиссия связи объявила кабельным операторам, какие сигналы они обязаны передавать и, на ранней стадии правил, — какие виды программ не могут быть доступны для кабельных программ. Федеральная комиссия связи стремилась сохранить конкурентное преимущество имеющихся вещателей путем предоставления им наиболее прав на показ важных спортивных состязаний (таких как финалы бейсбольного чемпионата), драм, фильмов — частично ради обеспечения экономической основы общественного использования телевидения.

Апелляционный суд округа Колумбия, известный федеральный трибунал, последовательно выступал против этих правил, применяя традиционный анализ с точки зрения свободы слова. Суд поддержал право кабельного оператора выбирать сигналы, которые он желает передавать. Аргументация Федеральной комиссии связи в поддержку правил — сохранение местных новостей и информации и универсальная бесплатная телевизионная услуга — могла служить основанием для регулирования, однако сами правила были настолько непродуманными и всеохватывающими, что природа ограничений выходила далеко за рамки того, что было необходимо для достижения даже конституционно сомнительных целей. В известной фразе суд заявил, что Федеральная комиссия связи занималась неконституционной защитой вещателей, а не вещания.

После двукратного провала попыток Федеральной комиссии связи принять правила об обязательной передаче конгресс включил сложную схему в свой закон о кабеле 1992 года. Эти правила можно считать утверждением зоны свободной территории на кабельном телевидении — режимом, обеспечивающим сохранение жизнеспособности лицензированных вещательных телевизионных станций. Эти правила можно назвать данью “свободному телевидению”, в том числе общественному вещанию как носителю американской национальной идентичности (хотя этот термин и не употребляется явно). Кабельное телевидение — замечательная вещь, оно приносит в дома изобилие каналов, новые возможности доступа, новые сферы для производителей речи. Большинство кабельных каналов, однако, в значительной степени будут частными. По всей видимости конгресс хотел сказать, что существует потребность в остаточной системе традиционных, доступных для всех эфирных вещательных станций, с обязательствами общественной услуги, передачей местных новостей и механизмом традиционных форм рекламы и доступа к потребителям.

В июне 1994 года Верховный Суд США продемонстрировал свое замешательство по поводу власти конгресса сохранять “открытую территорию” свободного вещания. Пятью голосами против четырех Суд постановил, что конгресс может (в ограниченных обстоятельствах) заставлять кабельные системы передавать местных коммерческих и некоммерческих вещателей. Суд изо всех сил старался показать, что конгресс может делать так только в том случае (что весьма странно), если он делает это по причинам, не зависящим от того, что именно передается на этих каналах. Усилия конгресса по поддержке общественного вещания из-за его образовательного содержания или местных вещателей из-за их вклада в местные интересы и освещения новостей и общественных событий встретили серьезное сопротивление. “Свободное телевидение”, определенный вариант которого я назвал “открытой территорией” речи, могло бы быть сохранено. Однако Суд, и даже незначительное большинство, определившее исход дела, не мог согласиться с тем, что на его решение какое-либо влияние оказало что-либо вроде национальной идентичности или усиления общественной сферы, что-либо касающееся сущности или содержания природы американского общества.

