Гельман М. Русский способ. Терроризм и масс-медиа в третьем тысячелетии

ОГЛАВЛЕНИЕ

Часть третья

Глава первая. Прямая речь: нужна ли нам Антитеррористическая Конвенция?

Интервью Андрея Венедиктова, Дмитрия Кафанова, Николая Сванидзе, Маши Слоним и Максима Соколова

На Дубровке еще томились заложники, стояло оцепление, спецназ готовился к штурму, а в адрес прессы уже звучали обвинения. Стало понятно: определенные силы ищут и уже, похоже, нашли виноватого. Свалить все на прессу - может ли быть что либо более циничное и одновременно, увы, естественное для нашего общества? Одиозные поправки к Закону о печати появились мгновенно, Дума их приняла и тут нужно отдать должное чутью Кости Эрнста, который понял, что происходит явно не то, и стал принимать меры... Президент услышал мнение журналистского сообщества, атака мракобесов была остановлена, а мы (комиссия "Индустриального комитета") приступили к выработке Антитеррористической Конвенции. Документа, который защищал бы и граждан от террористов, и свободу слова.

Ниже вы прочтете интервью, взятые по моей просьбе Андреем Цунским у ведущих российских журналистов в период подготовки текста Конвенции.

Андрей Венедиктов, "Эхо Москвы":

На случаи возникновения подобных чрезвычайных ситуаций у нас есть специальная схема работы. Как только мы получили сообщение о том, что в здание, где шел мюзикл ворвались вооруженные люди (о теракте еще не был сказано ни слова) я был поставлен в известность выпускающим редактором. Я немедленно прибыл на рабочее место, а выпускающий редактор вызвал дополнительную смену. По дороге я перехватил корреспондента, который был немедленно отправлен к месту событий, и проинструктировал его, так как это был молодой парень, впервые выезжавший на такое задание. Я обозначил для него некоторые ограничения, связанные с работой в прямом эфире. Ни при работе по осуществлению каких-то записей, ни при сборе информации я не делал для него никаких ограничений, а вот в том, что касается работы в прямом эфире, я запретил ему говорить что-либо о передвижении вооруженных людей вокруг здания театра. Поскольку указание главного редактора всегда весомее, я сделал это лично. Когда я прибыл на рабочее место, на улицу Мельникова были отправлены два опытных корреспондента, которые уже знали, что можно, чего нельзя. Подчеркиваю: залезать и пробираться куда угодно, собирать любую информацию - можно, ограничения только на то, что выдается в эфир.

К сожалению, я не успел купировать высказывания в прямом эфире депутата Митрофанова, который призывал мочить всех чеченцев подряд. Я немедленно вывел его из эфира и сам стал ведущим, купируя подобные высказывания, в коротких перерывах давая корреспондентам задания. Параллельно я связался с теми людьми из органов государственной власти, с которыми я общаюсь неформально. Из них я могу назвать министра печати Михаила Лесина, главу администрации президента Александра Волошина, еще несколькими людьми из ГУВД и ФСБ. С Волошиным мы разговаривали в 3 часа ночи, это не было интервью или нечто для эфира: просто нужно было понять, как руководство страны видит и понимает ситуацию. Информацию, которую мне сообщили другие люди я тоже не выдавал в эфир, используя ее исключительно для собственной внутренней оценки.

Одновременно с этим была выстроена кризисная редакционная структура. На рабочем месте постоянно находился ответственный руководитель: я или мой заместитель, уполномоченный принимать те или иные решения в случаях некоего обострения или наоборот разрешения ситуации. Распорядок дежурств был расписан нами на десять дней, с учетом того, что я могу уезжать по различным делам, и мы строго его придерживались.

Вернулись из отпусков те, чья помощь могла пригодиться, причем не только те, кто был в Москве, но даже сотрудники, которые находились в отъезде. Были расставлены люди в силовых структурах, - там, где они имеют связи, - и добывали информацию. Повторяю - никаких ограничений, кроме уже упомянутых, я не вводил.

Велось принципиальное обсуждение: давать ли слово заложникам и их родственникам. Мы приняли решение: давать, несмотря на просьбы некоторых моих друзей из органов власти. Мы с ними не согласились. Вся главная часть организационной работы была сделана за первую ночь: уже утром мы работали в специальном режиме.

