Гельман М. Русский способ. Терроризм и масс-медиа в третьем тысячелетии

ОГЛАВЛЕНИЕ

Часть вторая

Глава первая. Что делать?

Ответственность журналистов: границы

Поскольку ограничение свободы распространения информации неизбежно и объективно необходимо, постольку надо понять, как его наиболее безболезненно провести. Надо задать себе вопросы: какого рода ограничения, кто их накладывает и как все регламентируется. Разумеется, больше всех любит ограничивать государство (любое, не только тоталитарное). Государство работает с информацией очень просто, - оно старается засекретить все, до чего дотягиваются руки (выдавая лишь те сведения, которые будто бы выгодны государству, а на самом деле - тем конкретным чиновникам, что стоят на пути информации). Мы еще помним Чернобыль. Помним, как решение неких государственных мужей оградить народ от знания о том, что произошло в Чернобыле, многим людям стоило здоровья и жизни. Примерно с этого момента, кстати, и начала свое движение по СССР волна гласности. Или совсем свежий пример - атипичная пневмония, которую китайские власти скрывали, пока не заболел первый иностранец...

Соглашаясь, что информация действительно может быть иногда ограничена, мы не должны передоверять право на ограничение государственным мужам. Все мы знаем, на что способно чиновничество во имя достижения своих целей. Удушено может быть что угодно. И сегодня в России рейтинг Путина таков, что удушения эти могут быть восприняты вполне одобрительно. Даже среди фанатов гласности, демократов первой волны, подписчиков залыгинского "Нового мира" (его тираж в перестройку достигал двух миллионов экземпляров; сейчас он меньше десяти тысяч) и коротичевского "Огонька", за последние годы резко уменьшилось количество молящихся на свободу слова. А широкие массы населения никогда на нее особо и не молились, и многие просто не понимают, что это такое, зачем оно нужно и о чем, собственно, речь. Государственное регулирование - всегда деликатное дело, особенно в духовной сфере.

Чтобы быть убедительными в дискуссии о том, что мы хотим знать всю информацию, с государством настроенным на "не пущать!", нужны аргументы. Главный аргумент: наша ответственность. Обладая взрывоопасной информацией, мы не будем выдавать ее в эфир, понимая, что она может причинить вред. Кто-то может погибнуть. Следовательно, должна существовать система ограничений, которые берет на себя журналистское сообщество и должно контролировать тоже само журналистское сообщество. Самоограничение может оказаться более действенным - и вот почему. В отличие от ограничения извне, введенного законом, каждый должен осмыслить самоограничение, прежде чем взять его на себя. Я должен верить в правильность ограничения, а не подчиняться ему. В этом смысле конвенция, подписанная журналистами, хотя и не будет иметь статуса закона, но может оказаться более действенной, чем закон. Потому что каждый, кто ее подпишет, заранее как следует подумает. Должна измениться психология: когда свобода слова была фетишем, добыть запретную информацию и сделать ее достоянием всех - было доблестью. Когда информация становится оружием, нужно много раз подумать, кому выгодна такая доблесть.

Важно понимать ограничения. Откуда они берутся, зачем они нужны.

Кажется, после трагедии на Дубровке всем уже понятно, что нужно стараться избегать прямого эфира, если этот эфир не в специальной закрытой комнате. Потому что журналист может интервьюировать Кобзона, а на заднем плане в это время происходит что-то такое, о чем нельзя знать террористам, которые смотрят трансляцию. Или - если дать прямой эфир террористу, он, кроме собственно речи, высказывания, может подавать своим сообщникам еще какие-то знаки, смысла которых мы просто не понимаем.

Идея состоит в том, что "Антитеррористическую конвенцию" подпишут все, кто имеет отношение к освещению экстремальных событий, - прежде всего, террористических актов, которые в центре нашего разговора. То есть тот, кто хочет взаимодействовать во время подобных ситуаций с властями и претендует на получение информации из первоисточников, на доступ к месту событий, подписывает эту конвенцию. Разумеется, это не касается, например, журнала "Новое литературное обозрение". Не все журналисты становятся воинами в этой войне.

"Ограничение", кстати, хорошее слово. Ограничение - не ущемление, а установление границ. Определения зон с разным действием законов и правил. Когда мы ограничиваем свободу информации во время теракта, тут все понятно: конкретно в эти мгновения мы спасаем людей.

Очевидна причина, по которой после "11 сентября" радикальное искусство попало в кризис. Одной из важных стратегий, принципиальных концептуальных задач было разрушение границы между искусством и жизнью. Популярным был жанр провокации, призванный лишить зрителя уверенности, где начинается и заканчивается искусство (из своей практики могу привести в пример выставку "Компромат", которая доказывала, что современная техника способна представить любого политика в любом, так сказать, виде; или акцию "Новые деньги", совместно с Леонидом Парфеновым и Еленой Китаевой: тогда очень многие поверили, что в оборот и впрямь скоро войдут купюры с портретом Малевича). Теперь это будет как-то остановлено, - думаю, силами самого искусства. Это ему нужно, чтобы сохранить право на радикальный эксперимент, на работу с любыми знаками - но на маркированной, помеченной как таковая территории... Везде, где можно, должны быть проставлены кавычки.

Иначе мы в опасной ситуации: как для жизни, так и для искусства (бывший актер, а ныне православный священник Охлобыстин заявил в интервью "Известиям", что организаторов выставки "Осторожно, религия" следует посадить в тюрьму, иначе радикальные ортодоксы их просто убьют!). Следовательно, - актуализация понятия границ. В Музее мне запрещают фотографировать, в буддистском храме нужно снимать обувь, но я не воспринимаю это как атаку на мою свободу: есть зоны, в которых действуют локальные законы. Альтернатива понятна: либо мы выстраиваем стенку и имеем право на радикальный жест (Владимир Сорокин демонстрирует четко разницу между Сорокиным-человеком и Сорокиным-писателем: первый - предельно корректный, религиозный человек, семьянин, а второй - радикальный экспериментатор), либо границы нет, тогда следует отвечать по общим законам (что и происходит: покусившийся на православный символы Авдей Тер-Оганьян в изгнании, распявший себя на берегу Москва-реки Олег Мавромати в изгнании, нарисовавший знак доллара на картине Малевича Александр Бренер отсидел год в голландской тюрьме). Но тогда внутри галерей и музеев, внутри своих храмов, художники имеют право работать с социальными знаками так, как считают нужным, а в тюрьму сажать следует не тех, кто организует выставку, а варваров, которые громят экспозицию, покушаются на чужое имущество. Мы должны переписать конвенцию между жизнью и искусством. Но это значит, что терпимость следует проявлять обеим сторонам. Что ответственна должна быть и "жизнь". Территория искусства должна быть неприкосновенна, на своей территории мы имеем право на любой эксперимент, на самую радикальную критику общественных укладов. А пока приходится с грустью констатировать, что из перечисленных выше троих акционистов двое пострадали за действия, произведенные в художественных пространствах....
Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел журналистика