Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народов

ОГЛАВЛЕНИЕ

Книга IV. О СИСТЕМАХ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЭКОНОМИИ

[419] Политическая экономия, рассматриваемая как отрасль знания, необходимая государственному деятелю или законодателю, ставит себе две различные задачи: во-первых, обеспечить народу обильный доход или средства существования, а точнее, обеспечить ему возможность добывать себе их; во-вторых, доставлять государству или обществу доход, достаточный для общественных потребностей. Она ставит себе целью обогащение как народа, так и государя.

Различный характер развития благосостояния в разные периоды и у разных народов породил две неодинаковые системы политической экономии по вопросу о способах обогащения народа. Одна может быть названа коммерческой, а другая — системой земледелия. Я попытаюсь с доступной мне полнотой и отчетливостью изложить обе эти системы, причем начну с коммерческой. Это современная система, и ее лучше всего понять на примере нашей страны и нашего времени.

[420]

Глава I. О ПРИНЦИПАХ КОММЕРЧЕСКОЙ, ИЛИ МЕРКАНТИЛИСТИЧЕСКОЙ, СИСТЕМЫ

Что богатство состоит из денег или золота и серебра — таково общераспространенное представление, естественно порождаемое двойной функцией денег, как орудия обмена и мерила стоимости. Ввиду того что деньги являются орудием обмена, мы, обладая ими, легче можем достать все то, что нам нужно, чем посредством всякого другого товара. Мы всегда убеждаемся, что самое главное — это добыть деньги. Когда они добыты, не представляет уже никаких затруднений произвести любую покупку. Поскольку же деньги являются мерилом стоимости, мы измеряем стоимость всех других товаров количеством денег, на которое они обмениваются. О богатом человеке мы говорим, что он стоит много тысяч, а про бедняка — что цена ему грош. Про человека бережливого или стремящегося разбогатеть говорят, что он любит деньги, а о человеке легкомысленном, щедром или расточительном говорят, что он равнодушен к ним. Разбогатеть — значит получить деньги; одним словом, на общеупотребительном языке богатство и деньги признаются во всех отношениях равнозначащими понятиями.

Богатой страной, как и богатым человеком, признается страна, в изобилии обладающая деньгами, и потому накопление возможно большего количества золота и серебра в данной стране признается самым надежным способом ее обогащения. В течение некоторого времени после открытия Америки первый вопрос испанцев, когда они высаживались на каком-нибудь неизвестном берегу, обычно сводился к тому, имеется ли в окрестностях золото или серебро. В зависимости от полученных ими сведений они решали, стоит ли устраивать здесь поселение на берегу или завоевывать страну. Монах Плано Карпино, отправленный королем Франции в качестве посланника к одному из сыновей знаменитого Чингисхана, рассказывает, что татары часто спрашивали его, много ли овец и много ли быков во французском королевстве. Их вопрос преследовал ту же цель, что и вопрос испанцев. Они хотели знать, достаточно ли богата страна, чтобы стоило завоевывать ее. У татар, как и у других скотоводческих народов, которые обычно не знают употребления денег, скот является орудием обмена и мерилом стоимости. Поэтому в их глазах богатство состояло в скоте, как для испанцев оно выражалось в золоте и серебре. Представление татар было, пожалуй, ближе к истине, чем испанцев.

[421] Локк отмечает различие между деньгами и всяким другим движимым имуществом* [* Locke. An Essay concerning Human Understanding]. Все другие движимые предметы, говорит он, по своей природе потребляемы, и поэтому нельзя особенно полагаться на богатство, состоящее из них; народ, обладающий ими в изобилии в одном году, может в следующем ощущать острую нужду в них даже при отсутствии вывоза, а только в результате его собственной расточительности. Деньги же, напротив, являются неизменным другом; хотя они и могут переходить из рук в руки, все же они не так легко уничтожаются и потребляются, если только удается предотвратить их отлив из страны. Ввиду этого, по его мнению, золото и серебро представляют собой самую устойчивую и существенную часть движимого богатства нации, и потому умножение этих металлов должно быть, как он думает, главной задачей ее политической экономии.

Другие полагают, что если бы какая-нибудь нация могла быть изолирована от всего мира, то не имело бы никакого значения, какое коли чество денег обращается в ней. Предметы потребления, обращающиеся посредством этих денег, лишь обменивались бы на большее или меньшее количество монет, но действительное богатство или бедность страны, по их мнению, зависели бы исключительно от обилия или недостато чности этих предметов потребления. Иначе, однако, обстоит дело, считают они, в странах, которые поддерживают сношения с другими народами и которые вынуждены вести войны, содержать флоты и армии в отдельных странах. Это, по их словам, может быть достигнуто лишь при отправке денег за границу для оплаты их, а народ не может отправлять много денег за границу, если не имеет их в достато чном количестве у себя дома. Поэтому всякий народ должен стараться в мирное время копить золото и серебро, чтобы иметь возможность, когда это потребуется, вести войны за границей.

Под влиянием этих общераспространенных представлений все народы Европы изучали, хотя и без всякой пользы, все возможные средства для накопления золота и серебра в своих странах. Испания и Португалия, обладатели главных рудников, снабжающих Европу этими металлами, запрещали под страхом самых суровых кар их вывоз или облагали его высокой пошлиной. Подобное же запрещение, по-видимому, входило в старое время в политику большинства остальных европейских народов. Проявления такой политики встречаются даже там, где мы меньше всего могли бы ожидать этого, а именно в некоторых старинных законах шотландского парламента, которые запрещают под угрозой строгих кар вывоз золота и серебра из королевства. Такая же политика в давние времена проводилась во Франции и в Англии.

Когда эти страны сделались торговыми, купцы во многих случаях стали находить такое запрещение чрезвычайно неудобным. Они часто [422] могли покупать с большей выгодой на золото и серебро, чем в обмен на какой-нибудь другой товар, те заграничные товары, которые им были нужны для ввоза в свою страну или для переотправки в какуюнибудь другую чужую страну. Поэтому они протестовали против такого запрещения, как вредящего торговле.

Они доказывали, во-первых, что вывоз золота и серебра для покупки иностранных товаров не всегда уменьшает количество этих металлов в стране; что, наоборот, он может часто приводить к увеличению этого количества, так как, если потребление иностранных товаров не увеличится в результате этого внутри страны, эти товары могут быть обратно экспортированы в другие страны и, будучи проданы там с большей прибылью, могут принести обратно гораздо больше звонкой монеты, чем было вывезено первоначально для покупки их. Мэн сравнивает эту операцию внешней торговли с посевом и жатвой в сельском хозяйстве. «Если бы, — говорит он, — мы стали судить о действиях земледельца во время посева, когда он бросает в землю много хорошего зерна, мы должны были бы признать его скорее сумасшедшим, чем старательным хозяином. Но если мы вспомним о жатве, являющейся венцом его усилий, мы убедимся в плодотворности и полезности его усилий».

Они доказывали, во-вторых, что такое запрещение не может помешать вывозу золота и серебра, которые легко могут быть вывозимы за границу контрабандой ввиду незначительности их объема по сравнению с их стоимостью; что вывоз их может быть предотвращен только при надлежащем внимании к соблюдению так называемого ими торгового баланса; что, когда стоимость вывоза страны превышает стоимость ее ввоза, другие нации остаются ее должниками на известную сумму, которая обязательно уплачивается ей золотом и серебром и таким образом увеличивает собою количество этих металлов в стране. Если же страна ввозит на большую стоимость, чем вывозит, баланс становится неблагоприятным для нее в пользу других наций, причем она необходимо должна уплачивать последним тоже золотом и серебром, уменьшая, таким образом, их количество у себя. В таком случае запрещение вывоза этих металлов не может помешать их вывозу, но только сделает его более дорогим, поскольку он станет более опасным; благодаря этому курс окажется более неблагоприятным для страны, баланс которой является отрицательным, чем это было бы при иных условиях, потому что купец, покупающий вексель на заграницу, должен будет платить банкиру, продавшему его, не только за нормальный риск, хлопоты и расходы по пересылке туда денег, но и за добавочный риск, обусловленный запрещением вывоза. Но чем неблагоприятнее курс какой-нибудь страны, тем неблагоприятнее становится по необходимости и ее торговый баланс; соответственно этому по [423] необходимости понижается стоимость ее денег по сравнению с деньгами страны, в пользу которой обращен баланс. Так, например, если разница в курсе между Англией и Голландией составляет пять процентов против Англии, то на покупку векселя на 100 унций серебра потребуется затратить в Англии 105 унций серебра; таким образом, 105 унций серебра в Англии будут стоить лишь 100 унций серебра в Голландии, и на них можно будет купить только соответствующее коли чество голландских товаров; английские товары, продаваемые Голландии, будут продаваться дешевле на всю разницу в курсе, а голландские товары, продаваемые Англии, на столько же дороже. В первом случае уменьшится на всю эту разницу приток голландских денег в Англию, а во втором — увеличится на столько же отлив английских денег в Голландию. В результате этого торговый баланс необходимо окажется на соответственно большую сумму против Англии, и это потребует вывоза в Голландию большего количества золота и серебра.

Эти аргументы и соображения были отчасти основательны и отчасти ложны. Они были основательны, поскольку утверждали, что вывоз золота и серебра для нужд торговли часто может быть выгоден для страны. Они были также основательны, поскольку утверждали, что никакие запрещения не могут предотвратить их вывоза, если частные лица находят какую-либо выгоду от него. Но они были ложны, поскольку предполагали, что сохранение или увеличение наличного количества этих металлов требует большего внимания и забот правительства, чем сохранение или увеличение количества каких-либо других полезных продуктов, которые при свободе торговли и при отсутствии такого внимания и забот всегда имеются в надлежащем количестве. Они были ложны также постольку, поскольку утверждали, что высокий вексельный курс обязательно увеличивает то, что они называли неблагоприятным торговым балансом, или приводит к вывозу большего количества золота и серебра. Этот высокий курс действительно крайне невыгоден купцам, которым предстоит производить платежи в других странах. Им приходится соответственно дороже платить за векселя, предоставляемые им банкирами на эти страны. Но хотя риск, обусловленный запрещением вывоза, может вызвать для банкиров некоторые чрезвычайные издержки, это отнюдь не должно вести обязательно к отливу из страны большего количества денег. Эти издержки должны обычно производиться в самой стране, оплачивая контрабандный вывоз денег из нее, и редко могут приводить к вывозу хотя бы одной лишней шестипенсовой монеты сверх суммы вексельного перевода. Притом высокий вексельный курс должен, естественно, побуждать купцов стараться, чтобы их вывоз покрывал более или менее ввоз, чтобы таким образом им приходилось по этому высокому курсу оплачивать возможно меньшую сумму. Сверх того, высокий вексельный курс должен производить такое же действие, как и пошлина, повышая цену иностранных товаров и этим [424] уменьшая их потребление. Он поэтому вызовет тенденцию не к усилению, а к ослаблению так называемого неблагоприятного баланса, а следовательно, и вывоза золота и серебра.

Но как бы то ни было, приведенные аргументы убедили тех, к кому они были обращены. Они исходили от купцов и были обращены к парламентам и королевским советам, к аристократии и поместному дворянству; они исходили от тех, которые считались знатоками торговли, и были обращены к тем, которые сознавали, что решительно ничего не понимают в этом деле. Опыт показал как аристократии и землевладельцам, так и купечеству, что иностранная торговля обогатила страну, но никто из них не отдавал себе отчета, как или каким образом произошло это. Купцы отлично знали, как она обогащала их самих; их делом было знать это, но вопрос о том, каким образом она обогащала страну, совершенно их не занимал. Вопрос этот возникал у них только в тех случаях, когда им приходилось обращаться к своей стране в целях каких-либо изменений в законах, относящихся к внешней торговле. Тогда становилось необходимым сказать что-нибудь о благотворном действии внешней торговли и о том, как мешают этому существующие законы. Судьям, которые должны были решать этот вопрос, казалось вполне удовлетворительным разъяснением дела, когда им говорили, что внешняя торговля вызывает прилив денег в страну, но что законы, о которых идет речь, препятствуют притоку их в таком большом количестве, который имел бы место при их отсутствии. Эти доводы поэтому производили желаемое действие. Запрещение вывоза золота и серебра было во Франции и в Англии ограничено запрещением вывоза монеты этих стран; вывоз же иностранной монеты и слитков был объявлен свободным. В Голландии и в некоторых других местах эта свобода вывоза была распространена и на монету данной страны. Внимание правительства было отвлечено от забот о недопущении вывоза золота и серебра и направлено в сторону наблюдения за торговым балансом как единственной причиной, могущей вызывать увеличение или уменьшение этих металлов. От одной бесплодной заботы оно обращалось к другой, гораздо более сложной, гораздо более затруднительной и столь же бесплодной. Заглавие книги Мэна — «Богатство Англии во внешней торговле» — стало основным положением политической экономии не только в Англии, но и во всех других торговых странах. Внутренняя, или отечественная, торговля — главнейший вид торговли, в которой капитал данной величины приносит наибольший доход и дает максимальное занятие населению страны, — признавалась лишь вспомогательной по отношению к внешней торговле. Утверждали, что она не вызывает притока денег в страну и не приводит к отливу их. Страна поэтому не может в результате этой торговли стать богаче или беднее, если не считать того, что ее процветание или упадок могут косвенно влиять на состояние внешней торговли.

[425] Страна, не обладающая собственными рудниками, должна, разумеется, получать свое золото и серебро из других стран, подобно тому как стране, не имеющей своих виноградников, приходится ввозить вина. Однако не представляется необходимым, чтобы внимание правительства было больше занято одной из этих задач, чем другой. Страна, которой приходится покупать вино где-нибудь на стороне, всегда полу чит его, когда оно ей понадобится; точно так же страна, которой приходится покупать на стороне золото и серебро, никогда не будет терпеть недостатка в этих металлах. Их можно покупать за определенную цену, как и все другие товары, и подобно тому как они составляют цену всех остальных товаров, так и все остальные товары составляют их цену. Мы рассчитываем с полной уверенностью, что свобода торговли помимо всяких мероприятий правительства всегда снабдит нас вином, какое нам нужно; с такою же уверенностью мы можем расс читывать и на то, что она всегда доставит все количество золота и серебра, какое мы сможем купить или употребить как для обращения наших товаров, так и для других надобностей.

Количество любого товара, который может быть куплен или произведен трудом человека, естественно, регулируется само собою в каждой стране в зависимости от действительного спроса, т.е. спроса тех, кто готов оплатить полностью ренту, труд и прибыль, которые надо оплатить для того, чтобы изготовить его и доставить на рынок. Но ни один товар не приспособляется легче или точнее к этому действительному спросу, чем золото и серебро, потому что ввиду малого объема и высокой стоимости этих металлов никакой другой товар не может быть легче их перевозим из одного места в другое, из пунктов, где они дешевы, в пункты, где они дороги, из пунктов, где они имеются в избытке, в пункты, где они не покрывают этого действительного спроса. Если, например, в Англии имеется действительный спрос на добавочное количество золота, то почтовый пароход может привезти из Лиссабона или из какого-либо другого места, где можно достать, 50 тонн золота, из которых можно начеканить более 5 млн гиней. Но если бы имелся действительный спрос на хлеб на такую же стоимость, то ввоз его потребовал бы, при цене в 5 гиней за тонну, миллион тонн водоизмещения, или тысячу кораблей в 1 тыс. тонн каждый. Для этого не хватило бы всего флота Англии.

Когда количество золота и серебра, ввозимого в данную страну, превышает действительный спрос, никакие старания правительства не могут помешать их вывозу. Все суровые законы Испании и Португалии не в состоянии удержать в стране золото и серебро. Непрерывный ввоз их из Перу и Бразилии превышает действительный спрос этих стран и понижает там цену этих металлов сравнительно с ее уровнем в соседних странах. Напротив, если в какой-либо стране их количество окажется ниже действительного спроса, так что их цена превысит их цену в соседних странах, правительству не будет нужды прилагать [426] усилий для ввоза их. Даже если бы оно старалось препятствовать их ввозу, оно не сможет достичь этого. Металлы эти, когда спартанцы приобрели средства для покупки их, прорвались через все преграды, какие законы Ликурга воздвигали на пути их проникновения в Лакедемон. Все свирепые таможенные законы не в состоянии воспрепятствовать ввозу чаев Голландской и Геттенборгской ост-индских компаний, потому что они несколько дешевле чаев Британской компании. А между тем фунт чая своим объемом почти в 100 раз превышает объем максимальной цены его в 16 шилл., обычно уплачиваемой серебром, и более чем в 2000 раз превышает объем той же цены его в золоте, а следовательно, контрабандный ввоз его во столько же раз затруднительнее.

Отчасти именно ввиду легкости доставки золота и серебра из мест, где они имеются в избытке, в места, где в них ощущается недостаток, цена этих металлов не подвергается постоянным колебаниям подобно цене большей части других товаров, громоздкость которых препятствует их перемещению, когда рынок окажется переполнен или же недостато чно снабжен ими. Правда, цена этих металлов не совсем свободна от колебаний, но они обычно медленны, постепенны и единообразны. В Европе, например, считается, может быть, и без особых оснований, что в течение текущего и предыдущего столетий стоимость золота и серебра постоянно, но постепенно понижалась ввиду непрерывного ввоза их из испанской Вест-Индии. Но для того чтобы вызвать такое внезапное изменение цены золота и серебра, которое могло бы сразу чувствительно и заметно повысить или понизить денежную цену всех других товаров, требуется такая революция в торговле, какая была произведена открытием Америки.

Если, несмотря на все это, окажется в какой-либо момент недостаток в золоте и серебре в стране, имеющей средства для покупки их, то существует больше способов заменить их, чем всякий другой товар. Если недостает сырья для мануфактур, должна остановиться промышленность. Если недостает продовольствия, должен голодать народ. Но если не хватает денег, их заменит, хотя и со значительными неудобствами, непосредственный товарообмен. Покупка и продажа в кредит — причем все участники сделок ежемесячно или ежегодно погашают свои счета друг с другом — заменят деньги с меньшими неудобствами. Надлежащим образом регулируемые бумажные деньги заменят их не только без всяких неудобств, но в некоторых случаях и с известными выгодами. Со всех точек зрения поэтому никогда заботы правительства не были так излишни, как тогда, когда они направлялись на сохранение или увеличение количества денег в данной стране.

Между тем чаще всего слышатся жалобы именно на недостаток денег. Денег, как и вина, всегда не хватает тем, кто не имеет средств, [427] чтобы купить, или не обладает кредитом, чтобы занять их. Люди, обладающие тем или другим, редко будут испытывать нужду в деньгах или в вине, которые им могут понадобиться. Однако эти жалобы на недостаток денег не всегда исходят от одних только непредусмотрительных расточителей. Нередко они получают распространение во всем торговом городе и в окружающих его деревнях. Обычно причиной этого бывает чрезмерное расширение торговых операций. Вполне благоразумные люди, планы которых оказались в несоответствии с их капиталами, точно так же могут не иметь средств, чтобы купить деньги, или не располагать кредитом, чтобы занять их, как и расточители, расходы которых не соответствовали их доходу. Пока осуществляются их проекты, капитал их исчерпывается, а вместе с ним и кредит. Они бегают повсюду, чтобы занять деньги, и все и каждый говорят им, что у них нет свободных денег. Даже такие всеобщие жалобы на отсутствие денег не всегда служат доказательством того, что в стране в данный момент не обращается обычное количество золотых и серебряных монет; они лишь доказывают, что в этих монетах нуждается множество людей, не имеющих ничего дать взамен них. Когда прибыль, приносимая торговлей, почему-либо превышает обычный уровень, чрезмерное расширение торговых операций является общей ошибкой как крупных, так и мелких торговцев. Они не всегда отправляют за границу больше денег, чем обыкновенно, но покупают в кредит как внутри страны, так и за границей необычайно большое количество товаров, отправляя их на какой-нибудь отдельный рынок в надежде, что выручка за них получится до срока платежа. Но платежи наступают до получения выручки, и у них не оказывается в наличности ничего, на что они могли бы купить деньги или представить солидное обеспечение под заем. Таким образом, не недостаток золота и серебра, а трудность для таких людей занять деньги, а для их кредиторов получить следуемые им платежи порождает общие жалобы на отсутствие денег.

Было бы слишком смешно доказывать серьезно, что богатство заклю чается отнюдь не в деньгах и не в золоте и серебре, а в том, что покупается на деньги, и что оно ценится только ради этой способности покупать. Не подлежит сомнению, что деньги всегда составляют часть национального капитала, но было уже указано, что они составляют только небольшую часть его, и притом приносящую наименьшую выгоду.

Если купцу по общему правилу легче покупать товары за деньги, чем деньги за товары, то происходит это не потому, что богатство заклю чается преимущественно в деньгах, а не в товарах, а потому, что деньги представляют собой общераспространенное и признанное орудие обмена, на которое в обмен охотно отдают любую вещь, но которое не всегда бывает столь же легко получить в обмен на другие предметы. Помимо того, большая часть товаров легче подвергается порче или уничтожению, чем деньги, и купец, который держит их, часто мо- [428] жет понести гораздо более значительные убытки. Далее, когда его товары находятся у него на складе, он легче может оказаться не в состоянии покрыть предъявляемые к нему денежные платежи, чем в том случае, если продаст их и вырученные деньги спрячет в свои сундуки. Помимо всего этого, его прибыль получается более непосредственно от продажи, а не от покупки, и ввиду этого он обычно стремится больше обменивать свои товары на деньги, чем свои деньги на товары. Но хотя отдельный купец, склады которого переполнены товарами, может иногда разориться, не будучи в состоянии продать их вовремя, народ или страна не подвергаются такой опасности. Весь капитал купца часто состоит из подверженных уничтожению товаров, предназначенных для покупки денег. Но лишь небольшая часть годового продукта земли и труда всей страны может быть предназначена для покупки золота и серебра у ее соседей. Значительно большая часть обращается и потребляется в самой стране, и даже из избытка, отправляемого за границу, большая часть обычно предназначается на покупку других иностранных товаров. Поэтому, если даже золото и серебро нельзя получить в обмен на товары, предназначенные на покупку, нация все же не будет разорена. Она, конечно, сможет испытать некоторые потери и неудобства и оказаться вынужденной прибегнуть к тому или иному из тех мероприятий, которые необходимы для замены денег. Но годовой продукт ее земли и труда останется неизменным или почти неизменным, потому что такой же капитал, как прежде, или почти такой же капитал будет затрачиваться на его производство. И хотя товары не всегда так быстро притягивают к себе деньги, как деньги притягивают товары, все же в общем и целом товары с большей необходимостью притягивают к себе деньги, чем наоборот. Ведь товары могут служить для многих других целей помимо покупки денег, тогда как деньги могут служить только для покупки товаров. Деньги поэтому необходимо ищут товары, тогда как товары не всегда и необязательно ищут деньги. Человек, совершающий покупку, не всегда имеет в виду продать потом купленное, часто он предполагает употребить купленное или потребить, между тем продавец всегда имеет в виду совершить покупку. Первый часто оказывается закончившим свою операцию, второй всегда оказывается выполнившим только половину ее. Люди хотят обладать деньгами не ради них самих, а ради того, что они могут купить на них.

Как указывают, предметы потребления быстро уничтожаются, тогда как золото и серебро отличаются большей долговечностью, и, если бы не происходило упомянутого постоянного вывоза их, они могли бы накопляться на протяжении веков, что невероятно увеличило бы действительное богатство страны. Поэтому полагают, что нет ничего столь невыгодного для страны, как торговля, которая состоит в обмене таких долговечных предметов, как драгоценные металлы, на товары, подлежащие уничтожению. Мы, однако, не считаем невыгодной ту [429] торговлю, которая состоит в обмене английских металлических изделий на французские вина, а между тем металлические изделия представляют собой весьма прочный товар, и, если бы не было постоянного его вывоза, этих изделий на протяжении веков тоже накопилось бы так много, что это невероятно увеличило бы количество горшков и кастрюль страны. Но очевидно, что количество подобной утвари в каждой стране необходимо ограничено имеющейся в ней потребностью. Было бы нелепо иметь больше горшков и кастрюль, чем необходимо для приготовления предметов питания, обычно потребляемых в ней. При возрастании количества предметов питания легко увеличится соответственно этому и количество горшков и кастрюль, так как часть возросшего количества предметов питания пойдет на покупку или на содержание добавочного количества рабочих, изготовляющих их. Не менее очевидно, что количество золота и серебра ограничено в каждой стране наличной потребностью в этих металлах. Они употребляются — в виде монеты — для обращения товаров и — в виде посуды — для домашнего обихода; количество звонкой монеты в каждой стране определяется стоимостью товаров, обращающихся в ней; достаточно этой стоимости возрасти, и немедленно часть товаров будет отправлена за границу для покупки, где это окажется возможным, добавочного количества монеты, необходимого для их обращения; что количество золотой и серебряной посуды определяется числом и богатством тех частных семейств, которые позволяют себе пользоваться подобной роскошью; стоит увеличиться количеству и богатству таких семей, и часть этого увеличившегося богатства почти наверное будет затрачена на покупку добавочного количества золотой и серебряной посуды; пытаться увеличить богатство страны посредством ввоза в нее или удержания в ней излишнего количества золота и серебра столь же нелепо, как нелепо было бы пытаться улучшить питание частных семей, заставляя их держать излишнее количество кухонной посуды. Подобно тому как расход на покупку этой ненужной посуды понизит, а не повысит количество или качество пищи, употребляемой ими, так и расход на излишнее количество золота и серебра должен столь же необходимо уменьшить богатство, за счет которого кормится, одевается, оплачивает свои жилища население страны и которое содержит его и дает ему занятие. Не надо забывать, что золото и серебро в виде монеты или посуды представляют собой такой же предмет обихода, как и кухонная посуда. Увеличьте пользование ими, увеличьте количество предметов потребления, подлежащих при их помощи обращению, хранению и изготовлению, и вы обязательно придете к увеличению их количества; но если вы попытаетесь увеличить их количество какиминибудь чрезвычайными средствами, вы неизбежно сократите пользование ими, а также и количество их, которое для этих металлов никогда не может превышать действительной потребности в них. Если бы даже золота и серебра накопилось больше этого количества, пере- [430] возка их так легка, а потеря от их неиспользования и оставления без дела так велика, что никакой закон не мог бы помешать их немедленному вывозу из страны.

Не всегда представляется необходимым копить золото и серебро, чтобы дать стране возможность вести внешние войны и содержать флот и армии в отдельных странах. Флот и армии содержатся не на золото и серебро, а на предметы потребления. Народ, который из годового продукта своей туземной промышленности, из годового дохода, получающегося с его земель, от его труда и производительного капитала, имеет на что покупать эти предметы потребления в отдельных странах, может вести там войны.

Нация может приобретать деньги на оплату армии в отдаленной стране и провиант для нее тремя путями, а именно: посылая за границу, во-первых, некоторую часть накопленного ею золота и серебра или, во-вторых, некоторую часть годового продукта своих мануфактур, или, наконец, некоторую часть своей годовой добычи сырья.

Золото и серебро, которые надлежит считать накопленным запасом страны, можно подразделить на три части: во-первых, деньги, находящиеся в обращении, во-вторых, золотая и серебряная посуда частных семей, в-третьих, деньги, накопленные в результате многолетней бережливости и хранящиеся в казне государя.

Редко бывает, чтобы удавалось много сберечь из обращающихся в стране денег, потому что редко может существовать значительный излишек их. Стоимость товаров, покупаемых и продаваемых в течение года в данной стране, требует определенного количества денег для обращения их и распределения среди соответствующих потребителей и не может дать применения добавочному количеству денег. Каналы обращения необходимо вбирают в себя сумму, достаточную для наполнения их, и никогда не вмещают сверх этого. Но в случае внешней войны некоторая сумма обычно извлекается из этих каналов. При большом числе людей, содержимых за границей, меньше содержится внутри страны. В ней обращается меньше товаров, и для их обращения требуется теперь меньше денег. В таких случаях обыкновенно выпускается необычайное количество бумажных денег того или иного рода, как, например, билеты адмиралтейства и банковые билеты в Англии; заменяя в обращении золото и серебро, эти бумажные деньги дают возможность отсылать большее количество их за границу. Тем не менее все это может служить лишь очень недостаточным источником для ведения внешней войны, требующей крупных расходов и продолжающейся несколько лет.

Превращение в слитки золотой и серебряной посуды частных лиц во всех случаях оказалось еще более незначительным источником. Французы в начале последней войны не получили от этого средства даже столько выгоды, чтобы это оправдывало потерю художественной формы посуды.

[431] Накопленные у государя сокровища в прежние времена являлись гораздо более крупными и более постоянными ресурсами. В настоящее время, если не считать прусского короля, накопление сокровищ, по-видимому, не входит в политику ни одного из европейских государей. Средства, на которые велись внешние войны текущего столетия, потребовавшие неслыханных еще в истории расходов, получались, по-видимому, отнюдь не от вывоза денег, находившихся в обращении, или от золотой и серебряной посуды частных лиц, или сокровищницы государя. Последняя война с Францией обошлась Великобритании свыше 90 млн, включая в эту сумму не только 75 млн нового долга, заклю ченного в это время, но и увеличение на 2 шилл. с фунта земельного налога, а также ежегодные позаимствования из фонда погашения. Более двух третей этих расходов были произведены в отдельных странах — в Германии, Португалии, Америке, в портах Средиземного моря, в Ости Вест-Индии. Короли Англии не имели накопленных сокровищ. Мы совсем не слыхали о больших количествах золотой и серебряной посуды, обращенной в слитки. Стоимость золота и серебра, находившегося в обращении страны, определялась не более чем в 18 млн. Впрочем, полагают, судя по последней перечеканке золота, что цифра эта сильно преуменьшена. Предположим поэтому в соответствии с самой преувеличенной оценкой, какую мне, помнится, приходилось читать или слышать, что общая стоимость обращающейся золотой и серебряной монеты достигла 30 млн. Если бы война велась на наши деньги, находящиеся в обращении, они целиком должны были бы даже согласно этой оценке по крайней мере дважды быть отправлены за границу и вернуться оттуда, и притом на протяжении шестисеми лет. Допущение такого предположения явилось бы самым убедительным доказательством того, как излишне правительству заботиться о сохранении денег в стране, если вся денежная наличность могла в такой короткий промежуток времени дважды уйти из страны и вернуться так, что никто этого и не заметил. Однако каналы обращения ни на один момент за весь этот период не казались опустевшими более обычного. Немногие из тех, кто имел чем оплатить деньги, испытывали недостаток в них. Прибыли от внешней торговли превышали, правда, обычный уровень в течение всей войны, особенно же к концу ее. Это привело, как и всегда приводит, к общему чрезмерному расширению торговых операций во всех портах Великобритании, а это, в свою очередь, породило обычные жалобы на отсутствие денег, которые всегда следуют за таким расширением операций. В деньгах нуждалось множество лиц, не имевших средств, чтобы купить их, или не обладавших кредитом, чтобы занять их. И так как должникам было трудно занять деньги, то кредиторам оказалось трудным получать платежи по долгам. Тем не менее те, которые могли отдать какую-нибудь стоимость в обмен на золото и серебро, по общему правилу могли получать их по стоимости.

[432] Таким образом, громадные издержки последней войны должны были быть покрыты преимущественно не вывозом золота и серебра, а вывозом тех или иных британских товаров. Когда правительство или его агенты договаривались с купцом о переводе денег в какую-нибудь страну, купец, естественно, старался уплатить своему заграничному корреспонденту, на которого он выдал переводный вексель, отправкой за границу каких-нибудь товаров, а не золота и серебра. Если в этой стране не было спроса на английские товары, он старался отправить их в какую-нибудь другую страну, где мог купить вексель на нужную ему страну. Доставка товаров на иностранный рынок, если она отвечает спросу, всегда приносит значительную прибыль, тогда как доставка золота и серебра почти никогда не дает ее. Когда эти металлы посылаются за границу для покупки иностранных товаров, прибыль купца получается не от покупки, а от продажи купленного. Когда же они посылаются за границу лишь для уплаты долга, он ничего не получает взамен и потому не имеет никакой прибыли. Поэтому он, естественно, проявляет свою изобретательность, чтобы найти способ оплатить свои заграничные долги посредством вывоза товаров, а не золота и серебра. В согласии с этим автор «Современного состояния нации» отмечает значительный вывоз британских товаров во время последней войны без соответствующих обратных поступлений.

Помимо трех упомянутых выше видов золота и серебра во всех больших торговых странах имеется значительное количество слитков, попеременно ввозимых и вывозимых в целях внешней торговли. Эти слитки, поскольку они обращаются между различными торговыми странами таким же образом, как национальная монета обращается внутри каждой отдельной страны, можно рассматривать как деньги великой торговой республики. Национальная монета получает свое движение и направление от товаров, обращающихся в пределах каждой отдельной страны; деньги всего торгового мира получают свое движение и направление от товаров, обращающихся между различными странами. Та и другие употребляются для облегчения обмена: первая — между различными лицами в одной стране, последние — между отдельными лицами в различных странах. Часть этих денег великой торговой республики могла быть, и наверное была, употреблена на ведение последней войны. Естественно предположить, что во время войны эти деньги получают направление, отличное от обычного направления их в мирное время, что они больше будут обращаться в районе войны и будут больше употребляться на приобретение там и в соседних странах жалованья и провианта для различных армий. Но какой бы частью этих денег великой торговой республики ни пользовалась [433] в течение года Великобритания, она должна была приобретать их за это же время или на британские товары, или на что-нибудь иное, полу ченное в обмен на последние; это опять-таки возвращает нас к товарам, к годовому продукту земли и труда страны как к последнему исто чнику, давшему нам возможность вести войну. Действительно, естественно предполагать, что такой большой расход должен был быть покрыт за счет большой годовой продукции. Расходы 1761 г., например, превышали 19 млн. Никакого накопления не хватало бы для таких расточительных расходов. Нет такого годичного продукта, даже золота и серебра, который мог бы покрыть такой расход. Весь ежегодный ввоз золота и серебра в Испанию и Португалию, согласно наиболее достоверным источникам, обычно ненамного превышает 6 млн ф., что в некоторые годы едва оплатило бы издержки последней войны за четыре месяца.

По-видимому, товарами, наиболее подходящими для вывоза в отдаленные страны в целях приобретения там жалованья и провианта для армии или же в целях приобретения некоторой доли денег великой торговой республики для оплаты этого жалованья и провианта, являются более тонкие и дорогие изделия промышленности, которые при небольшом объеме обладают высокой стоимостью и поэтому могут вывозиться на большие расстояния с незначительными издержками. Страна, промышленность которой производит значительный годовой избыток таких изделий, обычно вывозимых в другие страны, может в течение многих лет вести сопряженную с очень большими издержками внешнюю войну, не вывозя сколько-нибудь значительных количеств золота и серебра или даже совсем не имея их для вывоза. Разумеется, в таком случае большая часть годового избыточного продукта ее мануфактур должна вывозиться без соответствующих обратных поступлений для страны, хотя купец такие поступления получает, ибо правительство покупает у купца его векселя на заграницу, чтобы приобрести там жалованье и провиант для армии. Однако некоторая часть этого избытка может все же приносить обратные поступления. К владельцам мануфактур во время войны предъявляется удвоенный спрос, и им приходится, во-первых, изготовлять товары для отправки за границу, чтобы оплатить векселя, выписанные на другие страны для приобретения жалованья и провианта для армии, и, во-вторых, вырабатывать такие товары, какие нужны для покупки за границей товаров, обычно потребляемых в стране. Поэтому в разгар самой разрушительной внешней войны мануфактуры в большей своей части могут сильно процветать и, напротив, могут приходить в упадок при восстановлении мира. Они могут процветать во время разорения их страны и склоняться к упадку, когда она начинает опять процветать. Неодинаковое состояние различных отраслей британских мануфактур во время последней войны и некоторое время после заключения мира может служить иллюстрацией к только что сказанному.

[434] Никакую войну, связанную с большими расходами или отличающуюся своей продолжительностью, нельзя без неудобств вести за счет вывоза сырых продуктов. Слишком велики оказались бы издержки по отправке такого количества их за границу, на которое можно было бы приобрести там жалованье и провиант для армии. Притом лишь немногие страны производят сырые продукты в количестве, значительно превышающем то, которое необходимо для существования их собственных жителей. Поэтому отправка за границу сколько-нибудь значительного количества сырья означала бы в большинстве случаев отправку части необходимых средств существования населения. Иначе обстоит дело с вывозом изделий мануфактур. Средства, необходимые на содержание рабочих, занятых производством, остаются внутри страны, и вывозится только избыточная часть продуктов их труда. Юм часто отмечает неспособность прежних королей Англии вести без перерыва сколько-нибудь продолжительные внешние войны* [* Hume D. History of England from the invasion of Julius Caesar to the revolution in 1688. London, 1778]. Англичане того времени не имели средств, чтобы приобретать в чужих странах жалованье и провиант для своих армий; у них было слишком мало сырья, чтобы сколько-нибудь значительная часть его могла быть сбережена от внутреннего потребления; они вырабатывали мало мануфактурных изделий и притом самых грубых и дешевых, транспорт которых, как и сырья, обходился слишком дорого. Эта неспособность обусловливалась не недостатком денег, а отсутствием тонких и лучшего качества мануфактур. Купля и продажа в ту пору, как и теперь, совершалась в Англии посредством денег. Отношение количества денег, находящихся в обращении, к числу и стоимости покупок и продаж, обычно совершавшихся в ту пору, должно было быть таким же, как и в настоящее время, или, вернее, оно должно было быть несколько больше, так как тогда не существовало бумажных денег, которые ныне заменяют значительную часть золота и серебра. У народов, которым мало известны торговля и мануфактуры, государь в чрезвычайных обстоятельствах редко может получить сколько-нибудь существенную помощь от своих подданных в силу причин, которые будут объяснены в дальнейшем. В этих странах он обычно старается копить сокровища как единственный источник в таких чрезвычайных случаях. Независимо от этой необходимости государь вообще в подобных условиях бывает склонен к бережливости, необходимой для накопления. В таком примитивном состоянии расход даже одного соверена производится не ради удовлетворения тщеславия, которое наслаждается пышной роскошью двора, а для оказания помощи держателям или гостеприимства приближенным и сторонникам. Но такие щедроты и гостеприимство очень редко ведут к расточительности, тогда как тщеславие почти [435] всегда ведет к ней. В соответствии со сказанным любой татарский хан обладает сокровищами. Как передают, сокровища Мазепы, главы казаков на Украине, известного союзника Карла XII, были очень велики. Французские короли меровингской династии все обладали сокровищами. Когда они производили раздел своего королевства между своими детьми, они делили также свои сокровища. Англосаксонские князья и первые короли после завоевания* тоже, по-видимому, копили сокровища. Первым делом каждого нового царствования было обычно завладеть сокровищами предшествующего короля; это было главным средством упрочить наследование. Государи культурных и торговых стран не испытывают такой необходимости копить сокровища, потому что они, по общему правилу, могут получить от своих подданных чрезвычайную помощь в чрезвычайных обстоятельствах. Они и проявляют менее склонности к этому. Они естественно и, пожалуй, даже необходимо следуют за обычаями своего времени, их расходы определяются тем же расточительным тщеславием, которое руководит всеми другими крупными землевладельцами в их владениях. Скромная пышность их двора становится с каждым днем все роскошнее, и расходы на нее не только препятствуют накоплению, но часто черпают из фондов, предназначенных для более необходимых издержек. То, что Дерсиллидас говорит о персидском дворе, может быть отнесено к дворам многих европейских государей: он видел там много блеска, но мало силы, много слуг, но мало воинов.

Ввоз золота и серебра представляет собою не главную и тем более не единственную выгоду, которую нация получает от своей внешней торговли. Все местности, между которыми ведется внешняя торговля, извлекают из нее двоякого рода выгоду. Внешняя торговля вывозит ту избыточную часть продукта их земли и труда, на которую у них нет спроса, и в обмен на это привозит какие-нибудь другие товары, на которые существует у них спрос. Она придает стоимость излишкам, обменивая их на продукты, которые могут удовлетворить часть их потребностей и увеличить наслаждения. Благодаря ей ограниченность рынка не препятствует развитию разделения труда в любой отрасли ремесел или мануфактур до высшей степени совершенства. Открывая более обширный рынок для той доли продукта их труда, которая превышает потребности внутреннего потребления, она поощряет их развивать свои производительные силы и увеличивать до максимальных размеров свой годовой продукт и таким образом увеличивать действительный доход и богатство общества. Такие большие и важные услуги внешняя торговля постоянно оказывает всем странам, между которыми она ведется. Они все извлекают из нее большую пользу, хотя наибольшую пользу обыкновенно извлекает та страна, где живет купец, [436] потому что он больше занят удовлетворением потребностей и вывозом излишков своей собственной страны, чем какой-либо чужой страны. Нет сомнения, что ввоз в страны, не обладающие собственными рудниками, необходимого им золота и серебра составляет одну из функций внешней торговли. Но это — самая незначительная из ее функций. Страна, ведущая внешнюю торговлю только для этой цели, едва ли могла бы за целое столетие отправить одно груженое судно.

