Вершовский М. А другого глобуса у вас нет?

ОГЛАВЛЕНИЕ

ВСЕ МОГУТ КОРОЛИ...

II

Демократия – это живучее суеверие, основанное на предположении, что более 50% людей право в более чем 50% случаев.
Э.Б.УАЙТ

Я распахну ворота этой страны для демократии, а всех, кто будет мешать, посажу и уничтожу.
Генерал ЖОАО БАТИСТА ФИГЕЙРЕДО после своего избрания президентом Бразилии в 1979 г.

Я не вполне понимаю, что такое демократия, но нам ее надо больше!
Студент-демонстрант во время событий на пекинской площади Тянь Ань Мынь.

Худшая форма неравенства – пытаться уравнять все.
АРИСТОТЕЛЬ

Раб начинает с требований свободы, а кончает тем, что хочет корону.
АЛЬБЕР КАМЮ

Нет больших снобов, чем профессиональные апологеты равноправия.
МАЛЬКОЛЬМ МАГГЕРИДЖ

Все скоты равны, но некоторые скоты более равны, чем другие.
ДЖОРДЖ ОРУЭЛЛ

Люди ценят в этом мире не права, а привилегии.
Г.Л.МЕНКЕН

Чем больше народных избранников я встречаю, тем больше люблю моих собак.
АЛЬФОНС ДЕ ЛАМАРТИН, президент Франции, ХIХ в.

У нас слишком много конгрессменов-демократов, слишком много конгрессменов-республиканцев – и слишком мало конгрессменов-американцев.
ЛОУРЕНС ДЖ.ПИТЕР

Патриотизм – последнее прибежище негодяя.
СЭМЮЭЛ ДЖОНСОН

Патриотизм – последнее прибежище скульптора.
АНОНИМ

Когда доктор Джонсон определил патриотизм как последнее прибежище негодяя, он забыл о гигантских возможностях в этом плане слова "реформа".
РОСКО КОНКЛИНГ, американский сенатор, ХIХ в.

Государственный пост – последнее прибежище невежды.
БУАЙЕ ПЕНРОУЗ, американский политик

Бюрократия – это гигантский механизм, управляемый пигмеями.
ОНОРЕ ДЕ БАЛЬЗАК

"Отче наш" содержит 66 слов, Геттигсбергское Обращение – 286, в Декларации Независимости их 1322. В правительственном регламенте, регулирующем продажу капусты, 26911 слов.
"НЕЙШНЛ РИВЬЮ"

Вручить деньги и власть правительству – это то же самое, что вручить подростку бутылку виски и ключи от машины.
П.ДЖ.О'РУРК

Любое правительство – как младенец. Сплошной пищеварительный тракт на одном конце и никакой ответственности на другом.
РОНАЛЬД РЕЙГАН в 1965 г.

Честный политик так же обычен, как честный взломщик.
Г.Л.МЕНКЕН

Позвольте людям думать, что правят они, и тогда править ими будет очень легко.
УИЛЬЯМ ПЕНН, основатель штата Пенсильвания

Вы можете дурачить каких-то людей все время, вы можете дурачить всех людей как-то время – но вам не удастся дурачить всех людей все время.
АВРААМ ЛИНКОЛЬН

Вы можете дурачить всех людей все время, если реклама поставлена как надо и если позволяет бюджет.
ДЖОЗЕФ Э.ЛЕВИН, американский ТВ-продюссер

Клинтон и Буш: живые доказательства того, что идиоты не должны иметь права голоса.
АНОНИМ

Разница между демократией и диктатурой заключается в том, что при демократии вы сначала голосуете, а потом выполняете приказы – а при диктатуре вам не надо тратить время на голосование.
ЧАРЛЗ БУКОВСКИ

Демократия – это правительство людей не владеющих землей, низкого происхождения и самых вульгарных профессий.
АРИСТОТЕЛЬ

При капитализме человек эксплуатирует человека. При коммунизме – наоборот.
ДЖОН КЕННЕТ ГЭЛБРАЙТ

Есть ли на свете существо более самоуверенное, исполненное презрения к другим, глубокомысленное, надутое и серьезное, чем осел?
МИШЕЛЬ ДЕ МОНТЕНЬ

Я думаю, американская общественность хочет иметь президентом напыщенного осла, и я готов пойти ей навстречу.
КЭЛВИН КУЛИДЖ, американский президент

На следующей неделе никакого мирового кризиса не будет. Мое расписание уже заполнено.
ГЕНРИ КИССИНДЖЕР

Быть политиком – это как быть футбольным тренером. Ты должен быть достаточно сообразительным, чтобы понимать игру, и достаточно идиотом, чтобы принимать ее всерьез.
ЮДЖИН МАККАРТИ, американский политик

Читатель, представим, что ты идиот; представим также, что ты член Конгресса... Но я, кажется, повторяюсь.
МАРК ТВЕН

А где же Бастилия?
МИХАИЛ ГОРБАЧЕВ в 1989 г., прибыв на площадь Бастилии в Париже

Каждый народ имеет такое правительство, которого он заслуживает.
ЖОЗЕФ ДЕ МЕСТР

ВОПРОС: Что в действительности думает Пьер Трюдо о проблемах канадской экономики, лежа ночью в постели?
ОТВЕТ: Лежа ночью в постели, Пьер Трюдо о проблемах канадской экономики не думает.
ПЬЕР ТРЮДО, премьер–министр Канады, в ТВ интервью

Оно бы можно и дальше в том же духе. Но и так, я думаю, уже понятно, что политика – занятие для души и тела полезное, приятное и необременительное. С одной, конечно, оговоркой: "необременительное" вовсе не значит "не требующее определенных человеческих качеств" – ну да об этом мы с вами, сдается, уже говорили. Правда, в одном довольно-таки конкретном плане. С предстоящим переходом ко всем остальным.
Что до подборки афоризмов выше – никаких тут красных нитей искать не надо. Никакая тенденция не протаскивалась, никакие намеки не делались, никому автор не подмигивал втихую и локтем понимающе никого не толкал. И вообще, мамаша: чтоб я вашу родную дочку – да сукой?
Насчет, кстати, приятности да полезности политической профессии иной идеалист может и усомниться. Дескать, что уж приятного, когда люди эти ежечасно жизни свои на алтарь Отечества кладут, ни сна, ни отдыха не ведая. Ну, сказавший такое, по-моему и не идеалист даже, а марсианин – не может быть, чтобы аж такое доверчивое существо на вот этой вот планете и произросло. Я уж как-то выше писал вскользь, что профессия политика – из медом намазанных, почему и конкурс-то на одно место такой. Но могу мысль эту и глубже развить, хоть для того же самого пришельца.

