Эренбург И. Путь к Германии

Две недели я провел с наступающими войсками в Белоруссии и в Литве. Прошло время, когда нас удовлетворяли описания эпизодов, сделанные наспех военными корреспондентами, и еще не настало время для той эпопеи, где художественные детали создадут нечто целое. Мне хочется рассказать о самом главном. Весь мир спрашивает себя: что произошло в течение последних недель? Ведь еще недавно немцы были на полпути между Оршей и Смоленском, а теперь Красная Армия за Неманом, и она спешит, окрыленная гневом, надеждой, к границам Германии.
В предместье Вильнюса на кладбище Рос был сборный пункт для немецких военнопленных. Шел дождь, и осыпались чересчур пышные красные розы. У ворот стояли партизаны - светловолосый литовский крестьянин и смуглая девушка, еврейка, студентка Виленского университета. Каждые десять минут приводили новых пленных. Они глядели тусклыми непонимающими глазами. Бой не замолкал: он шел за дома, за улицы в центре города. Среди мрамора и буйной травы на старых могилах сидели пленные немцы. Один из них, капитан Мюллерх, уныло говорил: "Что случилось? Три года тому назад мы шли на восток, оставляя вас в тылу. Мы как будто не хотели вас замечать. А теперь?.. Немцы еще были на шоссе Могилев - Минск, а вы уже ворвались в Вильно. Мы защищали здесь несколько улиц, а вы уже были у Немана. Теперь вы как будто не хотите замечать нас. И я спрашиваю себя - существуем ли мы?.." Он долго что-то бубнил под дождем. Вдруг раздался острый, невыносимый крик: упала ворона, раненная где-то на соседней улице и долетевшая до кладбища Рос, чтобы умереть у ног немецкого завоевателя.
На следующий день летний дождь сменился осенним. Было очень холодно. Я шел по городу к западной окраине. У лазарета Скрев еще разрывались мины: последние группы немцев пытались защищаться в лесочке. Горели дома. На тротуарах лежали тела убитых жителей. Мне запомнился мертвый старик: он сжимал в руке палку. Потом мы увидели трупы немцев, брошенные машины с барахлом, с шампанским и пипифаксом, с пистолетами и наусниками, с Железными крестами и с банками крема "для смягчения кожи". Мы прошли в центр города, и необычайная его красота потрясла меня: холмы, древний замок, костелы в стиле барокко, холмы и старые тенистые деревья, старые женщины, молящиеся у Остробрамских ворот, и юноши-партизаны с гранатами, узенькие средневековые улицы, напоминающие Краков, Вену, Париж, улица Писателей и дом, где жил Мицкевич, изогнутые жеманные святые костелов Казимира и Анны и мемориальная доска на православном соборе, напоминающая, что здесь, в городе Вильно, император Петр Великий в 1705 году присутствовал на молебствии по случаю победы над Карлом XII, постоялые дворы, где стояли гренадеры Наполеона, красота женщин и певучий язык - крайний Запад нашей державы. Бойцы шли в атаку. Я увидел на груди бронзовые медали с зелеными ленточками: это были сталинградцы. Они проделали путь от Волги до Днепра, и теперь они прошли к Вилии, и каждый из них знал, что он идет через Неман к Шпрее. Это не эпизод, это даже не глава, это торжественное начало эпилога.
Я скажу еще об одной встрече, чтобы стала яснее грандиозность происходящих событий. Желая оправдать себя, Гитлер говорил немцам, что Нормандия его интересует куда больше, нежели Белоруссия или Литва. Но вот на лес близ Вильнюса посыпались парашютисты. Зрелище напоминало карикатуру на лето 1941 года. Я не знаю, надеялся ли Гитлер с помощью этих фрицев отстоять город. Интересно другое: парашютисты, солдаты 2-й авиадесантной дивизии, прилетели в Вильно на "Ю-52" 8 июля из Нормандии. Я разговаривал с пленным парашютистом Альбертом Мартинсом из 6-го полка названной дивизии. За несколько дней до своего злосчастного приземления он находился в Аббевилле и охранял стартовые площадки пресловутых самолетов-снарядов. Если Гитлер вынужден отправлять солдат из Нормандии в Литву, значит, наше наступление его весьма и весьма занимает...
