Монро П. Телевидение, телекоммуникации и переходный период: право, общество и национальная идентичность

ОГЛАВЛЕНИЕ

Часть I. ЛОЯЛЬНОСТЬ И ИДЕНТИЧНОСТЬ

1. Национальное государство и глобальные СМИ

Электронные средства массовой информации заполняют нашу повседневную жизнь, и тем не менее мы плохо представляем себе, какое значение для политической географии современной жизни имеют радиовещание и телевидение. Образы воздействуют на лояльность — это широко известный факт. Не столь очевидна неразрывная взаимосвязь структуры и мощности коммуникаций с судьбами правительств. Во всем мире идет процесс зачастую радикального изменения организации вещания и распространения телевизионных программ. Миллионы образов, носящихся в умах общества, помогают определить саму природу национальной принадлежности, отношения к пространству, семье, правительству и государству. Неудивительно, что при любых обстоятельствах — в развитых и неразвитых странах, при демократии или диктатуре, в переходном или стабильном обществе — особенно важное значение приобретает вопрос структурирования и будущего регулирования СМИ.

В конце 1940-х годов, во время послевоенного поиска новой утопии, поэт У. Х. Оден (W. H. Auden) мечтал об “идеальном открытом обществе, которому будут неведомы физические, экономические и культурные границы” [1]. Сегодня мы уже имеем открытое общество без физических и культурных границ или по крайней мере его версию в области СМИ. Спутники передают сигналы в зоне своего действия невзирая на границы. Повсюду происходит сдвиг исторических образов коллективных идентичностей. Семидесяти лет стремящегося к могуществу, строго управляемого Советского Союза, с четко выраженной политикой контроля над образами, оказалось недостаточно, чтобы предотвратить поворот самих символов лояльности против тех, кто их пропагандировал. Чехословакия распалась в результате мирных выборов. Набор навязываемых сверху идентичностей под названием Югославия оказался недостаточным для сохранения единства в среде долго вынашиваемой горькой ненависти. Один знак — без силы — не смог удержать государственное устройство. Образы могут поддерживать идею людей, но они не в силах сохранять оковы государства, сильно стесняющего удобства граждан. В то же время общинные символы усиливают сплоченность, оказывают влияние на длительность и природу любой гегемонии и поэтому занимают главное место в идее государства.

Одна нация за другой испытали в последнее время невозможность удерживать монополию на образы, однако попытки такого удержания все еще не прекращаются. Открытого общества — которому, по словам Одена, неведомы физические или культурные границы — трудно достичь, частично из-за того, что демократические ценности без реальной преданности слишком ослабляют аппарат общественной жизни. Задача, следовательно, заключается в том, чтобы определить, каким образом государство может порождать, поддерживать и поощрять сказания, нацеленные на благосостояние общества, и не отходить при этом от демократических ценностей. Если государство не в состоянии удовлетворительно решить эти задачи, встает вопрос о выживании самого такого государства [2]. В центре внимания данной книги — те инструменты коммуникаций, которые в основном предназначаются для поддержания установленного строя, но которые также иногда эффективно применяются для подрыва этого строя. Радио и телевидение являются особо влиятельными генераторами массовых общественных образов. Кто осуществляет вещание, как оно организовано, какие изображения разрешено передавать через башни и ретрансляторы — все эти вопросы активно обсуждаются в течение уже почти целого столетия. Но радиовещание и телевидение — это только пример, только сегмент общей темы образов в обществе. Когда мы говорим о влиянии этих СМИ, его необходимо рассматривать в контексте набора символов и сигналов, создающих общество и определяющих его стимулы. Люди, обеспокоенные учебными программами школ, близки тем, кого волнует надлежащий уровень уважения к государственному флагу. Люди, беспокоящиеся об образах рас и изображении женщин, близки тем, кого волнуют насилие и непристойность, а также тем, кто борется за надлежащие методы финансирования и стимулирования изобразительного искусства. Сторонники общественного телевидения практически солидарны в этом вопросе со своими оппонентами: обе группы признают значение образов в изменении природы общества. Повсюду идет поиск подходящего выражения сути общественной дискуссии о воздействии, общественных ограничениях и эффектах новой технологии.

Изобилие изменяющихся сигналов, носящихся по воздуху, а с недавнего времени буквально “падающих с неба”, создает глубокие проблемы, касающиеся принадлежности, идентификации, национализма и сообществ. Каждая нация считает важным обучение детей своей собственной истории. Установленные на многолюдных площадях памятники важны не только для своего времени. Они представляют собой храмы памяти, создающие лояльность и в будущем. Общенациональная дискуссия о флаге — его осквернении и почитании — все еще может привести к взрывам чувств обеих сторон, считающих себя патриотами. Даже в переполняемом информацией мире остается место для финансируемой правительством системы общественного вещания, которая должна помочь определять и отражать национальную идентичность. А борьба вокруг учебных программ в общественном образовании и высших учебных заведениях имеет настолько ожесточенный характер, что ясно, какое значение придают этому вопросу ее участники.

Практически не существует согласия по таким вопросам, как содержание общественного пространства и ответственность правительства за изображения, появляющиеся на телевизионном экране. Это связано с тем, что большую часть этого столетия, особенно в Соединенных Штатах, роль правительства в регулировании вещания основывалась на дефиците имеющихся у частных лиц и компаний возможностей по распространению своих идей и программ. Потрясающие технологические прорывы разрушили эту предпосылку, но отнюдь не устранили имеющиеся общественные пороки. В других регионах к аналогичной необходимости пересмотра привел не переход от недостатка к изобилию, а трансформация самой идеи государства (часто сама связанная с технологическим прогрессом).

НАЧАЛО И КОНСОЛИДАЦИЯ

Первые полвека вещания — период с 1915 года до середины 1960-х годов были эрой практически всеобщего контроля государств над своими радиовещательными, а затем и телевизионными структурами. Это было время становления и консолидации, период, завершившийся с запуском спутников и появлением кабельного телевидения. Эти полвека были охарактеризованы событиями, которые во многих отношениях подчеркнули политические и культурные потребности государства. На менталитет первого поколения вещателей оказало влияние чувство национальной идентичности, возникшее в результате Первой мировой войны. Первый директор программ Би-би-си (Британской вещательной компании, BBC), например, начал свою карьеру на радио со сбора и редактирования для своего правительства перехваченных пропагандистских передач противника [3]. Для всех основных западных держав современные коммуникации были частью стремления к централизации и превосходству национальных влияний над региональными. Практически везде бюрократия была воспитана в духе протекционизма и изоляционизма Великой депрессии. Их последователи были немного более космополитичны. Для них учителями необходимости сильной государственной идентичности были антагонизмы Второй мировой войны и резкое размежевание времен “холодной войны”. Даже в Соединенных Штатах, где так высоко ценится разделение правительства и прессы, предметом гордости был тот факт, что служащие могли переходить из радиостанции “Голос Америки” в частные сети и наоборот. Неудивительно, что в период, когда такое значение уделялось границам, была столь резко выражена национальная забота о характере образов.

