Снегирев А. Сделано в Америке

Сюрпризы Нью Йорка

Я удивлен. Три вещи застали меня врасплох. Первые две относятся к языку: местные дети и собаки понимают английский. В Москве редкий ребенок будет смотреть на вас осознанными глазами, если вы вдруг заговорите с ним по английски. О московских собаках и говорить не приходится. Здесь же, в Нью Йорке, родители успокаивают своих малышей по английски и командуют своим псам тоже на английском. Дети перестают кукситься, а песики послушно следуют за хозяевами. Такой вот это англоязычный город, Нью Йорк.
Третьим пунктом моего удивления является повсеместный прием и выдача бумажных долларов категорически непотребного вида. Они и мятые, и грязные, и побывали Бог знает в каких руках. Я поначалу отпирался, если мне давали сдачу такими. Говорил: «У меня же их нигде не примут, ребята!» Ребята смотрели на меня большими глазами, явно не понимая смысла моих слов. Московская привычка давала о себе знать. У нас ведь как: если зеленая бумажка не только что с конвейера, дамочки в обменниках начинают презрительно фыркать и бурчать что то про комиссионные. Или, что еще хуже, отсылают вас в какое нибудь захолустное отделение Сбербанка, где вас обложат штрафами и сделают большое одолжение, обменяв на рубли «такую рвань».
Вскоре я привык. Англо говорящие детки и собачки перестали вызывать у меня шок, а баксы я теперь распихиваю по карманам, не заботясь об их, баксовом, внешнем лоске. Оказывается, чудеса могут быстро превратиться в обыденность.

Америка – страна мороза и вони

В Америке везде установлены кондиционеры. Летом на улице стоит жара, а в помещениях – невыносимый холод. Когда мы гуляли по улицам Нью Йорка вдоль офисных зданий, то буквально шарахались от открывающихся дверей. Оттуда, вместе с выходящими людьми, вырывались волны ледяного воздуха, как из погреба.
В метро дела обстоят еще хуже. Представьте на секунду: на поверхности жара, одежда липнет от пота, вы спускаетесь в душный сабвэй, заходите в вагон, и там вас сразу начинает колотить дрожь. В следующий миг вы осознаете, что кроме холода есть еще одна проблема – смрад, как после лихой вечеринки. Пахнет смесью мокрых бычков и блевотины. Запах этот, как и холодный воздух, вырабатывается кондиционерами. Поначалу мы морщили носы и искали понимания на лицах других пассажиров. Через несколько дней мы поняли, что кроме нас вони и мороза никто не замечает, привыкли.
Денег у нас мало. Юхан нашел в газете объявление какого то центра по проведению опытов с людьми. За участие там платят неплохие деньги. Юхан всерьез подумывает продать свое молодое тело извергам врачам и меня уговаривает. Пока есть деньги, я не соглашаюсь, а там посмотрим, куда нас кривая выведет. Пока я только научился в носу ковырять; делаю это повсюду с большим удовольствием и не стесняюсь не капли.

Жадность

Денег у нас мало, кредитных карт нет, мы экономим. Наша экономия выражается в том, что мы целыми днями ничего не жрем: купим банан или булочку – и все. К вечеру мы начинаем страдать, напоминает о себе усталость, и мы, успокаивая себя, идем ужинать. Мы не транжиры, поэтому выбираем недорогие китайские заведения.
В китайских ресторанах цены низкие, а порции гигантские. Мы отнюдь не знатоки китайской кухни, но твердо знаем, что жареный рис с курицей, свининой и овощами – это вкусно и дешево. А утка по пекински – это, может, и вкусно, но дорого. Мы заказываем самые дешевые блюда и запиваем их китайским пивом «Чин Тао», доставленным к нашему столу прямо из Китайской Народной Республики. Пиво нам нравится ничуть не меньше, чем рис с курицей. В один вечер мы даже купили несколько бутылок, чтобы выпить в общаге перед сном. Мы скитались по разным общагам, пиво уходило. Когда осталась одна бутылка, мы ее решили честно поделить.
Дело в том, что в общаге, где мы остановились в тот вечер, употребление алкоголя было запрещено. Мы подумали и решили пить по очереди, в сортире. Первым в кабинку зашел я и стразу отпил больше половины, но тут мне стало смешно. Меня прямо поперло от всей этой ситуации: от того, что мы прячемся в тубзике, как школьники, от того, что я мошенничаю, от того, что Юхан нетерпеливо пыхтит за дверцей. Со мной часто случаются приступы неожиданного веселья. В результате пиво полилось у меня из носа, я поперхнулся, мне стало еще смешнее, я пукнул и захлебнулся.
Когда Юхан ворвался в кабинку, я валялся на полу при смерти от хохота и пива, попавшего не в то горло. Юхан допил остатки, а потом стал приводить меня в чувство. Я откашлялся, поблагодарил Юхана за спасение, и мы, умиротворенные, отправились спать.

Северная Каролина

После двух недель скитаний по Нью Йорку мы наконец нашли работу в гольф клубе для престарелых миллионеров. Юхан вычитал где то их объявление, позвонил туда, и нас сразу взяли. Итак, работа у нас была, оставалось только до нее добраться: гольф клуб находился в штате Северная Каролина.
Мы потратили последние двести долларов на автобусные билеты. Мы провели семнадцать часов в никелированном автобусе компании «Грехаунд». В автобусе был один японец, остальные, включая водителя, – негры. Все без исключения негры излучали добродушие, но мы на всякий случай решили спать по очереди.
Водитель по рэперски прочитал инструкцию пользования автобусом: хотеть в туалет нельзя, курить нельзя, пердеть нельзя, музыку слушать нельзя. У нас затекли ноги и руки, мы провоняли и побледнели, но приехали в намеченный городок.
На станции нас встретил мистер Тод, менеджер гольф клуба для престарелых миллионеров. Мистер Тод отвез нас к месту событий.
В клубе мы не провели и недели: мы поняли, что зарабатываем очень мало денег, и предупредили Тода о скором уходе. Тод не стал мешкать и выгнал нас в тот же вечер. Он посадил нас в свой джип и вывез в соседний городок, название которого позабыл сообщить. Его мы узнали только утром, проведя ночь на пластмассовых лавках возле химчистки. Надо ли уточнять, что причитающиеся нам деньги мистер Тод не заплатил.
За эту неделю с нами не случилось ничего особенного. Разве что Юхан выпил полстакана жидкости для мойки посуды, перепутав ее с холодным чаем. Престарелые миллионерши в нас не влюбились и акции заводов Форда нам не подарили. Короче, мы оказались на улице с сотней на двоих в кармане. Это все равно что совсем без денег. Нам ничего не оставалось, как двигаться автостопом обратно, к побережью. У моря всегда есть работа.