СОДЕРЖАНИЕ, ДЕФИЦИТ ЧАСТОТ И ОТКРЫТАЯ ТЕРРИТОРИЯ

Отчужденный и бесстрастный подход Верховного Суда к содержанию в корне отличается от кипящих по всей Америке споров об образах, повествованиях и их отношении к телевидению, радиовещанию и культуре. В преддверии нового тысячелетия содержание открытой территории, форма национальной идентичности и природа общественной сферы стали постоянными аспектами общественной повестки дня. В 1990-е годы угроза восстановления конгрессом доктрины справедливости (требующей передавать соперничающие взгляды по общественным вопросам) была символическим знаком озабоченности проблемой общественных дебатов. Был принят закон “Об улучшении телевидения” — законодательное прекращение огня в споре о насилии на телевидении — для освобождения сетей от антитрестовского законодательства, с тем чтобы они могли, не опасаясь обвинений [28], объединяться ради достижения вызывающей наименьшие возражения всеобщей вещательной территории. Закон “О детском телевидении” 1990 года был принят в качестве умеренного ответа на распространенные опасения о судьбе молодежи нации [29]. Федеральное кабельное законодательство применило к общедоступным каналам правила о непристойности (в противоположность каналам, получаемых зрителем по запросу за особую плату). Предложенное законодательство, касающееся “национальной информационной инфраструктуры”, было направлено на обеспечение всеобщего доступа и использования его благами школами, общественным вещанием и растущим популярным телевизионным сообществом. Исходя зачастую из разных мотивов и от разных групп, эти шаги оставались судорожными, прерывистыми и непоследовательными, что неизбежно в обществе, так боящемся урезания свободы слова.

По этому толкованию, право общества на вмешательство уменьшается с перекройкой коммуникаций. В частной операции покупки просмотра фильма получатель выражает свое желание, и, за исключением границ ненависти, насилия и непристойности, функция государства является минимальной [30]. В отличие от этого “свободное телевидение” — категория, признанная Верховным Судом США позволительным институтом для защиты со стороны конгресса — обладает качествами открытости, поскольку его содержание беспрепятственно и бесконтрольно (за исключением слабого сопротивления ему с использованием кнопки выключения) перетекает в жилища граждан [31]. Вещательное телевидение более открыто, платное телевидение более закрыто.

В мире Интернета и систем коммутируемых коммуникаций будущего эти различия становятся еще глубже и значимее. За исключением величайших событий современности, вроде прогулок по Луне и коронаций, аудитории будут разделяться, переопределяться и вступать в деловые отношения друг с другом и с поставщиками информации. Этот далеко не зловещий переход может оказаться продуктивным и эффективным с точки зрения распространения информации. Однако в отсутствие вмешательства неизбежным последствием станет увеличение дифференциации между теми, у кого есть соответствующая информация, и теми, у кого ее нет (поскольку информация будет иметь цену, а надежным критерием ее распространения станет благосостояние). С точки зрения интенсивности и желательности информации такая дифференциация приведет к тому, что закрытые каналы будущего будут разделять группы и сделают сообщения более центробежными, чем они когда-либо были.

Новые технологии, обеспечивающие адресность, предоставят зрителю право выбора. Однако возникающие модели интерактивности не обязательно будут такими, которые восторженно представляются знаками вновь обретенной самостоятельности личности. Газеты полны диаграмм, объясняющих границы информационного мира будущего. Среди леса графиков и метафор туманным остается важное соображение: вопреки ожиданиям, изобилие каналов может привести не к меньшему, а к большему числу призывов к правительственному вмешательству ради сохранения определенного общественного пространства.

Возможно, что остающееся открытое пространство — вещательные каналы нашего прошлого — будут увядать и приходить в упадок, как заброшенные парки или не посещаемые больше театры. Качественные программы все в большей степени будут мигрировать на каналы, где зрительские предпочтения выражаются посредством индивидуальной абонентской платы. Новости высочайшего качества, высокохудожественные фильмы и великие спортивные события будут передаваться по каналам закрытой и приватизированной территории. Реклама приспособится к возможностям, предоставляемым интерактивными технологиями. Пока сохраняется ценность открытой территории, потребительские и другие группы интересов будут искать сложные технологии контроля или воздействия на ее повествования, а сжатие открытого форума приведет к тому, что это соперничество, по крайней мере в краткосрочной перспективе, станет еще более ожесточенным. По мере все большего ослабления консенсуса относительно содержания открытых каналов будет происходить расширение рамок и увеличение интенсивности регулирования; парадоксальным образом это будет способствовать процессу переключения поставщиков информации и развлечений на нерегулируемые альтернативы. В конечном счете, если открытые магистрали речи сохранят свою ценность, обращение к правительству сохранится и в долгосрочной перспективе, и из-за своей общедоступности речь там станет еще важнее. К тому же то, что останется от открытой территории, подвергнется еще более внимательному согласованию и будет результатом большего компромисса.