Что же приключилось на центральном участке нашего фронта? Ошибочно думать, будто победа далась нам легко, будто против нас оказались морально подточенные немцы. Мы встретились не только с мощными оборонительными сооружениями, но и с отборными войсками противника. На юге немцы были обескуражены рядом поражений. Немец на Донце с ужасом вспоминал Дон, на Днепре он помнил Донец и, дойдя до Буга, обремененный мрачными воспоминаниями, он становился легким на подъем. Иначе выглядели немцы, защищавшие Витебск или Оршу: им не раз удавалось отбивать наши атаки, и миф о немецкой непобедимости, давно похороненный на Украине, еще жил в Белоруссии. За два дня до наступления 21 июня фельдфебель Иоганн Штольц писал в дневнике: "Русские явно готовятся к чему-то. Пусть сунутся - это будет красивое истребление всех советских сил..."
Даже в начале наступления немцы еще сохраняли чванливую уверенность. 24 июня обер-лейтенант Гребер писал своей жене в Бад Флинсберг: "Ситуация такова, что мы считаем русское наступление диверсией, - чтобы отвлечь внимание от главного удара на юге. Однако небольшой отряд - рота или батальон - могут оказаться в неприятном положении... Я считаю, что через месяц здесь будет все спокойно... Жаль мне расстаться с пятнадцатилетней Соней, которая после войны могла бы поступить к нам нянькой, если мы поселимся на востоке. И если ты захочешь ее взять. Она чистоплотная, работящая и выносливая крестьянская девушка. Во всяком случае, у меня большие планы о поселении здесь после войны. Деревянный домик в мечтах уже готов, даже клозет. Что ты на это скажешь? С весны до осени здесь хорошо, как в горах Лаузитца, а к зиме можно привыкнуть..." Да, как это ни звучит фантастически, обер-лейтенант Гребер 24 июня 1944 года еще мечтал о колонизации России!
Каждый, кто видел рубежи немцев, знает, что не искусство фортификаций подвело Гитлера: у немцев было достаточно времени для сооружения оборонительных линий, и немцы не спали. На двадцать-тридцать километров в глубину шла немецкая оборона. Защищали эти рубежи такие крепкие части, как, например, 78-я штурмовая дивизия, слывшая среди немцев неодолимой.
Немцы ждали удара, но не знали, когда и где в точности он будет нанесен. Они думали, что наступление начнется в Южной Белоруссии. Однако наступление началось в Северной Белоруссии. А когда немцы стали перебрасывать войска с Припяти на Березину, двинулся Первый Белорусский фронт.
Артиллерийской подготовке предшествовала сильная разведка боем. Противник выдвинул на передний край все свои силы. Зверь побежал на охотника, и охотник не прозевал - сила артиллерийского огня была необычной, по 200-300 стволов на километр.
Если бы германское командование поспешило отвести свои войска после первых поражений на запад, может быть, ему удалось бы спасти часть живой силы. Но немцев еще раз погубила их спесь, их недооценка нашей мощи. Они цеплялись за землю, и земля их проглотила. Генерал-лейтенант Окснер, командир 31-й ПД, возмущенно говорил мне, что его дивизия не дрогнула под натиском: "Дрогнули соседи". Приятель генерала Окснера генерал Дрешер, командир 267-й ПД, говорил своим офицерам: "Нас подвели другие дивизии". Ганс кивает на Карла, а Карл на Фрица. Тем временем наши части быстро продвигались на запад. Когда были преодолены все линии немецкой стороны, в чистый прорыв были пущены конница и крупные танковые соединения. Танкисты маршала Ротмистрова, генерала Бурдейного и генерала Обухова выбрались на простор и понеслись к западу.