На самом деле радиовещание по своей сущности не имеет национального характера. Радиоволны не подчиняются национальным границам. А в качестве технологии первым применением радио было преодоление границ, достижение в целях навигационной безопасности объектов, находящихся за границей, путем радиопередачи с корабля на берег [4]. Концептуально первые случаи использования радио аудиторией почти не имели значения с точки зрения существенного правительственного интереса в содержании передач. С самого начала господствующее положение в них занял межкультурный товар — музыка. А программы существовали только для того, чтобы продавать оборудование, и ни для какой другой, явной или скрытой, цели. Учитывая эту раннюю стадию развития, радиовещание рассматривалось в качестве механизма, служащего для преодоления национальных границ и достижения аудитории радиолюбителей и конструкторов детекторных приемников независимо от их государственной принадлежности.

Кроме того, международное и транснациональное использование радио не должно было стать его главной характеристикой. Вскоре после первых опытов по передаче сигналов с корабля на берег началась борьба за удержание радиовещания внутри национальных границ ради обеспечения того, что его рост будет проходить под покровительственным и замкнутым надзором со стороны правительства. Где только возможно были созданы сильные ограничения на вторжение сигналов одной страны на территорию другой страны. Обеспечение этого процесса стало основной обязанностью международных вещательных организаций — функцией, напомнившей о себе спустя 50 лет, на заре спутниковых коммуникаций [5]. В конце 1920-х годов в Канаде прозвучали первые опасения относительно чрезмерной зависимости от программ США и конкуренции за частоты со стороны Соединенных Штатов [6]. Барабанный набат относительно национального сознания часто выражался в терминах “общественного доверия” или “государственной службы”. Это был момент — очень кратковременный, похожий на вспышку, — неоцененной проницательности тогдашнего министра торговли Герберта Гувера (Herbert Hoover), на которого первоначально были возложены регулятивные обязанности. Гувер считал, что радиовещание не следует рассматривать “исключительно как бизнес, осуществляемый в целях частной выгоды, частной рекламы или для развлечения любопытных. Оно должно войти в сферу общественного внимания в форме общественного доверия и рассматриваться в первую очередь с точки зрения общественного интереса” [7]. В 1923 году учрежденный британским правительством Комитет Сайкса (Sykes Committee) констатировал, что “контроль над таким потенциальным механизмом воздействия на общественное мнение и жизнь нации должен оставаться в руках государства” [8].

Почти немедленная реакция государства на угрозы со стороны транснационального вещания стала темой небольшой по объему, но выдающейся книги о ранней истории Би-би-си, которую написал известный экономист Р. Х. Коас (R. H. Coase) [9]. В 1925 году “несанкционированная” радиослужба, используя в качестве передающей точки Эйфелеву башню в Париже, организовала вещание на Соединенное Королевство программы на английском языке с рекламой одной из лондонских сетей универмагов в надежде привлечь внимание британской аудитории. Немедленно британское правительство и радиовещательные круги попытались ограничить конкуренцию. К началу 1930-х годов мощный размах получило направленное на британских слушателей вещание на английском языке, осуществляемое из Франции и опирающееся на британских рекламодателей. Для защиты национальной вещательной монополии (и ее соглашений с печатной прессой) правительственной политикой стало пресечение иностранного коммерческого вещания на английском языке [10].

Опыт США часто противоположен британскому опыту, и во многих отношениях традиции двух стран сильно различаются. Ни американская промышленность, ни конгресс не стремились создать мощную национальную государственную организацию, обладающую монополией на аудиторию и государственные привилегии. Тем не менее история вещания в Соединенных Штатах представляет собой историю распределения правительством частот и лицензирования, осуществляемого также правительством, историю, подчеркивающую государственный характер организации этого СМИ [11]. Договорами с Мексикой и Канадой Соединенные Штаты стремились минимизировать число направленных на американскую аудиторию телевизионных сигналов, исходящих из-за пределов их территории. Были ограничены права собственности для иностранцев. Подлежали лицензированию мощные радиовещательные учреждения — “свободные каналы”, — способные достигать обширных просторов всех 48 (на тот момент) штатов страны и которые могли быть использованы для переопределения внутренних идентичностей. Создание свободных каналов стало американской версией международных споров о структуре передачи сигналов и о культурных моделях. Правительственное лицензирование налагало на обладателей лицензий существенные ограничения, касающиеся содержания программ. Лицензирование само по себе и угроза возможного невозобновления лицензии гарантировали прочность связей между вещателем и государством.

В одной стране за другой государство выходило на сцену сначала для того, чтобы помогать структурировать эту отрасль, регулировать выход на рынок, ограничивать конкуренцию. Вслед за этим государство оставалось на сцене как существенный фактор определения роли вещательных СМИ в обществе. Радиовещание стало служить орудием разъяснения ситуации, воспитания патриотизма, мобилизации и поддержания боевого духа во время Второй мировой войны. В Германии и Италии вскоре были доведены до совершенства возможности радиовещания и кинофильмов по воспитанию сумасшедшей преданности государству. Такая озабоченность могуществом радиовещания стала не исключением, а правилом. Впоследствии радиовещание, а затем и телевидение продолжали оставаться не только инструментом построения нового общества и укрепления государственных отношений, но и орудием распространения конкурирующих официальных взглядов во всем мире. Как сказал Эли Ноам (Eli Noam), “единое и унифицированное национальное государство, главная единица управления на всем земном шаре, дополнялось и обслуживалось своей национальной монопольной сетью коммуникаций, обычно находящейся во владении и под управлением государства в качестве государственной службы, подобно системе дорог” [12]. Эти связи были очень сильны в Советском Союзе и послевоенной Центральной и Восточной Европе, где государство и вещание были неразделимы, или, что то же самое, оба находились под контролем коммунистической партии. Радио, а затем и телевидение были прямыми, явно выраженными инструментами государственной политики при тоталитарных и авторитарных режимах — “инженерами человеческих душ”, если применить здесь фразу, сказанную Сталиным в отношении функции писателей. В идее командного государства центральное место занимал контроль над средствами массовой информации и агитации. Вещание не только было инструментом государства, но и пользоваться радиоволнами могли исключительно правительственные СМИ. Поскольку имело место преднамеренное, а нередко и случайное проникновение сигналов через границы, активной политикой обеспечения монополии на информацию стало глушение радиосигналов [13].