Ну, во-первых, от того она, такая жизнь, сладкая, что при ней я сам всему хозяин – и казне, и закону. И хотя для всех прочих закон неукоснителен, для меня он в таковом положении как то самое дышло, которое я для себя лично и для ближнего (который в данном случае именно в старом добром смысле понимается, как наисердечнейший приятель или еще лучше член семьи) разворотить в любом на данный момент приятном мне направлении могу. А иначе на хрена она мне и была бы, эта власть, ежели я как все прочие под своим же законом ходить обязан?
И я тут не о каких-то там древних Римах. Оно то же самое и в более близких по календарю цитаделях демократии происходило и происходит ежечасно.
Да вот хоть не такую и давнюю историю взять, с американским "сухим законом". Ввели его с целью воспитания народа в духе повсеместной трезвости (хотя и не сказать, чтобы народ этот к тому времени так-таки весь в канавах и валялся). И простоял тот закон – с самого 1919 года – аж 14 лет. Ну, понятно, как оно часто с такими педагогическими проектами бывает, цель ставили одну, а добились другой, получив контрабанду в невиданных масштабах, организованную преступность, мафиозные разборки, гангстерские фильмы и десяток–другой ныне респектабельных семейств, на таком бизнесе откормившихся (от Кеннеди до Бронфманов включительно).
А основной-то народ правители, конечно, на кофий да на кока-колу посадили начисто. Себя, ясное дело, при этом нимало в виду не имев.
Потому как тех же времен президент Хардинг у себя – не очень-то и прячась – с приличным ассортиментом бар содержал. Чтобы уж не позориться перед друзьями-то с газировкой. Да и друзья – не сказать, чтобы такие невидные были. Форд, Эдисон, да еще третий магнат, Файрстоун, что шины выпускал. И вот съедутся они на посиделки на фордовских машинах с резиной Файрстоуна, Томас Альва Эдисон лампочку свою для веселья вкрутит, чтобы светлее было, опять же граммофон заведут – а президент себе и приятелям плеснет по стопочке–другой, и глядят они вместе вниз на народ в полном душевном расположении и с большой любовью.
Я согласен, мелочь, конечно, и все такое прочее. Причем по нынешним временам как-то даже и вспоминать смешно (с тех пор и у американцев похренизма – пардон, толерантности – к таким забавам наверху крепко поприбавилось). Но кто его знает, может, когда-то по молодости тому же Хардингу сосед его стопку зажилил, а у того клапана все горели – и вполне ведь мог от обиды-то порешить: ну ладно же, жлоб ты эдакий. А пойду-ка я в президенты, да вот как затеем мы закон, чтобы теперь ты, гад, от засухи помер – а я, на тебя глядючи, со смехом опохмеляться и буду.
На полях замечу однако, что не так, конечно, узко Хардинг на сладкий свой кусок пирога глядел. Во всяком разе, не за ради одной-то выпивки – при всеобщем сушняке – в политику лез. Он и в целом-то широко гулял. Заведя и ребеночка на стороне (что по тем временам смертному какому человеку карьеры бы стоило как минимум). Но тут и больше того было, потому как мама дитяти, Нэн Бритон, была сорокадвухлетним (сенатором еще) Хардингом в любовницы призвана в двенадцать свои невеликих лет – что, согласитесь, уже как-то серьезнее, даже по нынешним либеральным временам. Причем не только ведь в отелях свидания происходили, но и в самом здании Сената – прямо, можно сказать, на рабочем месте. (Что впоследствии не раз проделывали и любимец народа Джон Кеннеди, и, как я понимаю, последний их же музыкант.)
Да и ближнему помогал Уоррен Хардинг с открытой душою. Одного дружка закадычного секретарем (так по-ихнему министры называются) внутренних дел сделал, другого в прокуроры генеральные двинул. Эмвэдэшника, правда, посадили вскорости – за взятки (первый такой случай был в американском правительстве, потом оно как-то веселей пошло). Прокурора, Догерти, тоже по судам таскали – но тот, видать, поумней воровал, потому как не сел. (Да и ассистент его, всеми доказательствами располагавший, как-то очень уж кстати самоубийством покончил – ну, в общем, что вам-то рассказывать, вроде, на одной планете живем.)
А чем лично мне Хардинг симпатичен, так это тем, что ни в какие прятки он по таким мелочам не играл. Когда шумели все, что никак этот Догерти для прокурора всеамериканского не годится, президент никакой пены не погнал, а выдал крикунам и всей стране буквально следующее: "Гарри Догерти – мой друг с юности. Я ему сказал, что он может выбирать в моем кабинете любое место. Он сказал, что хочет быть Генеральным прокурором, и клянусь Богом – он будет Генеральным прокурором!"
И о себе поведал – по другому поводу – тоже хорошо: "Я для этой должности не гожусь и нельзя меня было до этого кресла допускать". По-мужски сурово и справедливо. (История, правда, не упоминает, после которой там по счету стопки – но это уже неважно, потому как что у трезвого на уме, и так далее. Но из прочих всех – и во все века – многим ли мысль такая вообще в голову приходила?)

Потом, конечно, президенты себе такой откровенности не позволяли. Наоборот, к народу с речами самыми возвышенными шли. Да вот хоть как тот же Кеннеди, эвон как нацию-то тряхнул: не спрашивай, дескать, что для тебя может сделать страна, а спроси себя, что ты для своей страны можешь сделать. Ну, все, конечно, слезьми залились, в грудь себя покаянно колотить принялись.
А молодой президент, сорвав на такой зажигательной речи бурю аплодисментов, пошел себе да и назначил совсем уж сопливого братца Роберта все на ту же сладкую должность Генерального прокурора. Тут кое-кто зашумел было. Как же, говорят, да ведь пацан только что со скамьи студенческой, что ж это такое делается? На что президент и ответил (опять-таки цитирую дословно): "Не вижу ничего дурного в том, чтобы дать Бобби поднакопить опыта, прежде чем он начнет частную практику". Сказано было, прямо признаем, не без логики, так что братец Бобби в том кресле и остался.
Тогда, правда (а уж сейчас тем более), первая речь куда как шире второй тиражировалась. Может, для воспитания молодежи на положительных примерах, может, еще почему.
Ну, а постельные его похождения (где любовницы, и среди них первая дива экрана Мэрилин Монро, по-моему, и не десятками даже исчислялись) – да кто ж такими пустяками будет себе голову забивать? Чай, не в монастырь ведь поступал человек – в президенты. (А пример положительный, как я всегда и думал, сила великая. К президенту-то Кеннеди, всем его обликом очарованный, пробился как-то мальчонка – чуть было не написал "пионер" – руку принялся жать, сфотографироваться попросился. Хочу, говорит, стать таким же, как вы, товарищ Кеннеди. Президент и спрашивает: как же тебя, мальчик, зовут, и откуда ты родом? Звать меня, говорит, Билли. Из Арканзаса я. Такая вот была историческая встреча, на фотографии запечатленная. И, кстати, как мальчонка мечтал – так ведь оно по всем статьям и вышло...)
Тут наиболее чувствительные могут как всегда завозмущаться. Дескать, что ж теперь на Кеннеди-то наваливаться, когда его – а, между прочим, и братца Роберта тоже – так бессердечно застрелили насмерть. И о мертвых, дескать, либо хорошо, либо ни шиша. Но тут кроме валидола мне посоветовать нечего. Потому как в книжке этой мы с мертвецами – в том числе и с теми, что не совсем добровольно с жизнью расставались – кругом дело имеем. (Да ведь и книжка – не газета, не в один день и не на один же день пишется. Писал бы только о живых – да сегодня он жив, а завтра вполне может и так, что в сортир головой да в речку.)

Но по большей части такие возмущения по другой причине могут происходить. По той, что – как же так, любимая же статуя! Тут, однако, ничего не попишешь, такому уж занятию предаемся, чтобы к статуе той на метр поближе и позолоту ногтем. Неизбежны таковские расстройства в наш век обилия божков да идолов, которых вплотную для душевного спокойствия лучше и не рассматривать. Но, с другой стороны, а кто вам сказал, что так я вашим душевным спокойствием озабочен?
А конфуз такой с любой скульптурой из этого ряда может произойти. Если уж по президентам пока пошли, то вот вам и еще случай, с парой в тамошних краях едва ли не официально канонизированной (да и в тутошних к ним тоже, сдается, с полным почтением). Франклин Делано и Элеонора Рузвельты.
Я тут не к тому, чтобы всю их богатую биографию по косточкам разбирать (на что и всей этой книги хватить не может), а так просто – колупнуть едва ли и не наугад.
Ну, образ и впрямь благолепный. Он – отец нации, войну, можно сказать, едва ли не в одиночку выигравший (что вроде и на этом берегу перепевать начинают), депрессию великую действиями решительными разгребший, ну и так далее (о чем мы здесь не будем, ибо тема совершенно особая). За что благодарный народ, похерив Конституцию, на три срока его и избирал.
Благообразный такой государственный муж, к креслу инвалидному по причине полиомиелита прикованный. (Кресло это в хрониках американскому народу, впрочем, старались не демонстрировать. Как-то оно, по мнению киношников, величия Ф.Д.Р. не добавляло.)
Жена его верная, Элеонора, первой из президентских жен так широко на народ вышла. Взглядов самых передовых, либеральных и восторженных. Каковые даже излагала в статьях и речах (по сей день издающихся и раздерганных на афоризмы – стало быть, спрос есть). И сама – прямо как Ганди в юбке (тоже еще, кстати, статуя – со временем и к Махатме на шажок подступим), и семья – дружная, спаянная, образец для всенародного подражания.
При той, однако, мелочи, что отношения семейные выстроены были по тем временам не вполне и стандартно. С мужем у них любовь не залаживалась (и, как пишут, не по причине инвалидности, которая не мешала же ему по любовницам в коляске разъезжать весело), другой мужчина достойный тоже, видать, не подвернулся – и ушла наша либеральная Первая Дама с головой в однополую любовь. За которую сейчас в иных учреждениях власти, может, и ордена, и должности раздают как при Гелиогабале – а тогда в шесть секунд можно было из всех Белых домов вместе с мужем и коляской вылететь.
И такая у мадам Рузвельт любовь с Лореной Хикок, репортершей Ассошиэйтед Пресс, затеялась, что написала ей мадам ни много ни мало – а две с половиной тысячи страстных донельзя писем (ну, расходы на марки мы тут считать не будем), а равно и приютила на несколько лет в Белом Доме, снабжая деньгами в количествах, позволивших потом Лорене безбедно остаток жизни прожить.
Опять же люди взглядов наиболее передовых поинтересоваться могут хмуро: ну и что? Да ничего, не считая того, что кроме собственной ее сексуальной ориентации тут речь и о государственном в некоторой степени кармане шла. Я же сказал: мелочь, так, наугад колупнули. И то еще тут, что после свиданий страстных с полюбовницей шагала Элеонора с головой, гордо поднятой, на очередную с мужем съемку, дабы с чистой душой продемонстрировать восторженным американцам незыблемость института семьи в тех самых Соединенных Штатах.
Мелочь, еще раз и повторю. Но и характерная мелочь. Потому что одни для народа нравственные устои да законы (ибо однополая любовь в те времена за пределами законов и находилась) – и совсем другие для тех, что при власти. И не сенсационности ради пример – а из-за его же, примера, типичности.