Можно бить врага, гнать врага, но, битый и отступающий, он способен собраться с силами и дать отпор. В Белоруссии произошло нечто другое: враг был уничтожен. Немцы, защищавшие Витебск, Оршу, Могилев, не ушли на запад: они остались в земле, либо сидят в сотнях лагерей близ фронта, либо отнюдь не торжественно продефилировали по улицам Москвы. Генерал армии Черняховский, один из самых молодых и блистательных генералов Красной Армии, человек, который воюет с вдохновением, сказал мне: "На этот раз мы не ограничились освобождением территории и уничтожением вражеской техники, мы уничтожили всю живую силу противника". Я напомню, что генерал Черняховский бил немцев и у Воронежа, и на Днепре; у него имеется шкала для сравнений. Напрасно сводки Гитлера говорят об отходе, об очищении городов, - немецких дивизий, сражавшихся на Центральном фронте, больше нет. Немцы, пытавшиеся было оказать сопротивление в Вильнюсе, не были никогда в Белоруссии - тех, белорусских, Гитлер сможет увидеть только во сне.
Через несколько дней после начала наступления немцами было потеряно командование: десятки дивизий превратились в десятки тысяч блуждающих фрицев, которые уже защищали не тот или иной рубеж, а только свою шкуру, пытаясь прорваться на запад.
Трудными лесными дорожками понеслись к Минску, обгоняя врага, танкисты-тацинцы. Партизаны им указывали путь, строили мосты. Полковник Лосик говорил: "Шли мы там, где только зайцы ходят". Работали над дорогой все, от бойцов до генерала; в одни сутки прошли 120 километров; вышли в тыл отступавшим немцам; свыше трех тысяч немецких машин с танками и самоходками шли по дороге в четыре ряда. Они не ушли: ни танки, ни машины, ни фрицы.
Когда наши танкисты ворвались с северо-востока в Минск, немцев было в городе больше, нежели наших, но эти немцы не походили на тех, с которыми сражались наши войска в начале наступления, и город был к утру очищен от врага.
Когда я приехал в Минск, город горел. Взрывались дома. А жители уже выходили из подвалов, приветствуя освободителей. Кажется, нигде я не видел такой радости, как в Минске. Кто скажет, что значит пережить три года немецкого ига?.. А танкисты уже были далеко на западе. Еще не успели убрать у Толочина мешанину из железа и трупов, как началось новое истребление немцев между Минском и Ракувом. Там я видел тысячи и тысячи машин, искромсанных танками и авиацией. Клубы пыли были начинены немецкими приказами, письмами, фотографиями голых женщин, всей той бумажной дрянью, которую таскали с собой недавние завоеватели. А танкисты неслись дальше, и с трудом я их догнал по дороге в Лиду.
С завистью сказал мне капитан Мюнхарт, старый немецкий штабист: "Взаимодействие всех видов оружия обеспечило вашу победу". Это не был фриц-капутник, нет, капитан еще пытался себя утешить надеждой если не на победу, то на какой-то "компромиссный исход", но о советском военном искусстве он говорил, как будто изучил наши передовицы. Он бесспорно был прав. Могли ли танкисты пройти от Орши до Немана без нашей авиации? Командиры авиачастей находились в танках. Летчики были глазами наступающей армии. Прекрасные перспективные фотоснимки ежедневно показывали пути отступления немцев. Огромную роль сыграли "Илы", они сразу нарушили связь врага, уничтожили его радиостанции. Немец особенно нуждается в управлении: предоставленный себе, он мгновенно из дисциплинированного солдата превращается в босяка. Немецкие офицеры и генералы, потеряв связь со своим командованием, окончательно растерялись. Минск был давно в наших руках, а они еще пытались прорваться к Минску.
Как всегда, самое трудное выпало на долю пехоты, и справедливо говорит генерал Глаголев, старый русский солдат: "Прославьте нашего пехотинца". Его прославят историки и поэты. Сейчас я коротко скажу, что наша пехота шла по сорока километров в сутки, что протопали солдатские ноги от Днепра до Немана, что пехотинцы выбивали немцев из дзотов, гнали болотами и лесами, штурмовали тюрьму Вильнюса, от стен которой отскакивали снаряды, и, не передохнув, пошли дальше. Что вело их? Что гонит вперед? Я слышал, как запыленные, измученные люди спрашивали у крестьянок: "Милая, далеко отсюда до Германии?.." Бойцы говорили мне: "Хорошо бы в армейской газете каждый день печатать, сколько еще километров до немецкой границы". Сколько? Недавно отвечали: двести. Потом - полтораста, сто. Потом... И со вздохом облегчения шептал при мне старшина: "Подходим..." Кроме техники, кроме стратегии есть сердце, и для сердца не было еще такой неотразимой цели, как страна разбоя: это главное направление возмущенной совести.