В конце этих первых 50 лет вещания, когда вещательная политика стран Западной Европы часто была намного мягче и терпимее, чем в странах Восточной Европы, радиовещание и телевидение все еще оставались тесно связанными с государством. Во Франции к середине 1970-х годов компания ORTF была скандально известной прислужницей правительства, и после каждых выборов происходило назначение новых генеральных директоров этой компании. Следует, однако, признать, что в Англии существовала традиция независимости и структуры, в значительной степени предохраняющая Би-би-си от воздействия существующего правительства. Во многих отношениях компания Би-би-си была уникальной организацией. Но даже там все, за исключением небольшого числа преданных сторонников, считали Би-би-си частью государственного механизма. Критики заявляли о том, что под хваленой независимостью скрываются тесные руководящие связи между правящей элитой и управляющими Би-би-си. Эту мысль хорошо выразил Энтони Смит (Anthony Smith), который пишет об “охранительном взгляде на общество и его учреждения” компании Би-би-си. Обычной практикой не только в Британии, но и повсюду в Европе было нахождение время от времени “таких порядков и институтов установившегося внешнего порядка, которые она считает своей обязанностью не нарушать” [14].

Правительственные служащие во всем мире использовали свою власть для влияния на направление вещания в целях поддержки определенных концепций государства и национальной идентичности. Эти усилия варьировались от цензуры и специальных директив относительно того, какие темы нужно освещать и о чем нельзя упоминать, до структурного вмешательства. Как у правящих кругов государства, так и руководителей вещания было ясное понимание роли, которую может играть вещание в изменении или укреплении речевых норм и обычаев. В течение десятилетий компания Би-би-си была инструментом улучшения ораторского мастерства, форпостом пристойности, орудием, предназначенным для влияния на поведение людей. В некоторых обстоятельствах язык радио и телевидения был языком империи, настоящей или прошлой: русский язык повсюду в Советском Союзе; французский — во франкоговорящей Африке; английский — в кельтских землях. Изучение истории языка и вещания полезно для понимания отношения государственного строя к вещанию.

ВЕЩАНИЕ И ПРОПАГАНДА

В Соединенных Штатах примером этой не всегда вредной тенденции являются взаимоотношения радиовещания и правительства во время Второй мировой войны как средство объединения внутреннего фронта [15]. Печальную известность приобрел период маккартизма; это было время, когда вся сила государственной машины использовалась для определения и запрещения тем, материалов и новостей, признанных враждебными преобладающему мнению американской культуры. При восхвалении американского свободного рынка идей нередко забывают о том, насколько серьезным и продолжительным оказалось влияние маккартизма. Исходящие из слушаний в конгрессе недвусмысленные сигналы ставили передаваемые программы в идеологические рамки [16]. Находящиеся под таким давлением радио- и телевизионные станции в 1950-е годы проводили чистку рядов своих служащих, изгоняя комментаторов, сценаристов и актеров, подозреваемых в коммунистических симпатиях [17].

Такой основополагающий вопрос, как выделение частот — внутренних воздушных границ, — всегда ярко отражал специфические представления о природе государства. В Соединенных Штатах конгресс уже в 1927 году приказал тогдашней Федеральной комиссии по радиовещанию (FRC) создать систему, которая обеспечила бы справедливое распределение лицензий между регионами; государство было разделено на зоны, в каждой из которых был один представитель Федеральной комиссии по радиовещанию. Преемник комиссии, Федеральная комиссия связи (FCC), начал проводить политику, согласно которой по мере возможности каждая община имела свою собственную станцию, даже если это вело бы к сокращению числа национальных служб и снижению эффективности распределения частот [18]. Во Франции, Англии и большинстве стран Западной Европы почти все частоты находились в ведении центральных органов, и это было особенно характерно для телевидения. В Канаде начиная с 1920-х годов структура и управление вещанием стали точкой опоры в упорной борьбе между “национальной” Канадой и другими ее частями. Другим показателем служит распределение частот между вещанием и конкурирующими применениями, поскольку оно позволяет понять, насколько важным правительство считает наличие в обществе многочисленных источников получения информации, некоторые из которых не всегда можно было бы контролировать. Бережливое использование частот, наличие только ограниченного числа сигналов — наименее очевидная форма контроля. Правительство могло определять, как оно пыталось сделать в Южной Африке, будет ли вообще разрешено телевидение с его “загрязняющими” последствиями, когда следует начать внедрение цветного телевидения или, как во Франции в конце 1960-х годов, можно ли разрешить передачи телевидения во время ужина. Практически повсюду именно правительство решало, можно ли использовать телевидение для показа рекламы и стимулирования культуры потребления в обществе.

Другие примеры государственной и национальной идентичности относятся к деятельности, называемой пропагандой, которая среди прочего включает положительное использование телевидения и радиовещания для укрепления идей государственности. Даже те западные демократии, в которых существует строжайший конституционный запрет на цензуру, признали, насколько важной и необходимой стала в ХХ веке пропаганда. Мы помним и чтим волнующие речи Уинстона Черчилля во время Второй мировой войны, но мы не должны забывать, что они были частью согласованных, значительных и эффективных усилий в каждом из воюющих государств по завоеванию сердец и умов и по воспитанию и укреплению лояльности.

Кризисы являются проверкой на полезность, и радиовещание и телевидение в напряженные для государства времена имеют такую силу, что ни один лидер не желает оставлять на произвол судьбы управление самым эффективным средством массового убеждения. Именно поэтому телевизионная башня остается одной из первых целей захвата для революционеров, именно поэтому контроль над образами столь важен во время войн и других кризисных ситуаций. Но дело не только в кризисах. Передачи бесед Франклина Д. Рузвельта у камина в Белом доме представляют собой признак давнего формирования отношения общества к власти — способность, столь забюрократизированная и зарегламентированная в наше время, что в Белом доме имеется специальный руководитель по коммуникациям, а “контролирование развития событий” стало эвфемизмом по отношению к науке создания национальных сказаний или повествований. Правительственное использование радиовещания и телевидения продолжает играть важнейшее значение в создании новой государственной мифологии в наше время путем придания событиям ритуального характера, а иногда путем создания великих национальных событий, таких как неформальные разговоры президента с простыми людьми, коронация королевы, инаугурация президента, первая прогулка человека на Луне или похороны Джона Кеннеди [19].