Оно, конечно, нового ничего нет. С древних времен сказано: "квод лицет Йови, нон лицет бови", в том смысле, что дозволенное Юпитеру не дозволено быку – скотине, то есть. Верно, что при нынешней-то богиньке Демократии все скоты равны. Но и то верно, что некоторые скоты – как ни крути – более равны чем другие.
Непонимание именно этого факта и въехало владельцам одной американской радиостанции в кругленький миллион долларов. В 1993 году вышло как-то, что президент Клинтон движение у лос-анжелесского аэропорта перекрыл на некоторое время – но перекрыл полностью. Стригли его в лимузине для какой-то уж там важной встречи (и то сказать, не нечесаным же ему на люди-то являться). Ну, а тут не один же лимузин был, тут тебе и машины сопровождения, и тот самый пьянящий мотоциклетный эскорт. А стрижка – дело деликатное, на ходу не то еще и выстрижешь (о бритье уж и подумать боюсь). Ну и стала кавалькада. А с ней – и прочее движение.
Так радиостанция эта тут же (наплевав и на пословицы римские, и на Оруэлла – против ветра, как выяснилось) на мосту через залив в Сан-Франциско своего человечка стричь посадила. Шутки ради – дескать, а чем же любой другой двуногий Клинтона хуже. Движение, естественно, тоже остановив и с вертолета прямую передачу в эфир двигая. За что и была незамедлительно выволочена в суд, потому что где же это и видано, чтобы какому другому идиоту, кроме президента, такая стрижка с рук сошла. (Иное дело, что станция решила без суда дело замять – но, как я уже сказал, в круглый "лимон" им это дело влетело.)
Да оно ведь и не одни же президенты другим прочим не совсем ровня. И при меньшей власти народ себя проявляет не самым банальным образом. Народ-то – он в массе своей талантлив, и если уж до власти кто дорывается, то разворачивается во всей красе. А иначе, как мы говорили, на хрена она, власть, и нужна.

Случай, о котором речь, произошел в неблизком (да и не так чтобы очень далеком) 1924 году, в Пенсильвании. Жил себе в той Пенсильвании губернатор Гиффорд Пинчот, с семьей и котом любимым. Жил хорошо, как оно у большинства губернаторов обычно получается. А тут беда и случись.
Соседский пес-лабрадор по кличке Пеп, существо во всем прочем веселое и мирное, кота начальственного почему-то невзлюбил (это промеж собак и кошек, говорят, бывает, но для губернатора нашего в новинку оказалось). Ну, в один прекрасный день кот за забором не на той стороне оказался – а Пеп его и придушил.
Кота, конечно, жалко – и даже мне, вот эти строки пишущему. Но губернатор Пинчот от скорби да ярости просто вне себя был. И не пошел он по всяким там судам жалиться (я не к тому, что хорошее это дело – но уж коли так припекло), а подумал себе: а кто, собственно, в губернии – в штате Пенсильвания, то есть – хозяин? И получалось так, что он, Гиффорд Пинчот, и никто иной.
И тут уж суд губернатор провел сам – но по всей полагающейся форме. Судебная палата, прокуроры, секретарь, слушание дела, все чин чином. Сам голова и председательствовал. У бедолаги Пепа адвоката, понятно, не оказалось – а кот придушенный тут же вещественным доказательством и лежал. В общем, вкатили Пепу по первое число. Объявил губернатор, что сидеть ему, преступнику, пожизненно – с чем и упекли лабрадора в тюрьму штата, что в городе Филадельфии была.
Начальник тюрьмы себе немало голову поломал: так давать псине номер или не давать? С одной стороны – вроде, животное, а с другой – зэк, с приговором, протоколом и прочим всем по полной форме. Ну, а зэк без номера быть не может. Так и стал Пеп з-к № С2559.
И более того – через какой-то годик уже и буквы эти с цифрами выучил, да так, что когда при погрузке зэков на работы его номер выкликался (а ведь и здесь от формы отступить не могли – дело-то особое, губернаторское), Пеп тут же из строя выскакивал и в автобус сигал.
И все оставшиеся ему от жизни шесть лет так за решеткой и отбарабанил. Согласно приговору.
Начальник той тюрьмы, а до него и участники судилища насчет быка и Юпитера, ясное дело, понимали прекрасно. Но – как мы уже с радиостанцией калифорнийской видели – не до каждого доходит. А если доходит, то не сразу.

В 1994 году (наше, как вы понимаете, время) в отделение дорожной полиции в Топеке, штат Канзас, явился некий Ричард Финни – не так чтобы очень и юноша, годов тридцати четырех – ПДД сдавать. Правила, то есть, дорожного движения – на предмет получения водительских прав. Ну и завалил почему-то (хотя причины должны были быть, в Америке до такого возраста без прав досуществовать – ой, должны были быть причины). Не сдал – и, судя по всему, крепко расстроился.
Да так, что на следующий день снова явился, но уже с мамой. А мама, Джоан Финни, была не кем-нибудь, а губернатором всего упомянутого штата. (И ведь знали же негодяи-экзаменаторы, чьего сына прокатывают-то – а все равно прокатили, правдоискатели хреновы.)
Ну, в общем, закатила она им такую вздрючку, что небо с копейку показалось. (Один потом прессе жаловался: она, говорит, была просто в ярости. В бешеной, говорит, ярости.) За руку чадо свое впереди всей очереди поставила (и очередь умной оказалась, глаза в пол) и велела, чтобы босс этого отделения самолично экзамены у сыночка принял. И что вы думаете? Сдал мальчонка, тут же на месте и сдал!

А то вот еще случай славный – небольшой такой случай из не очень большой и страны. Из раньшего несколько времени.
В городе Отаго, что в Новой Зеландии, мэром был в далеком 1871 году некий Джеймс Макэндрю. И так вышло, что влез он в долги, и серьезные. Может, зарплаты на соответствующий стиль жизни не хватало, может, еще почему. В общем, такая ситуация созрела, что долгов море, а платить нечем.
Ну, мэр-то он, конечно, мэр, но ведь и не президент какой и даже не губернатор. Потащили, понятно, в суд. Который и влепил ему срочок невеликий – пара, там, может, месяцев. Но – тюрьмы. Долговой. Каковая никаких условных приговоров не предусматривала.
И что же? Да то, что я и говорил: вы только дайте народу власть, а уж он себя покажет. И Макэндрю так себе рассудил, что, хотя он не президент и даже не губернатор какой-нибудь, но ведь самый что ни на есть мэр – а, стало быть, городу своему вполне и хозяин.
И с неунывающей душой тут же закон в нужную сторону дышлом и развернул, издав постановление: считать такой-то и такой-то дом по такой-то и такой-то улице (его собственный, то есть) – городской тюрьмой. В каковой – чай с ромом прихлебывая – положенное время и оттянул.
А вот теперь пусть тот, кто в мэрах да губернаторах без единой подобной истории отслужил, в него первым камень и швыряет. А я не буду – потому как знаю: положено. Без этого ж ни один дурак к власти и близко не подойдет.