Открытие Америки обогатило Европу не благодаря ввозу золота и серебра. Вследствие обилия американских рудников эти металлы подешевели. Золотую или серебряную посуду теперь можно купить за треть того количества хлеба или труда, которого она стоила бы в XV столетии. При той же ежегодной затрате труда и товаров Европа может теперь покупать ежегодно в три раза большее количество золотой и серебряной посуды, чем покупала в ту пору. Но когда какой-нибудь товар начинает продаваться за третью часть своей обычной цены, не только прежние его покупатели могут приобретать в три раза больше прежнего, но он делается также по средствам гораздо большему числу новых покупателей, может быть, в десять или даже двадцать раз превышающему прежнее их число. Таким образом, в Европе в настоящее время имеется, может быть, не только в три раза, а, пожалуй, в 20 или 30 раз большее количество золотой и серебряной посуды, чем было бы в ней даже при современном ее благосостоянии, если бы не произошло открытия американских рудников. Постольку Европа, несомненно, извлекла из этого действительную выгоду, но, разумеется, совершенно ничтожную. Дешевизна золота и серебра делает эти металлы, пожалуй, даже менее пригодными для выполнения роли денег, чем это было прежде. Для того чтобы произвести те же самые покупки, мы должны теперь нагружаться большим количеством их и носить в своем кармане шиллинг в тех случаях, когда прежде было бы достаточно монеты в четыре пенса. Трудно сказать, что из этого имеет меньшее значение — это неудобство или же противоположное удобство. Ни то, ни другое не могло вызвать сколько-нибудь существенного изменения в общем положении Европы. Однако открытие Америки, несомненно, произвело весьма существенное изменение. Открыв новый и неисчерпаемый рынок для всех товаров Европы, оно дало толчок дальнейшему разделению труда и улучшению техники, которые в узких пределах прежней торговли никогда не могли бы иметь места из-за отсутствия рынка, способного поглотить большую часть их продукта. Производительность труда повысилась, продукт его во всех странах Европы увеличился, а вместе с этим увеличились действительный доход и богатство их населения. Европейские товары почти все были неизвестны Америке, а многие американские товары — неизвестны Европе. Поэтому начали совершаться многочисленные акты обмена, [437] которые раньше никому не приходили в голову и которые, естественно, оказывались столь же выгодными для нового материка, как были, без сомнения, выгодны для старого. Дикая несправедливость европейцев сделала событие, которое могло быть благодетельным для всех, разорительным и гибельным для некоторых из этих несчастных стран.

Открытие пути в Ост-Индию мимо мыса Доброй Надежды приблизительно около того же времени дало, пожалуй, еще более широкий простор развитию внешней торговли, чем даже открытие Америки, несмотря на большую отдаленность новых рынков. В Америке имелись только два народа, во всех отношениях стоявшие выше дикарей, и они были истреблены почти сейчас же после того, как были открыты. Остальные жители Америки были настоящими дикарями. Напротив, государства Китая, Индостана, Японии, а также другие страны Ост-Индии, не обладая особенно богатыми рудниками золота и серебра, во всех других отношениях были богаче, культурнее и дальше ушли вперед во всех ремеслах и мануфактурах, чем Мексика и Перу, даже если мы отнесемся с доверием, очевидно, к не заслуживающим его преувеличенным сообщениям испанских писателей о состоянии последних государств древности. Но богатые и цивилизованные народы всегда могут производить обмен друг с другом на гораздо большую стоимость, чем с дикарями и варварами. Европа, однако, до сих пор извлекала гораздо меньше выгоды из своей торговли с Ост-Индией, чем из торговли с Америкой. Португальцы приблизительно на целое столетие монополизировали ост-индскую торговлю в свою пользу, и только окольным путем и через них другие народы Европы могли отправлять или получать товары из этой страны. Когда в начале минувшего столетия голландцы начали проникать туда, они сосредоточили всю свою ост-индскую торговлю в руках одной монопольной компании. Англичане, французы, шведы и датчане — все последовали их примеру, так что ни одна большая нация Европы никогда не пользовалась преимуществами свободной торговли с Ост-Индией. Не нужно отыскивать других причин для объяснения того, почему она никогда не была так выгодна, как торговля с Америкой, которая, поскольку речь идет о торговле между данной европейской нацией и ее колониями, вполне свободна для всех подданных этой нации. Исключительные привилегии этих ост-индских компаний, их большие богатства, значительные льготы и покровительство, которые благодаря этому были им обеспечены со стороны их правительств, возбуждали сильную зависть по отношению к ним. Эта зависть часто изображала их торговлю как вообще вредную ввиду больших количеств серебра, которые ежегодно вывозились из стран, ведущих эту торговлю. Заинтересованная сторона отвечала, что ее торговля благодаря такому непрерывному вывозу серебра может действительно приводить к обеднению Европы в це- [438] лом, но не отдельной страны, ведущей ее, потому что благодаря вывозу части получаемых ее товаров в другие европейские страны она ежегодно привозит домой гораздо большее количество этого металла, чем вывозит. Как обвинение, так и ответ на него основаны на том распространенном представлении, которые я только что подверг рассмотрению, поэтому нет необходимости останавливаться на них. В результате ежегодного вывоза серебра в Ост-Индию серебряная посуда в Европе, возможно, становится несколько дороже, чем это было бы при отсутствии такого вывоза, а за серебряную монету дают, вероятно, большее количество труда и товаров. Первое из этих последствий представляет собой весьма незначительную потерю, а последнее составляет столь же незначительную выгоду; то и другое слишком незна чительны, чтобы заслуживать какого-либо общественного внимания. Торговля с Ост-Индией, открывая рынок европейским товарам или, что сводится почти к тому же, золоту и серебру, которые приобретаются на эти товары, необходимо должна вести к увеличению годового производства европейских товаров, а следовательно и действительного богатства и дохода Европы. То обстоятельство, что она до сих пор увеличила его так незначительно, объясняется, вероятно, теми ограни чениями, при которых ей повсеместно приходится работать.

Я счел необходимым, хотя и с риском показаться скучным, рассмотреть со всей подробностью то распространенное представление, будто богатство заключается в деньгах или в серебре и золоте. Деньги в просторечии, как я уже заметил, часто означают богатство, и эта двусмысленность выражения сделала это распространенное представление столь привычным для нас, что даже те, кто убежден в его нелепости, весьма склонны забывать свои собственные принципы и в ходе своих рассуждений принимать его как несомненную и неопровержимую истину. Ряд лучших английских писателей о торговле начинали свои сочинения с замечания, что богатство страны состоит не только из золота и серебра, но также из ее земель, домов и предметов потребления всякого рода. Однако в ходе рассуждений земли, дома и предметы потребления как будто ускользают из их памяти, и вся их аргументация часто исходит из того, что все богатство состоит из золота и серебра и что умножение этих металлов составляет главную цель национальной промышленности и торговли.

Поскольку, таким образом, утвердились два основных положения, что богатство состоит из золота и серебра и что эти металлы могут притекать в страну, не обладающую рудниками, только в результате благоприятного торгового баланса или посредством вывоза на большую сумму, чем страна ввозит, главной задачей политической экономии неизбежно сделалось уменьшение, елико возможно, ввоза иностранных товаров для внутреннего потребления и увеличение по возможности вывоза продуктов отечественной промышленности. [439] И поэтому двумя главными ее средствами для обогащения страны явились ограничения ввоза и поощрение вывоза.

Ограничения ввоза были двоякого рода:

1. Ограничения ввоза тех иностранных продуктов для внутреннего потребления, которые могут быть вырабатываемы внутри страны независимо от того, из какой страны они ввозятся.

2. Ограничения ввоза продуктов почти всех родов из тех отдельных стран, торговый баланс по отношению к которым считался неблагоприятным.

Эти различные ограничения и стеснения состояли или в обложении высокими пошлинами, или в полном запрещении ввоза.

Вывоз поощрялся возвратом пошлин, выдачей премий, или заключением выгодных торговых договоров с иностранными государствами, или, наконец, учреждением колоний в отдельных странах.

Возврат пошлин практиковался в двух различных случаях. Отечественные фабриканты, облагаемые каким-нибудь налогом или акцизом, при вывозе своих изделий получали часто обратно всю или часть уплачиваемой ими суммы; точно так же, когда в страну ввозились с целью обратного вывоза товары, облагаемые пошлиной, эта пошлина целиком или частично возвращалась иногда при их вывозе.

Премии выдавались в целях поощрения или вновь возникающих мануфактур, или таких отраслей промышленности, которые признавались заслуживающими особого покровительства.

Посредством выгодных торговых договоров товарам и купцам данной страны предоставлялись в некоторых иностранных государствах особые преимущества сравнительно с товарами и купцами других стран.

При учреждении колоний в отдаленных странах товарам и купцам метрополии часто предоставлялись не только особые преимущества, но и монополия.

Упомянутые два вида ограничений ввоза вместе с четырьмя способами поощрения вывоза представляют собою шесть главных средств, при помощи которых меркантилистическая система предполагает увели чить количество золота и серебра в данной стране, изменив торговый баланс в ее пользу. В особой главе я подвергну рассмотрению каждое из этих средств и, не останавливаясь специально на их предполагаемой тенденции вызывать приток денег в страну, займусь выяснением главным образом вероятного влияния каждого из них на годовой продукт промышленности страны. В зависимости от того, ведут ли они к увеличению или уменьшению стоимости этого годового продукта, они, очевидно, должны вести к увеличению или уменьшению действительного богатства и дохода страны.

[440]

Глава II. ОБ ОГРАНИЧЕНИИ ВВОЗА ИЗ-ЗА ГРАНИЦЫ ТАКИХ ПРОДУКТОВ, КОТОРЫЕ МОГУТ БЫТЬ ПРОИЗВОДИМЫ ВНУТРИ СТРАНЫ

Ограничением при помощи высоких пошлин или абсолютным воспрещением ввоза из-за границы таких продуктов, которые могут производиться внутри страны, более или менее обеспечивается монополия внутреннего рынка для отечественной промышленности, занятой их производством. Так, запрещение ввоза из-за границы живого скота или солонины обеспечивает скотоводам Великобритании монополию внутреннего рынка мяса. Высокие пошлины на ввозимый хлеб, которые в годы среднего урожая почти равносильны запрещению, дают такое же преимущество производителям этого товара. Запрещение ввоза иностранных шерстяных изделий столь же выгодно шерстяным фабрикантам. Шелковое производство, хотя и работающее исключительно на иностранном сырье, недавно добилось такого же преимущества. Производство полотна еще не добилось его, но прилагает большие усилия к этому. Многие другие отрасли промышленности таким же образом добились в Великобритании или полной монополии, или почти монопольного положения по отношению к своим соотечественникам. Люди, мало знакомые с таможенными законами, нелегко могут представить себе все разнообразие и многочисленность товаров, ввоз которых в Великобританию воспрещен или абсолютно, или при известных условиях.

Не может подлежать сомнению, что такая монополия внутреннего рынка часто служит большим поощрением для отрасли промышленности, пользующейся ею, и нередко привлекает к ней большую долю труда и капитала общества, чем это было бы при других условиях. Но, пожалуй, не столь очевидно, ведет ли она к развитию всей промышленности общества в целом и дает ли ей наиболее выгодное направление.

Вся промышленность данного общества в целом не может никогда выходить за пределы, определяемые размером капитала этого общества. Поскольку количество рабочих, которым может дать занятие отдельное лицо, должно находиться в известном отношении к его капиталу, постольку и количество тех рабочих, которым могут дать постоянное занятие все члены обширного общества, должно также находиться в известном отношении ко всему капиталу этого общества и никогда не может превысить это соотношение. Никакое регулирование торговли не в состоянии вызвать увеличение промышленности какоголибо общества сверх того, что соответствует его капиталу. Оно может лишь дать некоторой части промышленности такое направление, в [441] каком она без этого не могла бы развиваться, и отнюдь не представляется несомненным, что это искусственное направление более выгодно для общества, чем то, по какому она развивалась бы, если бы была предоставлена самой себе.

Каждый отдельный человек постоянно старается найти наиболее выгодное приложение капитала, которым он может распоряжаться. Он имеет в виду свою собственную выгоду, а отнюдь не выгоды общества. Но когда он принимает во внимание свою собственную выгоду, это естественно, или, точнее, неизбежно, приводит его к предпочтению того занятия, которое наиболее выгодно обществу.

Во-первых, каждый человек старается приложить свой капитал по возможности поближе к своему дому и, следовательно, по возможности для вложения в отечественную промышленность при том неизменном условии, что он может таким путем получить обычную или почти обычную прибыль на капитал.

Так, при условии одинаковой или почти одинаковой прибыли всякий оптовый купец, естественно, предпочитает торговлю внутри страны внешней торговле для нужд потребления, а внешнюю торговлю для нужд потребления — транзитной торговле. При занятии внутренней торговлей его капитал никогда не уходит из рук на столь продолжительное время, как это часто бывает во внешней торговле для нужд потребления. Он может лучше узнавать характер и положение лиц, которым оказывает доверие, а если ему случится быть обманутым, он лучше знает законы страны, у которой должен искать помощи. В транзитной торговле капитал купца как бы делится между двумя заграни чными странами, ни малейшая часть его не возвращается необходимо домой и не оказывается под его непосредственным контролем и в его распоряжении. Капитал, который амстердамский купец затрачивает на доставку хлеба из Кёнигсберга в Лиссабон и фруктов и вина из Лиссабона в Кёнигсберг, должен обычно находиться наполовину в Кёнигсберге и наполовину в Лиссабоне. Ни малейшая доля его не должна попадать в Амстердам. Естественным местопребыванием такого купца должен был бы служить Кёнигсберг или Лиссабон, и только какие-либо особые обстоятельства могут заставить его предпочесть пребывание в Амстердаме. Впрочем, неудобство, причиняемое ему тем, что его капитал находится так далеко от него, обычно побуждает его доставлять в Амстердам часть кёнигсбергских товаров, предназначенных для Лиссабона, и часть лиссабонских товаров, предназначенных им для Кёнигсберга; и хотя это необходимо обременяет его двойным расходом на нагрузку и разгрузку, а также платежом лишних налогов и пошлин, он все же охотно идет на этот добавочный расход, лишь бы только всегда иметь в своем распоряжении и под своим контролем некоторую часть своего капитала. Таким-то образом всякая страна, принимающая сколько-нибудь значительное участие в транзитной торговле, становится всегда складочным местом или централь- [442] ным рынком для товаров всех тех стран, торговлю которых она ведет. Купец в своем стремлении обойтись без вторичной нагрузки и разгрузки всегда старается продать на отечественном рынке столько товаров этих стран, сколько только может, и таким образом по возможности превратить свою транзитную торговлю во внешнюю торговлю для нужд потребления. Точно так же и купец, занятый внешней торговлей для нужд потребления, будет всегда рад, собирая товары для иностранных рынков, продать — при одинаковой или почти одинаковой прибыли — возможно большую часть их у себя на родине. Он избавляет себя от риска и хлопот, связанных с вывозом их благодаря тому, что он по возможности превращает свою внешнюю торговлю для нужд потребления во внутреннюю торговлю. Внутренний рынок является, таким образом, центром, если можно так выразиться, вокруг которого постоянно обращаются капиталы жителей всякой страны и к которому они всегда стремятся, хотя особые причины могут иногда отвлекать их для употребления в отдаленных местах. Но капитал, занятый во внутренней торговле, как уже показано, неизбежно приводит в движение большее количество отечественного труда и дает доход и занятие большему числу жителей страны, чем таких же размеров капитал, вложенный во внешнюю торговлю для нужд потребления, а капитал, вложенный в последнюю, обладает таким же преимуществом сравнительно с капиталом одинакового размера, вложенным в транзитную торговлю. Ввиду этого при одинаковой или почти одинаковой прибыли каждый отдельный человек, естественно, склонен употреблять свой капитал таким способом, при котором он оказывает наибольшее содействие отечественной промышленности и дает доход и занятие наибольшему числу жителей своей страны.

Во-вторых, всякий человек, затрачивающий свой капитал на поддержку отечественного труда, обязательно старается дать ему такое направление, чтобы его продукт обладал возможно большей стоимостью.

Продукт промышленности составляет то, что прибавляется ею к предмету или материалу, к которым промышленный труд прилагается. В зависимости от того, насколько значительна или незначительна стоимость этого продукта, будет и прибыль предпринимателя. Но всякий человек употребляет капитал на поддержку промышленности только ради прибыли, поэтому он всегда будет стараться употреблять его на поддержку той отрасли промышленности, продукт которой будет обладать наибольшей стоимостью и обмениваться на наибольшее количество денег или других товаров.

Но годовой доход любого общества всегда в точности равен меновой стоимости всего годового продукта его труда или, вернее, именно и представляет собой эту меновую стоимость. И поскольку каждый отдельный человек старается по возможности употреблять свой капитал на поддержку отечественной промышленности и так направлять [443] эту промышленность, чтобы продукт ее обладал наибольшей стоимостью, постольку он обязательно содействует тому, чтобы годовой доход общества был максимально велик. Разумеется, обычно он не имеет в виду содействовать общественной пользе и не сознает, насколько он содействует ей. Предпочитая оказывать поддержку отечественному производству, а не иностранному, он имеет в виду лишь свой собственный интерес, и осуществляя это производство таким образом, чтобы его продукт обладал максимальной стоимостью, он преследует лишь свою собственную выгоду, причем в этом случае, как и во многих других, он невидимой рукой направляется к цели, которая совсем и не входила в его намерения; при этом общество не всегда страдает от того, что эта цель не входила в его намерения. Преследуя свои собственные интересы, он часто более действительным образом служит интересам общества, чем тогда, когда сознательно стремится делать это. Мне ни разу не приходилось слышать, чтобы много хорошего было сделано теми, которые делали вид, что они ведут торговлю ради блага общества. Впрочем, подобные претензии не очень обычны среди купцов, и немного надо слов, чтобы уговорить их отказаться от них.

Очевидно, что каждый человек, сообразуясь с местными условиями, может гораздо лучше, чем это сделал бы вместо него любой государственный деятель или законодатель, судить о том, к какому именно роду отечественной промышленности приложить свой капитал и продукт какой промышленности может обладать наибольшей стоимостью. Государственный деятель, который попытался бы давать частным лицам указания, как они должны употреблять свои капиталы, обременил бы себя совершенно излишней заботой, а также присвоил бы себе власть, которую нельзя без ущерба доверить не только какомулибо лицу, но и какому бы то ни было совету или учреждению и которая ни в чьих руках не оказалась бы столь опасной, как в руках человека, настолько безумного и самонадеянного, чтобы вообразить себя способным использовать эту власть.

Установление монополии внутреннего рынка для продукта отечественной промышленности в той или иной отрасли ремесел или мануфактур в известной мере равносильно указанию частным лицам, каким образом они должны употреблять свои капиталы, и должно почти во всех случаях являться или бесполезным, или вредным мероприятием. Это регулирование, очевидно, бесполезно, если продукт отечественной промышленности может быть доставлен на внутренний рынок по такой же цене, как и продукт иностранной промышленности. Если это невозможно, регулирование, по общему правилу, должно оказаться вредным. Основное правило каждого благоразумного главы семьи состоит в том, чтобы не пытаться изготовлять дома такие предметы, изготовление которых обойдется дороже, чем при покупке их на стороне. Портной не пробует сам шить себе сапоги, а покупает их у сапожника. Сапожник не пробует сам шить себе одежду, а прибегает к [444] услугам портного. Фермер не пробует ни того, ни другого, а пользуется услугами обоих этих ремесленников. Все они находят более выгодным для себя затрачивать весь свой труд в той области, в которой они обладают некоторым преимуществом перед своими соседями, и все необходимое им покупать в обмен на часть продукта, или, что то же самое, на цену части продукта своего труда.

То, что представляется разумным в образе действий любой частной семьи, вряд ли может оказаться неразумным для всего королевства. Если какая-либо чужая страна может снабжать нас каким-нибудь товаром по более дешевой цене, чем мы сами в состоянии изготовлять его, гораздо лучше покупать его у нее на некоторую часть продукта нашего собственного промышленного труда, прилагаемого в той области, в которой мы обладаем некоторым преимуществом. Общая сумма промышленного труда страны, будучи всегда пропорциональна капиталу, который пользуется им, от этого не уменьшится, как не уменьшится и труд вышеупомянутых ремесленников; ему придется лишь искать область, в которой он может быть употреблен с наибольшей выгодой. Вне всякого сомнения, он прилагается не с наибольшей выгодой, когда направлен на изготовление предмета, который может быть куплен дешевле, чем произведен им самим. Стоимость его годового продукта, несомненно, более или менее понизится, когда он таким образом отвлекается от производства товаров, обладающих большей стоимостью по сравнению с товаром, на изготовление которого он направляется. Согласно нашему предположению товар этот может быть куплен за границей по более дешевой цене, чем при изготовлении внутри страны. Следовательно, он может быть куплен на часть товаров, или, что то же самое, на часть цены товаров, которые произвел бы внутри страны промышленный труд, употребляемый равным капиталом, если бы ему было предоставлено следовать своим естественным путем. Промышленный труд страны, таким образом, отвлекается от более выгодного к менее выгодному занятию, и меновая стоимость его годового продукта, вместо того чтобы увеличиться, как хотел законодатель, должна неизбежно уменьшаться в результате каждого подобного ограничения.

Правда, благодаря таким мероприятиям отдельная отрасль промышленности может возникнуть в стране скорее, чем это было бы в противном случае, и по истечении некоторого времени ее изделия будут изготовляться внутри страны дешевле, чем за границей. Но, хотя промышленный труд может таким образом быть с выгодой направлен в особое русло скорее, чем это было бы в противном случае, отсюда вовсе не следует, что общая сумма промышленного труда, или дохода страны, может быть каким-либо образом увеличена при помощи подобных мероприятий. Промышленный труд общества может возрастать только в меру возрастания его капитала, а этот последний может возрастать лишь в меру того, что может быть постепенно сбережено [445] из дохода общества. Между тем непосредственным результатом каждого такого мероприятия является уменьшение дохода общества, а то, что уменьшает его доход, разумеется, вряд ли может увеличивать его капитал быстрее, чем это было бы, если бы капиталу и промышленному труду было предоставлено самим находить себе свое естественное применение.

Если даже в результате отсутствия подобных мероприятий общество никогда не введет у себя упомянутой отрасли мануфактур, оно из-за этого отнюдь не станет беднее в какой-либо период своего существования. В каждый данный момент весь его капитал и промышленный труд могут все же быть заняты, хотя и в других областях, и притом таким образом, который наиболее выгоден в данное время. В каждый данный момент его доход может достигать того максимума, который способен давать его капитал, и как капитал его, так и доход могут возрастать с максимально возможной быстротой.

Естественные преимущества, какими обладает одна страна перед другой при производстве определенных продуктов, иногда так велики, что всеми признается безнадежной всякая борьба с ними. Путем применения стеклянных рам, парников и теплиц в Шотландии возможно выращивать очень хороший виноград, и из него можно также выделывать очень хорошее вино, обходящееся по меньшей мере в тридцать раз дороже такого же качества вина, привозимого из-за границы. Будет ли разумным закон, запрещающий ввоз этих заграничных вин исклю чительно в целях поощрения производства кларета и бургундского в Шотландии? Но если очевидной нелепостью было бы обращать к какому-либо занятию в тридцать раз большее количество капитала и промышленного труда страны, чем требуется для того, чтобы купить за границей такое же количество нужных товаров, то также является нелепостью — хотя и не столь вопиющей, но совершенно такого же рода — обращать к подобному занятию хотя бы на одну тридцатую или на одну трехсотую долю больше капитала или промышленного труда. В данном случае не имеет никакого значения, являются ли те преимущества, какими обладает одна страна сравнительно с другой, естественными или приобретенными. Поскольку одна страна обладает такими преимуществами, а другая лишена их, для последней всегда будет выгоднее покупать у первой, а не производить самой. Преимущество, которым обладает ремесленник перед своими соседями, занимающимися другими профессиями, является приобретенным, и тем не менее как он, так и они находят более выгодным покупать друг у друга, вместо того чтобы производить предметы не по своей специальности.

Наибольшую выгоду от указанной монополии на внутреннем рынке извлекают купцы и владельцы мануфактур. Запрещение ввоза заграни чного скота и солонины, а также высокие пошлины на иностранный хлеб, в годы среднего урожая равносильные запрещению ввоза, даже приблизительно не столь выгодны для скотоводов и фермеров [446] Великобритании, насколько другие ограничения подобного рода выгодны ее купцам и владельцам мануфактур. Мануфактурные изделия, в особенности более дорогие, гораздо легче перевозятся из одной страны в другую, чем скот или хлеб. Ввиду этого внешняя торговля занимается главным образом скупкой и доставкой мануфактурных изделий. При торговле мануфактурными изделиями самое незначительное преимущество позволяет иностранцам с успехом конкурировать с нашими рабочими даже на нашем внутреннем рынке. Но требуется очень большое преимущество, чтобы они могли конкурировать при продаже сельскохозяйственных продуктов. Если бы был допущен свободный ввоз иностранных мануфактурных изделий, некоторые из отечественных мануфактур, вероятно, пострадали бы от этого, а некоторые даже разорились бы, значительная часть капитала и промышленного труда, занятая в настоящее время в них, была бы вынуждена искать какогонибудь другого применения. Но самый свободный ввоз сельскохозяйственных продуктов не мог бы иметь подобных последствий для сельского хозяйства страны.

Так, например, если бы был сделан совершенно свободным ввоз скота из-за границы, могло бы ввозиться столь небольшое количество его, что скотоводы Великобритании были бы мало затронуты этим. Живой скот, пожалуй, представляет собою единственный товар, перевозка которого обходится дороже морем, чем по суше. При сухопутной перевозке скот сам доставляет себя на рынок. При перевозке морем приходится возить с немалыми расходами и неудобствами не только самый скот, но и корм для него, и воду. Небольшое протяжение морского пути между Ирландией и Великобританией делает ввоз ирландского скота более легким. Но хотя свободный ввоз его, разрешенный раньше только на определенный срок, теперь установлен навсегда, это не могло сколько-нибудь чувствительно отразиться на интересах скотоводов Великобритании. Те части Великобритании, которые граничат с Ирландским морем, являются все скотоводческими районами. Ирландский скот не может ввозиться для них, он должен перегоняться через эти обширные районы с немалыми расходами и неудобствами, пока не попадет на подходящий для него рынок. Но откормленный скот нельзя перегонять на столь далекое расстояние. Поэтому возможен ввоз только тощего скота, а такой ввоз может задевать интересы не откармливающих районов, для которых он скорее выгоден, поскольку понижает цену тощего скота, а только районов, которые разводят скот. Небольшие размеры ввоза ирландского скота со времени разрешения его, а также высокие цены, по которым по-прежнему продается неоткормленный скот, свидетельствуют, по-видимому, что даже те районы Великобритании, которые занимаются разведением скота, не очень пострадали от свободного ввоза ирландского скота. Сообщают, что ирландские бедные классы иногда насильно препятствовали вывозу скота. Но если экспортеры находили сколько-нибудь [447] значительную выгоду в продолжении своей торговли, они легко могли, имея на своей стороне закон, сломить это противодействие толпы.

Надо еще заметить, что районы, откармливающие скот, должны отличаться высокой земледельческой культурой, тогда как районы, занимающиеся разведением скота, обычно стоят на низком уровне земледельческой культуры. Высокая цена тощего скота, увеличивая стоимость невозделанных земель, является как бы премией за отказ от ее возделывания и улучшения. Для страны с высокой земледельческой культурой гораздо выгоднее ввозить нужный ей тощий скот, чем самой разводить его. Как сообщают, Голландия в настоящее время следует этому правилу. Горы Шотландии, Уэльса и Нортумберленда представляют собою районы, непригодные для значительных улучшений, и предназначены, по-видимому, природой быть скотоводческими районами Великобритании. Неограниченная свобода ввоза иностранного скота могла иметь лишь тот результат, что она помешала этим скотоводческим районам воспользоваться ростом населения и благосостояния остального королевства, повысить цены на скот до чрезвычайных размеров и таким образом обложить фактическим налогом все более развитые и более культурные районы страны.

Неограниченная свобода ввоза солонины точно так же могла столь же мало задевать интересы скотоводов Великобритании, как и свободный ввоз живого скота. Солонина не только очень громоздкий товар, но в сравнении со свежим мясом представляет собою товар и худшего качества, и более дорогой, поскольку на него затрачено больше труда и издержек. Поэтому она никогда не может конкурировать со свежим мясом, хотя и может конкурировать с солониной, изготовленной внутри страны. Она может употребляться для снабжения продовольствием судов, отправляющихся в дальнее плавание, и для других подобных целей, но никогда не может служить в сколько-нибудь значительных размерах для питания населения. Малый размер ввоза солонины из Ирландии со времени объявления его свободным служит наглядным доказательством того, что нашим скотоводам не приходится опасаться его. Нет никаких данных, что ввоз солонины сколько-нибудь отразился на цене мяса.

Даже свободный ввоз иностранного хлеба может весьма мало отражаться на интересах фермеров Великобритании. Хлеб гораздо более громоздкий товар, чем мясо. Фунт пшеницы при цене в один пенни так же дорог, как фунт мяса при цене в 4 пенса. Небольшие размеры ввоза иностранного хлеба даже во времена сильнейших неурожаев могут убедить наших фермеров, что им нечего бояться самой неограни ченной свободы ввоза. Средний ввоз достигает, согласно весьма осведомленному автору трактатов о хлебной торговле, 23 728 кварте-[448] ров всех видов хлеба и не превышает одной пятьсот семьдесят первой доли всего годового потребления. Но подобно тому как премия на хлеб вызывает увеличение вывоза в урожайные годы, так в годы неурожайные она должна вызывать больший ввоз, чем это имело бы место при отсутствии премии при данном состоянии земледелия. Благодаря этому изобилие одного года не компенсирует скудости другого, и это необходимо повышает среднее количество как вывозимого хлеба, так и ввозимого. Если бы не существовало премии, вывозилось бы меньше хлеба и потому, вероятно, ввозилось бы в среднем также меньше, чем в настоящее время. Торговцы хлебом, занимающиеся закупкою и доставкою хлеба между Великобританией и другими странами, имели бы меньше дел и могли бы чувствительно пострадать, но землевладельцы и фермеры пострадали бы очень мало. Ввиду этого я замечал сильнейшее желание возобновления и сохранения премии не столько среди землевладельцев и фермеров, сколько среди торговцев хлебом.

Землевладельцы и фермеры, к их большой чести, менее всех заражены извращенным духом монополии. Владелец большой мануфактуры нередко бывает встревожен, если другое предприятие такого же рода возникает на расстоянии 20 миль от него. Голландский предприниматель шерстяной фабрики в Эббевилле поставил условия, чтобы ни одно заведение подобного же рода не открывалось в районе 30 миль от этого города. Фермеры и землевладельцы, напротив, по общему правилу склонны скорее содействовать, чем препятствовать обработке и улучшению ферм и поместий своих соседей. Они не имеют никаких секретов, какими владеет большинство владельцев мануфактур; напротив, они скорее любят сообщать своим соседям и распространять, насколько возможно, все новые приемы и методы, которые они нашли выгодными. «Pius Questus, — говорит старик Катон* [* Caton. De re rustica], — stabilimusque, minimeque invidiosus, minimeque male cogitantes sunt, qui in eo studio occupati sunt». Земледельцы и фермеры, рассеянные по всей стране, не могут так легко объединяться и сговариваться, как купцы и владельцы мануфактур, которые, будучи сосредоточены в городах и пропитавшись преобладающим в последних духом корпоративной исключительности, естественно, стараются приобрести по отношению ко всем своим соотечественникам те же исключительные преимущества, какими они обычно обладают по отношению к жителям своих городов. В соответствии с этим они, по-видимому, являлись инициаторами и авторами тех ограничений ввоза иностранных товаров, которые обеспечивают их монополию внутреннего рынка. Вероятно, в подражание им и из желания не уступать тем, кто, по их мнению, намеревался угнетать их, землевладельцы и фермеры Великобритании настолько забыли благородство, свойственное их классу, что стали требовать исклю- [449] чительного права снабжать своих соотечественников хлебом и мясом. Они, наверное, не дали себе труда поразмыслить, насколько меньше могут быть затронуты свободой торговли их интересы сравнительно с интересами людей, примеру которых они последовали.

Запрещение на основе постоянно действующего закона ввоза иностранного хлеба и скота на деле равносильно провозглашению того, что население и промышленность страны никогда не должны превышать те размеры, при которых они могут содержаться за счет сырого продукта ее собственной почвы.

Однако имеются, по-видимому, два случая, когда, по общему правилу, выгодно наложить некоторые тяготы на иностранную промышленность в целях поощрения промышленности отечественной.

Первый случай имеет место тогда, когда какая-либо отдельная отрасль промышленности необходима для обороны страны. Оборона Великобритании, например, в весьма большой степени зависит от количества ее моряков и кораблей. Навигационный акт поэтому вполне уместно пытается предоставить морякам и судоходству Великобритании монополию торговли их собственной страны, устанавливая в одних случаях полное запрещение, а в других подвергая тяжелому обложению судоходство других стран. Главные положения этого акта таковы:

1) Всем судам, на которых их владельцы, капитаны и три четверти экипажа не состоят британскими подданными, воспрещается под страхом конфискации судна и груза вести торговлю с британскими поселениями и колониями или заниматься каботажной торговлей в Великобритании.

2) Целый ряд наиболее громоздких предметов ввоза может доставляться в Великобританию только на судах, удовлетворяющих описанным условиям, или же на судах той страны, где произведены эти товары, причем владельцы, капитаны и три четверти экипажа их должны быть подданными этой страны; но, даже будучи ввезены на судах этого рода, товары эти облагаются двойной пошлиной. При ввозе же на судах какой-либо иной страны установлена конфискация судна и товаров.

Когда был издан этот закон, голландцы были, как и являются до сих пор, главными транспортерами Европы; установленные законы ограни чения совершенно лишили их возможности транспортировать товары в Великобританию или ввозить к нам товары других европейских стран.

3) Воспрещается под угрозой конфискации судна и груза ввоз целого ряда наиболее громоздких предметов, даже на британских судах, откуда бы то ни было, кроме той страны, где они производятся.

Эта мера тоже, вероятно, была направлена против голландцев. Голландия в эту эпоху являлась, как и в настоящее время, главным складом всех европейских товаров; это постановление запрещало бри- [449] танским судам принимать на борт в Голландии товары других европейских стран.

4) Соленая рыба всякого рода, китовые плавники, китовый ус, жир и ворвань, добытые и заготовленные не на борту британских судов, при ввозе в Великобританию облагаются двойной пошлиной.

Голландцы являются и до сих пор главными, а в то время были единственными, рыболовами Европы, старавшимися снабжать рыбой другие страны. Эта мера очень затруднила им снабжение Великобритании рыбой.

Хотя Англия и Голландия не находились в состоянии войны друг с другом во время издания Навигационного акта, между этими двумя государствами существовала сильнейшая вражда. Она возникла во время управления Долгого парламента, который впервые проектировал этот акт, и вскоре после того вылилась в войну с Голландией при протекторе и Карле II. Поэтому возможно, что некоторые из ограничений этого знаменитого акта порождены национальной враждой. Тем не менее они отличаются такой мудростью, точно были продиктованы самым зрелым размышлением. Национальная вражда в данном случае наметила себе ту самую цель, какую подсказало бы и самое зрелое размышление, — ослабление морского могущества Голландии, единственной морской силы, какая могла угрожать безопасности Англии.

Навигационный акт не благоприятствует внешней торговле или возрастанию того богатства, которое порождается ею. В своих торговых сношениях с другими народами нация, подобно купцу в его сношениях с различными лицами, заинтересована покупать возможно дешевле и продавать возможно дороже. Но наибольшие шансы покупать дешево она будет иметь в том случае, если наиболее полной свободой торговли будет поощрять все народы привозить к ней товары, которые ей надо покупать, и по той же причине у нее будут наибольшие шансы продавать дорого, когда ее рынки будут таким же образом привлекать наибольшее число покупателей. Навигационный акт, правда, не налагает никаких пошлин на иностранные суда, прибывающие в целях вывоза продуктов британской промышленности. Даже прежняя пошлина с иностранцев, которая уплачивалась за все товары, как вывозимые, так и ввозимые, была различными последующими законами отменена для большей части вывозимых предметов; но если запрещениями или высокими пошлинами затрудняется приезд иностранцев для продажи товаров, то они не всегда могут приезжать и для закупок, потому что, приезжая без груза, они должны терять фрахт от их страны до Великобритании. Таким образом, уменьшая число продавцов, мы неизбежно уменьшаем и количество покупателей и потому вынуждены не только платить дороже при покупке иностранных товаров, но и продавать наши собственные товары по более дешевой цене, [451] чем если бы существовала более полная свобода торговли. Однако, принимая во внимание, что оборона страны гораздо важнее, чем богатство, Навигационный акт представляет собою, пожалуй, одно из самых мудрых мероприятий Англии по регулированию торговли.

Вторым случаем, когда выгодно подвергать некоторому обложению иностранную промышленность в целях поощрения отечественной, является тот, когда продукт последней внутри страны облагается налогом. В таком случае представляется целесообразным, чтобы таких же размеров налог взимался с аналогичного продукта промышленности иностранной. Это не создаст монополии внутреннего рынка для отечественной промышленности и не направит в эту отрасль большую долю капитала и труда, чем это было бы при обычных условиях. Это только предотвратит отлив от нее благодаря налогу части естественно предназначенного для нее капитала и труда и сохранит после установления налога по возможности прежние условия конкуренции между иностранной и отечественной промышленностью. В Великобритании принято за правило в тех случаях, когда устанавливается какойлибо подобный налог на продукт отечественной промышленности, одновременно с этим вводить еще более тяжелую пошлину на ввоз всех иностранных товаров такого же рода, чтобы прекратить громкие жалобы наших купцов и фабрикантов на непосильную конкуренцию.

Это второе ограничение свободы торговли, по мнению некоторых, должно быть в ряде случаев распространено гораздо дальше, а именно не только на те иностранные товары, которые могут вступить в конкуренцию с товарами, облагаемыми внутри страны. Они полагают, что при обложении внутри страны предметов продовольствия надлежит облагать не только эти же предметы продовольствия, ввозимые из других стран, но и все другие иностранные товары, которые могут конкурировать с любым продуктом отечественной промышленности. Предметы питания, говорят они, неизбежно становятся дороже в результате таких налогов, а цена труда всегда должна повышаться вместе с возрастанием цены средств существования рабочего. Ввиду этого всякий товар, произведенный отечественной промышленностью, хотя непосредственно и не облагается, становится все же дороже в результате таких налогов, потому что становится дороже труд, который производит его. Подобные налоги ввиду этого, по их словам, факти чески равносильны налогу на все товары, производимые внутри страны. Поэтому для обеспечения отечественной промышленности равных условий с иностранной необходимо обложить все иностранные товары некоторым налогом, соответствующим удорожанию отечественных товаров, с которыми они конкурируют.

В дальнейшем, при рассмотрении вопроса о налогах, я выясню, повышают ли налоги на предметы потребления, как, например, существующие в Великобритании налоги на мыло, соль, кожу, свечи и т. п., [452] цену труда, а следовательно, и всех других товаров. Если мы временно допустим такое их действие — а они, без сомнения, оказывают его, — это общее удорожание цены всех товаров в результате повышения цены труда представляет собою случай, в двух следующих отношениях отличающийся от того, когда цена какого-нибудь отдельного товара повышается благодаря налогу, налагаемому непосредственно на него.

Во-первых, всегда можно с большой точностью установить, насколько цена того товара может повыситься благодаря подобному налогу, тогда как никогда нельзя определить хотя бы с некоторой точностью, в каких размерах общее повышение цены труда может отразиться на цене каждого отдельного товара, на изготовление которого был потрачен этот труд. Поэтому окажется невозможным хотя бы с некоторой точностью сообразовать пошлину на каждый заграничный товар с этим повышением цены соответствующего товара внутреннего производства.

Во-вторых, налоги на предметы первой необходимости почти так же отражаются на условиях жизни народа, как и дурная почва и плохой климат. Благодаря им средства питания становятся дороже, как если бы требовался добавочный труд и издержки для их производства. Если было бы нелепо при естественной скудости, обусловленной почвой и климатом, указывать людям, как им затрачивать свой капитал и промышленный труд, то столь же нелепо делать это при искусственной скудости, порождаемой такими налогами. В обоих случаях, очевидно, выгоднее всего для них, если им самим будет предоставлено приспособить, насколько они могут, свой промышленный труд к данному положению и найти такие занятия, которые, несмотря на неблагоприятные условия, могут дать им

некоторые преимущества на внутреннем или внешнем рынке. Облагать их новым налогом, потому что они уже переобременены ими, и принуждать их платить слишком дорого за большую часть других товаров, потому что они уже платят слишком дорого за предметы первой необходимости, было бы, без сомнения, самым нелепым способом поправить их положение.