К морю

Из безымянного городка нас вывезла старушка на джипе. Старушка сказала: «Вы здесь всем намозолили глаза, ребята». В старой доброй провинциальной Америке нельзя остаться незамеченным в маленьком городке. Старушка отвезла нас на ближайшую автобусную станцию.
Поглазев на тарифы, мы поняли, что нам не хватает денег даже на один билет. Мы не могли уехать вообще никуда!
Мы стали слоняться по городу: пять миль в одну сторону, пять миль в другую. На дороге постоянно попадался какой то тоннель в горе. Там были гарь и смрад и ехали машины. Тротуаров там вообще не было. Мы видели множество сидящих на траве людей, слушающих кантри. Потом оказалось, что мы топтались возле всемирно известного юбилейного фестиваля кантри музыки, а город называется Эшвилл. Но нам было не до кантри: тяжеленные сумки набили на боках синяки, а от голода и жары становилось совсем дурно. Мы съели пару пакетиков сахару из «Макдоналдса» и пошли дальше. Нам потом говорили: «А что вы не своровали еду в супермаркете?». А нам даже в голову не пришло, мы не боялись, нам просто не пришло в голову. И знаете, мы с Юханом теперь гордимся: жрать было нечего, но чужого мы не брали.
Но честность честностью, а ночевать второй день на улице не хотелось. И тут я вспомнил про информационный студенческий буклет со всякими важными телефонами. Там, в числе прочих, был и справочный номер бесплатных ночлежек по всей стране. Мы разменяли несколько долларов на четвертаки и бросились к телефонной будке. Каждый четвертак, который проглатывала бездушная железяка, был для нас каплей надежды. Девушка на том конце провода была любезна и нетороплива. И все же мы узнали адрес местной ночлежки раньше, чем закончились четвертаки.
Мы снова прошли по тоннелю. У меня в сумке разбился флакончик с духами и пропитал весь мой правый бок. Аромат духов смешался с запахом пота и гарью тоннеля, придав нашему дальнейшему путешествию особое обаяние.
И вот мы добрались до указанного неторопливой девушкой адреса. Мы остановились метрах в пятидесяти, сколько это в ярдах – не знаю. Все увиденное резко убавило наш пыл.
Перед входом в ночлежку толпились чуваки разных размеров и возрастов. Объединяло их одно – все они были негры и выглядели ужасающе. Мы с Юханом присели на камешек и стали обсуждать все «за» и «против» уютной ночи в компании милых негров.
Юхан решительно заявил, что ему неохота почувствовать здоровый черный член у себя в заднице посреди ночи. От этой умозрительной картины я вздрогнул и согласился с его доводом. Неохота быть трахнутым неграми по причине экономии финансов.
Чтобы снять стресс, мы даже осмелились купить бургер в ближайшем фаст фуде. Не знаю, почему мы решили, что на нас обязательно нападут, может, и не напал бы на нас никто, но проверять не хотелось.
Мы поплелись обратно мимо мужчин и женщин в ковбойских шляпах и сапогах и дальше через вонючий тоннель. Мы нашли мотель и за полтинник сняли комнату на двоих. Там были телевизор, душ и мягкие белые кровати. Юхан смотрел по телеку «Индиану Джонса и последний крестовый поход», а я крепко уснул, и шуршание крыс за стенкой показалось мне пением ангелов.
Наутро мы вышли на хайвэй с бумажкой, украшенной надписью «North». Проезжающие смотрели на нас, мягко говоря, с удивлением. Одни ублюдки даже скомканным пакетом от бургеров кинули. Мы им еще долго вслед орали «пидоры».
Первой, кто подобрал нас с обочины, была миловидная рыжая малышка. Она рассказала, что ехала на своем облезлом рыдване грузовике домой и увидела нас на обочине. «Этих ребят нескоро подберут», – подумала она и отправилась домой принимать душ. После она выпила чайку и решила подбросить нас миль на сорок, так как делать ей, по ее словам, все равно было нечего. Дай ей Бог здоровья и всем ее потомкам.
После рыжули нас везли какие то психи на «Мустанге». Психи неслись в «Макдоналдс», находящийся в другом городке, потому что «Макдоналдс», расположенный в их родной деревне, обладал недостаточно обаятельной атмосферой. Эти «Макдоналдсы» развивают небывалую тонкость вкуса у провинциального американского населения: я так и не уловил, в чем было обаятельное преимущество одного похожего на морг загона перед другим. После психов опять были работяги на грузовиках. Под вечер мы измучились и попали под дождь. Мы промокли до нитки и промочили документы. Стоя на темной лесной дороге под дождем, мы поняли, что будущего у нас нет.
Мимо проезжали редкие машины. Мы перестали «голосовать» и понуро брели, размышляя о том, как ночевать в лесу. Мимо проехал черный «Мерседес». «Редкая для Штатов машина», – подумал я. «Мерседес» зажег красные тормозные огни и призывно подал назад. Мы вскочили на заднее сиденье. За рулем была дама. «Вот и телка на «Мерсе» – мечта всех парней типа меня», – промелькнуло у меня в голове.
Мисс Эн (хозяйку «Мерса» звали именно так) предложила отвезти нас в мотель, но мы отказались. Мисс Эн поинтересовалась, есть ли у нас палатка. Мы ответили отрицательно, а я даже как то презрительно. С детства испытываю презрение к палаткам: мне кажется, что если оказаться в палатке, то какой нибудь жук обязательно заползет в трусы и будет создавать дискомфорт. Выслушав все это, мисс Эн пригласила нас на ночлег к себе.
Когда я дохожу до этого места, если рассказываю эту историю знакомым, они начинают двусмысленно хихикать и спрашивать: «Ну вы ее того?». Нет, мы ее не «того». Домик у мисс Эн состоял из старого фургона, обложенного кирпичом. «Мерседес» оказался лишь роскошным капризом вовсе не богатой и одинокой женщины. Мы тихонько сидели в трусах на диване и смотрели телек. Мисс Эн заботливо делала нам бутерброды. Наша одежда сушилась в сушильной машине, а мы размышляли – зарубит нас мисс Эн ночью топором или нет. Эта одинокая дамочка, я полагаю, зарубила бы и не поморщилась. Но отчего то не зарубила.
Утром мы проснулись живыми и тихонько собрали вещи. Только мы собрались выскользнуть за дверь, из спальни появилась мисс Эн и тепло попрощалась с нами. На прощанье мисс Эн подарила мне японский карандашик, а Юхану – красивый шнурок на руку. Мы почувствовали себя неловко, но быстро обо всем позабыли. Нам предстоял долгий путь на северо восток.
Нас сразу подобрал длинноволосый латинос. «Вива Куба и все такое», – подумали мы, но быстро поняли, что латинос везет нас не в ту сторону. Мы попросили его тормознуть, латинос не понял, мы попросили еще раз, латинос опять не просек. Я с ужасом догадался, что латинос ни слова не понимает из того, что мы ему говорим. Пришлось бурно жестикулировать, кричать и даже прибегнуть к угрозам, чтобы мужик тормознул наконец. Тупость потомка великого народа майя привела к тому, что мы отъехали не в ту сторону километра на полтора. Пришлось шагать обратно в гору.
После очередной серии крепких мужиков на пикапах, мы снова оказались на обочине в лесу, в полном одиночестве. Юхан нашел среди деревьев большую кучу дерьма. Куча была еще теплой. Она явно происходила от кого то огромного. Мы с опаской посмотрели по сторонам и ускорили шаг. Встретить «хозяина» этой кучи здесь, в субтропическом лесу, не хотелось. Стрекот кузнечиков, крики зверей и птиц, жужжание и пение подгоняли нас в спины, и вскоре мы оказались среди голых холмов.
Мы мечтали найти сумку с сорока тысячами долларов, парочкой гамбургеров и бутылкой воды. Очень хотелось пить и есть, а сорок штук нам бы очень пригодились – каждому по двадцать. А если бы восемьдесят! Тогда каждому по сорок, эх, жизнь! Хотя и двадцати хватило бы…
Один из подобравших нас мужичков вез нас от нечего делать. Он управлял огромным «Бьюиком» тридцатилетней давности, поворачивая руль костлявыми руками и глядя вперед большими глазами навыкате. Мужичок был похож на Кощея, он рассказывал о своих путешествиях автостопом. Он с гордостью сообщил, что его однажды подвезла девушка. Кощей раз пятьдесят повторил: «Она меня не знает, я ее не знаю, и она меня подвезла!.. Прикиньте». Юхан пихнул меня коленкой, когда я разинул было рот. Мы корректно промолчали, не упомянув о том, что в первый же день нашего опыта автостопа нас подобрала рыжуля, а затем мисс Энн пригласила переночевать.
Во время образовавшейся паузы между очередными Кощеевыми воспоминаниями, мы взглянули вправо. «Бьюик» скользил по дуге трассы, опоясывающей гору, на миг деревья вдоль асфальта прервались, и на мгновенье перед нами открылась долина. Тонкий, концентрированный солнечный луч раздвигал тучи и заполнял собою долину. В пространстве между тучами и золотыми лугами и рощами парила большая птица. Господь был где то поблизости.
«Я ее не знаю, она меня не знает и все таки подвезла… прикиньте!» – донеслось с первого сиденья. Справа снова начались деревья, и «Бьюик» нырнул в лес. Я сжимал сумку и продолжал видеть долину. С того вечера она всегда передо мной. Я смотрю на мир через эту долину, где солнце сверкает на райских кущах, а крупная птица медленно парит в вышине.