Оно не только Оруэллом да римлянами гордыми понималось, но и на родине рассматриваемой богиньки – в Элладе, то есть – тоже было как дважды два. Да вот хоть Солона (кто во времена, предшествующие полной победе демократии учился, тот помнит) для примера взять.
И ведь ничего не скажешь: выстроил Солон стройную систему законов для довольно-таки древнего государства. А уж смеялись над ним, циников-то и тогда было невпроворот. Анахарсис-философ так даже умничал прилюдно: закон, говорил, что паутина. Кто слаб – завяз, кто силен – порвал. (Тоже ведь не соврал философ). Но Солон веско, как оно правителю и положено, ответил, что покажет всем, насколько лучше поступать честно, нежели законы нарушать.
Ну и действительно показал, без дураков. А и какие же законы были славные – да вот хоть этот, о сокращении наград за состязания гимнастические. Причем так и прописано было, что куда как нехорошо в таких – пусть и всенародных – дуростях излишествовать, когда столько граждан в боях полегло, о чьих детях и вдовах позаботиться было бы неплохо. За каковой закон я Солону первый бы руку пожал, честное слово.
Но с другой стороны, мыслимо ли при законе состоять, никаких лично для себя пенок с этого занятия не снимая? Никак. Вот так же оно и с Солоном. И в том у него проблема была, что мальчиков очень уж он любил. Не в смысле как новую там смену, "будь готов – всегда готов", и все такое прочее – а просто любил. Душой – и еще более телом.
Почему и издал закон, что любовь такая есть занятие благородное и почтенное (а супротив-то закона уже и очень злобствующий недоброжелатель не гавкнет). И еще одним законом его дополнил: чтобы рабам тех же мальчиков вот так же любить было – ни-ни. Поскольку не просто благородное это занятие, а даже очень, и рабам, соответственно, не по статусу.
Что Солона, понятно, как историческую личность, новатора, провозвестника и так далее не зачеркивает, но и нашу с вами теорию никак не отменяет, а очень даже наоборот.

Ну да Бог с ней, Грецией древней – мы в ней и так уже сколько времени провели. Я тут выше мэра одного из Новой Зеландии помянул. И вот что еще сказать хотелось: хоть они, мэры, и вправду не президенты с губернаторами, но народ насчет покуражиться и жадный, и талантливый, да так еще, что иному президенту фору дадут. И, может статься, не без причин.
Ну а что – у мэра на предмет, допустим, объявления войны Швейцарии с отправкой к ее берегам всей мощи военно-морского флота нации или, скажем, проблем поддержания курса валюты голова не болит. Значит, гораздо больше времени для более приятной активности высвободить при желании можно. Опять же, какой-никакой, а свой городишко для этого имеется. При котором полиция, пожарники и прочее, а при должных городишка размерах – так и еще не один десяток очень и очень хлебных мест.
На которых, понятное дело, все тот же "ближний" и пристроен. Как некий Джеймс Брайан, занимавший ответственное кресло шефа полиции в городе Пауэлл, штат Алабама. Двенадцать раз (!) городской совет Брайана увольнял за все мыслимые и немыслимые вольности. С тем интересным раскладом, что уволить-то они обер-полицмейстера могли, но нанимать человека на должность – это уже прерогатива мэра была. Который аккуратно, раз за разом, с другом Джеймсом новые трудовые договоры и подписывал. До следующего, надо полагать, заседания городского совета.
А с восклицательным знаком в скобках я, пожалуй что, погорячился. Потому что с предшественником Брайана на этом посту такой бильярд – с упорной подачи мэра – произошел... четырнадцать раз. Пока кому-то – то ли мэру, то ли главному полицейскому (от горсовета-то все равно ни черта не зависело) – эта игра поднадоела, отчего Джеймс Брайан и случился.

А вот другой мэр, Фредди Гуд из города Либерти (что, кстати, как "свобода" переводится), штат Кентукки, со своим горсоветом построже несколько был (сами ведь видели выше, до чего либерализм в таковских делах доводит). И не стал он, в отличие от своего алабамского коллеги, годами в пас да передачу играть, а как только первый раз чего-то они на совете вякнули (а мэр на своем посту неполный еще месяц трудился), так он к чертовой матери совет и разогнал. Уволил, то есть, четверых членов из пяти (пятым членом была родная мэровская жена, и ее увольнять, сами понимаете, было не с руки).
Ну, те, вроде, зашумели. Дескать, мы тут выборные, какое такое увольнение, и все такое прочее. На что бравый мэр Гуд приказал бунтовщиков арестовать немедленно и в тюряжку местную сопроводить. Шеф полиции чего-то там засомневался, но Гуд его, с места не сходя, отстранил от должности и... тут же приказал арестовать. Поскольку не будучи полицейским (что уже с минуту как было правдой), за такового себя выдает, да еще и форму полицейскую напялив (и ведь по букве-то закона действительно уголовное деяние получается). А под шумок – опять же, с места не сходя – поувольнял и всю городскую подведомственную администрацию.
И не во времена Михаила Евграфовича Салтыкова все сие происходило, а в девяностые годы совсем еще недавнего ХХ столетия.

А то вот еще случай был. В городе Ипсвич, штат Южная Дакота, некий гражданин Крис Стин на кривоватом несколько тротуаре споткнулся и упал. Ну, сломать он себе ничего не сломал, но, может, и ушибся. Почему и подал на город в суд. (Российскому читателю в этом месте можно смеяться, но американцам уже давно не смешно – у них на таких исках целая армия юристов трудится, в сотни тысяч человек, в смысле адвокатов, числом. Большая и знатная тема, разговор о которой в наших планах тоже содержится.)
Так вот, значит, споткнулся Крис Стин, шмякнулся и иск подал – на 55 000 долларов всего. Видимо, все–таки и нос даже не разбил, иначе сумма куда как выше была бы. И в иске своем указал, что поскольку руководство города ни хрена за собственными тротуарами не следит, то и должно это руководство ему, Стину, из городской казны понесенные материальные и моральные (в основном) потери компенсировать.
Я тут честно признаюсь, что выяснить мне так и не удалось, согласились ли городские власти с таким обвинением или нет. Но думаю – да что там думаю, уверен – что согласились. Меня в таком предположении фамилия мэра убеждает. Звали которого... Крис Стин. Никакой, кстати не однофамилец – а тот самый, с кривого тротуара.