Такие налоги, когда они достигают известной высоты, являются бедствием, не уступающим бесплодию земли и немилосердию небес, а между тем чаще всего они устанавливаются в наиболее богатых и наиболее промышленных странах. Ни одна другая страна не могла бы выдержать такого серьезного расстройства. Подобно тому как только самые сильные организмы могут жить и пользоваться здоровьем при нездоровом режиме, так и при таких налогах могут существовать и процветать только те народы, которые во всех отраслях промышленности обладают наибольшими естественными и приобретенными преимуществами. Голландия представляет собой ту страну в Европе, в которой больше всего существует подобных налогов и которая в силу особых обстоятельств продолжает процветать, но не благодаря им, как это нелепым образом предполагали, а несмотря на эти налоги.

[453] Если в двух случаях вообще выгодно подвергать некоторому обложению иностранную промышленность в целях поощрения отечественной, то могут иметь место и такие два случая, когда понадобится взвесить следующие вопросы: во-первых, насколько целесообразно продолжать допущение свободного ввоза определенных иностранных товаров и, во-вторых, в какой степени и каким образом может оказаться полезным восстановить свободный ввоз после того, как он на некоторое время был приостановлен.

Подвергнуть обсуждению вопрос о целесообразности сохранения свободного ввоза определенных иностранных товаров приходится в том случае, когда какое-нибудь иностранное государство ограничивает высокими пошлинами или запрещает ввоз некоторых наших мануфактурных изделий в свою страну. Чувство мести, естественно, диктует в таком случае возмездие — обложение такими же пошлинами или объявление запрещения ввоза в нашу страну некоторых или всех ее мануфактурных изделий. И действительно, нации обычно отвечают подобным возмездием. Французы особенно энергично поощряли свои мануфактуры посредством стеснения ввоза таких иностранных товаров, которые могли конкурировать с ними. В этом состояло главное основание политики Кольбера, на которого, при всех его больших способностях, повлияли, по-видимому, в этом случае доводы купцов и владельцев мануфактур, всегда требующих монополии в ущерб своим соотечественникам. В настоящее время наиболее просвещенные люди во Франции сходятся в том, что эти его мероприятия не были полезны для страны. Этот министр тарифом 1667 г. обложил весьма высокими пошлинами большое количество иностранных мануфактурных изделий. Вследствие отказа его понизить их в пользу голландцев последние в 1671 г. запретили ввоз вина, водок и мануфактурных изделий Франции. Война 1672 г. была, по-видимому, вызвана отчасти этим торговым столкновением. Нимвегенский мир в 1678 г. положил ей конец, понизив некоторые из этих пошлин в интересах голландцев, которые вследствие этого отменили свое запрещение ввоза. Приблизительно в это же время французы и англичане начали взаимно стеснять промышленность друг друга установлением подобных же пошлин и запрещений, причем, впрочем, первый пример, по-видимому, подали французы. Вражда, существовавшая с тех пор между этими двумя нациями, препятствовала до настоящего времени смягчению этих мер той или другой стороной. В 1697 г. англичане запретили ввоз плетеных кружев, этого продукта мануфактур Фландрии. Правительство этой страны, в то время находившейся под владычеством Испании, воспретило в ответ на это ввоз английских сукон. В 1700 г. запрещение ввоза кружев в Англию было отменено на том условии, что ввоз английских сукон во Фландрию будет допущен на прежних основаниях.

Такого рода репрессивные меры могут быть признаны правильной политикой, когда имеется вероятность, что они приведут к отмене вы- [454] соких пошлин или запрещений. Приобретение вновь обширного иностранного рынка обычно возместит с избытком временную невыгоду, заключающуюся в необходимости платить дороже за некоторые товары в течение непродолжительного времени. Мнение о том, насколько подобные репрессивные меры смогут оказать такое действие, относится, пожалуй, не столько к науке законодателя, который в своих суждениях должен руководствоваться общими принципами, всегда неизменными, сколько к искусству того коварного и хитрого создания, в просторечии называемого государственным деятелем или политиком, решения которого определяются изменчивыми и преходящими моментами. Когда достижение такой отмены не представляется вероятным, такие репрессивные меры следует признать плохим методом для возмещения ущерба, причиненного некоторым классам нашего народа, если мы сами будем причинять новый ущерб не только этим, но и всем вообще классам. Когда соседи запрещают ввоз какого-нибудь нашего мануфактурного изделия, мы обычно запрещаем ввоз не только этого же их изделия (ибо одно это редко чувствительно их заденет), но и какогонибудь другого. Это, без сомнения, может дать поощрение какомунибудь отдельному классу наших работников и, устранив некоторых из их соперников, обеспечить им возможность повысить свою цену на внутреннем рынке. Но те работники, которым нанесен ущерб запретительной мерой наших соседей, ничего не выиграют от нашей меры. Напротив, как они, так и почти все другие классы наших граждан будут благодаря этому вынуждены платить дороже, чем до сих пор, за ряд товаров. Следовательно, каждый такой закон облагает фактическим налогом всю страну не в пользу того класса работников, который пострадал благодаря установленному нашими соседями запрещению, а какого-нибудь другого.

Подвергать обсуждению вопрос о том, насколько и каким образом целесообразно восстановить свободный ввоз иностранных товаров после того, как в течение некоторого времени он был приостановлен, придется в том случае, когда определенные отрасли мануфактур в результате высоких пошлин или запрещения ввоза всех иностранных товаров, могущих конкурировать с ними, настолько разрослись, что занимают большее количество рабочих рук. Чувство человечности может в подобных случаях требовать, чтобы свобода торговли была восстановлена лишь постепенно и с большой осторожностью и предусмотрительностью. При отмене сразу всех этих высоких пошлин и запрещений более дешевые иностранные товары этой отрасли промышленности могут нахлынуть в таком количестве на внутренний рынок, что лишат сразу многие тысячи нашего населения обычной работы и средств к существованию. Расстройство, которое будет этим вызвано, может, без сомнения, оказаться очень значительным. Однако, по всей вероятности, оно будет гораздо меньше, чем это обычно полагают, и в силу следующих двух причин:

[455] 1) Все те отрасли мануфактур, часть изделий которых обычно вывозится в другие европейские страны без премии, могут быть весьма мало задеты даже самым свободным ввозом иностранных товаров. Эти мануфактурные изделия должны продаваться за границей не дороже, чем иностранные товары такого же рода и качества, и потому на отечественном рынке должны продаваться дешевле. Поэтому они сохранят за собою внутренний рынок, и хотя привередливый модник может иногда предпочесть заграничные товары только потому, что они заграничные, более дешевым и лучшим по качеству товарам того же рода, изготовленным внутри страны, такая причуда по самой природе вещей может быть свойственна столь немногим, что это не окажет сколько-нибудь заметного влияния на количество занятых рабочих. Но значительная часть продуктов различных отраслей нашей шерстяной промышленности, наши выделанные кожи и металлические изделия из года в год без всякой премии вывозятся в другие европейские страны, а эти отрасли мануфактур как раз дают работу наибольшему количеству рабочих. Шелковая промышленность, пожалуй, больше всего пострадает от такой свободы торговли, а после нее — производство полотна, хотя последнее гораздо меньше первой.

2) Хотя такое восстановление свободы торговли сразу лишит большое количество рабочих обычного их занятия и привычных условий существования, это отнюдь не означает, что благодаря этому они вообще окажутся без работы или без средств к существованию. В результате сокращения армии и флота по окончании последней войны больше 100 тыс. солдат и матросов — количество, не уступающее числу рабочих, занятых в крупнейших отраслях мануфактурной промышленности, — были сразу лишены своего обычного занятия; тем не менее, хотя они, без сомнения, испытали некоторые неудобства, это отнюдь не лишило их всякого занятия и средств к существованию. Большая часть матросов, вероятно, постепенно обратилась к торговому судоходству, поскольку они могли найти в нем работу; вообще же как они, так и солдаты растворились в общей массе народа и стали заниматься всеми разнообразными видами труда. Не только серьезного потрясения, но и сколько-нибудь заметного расстройства не получилось от столь крупной перемены в положении более 100 тыс. человек, которые все привыкли к употреблению оружия, а многие — к грабежу и насилиям. Количество бродяг едва ли сколько-нибудь заметно возросло в результате этого, даже заработная плата рабочих не понизилась ни в одной профессии, насколько я мог установить, исключая оплаты матросов в торговом судоходстве. Но если мы сравним привычки солдата и рабочего любой отрасли мануфактурной промышленности, то увидим, что привычки последнего не в такой степени делают его непригодным к работе по другой специальности, как привычки солдата. Мануфактурный рабочий приучен всегда рассчитывать на средства к жизни только от своего труда, солдат же рассчитывает на свое жало- [456] ванье. Старательность и трудолюбие привычны первому, для второго обычны праздность и разгульная жизнь. Очевидно, что гораздо легче направить приложение промышленного труда от одного занятия к другому, чем направить к труду праздность и разгульную жизнь. Кроме того, как уже указывалось, в большей части мануфактурной промышленности существует столько родственных и сходных по своему характеру производств, что рабочий легко может переходить от одного из них к другому. К тому же значительная часть таких рабочих находит временное занятие в сельском хозяйстве. Капитал, дававший им раньше работу в какой-либо специальной отрасли мануфактурной промышленности, останется все же в стране и будет давать работу такому же количеству рабочих в какой-либо иной отрасли. Поскольку капитал страны останется неизменным, не изменится или почти не изменится и спрос на труд, хотя он может быть затрачиваем в других местах и для других целей. Будучи отпущены с королевской службы, солдаты и матросы могут свободно выбрать любую профессию в любом городе или местности Великобритании и Ирландии. Восстановите так же, как для солдат и матросов, эту естественную свободу заниматься по своему усмотрению любой профессией для всех подданных его величества, т. е. уничтожьте исключительные привилегии корпораций и отмените устав об ученичестве, ибо они представляют собой действительное ограничение естественной свободы, и прибавьте к этому отмену закона об оседлости, чтобы бедный работник, лишившийся работы в одной отрасли промышленности или в одном месте, мог искать ее в другой промышленности или в другом месте, не опасаясь преследования или выселения, и тогда ни общество в целом, ни отдельные лица не будут страдать от увольнения того или иного разряда мануфактурных рабочих больше, чем от увольнения солдат. Наши мануфактурные рабочие, без сомнения, имеют большие заслуги перед своей родиной, но они не могут быть больше заслуг тех, кто защищает ее своей кровью, и не дают права на более бережное обращение.

Конечно, ожидать восстановления когда-нибудь полностью свободы торговли в Великобритании так же нелепо, как ожидать осуществления в ней «Океании» или «Утопии». Этому непреодолимо препятствуют не только предубеждения общества, но и частные интересы многих отдельных лиц, которые еще труднее одолеть. Если бы офицеры армии восставали с таким же усердием и единодушием против всякого сокращения численности армии, с какими владельцы мануфактур противятся всякому закону, могущему привести к увеличению числа их конкурентов на внутреннем рынке; если бы они подстрекали своих солдат, как владельцы мануфактур подстрекают своих рабочих, нападать с оскорблениями и ругательствами на людей, предлагающих по- [457] добные меры, то попытка сократить армию была бы столь же опасна, как сделалось в настоящее время опасным пытаться уменьшить в какомлибо отношении монополию, захваченную нашими владельцами мануфактур. Эта монополия привела к такому сильному увеличению численности некоторых групп нашего промышленного населения, что подобно разросшейся постоянной армии оно стало внушительной силой в глазах правительства и во многих случаях запугивает законодателей. Член парламента, поддерживающий любое предложение в целях усиления этой монополии, может быть уверен, что приобретает не только репутацию знатока промышленности, но и большую популярность и влияние среди класса, которому его численность и богатство придают большой вес. Напротив того, если он высказывается против таких мер и если он пользуется достаточным авторитетом, чтобы иметь возможность помешать им, то ни его общепризнанная честность, ни самое высокое общественное положение, ни величайшие общественные заслуги не смогут оградить его от самых гнусных обвинений и клеветы, от личных оскорблений, а иногда даже от опасностей, грозящих со стороны взбешенных и разочарованных монополистов.

Владелец большой мануфактуры, который при внезапном открытии внутреннего рынка для конкуренции иностранцев будет вынужден прекратить свое дело, без сомнения, потерпит очень значительный убыток. Та часть его капитала, которая затрачивалась им на покупку сырых материалов и на оплату его рабочих, сможет без особых затруднений найти другое применение. Но та часть его, которая была вложена в фабричные постройки и в орудия производства, вряд ли сможет быть реализована без крупных потерь. Поэтому справедливое внимание к его интересам требует, чтобы перемены такого рода производились отнюдь не внезапно, а медленно, постепенно и после предупреждения за продолжительный срок. Если бы было возможно, чтобы решения законодательных учреждений внушались всегда не крикливой настойчивостью групповых интересов, а широким пониманием общественного блага, то именно ввиду этого они должны были бы особенно избегать как установления новых монополий этого рода, так и дальнейшего расширения уже существующих монополий. Каждое такое ограничительное мероприятие вносит известную степень расстройства в состояние государства, от которого трудно потом будет избавиться, не вызывая другого расстройства.

Насколько может быть уместным обложение пошлиной ввоза иностранных товаров не с целью противодействия их ввозу, а с целью полу чения дохода для правительства, я рассмотрю в дальнейшем, когда перейду к вопросу о налогах. Пошлины, налагаемые с целью воспрепятствовать ввозу или хотя бы только уменьшить его, очевидно, одинаково подрывают как таможенные доходы, так и свободу торговли.

[457]

Глава III. ОБ ИСКЛЮЧИТЕЛЬНЫХ ОГРАНИЧЕНИЯХ ВВОЗА ПОЧТИ ВСЕХ ТОВАРОВ ИЗ СТРАН, БАЛАНС С КОТОРЫМИ ПРИЗНАЕТСЯ НЕБЛАГОПРИЯТНЫМ

Отдел I. Неразумность подобных ограничений с точки зрения самой меркантилистической системы

Установление особых ограничений ввоза всех почти товаров из тех стран, торговый баланс с которыми считается неблагоприятным, представляет собою второе средство, при помощи которого меркантилисти ческая система рассчитывает увеличить количество золота и серебра. Так, например, в Великобританию разрешен ввоз силезского батиста для внутреннего потребления при уплате известной пошлины, но воспрещен ввоз французского кембрика и батиста, если не считать лондонского порта, где они должны храниться в складах для вывоза. Более высокие пошлины наложены на французские вина, чем на вина португальские или какой-либо другой страны. Так называемая пошлина 1692 г. составляла 25% суммы стоимости на все французские товары, тогда как товары других наций в большинстве своем были обложены гораздо более низкими пошлинами, редко превышающими 5%. Исклю чение было сделано для вина, водки, соли и уксуса из Франции; эти товары были обложены другими тяжелыми пошлинами на основании других законов или специальных статей того же закона. В 1696 г. добавочная пошлина в 25% была наложена на все французские товары, кроме водки, ибо основная пошлина была признана недостаточно затрудняющей их ввоз; вместе с тем была установлена новая пошлина в 25 фунтов с бочки французского вина и другая — в 15 фунтов с бочки французского уксуса. Французские товары никогда не исключались при взимании тех общих платежей или пошлин в 5%, которые налагались на все или на большую часть товаров, перечисленных в таможенном уставе. Если мы будем считать пошлины в одну треть и в две трети за одну целую пошлину, то получится всего пять таких общих пошлин, так что в период до начала настоящей войны пошлину в 75% с цены следует считать минимальным обложением большей части сельскохозяйственных или промышленных продуктов Франции. Для большинства этих товаров такие пошлины были равносильны запрещению ввоза. Французы, в свою очередь, как кажется, относились к нашим товарам и мануфактурным изделиям с такой же суровостью, хотя я не [459] столь хорошо осведомлен о том специальном обложении, какому они подвергали их. Эти взаимные стеснения и ограничения прекратили почти всякую легальную торговлю между этими двумя народами, а контрабандисты стали теперь главными поставщиками британских товаров во Францию и французских товаров в Великобританию. Руководящие принципы, которые я подверг рассмотрению в предыдущей главе, порождены частными интересами и духом монополии; принципы, которые я рассмотрю в настоящей главе, имеют своим источником национальное предубеждение и вражду. Ввиду этого они, как и следовало ожидать, еще более неразумны. Неразумными они являются даже с точки зрения меркантилистической системы.

1) Хотя и было несомненно, что при свободной торговле между Францией и Англией, например, баланс окажется в пользу Франции, это отнюдь не означало, что торговля будет невыгодна для Англии или что общий баланс всей ее торговли окажется поэтому более неблагоприятным для нее. Если вина Франции лучше и дешевле португальских или если ее полотно лучше полотна Германии, то для Великобритании выгоднее покупать нужное ей вино и заграничное полотно у Франции, а не у Португалии и Германии. Хотя стоимость ежегодного ввоза из Франции благодаря этому значительно повысится, стоимость всего ежегодного ввоза понизится соответственно тому, насколько французские товары одинакового качества дешевле товаров двух других стран. И это действительно имело бы место даже при предположении, что все ввозимые французские товары потребляются в самой Великобритании.

2) Однако значительная часть этих товаров может быть снова вывезена в другие страны, где, будучи проданы с прибылью, они могут принести доход, равный по стоимости первоначальной цене всех вывезенных из Франции товаров. Возможно, что к торговле с Францией приложимо то, что часто утверждали относительно ост-индской торговли, а именно, что, хотя большая часть ост-индских товаров покупается на золото и серебро, обратный вывоз части их в другие страны возвращает стране, ведущей эту торговлю, больше золота и серебра, чем стоят все ее затраты. Одна из главнейших отраслей голландской торговли состоит в настоящее время в доставке французских товаров в другие европейские страны. Даже часть французских вин, распиваемых в Великобритании, тайно вводится из Голландии и Зеландии. Если бы существовала свободная торговля между Францией и Англией или если бы французские товары могли ввозиться с уплатой лишь таких же пошлин, какие взимаются с товаров других европейских народов, причем они возвращались бы при обратном вывозе, то Англия имела бы некоторую долю в торговле, которая оказалась столь выгодной для Голландии.

3) Не существует, наконец, надежного критерия, при помощи которого мы можем определить, в чью пользу обращен так называемый [460] баланс между данными двумя странами или какая из них вывозит на большую стоимость. Национальные предубеждения и вражда, питаемые всегда частными интересами отдельных торговцев, обычно определяют наше суждение по всем вопросам, относящимся к этой области. Однако часто ссылались в этих случаях на два таких критерия, как записи в таможенных книгах и вексельный курс. Записи в таможнях, я полагаю, как это теперь общепризнано, представляют собой очень ненадежный критерий ввиду неточности оценки, которой подвергается в них большая часть товаров. Вексельный курс, пожалуй, является почти столь же ненадежным критерием.

Когда вексельный курс между двумя пунктами, например между Лондоном и Парижем, стоит на уровне паритета, говорят, что это свидетельствует о том, что обязательства Лондона на Париж покрываются обязательствами Парижа на Лондон. Напротив, когда в Лондоне уплачивается премия за вексель на Париж, это, как утверждают, служит свидетельством того, что обязательства Лондона на Париж не покрываются обязательствами Парижа на Лондон и, следовательно, из Лондона должна быть послана разница в балансе наличными деньгами; за риск, затруднения и расходы по вывозу этих денег требуется и уплачивается премия. Но обычное состояние дебета и кредита между этими двумя городами должно обязательно регулироваться, как утверждают, обычным ходом их торговых операций друг с другом. Если ни один из них не ввозит из другого на большую сумму, чем вывозит туда, дебет и кредит каждого из них могут покрывать друг друга. Но когда один из них ввозит из другого на большую стоимость, чем вывозит туда, первый необходимо становится должником второго на большую сумму, чем второй должен ему: дебет и кредит каждого из них не покрывают друг друга, и деньги должны быть посланы из того города, у которого дебет превышает кредит. Поэтому обычный вексельный курс, будучи показателем обычного соотношения дебета и кредита между двумя пунктами, должен быть также показателем обычного состояния их ввоза и вывоза, так как последнее определяет соотношение дебета и кредита.

Но даже при допущении того, что обычный курс является достато чным показателем обычного соотношения дебета и кредита между данными двумя пунктами, отнюдь не следует, что торговый баланс благоприятен тому пункту, в пользу которого обращено обычное соотношение дебета и кредита. Это соотношение дебета и кредита между двумя пунктами не всегда определяется исключительно обычным ходом их операций друг с другом, на него часто оказывает влияние ход операций этих пунктов с многими другими местностями. Если, например, английские купцы обычно уплачивают за товары, которые [461] они покупают в Гамбурге, Данциге, Риге и пр., векселями на Голландию, то обычное соотношение дебета и кредита между Англией и Голландией будет определяться не исключительно только ходом торговых операций этих стран друг с другом, но и ходом операций Англии с упомянутыми другими пунктами. Англия может оказаться вынужденной пересылать ежегодно деньги в Голландию, хотя ее ежегодный вывоз в эту страну может значительно превышать стоимость ее ввоза оттуда и хотя так называемый торговый баланс может на очень большую сумму быть в пользу Англии.

Помимо того, при том способе, которым до сих пор исчислялся вексельный паритет, обычный вексельный курс не может служить достато чным показателем того, что обычное соотношение дебета и кредита складывается в пользу той страны, которая, по-видимому, имеет или которая предполагается имеющей вексельный курс в свою пользу; или, говоря другими словами, фактический курс может расходиться и часто действительно настолько расходится с исчисленным, что по последнему во многих случаях нельзя делать никаких заключений о первом.

Когда за известную сумму денег, уплачиваемую в Англии и содержащую соответственно пробе английской монеты определенное количество унций чистого серебра, вы получаете вексель на определенную сумму денег, подлежащую выплате во Франции и содержащую соответственно пробе французской монеты такое же количество унций чистого серебра, то курс между Англией и Францией, как выражаются, стоит на уровне паритета. Когда вы уплачиваете больше, считается, что вы даете премию, и курс тогда, как говорят, против Англии и в пользу Франции. Когда вы платите меньше, считается, что вы получаете премию, и курс тогда против Франции и в пользу Англии.

Но, во-первых, мы не всегда можем судить о стоимости обращающихся денег различных стран по установленной у них пробе: в одних странах деньги больше, в других меньше стерты, обрезаны или иным образом отступают от установленной нормы. А ведь стоимость обращающихся денег каждой страны в сравнении с деньгами всякой другой страны определяется не количеством чистого серебра, которое они должны содержать, а количеством, которое они фактически содержат. До перечеканки серебряной монеты во времена короля Вильгельма вексельный курс между Англией и Голландией, исчисленный обычным способом соответственно пробе их соответствующей монеты, был на 25% против Англии. Но стоимость находившихся в обращении денег Англии, как мы это знаем от Лаундса, была на 25% с лишним ниже своей нормальной стоимости. Поэтому фактический курс мог быть даже и в то время в пользу Англии, хотя предполагаемый [462] курс был значительно против нее; на меньшее количество унций чистого серебра, фактически уплаченное в Англии, можно было купить вексель на большее количество унций чистого серебра, подлежащих уплате в Голландии, и человек, который считался приплачивающим премию, на самом деле мог получить премию. Французская монета до последней перечеканки английской золотой монеты была гораздо меньше стерта, чем английская, и была, пожалуй, на 2 или 3% ближе к установленной норме. Поэтому, если исчисленный курс с Францией был не больше, чем на 2 или 3% против Англии, фактический курс мог быть в пользу последней. Со времени перечеканки золотой монеты вексельный курс постоянно был в пользу Англии и против Франции.

Во-вторых, в некоторых странах расходы по чеканке покрываются правительством; в других они оплачиваются частными лицами, которые доставляют свои слитки на монетный двор, и правительство даже извлекает некоторый доход от чеканки. В Англии расходы эти покрываются правительством, и если вы приносите на монетный двор фунт серебра установленной пробы, вы получаете обратно 62 шилл., содержащие ровно фунт серебра такой же пробы. Во Франции при чеканке удерживается налог в 8%, который не только покрывает расходы по чеканке, но и дает правительству небольшой доход. Так как в Англии чеканка ничего не стоит, звонкая монета никогда не может стоить дороже слитка, содержащего такое же количество металла. Во Франции труд, затрачиваемый на чеканку, поскольку вы платите за него, увеличивает стоимость монеты точно так же, как и стоимость изделий из золота и серебра. Поэтому во Франции сумма денег, содержащая определенное весовое количество чистого серебра, стоит больше, чем сумма английских денег, содержащая такое же весовое количество чистого серебра, и для приобретения ее требуются слитки больших размеров или большее количество других товаров. И поэтому, хотя звонкая монета обеих этих стран одинаково близка к пробе, установленной их монетными дворами, на определенную сумму английских денег нельзя получить соответствующую сумму французских денег, содержащую одинаковое количество унций чистого серебра, а следовательно, нельзя и получить вексель на Францию на такую сумму. Если за такой вексель уплачивается не больше добавочных денег, чем требуется для покрытия издержек по чеканке во Франции, то фактический курс между обеими странами может держаться на уровне паритета, их дебет и кредит могут взаимно покрывать друг друга, хотя предполагаемый курс считается немного в пользу Франции. Если уплачивается меньше этой суммы, фактический [463] курс может быть в пользу Англии, тогда как предполагаемый — в пользу Франции.

В-третьих, наконец, в некоторых местах, как, например, в Амстердаме, Гамбурге, Венеции и т. п., иностранные векселя оплачиваются так называемыми там банковыми деньгами, тогда как в других местах, как в Лондоне, Лиссабоне, Антверпене, Ливорно и др., они оплачиваются обычной ходячей монетой страны. Так называемые банковые деньги всегда стоят больше, чем такая же номинальная сумма ходя чей монетой. Тысяча гульденов деньгами Амстердамского банка, например, стоит больше, чем тысяча гульденов амстердамской ходячей монетой. Разница между ними называется банковским лажем, который в Амстердаме достигает обычно около 5%. Если предположить, что ходячая монета двух стран одинаково близка к установленной монетными дворами пробе и что одна страна оплачивает заграничные векселя этой ходячей монетой, а другая — банковыми деньгами, то очевидно, что исчисленный вексельный курс может оказаться в пользу страны, платящей банковыми деньгами, тогда как действительный курс будет в пользу страны, платящей ходячей монетой; так будет по той же причине, по которой исчисленный курс может быть в пользу страны, платящей лучшими деньгами или деньгами, более близкими к установленной для них пробе, хотя действительный курс стоит в пользу страны, платящей худшими деньгами. Исчисленный курс до последней перечеканки золотой монеты был обычно против Лондона, в пользу Амстердама, Гамбурга, Венеции и, полагаю, в пользу всех других мест, где платежи производятся так называемыми банковыми деньгами. Однако отсюда отнюдь не следует, что действительный курс был против Лондона. Со времени перечеканки золотой монеты он был в пользу Лондона даже в сношениях с этими городами. Исчисленный курс был обыкновенно в пользу Лондона в сношениях с Лиссабоном, Антверпеном, Ливорно и, исключая Францию, наверное, с большей частью других стран Европы, производящих платежи ходячей монетой, и вполне вероятно, что действительный курс тоже был в его пользу.

[464]

Отступление относительно депозитных банков, и в частности Амстердамского банка

Деньги, находящиеся в обращении какого-нибудь большого государства, вроде Франции или Англии, состоят обыкновенно почти целиком из монеты его собственной чеканки. И если эта монета окажется стертой, обрезанной или как-нибудь иначе пониженной в стоимости сравнительно с установленной нормой, то государство посредством пере чеканки своей монеты может с успехом восстановить ее стоимость. Напротив, деньги, служащие для целей обращения в маленьком государстве, как, например, Генуя или Гамбург, редко могут состоять только из его собственной монеты; в обращении должно находиться много денег всех соседних государств, с которыми его жители ведут постоянные торговые сношения. Такое государство поэтому не всегда сможет посредством перечеканки своей монеты восстановить свое денежное обращение. Если заграничные векселя оплачиваются этой монетой, то неопределенность стоимости всякой суммы, выплачиваемой в этих неустойчивых деньгах, делает всегда вексельный курс обращенным против такого государства, поскольку его валюта во всех других государствах неизбежно расценивается даже ниже ее действительной стоимости.

Для устранения неудобств, которые должны проистекать от такого неблагоприятного курса для их купцов, подобные небольшие государства, когда они начали заботиться об интересах торговли, часто устанавливали законом, что заграничные векселя определенной стоимости должны оплачиваться не ходячей монетой, а чеком или переводом на банк, который основан на государственном кредите и пользуется покровительством государства, причем этот банк обязан производить свои платежи полноценной монетой в точном соответствии с установленными в данном государстве весом и пробой монет. Банки Венеции, Генуи, Амстердама, Гамбурга и Нюрнберга были, по-видимому, все первоначально учреждены в этих видах, хотя впоследствии некоторые из них могли быть использованы и для других целей. Деньги этих банков, будучи лучшего качества, чем ходячая монета, обращались с некоторой премией (лаж), большей или меньшей в зависимости от того, насколько ходячая монета считалась обесцененной сравнительно с установленной в государстве валютой. Так, лаж Гамбургского банка, который, как передают, достигает обычно около 14%, представляет собою предполагаемую разницу между полноценной монетой государства и обрезанными, стертыми и неполноценными деньгами, притекающими к нему из всех соседних государств.

В период до 1609 г. большое количество обрезанной и стертой иностранной монеты, привлеченной со всех концов Европы обширной торговлей Амстердама, уменьшило стоимость его ходячей монеты приблизительно на 9% по сравнению с только что начеканенной монетой, выходящей с монетного двора. Как только такая полноценная мо- [465] нета появлялась в обращении, ее сейчас же обращали в слитки или вывозили из страны, как это всегда бывает при подобных условиях. Купцы, имевшие более чем достаточно ходячей монеты, не всегда могли добыть нужное количество полноценных денег, чтобы оплатить свои переводные векселя, и стоимость таких векселей, несмотря на различные меры в целях предупреждения этого, становилась в значительной степени неустойчивой.

В целях устранения этих неудобств был учрежден в 1609 г. банк с гарантией города. Этот банк принимал как иностранную монету, так и неполновесную и стертую монету страны по ее действительной внутренней стоимости в полноценных деньгах страны за вычетом лишь суммы, необходимой для покрытия расхода по чеканке и других постоянных издержек по управлению. На оставшуюся после этого небольшого вычета сумму банк открывал в своих книгах соответствующий кредит. Этот кредит получил название банковых денег, которые, представляя собою полноценные деньги согласно установленному весу и пробе, всегда обладали неизменной действительной стоимостью, и притом большей, чем ходячая монета. Одновременно с этим был издан закон, что все векселя на сумму в 600 флоринов и выше, выданные на Амстердам или выписанные в Амстердаме, должны оплачиваться банковыми деньгами, что сразу устранило всякую неустойчивость стоимости этих векселей. Все купцы в силу этого постановления были обязаны иметь счет в банке, чтобы оплачивать свои заграничные векселя, и это необходимо порождало определенный спрос на банковые деньги.

Банковые деньги, помимо их внутреннего превосходства сравнительно с ходячей монетой и добавочной стоимостью, которую необходимо придает им указанный спрос, обладают также и другими преимуществами. Они обеспечены от пожара, краж и других случайностей; город Амстердам гарантирует их, они могут быть выплачены посредством простого перевода, без затруднений, связанных с отсчитыванием их, и без риска при доставке из одного места в другое. Вследствие этих разли чных преимуществ они с самого начала, по-видимому, ходили с премией, и считается несомненным, что все деньги, вложенные первоначально в банк, оставлялись там вкладчиками, потому что никому не приходило в голову требовать выплаты долга, который можно было продать на рынке с премией. Требуя от банка платежа, обладатель банковского кредита терял бы эту премию. Подобно тому как на монету в один шиллинг, только что выпущенную с монетного двора, можно купить на рынке не больше товаров, чем на один из находящихся в наших руках стертых шиллингов, так и хорошая и полноценная монета, перешедшая из денежных шкафов банка в шкаф частного лица, будучи смешана с обычной ходячей монетой страны, обладает не большей стоимостью, чем эта ходячая монета, от которой ее нельзя уже будет легко отличить. Пока она оставалась в хранилищах банка, ее превосходство было известно и удостоверено. Когда она переходила в руки [466] частного лица, ее превосходство не могло быть установлено без затруднений и расходов, превышающих, может быть, разницу в стоимости. Помимо того, будучи извлечена из хранилищ банка, она утрачивала все другие преимущества банковых денег: надежность, легкость и безопасность перехода из рук в руки, способность оплачивать заграни чные векселя. А кроме того, ее нельзя было извлечь из этих хранилищ, как это выяснится в дальнейшем, не уплатив предварительно за хранение.

Эти вклады в монете или вклады, которые банк обязывался выплачивать монетой, составляли первоначальный капитал банка или всю ту стоимость, которая была представлена так называемыми банковыми деньгами. В настоящее время они составляют, как полагают, только очень небольшую часть его. Для того чтобы облегчить торговлю слитками, банк в течение ряда последних лет стал практиковать открытие в своих книгах кредита под вклады золота и серебра в слитках. Этот кредит предоставляется обычно в размере на 5% менее цены этих слитков на монетном дворе. Банк выдает вместе с тем так называемую квитанцию, дающую право вкладчику или предъявителю в любое время в течение шести месяцев взять из банка слитки при условии обратной уплаты банку того количества банковых денег, на которое был открыт кредит в его книгах, когда был сделан вклад, и уплаты четверти процента за хранение, если вклад был в серебре, и половины процента, если он был в золоте; но в квитанции вместе с тем указывается, что в случае если эта уплата не последует, то по истечении установленного срока вклад переходит в собственность банка по цене, по какой он был принят или на какую был открыт кредит в книгах банка. Плату, взимаемую за хранение вклада, можно считать своего рода арендной платой за складское помещение, а относительно того, почему эта плата для золота дороже, чем для серебра, даются различные объяснения. Указывают, что труднее установить качество золота, чем серебра. Легче могут иметь место надувательства, вызывая большую потерю более дорогого металла. Кроме того, поскольку основой валюты является серебро, государство, как утверждают, стремится поощрять больше вклады серебра, чем золота.

Вклады слитков на хранение производятся в большинстве случаев тогда, когда цена их несколько ниже обычной, а берутся они обратно, когда она повышается. В Голландии рыночная цена серебра и золота в слитках обычно выше их монетной цены по той же причине, по которой это имело место и в Англии перед последней перечеканкой золотой монеты. Разница, как передают, составляет обычно от 6 до 16 стив. на марку или на 8 унций серебра 88-й пробы. Банковская цена, или кредит, который банк предоставляет за вклады такого серебра (если они производятся иностранной монетой, содержание в которой драгоценного металла точно известно и удостоверено, как, например, мексиканские доллары), равняется 22 фл. за марку; монетная цена достигает 23 фл., а рыночная цена — от 23 фл. 6 стив. до 23 фл. 16 стив., или на [467] 2–3% выше цены монетного двора* [* Вот цены, по которым Амстердамский банк принимает в настоящее время (сентябрь 1775) слитки и различные монеты: Серебро: мексиканские доллары или пиастры — 22 фл. за марку; французские экю — 22 фл. за марку; английская серебряная монета — 22 фл. за марку; мексиканские пиастры нового чекана — 21 фл. 10 стив. за марку; дукатоны — 3 фл. за штуку; рейхсталеры — 2 фл. 8 стив. за штуку; за серебряные слитки, содержащие 11/12 чистого металла, — 21 фл. за марку и в той же пропорции до 3/12 чистого металла, за которые выдает 6 фл. за марку; за чистое серебро — 23 фл. за марку. Золото: португальская монета — 310 фл. за марку; гинеи — 310 фл. за марку; гинеи — 310 фл. за марку; новые луидоры — 310 фл. за марку; старые луидоры — 300 фл.; новые дукаты — 4 фл. 19 стив. 8 п. за штуку; золотые слитки принимались смотря по количеству чистого золота сравнительно с вышеприведенной золотой монетой; за чистое золото — 340 фл. за марку. Вообще же банк дает несколько больше за монету, проба которой известна, чем за слитки золота или серебра, достоинство которых может быть определено только переплавкою и испытанием]. Соотношение между банковской, монетной и рыночной ценой золотых слитков почти такое же. Обладатель банковской квитанции может обычно продать ее за разницу между монетной ценой слитков и их рыночной ценой. Квитанция на вклад слитка почти всегда обладает некоторой стоимостью, поэтому очень редко бывает, чтобы кто-либо дал истечь сроку своей квитанции или допустил переход его слитка в собственность банка по цене, по которой он был принят, не взяв его обратно до истечения шести месяцев или не уплатив 1/4 или 1/2% за возобновление квитанции на дальнейшие шесть месяцев. Впрочем, как сообщают, это иногда, хотя и редко, имеет место, притом чаще с вкладами золота, чем серебра, ввиду более высокой платы за хранение, взимаемой за более дорогой металл.

Лицо, которое после вклада слитка получает банковский кредит и квитанцию, оплачивает свои переводные векселя, когда наступает их срок, своим банковским кредитом и продает или сохраняет у себя квитанцию в зависимости от того, ожидает он повышения или понижения цены слитков. Квитанция и банковский кредит редко сохраняются долгое время в одних руках, ибо для этого нет особой причины.

Лицо, обладающее квитанцией и желающее взять обратно слиток, всегда легко сможет купить на какую угодно сумму банковский кредит или банковые деньги, а лицо, обладающее банковыми деньгами и желающее получить слиток, всегда найдет в таком же изобилии продающиеся квитанции.

Обладатели банковских кредитов и держатели квитанций образуют две различные группы кредиторов банка. Держатель квитанции не может взять обратно слиток, на который она выдана, не возместив банку сумму банковых денег, соответствующую цене, по которой был принят слиток. Если у него нет своих банковых денег, он должен купить их у тех, кто обладает ими. Обладатель банковых денег не может взять обратно слитки, не представив банку квитанции на нужное ему количество драгоценного металла в слитках. Если он таких квитанций совсем не имеет, он должен купить их у тех, кто обладает ими. Держатель квитан- [468] ции, покупая банковые деньги, покупает вместе с тем право взять из банка такое количество драгоценного металла в слитках, цена которого на монетном дворе на 5% превышает банковскую цену. Таким образом, премия в 5%, которую он обычно уплачивает за это, уплачивается не за воображаемую, а за реальную стоимость. Обладатель банковых денег, покупающий квитанцию, покупает право взять из банка такое количество драгоценного металла в слитках, рыночная цена которого обычно на 2—3% превышает цену монетного двора. Таким образом, уплачиваемая им цена точно так же уплачивается за реальную стоимость. Цена квитанции и цена банковых денег составляет в своей сумме полную стоимость, или цену драгоценного металла в слитках.

На вклады ходячей в стране монеты банк тоже выдает квитанции и открывает банковские кредиты, но эти квитанции часто не обладают никакой стоимостью и не имеют никакой цены на рынке. Под дукатоны, например, которые в обращении ходят по 3 фл. 3 стив. каждый, банк дает кредит только в 3 фл., или на 5% ниже их ходячей стоимости. Он равным образом выдает квитанцию, дающую предъявителю право взять обратно в любое время в течение шести месяцев сданное количество дукатонов после уплаты 1/4% за хранение. Такие расписки часто не имеют никакой рыночной цены. 3 фл. банковыми деньгами обычно продаются на рынке за 3 фл. 3 стив., т. е. по полной стоимости дукатонов, если они взяты из банка и для взятия их из банка нужно предварительно уплатить 1/4% за хранение, что является чистой потерей для держателя квитанции. Однако, если банковская премия в какойлибо момент понизится до 3%, такие квитанции могут тогда иметь некоторую рыночную цену и могут продаваться за 1 3/4%. Но поскольку банковская премия в настоящее время обычно превышает 5%, часто дают истекать сроку таких квитанций или, как выражаются в таких случаях, оставляют их в пользу банка. Квитанции, выдаваемые на вклады золотых дукатонов, остаются банку еще чаще, потому что более высокая плата за хранение, или 1/2%, должны уплачиваться при взятии их обратно; 5%, которые выигрывает банк, когда вклады монеты или слитки оставляют в пользу банка, можно признать платой за постоянное хранение таких вкладов.