Стройка

На обочине дороги № 227 наступает утро. Мы в изнеможении: четыре дня, проведенных на улице без денег, еды и горячей воды, дают о себе знать. Нас бесят сморщенные физиономии благочестивых бабок с пуделявыми прическами, которые проезжают мимо на своих «Фордах» и «Понтиаках». Кроме бабок, попадаются существа неопределенного пола, которые, выпучив глаза, пялятся на нас из кабин своих крестьянских пикапов. Козлы, хоть бы один остановился!
Мимо проносится тысячный «минивэн» с торчащей из окна головой в белой строительной каске. Мы не обращаем внимания, но «минивэн» тормозит. Мы смотрим друг на друга, хватаем сумки и опрометью бросаемся к нему. За последние дни мы здорово навострились подхватывать десятикилограммовые сумки, как пушинки. Не знаю, из чего состоит багаж Юхана, а мой – из двух бутылок водки (перед отъездом я наивно полагал, что поездка окажется светской прогулкой и мне понадобятся сувениры из России. Я даже чуть было не захватил с собой летний костюм цвета фисташкового мороженого и выходные туфли), рубашки, пары трусов и еще какой то ерунды весом восемь кг.
Итак, возвращаюсь к фургону и голове в белой каске. Оказалось, что фургон едет в город Ричмонд, то есть к океану, то есть туда, куда нам надо. Это небывалое везенье – поймать машину до места назначения. В фургоне сидят три типа: бритоголовый рулевой, седой джентльмен и смуглый парень. У рулевого проколота бровь и загорелая шея. На лице рулевого имеются светлые висячие усы подонка. Справа от него расположился пожилой джентльмен в каске (это он выглядывал из окна). Волосы у джентльмена желтоватого цвета фильтра выкуренной сигареты. Его лицо напоминает копченое мясо, которое продается в Москве под названием «Шейка». Треть физиономии старика закрывают темные строительные очки, как у Робокопа. Сзади, рядом с нами, развалился смуглый бритый парень. У парня серьги вдеты во все возможные места. Говорит он медленно и невнятно, как будто в рапиде. Торопиться парень явно не привык.
По ходу движения все трое курят марихуану. Пакет с травой находится в каске седого джентльмена, а замусоленную трубочку он прячет в трусах. Пол в фургоне усыпан бычками и крышечками от пивных бутылок. Запах повсюду отвратительный.
Паа (так два других персонажа зовут седого Робокопа) начинает расспрашивать нас о том, о сем. Куда едем, нужна ли работа. Мы отвечаем, что от работы не отказались бы. «Работайте на меня, мексиканцы», – заявляет Паа. Паа объясняет, что они едут на строительство автомагистрали и в их задачу входит оснащение моста арматурой. Предположительно работа займет четыре дня. Паа обещает платить нам по десятке в час налом плюс бесплатное питание и проживание в гостинице. Мы не спорим по поводу «мексиканцев» и соглашаемся.
Стоит тяжелая, сухая жара. Мы засыпаем, убаюканные скоростью и ободряющими новостями. Спать в машине все же лучше, чем на скамейке, когда влажный холод пробирается под одежду. В середине пути полицейские почему то проверяют проезжающие автомобили. Паа начинает суетливо прятать траву поглубже, Пэт (рулевой) проветривает кабину, мы с Юханом беспокойно переглядываемся. По штатовским законам, если в тачке находят наркоту, отвечают все пассажиры. Полицейский заглядывает в окно, встречает наши глупые улыбки и отпускает нас.
На место мы приезжаем около полудня. Паа выдает нам десятку на жратву, и мы с аппетитом уплетаем какое то месиво, купленное в отделе готовых блюд в местном супермаркете. Поев, мы едем на объект.
Перед нами открывается широкая насыпь от горизонта до горизонта. Насыпь прервана мостом, возле моста свалены длинные вермишелины арматуры и еще какие то железяки зеленого цвета. Нам выдают каски, защитные очки, перчатки и боты со стальными носами, чтобы педикюр не испортить. Мы принимаемся вкалывать.
Раньше я слышал, что профессия строителя – самая тяжелая на свете, теперь я удостоверился в этом лично. Железо оказалось невероятно тяжелым, пальцы сами разжимались, спина не гнулась, а в глазах темнело. Возможно, причиной моего быстрого изнеможения стала предыдущая усталость, только вымотался я ужасно. К концу первого рабочего дня мы подумали было свалить к чертовой матери, но пересилили себя и решили доработать до конца.
Наш трудовой подвиг продолжался четыре дня, как и обещал Паа. Мы работали с шести до одиннадцати утра, до наступления нестерпимой жары, а после еще вечером по три четыре часа. Вечером мы в отключке выпивали по несколько бутылок пива и валились спать.
Пэт и смуглый бритый приглашали нас к шлюхам. Я говорю «шлюхи» не потому, что не уважаю женщин, продающих себя, а потому, что Пэт звал нас именно к шлюхам, а к шлюхам в тот вечер не хотелось. «Пуси, хэнд массаж, боди массаж и все остальное», – сулил Пэт, но мы не пошли.
Возле строящейся магистрали стоял старый дом, явно принадлежавший небогатым людям. Он похож на дачные домики, которых множество в России на участках по шесть соток. Когда то этот домик был новым и находился в тихом лесу у узкой асфальтовой дорожки. Теперь по тихим лесам безжалостно прополз черный червяк автомагистрали и прошлого уже не вернуть.
Паа постоянно курил траву и спал в тени, под мостом. Это закончилось тем, что мы уложили сотню другую металлических прутьев не так. Пэт истошно завопил и бросился за Паа. Старый строитель наркоман очнулся, долго все промерял, пыхтел и в итоге решил, что все надо переделывать. Мы принялись расковыривать сложенную арматуру. От усталости я чередовал руки: орудовал то правой, то левой. Паа смотрел на меня какое то время, а после проскрипел: «Всегда используй обе руки, мэн, так удобнее». Паа ушел, а я подумал, что всегда работаю в полсилы. Во всем, что я делал до этого, была некая половинчатость. Через старого наркомана на меня снизошла небесная истина. Если меня гложет лень, я говорю себе: «Используй обе руки, мэн, используй обе руки».
Но вот последний день нашей работы подошел к концу, и Паа заявил, что денег у него нет. Он не хочет нас обманывать, упаси Боже, но в результате определенных обстоятельств (их я так и не понял) деньги должен был привезти сын Паа, а он их не привез. Но Паа не отказывался от своих обязательств, он предложил нам ехать к нему домой, то есть обратно в Северную Каролину.
К тому времени мы нашли работу поблизости от строящейся автомагистрали, в городе Вильямсбурге, в мотеле. На следующий день следовало приступать. Упустить эту работу было бы огромной глупостью. Хотя бы один из нас должен был выйти завтра на вахту. Юхан моментально принял решение. Он решил ехать за баблом один, а меня оставил на месте дожидаться работодателя.

Один

Я остался в гостинице, оплатив номер последними деньгами. Меня охватило смятение. Лежа на кровати в номере, я перечислял все ошибки, которые мы допустили в путешествии. Первая ошибка заключалась в том, что мы садились в машины к неизвестным людям. Нам мог бы попасться маньяк, мне даже кажется, что один субтильный джентльмен из тех, что нас подвозил, таковым являлся. Он смотрел на меня в упор и сразу предложил перейти на «ты». Еще чуть чуть, и он бы положил мне ладонь на колено. С такими не успеешь оглянуться, как останешься без головы запакованным в полиэтиленовый пакет на дне канализационного люка. К счастью, джентльмен вез нас недолго, наверное, моя неразговорчивость его не возбуждала.
Следующей ошибкой была ночевка в доме мисс Эн. К счастью, эта мисс бальзаковского возраста оказалась просто гостеприимной дамой, а будь она сумасшедшим трансвеститом людоедом, что тогда? Но Небеса оберегли нас.
Третьей ошибкой была наша поездка в машине, набитой наркотиками. Если бы тот полицейский не оказался разгильдяем, сидели бы мы ближайшее десятилетие за решеткой, но Провиденью было угодно снова отвести от нас беду. И все же неприятности настигли нас там, где мы их совсем не ждали. У Паа не было денег, и нам пришлось разделиться. Это была самая страшная ошибка из всех возможных. То, что могло последовать за этим, виделось мне в самом мрачном свете.
Я давал мужское обещание подруге Юхана найти ее любимого во что бы то ни стало. Я видел себя ищущим пропавшего Юхана по бескрайним просторам Америки. Я мысленно бродил по прерии и умирал от жажды. Я опрашивал свидетелей и очевидцев. Я вершил страшную месть. Мне было страшно. Напившись из под крана, я погрузился в тревожный сон.
Поутру, набив живот бесплатными кексами, я принялся ждать. Вскоре меня забрал крепкий господин на огромном пикапе. Господин оказался хозяином мотеля «Томас Джеферсон Инн». Он отвез меня в мотель.
Весь день я следовал за уборщицей, которая вводила меня в курс сложной технологии помыва унитазов и смены постельного белья. В перерывах я тоскливо смотрел вдаль и постоянно спрашивал, который час. Я дико нервничал по поводу Юхана, и хозяева решили, что я гомосексуалист.
Юхан прибыл к вечеру и сразу застрял в моих сентиментальных, но крепких объятиях. Эти объятия окончательно уверили местных в нашей с Юханом противоестественной связи. А если учесть то, что я скакал от радости, а Юхан вел себя холодно и сдержанно, то все сразу точно определили, как в нашем союзе разделены обязанности.
Мы выпили пивка, и Юхан рассказал мне про то, как они на бешенной скорости долетели до городка Паа. Оказалось, что этот городок населен одними реднеками, по нашему – скинами. Юхана проинструктировали: не надо показывать, что он иностранец. В крайнем случае Юхан должен был говорить, что его мать австралийка, а отца он не помнит. Дома Паа снял очки и оказался индейцем. Комнаты переполнялись книгами и всякими древностями. Жена Паа уехала на курорт, а чековую книжку заперла в багажнике своего розового «Кадиллака». Паа взламывал замок ломиком, но замок выдержал. Потом Паа влез в салон и проник в багажник через заднее сидение. После Юхан ночевал у Паа дома.
Ночью младший сын Паа ломился внутрь с криками: «Факин нигер ин май хаус, Паа!» Выкрикивая слово «нигер», сын Паа имел ввиду Юхана. Для реднеков все иностранцы нигеры. А нигером быть не всегда хорошо. Услышав угрожающие вопли, Юхан в темноте нащупал сначала увесистую пепельницу, а потом канделябр. Применить эти орудия ему не пришлось: Паа успокоил своего отпрыска. Утром отправились в банк, Паа подделал подпись жены и выписал Юхану чек. После он купил ему билет на автобус до Вильямсбурга и отправился домой.
Таким образом началась наша очередная жизнь в Америке.