Но если о мэрах речь, то и тут, как в любом деле, чемпионы имеются. И я к таковым без наималейших колебаний отношу Мариона Бэрри. Который заправлял ни много, ни мало – а самой столицей Соединенных Штатов.
Для умников, английским языком более или менее владеющих, поясню, что, не взирая на абсолютно женское имечко Марион, герой наш – мужчина первостатейный. Каких еще и поискать.
Да вот хотя бы тот факт, что борьбу за кресло главы Вашингтона выигрывал Бэрри аж четыре раза. Злые языки говорят – потому что негр. А в столице темнокожее население преобладает абсолютно. Так оно или нет, но ясно одно, что ключик к сердцу своего избирателя Бэрри сыскал.
Чем и гордился немало, заявив как-то во всеуслышание следующее: "Я куда как популярнее, чем Рейган. Я уже в третий раз избран. А где ваш Рейган? Два срока – и нету его! И кому проиграл-то – Бушу да Дукакису!"
Тут оно хорошо бы пояснить, что президент в Штатах – по конституции – избирается не более чем на два срока, что Буш и Рейган всю жизнь принадлежали к одной партии, и уходящий Рейган за кандидатуру Буша активно агитировал, ну и все такое прочее. Но оно и то понятно, что для Бэрри – а уж тем паче его электората – такие пояснения не китайская даже грамота, а пожалуй что и чистые происки врага. Призванные принизить поистине героические достижения народного любимца.
А в глазах влюбленного народа гордому мэру с девичьим именем повредить практически ничего не могло. Ни похождения по стриптиз-клубам с последующими развлечениями в компании все тех же голых девиц (такое могло сработать разве что на еще большую повсеместную любовь), ни стремительно растущая преступность в американской столице (зато ведь жизнь до чего более вольготная пошла!), ни тотальный бардак с транспортом, школами да коммунальным хозяйством (в Африке наших братьев и не такие беды одолевают).
Но когда агенты ФБР в 1990 году ворвались в номер отеля, где Марион Бэрри в окружении друзей мирно покуривал чрезвычайно крутой и чрезвычайно популярный дурман "крэк", одновременно записывая на видео очередное свое интервью, Америка было решила, что с неуемным мэром покончено навсегда. Тем паче, что впаяли ему, как и положено, срок – а уж бывшему зэку, да еще в самом сердце цитадели демократии, в мэры выбраться вряд ли светило.
Тут следует заметить, что, во-первых, отсиживал он свое времечко очень даже славно (и прямо в камеру к нему проституток поставляли, и в комнате для свиданий мистер Бэрри лишний стресс снимал все тем же проверенным способом – что видеокамера бесстрастно и зафиксировала), а во-вторых – отсиживал, в общем, мало. Шесть месяцев всего. После чего сразу же с головой кинулся в очередную предвыборную компанию.
Вместе с наисердечнейшим дружбаном Розье Брауном (по кличке "Таракан" – я не шучу, так его все родные и близкие кличут) наш Марион сначала создал Коалицию Бывших Зэков, члены которой затем отправились прямо по домам агитировать сограждан за героического экс-мэра, ставшего после отсидки совсем уж в доску своим. И пошли они в первую очередь по кварталам, где отсидевший народ из чернокожих в основном и проживал. Проживал в большинстве с еще висевшими условными (а, точнее, недосиженными) сроками и без малейшего понятия о том, что либеральный закон 1976 года всех их наделил ничем не ограниченным правом голоса – какой бы там приговор на каждом из них ни болтался. И уж тут вся наскоро просвещенная толпа ринулась к избирательным урнам, прихватывая по дороге всех родных и знакомых. В результате чего героический Бэрри уселся в кресло мэра в четвертый раз.
А дружбан этот и официальная правая рука мэра – Розье Браун, который еще и "Таракан" – тоже фигура не из рядовых. Сроков на нем было, как на боевом маршале орденов да медалей. Сидел "Таракан" и за убийство, и за наркотики (потребление и торговля), и за воровство, да и просто за макли всякие. Бэрри – еще до собственной отсидки – дружка через соответствующую комиссию из тюряги-то вытащил, сперва заменив отсидку на "условный срок", а потом и вовсе как-то уж там какие-то бумаги затерялись. После чего и получился "Таракан" чистый как херувим, да еще и без обязанности вернуть свистнутые в сиротском доме сорок пять тысяч зеленых (за которые в последний раз на нарах приземлился). Ну ведь и пригодился дружбан – сами же видели.
Тут, конечно, взвыли все прочие, что в Вашингтоне в силу необходимости пребывают, но Демократия – богинька строгая, и супротив народного избранника не попрешь. А делать что-то было необходимо, потому как в Вашингтон народ со всего свету по делам насущным заезжает, и за такой вселенский бардак было уже перед людьми довольно и стыдно. В общем, взяло федеральное правительство на себя и финансы, и школы, и прочие больные моменты. А флагман борьбы за права угнетенных масс так в кресле своем гордо и остался.

В заключение же рассказа о героическом вашингтонском мэре с нежным девичьим именем хочется мне кое-какие его высказывания – публичные, уверяю вас – привести (их, думаю, на скрижалях для потомства непременно сохранить следует – ну да, впрочем, пусть Америка о том заботится). Итак, мэр американской столицы мистер Марион Бэрри:

"А в Вашингтоне вообще очень низкий уровень преступности – не считая, конечно, убийств."

"Люди меня тут критикуют, что у меня охрана больше, чем у президента. А вы себе вопрос задайте: сколько народу президента мечтает грохнуть, а сколько меня?"

"Я тут читал как-то смешную такую историю, что, вроде, республиканцы освободили рабов. Да республиканцы рабство законом и ввели еще в 1600-е годы! Авраам Линкольн, конечно, рабов освободил, но он республиканцем не был"
(Без комментария тут не получается... В 1600-е не было не только республиканской партии, но и, как вы догадались, самих Соединенных Штатов. А Линкольн – так уж случилось – именно республиканцем-то и был. Но это так, на полях.)

"Да какое право имеет Конгресс кругом путаться да законы издавать!"

"Законы в этом городе – расистские. Да и вообще все законы расистские. Закон всемирного тяготения – тоже расистский".

"Я еду с визитом в Африку, потому что Вашингтон – международный город, как Токио, Нигерия или Израиль. Будучи мэром – я международный символ. Или вы Африке и в этом откажете?"

"Наши бравые парни, умиравшие во Вьетнаме, были более чем на 100 процентов черными..."

"Я самый счастливый человек в мире. Господь на моей стороне."
(Гордая тирада, произнесенная – и записанная на видео – буквально за секунды до того, как агенты ФБР ворвались в номер, где это интервью снималось в облаках "крэкового" дыма.)

"Я – великий мэр, я достойный христианин. Я умный человек, я глубоко образованный человек – и я скромный человек."
(Скромность, замечу, не такая уж уникальная – особенно когда речь заходит о вождях угнетенных меньшинств. Гаитянский борец с белым расизмом, доведший свой тотально чернокожий остров до полной ручки и даже за ее пределы, бывший президент страны Франсуа Дювалье – с ласковой кличкой "Папа Док" – титуловался совершенно официальным образом вот как: "Пожизненный президент, защитник народа, верховный вождь революции, апостол национального единства, благодетель бедных, великий покровитель торговли и промышленности и вдохновитель душ". И не дай Бог было какой-нибудь из эпитетов по небрежности опустить.)

В общем, чтобы народ при власти да не покуражился – такое и представить-то себе невозможно. И оно ведь не только президенты–губернаторы–мэры, из которых каждый, как ни крути, а в своем курятнике самодержец. Оно и поменьше который люд тоже отставать не желает.
Пару лет назад собрался как-то даже и не президент, а вице-президент, Эл Гор (который, между прочим, после того и в президентах едва-едва не приземлился) посетить славный город Денвер, столицу штата Колорадо. В ходе визита было предусмотрено и фотографирование на память с отцами упомянутого города. Один из которых, Гамлет Бэрри Третий (в точности так и именуется, честное слово – и, по моему, к тому Бэрри, что выше, без особого, кроме цвета кожи, отношения), очень от такой перспективы возбудился и озаботился.
А озаботился он потому, что речка Саут Плэтт, где съемки должны были происходить (ну, чтобы на природе – река тебе тут, горы знаменитые Скалистые), что–то обмелела несколько. Для прочих задач оно, может, и ничего, а для такой памятной фотографии как-то жидко выходило.
Ну, и тут-то третий наш Бэрри (если по рассказу, так второй) вспомнил, что числится-то он не кем-нибудь, а главой департамента водоснабжения. А вспомнив, велел шлюзы резервуаров с водой питьевой открыть – и в речку слить. И слили.
Потом ему, конечно, журналисты (из особо твердолобых) пенять прилюдно принялись. Дескать, на шестьдесят тыщ питьевой воды ни за понюх табаку угрохали, которой трем бы сотням семейств на целый год хватило (при среднеамериканских мощных расходах в этом плане). Ну и что? Бэрри и объяснил, нимало и не смущаясь: я, сказал, на том стою и стоять буду. Все сделано было правильно. Потому как ежели на природе фотка – так чтобы природа и была. И река – так уж чтобы река, а не занюханный там ручей какой. С чем пресс-конференцию и закрыл.
Потому что у человека при власти на все веский ответ имеется. И то, что ответ такой частенько откровенным идиотизмом попахивает, веса его не снижает нимало. Хотя ведь и в идиотизме логика чаще всего такая, что не попрешь. Как вот у этого третьего (второго) Бэрри.