Воздействие на баланс между открытым и закрытым определяется тысячами разных факторов. Среди них: как организована система, кто осуществляет контроль, какие организации имеют доступ и на каких условиях, существуют ли стимулы или субсидии для общественных пользователей (таких как общественное телевидение), как они оплачиваются, как обеспечивается их безопасность (с точки зрения конфиденциальности сообщений) и какие имеются механизмы для поддержания порядка в отношении содержания. В качестве традиционного обоснования вмешательства вновь может возникнуть дефицит: при осуществлении перехода от открытой к закрытой территории дефицит всеобщего пространства не исчезает, а становится причиной споров и правительственного вмешательства.

Должен быть сформирован механизм, обеспечивающий отдельным ораторам возможность в определенное время широко вещать свои взгляды и вторгаться в пространство, необходимое для обращения к тем, для кого любая операция, отличная от простого нажатия кнопки выключателя телевизора, была бы препятствием. Рынок способен автоматически предоставлять подобную возможность, по крайней мере для великих событий общественной жизни, однако для событий, важных для идентичности и общественной сферы, таких как организация политической жизни, всеобщая открытость общественных торжеств нуждается в поддержке. Нужно уважать право слушателя избегать “бомбардировки информацией”, иметь убежище от нападения современной технологии [32]. В будущем будет продолжено определение подходящего места убежища — этой важной проблемы прошлого, с тем чтобы избежать осуществления придуманной Оруэллом вселенной. Похожая проблема в мире закрытой территории — моделирование большего права доступа слушателей к речи, которую хочет утаить оратор. Например, в зоне, называемой киберпространством, некоторые блюстители новой морали заявляют, что должно существовать ограничение на анонимные сообщения и что оратор обязан называть себя. Точно так же, как современным законодательством предусматривается открытость определенных совещаний органов власти и доступность общественности определенной правительственной информации, могут быть наложены ограничения на допустимую степень конфиденциальности в коммуникациях между организациями и частными лицами.

О проблеме пленения и закрытия территории речи захватывающе пишет Ахил Рид Амар (Akhil Reed Amar). Ранним утром в июне 1990 года юный Роберт А. Виктора и несколько его друзей-подростков смастерили из ножек сломанных стульев грубый крест и подожгли его внутри огороженного дворика чернокожей семьи в г. Сент-Пол, штат Миннесота. Злодеи были арестованы по постановлению муниципалитета, в котором признается преступлением использование определенных символов, в том числе горящего креста, способных возбудить гнев, страх или возмущение на основании расы, цвета кожи, вероучения, религии или пола. В часто цитируемом мнении, ограничивающем власть штатов объявлять вне закона отдельные категории речи, Верховный Суд отменил постановление муниципалитета города Сент-Пол по той причине, что статутная схема неправильно выделила определенную речь на основе содержания и посчитала ее противозаконной как полную ненависти [33]. Амар предлагает сочувственное толкование дискредитированного теперь закона: закон был направлен на предотвращение “умышленного улавливания черной аудитории, с тем чтобы подвергнуть ее деградации и обесчеловечению”, что составляет условия, создающие знак порабощения [34]. В этих обстоятельствах принудительная речь на основе расы поднимает вопросы 13-й поправки даже за рамками утверждения о том, что “просто не существует права навязывать речь в дом нерасположенного к ее восприятию слушателя” [35].