Сумма банковых денег, срок квитанций на которые истекает, должна быть очень значительна. Она должна включать весь первоначальный капитал банка, который, как обычно предполагается, оставался в нем с того момента, как первоначально был вложен туда, поскольку никто не думает возобновлять свои квитанции или брать обратно свои вклады, так как в силу уже указанных причин ни то, ни другое не может быть сделано без потерь. Но каковы бы ни были размеры этой суммы, она совершенно незначительна по сравнению со всей массой банковых денег. Амстердамский банк в течение многих лет являлся крупным хранилищем Европы для драгоценных металлов в слитках, на которые квитанции редко не возобновлялись в срок или, как принято выражаться, оставлялись в пользу банка. Гораздо более значительная [469] часть банковых денег, или кредитов на книги банка, имела своим основанием, как полагают, в эти годы такие вклады, которые торговцы слитками постоянно вносили или брали обратно.

Требования к банку могут предъявляться только посредством предъявления квитанций. Меньшее количество банковых денег, на которые срок квитанций истек, смешалось с гораздо большим количеством таких, на которые квитанции сохраняют еще силу, так что, хотя налицо может быть значительная сумма банковых денег, на которые совсем не существует квитанций, все же нет такой определенной суммы или части их, которая не могла бы быть истребована в любой момент. Банк не может быть должником двух различных лиц за одну и ту же вещь, и обладатель банковых денег, не имеющий квитанции, не может потребовать от банка платежа, пока не купит ее. В нормальное и спокойное время он без затруднений может купить такую квитанцию по рыночной цене, соответствующей обычно цене, по какой он может продать монету или слиток, на получение которых из банка она дает ему право.

Иначе может обстоять дело во время какого-нибудь общественного бедствия, как, например, неприятельского вторжения, вроде вторжения французов в 1672 г. Владельцы банковых денег в таких случаях стремятся извлечь деньги из банка, чтобы иметь их у себя на руках, и потому спрос на квитанции может поднять их цену до чрезвычайной высоты. Держатели их могут проникнуться чрезмерными ожиданиями и вместо двух или трех процентов требовать половины банковых денег, на которые был открыт кредит под вклады, обозначенные на этих квитанциях. Неприятель, осведомленный об уставе банка, может даже скупить квитанции, чтобы воспрепятствовать изъятию вложенных на хранение драгоценных металлов. В таких чрезвычайных обстоятельствах банк, как полагают, нарушит свое обычное правило производить платежи только предъявителям квитанций. Держатели квитанций, не имеющие банковых денег, получат от 2 до 3% стоимости вкладов, на которые им выданы квитанции. Банк поэтому не постесняется в этом случае выплачивать деньгами или слитками полную стоимость той суммы, на какую был открыт в его книгах кредит владельцам банковых денег, не могущим добыть квитанций; он вместе с тем будет платить 2 или 3% тем держателям квитанций, которые не имеют банковых денег, причем эта сумма составляет всю ту стоимость, которая при таком положении вещей по справедливости им причитается.

Даже в нормальное и спокойное время в интересах держателей квитанций понижать премию, чтобы по более дешевой цене покупать банковые деньги (а следовательно, и слитки, на получение которых из банка их квитанции дают им тогда право) или дороже продавать свои квитанции тем, кто имеет банковые деньги и хочет взять из банка слитки; ведь цена квитанции обыкновенно равняется разности между рыночной ценой банковых денег и рыночной ценой монеты и слитков, на которые выдана квитанция. Напротив, в интересах владельца банковых денег повышать премию, чтобы соответственно дороже прода- [470] вать свои банковые деньги или соответственно дешевле покупать квитанцию. Для предупреждения подобной биржевой спекуляции, какую могут иногда порождать эти противоположные интересы, банк в последние годы пришел к решению продавать во всякое время банковые деньги за ходячую монету с премией в 5% и покупать их с премией в 4%. Ввиду этого премия не может никогда подняться выше 5% или упасть ниже 4% и соотношение между рыночной ценой банковых денег и ходячей монеты постоянно удерживается весьма близко к отношению между их действительными стоимостями. До принятия этого решения рыночная цена банковых денег то поднималась так высоко, что премия достигала 9%, то падала до уровня паритета, смотря по тому, как воздействовали на рынок противоположные интересы.

Амстердамский банк заявляет, что он не отдает в ссуду ни малейшей части вложенных в него вкладов и что на каждый флорин, на который открывается кредит, он держит в своих подвалах стоимость флорина в монете или слитках. Не подлежит сомнению, что он держит в своих подвалах все те деньги или слитки, на которые им выданы квитанции, которые в любой момент могут быть предъявлены к оплате и которые действительно непрерывно выдаются им и поступают к нему обратно. Но представляется не столь бесспорным, поступает ли он таким же образом с той частью своего капитала, на которую срок квитанций давно истек, которая в нормальное и спокойное время не может быть истребована и которая в действительности, по всей вероятности, останется у него навсегда или до тех пор, пока существует государство Соединенных Провинций Голландии. Тем не менее в Амстердаме считается бесспорным догматом, что на каждый флорин, находящийся в обращении в виде банковых денег, в подвалах банка лежит соответствующий флорин золотом или серебром. Город гарантирует это. Банк управляется четырьмя бургомистрами, сменяющимися ежегодно. Каждый новый состав бургомистров посещает кладовые банка, сверяет наличность с книгами, принимает ее под присягой и передает ее с такой же торжественностью составу, сменяющему его, а в этой трезвой и религиозной стране присяга еще не потеряла своего значения. Уже одна эта частая смена управителей, по-видимому, представляется достаточной гарантией против всяких недозволительных операций. Ни разу среди всех переворотов в управлении Амстердама, к каким приводила партийная борьба, победившая партия не обвиняла своих предшественников в злоупотреблениях при управлении банком. Между тем никакое обвинение не могло бы сильнее подорвать репутацию и судьбу побежденной партии, и если бы такое обвинение возникло, то мы можем быть уверены, что оно было бы предъявлено. В 1672 г., когда король Франции был в Утрехте, Амстердамский банк производил платежи столь беспрепятственно, что не оставил никаких сомнений в точном соблюдении им принятых на себя обязательств. Некоторые из монет, извлеченных тогда из его кладовых, носили еще следы пожара, [471] бывшего в ратуше вскоре после учреждения банка. Это значит, что монеты эти лежали там еще с того времени.

Каковы могут быть размеры запаса банка — вот вопрос, который долгое время занимал любопытных; на этот счет можно делать только предположения. Считают, что около 2000 человек имеют счета в банке, и если принять, что на счету каждого из них числится 1500 ф. (что очень много), то все количество банковых денег, а следовательно и запас банка, выразится в сумме около 3 млн ф. ст., или, считая 11 фл. за 1 ф. ст., 33 млн фл. Сумма эта весьма значительна и достаточна для обслуживания очень большого обращения, но она намного ниже тех преувеличенных представлений, которые некоторая часть публики составила себе на этот счет.

Город Амстердам извлекает из банка значительный доход. Помимо упомянутой выше платы, которую можно назвать платой за помещение, каждое лицо при открытии в первый раз счета в банке уплачивает взнос в 10 фл., а за каждый новый счет — 3 фл. 3 стив.; за каждый перевод денег уплачивается 2 стив., а если перевод не достигает 300 фл., то 6 стив., чтобы предотвратить множество мелких сделок. Лицо, которое не балансирует свой счет два раза в год, уплачивает штраф в 25 фл. Лицо, дающее распоряжение о переводе суммы большей, чем имеется на его счету, обязано платить 3% за добавочную сумму, и вдобавок его распоряжение остается невыполненным. Кроме того, как полагают, банк получает значительную прибыль от продажи иностранной монеты или слитков, которые иногда достаются ему в результате исте чения сроков квитанций и которые он всегда выдерживает до того времени, когда их можно продать с выгодой. Точно так же он извлекает прибыль от продажи банковых денег с премией в 5% и покупки их с премией в 4%. Эти различные поступления значительно превышают то, что необходимо для выплаты жалованья служащим и покрытия издержек по управлению. Одна только плата за хранение слитков, на которые выданы квитанции, дает, как полагают, чистый годовой доход в 150—200 тыс. фл. Конечно, первоначальной целью этого учреждения была общественная польза, а не доход. Его целью было избавить купцов от неудобств неблагоприятного курса. Доход, какой получился от него, не был предусмотрен и может считаться случайным.

Однако пора вернуться от этого длинного отступления, в которое я незаметно вдался, к выяснению причин, в силу которых вексельный курс между странами, платящими так называемыми банковыми деньгами, и странами, платящими обычной ходячей монетой, неизменно оказывается в пользу первых и против последних. Первые платят такими деньгами, внутренняя стоимость которых всегда неизменна и точно соответствует уставу соответствующих монетных дворов, тогда как последние платят деньгами, внутренняя стоимость которых постоянно изменяется и почти всегда в той или иной мере ниже этой нормы.

[471]

Отдел II. Неразумность чрезвычайных ограничений в силу других соображений

В предыдущем отделе этой главы я пытался показать, насколько излишне, даже с точки зрения меркантилистической системы, обставлять особыми ограничениями ввоз товаров из тех стран, торговый баланс с которыми предполагается неблагоприятным.

Ничего не может быть нелепее всей этой теории торгового баланса, на которой основаны не только эти ограничения, но почти все другие меры, регулирующие торговлю. Когда две страны торгуют друг с другом, то согласно этой теории при одинаковости баланса ни одна из них не теряет и не выигрывает; но, если баланс хотя чуть-чуть склоняется на одну сторону, одна из них теряет, а другая выигрывает соответственно его отклонению от точного равновесия. Оба предположения неправильны. Торговля, которая создается посредством премий и монополий, может быть и обычно бывает невыгодной для той страны, в интересах которой это делается, как я и постараюсь показать в дальнейшем. Напротив, торговля, которая, помимо всяких искусственных воздействий или стеснений, естественно и нормально ведется между двумя странами, всегда выгодна, хотя и не всегда одинаково, им обеим.

Под выгодой я понимаю увеличение не количества золота и серебра, а меновой стоимости годового продукта земли и труда страны, или увеличение годового дохода ее жителей.

Если баланс уравновешивается и если торговля между двумя странами состоит вообще в обмене производимыми ими товарами, то они в большинстве случаев не только выигрывают обе, но и выигрывают одинаково или почти одинаково; каждая из них в этом случае служит рынком для части излишнего продукта другой, каждая возмещает капитал, который был затрачен на добывание и приготовление для рынка этой части излишнего продукта другой и который, будучи распределен среди известного числа ее жителей, доставил им доход и средства к существованию. Таким образом, известная часть жителей каждой из этих стран получает свой доход и средства к существованию от другой. И так как предполагается, что обмениваемые товары имеют равную стоимость, то оба капитала, затрачиваемые в этой торговле, должны быть в большинстве случаев равны или почти равны; и поскольку оба они затрачиваются на производство местных товаров в обеих странах, доходы и средства существования жителей каждой страны в результате распределения тоже будут равны или почти равны. Эти доходы и средства существования, таким образом доставляемые ими друг другу, будут больше или меньше в соответствии с размерами их оборотов. Если эти последние будут достигать, например, 100 тыс. или 1 млн ф. в год для каждой стороны, то каждая из них бу- [473] дет обеспечивать жителям другой годовой доход в 100 тыс. ф. в одном случае и в 1 млн ф. — в другом.

Если их торговля будет такова, что одна из них вывозит в другую только товары своего собственного производства, тогда как другая в обмен на них дает иностранные товары, то баланс в этом случае все же будет считаться уравновешивающимся, поскольку товары оплачиваются товарами. В этом случае они обе тоже будут выигрывать, но неодинаково; жители страны, вывозящей только товары собственного производства, будут получать от такой торговли большую выгоду. Если, например, Англия стала бы ввозить из Франции только товары собственного производства этой страны, а сама, не имея таких собственных товаров, на какие там существует спрос, посылала туда в обмен иностранные товары, положим, табак и ост-индские продукты, то такая торговля, хотя и дающая доход жителям обеих стран, давала бы жителям Франции более значительный доход, чем жителям Англии. Весь французский капитал, затрачиваемый ежегодно в ней, распределялся бы среди жителей Франции, тогда как среди жителей Англии распределялась бы только та часть английского капитала, которая затра чивалась бы на производство английских товаров, в обмен на которые были бы приобретены эти иностранные товары. Значительно большая часть его шла бы на возмещение капиталов, затраченных в Виргинии, Индостане и Китае и давших доход и средства существования жителям этих отдаленных стран. Поэтому, если капиталы были равны или почти равны, такая затрата французского капитала гораздо больше увеличит доход населения Франции, чем затрата английского капитала — доход населения Англии. Франция в этом случае будет вести с Англией непосредственную внешнюю торговлю предметами потребления, тогда как Англия будет вести лишь косвенную торговлю такого же рода с Францией. Различные результаты от затраты капитала в непосредственной и косвенной торговле предметами потребления были уже подробно выяснены.

Не бывает, вероятно, такой торговли между двумя странами, которая заключалась бы в том, что обе взаимно обмениваются только их собственными продуктами или же одна дает в обмен только собственные продукты, а другая — только иностранные продукты. Почти все страны обмениваются друг с другом отчасти собственными и отчасти иностранными продуктами. Но всегда больше выгадывает та страна, в грузах которой больше отечественных продуктов и меньше иностранных.

Если бы Англия платила за товары, ежегодно ввозимые из Франции, не табаком и ост-индскими продуктами, а золотом и серебром, то баланс считался бы в этом случае неблагоприятным, поскольку товары оплачивались бы не товарами, а золотом и серебром. Тем не менее торговля в этом случае, как и в предыдущем, давала бы некоторый доход жителям обеих стран, но больший — жителям Франции, чем Англии. Она давала бы некоторый доход жителям Англии. Возмещался бы и мог бы служить дальше для той же цели капитал, затраченный на [474] производство английских товаров, на которые приобретены эти золото и серебро, капитал, распределенный между некоторыми жителями Англии и доставивший им доход. Капитал Англии в целом от такого вывоза золота и серебра уменьшится не в большей степени, чем от вывоза на такую же стоимость каких-либо других товаров. Напротив, в большинстве случаев он даже увеличится. За границу отправляются только такие товары, спрос на которые предполагается там более значительным, чем внутри страны, и выручка за которые поэтому будет, как ожидают, иметь внутри страны большую стоимость, чем вывезенные товары. Если табак, стоящий в Англии только 100 тыс. ф., будучи отправлен во Францию, даст возможность приобрести вино, стоящее в Англии 110 тыс. ф., то такой обмен увеличит капитал Англии на 10 тыс. ф. Точно так же, если на 100 тыс. ф. английским золотом можно купить вино, которое стоит в Англии 110 тыс. ф., то такой обмен тоже увеличит капитал Англии на 10 тыс. ф. Если купец, имеющий в своем погребе вина на 110 тыс. фунтов, богаче купца, имеющего у себя на складе табаку только на 100 тыс. ф., то он точно так же богаче того купца, который имеет в своих сундуках золота только на 100 тыс. ф. Он может привести в движение большее количество труда и дать доход, средства к существованию и занятие большему числу людей, чем оба другие. Но капитал страны равняется сумме капиталов всех ее жителей, и количество труда, которое в течение года может быть занято в ней, равняется тому количеству, которое могут занять все эти отдельные капиталы, вместе взятые. Таким образом, в результате такого обмена должны по общему правилу возрастать как капитал страны, так и количество труда, которое может быть в течение года занято в ней. Конечно, для Англии было бы выгоднее, если бы она могла покупать французские вина в обмен на свои собственные металлические изделия и сукно, а не в обмен на виргинский табак или на золото и серебро из Бразилии и Перу. Непосредственная внешняя торговля предметами потребления всегда более выгодна, чем косвенная. Но косвенная внешняя торговля предметами потребления, которая производится на золото и серебро, не менее выгодна, чем всякая другая косвенная торговля того же рода. Равным образом страна, не обладающая рудниками, вряд ли может больше оскудеть золотом и серебром в результате такого вывоза этих металлов, чем оскудеет табаком благодаря его вывозу страна, которая сама не разводит табак. Подобно тому как страна, которой приходится покупать где-нибудь на стороне табак, никогда не будет долгое время терпеть недостаток в нем, так и не будет нуждаться в золоте и серебре страна, которой нужно покупать на стороне эти металлы.

Говорят, что обмен, который рабочий производит с кабаком, убыто чен и торговый обмен, который промышленная нация ведет со страной, производящей вино, можно приравнять к обмену этого рода. На это я отвечаю, что обмен с кабаком отнюдь не обязательно представляет собою убыточную торговлю. По своей природе он столь же выго- [475] ден, как и всякая другая торговля, хотя, может быть, чаще ведет к злоупотреблениям. Профессия пивовара или даже содержателя пивной представляет собою такое же необходимое проявление разделения труда, как и всякое иное. По общему правилу рабочему будет выгоднее покупать нужное ему количество пива у пивовара, чем самому варить его, а для бедного рабочего будет обычно выгоднее покупать его малыми количествами у трактирщика, чем покупать сразу много у пивовара. Без сомнения, может случиться, что он покупает слишком много у того или другого, но ведь может также случиться, что он покупает слишком много у любого из окрестных торговцев: у мясника, если он любит хорошо поесть, или у суконщика, если хочет выделяться своим нарядом среди товарищей. Тем не менее для массы рабочих выгодно, чтобы все эти занятия были свободны, хотя возможны злоупотребления этой свободой в каждом из них, и притом в некоторых они более вероятны, чем в других. Кроме того, хотя отдельные лица иногда могут разориться благодаря чрезмерному потреблению спиртных напитков, нет, по-видимому, опасности, чтобы это могло случиться со всей нацией в целом. Хотя в каждой стране имеется много людей, которые тратят на эти напитки свыше своих средств, в ней всегда найдется гораздо больше таких, которые тратят меньше этого. С другой стороны, надлежит заметить, что, как говорит опыт, дешевизна вина является, по-видимому, причиной не склонности к пьянству, а трезвости. Жители винодельческих стран являются по общему правилу самыми трезвыми народами Европы: свидетельством этого служат испанцы, итальянцы и жители южных провинций Франции. Люди редко виновны в злоупотреблении тем, что составляет предмет их повседневного потребления. Никто не покажется щедрым и хорошим собутыльником, если он жалеет напитка, столь же дешевого, как и простое пиво. Напротив, в странах, где из-за чрезмерной жары или холода не растет виноград и где поэтому вино дорого и представляет собою редкость, пьянство является широко распространенным пороком — как у северных народов, так и у всех тех, которые живут между тропиками, например у негров на Гвинейском берегу. Мне часто приходилось слышать, что при переводе какого-нибудь французского полка из северных провинций, где вино дороже, на квартиры в южные провинции, где оно очень дешево, солдаты сперва начинают пьянствовать ввиду дешевизны и новизны для них хорошего вина, но после нескольких месяцев пребывания на новом месте большинство их становится столь же трезвыми, как и остальные жители. Отмена сразу пошлин на иностранные вина и акцизов на солод, пиво и эль могла бы точно таким же образом породить в Великобритании почти всеобщее и временное пьянство среди средних и низших классов народа, за которым, вероятно, скоро последовала бы постоянная и почти всеобщая трезвость. В настоящее время пьянство отнюдь не является пороком светских людей или таких, которые легко могут приобретать самые дорогие напитки. Вряд ли когда-либо приходилось видеть среди нас приличного [476] человека, опьяневшего от эля. Помимо того, стеснения торговли вином в Великобритании, по-видимому, имеют в виду удерживать людей, если можно так выразиться, от посещения не столько портерных, сколько таких мест, где они могут покупать самый лучший и самый дешевый напиток. Они поощряют торговлю португальским вином и затрудняют торговлю вином французским. Указывают, что португальцы являются лучшими, чем французы, потребителями наших промышленных изделий и потому им следует оказывать покровительство преимущественно перед французами. Так как они удовлетворяют свои потребности нашими товарами, мы должны, как утверждают, свои потребности удовлетворять их товарами. Таким образом, низменные приемы мелких лавочников возводятся в политическое правило поведения большого государства, ибо только самые мелкие торговцы придерживаются правила давать заказы преимущественно своим покупателям. Крупный купец покупает всегда свои товары там, где они дешевле и лучше всего, не считаясь с мелкими интересами этого рода.

Однако подобными принципами народам внушили, что их интерес состоит в разорении всех их соседей. Каждый народ приучили смотреть завистливыми глазами на все народы, с которыми он ведет торговлю, и их выгоду считать своим убытком. Торговля, которая, естественно, должна создавать между народами, как и между отдельными людьми, узы единения и дружбы, сделалась самым обильным источником вражды и разногласий. Капризное тщеславие королей и министров не было в течение настоящего и минувшего столетий более роковым для спокойствия Европы, чем высокомерное соревнование купцов и промышленников. Насилия и несправедливость правителей человечества — старинное зло, против которого, боюсь, природа дел человеческих вряд ли знает лекарство. Но низменной жадности, монополисти ческим стремлениям купцов и промышленников, которые ведь и не являются и не должны являться владыками человечества, можно очень легко воспрепятствовать нарушать чье-либо спокойствие, кроме их собственного, если уже нельзя совсем вылечить их от этих пороков.

Не может подлежать сомнению, что именно дух монополии первона чально придумал и распространил эту теорию; и те, кто первые проповедовали его, были отнюдь не так глупы, как те, кто уверовал в нее. В любой стране главная масса народа всегда заинтересована и должна быть заинтересована в том, чтобы покупать все необходимое у тех, кто продает дешевле всего. Положение это настолько очевидно, что представляется смешным стараться доказывать его, да оно и никогда не ставилось бы под сомнение, если бы хитрые, своекорыстные доводы купцов и промышленников не затуманили здравый смысл человечества. Их интерес в этом отношении прямо противоположен интересу главной массы народа. Подобно тому как мастера, члены цеха заинтересованы в том, чтобы препятствовать остальным жителям давать работу другим работникам, кроме них самих, так и купцы и владельцы мануфактур каждой страны заинтересованы в закреплении за собою [477] монополии внутреннего рынка. Отсюда в Великобритании и в большинстве других европейских стран чрезмерные пошлины почти на все товары, ввозимые иностранными купцами. Отсюда высокие пошлины и запреты на все те заграничные мануфактурные изделия, которые могут конкурировать с нашими. Отсюда также чрезвычайные стеснения ввоза почти всех видов товаров из тех стран, торговый баланс с которыми признается неблагоприятным, т. е. из тех, по отношению к которым обычно сильнее всего разгорается национальная вражда.

Между тем, хотя богатство соседней нации опасно во время войны и в политическом отношении, оно несомненно выгодно с точки зрения торговли. В состоянии войны оно может позволить нашим противникам содержать флот и армии более сильные, чем наши, но во время мира и торговых сношений оно должно также давать им возможность обмениваться с нами на более значительную стоимость и являться лучшим рынком для непосредственных продуктов нашего труда или для тех товаров, которые куплены на эти продукты. С богатой нацией дело обстоит так же, как и с богатым человеком, который, наверное, будет лучшим потребителем для живущих в этой местности трудящихся людей, чем бедняк. Разумеется, богатый человек, если он сам владелец мануфактуры, является очень опасным соседом для всех тех, кто занят этим же делом. Но все остальные соседи, подавляющее большинство их, выгадывают благодаря тому хорошему рынку, который создают для них его расходы. Они даже выгадывают от того, что он побивает более бедных работников, которые производят те же продукты, что и он. Владельцы мануфактур богатой нации точно таким же образом могут быть, без сомнения, очень опасными соперниками для владельцев мануфактур соседних стран. Но эта же конкуренция выгодна главной массе народа, которая, помимо того, много выигрывает благодаря хорошему рынку сбыта, создаваемому для нее во всех других отношениях большими расходами такой нации. Частные лица, желающие составить себе состояние, никогда не помышляют об отъезде в отдаленные и бедные районы страны, а направляются в столицу или в один из больших городов. Они знают, что мало можно заработать там, где обращается мало богатств, но знают, что некоторая доля может достаться и им там, где в движении находятся большие богатства. Те самые принципы, которые руководят, таким образом, здравым смыслом одного, десяти или двадцати отдельных лиц, должны определять суждение одного, десяти или двадцати миллионов и заставлять всю нацию видеть в богатствах своих соседей вероятную причину и возможность для собственного обогащения. Нация, желающая разбогатеть при помощи внешней торговли, наверное скорее достигнет своей цели, если все ее соседи — богатые, трудолюбивые и торговые нации. Великая нация, окруженная со всех сторон кочующими дикарями и бедными варварами, может, без сомнения, приобрести богатства путем возделывания своих земель и путем внутренней торговли, но отнюдь не путем торговли внешней. Как кажется, таким именно образом [478] приобрели свое большое богатство древние египтяне и современные китайцы. Передают, что древние египтяне не занимались внешней торговлей, а современные китайцы, как известно, относятся к ней с крайним презрением и едва удостаивают предоставлять ей хотя бы слабую защиту законов. Современные принципы внешней торговли, поскольку они имеют целью обеднение всех наших соседей и поскольку они в состоянии привести к желательным им результатам, имеют тенденцию превратить эту торговлю в нечто незначительное и не стоящее внимания.

Именно на основании этих принципов торговля между Францией и Англией была подвергнута в обеих этих странах столь многочисленным ограничениям и стеснениям. Между тем, если бы эти страны обсуждали свои действительные интересы без меркантилистической зависти или национальной вражды, торговля Франции могла бы быть более выгодной Великобритании, чем торговля какой-либо другой страны, и по той же причине то же самое было бы с торговлей Великобритании для Франции. Франция является ближайшим соседом Великобритании. В торговле между южным побережьем Англии и северным и северо-западным берегами Франции можно ожидать, как и во внутренней торговле, четырех, пяти или шести оборотов в год. Ввиду этого капитал, вкладываемый в эту торговлю, может в каждой из этих стран приводить в движение в четыре, пять или шесть раз большее коли чество труда и давать занятие и средства к существованию в четыре, пять или шесть раз большему количеству людей сравнительно с одинаковым по размерам капиталом в других отраслях внешней торговли. В торговле между наиболее отдаленными частями Франции и Великобритании можно ожидать по меньшей мере одного оборота в год; постольку даже и эта торговля будет во всяком случае не менее выгодна, чем большинство других отраслей нашей внешней торговли с европейскими странами. Она будет по меньшей мере в три раза выгоднее хваленой торговли с нашими североамериканскими колониями, в которой капитал редко оборачивается меньше чем в три года, а часто не меньше чем в четыре или пять лет. Во Франции, кроме того, насчитывается 24 млн жителей, тогда как для наших североамериканских колоний ни одно исчисление не дает больше трех миллионов; притом Франция гораздо более богатая страна, чем Северная Америка, хотя ввиду более неравномерного распределения богатств в ней гораздо больше бедных и нищих, чем в последней. Ввиду этого Франция может служить рынком, по меньшей мере в восемь раз более обширным и ввиду большей быстроты оборотов в двадцать четыре раза более выгодным, чем когда бы то ни было были наши североамериканские колонии. Торговля с Великобританией столь же выгодна для Франции, и соответственно богатству, численности населения и близости этих стран она будет иметь такие же преимущества сравнительно с торговлей, которую Франция ведет со своими колониями. Таково громадное различие между той торговлей, какую мудрость обеих этих наций сочла нужным затруднять, и той торговлей, какую она больше всего поощряла.

[479] Но те самые условия, которые делали бы открытую и свободную торговлю между этими двумя странами столь выгодной для них обеих, породили главные препятствия для этой торговли. Будучи соседями, они по необходимости являются врагами, и богатство и могущество каждой из них становятся ввиду этого тем более опасными для другой; поэтому то, что должно было бы увеличивать выгоды национальной дружбы, служит только раздуванию вражды. Обе они представляют собой богатые и промышленные нации, купцы и владельцы мануфактур каждой из них опасаются соперничества, искусства и активности купцов и промышленников другой. Возбуждается коммерческая зависть, обе стороны заражают других и сами заражаются национальной враждой; и торговцы обеих стран возвестили со всей страстной уверенностью заинтересованного заблуждения свое несомненное разорение вследствие неблагоприятного торгового баланса, который, как они утверждают, явится неизбежным результатом ничем не стесняемой торговли между этими странами.

Нет такой торговой страны в Европе, предстоящее разорение которой в связи с неблагоприятным торговым балансом часто не предсказывалось мнимыми учеными этой системы. Но несмотря на все опасения, которые они по этому поводу возбуждали у нас, несмотря на все тщетные попытки почти всех торговых наций обратить торговый баланс в свою собственную пользу и против своих соседей, нет данных, чтобы какая-то европейская нация в каком-либо отношении обеднела от этого. Напротив, те города и страны, которые открывали свои порты всем нациям, богатели благодаря этому, вместо того чтобы разориться в результате такой свободы торговли, как мы это должны были бы ожидать на основании принципов меркантилистической системы. В Европе, правда, существует несколько городов, заслуживающих в некоторых отношениях названия вольных гаваней, но таких стран совсем нет. Голландия, пожалуй, больше всех других стран приближается к такому типу, хотя все еще весьма далека от него; и тем не менее Голландия, как это общепризнано, от внешней торговли получает не только все свое богатство, но и значительную часть своих средств существования.

На самом деле существует другой баланс, уже объясненный выше и весьма отличный от торгового баланса, баланс, который необходимо обусловливает процветание или упадок нации в зависимости от того, благоприятен он ей или нет. Это — баланс годового производства и потребления. Если меновая стоимость годового продукта, как уже заме чено, превышает меновую стоимость годового потребления, капитал общества должен ежегодно возрастать соответственно этому избытку. Общество в этом случае живет, не выходя за пределы своего дохода, а то, что сберегается за год из этого дохода, соответственно [480] добавляется к его капиталу и затрачивается на дальнейшее увеличение его годового продукта. Напротив, если меновая стоимость годового продукта не покрывает годового потребления, капитал общества должен уменьшаться в соответствии с этим дефицитом. В этом случае расходы общества превышают его доход и неизбежно затрагивают его капитал. Его капитал должен поэтому уменьшаться, а вместе с тем должна уменьшаться меновая стоимость годового продукта его труда.

Этот баланс производства и потребления совершенно отличен от так называемого торгового баланса. О нем может идти речь в применении к нации, совсем не ведущей внешней торговли и совершенно изолированной от всего остального мира. О нем может идти речь в применении ко всему земному шару в целом, богатство которого, население и производительные силы могут постепенно возрастать или постепенно уменьшаться.

Баланс производства и потребления может быть постоянно в пользу нации, хотя так называемый торговый баланс все время обращен против нее. Нация может в течение пятидесяти лет ввозить на большую стоимость, чем вывозить; все золото и серебро, притекающие к ней за все это время, могут немедленно отливать из нее; ее находящаяся в обращении монета может постепенно снашиваться, причем для замены ее могут вводиться различного рода бумажные деньги, могут также постепенно возрастать долги ее главным нациям, с которыми она торгует, и все же ее действительное богатство, меновая стоимость годового продукта ее земли и труда на протяжении этого же периода может возрасти в гораздо большей степени. Состояние наших североамериканских колоний и торговли, какую они вели с Великобританией перед началом нынешних осложнений* [* Настоящий параграф написан в 1775 г.], может служить доказательством того, что это отнюдь не невозможное предположение.

Глава IV. О ВОЗВРАТНЫХ ПОШЛИНАХ

Купцы и владельцы мануфактур не удовлетворяются монополией на внутреннем рынке, они добиваются также возможно большей продажи за границу своих товаров. Их страна не располагает властью над иностранными народами и потому редко может обеспечить им там монополию. Поэтому им, по общему правилу, приходится ограничиваться просьбами о тех или иных поощрительных мерах для вывоза.

Среди этих поощрительных мер наиболее разумными представляются так называемые возвратные пошлины. Предоставление купцу [481] права получать обратно при вывозе весь или часть акциза, или внутренней пошлины, взыскиваемых с отечественной промышленности, никогда не может вызвать вывоза большего количества товаров, чем было бы вывезено их при отсутствии такого обложения. Такое поощрение не имеет тенденции направлять к какому-либо определенному употреблению более значительную долю капитала страны, чем это было бы при отсутствии его, а может только препятствовать тому, чтобы взимание пошлины отвлекало какую-нибудь часть этого капитала к другому занятию. Оно стремится не к нарушению того равновесия, которое естественным образом устанавливается в обществе между всеми различными отраслями промышленности, а только предотвращает нарушение его этой пошлиной; оно направлено не к уничтожению, а к сохранению того, что в большинстве случаев выгодно сохранить, — к сохранению естественного разделения и распределения труда в обществе.

То же самое можно сказать и о возвратных пошлинах для иностранных товаров, ввезенных в страну и обратно вывозимых из нее; эти возвратные пошлины в Великобритании обычно значительно превышают половину ввозных пошлин. На основании второго добавления к закону, установившему так называемую ныне старую субсидию, каждому купцу, англичанину или иностранцу, предоставляется право получать обратно при вывозе половину ввозной пошлины: английский купец получает ее в том случае, если он вывозит товар не позже 12 месяцев после ввоза его, иностранный купец — не позже 9 месяцев. Вина, коринка и выделанные шелка представляли собою единственные товары, на которые не распространялось действие этого постановления, так как для них были установлены другие, более выгодные ставки. Пошлины, установленные этим законом, были в то время единственными на ввозимые иностранные товары. Впоследствии (закон в 7-й год правления Георга I, гл. 21, раздел 10) срок, в течение которого можно было требовать уплаты этой и всех других возвратных пошлин, был продолжен до трех лет.

Большая часть пошлин, установленных после старой субсидии, целиком возвращается при вывозе. Впрочем, это общее правило не свободно от многочисленных исключений, и теория возвратных пошлин стала гораздо менее простым вопросом, чем это было при введении их впервые.

При вывозе некоторых иностранных товаров, относительно которых предполагается, что их ввоз значительно превышает потребность для внутреннего потребления, возвращается обратно вся пошлина полностью, без удержания даже половины старой субсидии. До мятежа наших североамериканских колоний мы обладали монополией мэрилендского и виргинского табака. Мы вывозили около 96 тыс. бочек, а внутреннее потребление не превышало, по предположениям, 14 тыс. бочек. В целях поощрения крупного вывоза, который был необходим для [482] того, чтобы мы могли сбыть табак с рук, пошлина возвращалась целиком при условии, если табак вывозился обратно не позднее трех лет.

Мы до сих пор обладали почти полной монополией сахара с наших вест-индских островов. Поэтому, если сахар вывозится обратно в течение года, ввозная пошлина возвращается полностью, а если он вывозится на протяжении трех лет, пошлина возвращается за вычетом половины старой субсидии, которая все еще удерживается при вывозе большей части товаров. Хотя ввоз сахара превышает нужды внутреннего потребления, получающийся излишек все же незначителен в сравнении с получавшимся излишком табака.

Воспрещен ввоз некоторых товаров для внутреннего потребления, представляющих предмет особенной ревности наших собственных владельцев мануфактур. Но при уплате известной пошлины они могут ввозиться и храниться на складе для обратного вывоза. Однако при таком вывозе ни малейшая доля этой пошлины не возвращается обратно. По-видимому, нашим владельцам мануфактур нежелательно, чтобы встречал поощрение даже такой ограниченный ввоз, и они опасаются, что часть этих товаров может быть украдена из складов и начнет конкурировать с их собственными товарами. Только с соблюдением этих правил мы можем ввозить выделанные шелка, французский кембрик и батист, бумажные ткани — цветные, набивные, печатные или крашеные и т. п.

Мы даже неохотно являемся посредниками по продаже французских товаров и предпочитаем лишиться прибыли, лишь бы не помогать тем, кого считаем своими врагами, получить некоторую прибыль. При вывозе французских товаров удерживается не только половина старой субсидии, но еще 25%.

В силу четвертого добавления к старому закону о пошлине возвратная пошлина при вывозе всех вин значительно превышала половину пошлины, взимавшейся в то время при ввозе их; законодательство в то время, по-видимому, ставило себе целью оказывать несколько больше, чем обычно, поощрение транзитной торговле вином. Целиком возвращался при обратном вывозе ряд других пошлин и сборов, установленных одновременно со старой пошлиной или вскоре после нее, а именно так называемая добавочная пошлина, новая пошлина, пошлина в одну треть и в две трети, сбор 1692 г., монетная пошлина на вина. Однако ввиду того, что все они, за исключением добавочной пошлины и сбора 1692 г., уплачивались наличными деньгами при ввозе товаров, проценты на столь большую сумму составляли такой расход, что нельзя было ожидать сколько-нибудь выгодной транзитной торговли этим продуктом. Поэтому при вывозе возвращалась только часть пошлины, называвшейся сбором с вина, и совсем не возвращалась пошлина в 25 ф. с бочки французских вин или пошлины, установленные в 1745, [483] 1763 и 1778 гг. Два сбора в 5%, установленные в 1779 и 1781 гг. в добавление ко всем прежним таможенным пошлинам, целиком возвращаемые при вывозе всех других товаров, возвращались также и при вывозе вина. Последняя пошлина, специально наложенная на вино, а именно пошлина 1780 г., возвращается при вывозе полностью — льгота, которая при сохранении столь многочисленных высоких пошлин, по всей вероятности, не смогла повести к вывозу хотя бы одной лишней бочки вина. Эти добавочные правила относятся ко всем местам законного вывоза, исключая британские колонии в Америке.

Закон, изданный в 15-й год правления Карла II, гл. 7, и называемый актом о поощрении торговли, дал Великобритании монополию в деле снабжения колоний всеми продуктами, растущими или производимыми в Европе, а следовательно и винами. В странах со столь протяженными береговыми линиями, как наши североамериканские и вест-индские колонии, где наша власть всегда была очень слаба и где жителям было дозволено вывозить на собственных кораблях свои, не включенные в таможенную роспись товары сперва во все части Европы, а затем во все части Европы южнее мыса Финистера, не очень вероятно, чтобы эта монополия когда-либо строго соблюдалась; их жители, вероятно, всегда находили способы привозить обратно грузы из стран, куда им дозволялось возить свои товары. Однако они, по-видимому, нашли затруднительным ввозить европейские вина непосредственно из стран их происхождения, а также не могли ввозить их из Великобритании, где они были обременены тяжелыми пошлинами, значительная часть которых не возвращалась при вывозе. Мадера, не будучи продуктом европейского происхождения, могла ввозиться непосредственно в Америку и Вест-Индию, которые пользовались полной свободой торговли с островом Мадерой всеми товарами, не включенными в роспись. Эти обстоятельства, вероятно, содействовали появлению того всеобщего предпочтения мадере, какое наши офицеры обнаружили во всех наших колониях в начале войны, начавшейся в 1755 г., и какое они привезли с собою на свою родину, где это вино до того не пользовалось особым распространением. По окончании войны, в 1763 г. (закон, изданный в 4-й год правления Георга III, гл. 15, раздел 12), все пошлины, за вычетом 3 ф. 10 шилл., стали возвращаться при вывозе в колонии всех вин, исключая французские вина, торговле которыми и потреблению которых национальное предубеждение не хотело оказывать ни малейшего поощрения. Период между установлением этой льготы и мятежом наших североамериканских колоний был, вероятно, слишком непродолжителен для того, чтобы произвести сколько-нибудь значительные перемены в привычках этих колоний.

Тот самый закон, который возвратом пошлин со всех вин, исключая французские, значительно больше благоприятствовал колониям, чем другим странам, в отношении возврата пошлин с большей части других товаров благоприятствовал им гораздо меньше. При вывозе [484] большей части товаров в другие страны возвращалась половина старой пошлины. А между тем этот закон устанавливал, что ни малейшая часть этой пошлины не подлежит возврату при вывозе в колонии продуктов, растущих или выделываемых в Европе или Ост-Индии, исключая вина, белые бумажные ткани и муслин.

Возврат пошлин был первоначально установлен, вероятно, в целях поощрения транзитной торговли, которая ввиду того, что фрахт за морскую перевозку часто уплачивается иностранцами звонкой монетой, считалась особенно пригодной для привлечения в страну золота и серебра. Но хотя транзитная торговля, безусловно, не заслуживает особого поощрения и хотя мотив введения такого порядка был, пожалуй, в высшей степени нелеп, самый порядок этот представлялся вполне разумным. Такой возврат пошлин не может привлечь к этому виду торговли большую долю капитала страны, чем притекала бы к ней естественным путем при отсутствии ввозных пошлин. Он только предотвращает полный отлив капитала в результате этих пошлин. Транзитная торговля, хотя и не заслуживает никакого поощрения, не должна встречать противодействия; ей следует предоставить свободу, как и всем прочим отраслям торговли. Она является необходимым прибежищем для тех капиталов, которые не могут найти приложения ни в сельском хозяйстве или промышленности страны, ни в ее внутренней или внешней торговле.

Доход таможен вместо того, чтобы уменьшаться от такого возврата пошлин, увеличивается благодаря ему на ту часть пошлины, которая удерживается. Если бы удерживалась полностью вся пошлина, то иностранные товары, с которых она взимается, редко могли бы вывозиться, а следовательно и ввозиться, ввиду отсутствия рынка, а потому совсем не уплачивались бы пошлины, часть которых теперь удерживается.