Нужно пройти или проехать по длинной дороге от Москвы до Минска и дальше до Вильнюса, чтобы понять тоскусолдатского сердца. Мертва земля между Уваровом и Гжатском: ни человека, ни скотины, ни птицы - здесь был передний край. Потом начинается "зона пустыни": сожженные и взорванные немцами Гжатск, Вязьма, Смоленск. Снова поля боя и могилы, мины, проволока. Потом скелет Орши, развалины Борисова и разоренный, изуродованный Минск. И дальше все то же: пепелища Ракува, Молодечно, Заславля, Красного, Сморгони. Но есть нечто страшнее и развалин, и обугленных камней, и самой пустыни: путь немцев - это путь страшных злодеяний. Когда наши вошли в Борисов, они увидели гору обугленных трупов. Это было в лагере СД. Там немцы держали полторы тысячи жителей - мужчин и женщин, стариков и детей. 28 июня, накануне отступления, немцы сожгли обреченных. Часть они погнали к Березине на баржу, и баржу, облив бензином, подожгли: преступники развлекались накануне своей гибели. Чудом спасся инвалид с деревяшкой вместо ноги, Василий Везелов: он выкарабкался из-под трупов. Он рассказал проходящим бойцам о трагедии Борисова. И, слушая, бойцы говорили: "Скорей бы в Германию..." В Борисове бойцы шли мимо Разуваевки, где немцы в течение трех дней расстреляли десять тысяч евреев - женщин с детьми и старух. Дойдя до Минска, бойцы увидели лагерь для советских людей в Комаровке; там немцы убили четыре тысячи человек. Минчанин, танкист Белькевич, узнал в Минске, что немцы накануне убили его сестру - семнадцатилетнюю Таню. Нужно ли говорить о том, что чувствует Белькевич? Вот деревня Брусы. Была деревня, теперь пепел. Бойцы обступили старика Алексея Петровича Малько. Он рассказывает: "Вчера... Сожгли, проклятые... Двух дочек сожгли - Лену и Глашу". У Ильи Шкленникова немцы, убегая, сожгли мать и четырехлетнюю дочь. И снова угрюмо спрашивают бойцы, далеко ли до Германии. Возле Минска есть страшное место - Большой Тростянец. Там немцы убили свыше ста тысяч евреев. Их привозили в душегубках. Желая скрыть следы преступлений, немцы в Большом Тростянце жгли трупы, вырывали закопанных и жгли. Убегая, они убили последнюю партию, сожгли и, спеша, не дожгли. Я видел полуобугленные тела - голову девочки, женское тело и сотни, сотни трупов. Я много видел в жизни, но не скрою - я не мог шелохнуться от горя и гнева. Сказать, о чем думали бойцы в Тростянце? Была здесь справедливость: на Могилевское шоссе прорывались окруженные немцы. Рассвирепев, наши бойцы дрались с особенной яростью. Немцы не ушли от расплаты: снаряды, мины, авиабомбы, пули настигли палачей. Был жаркий день, и нельзя было дышать от трупного смрада: сотни немцев еще валялись вдоль дороги. На их лицах был оскал ужаса. А бойцы думали об одном: скорее в Германию! Быстро передвигаются танки и мотопехота, но всех быстрей идет Справедливость: это она привела нашу армию к Неману и за Неман - к окрестностям границы.
Истребление немецких дивизий, попавших в минский "котел", длилось около недели. Немцы не сразу присмирели. Вначале они мечтали пробраться к своим. У них были танки, "фердинанды", артиллерия. 7 июля берлинское радио бодро передало: "Сегодня третья годовщина германской победы у Белостока и Минска". Надо полагать, что белостокские немцы в тот день были уже охвачены дорожной лихорадкой... Что переживали немцы у Минска? 7 июля генералы Окснер и Дрешер отдали приказ; его текст предо мной: "Разведку производить путем офицерской разведки... Пробиваться в западном направлении... В целях сохранения военной тайны войскам объявлять лишь задачи дня... Непосредственно после выполнения огневых заданий разбить все оптические приборы, замки орудий закопать в незаметных местах... Всех солдат поставить в известность, что необходимо бесшумно подобраться как можно ближе к врагу и молниеносно на него напасть. Населенные пункты следует обходить... При каждом полку иметь радиоприемники и передавать солдатам известия немецкого радио. Все явления распада пресекать жесточайшими мерами..."