Город Вильямсбург
и обитатели «Томас Джефферсон Инн»

Город Вильямсбург – это первая столица независимой Америки. Тут повсюду напоминания о героическом прошлом, а на улицах расставлены памятники Вашингтону и Джефферсону. Мы с Юханом работаем в мотеле, называемся – хаускиперами. Мы убираем комнаты. Когда у нас есть свободное время, мы предпринимаем пешие прогулки.
В городе встречаются гримасничающие дети дебилы. Их привезли сюда на экскурсию показать место, где зарождалась великая Америка. Дети дебилы делают ужасные лица, закатывают глаза и пускают изо рта пену. Сопровождающие их пенсионерки елейно улыбаются. Мы идем мимо и с трудом сдерживаем смех. Открыто смеяться над детьми дебилами в Америке не принято. Отойдя на безопасное расстояние, мы вволю хохочем. У нас молодые черствые сердца.
Мы убираем комнаты в мотеле у дороги. В свободное время нам нравится гулять. Юхан идет походкой молодого гангстера, полного амбиций и помыслов. Я шагаю чуть позади разболтанным шагом юного повесы без определенных жизненных ориентиров. Вдоль автомобильной дороги лежат трупики задавленных енотов. Они находятся на разных стадиях разложения, и мы регулярно, с интересом наблюдаем за их эволюцией. Например, «тот» вчера был свеженький, а сегодня уже полон белых червей. А «этот» еще пару дней назад был жирный, а теперь сдулся, как мяч.
Светит солнце. В бассейне у мотеля плещутся жирные детки из двух негритянских семей, занявших половину комнат. Детки орут, трясут черными необъятными попами и оставляют за собой груды мусора. Когда они вылезают на сушу, то одолевают нас требованиями сухих полотенец. Каждые пять минут какой нибудь черной пречерной бестии необходимо сухое белоснежное полотенце.
Хозяина мотеля, где мы вкалываем, зовут Берни, он реднек. Реднековские убеждения не мешают Берни нанимать на работу черных и платить им гроши. После того как Берни заставляет меня бесплатно вывозить пятнадцать мусорных баков, а я недовольно бурчу, Берни заявляет, что я бездельник. Пошел он!
Жену Берни, подругу или черт знает кем она ему приходится, сероглазую ведьму, зовут Дэби. Ей мы присвоили №1. Дэби № 1 требует от нас качественного помыва санузлов в номерах и заставляет переделывать работу, если что не так.
Существует еще одна Дэби, она убирает комнаты, как и мы (Дэби №2). Дэби №2 чертовски серьезна. Она все держит под контролем. Дэби №2 – старшая по уборке номеров. По рации она получает указания от Берни, какие комнаты надо убрать сначала, а какие потом. Она руководит слаженным коллективом из трех человек, два из которых мы с Юханом, а третий – сама Дэби. «Вы команда, ребята!» – с этими словами Дэби №2 ведет нас вперед в битве за чистоту сортиров и простыней.
Стив – муж Дэби № 2, бывший сварщик с лицом спившегося актера Брэда Питта. Если Стив не пьян, он помогает Дэби в работе. К нам Стив относится доброжелательно и готов помочь, если что.
Карл убирает территорию, вывозит мусор на старой развалюхе, когда то бывшей «Плимутом», и выполняет все мелкие указания Берни. Карл – подозрительная личность: во первых, он черный, во вторых у него ничего нет, даже машины. Так что мы с Карлом стоим на одной ступени социальной лестницы. В Америке, если у тебя нет машины, дружить с тобой никто не станет.
Высокая стройная дамочка Кристина заправляет в прачечной. На самом деле она смотрит целыми днями сериалы и заказывает пиццу. Если телевизор сломан, а пиццу еще не привезли, Кристина запихивает грязные полотенца в стиральную машину, а уже выстиранные – в сушильную. Работать Крис не любит, и белья постоянно не хватает. Кожа Кристины покрыта наколотыми именами любовников, обрамленными в сердечки.
Мишель – наша страсть. Единственная присутствующая здесь красотка, белая стерва с острыми локтями. Мишель сидит на ресэпшэне и принимает постояльцев. Мишель к нам целиком безразлична.
Так проходят дни в мотеле «Томас Джефферсон Инн», расположенном на улице Пакахонтас трэйл в колыбели американской демократии городе Вильямсбурге.

Костюмеры

В отелях, ресторанах, магазинах и во всех остальных местах Америки люди, которые платят, называются «кастомэр». «Кастомэр» означает «покупатель, клиент». Сейчас опишу, как это действует на практике. Например, худышка мартышка Мишель с ресэпшэна продает номер или принимает жалобу, а я лезу кокетничать. Мишель четко и строго говорит мне: «Сори, у меня кастомэр». И я покорно опускаюсь под взглядом ее безразличных глаз в синее кресло, кладу на живот полосатую подушечку и терпеливо жду. Мишель выросла в Америке, а я – нет. Поэтому кастомэров я называю «костюмеры». Кос – тю – ме – ры. Удобно и элегантно.

Что нам нравится, а что нет

Юхан, с волосами, торчащими во все стороны, ворочается в кровати. Никакая сила не способна раскрыть его веки. На мои призывы он не откликается. Я снимаю индивидуальный полиэтилен с пластикового стакана. Лью туда ром. Я еле выдернул бутылку из морозилки. Мы забыли закрыть дверцу на ночь, и там наморозился целый сугроб. Рома я лью немного, только дно покрыть. Сыплю лед. Потом еще капельку рому. Взбалтываю. Глотаю. Я сижу на диване голый. Уже прошло полчаса, как я проснулся. Я сделал зарядку для мышц тела, зарядку для мышц лица и общий самомассаж. Почистил язык и принял душ. Язык надо чистить, так как на языке за ночь образуются всякие мерзкие грибки, они начинают тухнуть, и из за этого воняет изо рта. На волосах застыла увлажняющая маска. Зеленые электронные цифры показывают восемь двадцать пять утра. Юхан дрыхнет. Нам пора работать.
Мы врываемся в комнаты с криками: «Хаускипинг!». Это предупреждение на всякий случай, мало ли – в комнате кто то остался. Юхану нравится убирать комнаты, где живут черные. Юхан моет ванны, а от черных в ваннах мало волос. Практически нет. Например, если белая дамочка примет душ, так после нее целые клоки остаются, а после черной – пара завитков.
Я стелю постели. Цвет кожи мне не важен. Я люблю усталых. Люблю тех, кто аккуратно заползает под одеяло, отвернув один уголок. Не расшвыривает простыни в разные стороны, как пидорас последний. Не сучит ногами, будто у него совесть нечиста. Тихо лежит, будто мышка, и не крутится во сне. Такую постель заправить ничего не стоит. Раз – простыню под матрас, два – одеяло. Разгладил. Подушечки разложил. Готово!
Юхан ненавидит людей, у которых понос. Тут и комментировать нечего. А я полюбил парочки, которые трахаются. Дело в том, что во всех комнатах стоят две кровати. Если кто надумал заняться сексом, то это обычно происходит только на одной из них – местные парочки не склонны к разнообразию. Следовательно, перестилать мне надо только одну кровать. Очень удобные люди.
Я люблю выковыривать всякую всячину из под плинтусов. В детстве я нашел под плинтусом юбилейный рубль и с тех пор решил, что все сокровища мира кроются именно там. Так и есть. Например, когда после Нового года выкидывали елку, иголки еще долго лежали по всем углам. Под коврами, за диваном и, конечно, под плинтусами. В самых укромных уголках, куда не забираются пылесос и веник, в июне можно было обнаружить несколько пожелтевших сухих иголочек, которые делали меня счастливым. Здесь я еловых иголочек не находил. Нет у них, наверное, Нового года…
Зато полотенец много. Комнаты обыкновенно встречают нас разметанными повсюду, отяжелевшими от влаги полотенцами. Это ужасно. Полотенца тяжелы, как будто в них насрали. Их так неприятно трогать. Такие комнаты напоминают интерьеры игры «Дум». И полотенца – вовсе не полотенца, а внутренности неизвестного белого зверя, убитого прямым попаданием ядерной ракеты.
Нам нравится наша работа. Мы счастливы оттого, что приносим пользу обществу. Одна вещь заставляет нас грустить – некоторые женщины оставляют в комнатах использованные тампоны. Собирать их – ужасное испытание. Наказание просто.