Эти соображения, как кажется, достаточно оправдывают возврат пошлин и притом оправдывают даже в том случае, если пошлина возвращается всегда целиком при вывозе продуктов отечественной промышленности или иностранных товаров. Акцизный доход в таком случае, правда, несколько сократится, еще более сократится таможенный доход, но это в большой степени восстановит естественный баланс промышленности, естественное разделение и распределение труда, которое всегда более или менее нарушается подобными пошлинами.

Однако эти соображения могут оправдывать возврат пошлин при вывозе товаров только в иностранные и независимые государства, а не в страны, где наши купцы и владельцы мануфактур пользуются монополией. Возврат пошлин, например, при вывозе европейских товаров в наши американские колонии не всегда приведет к увеличению вывоза сравнительно с тем, какой был бы без этого. Благодаря монополии, какой пользуются там наши купцы и владельцы мануфактур, туда часто можно было бы, наверное, отправлять то же количество товаров, [485] даже если бы удерживалась вся пошлина целиком. Таким образом, возврат пошлин может часто представлять собой чистую потерю в доходе от акциза и таможен, не влияя в то же время на состояние торговли или не ведя в каком-либо отношении к расширению ее оборотов. Насколько такой возврат пошлин может быть оправдан как надлежащая мера поощрения промышленности наших колоний или насколько выгодно самой метрополии, чтобы они освобождались от налогов, упла чиваемых всеми остальными их соотечественниками, выяснится в дальнейшем, когда я займусь вопросом о колониях.

Впрочем, всегда надлежит помнить, что возврат пошлин полезен только в тех случаях, когда товары, при вывозе которых он производится, действительно вывозятся в какое-либо иностранное государство, а не ввозятся тайком обратно в нашу же страну. Хорошо известно, что возвратом некоторых пошлин, в особенности пошлин на табак, часто злоупотребляли таким образом и что он давал повод к многочисленным обманам в ущерб как доходу казны, так и честным торговцам.

Глава V. О ПРЕМИЯХ

В Великобритании часто подаются петиции о вывозных премиях, и последние иногда предоставляются для продуктов определенных отраслей отечественной промышленности. Как утверждают, наши купцы и владельцы мануфактур будут благодаря им в состоянии продавать свои товары столь же дешево или дешевле, чем их соперники на внешнем рынке. Говорят, что таким образом будет вывозиться большее количество товаров и торговый баланс, следовательно, склонится больше в пользу нашей страны. Мы не можем обеспечить нашим производителям монополию на внешнем рынке, как сделали это на внутреннем. Мы не можем заставить иностранцев покупать их товары, как сделали это с нашими собственными гражданами. Поэтому решили, что лучший способ — это платить иностранцам, чтобы они покупали наши товары. Таким-то образом меркантилистическая система расс читывает обогатить всю страну и наполнить деньгами все наши карманы посредством торгового баланса.

Допускают, что премии следует давать только тем отраслям торговли, которые не могут вестись без них. Но всякая отрасль торговли, в которой купец может продавать свои товары по цене, возмещающей ему с обычной прибылью весь капитал, затраченный на приготовление их и доставку на рынок, может вестись без премии. Такая отрасль торговли находится, очевидно, в одинаковых условиях со всеми другими отраслями, которые ведутся без премии, и потому не больше их [486] может требовать для себя премии. Только те отрасли торговли требуют премии, в которых купец вынужден продавать свои товары за цену, не возмещающую ему его капитал вместе с обычной прибылью, или в которых он вынужден продавать их дешевле, чем обходится ему доставка их на рынок. Премия дается в целях покрытия этого убытка и поощрения его продолжать или, может быть, начать торговлю, издержки которой согласно предположению превышают доходы, каждая операция которой съедает часть капитала, вложенного в нее, и которая отличается таким характером, что, если бы все другие отрасли торговли походили на нее, в стране скоро совсем не осталось бы никакого капитала.

Следует заметить, что отрасли торговли, которые ведутся при помощи премий, являются единственными, которые могут вестись между двумя нациями сколько-нибудь продолжительное время таким образом, чтобы одна из них постоянно и регулярно несла убыток или продавала свои товары по цене, которая меньше действительной стоимости доставки их на рынок. Но если бы премия не возмещала купцу то, что он при ее отсутствии терял бы на цене своих товаров, его собственный интерес скоро заставил бы затратить свой капитал иным образом или найти такую отрасль торговли, в которой цена товаров возмещала бы ему с обычной прибылью тот капитал, который затрачен на доставку их на рынок. Результатом премий, как и всех других мероприятий меркантилистической системы, может быть только искусственное направление торговли страны в русло, гораздо менее выгодное, чем то, по какому она естественно шла бы, будучи предоставлена сама себе.

Остроумный и хорошо осведомленный автор трактатов о хлебной торговле очень ясно показал, что со времени введения вывозной премии на хлеб цена вывозимого хлеба, исходя из довольно умеренной ее оценки, превысила цену ввезенного хлеба, исчисленную по очень высокой оценке, на гораздо большую сумму, чем вся сумма премий, выпла ченных за этот период. Это, думает он, исходя из принципов меркантилисти ческой системы, служит несомненным доказательством того, что такая искусственно вызванная хлебная торговля благотворна для нации, поскольку стоимость вывоза превышает стоимость ввоза на гораздо большую сумму, чем весь чрезвычайный расход, понесенный государством для достижения такого вывоза. Он не принимает во внимание, что этот чрезвычайный расход, или премия, составляет ничтожнейшую часть издержек, с которыми фактически связан для общества вывоз хлеба. В расчет должен быть также принят и капитал, затраченный фермером на добывание его. Если цена хлеба при продаже его на внешнем рынке не возмещает не только премию, но и этот капитал вместе с обычной прибылью на капитал, то общество терпит [487] убыток на всю разницу, или национальный капитал соответственным образом уменьшается. Но ведь установить премию было сочтено необходимым именно потому, что цена на хлеб признавалась недостаточной для этого.

Средняя цена хлеба, как утверждали, значительно понизилась со времени введения премии. Я уже пытался показать, что средняя цена хлеба начала понижаться приблизительно к концу минувшего столетия и продолжала понижаться в течение первых шестидесяти четырех лет настоящего столетия. Но это явление, если считать его действительно установленным, — а я полагаю, что это так, — должно было иметь место вопреки премии и никак не могло произойти вследствие ее. Оно имело место во Франции, так же как и в Англии, хотя во Франции не только не было никакой премии, но и вывоз хлеба вплоть до 1764 г. был вообще воспрещен. Поэтому такое постепенное падение средней цены зерна в конечном счете обусловлено, вероятно, не тем или иным мероприятием, а тем постепенным и незаметным повышением действительной стоимости серебра, которое, как я пытался показать в первой книге этого труда, происходило на общеевропейском рынке в течение настоящего столетия. Представляется вообще невозможным, чтобы премия могла когда-либо содействовать понижению цены зерна.

Как уже было замечено, в урожайные годы премия, вызывая чрезмерный вывоз, необходимо удерживает цену хлеба на внутреннем рынке на более высоком уровне, чем тот, на котором она естественно держалась бы. Достичь этого было признанной целью введения премии. Хотя в неурожайные годы премия часто временно отменяется, однако увеличение вывоза, вызываемое ею в годы урожайные, часто препятствует тому, чтобы изобилие одного года уравновесило скудость другого. Таким образом, как в годы урожайные, так и в годы неурожайные премия неизбежно ведет к несколько большему повышению денежной цены хлеба на внутреннем рынке, чем это было бы при отсутствии ее.

Что при современном состоянии земледелия премия необходимо должна иметь такую тенденцию, это, полагаю я, не станет оспаривать ни одно разумное существо. Но многие думали, что она имеет тенденцию поощрять земледелие, и притом двояким образом: во-первых, открывая хлебу земледельца более обширный внешний рынок, она, по их мнению, увеличивает спрос на этот продукт, а следовательно и производство его, а, во-вторых, обеспечивая ему лучшую цену, чем он мог бы без такой премии ожидать при современном состоянии земледелия, она, как они полагают, поощряет развитие земледелия. Такое двойное поощрение должно, как они воображают, вызвать по прошествии продолжительного периода такое увеличение производства зерна, которое может понизить его цену на внутреннем рынке в гораздо большей степени, чем может повысить ее премия при том состоянии земледелия, в каком оно будет находиться к концу этого периода.

[488] На это я отвечаю, что всякое расширение внешнего рынка, обусловленное премией, должно происходить в каждом данном году за счет внутреннего рынка, так как каждый бушель хлеба, который вывозится благодаря премии и который при ее отсутствии не вывозился бы, оставался бы на внутреннем рынке, увеличивая потребление и понижая цену этого продукта. Премия на хлеб, следует заметить, как и всякая другая вывозная премия, налагает на народ два различных налога: во-первых, налог, который он вынужден вносить, чтобы выплачивать премию, и, во-вторых, налог, который порождается высокой ценой этого продукта на внутреннем рынке и который, поскольку вся масса народа является покупателем хлеба, должен быть оплачиваем при покупке этого продукта всем народом. Таким образом, этот второй налог, уплачиваемый на этом особом товаре, гораздо тяжелее первого. Предположим, что в среднем для ряда лет премия в 5 шилл. при вывозе квартера пшеницы повышает цену этого товара на внутреннем рынке только на 6 п. на бушель или на 4 шилл. на квартер сравнительно с той ценой, которая стояла бы при данном урожае. Даже при таком осторожном предположении вся масса народа, помимо уплаты налога, из которого покрывается премия в 5 шилл. за каждый вывозимый квартер пшеницы, должна платить еще 4 шилл. за каждый квартер пшеницы, который она сама потребляет. Но согласно весьма хорошо осведомленному автору трактатов о хлебной торговле, среднее отношение количества вывозимого хлеба к количеству его, потребляемому внутри страны, не превышает 1 к 31. Следовательно, на каждые 5 шилл., вносимые народом на уплату первого налога, он должен затрачивать 6 ф. 4 шилл. на уплату второго. Такой тяжелый налог на предмет самой первой необходимости должен или понижать уровень существования трудящихся бедных классов, или вести к некоторому увеличению их денежной заработной платы, пропорционально увеличению денежной цены необходимых им средств существования. Поскольку он действует в первом направлении, он должен понижать способность трудящихся бедняков воспитывать и кормить своих детей и в результате этого должен вести к ограничению населения страны. Поскольку он действует во втором направлении, он должен сокращать возможность для предпринимателей давать работу такому количеству людей, которое они занимали бы без этого, и, следовательно, должен вести к ограничению промышленности страны. Таким образом, чрезмерный вывоз хлеба, вызываемый премией, не только в каждом отдельном году уменьшает внутренний рынок и потребление ровно настолько, насколько расширяет внешний, но, сокращая население и промышленность страны, своей конечной тенденцией имеет остановку роста и задержку постепенного расширения внутреннего рынка, а [489] потому в конечном счете скорее уменьшение, чем увеличение общего рынка и потребление хлеба.

Однако полагали, что такое повышение денежной цены хлеба, делая этот товар более выгодным для фермера, должно необходимо поощрять его производство. На это я возражаю, что было бы именно так, если бы следствием премии являлось повышение действительной цены хлеба или предоставление фермеру возможности содержать на прежнее количество хлеба большее число рабочих таким же образом (более щедро, умеренно или скудно), как обычно содержатся в его местности остальные рабочие. Но очевидно, что ни премия, ни какое-либо иное человеческое учреждение не могут иметь такого влияния. Не на действительную, а только на номинальную цену хлеба может сколько-нибудь заметно влиять премия. И хотя налог, который эта премия накладывает на весь народ, может быть очень обременителен для уплачивающих его, он приносит совсем мало выгоды тем, кто полу чает его.

Действительно, следствие премии состоит не столько в повышении действительной стоимости хлеба, сколько в понижении действительной стоимости серебра, так что одинаковое количество его обменивается уже на меньшее количество не только хлеба, но и всех других товаров внутреннего производства, ибо денежная цена хлеба определяет цену всех других товаров внутреннего производства.

Она определяет денежную цену труда, которая всегда должна быть такова, чтобы давать возможность рабочему покупать количество хлеба, достаточное для содержания его самого и семьи в изобилии, умеренности или скудости, в зависимости от того, находится ли общество в состоянии процветания, застоя или упадка.

Она определяет денежную цену всех других видов сырого продукта земли, которые на всех ступенях развития должны находиться в известном соотношении с ценою хлеба, хотя оно и неодинаково в разли чные периоды. Цена хлеба определяет, например, денежную цену травы или сена, мяса, лошадей и фуража для лошадей, а следовательно, сухопутного транспорта или большей части внутренней торговли страны.

Но, определяя денежную цену всех других видов сырого продукта земли, она вместе с тем определяет и цену материалов почти всех мануфактурных изделий. Определяя денежную цену труда, она определяет цену мануфактурного труда и искусства, а определяя их, она определяет денежную цену готового мануфактурного изделия. Денежная цена труда и всего того, что представляет собою продукт земли или труда, должна неизбежно повышаться или понижаться соответственно повышению или понижению денежной цены хлеба.

Поэтому хотя благодаря премии фермер сможет продавать бушель хлеба за 4 шилл. вместо 3 шилл. 6 п. и платить своему землевладельцу денежную аренду, соответствующую такому повышению денежной [490] цены его продукта, все же, если в результате такого повышения цены хлеба можно будет покупать на 4 шилл. не больше товаров внутреннего производства, чем раньше можно было купить на 3 шилл. 6 п., то от такой перемены ненамного улучшится положение фермера или землевладельца. Фермер не сделается способным значительно лучше обрабатывать землю, землевладелец не получит возможности жить много лучше. При покупке заграничных товаров такое повышение цены хлеба может дать им некоторую небольшую выгоду, но при покупке продуктов внутреннего производства она не может дать им никакой выгоды, а между тем почти вся сумма затрат фермера и даже значительно большая часть затрат землевладельца приходятся на продукты внутреннего производства.

То уменьшение стоимости серебра, которое является результатом богатства рудников и которое действует равномерно или почти равномерно в большей части торгового мира, весьма мало задевает каждую отдельную страну. Обусловливаемое им повышение всех денежных цен хотя и не делает в действительности более богатыми тех, кто получает их, но и не делает их и более бедными. Серебряный сервиз становится действительно более дешевым, а все остальные предметы обладают той же точно действительной стоимостью, какою обладали и до того.

Но такое уменьшение стоимости серебра, которое, будучи результатом особого положения или политических учреждений отдельной страны, происходит только в этой стране, имеет очень большое значение и, далеко не делая кого-либо действительно богаче, делает каждого действительно более бедным. Повышение денежной цены всех товаров, которое в таком случае характерно для этой страны, имеет тенденцию более или менее задерживать развитие всех отраслей промышленности, существующих в ней, и давать другим нациям возможность конкурировать с ними не только на внешнем, но даже и на ее внутреннем рынке, поскольку они могут доставлять почти все виды товаров в обмен на меньшее количество серебра, чем могут это делать ее собственные производители.

Особое положение Испании и Португалии как собственников рудников делает их поставщиками золота и серебра для всех других стран Европы. Эти металлы поэтому, естественно, должны быть несколько дешевле в Испании и Португалии, чем в любой другой части Европы. Впрочем, разница не должна превышать размеров фрахта и страховой премии; а ввиду значительной стоимости и небольшого объема этих металлов их фрахт не играет большой роли, а страховая премия за них не превышает премии за любой другой товар такой же стоимости. Поэтому Испания и Португалия очень мало страдали бы от своего особого положения, если бы не отягчали его невыгод своими политическими учреждениями.

[491] Испания, облагая налогом, а Португалия, запрещая вывоз золота и серебра, обременяют этот вывоз расходами по контрабанде и повышают стоимость этих металлов в других странах сравнительно со стоимостью их в Испании и Португалии на всю сумму этих расходов. Когда вы запруживаете поток воды, то, как только уровень воды достигнет высоты плотины, волна должна переливаться через плотину, как будто бы последней совсем не было. Воспрещение вывоза не может удержать в Испании и Португалии большее количество золота и серебра, чем они могут при данном годовом продукте их земли и труда употребить на монету, утварь, золочение и серебрение и другие украшения из золота и серебра. Когда они получат это количество, уровень плотины достигнут и вся вода, притекающая после этого, должна переливать через нее. В соответствии с этим годовой вывоз золота и серебра из Испании и Португалии, несмотря на все ограничения, почти равняется, согласно всем сообщениям, всему годовому ввозу их. Однако так как уровень воды перед плотиной всегда должен быть выше, чем за нею, то количество золота и серебра, которое эти ограни чения удерживают в Испании и Португалии, должно в соответствии с годовым продуктом их земли и труда быть больше того количества, которое имеется в других странах. Чем выше и крепче плотина, тем больше должна быть разница в уровне воды за и перед ней. Чем выше налог, чем строже кары, ограждающие действующие запрещения, чем бдительнее и строже надзор, который следит за соблюдением закона, тем больше должна быть разница в отношении между золотом и серебром к годовому продукту земли и труда в Испании и Португалии и в других странах. Действительно, сообщают, что оно очень значительно и что вы часто можете встретить там обилие золотой и серебряной посуды в домах, где отсутствуют другие предметы, которые в других странах считались бы подходящими или соответствующими такого рода великолепию. Дешевизна золота и серебра, или, что то же самое, дороговизна всех товаров, являющаяся неизбежным следствием такого обилия драгоценных металлов, затрудняет развитие земледелия и промышленности Испании и Португалии и дает возможность другим нациям снабжать их многими видами сырья и почти всеми мануфактурными продуктами в обмен на меньшее количество золота и серебра, чем то, которого стоило бы производство этих продуктов в самой Испании и Португалии. Налог и запрещение вывоза действуют двояким образом: они не только очень значительно понижают стоимость драгоценных металлов в Испании и Португалии, но, удерживая там известное количество этих металлов, которое без этого отливало бы в другие страны, они удерживают их стоимость в этих других странах несколько выше естественного уровня и таким образом дают этим странам двойное преимущество в их торговле с Испанией и Португалией. Откройте шлюз в плотине, и перед нею будет теперь меньше воды, а позади — больше, и скоро она окажется тут и там на одном [492] уровне. Отмените налог и запрещение, и так как количество золота и серебра значительно уменьшится в Испании и Португалии, то оно несколько увеличится в других странах и стоимость этих металлов, их отношение к годовому продукту земли и труда станет одинаковым или почти одинаковым во всех странах. Потеря, которую Испания и Португалия могут иметь в результате такого вывоза их золота и серебра, будет вообще номинальной и воображаемой. Номинальная стоимость их товаров и годового продукта их земли и труда уменьшится и будет выражаться меньшим количеством серебра, чем до того, но их действительная стоимость останется прежней и будет достаточна для того, чтобы содержать, распоряжаться и занимать прежнее количество труда. Так как номинальная стоимость товаров уменьшится, то действительная стоимость оставшегося у них золота и серебра увеличится и меньшее количество этих металлов будет удовлетворять всем тем потребностям торговли и обращения, которые раньше требовали большего количества. Золото и серебро, ушедшие за границу, уйдут не без соответствующего возмещения, они принесут на такую же стоимость товары того или иного рода. Притом не все эти товары будут представлять собой предметы роскоши, предназначенные для потребления праздных людей, которые ничего не производят в оплату своего потребления. Поскольку действительное богатство и доход праздных людей не увеличатся в результате такого необычайного вывоза золота и серебра, постольку вследствие этого не увеличится значительно и их потребление. Эти товары в большей своей части, во всяком случае в некоторой своей части, будут состоять, вероятно, из материалов, инструментов и продовольствия для занятия и содержания трудящихся людей, которые воспроизведут с прибылью полную стоимость своего потребления. Таким образом, часть мертвого капитала общества обратится в действующий капитал, и он приведет в движение большее коли чество труда, чем было занято до того. Годовой продукт земли и труда немедленно несколько увеличится, а через несколько лет увеличится, по всей вероятности, очень значительно, поскольку промышленность этих стран избавится от самого тяжелого бремени, задерживающего ныне ее развитие.

Вывозная премия на хлеб необходимым образом оказывает такое же действие, как и эта нелепая политика Испании и Португалии. Независимо от фактического состояния сельского хозяйства она несколько удорожает наш хлеб на внутреннем рынке сравнительно с тем, сколько он стоил бы при данном состоянии сельского хозяйства, и несколько удешевляет его на рынке внешнем; а так как средняя денежная цена хлеба определяет более или менее денежную цену всех других товаров, премия значительно понижает стоимость серебра на внутреннем рынке и имеет тенденцию немного повышать ее на внешнем. Она позволяет иностранцам, в особенности голландцам, не только питаться нашим хлебом по более дешевой цене, но иногда даже по- [493] дешевле, чем может иметь его наш собственный народ, — так уверяет нас безусловный авторитет сэр Мэтью Деккер. Премия не позволяет нашим производителям поставлять свои товары за такое небольшое количество серебра, за какое они могли бы отдавать их при отсутствии премии, и дает голландцам возможность поставлять их за меньшее количество серебра. Она имеет тенденцию удорожать несколько наши мануфактурные изделия на всех рынках, а изделия голландцев — несколько удешевлять, а следовательно, давать их промышленности двойное преимущество перед нашей собственной.

Так как премия повышает на внутреннем рынке не столько действительную, сколько номинальную стоимость нашего хлеба, так как она увеличивает не количество труда, которое определенное количество хлеба может содержать и занимать, а только количество серебра, на которое оно обменивается, то оно задерживает развитие наших мануфактур, не оказывая сколько-нибудь значительных услуг нашим фермерам или землевладельцам. Конечно, она дает тем и другим несколько больше денег, и, пожалуй, будет трудновато убедить большинство их, что это отнюдь не оказывает им значительной услуги. Но если стоимость этих денег, т. е. количество труда, предметов продовольствия и всякого рода продуктов отечественного производства, которое можно купить на эти деньги, понижается, и притом понижается пропорционально увеличению их количества, то польза от этого будет почти только номинальная и воображаемая.

Во всем государстве имеется только один класс, которому премия была или может быть действительно полезна. Это — торговцы хлебом, экспортеры и импортеры хлеба. В урожайные годы премия необходимо вызывала более значительный вывоз, чем это было бы при отсутствии ее; препятствуя изобилию одного года восполнять скудость другого, она в неурожайные годы вызывала больший ввоз, чем это было бы необходимо в противном случае. В обоих случаях она увеличивала обороты хлеботорговцев, а в неурожайные годы она не только давала им возможность ввозить большее количество хлеба, но и продавать его по лучшей цене, а следовательно, и с большей прибылью, чем это было бы, если бы не была более или менее устранена возможность восполнять недостаток хлеба в одном году обилием его в другом. В соответствии с этим именно среди этого класса я наблюдал наибольшее стремление сохранить или возобновить вывозную премию.

Наши землевладельцы, вводя высокие пошлины на ввозимый иностранный хлеб, которые в годы среднего урожая равносильны запрещению ввоза, и устанавливая премию, подражали, по-видимому, пове- [494] дению владельцев наших мануфактур. При помощи первых они закрепляли за собою монополию на внутреннем рынке, а при помощи второй пытались помешать тому, чтобы этот рынок оказался когдалибо переполненным их товаром. Посредством обоих этих мероприятий они старались повысить действительную стоимость хлеба точно таким же образом, как наши владельцы мануфактур посредством таких же мер повышали действительную стоимость различных видов мануфактурных изделий. Они, вероятно, не обратили внимания на большое и существенное различие, самой природой установленное, между хлебом и почти всеми другими товарами. Когда посредством монополии на внутреннем рынке или вывозной премии вы даете владельцам наших шерстяных или полотняных мануфактур возможность продавать их товары по несколько более высокой цене, чем они могли бы без этого получить за них, вы повышаете не только номинальную, но и действительную цену этих товаров. Вы делаете их эквивалентными большему количеству труда и предметов существования; вы увеличиваете не только номинальную, но и действительную прибыль, действительное богатство и доход этих владельцев мануфактур; вы даете им возможность или самим жить лучше, или занимать большее количество рабочих на своих мануфактурах. Вы оказываете этим владельцам мануфактур действительное поощрение и направляете к ним большее количество труда страны, чем это, вероятно, было бы при естественном ходе вещей. Но когда посредством таких же мероприятий вы повышаете номинальную или денежную цену хлеба, вы не повышаете его действительную стоимость — вы не увеличиваете действительное богатство, действительный доход наших фермеров или землевладельцев, вы не поощряете производства хлеба, так как вы не даете им возможности содержать и занимать больше рабочих для выращивания его. По самой природе вещей хлеб имеет определенную действительную стоимость, которая не может быть изменена одним лишь изменением его денежной цены. Никакая вывозная премия, никакая монополия на внутреннем рынке не могут повысить эту стоимость. Самая свободная конкуренция не в состоянии понизить ее. Во всем мире стоимость эта равна количеству труда, которому она может дать содержание, и в каждой отдельной местности она равняется количеству труда, которое — обильно, умеренно или скудно в зависимости от обычного уровня существования рабочих в этой местности — она может содержать. Шерстяные материи или полотно не являются регулирующими товарами, которыми в конечном счете должна измеряться и определяться действительная стоимость всех других товаров; таким товаром является хлеб. Действительная стоимость всякого другого товара измеряется и определяется в конечном счете отношением его средней денежной цены к средней денежной цене хлеба. Действительная стоимость хлеба не изменяется вместе с теми изменениями его средней денежной цены, которые иногда происходят от одного столетия к дру- [495] гому. В результате этих изменений изменяется лишь действительная стоимость серебра.

Вывозные премии на любой продукт отечественного производства вызывают, во-первых, то общее возражение, которое может быть выдвинуто против всех вообще мероприятий меркантилистической системы, а именно что они насильственно направляют некоторую часть труда страны в русло, менее выгодное, чем то, по какому он направлялся бы, будучи предоставлен самому себе; во-вторых, то специальное возражение, что они направляют его не только в менее выгодное, но и фактически в невыгодное русло; торговля, которую можно вести только при существовании вывозной премии, обязательно должна быть убыточной торговлей. Вывозная премия на хлеб вызывает то дальнейшее возражение, что она ни в каких отношениях не может увели чивать производство того продукта, которое она имеет в виду поощрять. Таким образом, наши землевладельцы, требуя установления премии, хотя и подражали при этом нашим купцам и владельцам мануфактур, не проявили того правильного понимания своих собственных интересов, которое обычно руководит поведением этих двух других классов общества. Они обременили общественный доход весьма значительным расходом; они взвалили очень тяжелый налог на всю массу народа, но не увеличили в сколько-нибудь значительной мере действительную стоимость своего собственного товара; понизив несколько действительную стоимость серебра, они в известной мере затруднили развитие всей вообще промышленности страны и вместо того, чтобы подвинуть вперед, более или менее замедлили улучшение своих собственных земель, которое необходимо зависит от общего состояния промышленности страны.

Могут предположить, что в целях поощрения производства какогонибудь продукта более непосредственное действие будет иметь премия за производство, а не вывозная премия. Кроме того, такая премия будет облагать народ только одним налогом, а именно тем, который ему придется вносить для выплаты этой премии. Вместо того чтобы повышать, она будет иметь тенденцию понижать цену данного продукта на внутреннем рынке, а потому, не налагая на народ второго налога, она сможет по крайней мере отчасти возмещать ему то, что он внес в виде первого налога. Однако премии за производство выдавались очень редко. Предрассудки, привитые меркантилистической системой, приучили нас думать, что национальное богатство создается главным образом вывозом, а не производством. В соответствии с этим вывоз больше поощрялся как более непосредственное орудие привлечения денег в страну. Вместе с тем утверждали, что премии за производство, как это выяснилось на опыте, в большей степени допускают обманы, чем вывозные премии. Не знаю, насколько это справедливо. Очень хорошо известно, что вывозными премиями злоупотребляли для многочисленных надувательств. Но отнюдь не в интересах купцов [496] и владельцев мануфактур, главных изобретателей всех этих мер, чтобы внутренний рынок был переполнен их товарами — явление, которое может иногда вызывать премия за производство. Это переполнение устраняет вывозная премия, позволяя им отправлять за границу излишки и поднимая цену остающегося на внутреннем рынке продукта.

Ввиду этого из всех мероприятий меркантилистической системы купцы и владельцы мануфактур больше всего одобряют именно эту меру. Мне приходилось слышать, что предприниматели определенной отрасли промышленности вступали между собою в частное соглашение о выдаче из их собственного кармана премии за вывоз определенной доли товаров, составлявших предмет их торговли. Эта мера действовала так удачно, что более чем удваивала цену товаров на внутреннем рынке, несмотря на значительное увеличение производства. Действие же вывозной премии на хлеб следует считать совершенно противоположным, если она вела к понижению денежной цены этого товара.

Впрочем, нечто вроде премии за производство предоставлялось в некоторых специальных случаях. Близкими по своему характеру подобным премиям следует, пожалуй, считать потонные премии, выдаваемые ловцам белых сельдей и китоловам. Можно предполагать, что они непосредственно ведут к удешевлению на внутреннем рынке определенных товаров. В других отношениях их действие следует признать аналогичным действию вывозных премий. Благодаря им часть капитала страны употребляется на снабжение рынка товарами, цена которых не покрывает издержек вместе с обычной прибылью на капитал.

Но хотя потонные премии этим рыболовным предприятиям не содействуют увеличению богатства нации, можно, пожалуй, думать, что они содействуют ее обороне, поскольку увеличивают численность ее моряков и судов. Это, пожалуй, может быть достигнуто иногда посредством таких премий с гораздо меньшими издержками, чем посредством содержания большого, если позволено так выразиться, постоянного флота наподобие постоянной армии.

Вопреки этим благоприятным предположениям нижеследующие соображения заставляют меня полагать, что при установлении по крайней мере одной из этих премий законодательство сделало грубую ошибку.

1) Премия за ловлю сельдей на парусниках представляется слишком высокой.

С начала зимнего рыболовного сезона 1771 г. до конца зимнего рыболовного сезона 1781 г. потонная премия на сельдяной промысел на мелких парусниках равнялась 30 шилл. за тонну. За эти одиннадцать лет весь улов от мелкого сельдяного промысла в Шотландии достигал 378 347 бочонков. Сельдь, выловленная в море и тут же засоленная, называется сельдью морской заготовки. Для того чтобы сделать ее так называемой продажной сельдью, необходимо перебрать ее, [497] добавив некоторое количество соли. Поэтому считают, что из трех бочонков с сельдью морской заготовки получаются обычно два бочонка продажных сельдей. Таким образом, общий улов продажной сельди за эти 11 лет выразится, согласно этому расчету, только в 252 231 1/3 бочонка. За эти 11 лет потонной премии было всего выплачено 155 463 ф.

11 шилл., или 8 шилл. 2 1/4 п. на каждый бочонок продажной сельди.

Для заготовки этой сельди употребляется иногда шотландская соль, иногда заграничная; та и другая предоставляется рыбопромышленникам освобожденной от всякого акциза. Акциз на шотландскую соль составляет в настоящее время 1 шилл. 6 п., а акциз на заграничную соль — 10 шилл. на бушель. На бочонок сельдей требуется, согласно расчетам, около одного бушеля с четвертью заграничной соли; шотландской соли требуется в среднем два бушеля. Если сельди предназна чаются для вывоза, этот акциз совсем не взыскивается; если они предназначаются для внутреннего потребления, уплачивается с каждого бочонка всего 1 шилл., безразлично, заграничная или шотландская соль была употреблена на заготовку. Таков был размер старинного шотландского акциза с бушеля соли, т. е. того количества, которое считалось необходимым для заготовки бочонка сельдей. В Шотландии заграничная соль очень мало употребляется для других целей, кроме засолки сельдей. Но с 5 апреля 1771 г. по 5 апреля 1782 г. количество ввезенной заграничной соли достигло 937 974 бушелей, по 84 ф. в каждом, а количество шотландской соли, доставленной соляными предприятиями рыбопромышленникам, не превышало 168 226 бушелей, по 56 ф. в каждом. Отсюда явствует, что при засолке сельдей употребляется главным образом заграничная соль. Кроме того, за каждый бочонок сельдей, вывозимый за границу, выдается премия в 2 шилл. 8 п., а вывозится больше двух третей всего улова сельдей мелких парусников. Если принять в соображение все эти факты, то окажется, что за эти 11 лет каждый бочонок сельдей улова мелких парусников, на заготовку которого была употреблена шотландская соль, при вывозе его за границу обходится правительству в 17 шилл. 11 3/4 п., а при назначении его для внутреннего потребления — в 14 шилл. 33 3/4 п. и что каждый бочонок, на заготовку которого была употреблена заграни чная соль, при вывозе его за границу обходился правительству в 1 ф. 7 шилл. 5 3/4 п., а при назначении его для внутреннего потребления — 1 ф. 3 шилл. 9 3/4 п. Цена бочонка продажных сельдей хорошего качества колеблется от 17—18 до 24—25 шилл., равняясь в среднем одной гинее.

2) Премия, установленная для промысла белых сельдей, представляет собой потонную премию и пропорциональна вместимости судна, а не успешности или усердию ловцов; и я боюсь, что слишком часто суда снаряжались с единственной целью вылавливать не рыбу, а пре- [498] мию. В 1759 г., когда премия достигала 50 шилл. за тонну, весь промысел на мелких парусниках Шотландии дал всего только четыре бочонка сельдей морской заготовки. В этом году каждый бочонок сельдей морской заготовки потребовал от правительства затраты на одну только премию 113 ф. 15 шилл., а бочонок продажной сельди — 159 ф. 7 шилл. 6 п.

3) Самый характер промысла по ловле белых сельдей, за который выдавалась премия (на палубных судах вместимостью от 20 до 80 т), по-видимому, приспособлен не столько к условиям Шотландии, сколько к условиям Голландии, откуда он, как кажется, заимствован. Голландия расположена на большом расстоянии от морей, в которые главным образом устремляются сельди, и потому может вести этот промысел только на палубных судах, которые могут забирать с собой достаточно воды и провизии для рейса в далекое море. Но Гебридские, или Западные, острова, острова Шотландские, северные и северозападные берега Шотландии, по соседству с которыми главным образом ведется ловля сельдей, повсюду прорезаются морскими заливами, глубоко вдающимися в сушу и называющимися на местном языке морскими озерами. В эти-то морские озера преимущественно и стекаются сельди в те периоды, когда посещают эти воды: эта рыба, а также и многие другие виды рыб, как меня уверяли, появляются не регулярно и не всегда. Ввиду этих обстоятельств ловля рыбы с баркасов представляется наиболее приспособленной к специальным условиям Шотландии, ибо рыбаки доставляют сельдь на берег сейчас же после того, как выловят ее, для заготовки или потребления в свежем виде. Но значительное поощрение, оказываемое рыбному промыслу на парусных судах выдачей премии в 30 шилл. за тонну, неизбежно наносит ущерб баркасному промыслу, который, не получая никакой премии, не может доставлять свой улов на рынок на таких же условиях, на каких доставляют его промышляющие на парусных судах. Благодаря этому почти совсем пришел в упадок рыбный промысел на баркасах, который до введения премии для парусных судов был очень значителен и, как передают, давал занятие не меньшему числу людей, чем в настоящее время занято промыслом на парусных судах. Впрочем, должен признать, что относительно прежних размеров этого ныне подорванного и покинутого рыбного промысла я не могу говорить с большой точностью. Так как никакой премии не выдавалось на участвующие в промысле баркасы, таможенные и соляные чиновники не вели регистрацию их.

4) Во многих частях Шотландии в течение известных периодов года сельди составляют довольно значительную часть питания простого народа. Премия, понижающая их цену на внутреннем рынке, могла бы много содействовать улучшению положения многочисленных наших соотечественников, которые не всегда обладают достатком. Но премия, предоставленная сельдяному промыслу на парусни- [499] ках, совсем не содействует этой благой цели. Она разорила баркасный рыбный промысел, который лучше всего приспособлен для снабжения внутреннего рынка, и добавочная вывозная премия в 2 шилл. 8 п. на бочонок ведет к вывозу за границу большей части улова (более двух третей). Меня уверяли, что 30—40 лет тому назад, до введения премий для промысла на парусниках, 16 шилл. за бочонок составляли обычную цену белых сельдей. Лет 10—15 тому назад, когда баркасный рыбный промысел не был еще совершенно уничтожен, цена колебалась, как сообщают, в пределах от 17 до 20 шилл. за бочонок. В течение последних пяти лет она в среднем достигала 25 шилл. за бочонок. Впрочем, такая высокая цена могла вызываться малым количеством сельдей у берегов Шотландии. Точно так же я должен заметить, что самый бочонок, который продается обычно вместе с сельдью и цена которого включена во все приведенные выше цены, со времени начала американской войны вздорожал вдвое против прежнего, а именно — с 3 шилл. до 6 шилл. Должен равным образом заметить, что сообщения, полученные мною относительно цен прежних лет, отнюдь не сходятся друг с другом и не единодушны и один старик, отличающийся большой точностью и опытностью, уверял меня, что более 50 лет тому назад обычная цена бочонка хорошей продажной сельди равнялась одной гинее, и эту цену, мне кажется, можно и для настоящего времени считать средней ценой. Как бы то ни было, все сообщения, кажется мне, сходятся в том, что цена на внутреннем рынке не понизилась в результате введения премии для промысла на парусниках.

Если рыбопромышленники после предоставления им таких щедрых премий продолжают продавать свой товар по прежней или даже еще более высокой цене, чем обычно продавали раньше, то можно ожидать, что их прибыли будут очень высоки, и весьма вероятно, что прибыли некоторых из них действительно таковы. Однако по общему правилу, как я имею все основания полагать, дело обстоит совершенно иначе. Обычное действие подобных премий выражается в том, что они поощряют опрометчивых предпринимателей браться за дело, которого они не понимают, и то, что они теряют в результате собственной неосмотрительности и незнания, с избытком поглощает все то, что они могут выгадать благодаря чрезвычайной щедрости правительства. В 1750 г. тот самый закон, который впервые устанавливает премию в 30 шилл. за тонну в целях поощрения ловли белых сельдей (закон, изданный в 23-й год правления Георга II, гл. 24), учреждал также акционерную компанию с капиталом в 500 тыс. ф., причем акционерам (помимо всех прочих поощрительных мер: только что упомянутой потонной премии, вывозной премии в 2 шилл. 8 п. за бочонок, безакцизного отпуска британской и иностранной соли) на протяжении 14 лет предоставлялось право получать на каждые 100 ф., подписанные ими и внесенные в капитал общества, по 3 ф. в год, выплачиваемые им главным заведующим таможенными сборами равными долями каждые [500] полгода. Помимо этой большой компании, председатель и директора которой должны были жить в Лондоне, разрешалось учреждение разли чных рыбопромышленных контор во всех внешних портах королевства при условии подписки в капитал каждой из них не менее 10 тыс. ф., причем они должны были вести операции на свой собственный риск. Этим малым конторам были предоставлены такие же ежегодные дотации и такие же поощрения разного рода, как и большой лондонской компании. Капитал большой компании был скоро полностью внесен, а в различных внешних портах королевства возникло несколько рыбопромышленных контор. Несмотря на эти поощрения, почти все эти компании, как большие, так и малые, потеряли весь или большую часть своего капитала; в настоящее время от них почти не осталось следа, и промысел по ловле белых сельдей ныне целиком или почти целиком ведется отдельными предпринимателями. Если какая-либо отдельная отрасль мануфактур необходима для защиты общества, не всегда будет благоразумно оставаться зависимыми в деле снабжения ее изделиями от наших соседей, и может оказаться целесообразным обложение всех других отраслей промышленности для поддержания ее, если она иначе не может существовать внутри страны. Этот принцип может, пожалуй, оправдывать выдачу премий на вывоз парусины и пороха британской выделки.

Но хотя очень редко может оказаться разумным обложение налогом труда широкой массы народа в целях поддержания труда какогонибудь одного разряда владельцев мануфактур, однако при расточительности, свойственной периодам большого процветания, когда публика получает больший доход, чем может с толком употребить, можно, пожалуй, признать такие премии излюбленным отраслям мануфактур не менее естественными, чем всякий другой ненужный расход. В деле государственных, как и частных, расходов ссылкой на большое богатство часто считают возможным оправдать большую расточительность, но, конечно, требуется нечто большее, чем нормальная глупость, чтобы продолжать такую расточительность в периоды общих затруднений и нужды.

Так называемые премии нередко представляют собою не что иное, как возврат пошлин, и к ним поэтому в таких случаях неприложимы те возражения, какие делаются против премий в собственном смысле слова. Премия, например, за вывозимый рафинад может рассматриваться как возврат пошлины, взимаемой с сахарного песку, из которого он выделывается; премия за вывозимый выделанный шелк — как возврат пошлины с ввозимого шелка-сырца и трощеного шелка; премия за вывозимый порох — как возврат пошлины с ввозимой серы и селитры. На таможенном языке только те выдачи называются возвратом пошлин, которые предоставляются за товары, вывозимые в той же самой форме, в какой они ввезены. Когда их форма так изменяется [501] при мануфактурной переработке, что они получают новое обозначение, эти выдачи называются премиями.