Следует, однако, разделить два права — право получить театр открытой территории и право препятствовать речи: они имеют разные обоснования и разные исторические корни. Право оратора и слушателя формировать закрытое сообщество сродни праву ассоциации, отстаиваемому такими организациями, как Национальная ассоциация в поддержку прогресса цветного населения, когда списки ее членов были затребованы имеющими сомнительные намерения правительствами штатов [36]. Право оратора отправить сообщение только намеченному получателю аналогично праву пользователя почты быть уверенным в том, что его сообщение получит только адресат и никто другой. Однако право оратора выбирать слушателей не является абсолютным. Конгресс ввел законодательство об обязательном лицензировании, позволившее кабельным операторам воспроизводить программы без разрешения владельцев авторских прав. Возможно, существуют ограничения в вопросах, касающихся расы или других конфликтных тем, которые оправдывали бы законодательство, регламентирующее право ораторов и слушателей устанавливать свое собственное сообщество. В недалеком прошлом слушатели вынудили федеральное правительство принять закон, защищающий их от нежелательных телефонных звонков. В регулировании почтовой корреспонденции конгресс установил специальные структуры тарифов, такие как доставка 2-й скоростью, которые поощряют определенные модели распространения информации и предоставляют адресатам право прекратить получение писем, найденных оскорбительными “вследствие их непристойного и неприличного характера” [37].

Надежда — всегдашняя надежда времен изменений — заключается в том, что технология позволит избежать кризисы идентичности и демократии, которые повредили прошлому и омрачают будущее. Новая технология, однако, не в силах устранить дилеммы расы и пола, различия бедности и богатства, проблемы образования или вызов созданию эффективного и справедливого политического процесса. Технология изменяет отношения образов и власти, но не изглаживает своего сеющего распри начала. Проблема — вполне вероятно, что и спасение — общества кроется в том, что в Соединенных Штатах никогда не было ясного и всестороннего видения взаимодействия СМИ, национальной идентичности и американской демократии.

Примечания

1. Kevin Robins, ‘Reimagined Communities’, Cultural Studies 3 (1989).

2. John Carey, Culture as Communication (Boston: Unwin Hyman, 1989), 2—3.

3. См. мой “Комментарий” в: Jack David and Robert B. McKay (eds.), The Blessings of Liberty: An Enduring Constitution in a Changing World (New York: Random House, 1989), 277—80.

4. Конституционное измерение законодательства о диффамации представляет рассматриваемый случай. Доктрина диффамации, разработанная судом начиная с 1960-х годов, действует как ограничитель на законы штата, которые были бы одиозными для расцвета национальных СМИ, служащих национальной аудитории. New York Times v. Sullivan, 376 US 254 (1964). См. также: Elizabeth Hull, Taking Liberties: National Barriers to the Free Flow of Ideas (New York: Praeger, 1990) об ограничениях на поток информации в Соединенные Штаты.

5. Дайан и Катц вскользь упоминают об этих сообществах в своих работах о важнейших событиях в освещении общественного телевидения. Они употребляют термин “диаспорная церемония”. См.: Daniel Dayan and Elihu Katz, ‘Performing Media Events’ в: James Curran, Anthony Smith, and Pauline Wingate (eds.), Impacts and Influences: Essays on Media Power in the Twentieth Century (New York, Methuen, 1987), 174—97. См. также: David Chaney, ‘The Symbolic Form of Ritual in Mass Communications’, в: Peter Golding, Graham Murdock, and Philip Schlesinger (eds.), Communicating Politics: Mass Communications and the Political Process (New York: Holmes & Meier Publishers, 1986), 115—32. Бенедикт Андерсон говорит о влиянии диаспорных групп на политику их родины в: Benedict Anderson, ‘Exodus’, Critical Inquiry 20 (1994), 314, 326—7: “Многие из самых непреклонных и фанатичных приверженцев независимого Халистана не живут в Пенджабе, а имеют процветающий бизнес в Мельбурне и Чикаго. “Тигры” в Джаффне в своей яростной борьбе опираются на тамильские сообщества в Торонто, Лондоне и других уголках мира, связанных воедино по компьютерной сети Tamilnet”.