Генерал-лейтенант Окснер, говоря со мной, признался, что на следующий день его дивизия была разбита. Сам генерал превратился в одного из блуждающих немцев, и в плен он попал без генеральских погон: маскировался. Правда, он спесиво заявил мне, что немецкие генералы не сдаются в плен; но этот разговор, естественно, происходил уже после того, как генерал сдался, и мне пришлось утешить обладателя пяти орденов и старого "национал-социалиста" арифметикой: я сказал ему, что за три недели был взят в плен 21 генерал - по одному на день - и что он не первый, а двадцать первый.
Что происходило в самом "котле"? Еще 28 июня унтер-офицер 476-го противотанкового батальона 78-й штурмовой дивизии Альфред Пакулль писал жене: "Что это была за паника, что за ночь! Несемся на запад, русские - по пятам... Да, что это была за паника! Я до сих пор не могу понять, как мне удалось выбраться? Мы шли через лес, через болота. Я хотел спасти своих людей и прежде всего свою собственную жизнь... Я не в состоянии этого описать... Теперь война развернулась по-настоящему, и, может быть, мне не суждено вернуться... Кончаю, потому что надо убегать, скоро здесь будут русские..." В записной книжке ефрейтора Гейнриха Зегерса я нашел короткие записи: "25/6. Едва оторвались от противника. Снова брошены в бой. 26/6. Мы рассеяны. 29/6. Идем на запад. 1/7. Мы снова разбиты. 3/7. Путь на запад закрыт партизанами. Идем к Минску. 4/7. Кольцо сомкнулось. Удастся прорваться? Или плен?" Пленные солдаты рассказывают, что часто офицеры гнали их вперед с пистолетами в руках. На все был один ответ: "Фюрер приказал". Были крупные отряды бродячих фрицев с генералами и с "тиграми"; были и мелкие группы. Наши части уже подходили к Лиде и к Вильнюсу, а немцы все еще надеялись добраться до Минска...
Я был на КП дивизии в лесочке... Мы ужинали, когда затрещали автоматы: крупный отряд блуждающих немцев оказался рядом с нами. Два часа спустя они проникли на соседний аэродром. Их били всюду и долго не могли перебить - ведь это были не сотни и не тысячи, а десятки тысяч, лохмотья двенадцати германских дивизий.
Глубокий тыл на несколько дней стал фронтом. Правда, немцы здесь мечтали не о завоеваниях, но о спасении. Однако были среди них и сильные отряды, которые прорывались через шоссе, нападали на села, чтобы раздобыть провиант. Зверь метался: то пробивался на юг, то поворачивал к северу.
Это были деморализованные немцы, но я хотел бы предостеречь читателей от неверных выводов. Не потому мы разгромили немцев в Белоруссии, что они были деморализованы. 23 июня они еще верили в победу. Немцы в Белоруссии стали деморализованными, потому что мы их разбили. Нельзя принимать последствия за причину. Конечно, разбитые, потерявшие связь, заблудившиеся в лесах, немцы постепенно теряли не только военную выправку, но и веру в фюрера. "Кажется, Гитлер не очень-то разбирается в положении", - сказал мне один унтер-офицер. Перед этим он четыре дня питался черникой, и образ жизни лесного анахорета, видимо, оказался полезным для его мозгов. Одиночки стали сдаваться, хныкая и причитая. Я видел этих ручных фрицев, они говорили: "Мы шли по сорок километров в день... Офицеры ехали, а мы шли... Неизвестно куда... Потом офицеры переоделись... А мы хотим жить..." Вот такие фрицы и замелькали в газетных корреспонденциях. Они не выдуманы, но, глядя на них, вспомним, что до этого состояния они доведены снарядами, минами и бомбами. Ручные фрицы стали смертельно бояться танков. За каждым деревом им мерещились партизаны. Бухгалтеры, пивовары, псевдофилософы и мото-мешочники мало приспособлены для жизни в лесу. Один жаловался, что ему пришлось спать на сырой траве и он от этого заболел ишиасом... Так двенадцатилетний Алеша Сверчук привел 54 фрицев. Так корреспондент английской газеты "Тайме", проезжая по шоссе возле Минска, неожиданно напал на трофеи - на трех бродячих фрицев... Все это похоже на оперетку, но этой оперетке предшествовала величайшая трагическая битва.