Награды, даваемые обществом художникам или мануфактуристам, которые выделяются в своей специальности, не могут вызывать тех же возражений, как премии вышеописанного характера. Поощряя выдающиеся способности и умение, они служат поддержанию соревнования между работниками, занятыми в этих специальностях, но недостато чно велики для того, чтобы направлять в какую-либо из них большую долю капитала страны, чем это было бы при отсутствии таких наград. Они имеют тенденцию не нарушать естественное равновесие занятий, а сделать работу, выполняемую в каждом из них, возможно более искусной и совершенной. Кроме того, расход на такие награды незначителен, тогда как премии требуют очень больших расходов. Одна только премия на хлеб обходилась иногда государству в течение года более чем в 300 тыс. ф.

Премии иногда называются наградой, как возвратные пошлины иногда называются премиями. Но мы должны во всех случаях считаться с сущностью вещей, не обращая внимания на слова.

Отступление по вопросу о хлебной торговле и хлебных законах

Я не могу закончить эту главу относительно премий, не указав, что совершенно незаслуженны похвальные отзывы, которыми удостаивали закон, устанавливающий премию на вывозимый хлеб, и связанную с ним систему мероприятий. Специальное выяснение природы хлебной торговли и изучение главных законов Великобритании, относящихся к ней, достаточно подтвердят справедливость этого утверждения. Важность этого вопроса должна оправдать размеры нашего отступления.

Хлебная торговля состоит из четырех различных ветвей, которые, хотя и могут иногда вестись все одним и тем же лицом, по самому характеру своему представляют собою четыре самостоятельные и особые отрасли торговли. Это, во-первых, торговля хлебом внутри страны; во-вторых, импортная торговля для внутреннего потребления; в-третьих, экспортная торговля хлебом страны для иностранного потребителя и, в-четвертых, транзитная торговля хлебом — ввоз хлеба в целях обратного вывоза.

I. Интересы торговца хлебом внутри страны и широких слоев народа, как бы они ни казались противоположными с первого взгляда, совершенно тождественны даже в годы сильнейшего неурожая. В интересах торговца поднимать цену своего хлеба так высоко, как этого требует скудость урожая, и в его интерес никогда не может входить поднятие ее выше этого уровня. Поднимая цену, он ограничивает потребление и заставляет всех, а в особенности низшие классы народа, [502] более или менее соблюдать бережливость и умеренность. Если чрезмерным повышением цены он уменьшает потребление столь значительно, что запасы урожая могут превысить потребление до следующей жатвы и оставаться у него некоторое время после того, как начнет поступать хлеб нового урожая, он рискует не только потерять оставшийся хлеб в силу естественных причин, но и оказаться вынужденным продать оставшийся хлеб по гораздо более дешевой цене, чем мог получить за него несколькими месяцами раньше. Если он поднимет цену недостаточно высоко и благодаря этому так мало ограничит потребление, что запасов урожая не хватит до новой жатвы, он не только теряет часть прибыли, которую мог бы в противном случае полу чить, но и заставляет народ терпеть до нового урожая если не тягости дороговизны, то убийственные ужасы голода. В интересах народа, чтобы его потребление за день, неделю и месяц по возможности точно соответствовало запасам урожая. Интересы торговца хлебом внутри страны таковы же. Снабжая население по возможности соответственно такому расчету, он, наверное, продаст свой хлеб по наиболее высокой цене и с наибольшей прибылью; а знание им состояния запасов и размеров своей ежедневной, еженедельной, месячной продажи позволяет ему судить с большей или меньшей точностью, в какой мере население действительно снабжается указанным образом. Не имея в виду соблюдения интересов населения, он неизбежно побуждается ради соблюдения своих собственных интересов обращаться с ним даже в годы неурожая совсем так, как осмотрительный капитан корабля иногда оказывается вынужден обращаться со своим экипажем. Когда он предвидит, что провианта может не хватить, он сажает его на уменьшенную порцию. Из избытка предосторожности он иногда делает это при отсутствии действительной необходимости, тем не менее все неудобства, которые от этого может терпеть экипаж, незначительны в сравнении с опасностью, страданиями и гибелью, которым могут иногда подвергнуться при менее предусмотрительном поведении. Хотя точно так же торговец хлебом внутри страны может нередко под влиянием чрезмерной жадности поднять цену на хлеб несколько выше, чем это требуется недостатком хлеба, все же все те неудобства, которые население может испытывать благодаря такому образу действий, фактически избавляющему их от голода в конце года, будут незна чительны в сравнении с тем, что им пришлось бы пережить, если бы он в начале года проявил меньшую строгость. Хлеботорговец сам скорее всего пострадает от такой чрезмерной жадности, и не только ввиду возмущения, которое он в таком случае возбудит против себя, но также и потому, что, если даже он сумеет избежать последствий этого возмущения, все же у него на руках к концу года останется непроданный хлеб, который, если новый урожай окажется более благоприятным, ему придется продать по более низкой цене, чем это могло бы быть в противном случае.

[503] Конечно, если бы было возможно, чтобы одна большая торговая компания захватила в свои руки весь урожай обширной страны, в ее интересах было бы, пожалуй, поступать с ним так, как голландцы, по рассказам, поступают с пряностями с Молуккских островов, а именно уничтожают или выбрасывают в море значительную часть их, чтобы удержать на высоком уровне цену оставшегося количества. Но даже с помощью принудительного воздействия закона вряд ли возможно установить такую всеобъемлющую монополию в отношении хлеба; и всюду, где закон охраняет свободу торговли, хлеб из всех товаров труднее всего сосредоточить в одних руках или монополизировать при помощи немногих крупных капиталов, скупающих значительную часть его. Стоимость хлеба не только намного превышает размеры капиталов тех немногих частных лиц, которые попытались бы его скупить, но даже при предположении, что этих капиталов достаточно для скупки всего хлеба, ее делает вообще неосуществимой самый способ, каким производится хлеб. Так как во всех культурных странах хлеб представляет собою продукт, потребляемый больше всего, то на производство хлеба затрачивается большее количество труда, чем на производство всякого другого продукта. Далее, когда снимается жатва, хлеб оказывается по необходимости распределенным между большим числом владельцев, чем всякий иной товар, и их никак нельзя собрать в одно место, как небольшое число независимых владельцев мануфактур; они необходимо разбросаны по всем концам страны. Эти первона чальные владельцы или непосредственно снабжают потребителей в своей округе, или снабжают других торговцев хлебом внутри страны, которые, в свою очередь, снабжают им потребителей. Поэтому торговцы хлебом внутри страны, включая фермера и булочника, по необходимости более многочисленны, чем торговцы всяким другим товаром, и разбросанность их делает для них вообще невозможным вступать в какие-либо общие соглашения. Ввиду этого, если в неурожайный год один из них увидит, что у него на руках значительно больше хлеба, чем он может рассчитывать продать по существующей цене до нового урожая, он ни за что не станет держаться этой цены в убыток самому себе и лишь к выгоде своих соперников и конкурентов, а сейчас же понизит ее, чтобы сбыть свой хлеб до того, как станет поступать хлеб нового урожая. Те же соображения, тот же самый интерес, которые определяют в данном случае образ действия одного торговца, будут определять и образ действий всякого другого и побуждать их всех продавать свой хлеб по цене, наиболее соответствующей, по их крайнему разумению, недостатку или обилию его в данном году.

Всякий, изучающий внимательно историю периодов дороговизны и голодовок, которые поражали ту или иную часть Европы в течение настоящего или двух предшествовавших столетий и относительно которых мы имеем довольно точные данные, убедится, что дороговизна никогда не возникала в результате какого-либо соглашения между со- [504] бой торговцев хлебом внутри страны или какой-нибудь другой причины, а порождалась действительным недостатком хлеба, который создавался иногда и в некоторых отдельных местах ввиду расточительности войны, а в гораздо большем числе случаев — из-за плохого урожая, и что голод никогда не возникал по какой-либо иной причине, как в результате насильственных мероприятий правительства, пытавшегося негодными средствами устранить неудобства дороговизны.

В обширной земледельческой стране, между различными частями которой существует свободная торговля и сообщение, недостаток хлеба, порожденный самым сильным неурожаем, никогда не может быть так значителен, чтобы вызвать голод, и даже самый скудный урожай, если обращаться с ним с бережливостью и умеренностью, прокормит в течение всего года такое же количество людей, какое обычно прокармливается более щедро в годы среднего урожая. Больше всего неблагоприятна для урожая погода слишком засушливая или слишком дождливая. Но так как хлеб растет одинаково на высоких и низменных местах, на почвах очень влажных или очень засушливых, то засуха или дожди, гибельные для одной части страны, полезны для другой; и хотя как в дождливый, так и в засушливый год урожай бывает значительно хуже, чем в год с более равномерной погодой, однако в обоих этих случаях потери в одной части страны в известной мере уравновешиваются избытком в другой. В странах, выращивающих рис, где для этого растения необходима не только очень влажная почва, но и нахождение в известный период его произрастания под водой, последствия засухи гораздо более серьезны. Однако даже и в таких странах засуха редко бывает столь повсеместной, чтобы обязательно породить голод, если только правительство допустит свободную торговлю. Засуха в Бенгалии несколько лет тому назад могла, вероятно, вызвать очень сильную дороговизну. Ряд неправильных мероприятий, ряд неразумных ограничений торговли рисом, установленных служащими Ост-Индской компании, содействовали, наверное, превращению этой дороговизны в голод.

Когда правительство в стремлении устранить неудобства дороговизны приказывает всем торговцам продавать хлеб по цене, которую оно считает разумной и справедливой, оно или удерживает их от доставки хлеба на рынок, что может иногда вызвать голод даже в начале года, или, если они и привозят его туда, это дает населению возможность и потому поощряет его потреблять хлеб так неумеренно, что это должно неизбежно породить голод еще до конца года. Неограниченная, ничем не стесняемая свобода хлебной торговли не только представляет собою единственное средство для предотвращения бедствий голода, она является также наилучшим средством против неудобств дороговизны, ибо неудобные последствия действительного неурожая ничем нельзя предотвратить, их можно только смягчить. Ни один род [505] торговли не заслуживает в большей степени покровительства закона и ни один из них не нуждается в нем в такой степени, ибо ни один другой вид торговли не рискует вызвать такого возмущения и нападок населения.

В неурожайные годы низшие классы населения приписывают свои лишения алчности хлеботорговца, который становится предметом их ненависти и возмущения. Поэтому, вместо того чтобы наживать в таких случаях барыши, хлеботорговец часто подвергается опасности разориться и видеть свои склады разграбленными и разрушенными в результате их насильственных действий. Тем не менее именно в неурожайные годы, когда цены высоки, хлеботорговец рассчитывает получить наибольшую прибыль. Он обычно имеет договоры с несколькими фермерами на поставку ему в течение определенного числа лет установленного количества хлеба по определенной цене. Эта договорная цена устанавливается в соответствии с тем, что считается умеренной и справедливой ценой, т. е. в соответствии с обычной или средней ценой, которая до последних неурожайных годов колебалась в пределах от 8 до 20 шилл. за квартер пшеницы с соответствующими изменениями для прочих хлебов. Поэтому в неурожайные годы хлебный торговец покупает значительную часть своего хлеба по нормальной, а продает его по гораздо более высокой цене. Но что эта сверхобычная прибыль не более чем достаточна для того, чтобы поставить его торговлю в такие же условия, как и другие виды торговли, и компенсировать многочисленные потери, которые он несет в других случаях как из-за порчи товара, так и из-за частых и непредвидимых колебаний его цены, представляется вполне очевидным уже в силу одного того, что большие состояния в хлебной торговле приобретаются столь же редко, как и во всякой другой. Однако народное недовольство, которому она подвергается в неурожайные годы, — единственные годы, когда она может быть очень прибыльной, — внушает людям честным и самостоятельным нежелание заниматься ею. Она оказывается предоставленной низшему разряду торговцев, и мельники, булочники, мучные торговцы и мучные комиссионеры вместе с жалкими мелочными лавочниками представляют собою единственных посредников, которые на внутреннем рынке оперируют между производителем и потребителем.

Политика, установившаяся в прежнее время в Европе, вместо того чтобы устранить эту общераспространенную вражду по отношению к торговле, столь благодетельной для общества, по-видимому, напротив, только освящала и питала ее.

Законом, изданным в 5-й и 6-й год правления Эдуарда VI, гл. 14, было установлено, что всякий, покупающий какой бы то ни было хлеб или зерно в целях перепродажи его, будет объявлен незаконным скупщиком и будет подлежать в первый раз двухмесячному тюремному заклю чению и штрафу в размере стоимости этого хлеба, во второй [506] раз — шестимесячному заключению и штрафу в размере двойной стоимости и в третий раз — тюремному заключению до королевского распоряжения и конфискации всех его товаров и имущества. Политика большей части остальной Европы была не лучше политики Англии.

Наши предки воображали, по-видимому, что люди смогут покупать хлеб дешевле у фермера, чем у хлеботорговца, который, как они боялись, будет брать с них сверх цены, уплаченной им фермеру, чрезмерную прибыль в свою пользу. Поэтому они пытались совсем уничтожить его торговлю; они даже старались по возможности помешать тому, чтобы существовал какой-либо посредник между производителем и потребителем; таков был смысл многих ограничений, которым они подвергали торговлю так называемых ими перекупщиков или перевоз чиков хлеба, — торговлю, которой никто не имел права заниматься без разрешения, удостоверяющего его честность и добросовестность. Согласно статуту Эдуарда VI, для выдачи такого разрешения требовалось согласие трех мировых судей. Но даже и такое ограничение было впоследствии признано недостаточным, и в силу статута Елизаветы право выдавать его было передано четвертным судебным сессиям.

Политика Европы в минувшие времена пыталась таким образом регулировать сельское хозяйство, главный промысел деревни, принципами, совершенно отличными от тех, которые она установила по отношению к мануфактурной промышленности, главному занятию городов. Не оставляя фермеру других покупателей, кроме потребителей или их непосредственных комиссионеров, перекупщиков и перевозчиков хлеба, она пыталась заставить его заниматься промыслом не только фермера, но также крупного хлеботорговца или торговца хлебом в розницу. Первым законом она имела в виду служить общему интересу страны или удешевить хлеб, сама, пожалуй, не отдавая себе отчета, как это может быть достигнуто. Вторым законом она имела в виду служить интересам определенного класса — лавочников, которым владелец мануфактуры, если бы только ему было позволено вести розничную торговлю, составил, как полагали, такую сильную конкуренцию, что они были бы совсем разорены.

Однако если бы даже владельцу мануфактуры было дозволено держать лавку и продавать свои товары в розницу, он все же не мог бы успешно конкурировать с обыкновенным лавочником. Какую бы часть своего капитала он ни вложил в свою лавку, он должен был бы взять ее из своей мануфактуры. Для того чтобы вести свое предприятие в обычных условиях, он должен был бы получать, с одной стороны, прибыль в качестве владельца мануфактуры, а с другой — в качестве лавочника. Предположим для примера, что в городе, где он живет, десять процентов составляют обычную прибыль как на капитал, вложенный в мануфактурное предприятие, так и на капитал, вложенный в [507] розничную торговлю. В этом случае он должен накидывать на каждую единицу своего товара, продаваемого в его лавке, двадцать процентов на прибыль. Вывозя товары со склада к себе в лавку, он должен расценивать их по цене, по которой мог бы продавать их лавочнику или купцу, которые купили бы их у него оптом. Если он расценивает их дешевле, он теряет часть прибыли со своего капитала, занятого в мануфактуре. Когда же он продает их в своей лавке, он теряет часть прибыли со своего торгового капитала, если только не выручает такую же цену, по которой продавал бы их лавочник. Поэтому, хотя и может казаться, что он получает двойную прибыль на одной и той же единице товара, на самом деле, поскольку эти товары составляли последовательно часть двух различных капиталов, он получает обычную прибыль на весь капитал, затрачиваемый на них. А если он получает прибыль меньшую, он терпит убыток или оказывается затрачивающим свой капитал с меньшей выгодой, чем большинство его соседей.

То, что воспрещалось владельцу мануфактуры, в известной мере предписывалось делать фермеру, а именно — делить свой капитал между двумя различными назначениями: одну часть его он должен держать в амбарах и на гумне для удовлетворения требований рынка, а другую — затрачивать на обработку своей земли. Но подобно тому как он не может затрачивать последнюю с меньшей прибылью, чем это обычно для фермерского капитала, столь же мало он может затрачивать первую с меньшей прибылью, чем это обычно для торгового капитала. Принадлежит ли капитал, на который фактически ведется предприятие хлеботорговца, лицу, называемому фермером, или лицу, называемому хлебным торговцем, в обоих случаях необходима одинаковая прибыль, чтобы возместить собственнику употребление его таким именно образом, чтобы его промысел находился в таких же условиях, как и другие предприятия, и чтобы у него не появилось стремление возможно скорее переменить это занятие на другое. Поэтому фермер, вынужденный таким образом заниматься промыслом торговца хлебом, никак не может продавать свой хлеб дешевле, чем всякий другой торговец хлебом при наличии свободной конкуренции.

Торговец, который может вкладывать весь свой капитал в одно определенное предприятие, обладает такого же рода преимуществом, как и рабочий, который может затрачивать весь свой труд на одну определенную операцию. Как последний приобретает ловкость, позволяющую ему теми же двумя руками выполнять гораздо большее количество работы, так и первый приобретает навык столь легко и быстро вести свое дело, покупать и сбывать свои товары, что с одним и тем же капиталом он может делать гораздо большие обороты. Как первый обычно может продавать свой труд значительно дешевле, так и второй обычно может продавать свои товары несколько дешевле, чем в том случае, когда его капитал и его внимание были бы заняты не одним только делом. Большинство владельцев мануфактур не в состоянии [508] продавать в розницу свои товары так дешево, как старательный и деятельный розничный торговец, единственное занятие которого состоит в покупке их оптом и в продаже потом в розницу. Большинство фермеров еще меньше может продавать в розницу свой хлеб, снабжать жителей города на расстоянии, может быть, четырех или пяти миль по такой же цене, по какой может делать это старательный и деятельный хлеботорговец, единственное занятие которого состоит в покупке хлеба оптом, в доставке его на склад и последующей его продаже.

Закон, воспрещавший владельцу мануфактуры заниматься промыслом лавочника, пытался форсировать отмеченное разделение в употреблении капиталов; закон, обязывавший фермера заниматься промыслом хлеботорговца, пытался задержать развитие в этом направлении; оба закона являлись явным нарушением естественной свободы, а потому были несправедливы; вместе с тем они были столь же нецелесообразны. В интересах всякого общества, чтобы в подобного рода делах не было ни принуждения, ни стеснения. Человек, употребляющий свой труд или свой капитал на большее число занятий, чем требует его положение, никогда не сможет повредить своему соседу, конкурируя с ним: он скорее повредит самому себе, и это обычно так и бывает. Хватающийся сразу за несколько дел никогда не разбогатеет, говорит пословица. Закон должен всегда предоставлять людям самим заботиться об их собственных интересах, так как о своих специальных условиях и положении они, по общему правилу, более способны судить, чем законодатель. Из вышеупомянутых законов более вредным был закон, который обязывал фермера заниматься промыслом хлеботорговца.

Этот закон не только задерживал деление употребляемого капитала, столь выгодное для каждого общества, но и препятствовал также улучшению и обработке земли. Заставляя фермера заниматься двумя промыслами вместо одного, он принуждал его делить свой капитал на две части, из которых только одна могла быть употреблена на возделывание земли. Если же, напротив, фермер был бы волен продавать весь свой хлеб хлеботорговцу, как только успеет обмолотить его, весь его капитал мог бы немедленно вернуться к земле и быть употреблен на покупку добавочного скота и на наем добавочных батраков, чтобы лучше возделывать землю. Будучи же обязан продавать свой хлеб в розницу, он был вынужден держать значительную часть своего капитала на протяжении года в амбарах и на гумне и потому не мог обрабатывать землю так хорошо, как мог бы делать это в противном случае при том же капитале. Таким образом, закон этот мешал улучшению и обработке земли и вместо того, чтобы вести к удешевлению хлеба, должен был уменьшать его количество, а потому и удорожать в сравнении с тем, что было бы при естественном ходе вещей.

После промысла фермера промысел хлеботорговца представляет собой в действительности тот промысел, который при надлежащем [509] поощрении и охране может больше всего содействовать производству хлеба. Он может содействовать промыслу фермера точно так, как промысел оптового торговца содействует промыслу владельцев мануфактур.

Оптовый торговец, доставляя владельцу мануфактуры готовый рынок, беря у него товары, как только он успевает изготовить их, и иногда даже выплачивая ему вперед еще до их изготовления, позволяет ему держать весь свой капитал, а иногда и еще большую сумму, постоянно в производстве, а потому и вырабатывать гораздо большее количество товаров, чем если бы он был вынужден сам сбывать их непосредственным потребителям или только розничным торговцам. При этом так как капитал оптового торговца обычно по своим размерам равен капиталу нескольких мануфактуристов, то эти деловые отношения между ними делают владельца крупного капитала заинтересованным в поддержке владельцев большого числа мелких капиталов и в оказании им помощи при тех потерях и неудачах, которые в противном случае могли бы оказаться для них гибельными.

Если бы подобного же рода деловые отношения повсюду установились между фермерами и торговцами хлебом, то это имело бы столь же благодетельные последствия для фермеров. Они получали бы возможность постоянно держать вложенным в земледелие весь свой капитал и даже больше этой суммы. В случае одного из тех несчастий, которые нигде не случаются так часто, как в фермерском промысле, они находили бы в своем постоянном покупателе, богатом хлеботорговце, человека, который и заинтересован помочь им, и в состоянии сделать это, и они не зависели бы целиком, как в настоящее время, от снисходительности своего землевладельца или от милости его управляющего. Если бы было возможно установить такие деловые отношения повсеместно и сразу, если бы было возможно обратить одновременно весь фермерский капитал королевства к его действительному назначению, к возделыванию земли, отвлекши его от всех тех других занятий, на которые в настоящее время затрачивается его часть, и если бы было возможно в целях содействия и поддержки в необходимых случаях операций этого большого капитала добыть сразу другой капитал почтой таких же размеров, то трудно даже представить себе, какие большие, глубокие и быстрые успехи земледелия повлекла бы за собою во всех частях страны такая перемена.

Следовательно, статут Эдуарда VI, запрещавший всякое посредничество между производителем и потребителем, старался уничтожить промысел, свободное занятие которым представляет собой не только лучшее средство против неудобств дороговизны, но и лучшее предупредительное средство против этого бедствия, ибо после фермерского промысла ни один другой промысел не содействует так производству хлеба, как промысел торговца хлебом.

[510] Суровый характер этого закона был впоследствии смягчен изданием нескольких новых статутов, разрешавших последовательно скупку хлеба, когда цена пшеницы не превышала 20, 24, 32 и 40 шилл. за квартер. Наконец, законом, изданным в 15-й год правления Карла II, гл. 7, скупка или покупка хлеба в целях перепродажи его, поскольку цена пшеницы не превышала 48 шилл. за квартер (при соответственной цене других хлебов), объявлялась дозволенной всем лицам, не являющимся барышниками, т. е. не перепродающим его на том же рынке до истечения трех месяцев. Вся та свобода, которой с тех пор пользовалась торговля хлебом внутри страны, была установлена этим законом. Статут, изданный в 12-й год правления нынешнего короля и отменяющий все остальные прежние законы против скупщиков и перекупщиков, не отменяет ограничений, установленных этим законом, которые поэтому сохраняют свою силу и по сию пору.

Однако статут этот в известном смысле подтверждает два совершенно нелепых общераспространенных предрассудка.

Во-первых, он предполагает, что при повышении цены пшеницы до 48 шилл. за квартер (и всех других хлебов соответственно) будет происходить такая скупка в одни руки, что это неблагоприятно отразится на народе. Но из сказанного выше, кажется, достаточно очевидно, что ни при какой цене не может происходить такая скупка хлеба торговцами внутри страны, чтобы это отражалось на населении; притом цена в 48 шилл. за квартер, хотя она и может казаться очень высокой, в неурожайные годы нередко устанавливается сейчас же после сбора урожая, когда не может еще быть продана сколько-нибудь значительная часть нового хлеба и когда даже невежественные люди не могут предполагать, чтобы хотя небольшая часть его могла быть скуплена в одни руки в ущерб населению.

Во-вторых, статут предполагает, что существует определенная цена, при которой обычно происходит спекуляция хлебом, т. е. при которой хлеб скупается в целях перепродажи его в ближайшем будущем на том же рынке, что причиняет ущерб населению. Но если купец когда-либо скупает хлеб, направляемый на рынок или уже находящийся там, чтобы вскоре снова продать его на этом же рынке, то это объясняется только тем, что он полагает, что рынок в течение всего года не может снабжаться так обильно, как в данный момент, и что поэтому цена должна скоро повыситься. Если его расчеты на это ошибо чны и цена не повысится, он теряет не только всю прибыль с капитала, затрачиваемого им таким образом, но и часть самого капитала ввиду издержек и потерь, необходимо связанных со скупкой хлеба и хранением его. Поэтому он самому себе причиняет гораздо больший ущерб, чем может нанести его тем отдельным людям, которым он помешает приобрести нужный им хлеб в данный базарный день, потому что они могут позже, в один из следующих базарных дней, купить хлеб так же дешево. Если его расчеты оправдываются, он не только не причиняет ущерба главной массе народа, но оказывает ей весьма важ- [511] ную услугу. Заставляя население почувствовать неудобства дороговизны несколько ранее, чем это было бы в противном случае, он не дает ему чувствовать эту дороговизну впоследствии так остро, как это было бы, если бы дешевизна хлеба поощряла потребление его в большем количестве, чем это совместимо с недостатком хлеба в данном году. Когда недостаток хлеба действительно существует, самое лучшее, что можно сделать, это распределить проистекающие от этого неудобства по возможности равномерно на все месяцы, недели и дни года. Интерес хлеботорговца побуждает его наблюдать за этим с возможной для него точностью; и так как никто другой не может быть в этом так заинтересован и не может обладать таким же знакомством с положением дела и такой же способностью точно следить за ним, то эта важнейшая функция торговли должна быть всецело предоставлена хлеботорговцу, или, другими словами, торговля хлебом, поскольку по крайней мере дело идет о снабжении внутреннего рынка, должна быть оставлена совершенно свободной.

Широко распространенную в народе боязнь скупки хлеба и спекуляции им можно сравнить со столь же широко распространенными страхами и подозрениями относительно колдовства. Несчастные жертвы, обвинявшиеся в этом последнем преступлении, были столь же виноваты в бедствиях, приписываемых им, как те, кого обвиняли в первом преступлении. Закон, положивший конец всем преследованиям за колдовство, лишивший возможности любого человека удовлетворять свою собственную злобу обвинением своего соседа в этом воображаемом преступлении, по-видимому, действительно положил конец этим страхам и подозрениям, устранив главную причину, питавшую и поддерживавшую их. Закон, который восстановит полностью свободу внутренней торговли хлебом, окажется, вероятно, столь же действительным для полного устранения общераспространенных опасений относительно скупки и спекуляции хлебом.

Несмотря, однако, на все свои несовершенства, закон 15-го года правления Карла II, гл. 7, наверное, больше содействовал достаточному снабжению внутреннего рынка и развитию хлебопашества, чем какойлибо другой в нашей книге статутов. Именно благодаря этому закону внутренняя хлебная торговля получила ту свободу и защиту, которыми она с тех пор пользовалась, а как снабжению внутреннего рынка, так и интересам земледелия гораздо более содействует внутренняя торговля, чем торговля импортная или экспортная.

Согласно вычислениям автора трактатов о хлебной торговле, отношение среднего количества всех хлебов, ввозимых в Великобританию, к среднему количеству всех хлебов, потребляемому внутри страны, не превышает 1 к 570. Следовательно, в деле снабжения внутреннего рынка внутренняя торговля в 570 раз важнее импортной торговли.

[512] Среднее количество всех хлебов, вывозимых из Великобритании, не превышает, согласно этому же автору, одной тридцать первой части годового продукта. Следовательно, для поощрения земледелия внутренняя торговля, обеспечивая его продукту рынок, имеет в 30 раз большее значение, чем экспортная торговля.

Я не придаю особенно большой веры политической арифметике и не думаю ручаться за точность этих расчетов. Я привожу их только для того, чтобы показать, насколько меньшее значение, по мнению самых благоразумных и опытных людей, имеет экспортная торговля хлебом сравнительно с торговлей внутренней. Значительная дешевизна хлеба в годы, непосредственно предшествовавшие установлению пошлины, пожалуй, не без основания может быть приписана в известной мере действию этого статута Карла II, изданного за 25 лет до того и, следовательно, имевшего уже достаточно времени, чтобы проявить свое действие.

Немногих слов будет достаточно для объяснения всего того, что я хочу сказать относительно других трех отраслей хлебной торговли.

II. Торговля купца, ввозящего иностранный хлеб для внутреннего потребления, очевидно, содействует непосредственному снабжению внутреннего рынка и постольку должна быть непосредственно полезна для массы населения. Она имеет тенденцию несколько понижать среднюю денежную цену хлеба, но не уменьшать его действительную стоимость или количество труда, которое он может содержать. Если бы ввоз всегда был свободен, наши фермеры и землевладельцы выручали бы, вероятно, за свой хлеб в среднем за ряд лет несколько меньше денег, чем выручают в настоящее время, когда ввоз почти всегда оказывается в действительности воспрещенным; но деньги, которые они получали бы, имели бы большую стоимость, на них можно было бы покупать больше всяких других товаров и занимать большее количество труда. Таким образом, их действительное богатство, их действительный доход были бы такими же, как и в настоящее время, хотя и выражались бы в меньшем количестве серебра; это не лишило бы их возможности и не помешало бы им производить хлеб в таком же количестве, как и теперь. Напротив, так как повышение действительной стоимости серебра в результате понижения денежной цены хлеба несколько уменьшает денежную цену всех других товаров, это создает для промышленности страны, где это имеет место, некоторое преимущество на всех иностранных рынках и потому ведет к поощрению и развитию этой промышленности. Но размеры внутреннего рынка для хлеба должны соответствовать общим размерам промышленности страны, в которой он произрастает, или количеству тех, кто производит что-то иное и потому обладает ценой чего-нибудь другого для обмена на хлеб. При этом внутренний рынок, будучи в каждой стране самым близким и наиболее удобным, является вместе с тем самым обширным и наиболее важным рынком для хлеба. Поэтому отмеченное [513] повышение действительной стоимости серебра, являющееся следствием понижения средней денежной цены хлеба, ведет к расширению самого большого и наиболее важного рынка для хлеба и таким образом поощряет его производство, а не ведет к уменьшению последнего.

В силу закона, изданного в 22-й год правления Карла II, гл. 13, ввоз пшеницы, когда ее цена на внутреннем рынке не превышала 53 шилл. 4 п. за квартер, был обложен пошлиной в 16 шилл. на квартер и пошлиной в 8 шилл., когда цена не превышала 4 ф.; первая из этих двух цен на протяжении более столетия имела место только во времена очень большого неурожая, а вторая, насколько мне известно, ни разу не была отмечена. Тем не менее, пока цена пшеницы не поднималась выше этой последней нормы, закон облагал ее очень тяжелой пошлиной, а пока она не достигала первой, он облагал ее пошлиной, имевшей запретительный характер. Ввоз других видов хлеба был ограничен пошлинами — пропорционально стоимости данного вида — почти одинаково высокими* [* До закона, изданного в 13-й год правления теперешнего короля (Георга III), на разного рода привозной хлеб уплачивалась следующая пошлина:
Бобы: при цене до 28 ш. за квартер пошлина составляла 19 ш. 10 п.
’’ ’’ 40’’ ’’ ’’ 16’’ 10’’
’’ ’’ св. 40’’ ’’ ’’ —’’ 12’’
Ячмень ’’ до 28’’ ’’ ’’ 19’’ 10’’
’’ ’’ 32’’ ’’ ’’ 16’’ —’’
’’ ’’ св. 32’’ ’’ ’’ —’’ 12 ’’

Ввоз солода воспрещается ежегодным биллем о пошлине на солод.
Овес при цене до 16 ш. за квартер пошлина составляла 5 ш. 10 п.
’’ ’’ св. 16’’ ’’ ’’ — ’’ 9 1/2’’
Горох ’’ св. 40’’ ’’ ’’ 16 ’’ —’’
’’ ’’ св. 40’’ ’’ ’’ — ’’ 9 3/2’’
Рожь ’’ до 36’’ ’’ ’’ 19’’ 10’’
’’ ’’ до 40’’ ’’ ’’ 16’’ 8’’
’’ ’’ св. 40’’ ’’ ’’ —’’ 12’’
Пшеница ’’ до 44’’ ’’ ’’ 21’’ 9’’
’’ ’’ до 53 ш. 4 п. ’’ ’’ 17’’ —’’
’’ ’’ 4 ф. ст. ’’ ’’ 8’’ —’’
’’ ’’ св. 4’’ ’’ ’’ около 1’’ 4’’
Гречиха ’’ св. 32 ш.’ ’’ ’’ 16’’ —’’

Пошлины эти были установлены отчасти постановлением 22-го года правления Карла II вместо старой пошлины, отчасти постановлениями о новой пошлине, о пошлинах в одну треть и в две трети и о пошлине 1747 г.]. Последующие законы еще более повысили эти пошлины.

Лишения, которые в урожайные годы вызвало бы для народа строгое проведение этих законов, были бы, вероятно, очень велики, но обыкновенно в таких случаях их применение приостанавливалось временными статутами, которые разрешали в течение ограниченного срока ввоз иностранного хлеба. Необходимость таких временных статутов достато чно свидетельствует о непригодности этого общего закона.

Эти стеснения ввоза, хотя они и предшествовали установлению вывозной премии, были внушены тем же духом, теми же принципами, [514] которые впоследствии привели к указанной мере. Те или иные ограничения ввоза, как ни вредны были бы они сами по себе, сделались необходимыми вследствие введения премий. Если бы при цене пшеницы ниже 48 шилл. за квартер или несколько выше этого заграничный хлеб мог ввозиться или вовсе без пошлины, или с уплатой лишь незначительной пошлины, его можно было бы вывозить обратно с прибылью в размере всей вывозной пошлины к большому ущербу для государственной казны и при полном извращении того установления (премии), целью которого было расширение рынка для хлеба отечественного производства, а не для хлеба чужих стран.

III. Торговля купца, вывозящего хлеб для потребления его за границей, безусловно, не содействует непосредственно обильному снабжению внутреннего рынка, но делает это косвенным путем. Из какого бы источника ни производилось обычно это снабжение, за счет ли выращиваемого в стране хлеба или ввозимого из-за границы, снабжение внутреннего рынка никогда не может быть очень обильным, если обычно не выращивается или не ввозится в страну больше хлеба, чем потребляется в ней. Но если при нормальных условиях нельзя вывозить этот излишек, производители постараются производить, а импортеры — ввозить не больше того, чего требует одно лишь потребление внутреннего рынка. Этот рынок очень редко будет переполнен хлебом; напротив, по общему правилу он будет снабжаться недостаточно, так как люди, занимающиеся его снабжением, будут обычно опасаться, как бы их товар не остался у них на руках. Запрещение вывоза ограничивает возделывание и улучшение земли тем размером, которого требует снабжение населения страны. Свобода вывоза позволяет стране расширять обработку земель в целях снабжения других народов.

Законом, изданным в 12-й год правления Карла II, гл. 4, был дозволен вывоз хлеба во всех тех случаях, когда цена пшеницы не превышала 40 шилл. за квартер. Законом, изданным в 15-й год правления того же государя, эта свобода вывоза предоставлялась при цене до 48 шилл. за квартер, а законом 22-го года она сохранялась при любой более высокой цене. Правда, при вывозе взимался весовой сбор в пользу королевской казны. Но для всех хлебов были установлены такие низкие ставки, что на квартер пшеницы приходился весовой сбор всего в 1 шилл., на квартер овса — 4 п. и на все другие хлеба — 6 п. В силу закона, изданного в 1-й год правления Вильгельма и Марии и установившего вывозную премию, этот небольшой сбор фактически отменялся всякий раз, когда цена пшеницы не превышала 48 шилл. за квартер, а законом 11-го и 12-го годов правления Вильгельма III, гл. 20, он был специально отменен и при более высокой цене.

Таким образом, торговля экспортера не только поощрялась премией, но и была сделана гораздо более свободной, чем промысел торговца внутри страны. На основании последнего из этих законов хлеб для вывоза можно было скупать при любой цене, тогда как для прода- [515] жи внутри страны его дозволялось скупать только тогда, когда цена не превышала 48 шилл. за квартер. Между тем, как уже выяснено, интересы торговца внутри страны никогда не могут идти вразрез с интересами широких слоев населения, а интересы купца-экспортера могут расходиться и иногда действительно расходятся с ними. Если в момент, когда собственная родина экспортера страдает от дороговизны, соседняя страна поражена голодом, в его интересах, может быть, вывозить туда хлеб в таких количествах, что это очень сильно увеличит бедствия дороговизны. Обильное снабжение внутреннего рынка не было прямой целью этих законов; под предлогом поощрения земледелия они имели в виду поднять по возможности выше денежную цену хлеба и таким образом по возможности вызвать постоянную дороговизну на внутреннем рынке. Благодаря затруднениям, которые ставились ввозу хлеба, снабжение этого рынка даже в периоды большого неурожая ограничивалось хлебом внутреннего производства, а благодаря поощрению вывоза, когда цена не превышала 48 шилл. за квартер, этот рынок не мог получать всего урожая страны даже в периоды значительного недостатка хлеба. Временные законы, воспрещавшие на определенный срок вывоз хлеба и на определенный же срок отменявшие ввозные пошлины, — меры, к которым Великобритания так часто вынуждена бывала прибегать, — достаточно свидетельствуют о непригодности ее общей системы. Если бы система эта была хороша, Великобритании не приходилось бы так часто отступать от нее.

Если бы все нации придерживались либеральной системы свободного вывоза и свободного ввоза, то многочисленные государства, на которые распадается великий континент, уподобились бы различным провинциям одного большого государства. Подобно тому как свобода внутренней торговли между различными провинциями одного большого государства представляется не только лучшим средством против дороговизны, но и самым действенным средством для предотвращения голода, так подобное же значение имела бы свобода вывозной и ввозной торговли между различными странами, на которые делится континент. Чем обширнее континент, чем легче по суше и по воде сообщение по различным частям его, тем меньше будет какая-либо его часть подвергаться когда-нибудь этим бедствиям, так как недостаток хлеба в одной стране сможет восполняться изобилием его в другой. Но очень немногие страны целиком приняли эту либеральную систему. Свобода хлебной торговли почти везде более или менее ограничена, а во многих странах стеснена такими нелепыми правилами, которые нередко превращают неустранимое несчастье дороговизны в ужасное бедствие голода. Спрос таких стран на хлеб может иногда быть столь большим и столь настоятельным, что небольшое государство по соседству с ними, которое как раз в это время страдает от некоторой дороговизны, не решится снабжать их, чтобы не рисковать самому подвергнуть- [516] ся столь же ужасному бедствию. Таким образом, неправильная политика одной страны может делать в известной мере опасным и неосторожным проведение в другой такой политики, которая при других условиях явилась бы наилучшей. Неограниченная свобода вывоза будет гораздо менее опасной в больших государствах, где сбор хлебов гораздо более значителен и где поэтому на снабжении редко может чувствительно отразиться вывоз любого количества хлеба. В каком-нибудь кантоне Швейцарии или в одном из мелких государств Италии может, пожалуй, оказаться иногда необходимым ограничить вывоз хлеба, но в таких обширных государствах, как Франция или Англия, это вряд ли когда-нибудь может понадобиться. Помимо того, препятствовать фермеру отправлять его товары в любое время на наиболее выгодный для него рынок, очевидно, равносильно принесению обычных законов справедливости в жертву идее общественного блага, своего рода соображениям государственной пользы. Такого рода акты законодательной власти должны иметь место и могут быть оправданны только в случае самой крайней необходимости. Цена, при которой воспрещается вывоз хлеба, если он вообще когда-либо воспрещается, должна всегда устанавливаться на очень высоком уровне.

Законы относительно хлеба можно сравнить с законами, касающимися религии. Люди чувствуют себя столь заинтересованными в том, что касается их существования в здешней жизни или их блаженства в жизни будущей, что правительство бывает вынуждено уступать их предрассудкам и, чтобы сохранить общественное спокойствие, устанавливать ту систему, которую они одобряют. Может быть, именно поэтому нам так редко приходится встречать разумные системы, установленные в этих двух важнейших областях.