6. В целом см.: David Morley, Television, Audiences and Cultural Studies (New York: Routledge, 1992), 270; Joshua Meyrowitz, ‘The Generalized Elsewhere’, Critical Studies in Mass Communication 6 (Sept. 1989), 326—34; Joshua Meyrowitz, No Sense of Place: The Impact of the Electronic Media on Social Behavior (New York: Oxford University Press, 1985).

7. Meyrowitz, No Sense of Place, 145—7.

8. Andrew Kirby, ‘A Sense of Place’, Critical Studies in Mass Communication 6 (Sept. 1989), 322, 323 (цитируется Meyrowitz, No Sense of Place).

9. Jody Berland, ‘Placing Television’, New Formations 4 (spring 1988), 145, 147.

10. Общественный интерес в содержании учебных планов можно проиллюстрировать американской полемикой вокруг программы “Канала Один”, финансируемой компанией Whittle Communications. В 1989 г. компания Whittle Communications начала предлагать телевизионное оборудование, в том числе мониторы, видеомагнитофоны и спутниковые тарелки, в обмен на соглашение, по которому студенты должны были смотреть 12-минутную программу, состоящую из 2 минут рекламы и 10-минутного выпуска новостей. Когда количество подобных соглашений стало расти, усилилась и общественная полемика о правомерности фактического принуждения детей смотреть рекламу на телевизионном экране. См.: Cynthia Newsome, ‘Note: Pay Attention: A Survey and Analysis of the Legal Battle over the Integration of Forced Television Advertising into the Public School Curriculum’, Rutgers Law Journal 24 (1992), 281.

11. См.: James Atlas, The Book Wars (Knoxville, Tenn.: Whittle Direct Books, 1990).

12. Относительно библиотек, см.: Board of Education v. Pico, 457 US 853, 869 (1982) (было ограничено право отделов народного просвещения изымать книги из школьных библиотек). Судья Бреннан сделал различие между обязательным учебным планом, где большее влияние могут иметь взгляды администрации школьного округа, и школьной библиотекой с ее “режимом добровольного запроса”. По его мнению, “подбор книг в этих библиотеках является целиком предметом свободного выбора”.

13. D. Antin, ‘Fine Furs’, Critical Inquiry 19 (1992), 151, 155.

14. Ibid. 162.

15. Michael J. Sandel, ‘Post-National Democracy vs. Electronic Bonapartism’, NPQ 9 (1992), 4.

16. Shaw v. Rena, 113 S. Ct. 2816 (1993). См. также: Lani Guinier, ‘The Representation of Minority Interests: The Question of Single-Member Districts’, Cardozo Law Review 14 (1993), 1135.

17. Многое из приведенной здесь дискуссии взято из: Jeffrey Abramson, ‘Democratic Designs for Electronic Town Meetings’, Prepared for the Aspen Institute’s Communications and Society Program, Queenstown, Maryland, 1992.

18. Ibid. 2.

19. Ibid. 3.

20. Право народа на электронное представительство в принципе менее связано с представительным правительством, чем с чистой демократией. Однако для Джеймса Мэдисона “чистая демократия” является нежелательной. В его идеале должен существовать буфер между народом и его правителями. Таким буфером и является представительная демократия — система, в которой беспристрастное и аргументированное принятие решений способно сдерживать желания ничем не обузданного народного аппетита. См.: Ronald L. K. Collins and David M. Skover, ‘Pissing in the Snow: A Cultural Approach to the First Amendment,’ Stanford Law Review 45 (1993), 783, 799.

21. См., напр.: Study and Report on Sports Programming Migration, Pub. L. No. 102—385, sects. 26, 28, 106 stat. 1502, 1503 (1992).