Загнанный в лес и окруженный 195-й полк решил сдаться. Два часа спустя парламентер явился вторично, заявив, что полк не может сдаться, так как пришли два других полка, которые решили атаковать русских. Действительно, два неукрощенных полка попытались вырваться из окружения и были уничтожены. А 195-й полк, переждав в лесу шумную ночь, наутро сдался.
Помогли Красной Армии партизаны. Видал я, как отряд "Советская Беларусь" гнал из лесу пленных немцев: вчерашние каратели угодливо улыбались...
Все же даже эти "ручные" немцы остались дикими. Я много раз говорил, что их не перевоспитаешь; говорю это и теперь, после грандиозной минской облавы. Вот аристократ - обер-лейтенант фон Брокаузен, у него пять орденов и пустота в голове. Он мне заявил: "С помощью самолетов-снарядов мы победим не только Англию, но и Америку, а потом двинемся снова на Россию..." Вот командир 130 ПП майор Кутервальд, который, не смущаясь, говорит: "Я верю в хороший исход. В крайнем случае мы передвинемся несколько на запад. В истории бывали передвижки народов, например, готы дошли до Урала. Может быть, мы обоснуемся во Франции, потому что французов не так много, а страна хорошая..." Вот еще один кретин, капитан Зейферт из 256-го артполка. Этот говорит: "Немецкому солдату не от чего унывать. Вам нужно наступление на десерт, потому что вы едите хлеб и кашу, а мы едим шоколад, пьем вино, и у нас всегда сигареты..." Я привожу эти дурацкие заявления, чтобы рассеять всякие надежды на моральное перерождение фашистов. Многие солдаты мне говорили, что они надеются на самолеты-снаряды и на какие-то фантастические изобретения; немцы, дескать, нарочно пустили союзников в Нормандию, чтобы их уничтожать; Гитлер, видите ли, не отступает на востоке, а "сокращает линии", - говорили это жалкие фрицы, продрапавшие без передышки сотни километров и еле спасшие свою шкуру. Верно сказал мне ефрейтор Эндердт: "Немец туп, как доска, он не способен думать, он на все отвечает: "точно так". Другой ефрейтор, Зуббарк, подтвердил это суждение: "Наш народ стоит, как баран, и тупо смотрит на все происходящее". А солдат Глехшмидт, тот пояснил: "Если Геббельс скажет, что не англичане высадились в Нормандии, а немцы в Англии, у нас это примут за чистую монету". Австриец Зауервайн, лейтенант, мне рассказывал, чем утешали себя немецкие офицеры после разгрома в Белоруссии: "Они говорят: ведь и русские отступали в 1941 году, ведь и англичане ушли из Дюнкерка. Я им пробовал напомнить, что одно дело начало, другое конец и что такая катастрофа на шестой год войны непоправима, но они, усмехаясь, отвечали, что я не настоящий немец, а австриец". А генерал-лейтенант Окснер, вздыхая, говорит: "Маленький немецкий народ успешно сопротивляется", как будто речь идет о бельгийцах или датчанах.
Бойцы не разговаривают с пленными, но сердцем они чувствуют, что немец остается немцем, и бойцы говорят: "Скорей - в Германию..."
Грустны города Западной Белоруссии: мусор, зола, несколько чудом уцелевших домиков. Ракув немцы сожгли, убегая из города. В селе Доры немцы собрали крестьян, загнали их в православную церковь и сожгли. В Ракуве убили 1200 евреев. Жила там русская женщина по фамилии Веревкина. Немцы ее увели. Потом нашли труп Веревкиной в лесу. Дочь 18 лет, не зная, что случилось с матерью, пошла в комендатуру. Дочь не вернулась: ее убили немцы. Тогда семидесятилетняя старуха отправилась на розыски дочери и внучки. Немцы убили и старуху.