Советы короля Карла

В нашем мотеле есть негр Карл. Он заведует тремя важными процессами:
– уборка территории (Карл метет дорожки метлой),
– стрижка газонов (Карл ездит по лужайкам на грохочущей газонокосилке),
– разгон пыли и сухих листьев (Карл шагает с ревущей трубой в руках и ящиком за спиной. Ящик и труба – это аппарат для разгона пыли и листьев).
На лицо Карла надеты черные очки. В них Карл похож на межгалактического рыцаря, гордого и беспощадного.
Карл исполнен величия. Он никого не замечает вокруг, только когда мы отдаем ему честь и шутя вытягиваемся по струнке, Карл небрежно отвечает нам. Карл – король.
Постепенно Карл стал испытывать к нам что то вроде симпатии. Некое благоволение полубога к слабым людишкам. В связи с этим Карл поведал нам важный секрет.
Чтобы получить в Америке долгосрочную работу, необходимо сдать несколько анализов. Один из них проверяет, курите ли вы марихуану или нет. Без такого анализа ни один хозяин вас не возьмет. Так вот, чтобы проверка не зафиксировала следы марихуаны в вашей крови, Карл предлагает выпить немножко моющего средства. Совсем капельку. Не больше крышечки. Пить можно любое из понравившихся вам: синее, фиолетовое или вовсе прозрачное. Юхан такими жидкостями моет унитазы.
Но это еще не все. Надо терпеть и не блевануть в течение часа. На этом Карл ставил особый акцент. За это время блич (моющее средство) впитывается в кровь и убивает там все, в том числе и следы марихуаны. После такой процедуры можно смело идти сдавать любые анализы и возьмут вас работать, куда пожелаете.
Любопытная процедура, не правда ли? Но дело даже не в ней, а в том, что в Америке курить марихуану – все равно что пить водку в России. Марихуану там курят все, от мала до велика, короче, все как у нас, только препарат другой. Но жить то надо на что то, значит, надо работать, значит, надо сдавать анализы, значит… Вся Америка, черт возьми, все пятьдесят штатов и один федеральный округ хлещут моющее средство.
Мы поинтересовались у Карла, только ли ради анализа он пьет отбеливатель или ради ощущений тоже. Карл ответил, что пьет ради анализа. Тогда мы рассказали Карлу, что на нашей родине существует великое множество рецептов употребления отбеливателей и прочей бытовой химии вовнутрь и делается это исключительно ради ощущений. Карл онемел. Все его величие съежилось, он оказался жалким сосунком с марихуановыми страхами по сравнению с нами, двумя юными представителями великой страны, в которой одеколон, гуталин и клей «Момент» считаются у многих граждан повседневным рационом.
С того дня Карл нас недолюбливал, а мы обрели внутреннюю силу, которая нас не покидает до сих пор.

Ресторан

Недельку мы убирались в номерах мотеля, а потом пошли искать себе вторую работу. Постучались в первый попавшийся ресторан и предложили свои услуги. Нам обещали перезвонить. Вечером перезвонили. Им нужен один официант и один салат мэн тире басбой. Юхан заявил, что он будет официантом. Я уступил, но какой то таракан пару деньков скребся в моей душе. Официант рубит сотку за вечер, а чернорабочий вроде салат мэна или басбоя намного меньше. Но потом я понял: все правильно – у Юхана есть опыт, да и вообще работа официанта труднее резки салатов на кухне. Мне стало стыдно за самого себя, и больше я на друга злобу не таил.

Кухня

На кухне я делаю салаты. Из огромной стальной раковины, заполненной водой и рубленой зеленью, я достаю, собственно, листья салата, отжимаю и кладу ровно одну горсточку (не больше, хозяева – экономные ребята и много класть не велят) на тарелку. Затем беру из пластмассовой пиалы две дольки помидора и кладу по краям. Сверху кидаю кружочек огурца и два три колечка лука. Для оживления картины сверху все посыпается тертой морковью. Тарелки с готовым салатом расставляются на противень: три в ширину и шесть в длину. Заполненные подносы я накрываю влажными салфетками и загоняю в огромный холодильник. Оттуда я их достаю по мере надобности.
Однажды я совершил чудовищную ошибку, положив слишком много листьев салата на тарелки. Эльпида (жена Лаки, сына основательницы ресторана донны Розы) с ужасом поймала меня на месте преступления. Добрая гречанка предположила, что я, видимо, желаю обанкротить их ресторан. Из сорока двух салатов моего приготовления она смастерила в два раза больше и наказала мне экономить продукты.
Вчерашние салаты обычно выглядят грустно. Огурчики теряют белизну и становятся склизкими. Помидорчики желтеют и подсыхают. Сами горки салата как то сифилитично проваливаются. Что я делаю в таком случае: взбиваю горки заново, подбрасываю листик другой свежего салата, меняю, где надо, огуречные шайбочки, сыплю морковь – и он как новый!
Когда я не делаю салаты, то выдаю официанткам заказы. Те, которые по моей части. Шеф повар Янни (муж Мэриэн, сестры Лаки и дочери основательницы ресторана донны Розы) и повариха Эльпида готовят горячие блюда. К ним приходят за всякими стейками и супами. Ко мне – за салатами, десертами, безалкогольными напитками и соусами. Подходит, например, Джерри, кокетливая официантка пенсионерка с блондинистой косичкой, и просит две колы и банановое мороженое с мятным сиропом. Я наполняю стакан колой, прижав его одной рукой к гашетке автомата, другой – ковыряю мороженое специальной ковырялкой и раскладываю его в вазочку. Затем капаю сверху мятным сиропом, облизываю пальцы и выдаю заказ Джерри.
В другой раз приходит Сара Женуария (так я ее прозвал в честь героини сериала «Рабыня Изаура»), толстая негритянка, и говорит нараспев: «Сримс коктейль дарл бейби лав гад демет щит». Если исключить все ругательства и ласковые слова, то окажется, что Саре нужна всего лишь закуска из креветок. Для этого я сыплю лед в металлическую вазочку для сримс коктейлей, накрываю крышкой решеточкой, укладываю поверх лист салата, затем соус и четыре толстеньких промытых креветки. Однажды я плохо промыл креветку, и у нее были видны кишки и прочие внутренности. По этому поводу возник небольшой скандал. Кроме того Саре Женуарии требуется кусок чиз кейка. Я достаю из холодильника коробку с готовым чиз кейком и откладываю кусок. Трясу баллон со сливками и пшикаю из него на чиз кейк. Сверху аккуратно пришлепываю горку вишенкой. Нельзя забывать отметить на бланке заказа, что я выдал официантам, а что нет. А то если чего пропадет, то придется расплачиваться из собственного кармана.
В самые горячие часы я помогаю дишвошеру посудомойщику. Расставляю тарелки по специальным ящикам и загоняю их в клокочущую посудомойку. Когда открываешь ее люк, то оттуда валит пар, а по стенкам ползут струи кипятка. С другой стороны я достаю ящики с чистой посудой. Обжигая пальцы, сортирую одинаковые тарелки, одинаковые чашки и серебро.
Еще в мои обязанности входит выполнение всех поручений Янни и Эльпиды. Например, чистить креветки. Сначала надо отодрать лапки. Затем поддеть ногтем панцирь и кишки и снять их одним движением. Кишки у креветок почему то расположены на спине. Хотя, может, это и не кишки вовсе, а что то другое. Очищенные креветки я перекладываю льдом и прячу в холодильник. Лед я набираю в ледогенераторе. Он грохочет, когда выплевывает из своего жерла новую партию ледяных кубиков. В такие мгновения я пугаюсь неожиданного шума и шарахаюсь прочь.
Я режу овощи. Перед тем как приступить непосредственно к резке, я несколько раз стукаю ножом по доске. Это суеверие, которому меня научил коллега Джон. Мы с Джоном работаем посменно.
Эльпида и Янни постоянно подбрасывают мне детали готовящихся блюд. То дымящийся кусочек нежнейшего мяса акулы, то шоколадный десерт, то фаршированный рисом томат. Я никогда прежде не ел вместе лук с мороженым. Здесь это в порядке вещей: раз – кружочек лука в рот, два – мороженое. Заел это все огурцом, прополоскал рот смесью колы, спрайта и содовой и готов вкалывать хоть до утра.
Когда я работаю басером (убираю грязные тарелки со столов в зале), приходится носиться по пять шесть часов из кухни в зал и из зала на кухню. Раскидываю лед по кувшинам. Убираю грязную посуду. Посуда ставится так, чтобы не перевернуть весь поднос. Бокалы по краям, тяжелый фарфор посередине. Потом все отношу к дишвошеру и снова бегу в зал за новой партией. Затем набрасываю твердые крахмальные скатерти на столы. Швыряю серебро: слева вилки, справа ножи лезвием к тарелке. Скрученные салфетки ставлю по центру тарелки.
После окончания рабочего дня я подметаю пол на кухне и тщательно протираю тряпочкой все поверхности из нержавейки, которые меня окружают. Когда орудуешь шваброй, не надо наклоняться, а то спина будет болеть. Я сначала сгибался, как раб, но Янни научил меня правильно мыть пол. После уборки я, на пару с посудомойщиком, выбрасываю баки с мусором, выношу тяжеленные тюки грязных скатертей и помогаю пылесосить ковер в зале. Я верю, что работа украшает мою душу.