Или у мадам Сюзан Джон, которую как-то полиция припутала на том, что, пребывая в состоянии ощутимой нетрезвости, она собственным автомобилем управляла. Стали ей тоже злые языки выговаривать: как же, дескать, работать теперь будешь да как станешь людям в глаза смотреть? (А надо сказать, кресло у мадам Джон было самое соответствующее, ибо была она не только депутатом ассамблеи штата Нью-Йорк, но и председателем комитета борьбы с алкоголизмом и наркоманией той же ассамблеи – так что ситуация вполне веселая нарисовывалась.)
И что же? С полной вескостью она всем им и ответствовала: "Это даст мне дополнительное понимание проблемы пьянства за рулем, что позволит еще более эффективно заниматься моей работой." (Процитировал я, между прочим, дословно.)
В общем, как я и говорил: человек при власти, ежели и дурак (что по-моему – да вот и Марк Твен подтвердит – сплошь и рядом тавтологично), то все равно на него где сядешь, там и слезешь. Отбоярится всенепременно.

Ну, тут мы все больше насчет покуражиться разговор вели. Есть, как видите, эта сладость у власти. Но есть же и еще бoльшая. Из-за которой, я подозреваю, процентов девяносто девять оказавшихся у власти к ней и рвались. Да ведь и то сказать, слово-то до чего вкусное – КАЗНА .
Уж тут нам и тысячной доли примеров не осилить. Так разве что – выдергивать сможем почти что наугад. Потому что историй вокруг казны – тьма тьмущая.
Пользуют, конечно, казну по всякому. И с размахом, и поскромнее. Но чтобы при власти быть, а к кормушке–поилке этой нимало не приложиться – это уж никак. Такая ситуация даже, по-моему, противу законов природы была бы.
И оно – по мелочи хотя бы – всюду имеет быть, при любом, то есть, государственном и общественном строе. Хоть даже и в той заокеанской демократической цитадели – где, как я понимаю, и упомянутый мэр Марион Бэрри не за ради одного народного дела четырежды к креслу рвался.

Вот и мадам Шэрон Прэтт Келли, в одном с Марионом округе Колумбия в мэрах сидевшая, тоже, хоть и по мелочи, но решила сразу же: а чего? С чем и пристроила знакомицу собственную на ответственную должность специалиста по макияжу на ее, мадам Келли, персональном, так сказать, лице. С окладом в шестьдесят пять долларов... в час. (Дальше уж сами умножайте.) И опять же заявила с удивлением самым нервным из журналистского корпуса: не с немазанной же физиономией ей на телевидение да на фотосъемки являться? (Тут бы, кстати, выяснить, почем тот цирюльник брал, что Клинтона на аэропортовском шоссе стриг – похоже, что не самая нищая получается профессия.)
Но это, согласитесь, совсем уж мелкая мелочь. Тут даже, скорее, не обогащения для (потому что не себе ведь в данном случае, а людям), а чисто за ради принципа.

Или вот, скажем, конгрессмены американские. Им в самом здании Конгресса халявы по закону, вроде, и не предусмотрено – в смысле, за стрижку ту же, ресторан тамошний и прочие всякие развлечения. Так они что удумали – не кредиткой платить и не наличными, а чеком. Со счета в тутошнем же местном банке того самого Конгресса.
И вот они чеки выписывают с превеликой охотой – а на счетах этих ни шиша (не потому, что такие уж бедные, а просто в других местах денежки предпочитают держать). И получаются эти чеки непокрытыми (за каковое деяние простой смертный в тех же Штатах обычно срок мотает почище, чем за убийство – это ж, как ни крути, а вроде фальшивых денег выходит). Ну, а банк этот, Конгресса который, чеки – поскрипывает, а покрывает. Платит, то есть, по счетам.
Что случайная проверка и подтвердила. И не сказать, чтобы один–два конгрессмена-жлоба таковским делом промышляли. По той же проверке выходило, что за первую только половину 1990 года аж ЧЕТЫРЕ С ПОЛОВИНОЙ ТЫСЯЧИ ЧЕКОВ бедному банку покрывать и пришлось.
А и что же банку тому делать, как не покрывать? Иначе-то ведь и страна может без законодательного собрания остаться (судя по количеству непокрытых чеков, так едва ли и не в полном составе).

И это опять-таки мелочь (правда, уже несколько за гранью собственного их закона пребывающая). Не только с казны берут сплошь и рядом – а и потому, что при казне состоят. А то, что картина эта и нормальная, и по всем меркам власти здоровая, вам хоть такой вот случай проиллюстрировать может.
Затеял как-то американский департамент юстиции операцию провести в Чикаго – на предмет берущего взятки народа в тамошнем сенате (штата Иллинойс). Агентов своих переодетых сенаторам подсунули – и каждый агент с приманкой. То есть, возьмут или же нет.
Ну, мы здесь не о том, сколько там народу взяло, а сколько и не стало – по лени, по малости или еще почему. Но вот один сенатор, Рики Хендон, так тот не просто не взял (а до того, вроде, брал безбожно – отчего и дела уголовные заводились) – но еще и репортера газетного за воротник притянул (после того, как вся операция достоянием гласности стала) и сказал ему гордо: "Пара-то очков мне по справедливости полагается – ведь на этот-то раз я НЕ ВЗЯЛ!" Чем немало и впоследствии, говорят, гордился. (А тяжело, должно быть, было. Это похлеще, чем мне неделю не покурить.)
Ну, в общем, что тут рассусоливать – к соске, конечно, припадают все. В том числе и наималейшие самые – те, что на миг какой-то сладкий у соски этой едва ли не случайно оказались. Как в 1993 году, когда, как выяснилось после инаугурации новоиспеченного президента Клинтона, технический персонал, а также добровольные помощники, занятые в этом торжественном мероприятии, потом поперли всякого электронного оборудования на 154 тысячи долларов. Согласен, крохи – да ведь и народ больно уж невеликий подкормился.

Конечно, случаются и такие девушки (я тут в смысле невинности, а не пола) от политики, что не только как бы сами ни-ни, а еще и криком заходятся на предмет того, как те, что у власти, в казне шурудят. Пару лет назад в Италии Марко Панелла да еще несколько таких же из его радикальной партии провели возмущенную акцию протеста противу разбазаривания народных (потому что ведь с налогов граждан собранных) средств.
И ходил этот Панелла со товарищи, раздавая прямо на улице самые настоящие деньги – и не такие уж шуточные, целых 100 миллионов лир порассовал (это что-то около 60 тысяч долларов выходит). Причем на каждой вручавшейся народу банкноте печаткой еще тиснуто было: "Это часть того, что было украдено у каждого гражданина. Найдите им хорошее применение."
Красиво придумали, театрально. Первый у меня вопрос вот какой возник: ежели ты мне деньги даешь, а говоришь, что награбленные они – так откуда они у тебя-то самого взялись? По самой простой логике награбленное либо у самого вора, либо у словившего его полицейского находиться может – так какая же твоя лично во всем этом раскладе роль?
А потом, я думаю, запусти этого радикального Панеллу с не менее радикальной его бригадой в настоящую-то власть – уж они тебе пораздают. Чего другого, а радикалов при власти мы уже наблюдали, и не со стороны. Спасибо, конечно, но лучше не надо.
Но я, вот это все рассказывая, никаких тезисов, честно говоря, и не пробую доказать. Ну, а доказывать-то что? Что человечек, у власти оказавшийся, берет? Тоже мне, теорема Ферма (бином Ньютона не поминаю, дабы избежать подозрений в плагиате). Обратное только совсем уж безнадежный пациент утверждать будет. Так что это все исключительно для уточнения списка тех самых свойств, которые для политика насущнейшим образом необходимы.