Именно вследствие этой истории долгой и близкой связи государства с вещательными СМИ упорно сохраняется вера в то, что государство может продолжать оказывать воздействие на содержание радиовещания и телевидения. Общественные движения полагают, что правительственные чиновники могут использовать свои возможности воздействия на телевидение для представления определенного видения хорошего общества. Противники насилия и непристойности в Соединенных Штатах оказались в большинстве в конгрессе, что позволило им добиться принятия правовых норм, ограничивающих непристойность и программы, способные оказать вредное влияние на детей. Сторонники того, чтобы национальные меньшинства на территории Соединенных Штатов получили большее представительство на экране, последовательно воздействовали на членов правительства ради принятия нужного им решения. Изображение женщин, изображение деловой деятельности, изображение сексуальных меньшинств, изображение пожилых членов общества, изображение демократов и республиканцев, изображение индейцев (коренных американцев), изображение сторонников или противников абортов — все это было предметом расследований, а иногда и действий, осуществляемых Федеральной комиссией связи. И все это имело место в Соединенных Штатах, где благодаря Первой поправке к Конституции связь между государством и вещателями считается самой слабой и где вещатели наиболее защищены законодательно (самой Конституцией США) от излишнего вмешательства в освещение жизни общества.

ТРАНСФОРМАЦИЯ И ГЛОБАЛИЗАЦИЯ

Я уже попытался показать, как в течение целого исторического периода от изобретения радио до 1960-х годов существовала в сущности всеобщая решимость сохранять контроль над вещанием в пределах национальных границ. Если посмотреть на системы радиовещания и телевидения, имевшиеся в мире на тот период, существенной, практически повсеместной их чертой было “укоренение” в одном месте и исключительная привязанность к этому месту. Это было константой. Были и исключения, и очень важные исключения: в случае перенаселенных территорий Европы и в некоторых других местах (например, на границе Соединенных Штатов и Канады) существовало неизбежное проникновение сигналов на территорию других стран. А во времена конфликтов — после того, как были хорошо изучены современные инструменты пропаганды, — использование вещания в качестве орудия идеологического убеждения против врага становилось все более привычной и повседневной практикой [20]. Для радиостанций великих империй и даже империй “свободы” стало традицией следование государственной политике. Но эти исключения (например, целенаправленное учреждение “Радио Люксембург”) были технологическими и относительно малозаметными: короткие волны для доступа к международным и иностранным сигналам, точно направленные передачи в целях идеологической обработки [21] и случайное пересечение границ технологиями.

Если идея “дома”, или связи между нацией и вещанием, была общим местом, кажущиеся различия касались принципов финансирования. Правительства расходились по таким вопросам, как будут ли разрешены программы, финансируемые за счет рекламы, будет ли вещание осуществляться частными предприятиями при минимальных или нулевых правительственных субсидиях, не считая общественных станций. В течение длительного периода большинство западных стран бились над тем, каким образом организовать в указанных рамках свои вещательные системы в свете внутренней идеологии, государственной службы и технологического прогресса [22]. Пишущие о разнообразии, государственной службе и культурных ценностях сосредоточивали свое внимание на этих различиях и их влиянии на программы. С точки зрения того времени разница между национальными решениями имела огромное значение. Пропасть между свободной от рекламного давления компанией Би-би-си и американским коммерческим телевидением, пропитанным рекламой и не надеющимся на субсидии, казалась чудовищной. Однако в ретроспективе — при взгляде из телевидения будущего — внимание будет обращено не на различия, а на появляющиеся в рассматриваемый период черты сходства между, скажем, системами Соединенного Королевства и Соединенных Штатов. Важным будет то, какие возможности были у государства для формирования вещания, неформального или формального объединения, отображения и формирования идентичности сообщества.

По завершении первых 50 лет вещания уже имелись ясные признаки того, что примат государства сперва в радиовещании, а затем и на телевидении подвергается опасности. “Радио Люксембург” было постоянным контрапунктом в отношении превозносимого верховенства национальных вещателей, легкой угрозой того, что идущее на поводу у вкусов народа коммерческое вещание в будущем может разрушить европейские государственные системы вещания [23]. Много позже потенциальные слабости вещательных колоссов продемонстрировало знаменательное творчество пиратского радиовещания — рискованных молодых радиовещателей 1960-х годов, использующих защиту международных вод для достижения сумасбродных и триумфально шумных успехов. Непослушные и предприимчивые модернисты, они увидели возможности на рынке в консервативной политике Би-би-си в отношении поп- культуры. Сама граница стала основанием для требования неприкосновенности и возможности конкурировать. После длительной борьбы пираты были разгромлены, но компания Би-би-си (и система общественного вещания в Нидерландах и некоторых других странах) претерпела значительные изменения: твердо укоренились идеи конкуренции и произошла коренная ломка структуры программ популярной музыки в Соединенном Королевстве [24].

Не говоря уже о направленном внедрении передовых форм передачи, некоторые исследователи полагали, что сама возможность привязывания СМИ к местным идентичностям, заключавшаяся в национальном господстве над своими СМИ, разрушалась огромным валом американских программ. Марксистский социолог из Калифорнийского университета в Сан-Диего Герберт Шиллер (Herbert Schiller) написал агрессивную и влиятельную книгу, в которой утверждалось, что в ослаблении национальных структур СМИ по всему миру, как в Европе, так и в менее развитых регионах, виноват преднамеренный культурный империализм, финансируемый совместно американскими телевизионными производителями и правительством США [25]. Целое поколение исследователей посвятило свою деятельность опровержению этого тезиса, и тезис Шиллера уже потерял свою былую популярность. Вероятно, этот постшиллеровский поток исследований доказал, что Соединенные Штаты были непредумышленным злодеем [26]. Однако эти же исследования укрепили представление о неуклонном увеличении потоков программ и росте влияния программ из различных внешних источников — американских или каких-либо других, и о все большей схожести предлагаемых телевизионных программ в самых разных регионах [27].