Американский юмор

Иногда Берни и Дэби с нами шутят. Получается у них не очень. Берни издевается, а я делаю вид, что не слушаю. Берни потом говорит, что я его игнорирую. Игнорирую своего босса. Берни спрашивает: «Бэйзил делает в ресторане деньги, а ты что?» (намекает на большие чаевые Юхана и мою скромную кухонную зарплату). «Я делаю салаты, сэр, твою мать», – по солдатски отвечаю я.
Подруга Берни Дэби обладает еще более тонким чувством юмора. Однажды утром она меня спрашивает: «Вы что, японцы?» Я отвечаю: «Вроде нет, а что?» А она мне говорит, что вы, мол, рис едите и все такое. Может, она таким образом хотела установить между нами более доверительные отношения, или развеселить нас, или еще что. Только я так устал, что не смог оценить возможной теплоты, содержащейся в ее словах.
А после она спросила, научились ли мы пользоваться магнитофоном. Юхан сказал, что давно умеет обращаться с такими штуками. «Но он же не русский!» – воскликнула Дэби. Юхан не нашелся что ответить, диковато улыбнулся и ушел. Так у нас с Дэби особо близкого контакта и не получилось.

Янни

В ресторане в бутылки из под кетчупа «Хайнц» мы наливаем дешевое китайское месиво. Гости будут жрать безвестное говно, а думать, что жрут говно под названием «Хайнц». Мне такие хитрости знакомы: мамина знакомая, жена знаменитого ученого и большая скряга Антонина Юрьевна, раньше любила наливать в красивые бутылки крепкое пойло собственного приготовления и с невинным видом предлагать гостям. Мой папа ее постоянно разоблачал, а мама толкала его коленкой под столом и говорила: «Как вкусно». Янни разоблачения не боится, он предлагает нам мазать женщин сметаной и слизывать. Мы корректно улыбаемся и сообщаем, что в данный момент, в связи с большой занятостью и по ряду других причин, женщины для нас недоступны. Янни, похоже, не совсем понимает, как такое возможно. Он развлекает нас тем, что делает неприличные движения огурцами и большими сосульками из холодильной комнаты. А еще Янни задирает ноги, как Карлсон, имитируя тем самым русских фигуристок.
А мне лично хочется пить виски по утрам. Прямо часиков в десять отхлебнуть первый глоток. Как в Голландии – там я даже утренний душ со стаканом принимал. И ничего, жив пока.

Попасть на Новодевичье кладбище

Однажды вечером в ресторан привезли смертельно больного мужа донны Розы господина Папариса. Господин Папарис был влажен от испарины. Его локти покоились на подушках, а на шее крепился шланг искусственного питания. Господин Папарис не произносил ни слова.
Собралось все семейство. Он сидел во главе стола. За правую руку его держала Эльпида, левую поглаживала донна Роза. Все смеялись и старались развеселить старика. Мэриан позвала меня с кухни, чтобы представить отцу. Я стоял в белой майке, прилипшей к потной груди, и закатанных джинсах. Я комкал грязный передник и говорил: «Гуд ивнин, сэр, найс ту мит ю, сэр». «Властный старик, на моего деда чем то похож. Мог бы лежать у нас на Новодевичьем кладбище», – мелькнуло в моей голове.
Меня отпустили легким взмахом руки, я вернулся на кухню, прислонился к косяку и закрыл глаза.
Черные, реже красные и серые. Крепкие устойчивые и хрупкие покосившиеся. Совсем редкая находка – деревянные. Таких всего парочка. Многие увенчаны мраморными изваяниями, некоторые оформлены барельефами, попадаются скульптуры в полный рост, но абсолютное большинство украшено простыми фотографическими портретами. Красавицы и дурнушки, бравые вояки, покорители Арктики, интеллигенты очкарики внимательно смотрят из своих овалов. Их взгляды не тревожат, с холодным сердцем я прохожу мимо, оставляя всю ораву позади. Но вот мне в глаза заглядывает восьмилетний мальчик в матроске. От мальчика имеется только белобрысая головка. Она обрамлена в стекло и размещается в середине белой мраморной плиты. Под фотографией мальчика вырезан кораблик и написано «Володенька». Я опускаю глаза и иду скорее прочь от Володеньки, от его мамы, пережившей сына на 43 года и от папы, смерть которого совпала с годом репрессий. Повсюду лесом стоят могильные плиты, памятники и изваяния. Я на Новодевичьем кладбище, месте упокоения советской элиты.
Забыть Володеньку с семейством легко – здесь столько всего интересного: вот приземистая тумба с детским писателем, его считалочка скачет в мозгу и задорно выпихивает из него неприятные мысли. Вот заслуженная киноартистка, черно белые ноги которой не давали мне уснуть в детстве. А вот целый выводок Героев Социалистического Труда и один генерал майор. К концу аллеи Володеньки и след простыл.
Одна интересная пара заставляет меня остановиться. Если бы я мог посоветовать археологам будущего персонажей, по которым следует изучать ушедшую эпоху страны, я бы выбрал этих двоих. Ее мраморную голову украшает высокая прическа, взгляд горделивый, присущий директрисе центральной московской спецшколы. На шее бусы из чего то увесистого. Он из бронзы. Шея забрана пластинами форменного воротника с пышной золотой вышивкой. Плечи – погоны, грудь – шайбы орденов. Голова оформлена грубыми, волевыми мазками советского скульптора. Наверняка они были крепкой семейной ячейкой. Правда, полированный мрамор ее головы выглядит много качественней его грубых бронзовых черт. Наверное, потому, что она умерла первой и скульпторы в те времена были мастеровитее. А может, наследники просто напросто сэкономили на памятнике военному. Ведь неизвестно, любили ли они его так же, как он – свою супругу.
Впереди в стену вмонтирован целый экипаж самолета «Максим Горький» и несколько пассажиров. Все они закупорены в одинаковые вазы, а рядом подробно описано, как они в эти вазы угодили. Оказывается, во время показательного полета «Максима Горького» нерадивый пилот другого самолета по фамилии Петренко решил отличиться. Вопреки приказу он сделал мертвую петлю, потерял управление и врезался в «Максима». Все погибли, и Петренко тоже. Советское правительство выплатило семьям по десять тысяч рублей. После подробного изучения фамилий на вазах летчика Петренко обнаружить не удается. Роковая ошибка лишила летчика Петренко счастья покоиться среди жертв своего неуместного героизма.
От мрачных мыслей о судьбе пилота хвастуна меня отвлекает громадный блок темной горной породы. Удивление вызвано не размерами блока, а именем человека, который этим блоком придавлен. Человека этого я хорошо знаю, я помню, как он сидел за большим круглым столом в просторной гостиной и произносил тост в честь моего деда. Мне четыре года, и я копошусь под столом с куском торта, который незаметно просунула мама. Ноги в колготках и брюках встают, громко крича «ура» и звеня бокалами.
Я перечитываю имя, фамилию и отчество этого человека и думаю: почему же он достоин лежать здесь, а мой дед недостоин? Почему дед лежит пускай на престижном кладбище, но на окраине, а этот, чьи носки я внимательно изучил тем далеким праздничным вечером, пролез сюда, в центр столицы. Неужели мой дед подмахнул меньше приказов, шлепнул меньше печатей, сделал меньше выговоров и уволил меньше людей?! Нет, не меньше! Тогда почему, черт возьми, меня лишили права приходить сюда как в свой дом, гордо неся четыре алые розы мимо охранника, чтобы он видел, что я не какой нибудь любопытный шалопай, а скорбящий наследник одного из центурионов погибшей империи. Чудовищная ошибка вкралась в мою жизнь. После смерти мой дед оказался меньшим ловкачом, чем этот, под черным блоком. Меня лишили власти, лишили наследства, лишили права почетно скорбеть среди равных.
Подгоняемый отчаянными мыслями, я спешу куда то, не разбирая дороги, и стукаюсь о бюст неизвестного. Он оказывается маршалом бронетанковых войск. Досадливо потирая лоб, я читаю фамилию маршала. Я замираю, вспоминая далекую весну и краткий роман со стройной брюнеткой. Брюнетка была внучкой этого маршала. Что то у меня с ней не сладилось, а что именно, вспомнить не получается. А ведь, не расстанься я тогда с этой брюнеткой, мог бы рассчитывать на теплое местечко рядом со славным маршалом и его отпрысками. Пусть не для себя, но для моих потомков историческая справедливость была бы восстановлена и они смогли бы приходить сюда с четырьмя алыми розами...
Вконец раздавленный собственной неудачливостью, я бреду дальше. Мимо сочинителя героических эпосов – он повесился, мимо брата железного наркома – отравился, мимо жены кровавого диктатора – пустила себе пулю в лоб. Их изваяния крепки и незыблемы, как зубцы кремлевской стены. «Господи, почему я лишен права быть среди них, почему я низвергнут и раздавлен?!» – проносится ураганом в моей голове.
Борясь с желанием кричать от боли и несправедливости, я иду дальше. На пути вырастает гранитный человек в клоунском наряде. Он выходит из скалы и никак не может освободить ногу, завязшую в сером камне. Позабыв про историческую несправедливость, я замираю с раскрытым ртом. Почему его нога вязнет в грязном камне? Почему он так похож на монстра? Ведь он был клоуном и прежде всего человеком... По спине пробегает холодок, я оборачиваюсь. Лучшие умы, сердца и руки державы обступили меня. Отовсюду прут генералы и адмиралы, надвигаются академики и членкоры. Именитые деятели искусств натягивают поводки. Мне страшно, я бегу прочь, а заслуженные учительницы злобно шипят вслед.
Уф... оторвался... может, все к лучшему. Судьба, пожалуй, распорядилась правильно, избавив меня от искушения оказаться здесь. Не моя это компания. У ворот я останавливаюсь перевести дух и напоследок разглядываю случайный памятник. Я испытываю превосходство, «общаясь» с некогда влиятельным человеком, лежащим теперь в земле у моих ног. Я нахально сметаю снежок с его мраморной головы и с железных букв имени. Но все имя очистить не получается, я не дотягиваюсь, мешает лужица талой воды. Я ухожу, так и не узнав, кого похлопал по лысине. Он укоризненно сверлит мне спину своими каменными глазами, оставшись в своем чопорном величии, а я спешу за ворота, подальше от этого некрополя чужих мне людей. Чужих отныне.
Я оборачиваетесь, чтобы бросить последний взгляд назад. К воротам подъезжает дорогой черный автомобиль. Водитель распахивает дверцу перед юношей в элегантном пальто. В руках юноши четыре алые розы…
Я еще долго стою не двигаясь, хотя перед воротами никого больше нет. А ведь на его месте мог бы быть я... да и кладбище все таки хорошее, респектабельное.