IV. Участие купца в транзитной торговле, т. е. импортирующего иностранный хлеб для обратного вывоза его, содействует обильному снабжению внутреннего рынка. Правда, в цели его торговли прямо не входит продавать на внутреннем рынке свой хлеб, но обычно он охотно делает это и даже по гораздо меньшей цене, чем он мог бы получить на заграничном рынке. Он это делает потому, что таким образом сберегает издержки по погрузке и разгрузке, на фрахт и страхование. Страна, которая благодаря такой транзитной торговле становится складочным местом и хранилищем для снабжения других стран, очень редко сама может терпеть нужду в хлебе. Хотя таким образом транзитная торговля может содействовать понижению средней денежной цены хлеба на внутреннем рынке, она этим отнюдь не понижает его действительной стоимости: она только несколько повышает действительную стоимость серебра.

Транзитная торговля в Великобритании была фактически запрещена при нормальных условиях благодаря высоким пошлинам на ввоз иностранного хлеба, на большую часть которого не выдавались возвратные пошлины; что же касается чрезвычайных обстоятельств, ко- [517] гда недостаток хлеба делал необходимой отмену этих пошлин временными законами, то в это время оказывался почти совсем запрещенным вывоз хлеба. Ввиду этого существовавшая система законов фактически запрещала транзитную торговлю во всех случаях.

Поэтому та система законов, которая связана с установлением вывозных премий, совсем, по-видимому, не заслуживает и части той похвалы, которая высказывалась по ее адресу. Богатство и процветание Великобритании, столь часто приписывавшиеся этим законам, могут быть очень легко объяснены другими причинами. Та уверенность, которую законы Великобритании дают каждому человеку в том, что он сможет пользоваться плодами своего труда, сама по себе уже является достаточной для процветания любой страны, несмотря на те или другие нелепые правила о торговле; и эта уверенность была упрочена революцией как раз около того времени, когда была установлена премия. Естественное стремление каждого человека улучшить свое положение, если ему обеспечена возможность свободно и беспрепятственно проявлять себя (security), представляет собой столь могущественное начало, что одно оно не только способно без всякого содействия со стороны довести общество до богатства и процветания, но и преодолеть сотни досадных препятствий, которыми безумие человеческих законов так часто затрудняет его деятельность, хотя эти препятствия всегда более или менее ограничивают его свободу или ослабляют его действие (security). В Великобритании труд беспрепятственно проявляет себя, и хотя он далек от того, чтобы быть совершенно свободным, он, во всяком случае, не менее или даже более свободен, чем в любой стране Европы.

Хотя период наибольшего процветания и благосостояния Великобритании последовал за установлением системы законов, связанной с премией, мы не должны все же приписывать его этим законам. Этот период ведь следовал также и за появлением национального долга. А последний, несомненно, не был его причиной.

Хотя система законов, связанная с установлением премии, имеет совершенно такую же тенденцию, как и политика Испании и Португалии, а именно тенденцию несколько понизить стоимость драгоценных металлов в стране, применяющей ее, все же Великобритания, несомненно, является одной из самых богатых стран Европы, тогда как Испания и Португалия должны быть причислены, пожалуй, к самым нищенским. Но такое различие в положении этих стран может быть легко объяснено двумя причинами: во-первых, налог в Испании на вывоз золота и серебра, запрещение его в Португалии и бдительная полиция, которая следит за выполнением этих законов, должны в этих двух очень бедных странах, ввозящих ежегодно на 6 млн ф. ст. с лишним, влиять не только более непосредственно, но и гораздо более действительно на [518] понижение там стоимости этих металлов, чем могут делать это в Великобритании хлебные законы; во-вторых, эта плохая политика не уравновешивается в этих странах общей свободой и безопасностью населения. Труд там не свободен и не обеспечен, а гражданское и церковное управление как Испании, так и Португалии таковы, что их одних достаточно для увековечения их нынешней бедности, даже если бы их законы, относящиеся к торговле, были столь же мудры, как нелепо и неразумно большинство их в настоящее время.

Закон, изданный в 13-й год правления ныне царствующего короля, гл. 43. установил новую систему в отношении хлебных законов, во многом лучшую, чем прежняя система, но кое в чем, пожалуй, не столь удовлетворительную.

На основании этого закона высокие пошлины на хлеб, ввозимый для потребления внутри страны, отменяются всякий раз, когда цена пшеницы среднего качества повышается до 48 шилл. за квартер, цена среднего качества ржи, гороха или бобов — до 32 шилл., цена ячменя — до 24 шилл., а овса — до 16 шилл., вместо них взимается небольшой налог — всего лишь 6 п. с квартера пшеницы и в соответственных размерах с остальных хлебов. Таким образом, в отношении всех этих хлебов, а в особенности в отношении пшеницы, внутренний рынок открыт для снабжения его из-за границы при ценах, гораздо более низких, чем это было раньше.

На основании того же закона прекращается выдача при вывозе пшеницы прежней премии в 5 шилл., как только цена поднимается до 44 шилл. за квартер вместо цены в 48 шилл., при которой прежде прекращалась выдача премии; прекращается выдача прежней премии в 2 шилл 6 п. при вывозе ячменя, как только цена поднимается до 22 шилл. за квартер вместо прежних 24 шилл.; премия в 2 шилл. 6 п. при вывозе овсяной муки перестает выдаваться, как только цена поднимается до 14 шилл. вместо прежних 15 шилл. Премия при вывозе ржи понижена с 3 шилл. 6 п. до 3 шилл., и ее выдача прекращается, как только цена достигает 28 шилл. вместо прежде установленных для этого 32 шилл. Если вывозные премии столь нецелесообразны, как я это пытался доказать, то чем скорее они отменяются и чем они ниже, тем это лучше.

Этот же закон разрешает, при самых низких ценах, беспошлинный ввоз хлеба в целях обратного его вывоза при том условии, если он до вывоза хранится на складе за пломбами казенной и импортера. Правда, эта свобода ввоза распространена только на 25 портов Великобритании, но это — все главные порты, и в большей части остальных портов не найдется складов, приспособленных для этой цели.

В указанных отношениях закон этот представляется очевидным улучшением прежней системы. Но этим же законом устанавливается премия в 2 шилл. за квартер при вывозе овса, когда цена его не превы- [519] шает 14 шилл. До сих пор не существовало никакой премии за вывоз этого зерна, как и за вывоз гороха или бобов.

Этим же законом равным образом воспрещается вывоз пшеницы, как только ее цена повышается до 44 шилл. за квартер, вывоз ржи — при цене в 28 шилл., вывоз ячменя — при цене в 22 шилл. и вывоз овса — при цене в 14 шилл. Все эти цены представляются установленными слишком низко, и, кроме того, кажется нецелесообразным запрещать вообще вывоз как раз при тех ценах, при которых отменяется премия, установленная для поощрения его. Нет сомнения, что либо премия должна отменяться при гораздо более низкой цене, либо же вывоз должен быть допущен при гораздо более высокой цене.

В этом отношении новый закон представляется уступающим прежней системе. Тем не менее при всех его несовершенствах мы можем, пожалуй, сказать о нем то, что было сказано о законах Солона, а именно, что хотя он сам по себе и не является наилучшим, он все же лучше всего того, что допускают интересы, предрассудки и нравы его времени. Может быть, он подготовит со временем почву для лучшего закона.

* * *

Два следующих расчета присоединены здесь для иллюстрации и подтверждения того, что сказано в пятой главе четвертой книги по поводу премии за тонну улова белых сельдей. Я надеюсь, что читатель может вполне положиться на точность обоих расчетов.

Расчет судов для лова сельдей, снаряженных в Шотландии в течение одиннадцати лет, числа взятых пустых бочек и бочек, заполненных сельдями: средняя премия за каждую бочку сельдей морской заготовки и за каждую наполненную бочку

<…>

Расчет количества иностранной соли, ввезенной в Шотландию, и шотландской соли, выданной беспошлинно из солеварен для рыбной ловли с 5 апреля 1771 г. по 6 апреля 1782 г., и среднее количество той и другой в год

<…>

[522]

Глава VI О ТОРГОВЫХ ДОГОВОРАХ

Когда какая-нибудь нация обязуется договором разрешать ввоз определенных товаров другой страны, ввоз которых из всех остальных стран она воспрещает, или освобождать товары одной страны от уплаты пошлин, которыми она облагает товары всех остальных стран, страна или по крайней мере купцы и владельцы мануфактурной страны, торговля которой получает такое преимущество, должны необходимым образом извлекать большую выгоду из подобного договора. Эти купцы и владельцы мануфактур пользуются своего рода монополией в стране, которая так предупредительна к ним. Она становится и более обширным и более выгодным рынком сбыта для их товаров: более обширным, потому, что ввиду устранения или обложения тяжелыми пошлинами товаров других наций она поглощает большее количество их товаров; более выгодным рынком потому, что купцы благоприятствуемой страны, пользуясь на нем своего рода монополией, могут часто продавать свои товары по лучшей цене, чем если бы им приходилось иметь дело со свободной конкуренцией всех других наций.

Однако такие договоры, хотя они и могут быть выгодны торговцам и владельцам мануфактур благоприятствуемой страны, обязательно невыгодны купцам и владельцам мануфактур страны, оказывающей такое предпочтение. Таким образом, чужой нации предоставляется монополия против них, и им часто приходится покупать нужные им иностранные товары по более дорогой цене, чем это было бы при допущении свободной конкуренции других наций. Та часть собственного продукта такой нации, в обмен на которую она приобретает иностранные товары, должна ввиду этого продаваться дешевле потому, что, когда два предмета обмениваются один на другой, дешевизна одного является необходимым следствием или, точнее, равносильна дороговизне другого. Поэтому меновая стоимость годового продукта этой нации должна уменьшаться в результате каждого такого договора. Впрочем, это уменьшение вряд ли может представлять собой положительный убыток, оно лишь ведет к уменьшению прибыли, которая в противном случае могла бы быть получена. Хотя эта нация продает свои товары дешевле, чем могла бы делать это при других условиях, она, наверное, не будет продавать их дешевле того, что они стоят, или, как при существовании премий, по цене, не возмещающей капитал, затра ченный на изготовление и доставку их на рынок, вместе с обычной прибылью на капитал. Торговля в противном случае не могла бы долго продолжаться. Следовательно, даже благоприятствующая страна может все же извлекать пользу из торговли, хотя и меньшую, чем это было бы при свободной конкуренции.

[523] Впрочем, некоторые торговые договоры считались выгодными в силу совершенно иных соображений, и торговая страна иногда давала чужой стране против самой себя монополию этого рода на определенные товары, потому что ожидала, что в общем торговом обороте между ними она в течение года будет продавать больше, чем покупать, и что баланс в золоте и серебре будет ежегодно в ее пользу. Именно с этой точки зрения так много восхваляли торговый договор между Англией и Португалией, заключенный в 1703 г. Метуеном. Вот точный перевод этого договора, который состоит всего лишь из трех статей:

Статья I. Его священное величество король Португалии обещает от имени своего и своих преемников навсегда отныне допускать в Португалию сукно и другие шерстяные изделия Великобритании, как это практиковалось до запрещения законом их ввоза; это делается на том условии, что:

Статья II. Ее священное величество королева Великобритании [Анна] обязуется от имени своего и своих преемников отныне и навсегда допускать в Британию вина португальского происхождения так, что никогда, будет ли между королевствами Британии и Франции мир или война, с этих вин под видом пошлин, или сборов, или под какимлибо иным названием, прямо или косвенно, будут ли они ввозиться в Великобританию в бочках, или малых бочонках, или в какой-либо другой посуде, не будет взиматься больше того, что взимается за такое же количество или такую же меру французского вина со скидкой одной трети пошлины или сбора. Если же когда-либо будет нарушена или отменена вышеупомянутая скидка пошлины, будет правомерно и законно со стороны его священного величества короля Португалии снова воспретить ввоз сукна и других британских шерстяных изделий.

Cтатья III. Их высокие превосходительства уполномоченные обещают и обязуются, что их вышеназванные государи ратифицируют этот договор и что обмен ратификациями должен произойти не позже двух месяцев.

Согласно этому договору, Португалия обязуется допускать ввоз английских шерстяных тканей на тех же основаниях, как и до запрещения, т. е. не повышать пошлин, которые взимались до того. Но она не обязалась допускать их на лучших условиях, чем предоставленные другим нациям условия, например Франции или Голландии. Великобритания, напротив, обязуется допускать ввоз португальских вин с уплатой только двух третей пошлины, уплачиваемой с французских вин, т. е. тех вин, которые больше всего могут конкурировать с ними. Этот договор, очевидно, выгоден Португалии и невыгоден Великобритании.

[524] Тем не менее его прославляли как лучший образец торговой политики Англии. Португалия получает ежегодно из Бразилии большее количество золота, чем может быть употреблено в ее внутренней торговле, в виде монеты или драгоценных изделий. Излишек весьма ценен, чтобы можно было его оставлять без употребления и хранить в сундуках; так как он не может найти выгодного рынка внутри страны, он должен, несмотря на все запрещения, вывозиться за границу и обмениваться на что-нибудь такое, для чего имеется внутри страны более выгодный рынок. Значительная часть его попадает ежегодно в Англию в оплату или английских товаров, или товаров других европейских наций, получающих свою оплату через Англию. Г-ну Баретти сообщили, что еженедельный почтовый пароход из Лиссабона привозит в Англию каждый раз более 50 тыс. ф. золота. Сумма эта, вероятно, преувеличена. Это составит более 2600 тыс. ф. в год, что превышает всю предполагаемую добычу Великобритании.

Наши торговцы несколько лет тому назад были недовольны португальским правительством. Некоторые преимущества, предоставленные им не договором, а по доброй воле правительства, — вероятно, по специальной просьбе и в обмен на гораздо большие льготы, защиту и покровительство со стороны правительства Великобритании — были ограничены или совсем отменены. Поэтому люди, обычно наиболее заинтересованные в восхвалении торговли с Португалией, в ту пору были скорее склонны изображать ее менее выгодной, чем это всеми предполагалось. Они заявляли, что значительно большая часть, если не весь этот годовой ввоз золота производится не за счет Великобритании, а за счет других европейских наций, что фрукты и вина Португалии, ежегодно ввозимые в Великобританию, почти покрывают стоимость британских товаров, отправляемых в Португалию.

Но допустим, однако, что весь ввоз золота производится за счет Великобритании и что он достигает даже еще большей суммы, чем это, по-видимому, предполагает Баретти. И все же такой факт не сделает эту торговлю более выгодной, чем всякая иная, при которой за определенную вывезенную стоимость мы получаем в обмен предметы потребления на такую же стоимость.

Как можно предполагать, только очень небольшая часть этого ввозимого золота употребляется ежегодно на добавление к уже существующим в королевстве изделиям из этого металла или к монете. Весь остаток должен отсылаться за границу и вымениваться на предметы потребления того или иного рода. Но если бы эти предметы потребления покупались непосредственно в обмен на продукты английской промышленности, это было бы для Англии более выгодно, чем сперва приобретать на этот продукт португальское золото, а потом покупать на это золото эти предметы потребления. Торговля для нужд непосредственного потребления всегда выгоднее, чем торговля, ведущаяся обходным путем, и, для того чтобы доставить на внутренний рынок [525] иностранные товары определенной стоимости, требуется гораздо меньший капитал при торговле первого рода, чем при торговле второго рода. Поэтому для Англии было бы выгоднее, если бы меньшая часть ее промышленности была занята производством товаров, пригодных для португальского рынка, а большая часть — производством товаров, пригодных для других рынков, где можно получать те предметы потребления, на которые существует спрос в Великобритании. Тогда требовалась бы гораздо меньшая затрата капитала, чем теперь, чтобы получить золото, в котором она нуждается для собственного употребления, и вместе с тем предметы потребления. Оставался бы свободный капитал, который мог бы затрачиваться на другие цели: на расширение промышленности и на увеличение годового продукта.

Если бы даже Британия была совсем отстранена от торговли с Португалией, для нее не составило бы никакого труда ежегодно добывать все количество золота, нужное ей для драгоценных изделий, для монеты или для внешней торговли. Золото, как и всякий другой товар, всегда могут достать в том или другом месте за его стоимость те, кто имеет в обмен соответствующую стоимость. К тому же ежегодный излишек золота в Португалии будет по-прежнему отсылаться за границу, и если его будет вывозить не Великобритания, то это будет делать какая-нибудь другая нация, которая будет рада перепродавать его по надлежащей цене, как это в настоящее время делает Великобритания. Правда, покупая золото в Португалии, мы покупаем его из первых рук, тогда как при покупке его у другой нации, исключая Испанию, мы покупали бы его из вторых рук и должны были бы платить несколько дороже. Но эта разница в цене была бы, несомненно, настолько незна чительна, что совсем не заслуживала бы общественного внимания.

Как сказано, почти все наше золото получается из Португалии. С другими нациями торговый баланс или против нас, или не намного склоняется в нашу пользу. Но мы должны помнить, что чем больше золота мы ввозим из одной страны, тем меньше должны мы по необходимости ввозить из всех других стран. Действительный спрос на золото, как и на всякий другой товар, ограничен в каждой стране определенным количеством. Если девять десятых этого количества ввозят из одной страны, для ввоза из всех остальных остается всего только одна десятая. Кроме того, чем больше золота ввозится ежегодно из определенных стран сверх того, что необходимо для драгоценных изделий и монеты, тем больше должно вывозиться в другие страны; и чем больше торговый баланс, этот не имеющий никакого значения объект современной политики, оказывается в нашу пользу в торговле с определенными странами, тем больше он должен оборачиваться против нас в торговле с некоторыми другими странами.

Однако это нелепое представление, что Англия не может существовать без торговли с Португалией, повело к тому, что к концу последней войны Франция и Испания, не ссылаясь даже на какие-нибудь [526] обиды или провокацию, потребовали от португальского короля недопущения в его порты всех британских судов, а для гарантии полного недопущения — принятия в них французских и испанских гарнизонов. Если бы португальский король подчинился этим унизительным требованиям, поставленным ему его зятем, королем испанским, то Британия с потерей торговли с Португалией избавилась бы от гораздо большего неудобства, а именно от обузы поддерживать очень слабого союзника, столь плохо снабженного всем необходимым для его собственной защиты, что все могущество Англии, если бы оно целиком было направлено на эту цель, вряд ли могло бы защитить его в течение его одной кампании. Потеря торговли с Португалией причинила бы, без сомнения, значительные затруднения купцам, в данный момент занимающимся ею, которые, может быть, не были бы в состояния в течение года или двух найти другое, столь же выгодное применение своим капиталам; в этом, вероятно, состоял бы весь ущерб, который был бы причинен Англии этим замечательным образчиком торговой политики.

Большой ввоз золота и серебра имеет место не в целях использования их для драгоценных изделий или монеты, а для нужд внешней торговли. Внешняя торговля предметами потребления, ведущаяся обходным путем, может вестись с большей выгодой посредством этих металлов, чем при посредстве почти всех других товаров. Так как они являются всеобщим орудием торговли, их охотнее принимают, чем какиелибо другие товары, в обмен на все решительно товары; а ввиду их незначительного объема и большой стоимости перевозка их из одного места в другое обходится дешевле, чем перевозка любого другого товара, и при этом они меньше теряют в своей стоимости. Поэтому из всех товаров, докупаемых за границей с единственной целью перепродажи их или обмена на какие-нибудь иные товары в другой стране, нет других, столь же удобных, как золото и серебро. Главная выгода от торговли с Португалией в том и состоит, что она поощряет все разли чные отрасли ведущейся обходным путем внешней торговли, которыми занимается Великобритания; и хотя эта выгода не первостепенная, она все же, без сомнения, имеет большое значение.

Кажется достаточно очевидным, что любое добавление, которое, как это можно разумно предполагать, делается ежегодно к уже существующим в королевстве драгоценным изделиям или монете, может требовать лишь совершенно незначительного ввоза золота и серебра. И если бы даже мы не вели непосредственной торговли с Португалией, это незначительное количество всегда могло бы быть получено в том или другом месте.

Хотя промысел золотых дел мастеров имеет в Великобритании очень значительные размеры, большая часть новых драгоценностей, ежегодно продаваемых ими, сделана из старых драгоценностей, переплавленных для этой цели, так что ежегодное добавление к уже имеющимся в ко- [527] ролевстве драгоценным изделиям не может быть очень велико и может требовать лишь весьма незначительного ежегодного ввоза.

Точно так же обстоит дело и с монетой. Никто, я думаю, не воображает, что большая часть вновь начеканенной монеты, составлявшей ежегодно в среднем за десять лет до последней перечеканки золотой монеты свыше 800 000 фунтов золотом, фактически добавлялась к монете, уже находящейся в обращении в королевстве. В стране, где расходы по чеканке оплачиваются правительством, стоимость монеты, даже когда она содержит по весу установленное законом количество золота и серебра, никогда не может намного превышать стоимость такого же количества этих металлов в слитках, потому что достаточно дать себе труд отправиться на монетный двор и подождать, может быть, несколько недель, чтобы получить за любое количество золота и серебра в слитках равное количество этих металлов в монете. Но во всех странах большая часть находящейся в обращении монеты почти всегда более или менее стерта и вообще отступает от установленной нормы. В Великобритании до последней перечеканки это несоответствие было очень значительно: золотой монете до установленной нормы не хватало 2% с лишним, серебряной — 8% с лишним. Но если за 44 1/2 гинеи, имеющие полностью установленный вес, т.е. фунт золота, можно было получить чуть-чуть больше фунта золота в слитках, то за 441/2 гинеи, весящие несколько меньше установленной нормы, нельзя было получить фунт золота и надо было к ним добавлять некоторую сумму, чтобы компенсировать разницу. Ввиду этого обычная цена на рынке золотых слитков, вместо того чтобы равняться их монетной цене, или 46 ф. 14 шилл. 6 п. за фунт, достигала тогда 47 ф. 14 шилл., а иногда и около 48 ф. Но когда большая часть обращающейся монеты настолько испорчена, то за 44 1/2 гинеи, только что выпущенные из монетного двора, можно получить на рынке не больше товаров, чем за все другие гинеи, ранее выпущенные, потому что после того, как они попадут в кассу купца и будут перемешаны с другими деньгами, их уже нельзя отличить от последних без труда, который стоит больше, чем сама разница в цене. Поэтому, подобно старым гинеям, они стоят уже не более 46 ф. 14 шилл. 6. п., а между тем, будучи сплавлены, они дают без особых потерь фунт стандартного золота, который можно продать в любое время за 47 ф. 14 шилл. — 48 ф. в золотых или серебряных монетах, которые выполняют все функции денег не хуже, чем переплавленные монеты. Таким образом, была очевидная выгода переплавлять вновь отчеканенную монету в слитки, и это делалось так упорно, что никакие предупредительные меры правительства не могли этому помешать. Ввиду этого работа монетного двора уподобилась работе Пенелопы: сработанное днем уничтожалось ночью. Монетный двор был занят не столько ежедневным увеличением количества обращающейся монеты, сколько возмещением наиболее доброкачественной ее части, ежедневно переплавляемой в слитки.

[528] Если бы частные лица, приносящие на монетный двор свое золото и серебро, сами оплачивали стоимость чеканки, это увеличивало бы стоимость этих металлов точно таким же образом, как увеличивает стоимость фасон и рисунок сделанной из них посуды. Золото и серебро в монете стоили бы больше, чем в слитках. Пошлина за чеканку, если бы она не была чрезмерна, увеличивала бы стоимость слитков на всю стоимость взимаемой суммы, потому что при повсеместной исключительной монополии правительства на чеканку монеты ни одна монета не может появиться на рынке по более дешевой цене, чем оно сочтет это нужным. При чрезмерности этой пошлины, т. е. если бы она на очень много превышала действительную стоимость труда и расходов, необходимых при чеканке, фальшивомонетчики как внутри страны, так и за границей поощрялись бы значительной разницей между стоимостью слитков и монеты выпускать в обращение такое большое количество фальшивой монеты, что это привело бы к понижению стоимости правительственных денег. Между тем, хотя во Франции пошлина за чеканку достигает 8%, там не обнаружили сколько-нибудь значительных неудобств от этого. Опасности, которым везде подвергается фальшивомонетчик, если он живет в той самой стране, чьи деньги он подделывает, и которым подвергаются его агенты и корреспонденты, если он живет за ее пределами, слишком велики, чтобы рисковать ради прибыли в 6 или 7%.

Пошлина за чеканку, установленная во Франции, повышает стоимость монеты больше, чем это соответствует содержимому ею количеству чистого золота. Так, законом, изданным в январе 1726 г., монетная цена 24 каратов золота была установлена в 740 ливров 9 су 1/11 денье за марку в 8 парижских унций* [* См. сочинение Або-де-Базингена, советника Парижского монетного двора. Dictionnaire des Monnoies. Том III, слово Seigneurage, стр. 489]. Золотая монета Франции, считая оплату издержек по чеканке, содержит 21 3/4 карата чистого золота и 2 1/4 карата лигатуры. Поэтому марка золота установленной пробы стоит не более 671 ливра 10 денье. Но во Франции из этой марки стандартного золота чеканится 30 луидоров по 24 ливра в каждом, или 720 ливров. Таким образом, при превращении в монету стоимость слитка в марку золотом установленной пробы увеличивается на всю разность между 671 ливром 10 денье и 720 ливрами, или на 48 ливров 19 су 2 денье.

Пошлина за чеканку во многих случаях совсем уничтожает и всегда уменьшает прибыль от превращений новой монеты в слитки. Эта прибыль всегда получается от разности между тем количеством металла, которое должна содержать находящаяся в обращении монета, и тем количеством, которое она фактически содержит. Если эта разность меньше пошлины, взимаемой за чеканку, получается вместо [529] прибыли убыток. Если она равняется пошлине, не будет ни прибыли, ни убытка. Если она превышает пошлину, получается действительно некоторая прибыль, но меньше той, которая была бы, если бы пошлина не существовала. Если бы, например, перед последней перечеканкой золотой монеты существовала пошлина за чеканку в 5%, то при превращении золотой монеты в слитки получался бы убыток в 3%. При пошлине в 2% не было бы ни прибыли, ни убытка. При пошлине в 1% получалась бы прибыль, но только в 1% вместо двух. Поэтому всюду, где монета принимается счетом, а не по весу, пошлина за чеканку представляет собой самое действительное средство против превращения монеты в слитки, а следовательно, и вывоза ее за границу. Превращаются в слитки и вывозятся за границу обычно лучшие и самые тяжелые монеты, потому что на них получается наибольшая прибыль.

Закон о поощрении чеканки монеты объявлением ее бесплатной был сперва установлен при Карле II на определенный срок, а затем действие его несколько раз было продолжено вплоть до 1769 г., когда он получил постоянный характер. Английский банк часто вынужден для пополнения своих касс деньгами отправлять слитки на монетный двор, и интересам банка — как его директора, вероятно, воображали — больше соответствовало, чтобы чеканка производилась за счет правительства, а не за его собственный счет. Вероятно, из внимания к этой большой компании правительство согласилось сделать этот закон постоянным. Но если будет покинут обычай взвешивать золото, как это, вероятно, случится ввиду неудобства его, если в Англии золотую монету станут принимать счетом, как это было до последней перечеканки, то эта большая компания, пожалуй, найдет, что в этом случае, как и в некоторых других, она неправильно поняла свои собственные интересы.

Перед последней перечеканкой, когда золотая монета была на 2% ниже своего стандартного веса, она стоила, ввиду того что не существовало пошлины за чеканку, на 2% меньше того количества стандартного золота в слитке, которое должна была содержать. Поэтому, когда эта компания покупала золотые слитки для перечеканки их в монету, она вынуждена была платить за них на 2% больше того, что они стоили после превращения в монету. Но если бы существовала пошлина в 2% за чеканку, то находящаяся в обращении монета, хотя и весящая на 2% меньше установленного, имела бы тем не менее такую же стоимость, как и то количество стандартного золота, которое она должна была содержать; стоимость работы в этом случае компенсировала бы уменьшение в весе. Правда, пришлось бы платить пошлину за чеканку, но, поскольку она равняется 2%, потеря на всей операции также была бы в точности равной 2%, т. е. не превышала бы ту, которая наличествует в действительности.

[530] Если бы пошлина за чеканку была 5%, а золотая монета, находящаяся в обращении, только на 2% не достигала стандартного веса, то банк в таком случае выгадывал бы 3% на цене слитков; но так как ему приходилось бы платить за чеканку 5%, то его потеря на всей операции точно так же равнялась бы ровно 2%.

Если бы пошлина за чеканку была только 1%, а золотая монета на 2% не достигала стандартного веса, то банк в таком случае терял бы всего 1% на цене слитков; но так как ему приходилось бы платить за чеканку тоже 1%, его потеря на всех операциях достигала бы тоже 2%, ровно столько же, сколько во всех других случаях.

Если бы была установлена умеренная пошлина за чеканку при содержании в монете ее полного стандартного веса, как это было со времени последней перечеканки, то все, что банк мог терять благодаря пошлине, он должен был бы выгадывать на цене слитков; а все, что он мог выигрывать на цене слитков, он должен был бы терять благодаря пошлине. Поэтому вся операция не сопровождалась бы для него ни убытком, ни прибылью, и в данном случае, как и во всех предыдущих, для него ничего не изменилось бы сравнительно с тем положением, когда пошлина за чеканку совсем отсутствовала бы.

Когда пошлина на какой-нибудь товар настолько умеренна, что не поощряет контрабанды, купец, торгующий им, хотя и уплачивает вперед пошлину, но, собственно, оплачивает ее не из своего кармана, так как получает ее обратно в цене товара. Пошлина оплачивается в коне чном счете последним покупателем или потребителем. Но деньги представляют собой товар, по отношению к которому каждый человек является купцом. Все покупают их только для того, чтобы снова продать, и по отношению к ним не существует в обычных случаях последнего покупателя или потребителя. Поэтому, когда пошлина за чеканку настолько умеренна, что не поощряет выделывания фальшивой монеты, то, хотя каждый уплачивает эту пошлину, никто не платит ее из своего кармана, потому что каждый получает ее обратно в повышенной стоимости монеты.

Таким образом, умеренная пошлина за чеканку не во всех случаях увеличивает издержки банка или любого частного лица, которое приносит свой слиток на монетный двор для перечеканки его в монету, а отсутствие умеренной пошлины не во всех случаях уменьшает эти издержки. Независимо от того, существует или нет пошлина за чеканку, если только монета содержит свой полный стандартный вес, чеканка ничего никому не стоит, а если в ней не хватает полного веса, она всегда должна обходиться в размере разности между количеством металла, которое должна была содержать монета, и тем количеством, которое фактически содержится в ней.

Поэтому правительство, когда оно само покрывает расходы по чеканке, не только берет на себя некоторый небольшой расход, но и теряет небольшой доход, который оно могло бы извлекать при надлежа- [531] щей пошлине; и при этом ни банк, ни частные лица ни в малейшей мере не выгадывают от такого бесцельного проявления государственной щедрости.

Впрочем, директора банка, вероятно, не захотели бы согласиться на установление пошлины за чеканку, ссылаясь на теорию, которая не обещает им прибыли, но только претендует гарантировать их от всякой потери. При теперешнем качестве золотой монеты и до тех пор, пока монета будет приниматься по весу, они, безусловно, ничего не выиграют от такой перемены. Но если даже обычай взвешивать золотую монету когда-либо исчезнет, как это весьма вероятно, и если золотая монета окажется в такой степени испорченной, в какой была до последней перечеканки, то прибыль, или, точнее, экономия банка, в результате установления пошлины будет весьма значительной. Английский банк является единственной компанией, отправляющей сколько-нибудь значительное количество слитков на монетный двор, и расход по ежегодной чеканке монеты производится поэтому целиком или почти целиком ради него. Если бы вновь выпускаемая ежегодно монета должна была лишь восполнять неизбежную убыль и неизбежное снашивание монеты, она редко в своей сумме превышала бы 50 тыс. или самое большее 100 тыс. фунтов.

Ежегодно выпускаемая монета должна, кроме того, заполнять те большие опустошения, которые вывоз и плавильный тигль производят постоянно в обращающейся монете. Именно по этой причине в течение десяти или двенадцати лет, непосредственно предшествовавших последней перечеканке золотой монеты, ежегодно чеканилось новой монеты в среднем более чем на 850 тыс. ф. Но если бы существовала пошлина в 4 или 5% за чеканку золотой монеты, то, вероятно, даже при существовавшем тогда положении вещей это положило бы действительный конец промыслу по вывозу золота и работе плавильного тигля. Банк, вместо того чтобы терять ежегодно около 2 1/2% на слитках, из которых приходится чеканить монету более чем на 850 тыс. ф., т. е. терпеть ежегодный убыток свыше 21 250 ф., не имел бы и десятой части этой потери.

Парламент ассигнует на покрытие издержек по чеканке монеты всего только 14 тыс. ф. в год, а действительный расход правительства на это дело, или жалованье служащим монетного двора, при нормальных условиях, как уверяли меня, не превышает половины этой суммы. Можно подумать, что сбережение столь ничтожной суммы или даже получение другой суммы, которая не может быть много больше, — дело слишком незначительное, чтобы заслуживать серьезного внимания правительства. Но сбережение 18 или 20 тыс. ф. в год в случае наступления обстоятельств, которые не представляются невероятными, которые часто бывали раньше и, весьма вероятно, повторятся, — дело, безусловно, заслуживающее серьезного внимания такой крупной компании, как Английский банк.

[532] Некоторые из вышеизложенных соображений и замечаний, может быть, было бы уместнее поместить в тех главах первой книги, которые говорят о возникновении и употреблении денег и о различии между действительной и номинальной ценой товаров. Но так как закон о поощрении чеканки монеты своим возникновением обязан тем вульгарным предрассудкам, которые были пущены в оборот меркантилистической системой, то я счел более целесообразным отнести их к этой главе. Ничто не могло бы так соответствовать духу этой системы, как своего рода премия за производство денег, того именно предмета, который, по ее предположению, составляет богатство всякой нации. Это представляет собой одно из ее многочисленных чудесных средств для обогащения страны.

Глава VII. О КОЛОНИЯХ

Отдел I. О причинах, побуждающих к учреждению новых колоний

Учреждение первых европейских колоний в Америке и Вест-Индии было вызвано не столь отчетливыми и определенными интересами, как это было при учреждении колоний Древней Греции и Рима.

Все до одного государства Древней Греции обладали очень незначительной территорией, и когда население какого-либо из них возрастало свыше того, что могла прокормить эта территория, часть его отсылалась на поиски нового местожительства в какой-нибудь отдаленной части света, поскольку наличие воинственных соседей, окружавших их со всех сторон, делало для каждого из них трудным делом заметное расширение своей территории у себя дома. Колонии дорийцев направлялись главным образом в Италию и Сицилию, населенные в эпоху, предшествовавшую основанию Рима, варварскими и некультурными народами. Колония ионян и эолийцев, двух других больших греческих племен, направлялась в Малую Азию и на острова Эгейского моря, жители которых в ту пору находились, по-видимому, на той же ступени развития, как и население Сицилии и Италии. Город-метрополия, хотя и считавший колонию своим детищем, имеющим право во всякое время на благожелательность и содействие и обязанным взамен этого проявлять благодарность и уважение, все же смотрел на нее как на отделившееся дитя, по отношению к которому он не пре- [533] тендовал ни на прямую власть, ни на юрисдикцию. Колония устанавливала свою собственную форму управления, издавала собственные законы, заключала мир или объявляла войну соседям как самостоятельное государство, которое не считает нужным ожидать одобрения или согласия метрополии. Ничего не может быть яснее и определеннее интереса, побуждавшего учреждать подобного рода колонии.

Рим, как и большинство других древних республик, первоначально имел своим основанием аграрный закон, деливший общественную территорию в известной пропорции между гражданами, которые составляли государство. Обычное течение человеческих дел в результате браков, перехода по наследству, отчуждения неизбежно нарушало этот первоначальный раздел и часто передавало в обладание одного-единственного лица земли, которые были предоставлены для содержания многих семейств. Для устранения такого ненормального положения (ибо оно считалось ненормальным) был издан закон, ограничивавший количество земли, которым мог обладать отдельный гражданин, 500 югерами, или приблизительно 350 акрами. Однако закон этот игнорировался или обходился, хотя мы читаем о применении его в одном или двух случаях, и неравенство состояний все более усиливалось. Большая часть граждан совсем не обладала землей, а без нее нравы и обычаи того времени делали невозможным для свободного человека сохранять свою независимость. В настоящее время бедный человек, хотя он и не имеет земли, если он обладает небольшими средствами, может или арендовать землю у другого, или вести мелочную торговлю; а если у него нет средств, он может найти работу или в качестве сельского батрака, или в качестве ремесленника. Но у древних римлян земли богатых обрабатывались рабами, которые работали под надзором надсмотрщика, бывшего тоже рабом, так что неимущий свободный человек имел мало шансов устроиться арендатором или батраком. Точно так же все промыслы и мануфактуры, даже розничная торговля, велись рабами богатых в пользу их господ; богатство, власть и покровительство последних делали трудным для неимущего свободного человека выдерживать конкуренцию с рабами. Поэтому граждане, не обладавшие землей, не имели почти никаких других средств к существованию, кроме подачек кандидатов на ежегодных выборах. Народные трибуны, когда они хотели возбудить народ против богатых и властвующих, напоминали ему о старинном разделе земель и изображали закон, ограничивавший этот вид частной собственности, как основной закон республики. Народ начинал требовать наделения землей, а богатые и властвующие, как это понятно, твердо решали не отдавать ему ни пяди своей земли. Для того же чтобы хотя в некоторой степени удовлетворить его, они часто предлагали основать колонию. Но Рим-завоеватель даже в таких случаях не был связан необходимостью выбрасывать своих граждан на поиски счастья, так сказать, по белу свету, без определенного места поселения. Он обыкновенно [534] отводил им земли в завоеванных провинциях Италии, где они не могли образовать самостоятельного государства, поскольку оставались в пределах владений республики; в лучшем случае они образовывали лишь нечто вроде корпорации, которая, хотя и имела власть издавать правила и местные законы для собственного управления, оставалась все же подчиненной указаниям, юрисдикции и законодательной власти своей метрополии. Выделение такого рода колонии не только давало некоторое удовлетворение народу, но часто также создавало своего рода гарнизон в недавно завоеванной провинции, подчинение которой без этого могло бы оказаться сомнительным. Таким образом, римская колония как по методу ее создания, так и по мотивам, побуждавшим учреждать ее, была совершенно отлична от колонии греческой. Соответственно этому совершенно несходное значение имеют слова, которыми эти учреждения обозначались на латинском и греческом языках. Латинское слово colonia означает просто поселение; греческое слово apoikia, напротив, означает разделение жилья, отъезд с родины, уход из дома. Но хотя римские колонии во многих отношениях отличались от греческих, причины, побуждавшие учреждать их, были столь же ясны и определенны. В обоих случаях они возникали или в силу непреодолимой необходимости, или ввиду явной пользы.

Основание европейских колоний в Америке и Вест-Индии не диктовалось никакой необходимостью, и хотя польза, полученная от них, была велика, она не так ясна и самоочевидна. При учреждении колоний отсутствовало понимание этой пользы, и не она служила побудительной причиной к учреждению их или к тем открытиям, которые вызвали их к жизни. Вместе с тем характер этой полезности колоний, степень ее и ее пределы, пожалуй, и по настоящее время не поняты в полной мере.

Венецианцы в XIV и XV столетиях вели очень выгодную торговлю пряностями и другими ост-индскими товарами, которые они доставляли другим народам Европы. Они покупали их главным образом в Египте, в то время находившемся под властью мамелюков, врагов турок, врагами которых были и венецианцы. Эта общность интересов, усиливаемая деньгами Венеции, создала такую связь между ними, которая давала венецианцам почти полную монополию торговли.

Громадные барыши венецианцев возбуждали жадность португальцев. В течение всего XV столетия они старались найти морской путь в страны, откуда мавры доставляли им через пустыню слоновую кость и золотой песок. Они открыли острова Мадеру, Канарские, Азорские, острова Зеленого мыса, Гвинейский берег, берег Лоанго, Конго, Анголы и Бенгуэлы и, наконец, мыс Доброй Надежды. Они давно желали приобщиться к прибыльной торговле венецианцев, и последнее из их открытий сделало вероятным достижение ими этой цели. В 1497 г. Васко да Гама отплыл из гаваней Лиссабона с эскадрой из четырех судов и после одиннадцатимесячного плавания прибыл к берегу Индо- [535] стана и таким образом завершил ряд открытий, которые с большой настойчивостью и без перерывов производились в течение почти целого столетия.