И вот все же, хотя берут-то и все, но некоторые так берут, что БЕРУТ. Так, что в слове этом каждую букву не заглавными, а трехметровыми буквами писать надобно.
И тут Фердинанд Маркос, бывший (и ныне покойный) президент Филиппин, явно не на последнем месте находится. За двадцать лет славного своего правления нахапал он ни много, ни мало, а пять (по самым скромным оценкам) МИЛЛИАРДОВ долларов. (Может, и зря я слово это такими уж большими буквами написал... Российского читателя такая цифирь, может статься, и не ошеломит.)
А оценки такие действительно скромными представляются, поскольку, как показало расследование одной британской телекомпании в 1994 году – расследование тщательное и без гонки за голой сенсацией – насобирал Маркос по грошику одним только золотом 1200 тонн. Для тех, кто еще не врубился, могу и в килограммы перевести. Это выходит МИЛЛИОН И ДВЕСТИ ТЫСЯЧ КИЛО презренного металла.
Что составляет, как подсчитали дотошные англичане, 15% золотого запаса Соединенных Штатов, хранящегося в знаменитом Форте Нокс. Или, что еще более впечатляет, 1% от ВСЕГО золота, добытого за ВСЮ историю человечества.
Можно было бы подумать, что с такими-то деньгами широко должен был жить человек, душевно, не жаться уж из-за какой-то копейки. Ан не работает таковская теория, и все тут.
Когда вдова Маркоса, Имельда, после смерти его (а проживали они в нищем, как она прессе плакалась, изгнании – и то сказать, пять миллиардов, что и за деньги) снова на родину возвернулась, тело мужа с собой прихватив, она это тело поместила в специальное хранилище. С низкой температурой, строго определенной влажностью, и так далее. Для вящей сохранности – потому что а вдруг народ филиппинский гневаться передумает и осознает, какого лидера имел. А лидер – вот он, для мавзолея в полной готовности. (Ну еще, говорят, правительство тамошнее в столице Маниле его хоронить пока запретило, в силу выдающегося его воровства. Но эта причина, может, и не главной была во всей-то истории.)
Ну, в общем, в спецхолодильник она его сунула, а сама принялась снова в политику играть. (Потому как народ филиппинский, будучи и впрямь фантастически незлопамятным, Имельду – после всех подвигов упомянутой семейки – в парламент с радостной душой выдвинул. Что меня еще более укрепляет во мнении относительно любого на этой планете электората.)
Холодильник, однако, гудит, электричество поступает – ну, и счета за это электричество тоже идут. Компания электрическая Имельде уже и не счета слать стало, а просьбы слезные. И ведь, говорят, набежало-то уж 215 000 долларов. Для вас не деньги, а смех – а для нас не очень, как мы есть кооператив, и членам его, подвластному то есть вам народу, кормиться с чего-то надо. А то ведь уже электрикам зарплату платить нечем, а это чревато.
А уж когда мадам Маркос и тут ухом не повела нимало, постановила компания энергию отключить. Раз, говорят, у него семейка такaя жлобская, так пущай, говорят, и воняет.
Развонялась, однако, Имельда – и на весь белый свет. Таких, сказала, огромных денег, чтобы аж такие счета оплачивать, у нее нет. Да и зарплата в парламенте совсем никудышная. А вот эта акция бесчеловечная – чтобы ее муж и благодетель всего филиппинского народа провонял бесповоротно – есть не просто "очередное преследование семьи", но и "сведение счетов с мертвецом".
Она, надо сказать, и прежде на предмет собственной бедности расстраивалась. Еще в изгнании пребывая – не в Сибири, правда, а на одном из Гавайских островов – вот так же душу изливала на предмет несправедливости людской, прорыдав в одном интервью: "Наш прекрасный остров для нас хуже Алькатраса (знаменитой американской тюрьмы). В Алькатрасе хоть кормят, да и жилье бесплатное..."
(И вот ведь что очень характерно: жалобы слезные таких людей на безденежье. Я как-то в одной передаче заокеанской годков несколько тому назад слушал интервью с одним бывшим президентом одной бывшей – и очень большой – страны. Так он тоже плакался навзрыд, что живет-де с женой то ли в трех-, то ли в четырехкомнатной квартире. И что, дескать, какая же это жизнь, если даже и книжки все разместить никак не удается. Последнее заявление меня несколько и удивило – по прежним речам его таким уж шибко начитанным он мне не представлялся. Но это так, кстати.)
Тут еще заметить надо, что, на жалобы не взирая, пыталось все-таки упрямое филиппинское правительство с Имельды уворованные семейством деньги возвернуть. Аж пятьдесят четыре дела заведено было – мурыжили мадам и так, и эдак. Но у Имельды своя – и до чего же славная – версия событий на этот счет имелась.
Никаких народных денег, сказала, ни Фердинанд-муженек, ни тем более она в жисть не воровали. А состояние семейное, которое и впрямь миллиардами исчисляется, очень даже благородное происхождение имеет. Дескать, когда юный еще Фердинанд в лесах против японцев партизанил, наткнулся он на сокровища, зарытые страшным самурайским генералом Томоюки Ямашита в джунглях. И пометив местечко это, после войны к нему вернулся, да клад-то и выкопал. (Ежели англичане в своих подсчетах не сильно ошиблись, так это, похоже, и не сундучок одинокий должен был быть – миллион с лишним килограмм все-таки...) Так вот, значит, и разбогатели – самым что ни на есть трудовым образом. (Эта история и об интеллектуальных способностях власть предержащих особей говорит немало – совсем по психиатрической части рассказ.)
Ну, понятно, тут даже народ, в массе своей доверчивый, некоторое недоверие проявил. Но делу тому конца не видать, потому как история со статистикой показывают, что упереть из казны во все века было делом обычным. А вот чтобы в казну возвернуть – это уж за всю обозримую историю на пальцах пересчитать несложно.

Что же до объяснений фантастических, так случаются еще и не такие. В 1993 году в Бразилии стали ихнего депутата парламента Жоао Алвеша раскручивать на предмет нетрудовых доходов. Как-то уж он насобирал 51 миллион долларов, в народном представительстве сидючи. При зарплате тамошних законодателей весьма скромной, которая и сотой части его состояния за пять депутатских лет не покрыла бы.
Ну, вытащили его на комиссию соответствующую. Откуда, спрашивают, деньги-то? А он, глазом не моргнув: в лотерею, говорит, играл успешно.
Комиссия вариант проверила – не получается. В списках тех счастливцев, что главные – по миллиону и более – призы брали, нашего парламентария нигде не оказалось. Он тогда подумал и уточнил: а я, говорит, по маленькой выигрывал. Там сотню, там тыщонку, а там, глядишь, и две. Стоп, они говорят, так это ж сколько раз надо было так-то выигрывать? А он еще раз подумал, что-то там в уме посчитал и доложил: всего-то 24 000 раз. (До сих пор голову ломаю, почему он именно к этой цифири пришел.)
И никакая скорая помощь тут же не приехала. Никто ее не вызывал по этому случаю. Скорее всего, потому что прав был великий американский писатель Марк Твен насчет того, что "депутат" и "идиот", в общем-то, синонимы. В комиссии той парламентской кто сидел-то, не тот же самый человеческий материал, что ли?

Нет, братцы, это вот правило золотое – чтобы непременно брать при казне или даже просто у власти сидючи – никто не отменял и не собирается. И история против такой отмены возражает, и сама этих людишек при власти биология. Это как нам с вами не дышать.
Да вот ведь еще и Борис Годунов с лихоимством бороться пробовал. Штрафы навешивал, порол виноватых до бессознательности. Ну и что? Брать так и брали, но уже с большей выдумкой: при христосовании на Пасху знающий человек, по делу ходатайствующий, должному чиновнику вместе с яичком в руку положенное и всовывал...
И Петр Алексеевич Великий проблемой той – неразрешимой, как мы уж установили – мучился немало. Даже раз генерал-прокурору своему, Ягужинскому, приказал: "Пиши-ка ты, Пашка, именной указ, что ежели кто украдет настолько, что веревку купить можно, на оной веревке и вздернут будет." Радикально так подошел, как великому реформатору и полагалось.
На что генерал–прокурор Ягужинский улыбнулся горько и понимающе (сам–то ведь из каковских был?) и сказал с упреком мягким: "Государь, да ты, никак, императором без подданных желаешь быть?" Правильно, между прочим, сказал. Конечно, не то, чтобы вообще без подданных, но уж без тех, что для службы государственной пригодны – это наверняка.