Сожжен Ивенец. Там был немецкий палач по прозвищу Чех. Он сам убивал, мучил, пытал. Он замучил 2600 жителей города.
Сожжена и Сморгонь. Здесь можно изучить "национальную политику" немцев. В Сморгони жили белорусы, евреи, поляки. Сначала немцы убили всех евреев. Они объявили, что Сморгонь - это польский город, и начали истреблять белорусов, а потом Сморгонь стала именоваться белорусским городом, и немцы принялись за уничтожение поляков, а 1 апреля 1942 года немцы присоединили Сморгонь к литовскому гау. Немцы надеялись найти громоотвод для ненависти. Но все знают, кто виновник. Белорусы, поляки, литовцы - все ненавидят немцев.
Красная Армия спешила на запад. Гитлер хотел во что бы то ни стало удержать Вильнюс. Немецкие газеты не раз подчеркивали значение этого города для обороны восточных границ Германии. Кроме того, немецкие части, еще находившиеся у Нарвы и в Пскове, нервничали, видя, что Красная Армия подходит к Вильнюсу. Я видел немецкий план оборонительных сооружений вокруг города. Я видел и эти сооружения... Однако порыв Красной Армии был настолько велик, что немцы не успели защитить подступы к Вильнюсу. Начались тяжелые уличные бои. После прорыва немецкой обороны в районах Витебска и Орши штурм Вильнюса был самой трудной операцией.
Как я говорил, немцы не спаслись из Белоруссии. В Вильнюсе сражались новые части. Были среди них стойкие, как, например, полки 2-й авиадесантной дивизии. Были и плохенькие батальоны, составленные наспех из отпускников, жандармов, железнодорожников, обозников. С 3 по 8 июля в Вильнюс прибывали подкрепления. Пришла 671-я бригада, недавно сформированная в Данциге из отпускников, пришел 1067-й полк, кое-как сколоченный в Цвикау. Гитлеру пришлось подтянуть части из Германии. 7 июля в Вильнюс прилетел генерал-лейтенант Штаэль, которому было поручено руководить обороной города. Солдатам объявили приказ Гитлера: "Ни в коем случае не сдавать Вильно". А на южной и на северной окраинах уже были наши части.
Бой в городе - трудный бой, тем паче в таком городе, как древний Вильно. Здесь старые дома с толстейшими стенами, с глубокими подвалами, здесь узкие изогнутые улицы - щели среди высоких и крепких домов. Солдат "Кампфгрупп Вильно" поддерживали надеждой на помощь: "Скоро придут немецкие танки". Действительно, свыше сотни немецких танков попытались приблизиться к городу, но, встретившись с нашими, развернулись и ушли.
Немцы занимали центральную часть Вильнюса и тюрьму Лукишки. 11 июля их удалось выбить из района старых церквей, они ушли в рощу западнее города. Возможно, что они не знали об окружении: эта роща стала капканом. В ночь с 12 на 13 июля немцы начали сдаваться.
Вильнюс уцелел. Правда, немцы подожгли немало домов, стараясь огнем задержать нашу пехоту. Но у них не было времени для планомерного и аккуратного уничтожения города. Бойцы генерала Крылова спасли город, дорогой всем его сыновьям - и литовцам, и полякам, и евреям, и русским, город славы, столицу Советской Литвы. Наполеон сказал о виленском костеле Анны: "Я хотел бы взять его и унести в Париж..." Гитлер не эстет, а поджигатель. Но ему не удалось сжечь Вильно.
12 июля в 22 часа адъютант генерал-лейтенанта Штахэля майор Кесельринг в последний раз видел своего начальника. Потом немецкие солдаты видели, как немецкий генерал пробовал на лодчонке переплыть через речку и утонул. Кто был этот генерал, я не знаю. Но эпизод с Вильнюсом был закончен; он не остановил стремительного движения наших войск к границам Германии.