В этот первый раунд изменений — изменений на рынке программ — вещательные структуры оставались практически неизменными, хотя содержание стало понемногу терять национальный характер. Во время этой трансформации сделанные в Америке программы хлынули все ускоряющимся потоком в самые разнообразные национальные системы по всему земному шару. Называются различные причины этого явления — от влияния покупателей при монопсонии (рынке, на котором выступает лишь один покупатель товара, услуги или ресурса), экономии издержек, значительного упрощения физического распространения, развития европейского, а затем и общемирового вкуса к американским товарам, до шиллеровских обвинений Соединенных Штатов в манипулировании рынком в целях продвижения империалистической, капиталистической идеологии [28]. Важен тот факт, что впервые серьезному сомнению начал подвергаться национальный характер вещательных услуг.

Старый порядок, поколебленный этими глобальными взаимоотношениями программ, этим движением к единообразию, на рубеже 1970-х годов столкнулся с новой угрозой, уже технологического характера. Вещание всегда было неспокойной и изменчивой отраслью: взять, к примеру, переход от радиовещания к телевидению, от черно-белого к цветному телевидению, от легкого развлечения к влиятельной культурной силе, от вспомогательного средства информации к основному источнику новостей. Но теперь миру предстояло столкнуться с переменой, которая в значительной степени разрушала местный характер регулирования вещания и серьезно ослабляла возможности государства определять содержание. Появление спутников физически подорвало национальный характер государственного телевидения. Представления о пространстве, времени и расстояниях — до сих пор ключевых факторах в мире коммуникационных технологий — стали меняться еще быстрее, чем раньше. Спутниковые и кабельные технологии поставили под вопрос само понятие ограниченных ресурсов, доселе казавшееся незыблемым, законным государственным монополиям и государственным лицензирующим органам. Эти изменения вели к сокращению возможностей государства использовать радиовещание для усиления существующего общественного и политического строя.

Одно лишь кабельное телевидение не представляло особой угрозы для национальной гегемонии. Конечно, становилось реальным появление в каждом доме большего числа каналов, что представляло очевидную угрозу общенациональным каналам в европейских странах. Но темпы внедрения кабельного телевидения, его технологические аспекты, его связь с правительством — все это находилось под контролем правительства. Федеральная комиссия связи США в начале 1970-х годов считала себя вправе определять, какие сигналы может передавать кабельное телевидение (и следовательно, насколько серьезную опасность оно будет представлять для существующих вещателей), осуществлять раздел рынка программ, с тем чтобы только определенные фильмы или спортивные состязания передавались исключительно по кабельному телевидению, и требовать снятия программ, вступающих в конфликт с местными вещательными учреждениями [29]. Аналогично европейские и другие правительства продолжали контролировать то, что они считали ключевым фактором, — внедрение и развитие кабельного телевидения.

Синергия коммуникационных спутников и новых технологий ознаменовала наступление новой эры. Появление спутников означало возможность эффективного внедрения новых сетей распространения программ, для которых национальные границы уже не имеют значения. В первую очередь благодаря новым розничным распространителям — системам кабельного телевидения с большим числом доступных каналов — спутники смогли найти наземный экономический рынок сбыта достаточной величины. Эмблемой нового порядка стал спутник, способный осуществлять вещание непосредственно на дома зрителей. Эта технология, разработанная в начале 1970-х годов, впоследствии привела к тому, что изготовитель из одной страны получал возможность через специально сконфигурированный спутник посылать информацию и программы непосредственно в квартиры, находящиеся в другой стране, минуя не только национальные телевизионные службы, но и построенные под национальным контролем кабельные системы.

Внезапно оказалось, что могущественные телевизионные образы могут приниматься без контроля со стороны национальных органов. Внедрение этой технологии было не столь быстрым, как предполагали, однако психологический эффект ее возможностей изменил сами представления правительств и вещателей о доставке изображений. Больше не существовало ни посредника, ни учреждения, ни гигантской корпорации, ни подконтрольной правительству воронки, через которую проходил бы сигнал. До прямого спутникового вещания — за исключением наземного проникновения и глушения в основном коротковолновых пропагандистских станций, таких как Всемирная служба Би-би-си и “Голос Америки” — почти вся информация проходила, можно сказать, через национального посредника: обычная корреспонденция — через почтовые службы, радио- и телевизионные программы — через обладателей местных лицензий и даже книги — через местные книжные магазины. Теперь появилась возможность того, что телевидение (в первую очередь), а также радиовещание станут поистине глобальными.

Сразу же были созданы правительственные органы для решения вопроса, что делать с этим потенциальным технологическим прорывом, не вписывавшемся в рамки исторических структур вещания. В Организации Объединенных Наций, в Международном союзе электросвязи (ITU) [30] и в других международных организациях правительства пытались выработать свод правил, которые возлагали бы ответственность на государство, с территории которого исходит программа, предназначенная для прямого спутникового вещания. Правительство такого государства должно было обеспечить, чтобы спутниковые сигналы не направлялись намеренно на страны, правительства которых не дали на это свое согласие. В противном случае правительство страны, из которой исходит сигнал, должно было гарантировать, что никакие передаваемые с ее территории программы не нарушат общепринятых международных стандартов (с их ограничениями на рекламу и на другое содержание). В конечном счете эти споры нашли свое выражение в международной резолюции, установившей стандарты для передач прямого спутникового вещания. Соединенные Штаты при этом воздержались.

ОПРЕДЕЛЕНИЕ БУДУЩЕГО

При переходе от национального к глобальному на карту поставлено очень многое — самое важное, наверное, сохранение у государства возможностей заниматься древнейшей задачей государственного строительства. Значение понятия “национального телевидения” невозможно понять без более четкого определения “национальной идентичности”. Вместо того чтобы полагаться на эссенциальные значения этого термина (что значит на самом деле быть французским, немецким или венгерским), необходимо применить более функциональный, хотя и менее эстетически привлекательный подход. “Национальная идентичность” становится определенным набором языковых обычаев, мифов, рассказов и верований, распространяемых в целях обоснования сохранения власти за господствующей группой, перехода власти к соперничающей группе или чередования власти между ними. Эти элементы национальной идентичности обычно связаны с доводами в поддержку того, что общие интересы, история и обычаи, объединяющие жителей национального государства, намного перевешивают любые имеющиеся между ними противоречия. Центральным вопросом в борьбе за власть между группами в национальном государстве является развертывание символов и риторики национальной идентичности: моя коалиция и ее ценности лучше других олицетворяют национальную идентичность.