Принимая решение давать возможность высказаться родственникам заложников и самим заложникам, я руководствовался тем, что это люди, которые находятся под сильнейшим психологическим давлением. Когда это делалось по требованиям террористов (это относится и к митингу родственников на Красной площади) мы специально оговаривали, что это делается по требованию террористов. Но мое убеждение заключается в том, что слово жертве нужно давать всегда. Мы не просили заложников или их близких говорить специально, но когда им удавалось прозвониться к нам по собственной инициативе, мы всегда давали им слово, и это было моим принципиальным решением.

Я не осуждаю и Савика Шустера за то, что он пригласил этих людей в студию: это было в четверг, когда они уже все равно выступали по всем каналам, и было ясно, что какая-то часть людей хочет выступить. Мы могли выдавать звонки в эфир в любое время суток. У телевидения такой возможности не было.
Позже мы провели подробное обсуждение того, как освещали это трагическое событие электронные СМИ, внимательно просматривая и прослушивая кассеты. Мы насчитали пять серьезных ошибок. К счастью, ни одна из этих ошибок не привела к гибели людей.

Ошибка первая: интервью Александра Цекало. Конечно, его нельзя осуждать, это ошибка журналиста, который вел это интервью. Скидку можно сделать на то, что возле театрального центра все были в состоянии чудовищного стресса. Скорее, это было ошибкой выпускающего редактора.

Ошибка вторая: во время одного из репортажей РТР в кадре в прямом эфире говорил журналист, а в это время на заднем плане в люк спускались бойцы спецназа.

Ошибка третья: к сожалению, наша. "Эхо Москвы" дало в прямой эфир интервью с террористом.

Ошибка четвертая: в эфире НТВ во время одного из "стэнд-апов" корреспондента на месте за его спиной были видны бегущие люди с оружием. Это ошибка оператора, который был обязан развернуть камеру и ошибка выпускающего редактора, который должен был немедленно дать другую картинку.

Ошибка пятая: авторская программа Миши Леонтьева, который называл террористов в прямом эфире ублюдками, в то время как передача его транслировалась в зал, где находились террористы и заложники.

Вот, пожалуй, и все. Все остальное делалось либо по просьбе, либо с согласия оперативного Штаба.

Что касается кодексов и хартий, я считаю, что если что-то принимается самими журналистами, то должно ими же беспрекословно соблюдаться. Если я разрабатываю правила для "Эха Москвы", то я несу за их соблюдение, как главный редактор, полную ответственность. Проект кодекса, который создавался Индустриальным комитетом, мы обсудили в творческом коллективе. Я ходил на заседания, имея согласие своих журналистов с принципиальными положениями. Это значит, что они взяли на себя обязательство их исполнять.

Хочу подчеркнуть, что мы говорим не о кодексе как своде этических принципов. Мы говорим о правилах. Это руководство по характеру конкретных действий. Мы не пишем здесь слов "честность", "порядочность", "добросовестность" - это подразумевается, как само собой разумеющееся для профессионала.

Здесь конкретные правила: "В случае обнаружения информации о готовящемся теракте журналист обязан сообщить..." - какая тут этика? "Журналист не имеет права надевать камуфляжную и иную форму и брать в руки оружие, иначе он перестает быть таковым" - это не этика. Это положение, к сожалению, вызванное к жизни практикой. В Нагорном Карабахе один из журналистов шел в строю отряда одной из сражающихся сторон и нес на плече автомат. Снайпер его убил. Американские страховщики не выплатили страховку, - для них он перестал быть журналистом с того момента, когда взял в руки автомат. Если я, как главный редактор, принимаю эти правила и говорю, что они будут работать на радио "Эхо Москвы", значит, они будут там работать, потому что я взял на себя это, как обязательство, и журналист, который не будет их соблюдать, будет уволен, потому что нарушил порядок, принятый главным редактором.
Часто идет подмена понятий: "этический кодекс" и "свод правил". Этот свод правил будет приложен к договору, который подписывается при приеме на работу, и если журналист с этими правилами не согласен, он просто не пойдет в данное средство массовой информации на работу.

Такого рода правила есть в компании ВВС, существует Германский Кодекс Публицистики, одобренный Германским Советом по Печати, "Кодекс Практики", утвержденный Комиссией по жалобам на прессу Великобритании по предложению ВВС, в Дании "Национальный кодекс поведения журналиста" принят датским парламентом и утвержден Национальным Союзом Журналистов. Это не этические положения - это правила поведения в определенных ситуациях, предельно конкретные: "так делать можно", "так делать нельзя".