Битва за полотенца

Одна из основных моих функций в мотеле – борьба за чистые полотенца. На специальных тележках мы возим все наше барахло: чистящие средства, запасную туалетную бумагу и пластмассовые стаканчики. Кроме того, на тележке закреплены пылесос, коробка с мылом и чистое белье с полотенцами. Запасы полотенец и белья я пополняю в прачечной. Не знаю почему, но больших полотенец для душа обыкновенно не хватает. Кристина иногда халявит и исчезает из прачечной. Тогда я сам ныряю в раскаленное жерло сушильной машины.
То ли их вообще меньше, чем надо. То ли гости их чересчур рьяно крадут. То ли Кристина слишком увлекается просмотром телевизионных шоу в рабочее время. Не знаю я, в чем причина. Только полотенец всегда нет, хоть ты тресни.
Приходится мне прибегать ко всяким хитростям. Подкарауливать новую партию чистых полотенец и уволакивать их из под носа у Дэби. Но если уж нет, то нет. Тогда я записываю, где чего не доложил, а после обхожу комнаты по второму разу с охапкой белоснежных пленниц.
Но бывают и счастливые минуты. Приходишь, и – ба! – перед глазами целая полотенечная жила. Все, что пожелаешь. Все сухое и горячее. Полотенца для тела, полотенца для рук, салфетки для лица. Тогда я окончательно забываю про Дэби, которая, вероятно, тоже нуждается в чем то, хватаю в охапку десять тех, двадцать этих. Получается неустойчивая пирамида. Потом все это падает на пол. Я спешно собираю свои сокровища, придерживая стопку правой рукой, а левой забрасывая наверх еще парочку наволочек, про запас. Вместе со всем этим я изящно балансирую к тележке мимо запыхавшейся опоздавшей Дэби. Я счастлив, я снова одержал победу.
Когда льет дождь, я несу стопки еще горячих полотенец, накрывая их от воды своим телом, как детенышей.

Последний вывоз мусора

Нам доверили вывезти мусор самостоятельно. Я наплел Берни про свои способности водить автомобиль, и привыкший к всеобщему водительскому мастерству реднек поверил. Берни вручил мне ключи от пикапа и скрылся в офисе. Мы с Юханом радостно раскочегарили дребезжащий тарантас и принялись носиться на опасной скорости вокруг мотеля, лихо поворачивая и с визгом тормозя возле каждой урны. Все шло неплохо, не считая парочки испуганных костюмеров и одного опрокинутого за борт мусорного бака. Но это пустяки, перед костюмерами мы извинились, а содержимое бака собрали с лужайки и затолкали обратно. Конечно, мы не все собрали, ведь в мусоре всегда много мелочей. Огрызки всякие, чайные пакетики. Но крупные куски мы точно собрали.
Набив кузов баками, я направил пикап к последнему, находящемуся на пригорке над бассейном. Легко вписавшись в поворот, я утопил педаль газа, и пикап ринулся штурмовать горку.
Надо упомянуть, что непосредственно перед нашим появлением негр Карл полил асфальт водой, наводя чистоту. Не знаю уж, так это или нет, но я по сей день уверен, что это был его злой умысел. Асфальт стал скользким, лысенькие колесики пикапа буксовали, я терял контроль над ситуацией. Мы застряли на горке, почти в отвесном положении.
Рев мотора привлек внимание публики. Из близлежащей забегаловки вышли два официанта, и сам Берни показался из двери офиса. Не желая позорить родину и свою мужскую честь перед американцами, я вдавил педаль так сильно, как только мог, и сам весь подался вперед. В недрах пикапа что то щелкнуло. Юхан побледнел. Я посмотрел в зеркало заднего вида и увидел стремительно приближающуюся бирюзу бассейна.
Пикап перестал мне подчиняться и покатился вниз. Я принялся лихорадочно рулить, но было поздно. Небесам было угодно распорядиться мусором по своему. Вместо того чтобы оказаться в специальном контейнере, он был опрокинут в бассейн. Пикап застрял на краю бордюра. С тех пор мы выносили мусор вручную. Хорошо еще, под нацистскую статью не подвели: в бассейне плескалась парочка черных, которых потом долго отчищали от налипшей туалетной бумаги и окурков.

Биополе

Юхан требует, чтобы я не матерился. Весной наша любимая преподавательница читала нам лекцию про то, что мат разрушает биополе. Юхан полагает, что я разрушаю его биополе. Но если трезво рассудить, то что мне остается, когда мы заходим в комнату, а там все разодрано на части? Кровати разнесены вдребезги, полотенца валяются по углам, на полу тонны раздавленных чипсов. Но все таки с биополем шутить не стоит. Биополе ведь одно, дается на всю жизнь.