Вещание в своем применении и трансформации приближается к другим инструментам государственности. Можно по аналогии рассмотреть тесную связь между государственными религиями и национальной идентичностью. Господствующие, иногда государственные церкви, подобно господствующим, государственным вещателям, излагают структуру национальной идентичности, служащую прообразом притязаний государства на легитимность, укрепляют государство с помощью набора моральных заповедей, снабжают его историей и видением будущего [31]. Например, англиканская церковь является исключительно важным элементом национальной идентичности Соединенного Королевства (и Британского Содружества Наций), ислам — центральная составляющая национальной идентичности в фундаменталистских республиках, а иудаизм органично вплетен в национальную идентичность Израиля.

Вещание включает в себя сказительную силу экономических теорий как фундамента идентичности. Характерным феноменом XX века стало превращение экономических систем в гражданские религии и, следовательно, в центральные составляющие национальной идентичности. Требованием коммунизма стала поистине религиозная преданность; с другой стороны, похожие требования верности стали реальностью и при “рыночной экономике” и капитализме. Идеология в этом смысле стала элементом национальной идентичности: там, где идеология служила для обоснования власти, она впоследствии стала частью идентичности. А вещание даже в настоящее время является инструментом передачи и продвижения этих соперничающих идей общественного блага.

Поскольку данная книга посвящена рассмотрению правительственного структурирования вещательных систем, необходимо несколько ограничить этот термин. Правительственное структурирование означает конкретные усилия правительств по определению владения, управления и содержания систем распространения телевизионных сигналов и по вопросам, касающимся производства программ. Очень немногие правительства исповедуют в этом отношении политику невмешательства. Даже превозносимые усилия по “дерегулированию” с точки зрения власти или влияния идеологии, как правило, оказываются всего лишь перераспределением долей рынка между различными группами. Правительственная реструктуризация вещания отражает многие другие аспекты правительственной политики: его отношение к образованию, языку, культуре меньшинств, религии, внутренним концепциям федерализма, а также идеям гражданства и гражданского участия.

Дерегулирование, глобализация и отсутствие критики правительства могут переплетаться в причудливых формах: перенесение центра тяжести на рыночные силы способно уменьшить функцию телевидения и радиовещания как прессы, как критика государства. Героические частные сети и знаменитые общественные вещатели получили свое признание (с привкусом романтизма золотого века) как раз потому, что они представляли угрозу существующему самодовольному порядку. По иронии судьбы, при воздействии на эти организации рыночных сил телевизионные программы приобретают новую форму нейтральности, их менеджеры становятся соуправляющими глобальной культуры потребления. Трансформированное вещание уже не имеет прежнего подрывного политического потенциала; если у него и сохраняется подрывной характер, то в новой форме, лишенной прежней прямой критической перспективы. Глобализация фактически становится синонимом стремления к деполитизации — частью предпринимаемых государством усилий по уменьшению потенциальных возможностей СМИ нарушать существующее положение вещей [32].

НОВАЯ ТИПОЛОГИЯ

В результате всех этих технологических и политических изменений [33] начинает возникать новая типология — новый взгляд на вещательные структуры, в котором нет места национальным границам и старым категориям общественных и рыночных систем. Старые категории продолжают существовать, но они все в большей степени теряют силу и становятся ненужными. Характер прав собственности и форм финансовой поддержки становится все более похожим в различных государствах и обстоятельствах. И хотя все еще продолжаются споры о трансформировании местных наземных вещателей (например, о будущем компании Би-би-си), драматические возможности лежат в переосмыслении природы аудитории за пределами национальных границ.

Традиционные национальные подходы к регулированию телевизионных образов должны быть приведены в соответствие с теми преобразованиями, которые Итиэл де Сола Пул (Ithiel de Sola Pool) пророчески назвал “технологиями свободы” [34]. Вместо преимущественного деления вещательных учреждений на “общественные” и “частные” наши мыслительные категории получают новые водоразделы: глобальные вещательные предприятия, региональные (наднациональные) вещательные предприятия и, наконец, категория оставшихся вещательных предприятий, работающих в основном в традиционных границах, часто имеющих еще более местный характер, чем раньше. Опираясь на существующие демократические ценности и следуя международным нормам, уже сейчас стало практически невозможно определять средства “защиты” внутренних аудиторий или разделения рынков через контролируемые правительством ограничения. В новом окружении тупиковым вопросом является определение того, что же, согласно американской терминологии, представляет общественный интерес в эру глобальных коммуникаций и отношений этого общественного интереса с государством. Если вещательные структуры прошлого были так тесно связаны с национальной идентичностью, возникает вопрос: какой вид идентичности будет связан с периодом транснациональных коммуникаций? Кроме того, особое внимание будет уделено вопросу возможного создания наднациональных структур, соответствующих уровню поставщиков транснациональных программ.

Глобальное вещание обычно подразумевает поиск транснациональной — возможно, даже межконтинентальной, — а фактически всемирной аудитории. Нашему стремлению к глобальному, его сильному вызову присуще видение телевидения, практически независимого от какого-либо государства или государственного органа, в том числе от управления общественного вещания [35]. Новое поколение производителей и вещателей — огромные многонациональные компании — стремится к, может быть, иллюзорной цели — захвату аудитории невзирая на ее местонахождение и без получения согласия правительств на передачу сигнала на их территориях. Глобализация, по этому определению, зависит не только от зоны охвата вещателя, но и от силы государства. Только в том случае, когда государство слабо контролирует возможности аудитории принимать сигнал или вовсе их не контролирует, схема распространения информации может быть признана глобальной. Сигналы могут стать глобальными, потому что они выбираются “рынком”. Можно привести и другое, более четкое определение независимого глобального телевидения: набор сигналов, не контролируемых принимающим государством.

То, что программы являются глобальными, отнюдь не означает, что они появляются из ниоткуда и не имеют никакого культурного влияния. Анализ их влияния стал уже небольшой сферой деловой активности. Важными вопросами становятся: определение развития глобального меню программ, отношения между глобальным и национальными меню программ, имеющиеся или необходимые средства улучшения глобального меню, учет запросов аудитории, увеличение выбора программ и бульшая чуткость к интересам потребителей.