22. Anne Rawley Saldich, Electronic Democracy: Television’s Impact on the American Political Process (New York: Praeger, 1979); Lawrence Grossman, The Electronic Republic: The Transformation of American Democracy (New York: Viking, 1996).

23. См.: Red Lion Broadcasting Co. v. FCC, 395 US 367 (1969); и Miami Herald Publishing Co. v. Tornillo, 418 US 241(1974).

24. Turner Broadcasting System Inc. v. FCC, 114 S. Ct. 2445 (1994).

25. Доктрина, проглядываемая через болото дефицита частот, в Pacifica v. FCC, 438 US 726 (1978).

26. Особый пример представляет обеспокоенность выставлением так называемых порнографических изданий в магазинах и других открытых широкой публике местах. См.: Playboy Enterprises v. Meese, 639 F. Supp. 581, 588 (DDC 1986). Рекламные щиты и объявления в метро и автобусах являются полезным примером размещения образов в общественном месте, подчас вызывающим беспокойство общественности.

27. См.: Monroe E. Price and Donald W. Hawthorne, ‘Saving Public Television: The Remand of Turner Broadcasting and the future of Cable Regulation’, Hastings Communications and Entertainment Law Journal 17 (1994), 65.

28. См.: Geoffrey Cowan, See No Evil: The Backstage Battle over Sex and Violence on Television (New York: Simon and Schuster, 1979).

29. Children’s Television Act of 1990, Pub. L. No. 101—437, 104 Stat. 996 (codified at 47 USC sects. 303a—303b, 393a, 394 (Supp. III 1991)).

30. См.: Stanley v. Georgia, 394 US 557 (1969).

31. Turner Broadcasting System Inc. v. FCC, 114 S. Ct. 2445 (1994).

32. В деле Lehman v. Shaker Heights, 418 US 298, 306—7 (1974), судья Дуглас, соглашаясь с решением, писал: “Если мы собираемся превратить автобус или трамвай в газету или парк, мы обращаемся весьма бесцеремонно с теми людьми, которые по необходимости становятся пассажирами и в то же время “плененными” зрителями или слушателями”. См.: Erznoznik v. City of Jacksonville, 422 US 205, 210—11(1975): суд поддержал протест против постановления муниципалитета, запрещающего кинотеатрам под открытым небом показывать различные части человеческой анатомии, если экран оказывается видим с улицы. Судья Пауэлл писал: “Многое из того, с чем мы сталкиваемся, задевает нашу эстетику и даже наши политические и моральные чувства. На зрителя обычно падает бремя “избегать дальнейшей атаки на [свои] чувства, просто отводя взгляд в сторону” [опущено цитирование]”. См. также: Charles Black, ‘He Cannot Choose but Hear: The Plight of the Captive Auditor’, Columbia Law Review 53 (1953), 960.

33. R.A.V. v. St Paul, 112 S. Ct. 2538 (1992).

34. Akhil Reed Amar, ‘The Case of the Missing Amendments: R.A.V. v. City of St Paul‘, Harvard Law Review 106 (1992), 124, 158.

35. См.: Frisby v. Schultz, 487 US 474, 485 (1988). Аналогичные случаи см., напр.: Ward v. Rock Against Racism, 491 US 781(1989); Kovacs v. Cooper, 336 US 77 (1949); Clark v. Community for Creative Non-Violence, 468 US 288 (1984) (относительно посетителей, которые могут свободно покидать область). Похоже, суд ставит предел ограничению “пленения”. В деле Forsyth County v. Nationalist Movement, 112 S. Ct. 2395, 2403 (1992) суд постановил, что реакция “слушателей на речь не является нейтральным по отношению к содержанию основанием для регулирования” (согласно постановлению муниципалитета, предполагалось взимать большую плату за разрешение на парад, если ожидалось присутствие враждебных групп людей).

36. См. NAACP v. Alabama, 357 US 449 (1958).

37. См. Rowan v. Post Office Department, 397 US 728, 731(1970).