Но Петр-то наш Великий и к зеркалу вполне обратиться бы мог. Не на предмет того, что сам брал, а на предмет того, что реформами своими берущим пособил от души. Жалованье-то он установил в канцеляриях своих – но главным чинам да членам коллегий. Для прочих же ввел "акциденции", чтобы тем кормились, что челобитчик добровольно дать пожелает. И вот это для меня лично просто поразительно.
Ведь и окно в Европу рубанул, и ногою твердой стал при море, да и вообще Россию-мать на уши поставил, а настолько ума иметь, чтобы представить себе смиренного человечка при власти, который ДОБРОВОЛЬНЫМ подношением удовольствуется – это, ей-богу, просто ни в какие ворота.
Да и потомки Петровы в этом плане не лучше мыслили. В конце восемнадцатого столетия такая в Зимнем дворце теория родилась, что ежели людишек при власти менять регулярно, так биология проявиться, может, и не поспеет. А посему и наказано было, чтобы воевод на месте более двух лет не держать. Но оговорка одна была сделана. Буде-де граждане сами любимого воеводу и дальше захотят, по такой народной челобитной может Сам-Питербурх его и дальше на прежнем посту сохранить.
И тут уж, как срок тому или другому воеводе выходил, так в столицу челобитные и свозились – мешками. Ибо ни один воевода настолько-то идиотом не был, чтобы народной любви дожидаться, а народу кнутом да пыткой и намекал, что проявить хоть на бумаге таковую любовь было бы хорошо. Что граждане понимали отлично и ждать себя ни разу не заставили.

А ежели тут какой иностранный читатель, особливо из англоязычных, ухмыльнется торжествующе и процедит, что на Руси оно испокон веку так водилось, то можно его носом презрительно сморщенным и в англосаксонскую историю ткнуть.
Да вот хотя бы то взять, какое изобретение английские-то чиновники в Бенгалии удумали, в том же восемнадцатом веке. За взятки и подношения соответственные (и, как пишут, огромные) они власть местную вручали местным же людишкам из тех, что побогаче. Эти набобы (так, между прочим, и назывались) тут же за дело брались, подрасторговывали быстренько направо и налево соответствующую провинцию – и прогорали, что очередная финансовая проверка (британская, понятное дело) и показывала. Ну, а растратчика по строгим британским законам (это ж вам не Россия) полагалось смещать – а тут тебе в дверях с положенным звенящим мешочком стоял уже следующий кандидат. Ну и, как вы понимаете, так далее и тому подобное. По славно налаженному кругу.

Да и в прежние-то века в той же самой Англии оно не намного лучше было. Тогда, во времена темного средневековья, право монету чеканить принадлежало не только королю, но и знати (каковой в гордой Британии всегда водилось превеликое множество). И вот как-то порешил Генрих I, тогдашний король, дело это разок проконтролировать, да и собрал к себе во дворец всех этих финансистов на предмет проверки качества монеты – полновесна ли, да и не подмешано ли какого по ГОСТу неполагающегося металлу.
И так он эту проверку построил, что тем, кто чистоту монеты своей доказать не мог, тут же правую руку и рубили напрочь. Так вот, летописец-современник и сообщает не без смущения, что на тот период в Англии встретить вельможу при обеих хватательных конечностях было никак невозможно. Это я так, к слову – для англосаксов из очень гордых.

Однако вот выше я о Петре Алексеевиче писал – и тут одно бы замечание следовало сделать. Насчет того, что людишки при власти воруют, это верно – но ежели тот, что над ними, сам хотя бы не берет, так уже огромная польза обществу произойти может.
Взять хоть господина де Нуайе – был такой во времена оны в Париже, суперинтендант по строительным работам. И заведовал сей господин строительством самого Лувра – вы ж понимаете, что за мероприятие.
И вот все нижестоящие крали безбожно – там ведь тебе и лес, и мрамор, и много чего другого, что в хозяйстве пригодиться может. Они, значит, крали – а сам господин де Нуайе ни на единую копеечку. Так вот принципиально и держался. Что историки единогласно и утверждают (не без понятного удивления).
И что же? Да то, что и Лувр-красавец стоит, и история благодарная имя суперинтенданта-строителя сохранила. Потому как если бы он и сам брал, то уж БРАЛ бы – как оно человеку на вершине пирамиды и полагается. А так – сами видите.
Что и в случае с Петром Великим подтверждается. Потому что – не взирая на нижестоящих берущих – и на армию с флотом могучим наскреб, и границы установил, с нынешними (не в пользу нынешних) несколько не совпадающие, и дворцов да набережных понастроил в городе новом, Санкт-Петербурге – будущей колыбели пролетарской революции. И так получается, что уже то хорошо, когда на самой верхушке человек упомянутой биологии не подвержен. Те, что пониже, свое, конечно, свистнут – но уже не в тех вселенских пропорциях.

А и то сказать надо, что раз в черт знает сколько там тысяч лет и вовсе инопланетяне какие-то у власти вдруг оказывались. Вытворяя такое, что до сих пор не верится. Как вот один из императоров римских, Тацит.
Действительно ведь не поймешь, с какой такой Альфы Центавра он на эту грешную землю сошел. При вступлении на трон был он человеком не просто богатым, а сказочно богатым. Но как только к рулю встал, все денежки собственные – 280 миллионов сестерциев – отдал в казну государства. У меня, сказал, теперь заботы другие, нежели только о своей шкуре да брюхе думать. Одевался скромно, питался умеренно. Серебро все – посуду да подсвечники – на храмы пожертвовал. А заграничные свои имения в Мавритании целиком пустил на насущный ремонт общественных римских зданий.
И оно, может, кого эта история оптимизмом и наполняет, но никак не меня. Уж больно одиноко в многотысячелетней истории нашего вида биологического этот Тацит смотрится. Да к тому же и случился он при царе, можно сказать, Горохе. Когда – не взирая на всех почти что и современных ему калигул, неронов да гелиогабалов – народ в массе своей к цинизму меньшую склонность имел. С некоторым недоумением иногда относясь к вещам, о которых мы с вами как об абсолютно естественных рассуждаем.
Как вот Юстиниан, писатель шестого века, писал:

"Самые высшие лица в государстве, даже императоры, не краснея, открыто продавали искателям должностей свое покровительство и милость. И для этого кандидаты на места тянутся, разоряются, делают займы под огромные проценты, но они шли дальше: с бесстыдной откровенностью, показывающей, как глубоко проникло зло, они выдавали кредиторам обязательства на получение доходов от провинций, об управлении которыми они ходатайствовали".

Вот она вам – туманная древность. Современный наш нормальный человек разве что плечами и пожмет, тираду эту читая – в самом-то деле, с какой такой стати Юстиниан этот аж так раскипятился?
Потому что наш человек, в отличие от всех пылью припорошенных мудрецов, понимает: биология. А противу нее не попрешь.

Да и, честно говоря, не стоит нам веками минувшими так уж очаровываться. Во-первых, потому что мы уже видели, каких чудовищ они, эти века, из своих недр производили. А во-вторых, стратегия любой власти в стержневой своей, так сказать, форме сформулирована была тоже не сегодня. "Апре ну ле делюж" – оно хоть и по-французски, но ведь не Папа Док гаитянский это первый-то произнес, несмотря даже и на то, что на франкоподобном наречии изъяснялся. А самый что ни на есть исторический монарх Людовик XV это и сказал, когда ему весть о поражении французской армии при Россобахе сообщили. "После нас хоть потоп."
Однако по справедливости и он в пионерах насчет формулировки не был, потому что так же изящно и строго определил всю необходимую владыке стратегию наш добрый (ну, впрочем, не очень чтобы и добрый) знакомый император Тиберий: "Ме мортуо терра мисцеатур игни" – в том смысле, что "после моей смерти земля хоть сгори". Так что развеселый наш век по большому-то счету ничего в эту игру и не добавил. Как оно историей завещано, так и нынче живут. Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел художественная литература