13 июля с утра начали вылезать из подвалов жители. Они не были в праздничных одеждах, запыленные, измученные. Многие уже пять дней как ничего не ели. На одной из центральных улиц находится кино "Пан". Немцы его сожгли и в нем сожгли загнанных туда жителей. Старый поляк мне говорил: "Немцы - это отчаянные злодеи. Они убивают и клевещут на честных людей. Когда мы здесь читали немецкие сообщения о Катыни, мы удивлялись одному: немецкому нахальству. Мы ведь знаем, на что способны немцы..." Невыносимо тяжело было жителям Вильнюса под немецким игом: расстреливали целые улицы, дом за домом, квартиру за квартирой. "Они нас не считают за людей, - сказала мне учительница, - но вот мы дожили до дня свободы..."
Под городом на Понарах немцы убили девяносто тысяч евреев. Их убивали в течение трех лет - растягивая удовольствие. Казнями и пытками руководил палач Киттель, неудачливый киноактер из Берлина. В одном из зданий СД остались вещи, снятые с замученных и приготовленные для отправки в Германию. В гетто, где держали обреченных евреев, была подпольная организация. Во главе ее стоял рабочий Вильнюса, коммунист Витенберг. Евреи, входившие в эту организацию, боролись до последнего часа. Их посылали на работы; они жгли немецкие склады, подкладывали мины на железной дороге, убивали немцев, когда могли и чем могли. Они подготовляли вооруженный побег из гетто. Сам Витенберг передал себя в руки палачей, желая выиграть время: он хотел, чтобы его товарищи подготовились к побегу. Уйти удалось около 500 евреям - юношам и девушкам. Они вошли в партизанские отряды "За победу", "Мститель", "Смерть фашизму". Они помогали в дни борьбы за Вильнюс нашим войскам: ловили немцев, пытавшихся выйти из окружения. Я видел студенток Виленского университета Рахиль Мендельсон и Эмму Горфинкель с ручными гранатами, девушек, хорошо знающих литературу, когда-то сидевших над книгами, а потом нашедших жизнь в бою. Они мстят немцам за растерзанных матерей и сестер. Я видел их, когда на улицах Вильнюса еще шли бои, и я еще раз благословил справедливость.
А бойцы спрашивали: "Сколько от Вильнюса до границы?.." Шли дальше - в дождь, в зной, среди шумных гроз июля.
"Мы не поспеваем за пехотой", - говорят летчики. "За танками не угнаться", - вздыхают командиры пехотных полков. Но все поспевают. Чудесен ритм наступления: он превосходит человеческие силы. Не отстают и дорожники: только взят город, а уже и мост готов, и даже висят дощечки. Теперь бойцам незачем спрашивать, сколько осталось до границы: об этом говорят дощечки на всех перекрестках. Я думаю, что даже американцы изумились бы, увидев, с какой быстротой наши железнодорожники восстанавливают пути. Что позволяет людям делать невозможное? Гнев. Близость Германии. Близость развязки.
Я видел летчиков полковника Карягина. На "Яках" они тревожат дни Восточной Пруссии. Жители какого-нибудь Инстербурга теперь знают, что русские рядом, и жители Инстербурга считают, что даже в Кельне спокойней...
Бесспорно, наши войска увидят перед собой новые мощные линии вражеской обороны, но я позволю себе привести слова генерала Глаголева: "Линии сами не защищаются, чтобы защищать линии, нужны солдаты". За четыре недели Гитлер потерял в Белоруссии не только Белоруссию, но и десятки дивизий. А дивизии легко заменяются на первый год войны, но не на шестой...
Мы подходим к тем рубежам, где началась величайшая трагедия века. Три года войны сделали нас сильными и непримиримыми. Мы не узнаем нашей армии, да мы не узнаем и самих себя. В Германию придут суровые солдаты Справедливости. Теперь это не пророчество, не предсказание, не надежда, теперь это справка о самом близком будущем. Я видел этих солдат, и мне хочется от всего сердца сказать им: вот там, за тем лесом, за той рекой, тем городом, - счастье, большое человеческое счастье.

19-20 июля 1944 г.
Эренбург И.Г. Война. 1941-1945. М., 2004. С. 621-635

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел художественная литература