Нужно помнить о том, что можно обойти любой закон, утвержденный государством, но правил, которые установлены в СМИ его руководством, нарушить не удастся. Мимо меня, главного редактора, здесь не проскочишь. А СМИ для журналистов не только работодатель, но и "работоотниматель". Потому и договор, подписанный с редакцией, журналист будет выполнять строже и тщательнее, чем Конституцию. Это не механизм саморегулирования, это механизм регулирования, потому что чем больше редакций, чем больше СМИ будут принимать эти правила, тем уже будет становиться поле для их нарушения.

Мы отстаиваем основное право журналиста: выполнять свою работу, для чего он порой обязан лезть куда надо и не надо, красть секретные документы, добывать информацию всеми возможными способами. А вот какую информацию публиковать - дело и ответственность руководителей СМИ, редакции. Отвечать за последствия так же должен не журналист, а руководитель. Журналист находит и приносит все сюда - у него такая работа. Работая в обстановке кризиса он часто не может оценить со всех сторон имеющуюся у него информацию - перед ним, возможно, огонь, взрывы, плачущие люди, стрельба... Его задача - добыть и отдать. Единственные ограничения - прямой эфир. Решение же о выдаче в эфир принимается руководством, и оно несет за это ответственность, и это должно быть прописано в законе. Я против того, чтобы был наказан журналист, который брал интервью у Цекало. А вот выпускающий редактор, который сидит у пульта с красной папкой, в которой лежит приказ главного редактора или генерального директора, должен нести ответственность за то, что вовремя не прекратил этот репортаж.

Мы настаиваем на том, что оперативная ответственность лежит на редакциях. И уже потом эти редакции будут получать предупреждения от министерства печати, наказываться вплоть до отзыва лицензии. Нужно четко разделить: журналист - это тот, кто добывает информацию, причем любым путем. А менеджеры бизнеса, руководители СМИ - это другая профессия.

Нужно сказать, что формирующие этические нормы референтные группы всегда находятся в движении, и истины в последней инстанции не существует. Общество в каждой стране отличается своими особенностями. Если в протестантской Америке фотографии людей, выпрыгивающих, падающих из окон Всемирного Торгового Центра шокировали людей, и от их публикации все журналы и газеты "мейнстрима" воздержались, то во Франции, где сильнее католический менталитет, их опубликовали, и они вызвали у людей больший гнев в отношении террористов. Единой этики в мире нет. Есть христиане, есть, буддисты, есть сектанты, есть атеисты...

Меня далеко не порадовало смакование, с которым показывали трупы террористов в театральном центре. Но как мы будем прописывать, что такое "крупный план"? "Труп должен занимать в масштабе общей картинки не более чем..." ? Меня, например, гораздо больше возмутили кадры с убийства губернатора Магаданской области Цветкова. Но причем тут журналисты? Это и сказали министру Грызлову: "Это у ваших подчиненных два часа на улице лежал ничем не прикрытый труп!". Не нужно валить с больной головы на здоровую.

Предлагается запретить публикацию информации, распространение которой может привести к тяжким последствиям в виде гибели людей. Но вот пример. Идет матч "Локо" - "Спартак". "Спартак" проигрывает, и болельщик, страдающий сердечным заболеванием, умирает. Давайте запретим футбол, ведь именно трансляция матча погубила человека! Надо избежать таких общих, глобальных формулировок. Или вот предложение, поправка к закону: "Запретить передачу информации, которая может помешать проведению контртеррористической операции". Простите, а как быть со сводкой погоды? Это ведь фактор, который может, например, подсказать террористу, что не взлетят какие-то вертолеты или что плохая видимость из-за тумана затруднит завтра работу снайпера. Потому и должны быть правила, которые мы проговариваем для себя, внутри корпорации, и Закон, который возлагает итоговую ответственность не на журналиста, а на редакцию.

Я против идеологизации таких правил. Когда просьбу о наложении вето на поправки к закону о СМИ подписали руководители шести телеканалов и практически всех информационных радиостанций - эти пятнадцать человек смогут выработать вместе правила, с которыми могут выйти к региональным партнерам. Сам Путин, увидев подписанный столькими людьми документ, признался, что его убедило в правильности такого решения не количество, а набор подписей. Если один и тот же документ подписывают предельно лояльный Добродеев и совершенно нелояльный Венедиктов - это не может быть неправильно. В неформальной части встречи с президентом я его спросил: "Что вас больше убедило? Наша аргументация или набор подписей?" и он ответил: "Конечно набор подписей! Если столь разные люди соглашаются в одном, значит, это просто не может быть неверно".

Мы сумеем убедить всех наших коллег в правоте и необходимости этой конвенции. Она ничуть не ущемляет права человека на информацию. Но в период теракта спасение жизней людей первично по отношению ко всем другим правам.
Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел журналистика