Дополнением “глобальных” образов является вещание, проходящее через клубок правительственной власти. “Национальные” радиовещание и телевидение включают в себя некоторое сочетание поддержки государственной власти и определенной государством национальной идентичности. Частое возникновение новых или вновь создаваемых национальных государств подчеркивает необходимость пересмотра значения национального телевидения и функционирования национального телевидения в эпоху большей глобализации и движения к регионализму. Согласно моему определению, под национальным телевидением понимается телевидение (и вещательная структура), имеющее некоторые скрытые или явные обязательства по укреплению государствообразующего общества независимо от его моно- или многонационального характера и рассматривающееся в качестве государственного инструмента формирования образа государства в народных массах. Потребность в телевизионной службе с функциями, отличными от рыночных, в конечном счете основывается на необходимости укрепления идеи общества, усиления демократических ценностей и идеи государства. Но поскольку это очень сложная задача, ее нелегко осуществлять в государстве, разделенном по характеру его верховной власти или набору образов, ассоциируемых с отношениями общества и государства [36].

Это не вполне ясные категории. Суть, однако, заключается в том, что появляющиеся модели вещания не соответствуют границам существующих стран и потенциально способны подорвать их основы и создать новые механизмы лояльности. Новые модели могут подвергаться случайному или намеренному переопределению. Примерами этого служит вещание для басков по обеим сторонам границы Испании и Франции или вещание для палестинцев в Иордании, Израиле и на спорных территориях. Но вещательная политика может также использоваться для поддержания целостности группы государств или значительных частей государств. Европа представляет собой пример такого региона, а ее вещательная директива является попыткой использования телевидения в целях укрепления европейской культуры и идентичности. Можно без преувеличения сказать, что история американского вещания заключалась в создании однородных Соединенных Штатов из культурно разнородных и ранее антагонистических частей. В канадской истории отношений между национальным целым и децентрализованными разнородными частями также прослеживается роль СМИ в создании единого региона [37]. В период, когда технологический прогресс изменяет пространство передачи телевизионных сигналов, важным вопросом становится появление региональных управляющих механизмов, дополняющих или заменяющих теперь уже не столь значимое государство.

Попытка определить правильное концептуальное мышление в отношении структур радиовещания и телевидения в это время перемен — далеко не простая задача. Массивные изменения в политическом мышлении и политических границах делают изобретение новых вещательных структур вопросом огромной политической и экономической значимости. На Западе преобразования были вызваны технологическим прогрессом, при этом основная причина заключалась в увеличении пропускных мощностей каналов. В Центральной и Восточной Европе и в республиках бывшего Советского Союза политический сдвиг — от государственного управления экономикой к рынку — привел к тому, что каждая вещательная система там находится в переходном состоянии [38]. Как на Западе, так и в переходных обществах существуют фундаментальные проблемы, ставящие планирование изменений в практически безвыходное положение. Новые парламенты пытаются определить, какую принять комбинацию моделей как среди общественных, так и среди частных, полностью рыночных структур. Поскольку рассматривается и вариант “государственного” телевидения, имеются трудности в определении того, что государство должно делать в этом направлении, как финансировать культурные и политические мечты и какой должна быть связь между государством и поддержкой особых национальных и культурных целей. Поскольку оперативные категории все время изменяются, возникает классическая проблема политиков, вовлеченных в бессмысленную борьбу вокруг старых подходов и неспособных воспользоваться предоставленной возможностью тщательно продумать структуры вещания, которые неизбежно возникнут впоследствии. Другими словами, разработчики политики могут работать в первую очередь с устаревшими понятиями (государственное/частное), тогда как условия, в которых они действуют, требуют признания новых понятий (глобальное/национальное/региональное).

Сохраняющиеся роль и функция государства по отношению к СМИ во время этого этапа перемен являются чрезвычайно важной загадкой. На карту может быть поставлено будущее самого государства. Преобразование СМИ имеет последствия для внутренней деятельности демократических обществ и для существующей модели мирового влияния и власти. Эта книга имеет дело со словарем этих изменений. В части I я рассматриваю два возможных обоснования сохранения государственного вмешательства: укрепление национальной идентичности и построение гражданского общества, опирающегося на демократические институты. В части II эти идеи разбираются в контексте переходных обществ, в частности на примерах Центральной и Восточной Европы и бывшего Советского Союза. В части III я перехожу к Соединенным Штатам и проблемам свободы слова, идентичности и коммуникационной политики в обществе, в котором обсуждение заключено в рамки, определенные Первой поправкой к Конституции. Целью всей книги является помощь в разработке новой практики для нашего времени — конституционного способа рассмотрения отношения демократического государства к средствам массовой информации его граждан. Во всем этом просматриваются взаимоотношения геополитического переустройства мира и преобразования телевизионных структур, являющиеся частью продолжающейся эволюции связей общества и коммуникационных технологий.

Примечания

1. W. H. Auden, Criticism in a Mass Society, Mint 2 (1948), 3—4.

2. Всегда существует проблема номенклатуры с точки зрения различий между “государством”, “правительством” и группами интересов или элитами, которые как часть общества воздействуют на власть. Правительства и их конкуренты энергично утверждают варианты национальных идентичностей, обычно связывая себя с властью заявлением своей преданности исторической правде, утверждением защиты культуры и веры или образа жизни. Различие заключается в том, что для государства предметом обсуждения является его суверенитет, а для правительств и их конкурентов на карту поставлена власть.

3. Asa Briggs, The Birth of Broadcasting (New York: Oxford University Press, 1961), 37. Директор Артур Берроуз (Arthur Burrows) был позднее первым секретарем Международного вещательного союза.

4. См.: Rowland F. Pocock, The Early British Radio Industry (Manchester: Manchester University Press, 1988). В Канаде лицензии на радиовещание выдавались министерством морского флота и рыболовства. См.: Marc Raboy, Missed Opportunities: The Story of Canada’s Broadcasting Policy (Buffalo: McGill-Queens, 1990).

5. Общий обзор см.: Ernest Eugster, Television Programming across National Boundaries: The EBU and OIRT Experience (Dedham, Mass.: Artech House, 1983); Monroe E. Price, The First Amendment and Television Broadcasting by Satellite, UCLA Law Review 23 (1976), 879.

6. Raboy, Missed Opportunities, 21.

7. Erik Barnouw, A Tower in Babel (New York: Oxford University Press, 1966).

8. Sykes Committee Report, United Kingdom Committee of Enquiry (London: King’s Printer, 1923), 6.

9. Ronald H. Coase, British Broadcasting: A Study in Monopoly (London: Longmans, Green & Co., 1950). См. в особенности гл. 5, Foreign Commercial Broadcasting (“Иностранное коммерческое вещание”).