Опасности

В одном номере мы наткнулись на малюсенькую собачку. Хозяева уехали на день в парк аттракционов «Буш Гарденс», а песика оставили в комнате.
– Хорошая доги, – сказали мы ей по английски.
– Ав, ав, – громко ответила доги.
Дэби №2 предупредила, что в этом номере будет собачка. Одно она забыла уточнить: что это будет самая мерзкая на свете тварь с вредным характером.
Пока мы убирали комнату, эта дрянь дико лаяла и бешено вращала глазами. Я ее возненавидел. Я боялся повернуться к ней спиной. Уверен, повернись я, она бы тут же вцепилась мне в зад. После таких стрессов надо в санаторий ехать, нервы лечить.
Вообще наша работа полна опасностей. Они таятся буквально за каждым углом. Помню, в один жаркий день, которых было великое множество в то лето, Стив научил меня проверять батарейки. То есть узнавать, работают они или нет. Происходило это так.
Каждая комната в мотеле оснащена пожарной сигнализацией. Работает сигнализация на плоской батарейке (старый папин приемник «Урал» на таких же работает). В наши обязанности входила проверка исправности сигнализации, вот и пришлось проверять батарейки.
Итак, Стив долго говорил мне, что его метод ни в коем случае не розыгрыш, а сущая правда. Стив сделался серьезным, а я превратился в слух. Оказывается, чтобы удостовериться в рабочем состоянии батарейки, надо всего лишь лизнуть одновременно оба контакта. Делов то! Я дождался, когда Стив удалился по делам, схватил вожделенную батарейку и лизнул ее как надо…
На мой вопль обернулись все, кто был в радиусе ста метров. Батарейка оказалась целиком исправной. Мой язычок получил такой разряд тока, что мое английское произношение станет теперь лучше, острее, что ли. Но больше я лизать батарейки не стану, не уговаривайте.
А в ресторане что было! Просто ужас. В редкий момент затишья я решил хлебнуть глоток спрайта. Вытер руки, взял бокал, наполнил его пенящимся напитком, отпил… КХХХ, КХХХ КККХХ ХХХ!!! Как я поперхнулся! Если бы вы только видели! Я хаотически забегал. От Янни к Эльпиде, от Эльпиды к Янни. Замахал руками, закашлялся. Слезы брызнули из глаз. Думал – все, конец. Нет, откачали. Похлопали по спинке, дали чашечку кофе со сливками.
Когда я лежу в кровати, мне не спится и я смотрю в потолок, я думаю о многом. В том числе о том, как часто я бываю на волосок от гибели. То газировкой подавлюсь, то косточку проглочу, то еще невесть что. «Жизнь так призрачна», – думаю я и засыпаю.

Нашел – съел

Утро. Юхан тушит сигарету и встает с дивана. Я жду его у двери, поигрывая ключом. Пора на работу. Юхан берет свою единственную футболку и принимается тщательно натирать ею черные ботинки. Другой обуви у моего друга нет, а ботинки у истинного джентльмена всегда должны сверкать. Закончив с ботинками, Юхан разглаживает футболку и натягивает на себя. Мы выходим на раскаленный асфальт двора.
Мы давно перестали беспокоиться насчет завтраков. В номерах, из которых съехали гости, всегда остается что нибудь съестное. Нам нравятся пиццы из «Пицца Хат» или «Домино», но этим утром мы находим пончик в сахарной глазури. Он лежит в мусорном ведре одной из комнат. В коробочке. Мы его делим и съедаем.
В самом начале нашей карьеры мы нашли банку с печенью трески в одной из комнат, откуда съехали костюмеры. На этикетке краснела надпись «Печень трески». Банка была из Латвии. В той комнате ночевали русские, путешествующие на старом «Форде» с нью йоркскими номерами. Печень, наверное, на Брайтоне купили. Там любые наши продукты достать можно. Мы эту банку тут же в комнату поволокли. И так ее, и сяк. В итоге я ее об угол кровати пробил, а дальше мы пальцами расковыряли. Вообще наш девиз такой: «нашел – съел».
У нас появилось свойство таможенников: нам достаточно бросить один взгляд на мусорный пакет, на крайняк пощупать, чтобы определить, есть ли там подходящее съестное.
Недавно нашли в помойке хлеб и сэндвичи. Хлеб был сыроват, а сэндвичи ничего, съедобные. Сначала съели сэндвичи, а потом я налег на хлеб.
Вы спросите: зачем мы с Юханом едим из помойки, если у нас есть работа и деньги? Сами не знаем, просто это круто – есть из помойки. Ну и помойки бывают разные: бывают аппетитные, а бывают так себе. А я вообще не могу продукты выбрасывать. Меня родители так воспитали. Да и денег не так уж много. А от влажного хлеба у меня тотчас заболел живот, и я решил, что мне грозят страшные мучения и смерть. Я упал на застеленную кровать и заныл. Юхан принялся меня успокаивать, живот прошел, и я снова остался жив.
Когда в мусорных баках еды нет, мы в бешенстве. Ничего не оставили и даже ничего не выбросили! Возмутительно! Ничего, кроме вопиющих объедков. В такие минуты мы злимся.
«Что, эти костюмеры оборзели, что ли?! – кипятится Юхан. – Где пиццы недоеденные?! Где напитки недопитые?! Спагетти, пончики, сосиски! Где?!»

Завтраки

В одной комнате нам оставили чаевые – четыре банки «Будвая», три бутылки коктейля со «Смирновкой» и две бутылки «Короны». Я хватаю коктейль, но он выскальзывает из моих рук и падает на бетонный бордюр. Раздается страшный взрыв. Я от неожиданности ору благим матом. Юхан укоризненно качает головой и берет «Корону». Мы прикладываем пересохшие губы к прохладному стеклу, и живительная влага льется желтыми струями в наши глотки.
Я наслаждаюсь приливом сил, которых нам так недостает по утрам, и как то непроизвольно скашиваю глаза к бутылке. Что я вижу?! Прилипший к горлышку лобковый волос, явно не мой. То есть прямо около моих губ к горлышку бутылки, из которой я пью, липнет черный мерзкий завиток, принадлежащий неизвестно кому. Бред какой то, хотя, если задуматься, я не брезгливый: вот, например, не далее как сегодня утром мы стояли около мусорного бака…
Бак был обыкновенной американской пластиковой урной, доходящий мне до пояса. Стенки его были липкими снаружи от неизвестных брызг и покрывались глубокими царапинами. Мусор так и лез из под крышки, вокруг вились осы. Мы лениво околачивались около бака в ожидании момента, когда костюмеры начнут отчаливать и мы сможем приступить к уборке. Вдруг Юхан подмигнул мне, я пригляделся. В баке, на самом верху, среди жестяных банок и полиэтиленовых пакетов, лежала пластмассовая коробочка. Она была прозрачна. В коробочке лежала булочка, румяная, как щечка юной селянки. Рядом с булочкой расположились два куриных крыла запеченных в тесте.
Мы с Юханом поняли друг друга без слов: он огляделся по сторонам, нет ли кого (американцы недоверчиво относятся к тем, кто завтракает из мусорных баков), я достал коробочку. Булочку – себе, крылья – Юхану.
Я стараюсь соблюдать режим питания по группам крови, мне курица противопоказана, мучное, правда, тоже. Но в то утро я подумал, что небольшая булочка с нежной корочкой пойдет мне на пользу. Я не ошибся.

Гуд бай, Америка

Нью Йорк снова предстает передо мной во всей красе. Теперь я наслаждаюсь им в одиночестве: Юхан задержится в Вильямсбурге еще на месяц. Жара спала, и накрапывает легчайший, теплый дождик. Я гуляю и смотрю по сторонам. Мимо ездят автомобили, о которых можно лишь мечтать. По тротуарам ступают женщины, о которых если начнешь мечтать, то вскорости свихнешься. Все эти тонкие щиколотки, талии, прикрытые изящными тканями, и обтянутые напористыми джинсами попы! Я отворачиваю голову в другую сторону.
Там – витрины. В витринах стоят одетые в роскошные одежды манекены. Из за стеклянных дверей магазинов нахально глядят красивые злодеи продавцы, они так и зовут отдать им наши деньги.
Я любуюсь сверканием солнца в необъятных стеклах небоскребов Файненшл дистрикта. Иду через Сохо. Толкаюсь в Чайна тауне, похожем на вьетнамский рынок. Попытки избежать многочисленных покупок разбиваются в пух и прах. Мои руки заполняются пакетами. В пакетах шуршат розовой и синей папиросной бумагой подарки. Никакие мысли о тяжелом багаже не в силах меня остановить. Мне начинает казаться, что я знаю Нью Йорк давным давно, но тут наступает день отъезда.
Девушка–портье вызывает по моей просьбе автомобиль до международного аэропорта JFK. Через минуту в дверях появляется мужчина латинского вида. Он корректно выхватывает из моих рук сумки и увлекает за собой.
Асфальт расцвечен солнечными осенними пятнами и сухими листьями. Я по кошачьи прищуриваю глаз, перед подъездом стоит дутый, сверкающий черной эмалью, «Линкольн». Я соскакиваю со ступенек и ныряю в заднюю дверь, услужливо открытую шофером. «Линкольн» трогается. По Девятой, по Сорок третьей, через Пятую, Бродвей и Мэдисон авеню.
Швейцары курят у парадных. Аккуратно одетые молодые люди поливают из шлангов асфальт. Специальные дяди в зеленом забрасывают в кузова машин заполненные за ночь мусорные пакеты. Другие дяди развешивают новые. Полицейские едят бутерброды. Туристы, вышедшие в одних футболках на утреннюю прогулку, мерзнут и ежатся. Я полулежу на мягком сиденье, уткнувшись в стекло. На календаре третье сентября 2001 года, Америка еще прежняя. Через неделю все изменится. Но это будет только через неделю, а пока еще живые красотки, работающие в «Близнецах», весело улыбаются, их кавалеры мягко паркуют спортивные авто в подземном гараже, а финансовые воротилы созерцают океан из собственных кабинетов.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел художественная литература