10. Coase, British Broadcasting, 104—9. Решение о том, что Би-би-си не будет передавать рекламу, защитило рекламный рынок для газет; более того, по первоначальной лицензии компания Би-би-си согласилась не иметь независимого подразделения по сбору новостей, а получать сводки новостей от ранее существовавших газетных источников и вещать их только ограниченное количество времени. 50 лет спустя голландское правительство издало постановления о кабельном телевидении, в которых местным кабельным сетям запрещалось распространять иностранные программы, содержащие коммерческую рекламу, нацеленную специально на голландский рынок, или содержащие субтитры на голландском языке. Эти постановления были отменены решением суда по делу Stichting Collectieve Antennevoorziening Gouda v. Commissariaat Voor de Media, case 288/89, EC Court of Justice, 25 July 1991, I—4007.

11. Эта история более подробно рассматривается в главе 8.

12. Eli M. Noam, ‘Beyond Territoriality: Economics and Politics in Telesociety’, Columbia Institute for Tele-Information, Working Paper No. 690 (1994), 2.

13. В нацистской Германии правительство поручило наладить производство “народных радиоприемников”, сконструированных для получения официальных программ Третьего рейха. См.: Ernst K. Bramsted, Goebbels and National Socialist Propaganda 1925—1945 (London: Cresset Press, 1965), 74—5.

14. Anthony Smith, Licenses and Liberty, в: Colin McCabe and Olivia Stewart (eds.), The BBC and Public Service Broadcasting (Manchester: Manchester University Press, 1986), 233.

15. См.: Erik Barnouw, The Golden Web (New York: Oxford University Press, 1968), 155—68.

16. Ibid. 174—81, 246—57, 261—83; Erik Barnouw, The Image Empire (New York: Oxford University Press, 1970), 8—21, 46—55.

17. См. среди других: Noam Chomsky and Edward S. Herman, Manufacturing Consent: The Political Economy of the Mass Media (New York: Pantheon Books, 1988); Walter M. Brasch and Dana R. Ulloth, The Press and the State (Lanham: University Press of America, 1986); Barnouw, A Tower in Babel; Barnouw, The Golden Web; и Barnouw, The Image Empire.

18. В 1947 г. Федеральная комиссия связи опубликовала “Голубую книгу” — собрание инструкций для управляющих радиостанций, в котором им предписывалось действовать в качестве рупора сообщества, выявлять местные самобытные таланты, выяснять местные проблемы и обеспечивать их справедливое освещение.

19. См.: Daniel Dayan and Elihu Katz, Media Events: The Live Broadcasting of History (Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1992) and Daniel Dayan and Elihu Katz, ‘Performing Media Events’, в: James Curran, Anthony Smith, and Pauline Wingate (eds.), Impacts and Influences: Essays on Media Power in the Twentieth Century (New York: Methuen, 1987), 174—97.

20. Barnouw, The Image Empire, 85—108; Robert E. Elder, The United States Information Agency and American Foreign Policy (Syracuse, NY: Syracuse University, Press 1968); Fred Fejes, Imperialism, Media and the Good Neighbor: New Deal Foreign Policy and United States Shortwave Broadcasting to Latin America (Norwood: Ablex, 1986).

21. См.: K R. M. Short (ed.), Western Broadcasting over the Iron Curtain (London: Croom Helm, 1986).

22. Например, в разгар американской дискуссии в 1934 году о коммерциализации и выделении лицензий, см.: Barnouw, The Golden Web, 23—6.

23. Историю “Радио Люксембург” перед Второй мировой войной см.: Asa Briggs, The Golden Age of Wireless (New York: Oxford University Press, 1965).

24. См.: Robert Chapman, Selling the Sixties: The Pirates and Pop Music Radio (London: Routledge, 1992).

25. Herbert I. Schiller, Mass Communications and the American Empire (Boulder, Colo.: Westview Press, 1992).

26. Большая часть этой работы цитируется в: Tamar Liebes and Elihu Katz, The Export of Meaning: Cross Cultural Readings of ‘Dallas’ (New York: Oxford University Press, 1990).

27. См.: Ralph Negrine and Stylianos Papathanassopoulos, The Internationalization of Television (New York: Pinter Publishers, 1990); Preben Sepstrup, Transnationalization of Television in Western Europe (London: J. Libbey, 1990).

28. См.: Eli Noam, National Culture and the Iron Law of Hollywood Dominance: An Economic Critique, гл. 2 в его Television in Europe (New York: Oxford University Press, 1992), 11—27.

29. См.: FCC Cable Television Report & Order, 36 FCC 2d 143, 37 Fed. Reg. 3252 (1972); Memorandum Opinion & Order on Reconsideration of the Cable Television Report & Order, 36 FCC 2d 326, 25 Rad. Reg. 2d (P & F) 1501(1972). Некоторые из этих вмешательств были признаны незаконными. См.: Home Box Office, Inc. v. FCC, 567 F. 2d 9 (DC Cir. 1977) (per curiam), cert. denied, 434 US 829 (1977). Но действия правительства и сохраняющаяся роль конгресса были вполне типичны для действий государства в связи с этой технологией.

30. ITU — старейшая действующая межправительственная организация и основной координатор международных телекоммуникаций.

31. В этой связи следует отметить, что Конституция США препятствует конгрессу устанавливать официальную религию.

32. Denis McQuail называет телевидение наименее революционным из когда-либо созданных видов СМИ (Mass Communication Theory: An Introduction (London: Sage Publications, 2nd edn., 1987)).

33. Разумеется, в сочетании с внедрением компьютеров, усовершенствованиями в телефонии и вызванными этими процессами изменениями в коммуникациях.

34. Ithiel de Sola Pool, Technologies of Freedom (Harvard, Mass.: Belknap Press, 1983).

35. Более стандартное значение глобального связано главным образом с содержанием. См.: Marjorie Ferguson, ‘The Mythology about Globalization’, European Journal of Communications 7 (1992), 69.

36. “Местное” телевидение с точки зрения этого определения является только подмножеством национального телевидения.

37. Бывший Советский Союз или его часть может превратиться в “регион” с вырождением контроля над телевидением, сопровождаемым некоторым панреспубликанским сигналом или политикой кооперации. См. главы 6 и 7.

38. См. также: Elihu Katz and George Wedell, Broadcasting in the Third World: Promise and Performance (Cambridge, Mass: Harvard University Press, 1977); Liebes and Katz, The Export of Meaning.