За несколько лет до этого, когда вся Европа напряженно следила за проектами португальцев, успех которых казался еще сомнительным, один генуэзский мореплаватель задумал еще более смелый проект — направиться в Ост-Индию западным путем. В ту пору положение последней было очень неточно известно в Европе. Немногие европейские путешественники, побывавшие там, преувеличивали ее расстояние от Европы; возможно, что благодаря невежеству и простодушию расстояние, действительно очень большое, казалось почти бесконечным тем, кто не мог измерить его; возможно также, что это делалось в целях усиления чудесного характера их приключений — посещения стран, столь неимоверно отдаленных от Европы. Чем длиннее путь на восток, вполне верно заключал Колумб, тем короче он должен быть на запад. Он решил поэтому направиться этим путем, как более коротким и безопасным, и ему удалось убедить Изабеллу Кастильскую в осуществимости своего проекта. Он отплыл из гавани Палос в августе 1492 г., почти за пять лет до отплытия экспедиции Васко да Гама из Португалии. После путешествия, длившегося от двух до трех месяцев, он открыл сперва некоторые из малых Багамских (Лукайских) островов, а затем большой остров Сан-Доминго.

Но страны, открытые Колумбом в этом или в его последующих путешествиях, не походили на те, на поиски которых он отправился. Вместо богатства, культуры и населенности Китая или Индостана он находил в Сан-Доминго и во всех других частях Нового Света, которые он посетил, только местности, сплошь покрытые лесами, невозделанные и населенные малочисленными племенами голых и жалких дикарей. Тем не менее он не хотел признать, что это не те страны, которые описал Марко Поло, первый европеец, который посетил или по крайней мере оставил после себя описание Китая или Ост-Индии. Часто бывало достаточно ничтожного сходства, например между Цибао, названием одной горы в Сан-Доминго, и Ципранго, упоминаемым Марко Поло, чтобы Колумб возвращался к своему излюбленному предположению, хотя и вопреки самым очевидным фактам. В письмах к Фердинанду и Изабелле он называл открытые им страны Индиями. Он ни в малейшей степени не сомневался в том, что они представляют собой крайнюю оконечность стран, описанных Марко Поло, и что они не очень отдалены от Ганга или стран, завоеванных когда-то Александром. И даже когда он в конце концов убедился в своей ошибке, он все же обольщался надеждой, что эти богатые страны не очень далеки, и в свое следующее путешествие отправился на поиски их вдоль берега материка и в сторону Дариенского перешейка.

Ошибочное название, данное Колумбом, сохранилось с тех пор за этими несчастными странами; а когда, наконец, было ясно установле- [536] но, что эта новая Индия не имеет ничего общего со старой Индией, первая была названа Западной (Вест-Индия) в отличие от последней, которая получила название Восточной (Ост-Индии).

Для Колумба было, конечно, очень важно изобразить испанскому двору открытые им земли, каковы бы они ни были, как имеющие очень большую ценность и значение. А между тем, поскольку речь идет о том, что составляет действительное богатство каждой страны, т. е. о животном и растительном царстве, в это время отсутствовали какие бы то ни было данные, которые могли бы оправдывать такое изображение этих стран.

Самым крупным живородящим четвероногим в Сан-Доминго было кори, нечто среднее между крысой и кроликом, которое Бюффон считает тождественным с бразильским aperea* [* Buffon. Histoire naturelle. Vol. XV, p. 162]. Этот вид, по-видимому, никогда не был очень многочисленным, а собаки и кошки испанцев, как передают, давно уже почти полностью истребили его, как и некоторых других животных, еще меньшего размера. Эти животные вместе с довольно большой ящерицей, называемой ивано, или игуана, составляли главную часть животной пищи, которая здесь имелась.

Растительная пища жителей, хотя и не очень обильная ввиду отсутствия трудолюбия с их стороны, все же не была так скудна. Она состояла из маиса, плодов хлебного дерева, картофеля, бананов и других растений, тогда вообще еще неизвестных в Европе и впоследствии не очень ценившихся в ней и не считавшихся столь же питательными, как обычные сорта хлеба и стручковых, которые с незапамятных времен возделывались в этой части света.

Хлопок, правда, доставлял материал для очень важной отрасли мануфактур и, без сомнения, был в то время для европейцев самым ценным из всех растительных продуктов этих островов. Но хотя в конце XV столетия кисея и другие хлопчатобумажные изделия Ост-Индии весьма ценились во всей Европе, хлопчатобумажная промышленность не существовала ни в одной из европейских стран. Поэтому даже этот продукт не мог иметь в то время в глазах европейцев особенно большого значения.

Не находя ничего среди животного или растительного царства вновь открытых земель, что могло бы оправдывать изображение их в очень выгодном свете, Колумб обратил свое внимание на минералы; он утешал себя мыслью, что в богатстве этого третьего царства он нашел полное возмещение скудости двух других. Маленьких кусочков золота, которыми жители украшали свою одежду и которые, как ему сообщили, они часто находили в ручьях и потоках, стекавших с гор, было достаточно, чтобы убедить его, что эти горы изобилуют богатейшими золотыми залежами. Поэтому Сан-Доминго был изображен страной, изобилующей золотом и ввиду этого (в соответствии с предрассудка- [537] ми не только настоящего времени, но и той эпохи) являющейся неисчерпаемым источником действительного богатства для королевства Испании. Когда после возвращения из своего первого путешествия Колумб был представлен с торжественными почестями государям Кастилии и Арагонии, перед ним в торжественной процессии несли главные продукты открытых им стран. Единственно ценная часть их состояла из нескольких маленьких золотых обручей, браслетов и других украшений и из нескольких тюков хлопка. Все остальное представляло собою лишь предметы, рассчитанные на возбуждение любопытства и удивления толпы: тростник чрезвычайно больших размеров, несколько птиц с очень красивым оперением и несколько чучел громадных аллигаторов и ламантинов; во главе этой процессии шли шесть или семь несчастных туземцев, необычный цвет кожи и внешность которых усиливали оригинальность всего зрелища.

В результате представлений Колумба совет Кастилии решил принять в свое владение земли, жители которых были явно неспособны защищаться. Благочестивая цель обращения их в христианство освящала несправедливость этого проекта. Но надежда найти там золотые сокровища являлась единственным мотивом, побуждавшим предпринять этот шаг; и чтобы придать этому мотиву больший вес, Колумбом было предложено, чтобы короне уплачивалась половина всего золота и серебра, которые будут найдены. Предложение это было одобрено советом.

До тех пор пока все золото или значительная часть золота, привозимого в Европу первыми искателями приключений, добывалась таким легким способом, как ограбление беззащитных туземцев, было, пожалуй, не очень трудно платить даже эту тяжелую пошлину. Но после того как у туземцев отняли все, что они имели, — а это в Сан-Доминго и во всех других странах, открытых Колумбом, было полностью сделано за шесть или семь лет — и когда, чтобы добыть золото, стало необходимо искать его в рудниках, уже не представлялось ни малейшей возможности уплачивать эту пошлину. Ввиду этого строгое взимание ее привело сперва, как передают, к тому, что рудники в Сан-Доминго были совсем заброшены и разработка их потом уже никогда не возобновлялась. Поэтому пошлина скоро была понижена до одной трети, потом до пятой, затем до одной десятой и наконец до одной двадцатой валовой добычи. Пошлина с серебра еще долгое время оставалась в размере одной пятой валовой добычи; она была понижена до одной десятой только в текущем столетии. Но первые искатели приключений, как кажется, не очень интересовались серебром. Предметы менее драгоценные, чем золото, не казались им заслуживающими внимания.

Все остальные предприятия испанцев в Новом Свете, последовавшие за путешествиями Колумба, были вызваны, по-видимому, тем же мотивом. «Священная жажда золота» привела Ойеду, Никессу, ВаскоНуньеса де Бальбоа к Дариенскому перешейку, Кортеца — в Мек- [538] сику, а Альмагро и Пизарро — в Чили и Перу. Когда эти искатели приключений прибывали к какому-нибудь неведомому берегу, они всегда первым делом осведомлялись, есть ли здесь золото, и в зависимости от полученного ответа на этот счет они решали, покинуть ли эту местность или осесть в ней.

Между тем из всех тех дорогих и ненадежных проектов, которые приносят банкротство большинству людей, увлекающихся ими, нет, пожалуй, более разорительного и гибельного, чем поиски новых серебряных и золотых рудников. Это, вероятно, самая невыгодная на свете лотерея или во всяком случае такая, в которой выгода тех, на долю которых выпадают выигрыши, меньше всего соответствует потерям тех, кто получает пустые номера, ибо выигрышей немного, пустых билетов много, а самая цена билета обычно равняется целому состоянию очень богатого человека. Приисковые предприятия не только не возмещают затраченный на них капитал вместе с обычной на него прибылью, но и поглощают обычно как капитал, так и прибыль. Поэтому благоразумный законодатель, желающий увеличить капитал своей нации, меньше всего станет оказывать особое поощрение именно этому роду деятельности или направлять к нему большую долю капитала, чем это было бы при отсутствии поощрения. Действительно, нелепая вера всех людей в свою удачу столь сильна, что значительная часть их склонна по собственному почину заняться этим делом, если налицо имеется хотя бы малейшая вероятность успеха.

Но, хотя отношение здравого смысла и опыта к подобного рода проектам было всегда крайне неблагоприятно, человеческая жадность обычно шла наперекор этому. Та самая страсть, которая внушала столь многим людям нелепую мысль о философском камне, внушала другим столь же нелепое представление о неисчерпаемо богатых золотых и серебряных рудниках. Они не принимали во внимание тот факт, что стоимость этих металлов во все времена и у всех народов обусловливалась главным образом их редкостью, а эта последняя обусловливалась тем, что природа расположила их очень небольшими коли чествами во всех тех местах, где они встречаются, что почти повсюду она окружила эти небольшие количества твердыми и прочными веществами и что поэтому повсюду необходимы значительный труд и расходы, чтобы добраться до них и овладеть ими. Эти люди льстили себя надеждой, что во многих местах можно найти жилы этих металлов столь же мощные и обильные, как и обычно обнаруживаемые жилы свинца, меди, олова или железа. Мечта сэра Вальтера Ралея* [* Raleigh. The discovery of large, rich and beautiful empire of Guiana. 1596] о золотом городе и стране Эльдорадо свидетельствует нам, что даже мудрые люди не всегда свободны от подобных иллюзий. Больше ста лет после смерти этого великого человека иезуит Гумила* [* Gumila. El Orinoco illustrado. Vol. I, cap. 25] все еще был [539] убежден в действительном существовании этой чудесной страны и с большой горячностью и, смею сказать, с большой искренностью говорил о том, как был бы он счастлив понести свет Евангелия народу, который в состоянии так хорошо вознаграждать благочестивые усилия своего миссионера.

В странах, впервые открытых испанцами, в настоящее время неизвестны золотые или серебряные рудники, которые считались бы стоящими разработки. Сведения о количествах этих металлов, найденных там первыми пришельцами, были, вероятно, очень сильно преувеличены, равно как и сведения о богатстве рудников, которые были подвергнуты разработке непосредственно вслед за открытием этих стран. Тем не менее того, что нашли, по слухам, эти искатели приключений, было достаточно, чтобы воспламенить жадность всех их соотечественников. Каждый испанец, отправлявшийся в Америку, ожидал найти Эльдорадо. Фортуна сделала в этом случае то, что делала очень редко: она осуществила в некоторой степени чрезмерные надежды своих почитателей, и при открытии и завоевании Мексики и Перу (первое имело место спустя 30, а второе — 40 лет после первой экспедиции Колумба) она преподнесла им нечто близкое к тому изобилию драгоценных металлов, которого они искали.

Таким образом, проект о торговле с Ост-Индией повел к открытию Вест-Индии. Стремление к завоеванию породило все колонии испанцев в этих вновь открытых землях. К такому завоеванию их побуждала мысль о золотых и серебряных рудниках; и ход событий, который не в состоянии предвидеть никакая человеческая мудрость, обеспечил этим стремлениям больший успех, чем это имели разумные основания ожидать сами инициаторы.

Первые выходцы всех других наций Европы, пытавшиеся устраивать поселения в Америке, вдохновлялись подобными же химерическими намерениями, но не имели такого же успеха. Только спустя сто с лишним лет после основания первых поселений в Бразилии там были открыты серебряные, золотые и бриллиантовые рудники. В колониях английских, французских, голландских и датских до настоящего времени не найдено ни одного месторождения этих металлов, во всяком случае ни одного, признаваемого ныне заслуживающим разработки. А между тем первые английские поселенцы в Северной Америке предлагали королю пятую часть всего золота и серебра, которые могут быть найдены там, взамен за предоставление им патентов. В соответствии с этим в патентах, выданных сэру Вальтеру Ралею, Лондонской и Плимутской компаниям, Плимутскому совету и др., пятая часть добы чи сохранялась за короной. Наряду с ожиданием найти золотые и серебряные рудники эти первые поселенцы надеялись также открыть северо-западный путь в Ост-Индию. До сей поры обе эти надежды обманывали их.

[540]

Отдел II. Причины процветания новых колоний

Колония цивилизованной нации, занимающая обширную страну или страну, столь редко населенную, что ее коренные обитатели легко уступают место новым пришельцам, быстрее движется по пути к богатству и могуществу, чем всякое другое общество людей.

Колонисты приносят с собой знание земледелия и других полезных ремесел, превосходящее то знание, которое может самостоятельно развиваться в течение ряда веков среди диких и варварских народов. Они также приносят с собой привычку к подчинению, некоторое представление об устойчивом правительстве, какое существует у них на родине, о системе законов, ограждающих его, и о регулярном отправлении юстиции, и они, естественно, устанавливают нечто подобное в новом поселении. Но у диких и варварских народов, после того как закон и правительство установлены в той мере, в какой это необходимо для их защиты, естественное развитие совершается еще медленнее, чем естественное развитие ремесел. Каждый колонист получает больше земли, чем он в состоянии обрабатывать. Ему не приходится платить никакой ренты и почти никаких налогов. Он не знает землевладельца, с которым должен был бы делить свой продукт, который при таких условиях почти полностью достается ему самому, доля же государя совершенно ничтожна. Но его земельный участок обычно так обширен, что при всем напряжении его собственных сил и сил других работников, которых он может нанять, он редко в состоянии извлечь из него десятую часть того, что он мог бы произвести. Поэтому он стремится привлекать отовсюду работников и вознаграждать их самой щедрой заработной платой. Но эта высокая заработная плата вместе с обилием и дешевизной земли скоро побуждает этих работников покинуть его, чтобы самим сделаться землевладельцами и оплачивать с такой же щедростью других работников, которые, в свою очередь, скоро покидают их по той же причине, по какой они сами оставили своих хозяев. Высокая оплата труда поощряет браки. Дети в годы младенчества хорошо питаются и пользуются надлежащим уходом; когда они подрастают, стоимость их труда с избытком оплачивает стоимость их содержания. Когда они достигают зрелости, высокая цена труда и дешевизна земли позволяют им завести самостоятельное хозяйство, как до них делали это их отцы.

В других странах земельная рента и прибыль съедают заработную плату, и два высших класса общества угнетают низший. В новых колониях интерес двух высших классов заставляет их относиться к низшему с большим вниманием и человечностью по крайней мере там, где этот низший класс не находится в состоянии рабства. Обширные земли, отличающиеся величайшим естественным плодородием, можно по- [541] лучать здесь за безделицу. Увеличение дохода, которое собственник, являющийся всегда вместе с тем и предпринимателем, ожидает от улучшения земли, составляет его прибыль, при этих условиях обычно значительную. Но эта значительная прибыль может быть получена только при затрате труда других людей на расчистку и обработку земли, а несоответствие между большой площадью земли и незначительностью населения, по общему правилу, существующее в новых колониях, делает для него трудным получение необходимого труда. Поэтому он не торгуется из-за заработной платы, а готов нанимать рабочих за любую цену. Высокая оплата труда поощряет рост населения. Дешевизна и обилие хороших земель поощряют их возделывание и дают землевладельцу возможность платить такую высокую заработную плату. Из этой заработной платы состоит почти вся цена земли, и хотя в качестве оплаты труда ее следует считать высокой, она совсем низка, поскольку составляет цену столь ценного предмета, как земля. Все, что содействует росту населения и возделыванию земли, содействует также возрастанию действительного богатства и могущества.

В соответствии со сказанным рост богатства и могущества многих древних греческих колоний, по-видимому, совершался очень быстро. За одно или два столетия некоторые из них, по-видимому, сравнялись со своими метрополиями и даже оставили их за собою. Сиракузы и Агригент в Сицилии, Тарент и Локры в Италии, Эфес и Милет в Малой Азии, согласно всем сообщениям, по меньшей мере не уступали ни одному из городов Древней Греции. Хотя они и возникли значительно позднее, все же у них культура, философия, поэзия, ораторское искусство развились столь же рано и были доведены до такого же совершенства, как и в любой части метрополии. Примечательно, что школы двух древнейших греческих философов, Фалеса и Пифагора, возникли не в Древней Греции: одна — в азиатской, а другая — в итальянской колониях. Все подобные колонии основывались в странах, населенных дикими и варварскими народами, которые легко уступали место новым поселенцам. Последние имели в изобилии хорошую землю, и, поскольку они были вообще независимы от своего родного города, они могли свободно вести свое дело так, как считали наиболее соответствующим своим интересам.

История римских колоний отнюдь не так блестяща. Правда, некоторые из них, как, например, Флоренция, на протяжении столетий и после падения своей метрополии выросли в крупные государства, но ни одна из них не отличалась очень быстрым развитием. Они все основывались в завоеванных провинциях, которые в большинстве случаев уже до этого были густо заселены. Количество земли, предоставляемое каждому колонисту, редко бывало весьма значительным; а так как колония не пользовалась независимостью, она не всегда вольна была вести свои дела так, как считала соответствующим своим интересам.

[542] По обилию хорошей земли европейские колонии, основанные в Америке и Вест-Индии, приближаются к колониям Древней Греции и даже значительно оставляют их за собой. Своей зависимостью от метрополии они похожи на римские колонии, но их отдаленность от Европы более или менее ослабляла для них последствия этой зависимости. Благодаря своей отдаленности они не всегда были на виду, а это уменьшало власть над ними метрополии. Когда они самостоятельно и по собственному разумению преследовали свои интересы, на их образ действий во многих случаях не обращали внимания — потому ли, что не знали об этом в Европе, или потому, что не понимали его, — а в некоторых случаях терпели его и соглашались с ним потому, что их отдаленность делала трудным вмешательство. Даже насильническое и произвольное правительство Испании во многих случаях оказывалось вынужденным, опасаясь общего восстания, отменять или смягчать приказы, которые оно издавало для управления своими колониями. Ввиду этого прогресс всех европейских колоний в отношении богатства, населения и культуры был очень велик.

Испанское правительство с первых же дней существования своих колоний извлекало из них некоторый доход в виде доли добываемого золота и серебра. По своей природе доход этот был таков, что возбуждал в человеческой жадности чрезмерные ожидания еще больших богатств. Поэтому испанские колонии с самого своего возникновения привлекали к себе очень большое внимание своей метрополии, тогда как колонии других европейских наций долгое время оставались в большой мере в пренебрежении. Первые, пожалуй, не очень выгадали от такого внимания, а последние — не потерпели особого ущерба от этого пренебрежения. Испанские колонии, принимая во внимание имеющуюся в их распоряжении площадь страны, менее населены и пользуются меньшим благосостоянием, чем колонии почти всех других европейских наций. Однако рост населения и благосостояния даже испанских колоний был, несомненно, очень быстрый и очень значительный. Город Лима, основанный после завоеваний, по сообщению Уллоа* [* Ulloa. Relacion de Viage а la America Meridional. 1740], имел около тридцати лет тому назад 50 тыс. жителей. Квито, бывший жалкой деревушкой индейцев, изображается этим же автором столь же населенным в его время. Гемелли Карери* [* Careri. Voyage du tour du monde. Vol. VI, p. 36], который, как говорят, был лишь мнимым путешественником, но все же писал, по-видимому, на основании в высшей степени достоверных источников, рисует город Мехико насчитывающим 100 тыс. жителей — количество, которое при всем преувеличении испанских писателей, вероятно, в пять раз превышает то, которое он имел во времена Монтезумы. Эти цифры значительно превышают численность населения Бостона, Нью-Йорка и Филадельфии — трех самых больших городов англий- [543] ских колоний. В Мексике и Перу до завоевания их испанцами не было совсем скота, годного для перевозки тяжестей. Лама была их единственным вьючным скотом, а ее выносливость, кажется, значительно уступает выносливости обыкновенного осла. Плуг был неизвестен в этих странах. Население их было незнакомо с употреблением железа. Оно не обладало чеканной монетой и вообще каким бы то ни было общеустановленным орудием торгового обмена. Торговля велась посредством натурального обмена. Нечто вроде деревянной лопаты было главным орудием для возделывания земли. Заостренные камни служили вместо ножей и топоров, кости рыб и крепкие жилы некоторых животных служили иглами и нитками для шитья, и, по-видимому, они же являлись вместе с тем главным орудием торговли. При таком положении вещей представляется немыслимым, чтобы то или другое из этих государств могло обладать таким же благосостоянием, как в настоящее время, когда они обладают в изобилии всеми видами европейского скота и когда в них введено употребление железа, плуга и стали, известны многие европейские ремесла. Но населенность всякой страны должна быть пропорциональна степени ее благосостояния и культуры. Несмотря на жестокое истребление коренных жителей, последовавшее за завоеванием, эти два обширных государства в настоящее время, вероятно, обладают более многочисленным населением, чем когда бы то ни было раньше, да и самый народ, несомненно, очень изменился, ибо мы должны признать, мне думается, что испанские креолы во многих отношениях стоят выше древних индейцев.

После поселений испанцев португальские поселения в Бразилии являются старейшими из колоний всех других европейских наций. Но так как в течение долгого времени после открытия Бразилии здесь не находили ни золота, ни серебра и новая колония поэтому доставляла правительству небольшой доход или даже совсем не давала его, то она продолжительное время оставалась почти в полном пренебрежении. Именно за этот период пренебрежения она развилась в большую и могущественную колонию. Когда Португалия находилась под властью Испании, на Бразилию напали голландцы, овладевшие семью провинциями из четырнадцати, на которые она подразделялась. Они рассчитывали вскоре завоевать и остальные семь, когда Португалия вернула себе независимость, возведя на престол Браганцскую династию. Тогда голландцы, бывшие врагами испанцев, стали союзниками португальцев, которые тоже были врагами испанцев. Поэтому они согласились оставить ту часть Бразилии, которую еще не завоевали, королю португальскому, согласившемуся, в свою очередь, оставить за ними завоеванную уже часть, считая это дело не заслуживающим вражды между столь добрыми союзниками. Но голландское правительство скоро начало угнетать португальских колонистов, которые, вместо того чтобы тратить время на жалобы, взялись за оружие против своих новых владык и благодаря своей храбрости и решимости, разумеется, при по- [544] пустительстве своей родной страны, но без всякой открытой помощи с ее стороны выгнали голландцев из Бразилии. Голландцы, убедившись в невозможности удержать за собой какую-либо часть страны, должны были согласиться на возвращение ее целиком под власть португальского короля. Как сообщают, в этой колонии насчитывается свыше 600 тыс. жителей — португальцев или потомков португальцев, креолов, мулатов и расы, смешанной из португальцев и бразильцев. Ни одна колония в Америке, как полагают, не имеет так много жителей европейского происхождения.

В конце XV и в течение большей части XVI столетия Испания и Португалия являлись двумя великими морскими державами; действительно, хотя торговля Венеции распространялась на все части Европы, ее флот почти не выходил за пределы Средиземного моря. Испанцы, ссылаясь на право первого открытия, предъявили притязания на всю Америку; и хотя они не могли воспрепятствовать такой великой морской державе, как Португалия, утвердиться в Бразилии, все же страх перед именем испанцев был в то время так велик, что большинство других наций Европы опасалось заводить колонии в какой-либо другой части этого великого материка. Французы, пытавшиеся поселиться во Флориде, были все перебиты испанцами. Однако упадок морской силы последних, явившийся результатом поражения или неудачи их так называемой Непобедимой армады в конце XVI столетия, лишил их силы и впредь препятствовать устройству колоний других европейских наций. Поэтому в течение XVII столетия англичане, французы, голландцы, датчане и шведы — одним словом, все великие нации, обладавшие морскими гаванями, пытались устраивать поселения в Новом Свете.

Шведы поселились в Нью-Джерси, и большое число шведских семейств, которых еще и ныне можно встретить там, достаточно свидетельствует, что эта колония, наверное, процветала бы, если бы пользовалась поддержкой своей метрополии. Но, будучи пренебрегаема Швецией, она была поглощена голландской колонией Нью-Йорк, которая, в свою очередь, подпала в 1674 году под власть англичан.

Небольшие острова Св. Фомы и Санта-Круз представляют собой единственные местности в Новом Свете, когда-либо принадлежавшие датчанам. Притом эти небольшие поселения находились в управлении монопольной компании, которая одна обладала правом покупать избыто чный продукт колонистов и снабжать их теми товарами других стран, в которых они нуждались; благодаря этому указанная компания при этих покупках и продажах не только могла подвергаться, но и действительно подвергалась большому искушению угнетать их. Управление монопольной компании купцов является, пожалуй, самым худшим из всех правительств для любой страны. Однако оно не могло совсем остановить развитие этих колоний, хотя и сделало его более мед- [545] ленным и затрудненным. Покойный датский король распустил эту компанию, и с тех пор благосостояние этих колоний сильно возросло.

Голландские поселения в Вест-Индии, так же как и в Ост-Индии, были сначала поставлены под управление монопольной компании. Поэтому развитие некоторых из них, хотя и значительное в сравнении почти с любой другой страной, давно заселенной, было медленным в сравнении с развитием большей части новых колоний. Колония Суринам, хотя и очень значительная, все еще стоит ниже большей части сахарных колоний других европейских наций. Колония Новая Бельгия, ныне разделенная на две провинции — Нью-Йорк и Нью-Джерси, вероятно, скоро тоже сильно разрослась бы, если бы даже и осталась под управлением голландцев. Изобилие и дешевизна хорошей земли представляют собою столь мощные факторы процветания, что даже наихудшее правительство почти не может помешать их действию. Помимо того, и отдаленность от метрополии позволит колонистам более или менее освобождаться при помощи контрабанды от гнета монополии, которой компания пользовалась в ущерб им. В настоящее время компания допускает все голландские суда к торговле с Суринамом при условии уплаты за разрешение двух с половиной процентов со стоимости их груза и сохраняет исключительно за собой только непосредственную торговлю между Африкой и Америкой, которая состоит почти исключительно в торговле рабами. Такое смягчение монопольных привилегий компании является, вероятно, главной причиной той степени благосостояния, какой в настоящее время пользуется эта колония. Кюрасо и Св. Евстафия, два главных острова, принадлежащие голландцам, представляют собой вольные гавани, открытые судам всех наций, и эта свобода, предоставленная им в то время, как гавани лучших колоний открыты только для судов одной нации, была главной причиной процветания этих двух бесплодных островов.

Французская колония Канада в течение большей части минувшего столетия и некоторой части текущего находилась под управлением монопольной компании. При столь неблагоприятном управлении ее развитие неизбежно подвигалось вперед очень медленно в сравнении с развитием других новых колоний, но оно пошло гораздо быстрее, когда эта компания была распущена после неудачи так называемого Миссисипского проекта. Когда англичане завладели этой страной, они нашли в ней почти вдвое большее число жителей сравнительно с тем населением, какое определял за 20–30 лет до того отец Шарльвуа* [* Charlevoix. Histoire et description de la Nouvelle France, avec le journal historique d’un voyage dans l’Amйrique septentrionale. Paris, 1744]. Этот иезуит объехал всю страну и не имел никаких оснований изображать ее менее значительной, чем она была в действительности.

[545] Французская колония Сан-Доминго была основана пиратами и разбойниками, которые в течение продолжительного времени не домогались защиты Франции и не признавали ее власти; а когда это племя бандитов настолько превратилось в граждан, что стало признавать власть Франции, то еще долго ее приходилось осуществлять с очень большой мягкостью. В течение этого периода население и благосостояние этой колонии возрастали очень быстро. Даже гнет монопольной компании, которой она вместе со всеми другими французскими колониями была на некоторое время подчинена, хотя, без сомнения, замедлил, но не смог совсем остановить ее развитие. Быстрый темп развития ее благосостояния возобновился сейчас же после того, как она была избавлена от этого гнета. В настоящее время она является важнейшей из сахарных колоний Вест-Индии, и ее продукт, как утверждают, размерами своими превышает продукт всех английских сахарных колоний, взятых вместе. Остальные сахарные колонии Франции в общем все очень незначительны.

Но не существует колоний, развитие которых совершалось быстрее, чем развитие английских колоний в Северной Америке.

Обилие хороших земель и свобода по собственному усмотрению вести свои дела являются, по-видимому, двумя основными причинами процветания всех новых колоний.

В отношении обилия хорошей земли английские колонии Северной Америки, хотя, без сомнения, снабжены землею в большом изобилии, уступают колониям испанцев и португальцев и не превосходят некоторых из тех колоний, которыми обладали французы до последней войны. Но политические учреждения английских колоний были более благоприятны для их развития и возделывания земли, чем учреждения колоний любой из других трех наций.

1) Сосредоточение в одних руках больших пространств невозделанной земли хотя и не запрещалось совсем, но было в большей степени ограничено в английских колониях, чем в других. Колониальный закон, обязывающий каждого земельного собственника в течение определенного срока улучшить и обработать известную часть его земель, а в случае неисполнения этого объявляющий эти заброшенные земли подлежащими отводу всякому желающему, оказал определенное действие, хотя, возможно, и не очень строго применялся на практике.

2) В Пенсильвании не существует права первородства и земля, как и движимое имущество, делится поровну между всеми детьми. В трех провинциях Новой Англии старший сын получает лишь двойную долю, как это установлено Моисеевым законом. Поэтому, хотя в этих провинциях иногда слишком большое количество земли может оказаться сосредоточенным в руках одного лица, оно в течение одного или двух поколений должно снова быть поделенным на части. В других английских колониях, правда, право первородства существует, как и в анг- [547] лийском законе. Но во всех английских колониях порядок владения землями, сдаваемыми в наследственную аренду, облегчает их отчуждение, и тот, кто получает большой участок земли, обычно заинтересован в том, чтобы сдать от себя другим лицам большую его часть, сохраняя за собой лишь право на небольшую ренту. В испанских и португальских колониях при наследовании всех крупных поместий, с которыми связаны какие-либо почетные титулы, соблюдается так называемое майоратное право. Такие поместья целиком переходят к одному лицу и являются фактически неделимыми и неотчуждаемыми. Во французских колониях применяется парижское обычное право, которое в отношении наследования земли гораздо больше покровительствует младшим детям, чем английский закон. Но во французских колониях существует правило, что при отчуждении какой-либо части имения, дворянского или пожалованного за заслуги, по отношению к нему на определенный срок сохраняется право выкупа его наследником старшего сына или наследником семейства; а так как все крупнейшие поместья здесь находятся в руках дворян, то это неизбежно затрудняет их отчуждение. Между тем во всякой новой колонии большое невозделываемое поместье гораздо скорее может быть разделено на небольшие владения путем отчуждения, а не в порядке наследования. Обилие и дешевизна хорошей земли, как уже замечено, являются главными причинами быстрого процветания новых колоний. Но сосредото чение в одних руках большого количества земли уничтожает это обилие и дешевизну. Такое сосредоточение невозделанных земель, кроме того, составляет величайшее препятствие для их обработки и улучшения. Но труд, затрачиваемый на возделывание и улучшение земли, дает обществу наибольший и наиболее ценный продукт. Продукт труда в этом случае оплачивает не только затраченную на него заработную плату и прибыль на капитал, занимающий этот труд, но также и ренту за землю, на которой он прилагается. Ввиду этого поскольку труд английских колонистов в большей степени затрачивается на улучшение и обработку земли, постольку он должен приносить больший и более ценный продукт, чем труд колонистов трех других наций, который из-за сосредоточения земель в одних руках в большей или меньшей мере отвлекается к другим занятиям.

3) Труд английских колонистов не только дает больший и более ценный продукт; вследствие умеренности уплачиваемых ими налогов им достается более значительная часть этого продукта, который они могут накоплять и употреблять в целях приложения еще большего коли чества труда. Английским колонистам еще ни разу не приходилось вносить что-нибудь для обороны своей метрополии или на содержание ее гражданского управления. Напротив, они сами до сих пор защищались почти целиком за счет метрополии. Но расходы на флот и армию несоизмеримо превышают необходимые расходы на содержание гражданского управления. Расходы на гражданское управление [548] самих колоний всегда были очень невелики: они обычно ограничивались суммами, необходимыми для уплаты достаточного вознаграждения губернатору, судьям и некоторым другим полицейским чиновникам и для выполнения немногих наиболее полезных общественных сооружений. Расходы гражданского управления Массачусетса до возникновения нынешних смут не превышали обычно 18 тыс. ф. в год. В Нью-Гэмпшайре и Род-Айленде эти расходы выражались в 3500 ф. в каждом, Коннектикуте — в 4 тыс. ф., в Нью-Йорке и Пенсильвании — по 4500 ф., в Нью-Джерси — 1200 ф., в Виргинии и Южной Каролине — по 8 тыс. ф. Гражданское управление Новой Шотландии и Георгии содержится отчасти за счет ежегодной субсидии парламента. Но Новая Шотландия в добавление к ней уплачивает около 7 тыс. ф. в год на общественные расходы колонии, а Георгия вносит около 2500 ф. в год. Одним словом, все гражданское управление Северной Америки, если не считать Мэриленда и Северной Каролины, относительно которых не удалось получить точных данных, стоило жителям до возникновения нынешних смут не больше 64 700 ф. в год; это — вечно памятный пример того, с какими ничтожными издержками можно не только управлять, но и хорошо управлять трехмиллионным населением. Правда, наиболее важная часть расходов по управлению, а именно расходы на оборону и защиту, постоянно падали на метрополию. Притом церемониал гражданского управления в колониях при встрече нового губернатора, при открытии новой сессии колониального собрания и пр., хотя и достаточно торжественный, но не сопровождается чрезмерной пышностью. Управление церковными делами колоний ведется столь же экономно. Десятины у них неизвестны, и их духовенство, отнюдь не многочисленное, содержится на умеренное жалованье или на добровольные взносы населения. Испанское и португальское правительства, напротив, извлекают некоторую выгоду из налогов, взимаемых ими с колоний. Что касается Франции, то она никогда не извлекала сколько-нибудь значительного дохода со своих колоний, поскольку налоги, взимаемые ею с них, обычно там же и расходуются. Но колониальное управление этих трех наций ведется с гораздо большими расходами и сопровождается гораздо более дорогим церемониалом. Суммы, затрачивавшиеся на прием нового вице-короля Перу, например, часто бывали громадны. Такие церемонии не только представляют собою тяжелый налог, уплачиваемый богатыми колонистами в этих особых случаях, но и приучают их к пышности и расточительности во всех других случаях. Они являются не только очень вредным единовременным налогом, но и содействуют установлению постоянного налога такого же рода, еще более вредного, — разорительного налога роскоши и расточительности частных лиц. В колониях этих трех наций равным образом чрезвычайно обременительно и церковное управление. Десятина существует у них всех, а в колониях Испании и Португалии взимается с чрезвычайной строгостью. Помимо этого, их [549] обременяет многочисленный класс нищенствующих монахов, попрошайни чество которых, не только допускаемое, но и освящаемое религией, является в высшей степени обременительным налогом, падающим на бедное население, которому усиленно внушают, что его долг подавать монахам и что очень грешно отказывать им в милостыни. Помимо этого, духовенство во всех этих колониях больше всего занимается скупкой и сосредоточением в своих руках земли.

4) В отношении реализации своего избыточного продукта, или того, что превышает их собственное потребление, английские колонии были в более благоприятном положении и имели в своем распоряжении более обширный рынок, чем колонии какой-либо иной европейской нации. Все европейские нации старались в большей или меньшей степени монополизировать в свою пользу торговлю своих колоний и с этой целью воспрещали судам других наций торговать с ними, а также запрещали своим колониям ввозить европейские товары какой-либо другой нации. Впрочем, способы осуществления этой монополии разли чными нациями были очень различны.

Некоторые нации передавали всю торговлю своих колоний монопольной компании, у которой колонисты обязаны были покупать все нужные им европейские товары и которой они должны были продавать весь свой избыточный продукт. Ввиду этого компания была заинтересована не только в том, чтобы продавать первые так дорого и покупать последние так дешево, как только возможно, но и в том, чтобы покупать продукты колоний даже по этой низкой цене не в большем количестве, чем она могла продавать их по очень высокой цене в Европе. Поэтому в ее интересах было не только понижать во всех случаях стоимость избыточного продукта колонии, но затруднять, а часто и задерживать естественное возрастание его количества. Из всех средств, которые могут быть придуманы для воспрепятствования естественному росту новой колонии, метод установления монопольной компании является, без сомнения, наиболее действительным. Однако такова была политика Голландии, хотя голландская компания в настоящем столетии отказалась во многих отношениях от пользования своей исключительной привилегией. Такова же была политика Дании до царствования последнего короля. В отдельных случаях такой же политики держалась Франция; а в самое последнее время, с 1755 г., после того как от этой политики отказались все другие нации ввиду ее нелепости, она воспринята Португалией, по крайней мере по отношению к двум главным провинциям Бразилии — Фернамбуко и Мараньян.

Другие нации, не учреждая монополии одной какой-нибудь компании, сосредоточивали торговлю со своими колониями в определенном порту метрополии, откуда ни одному судну не разрешалось отплывать иначе, как в составе целого флота, или в установленное время года, или со специального разрешения, которое в большинстве случаев очень хорошо оплачивалось. Такая политика оставляла торговлю с [550] колониями открытой для всех уроженцев метрополии при том условии, что они вывозили товары из назначенного порта в установленное время года и на соответствующих судах. Но так как различные купцы, соединявшие свои капиталы для снаряжения этих судов, получивших разрешительные свидетельства, были заинтересованы в согласовании своих действий, то и торговля, ведущаяся при таких условиях, необходимо должна была вестись почти на таких же основаниях, как и торговля монопольной компании. Прибыли этих купцов должны были быть столь же чрезмерными и обременительными. Колонии плохо снабжались и должны были покупать по очень дорогим ценам и продавать по очень дешевым. Такова, однако, до самого последнего времени была всегда политика Испании, и в соответствии с этим цена всех европейских товаров, как сообщают, была невероятно высока в испанской Вест-Индии. В Квито, как рассказывает нам Уллоа, фунт железа продавался за 4 шилл. 6 п., а фунт стали — за 6 шилл. 9 п. Но колонии продают часть своего собственного продукта главным образом для того, чтобы покупать европейские товары. Поэтому чем больше они платят за последние, тем меньше получают фактически за первые, и дороговизна одних равносильна дешевизне других. Колониальная политика Португалии в этом отношении не отличается от прежней политики Испании, исключая Фернамбуко и Мараньян, по отношению к которым недавно усвоена еще худшая политика.

Другие нации предоставляют полную свободу торговли с колониями всем своим подданным, которые могут вести ее из всех портов метрополии без особых разрешительных свидетельств, кроме обычных таможенных формальностей. В этом случае многочисленность и разбросанность купцов делает для них невозможным заключение какихлибо общих соглашений, и конкуренция между ними является достаточной, чтобы воспрепятствовать им извлекать чрезмерные барыши. При такой либеральной политике колонии получают возможность продавать свои продукты и покупать европейские товары по разумной цене. Со времени ликвидации Плимутской компании, когда наши колонии переживали еще свое детское состояние, такова именно была всегда политика Англии; по общему правилу, такова же была и политика Франции, оставаясь без изменений с момента ликвидации так называемой в Англии Миссисипской компании. Поэтому прибыль от торговли, которую Франция и Англия ведут со своими колониями, хотя, без сомнения, и несколько выше той, которую они получали бы при допущении свободной конкуренции всех других наций, но все же отнюдь не чрезмерна; соответственно этому и цена европейских товаров в большей части колоний обеих этих наций не отличается чрезмерной высотой.

[551] Что касается вывоза избыточного продукта колоний Великобритании, то они ограничены рынком своей метрополии только в отношении некоторых товаров. Так как эти товары были перечислены в Навигационном и некоторых других последующих актах, то они поэтому получили название перечисленных товаров, а все остальные — неперечисленных; эти последние могут вывозиться непосредственно в другие страны при условии, что они перевозятся на британских или колониальных судах, владельцы которых и три четверти экипажа состоят британскими подданными.

Среди неперечисленных товаров находятся некоторые из наиболее важных продуктов Америки и вест-индийских островов: все хлеба, лес, консервы, рыба, сахар и ром.

Хлеб, естественно, является первым и главным предметом земледель ческой культуры во всех новых колониях. Предоставляя им самый широкий рынок для этого продукта, закон поощряет расширять культуру его сверх потребностей редкозаселенной страны и таким образом обеспечить заранее обильные средства существования непрерывно возрастающему населению.

В стране, почти целиком покрытой лесом, где древесина поэтому стоит очень мало или почти ничего не стоит, издержки по расчистке земли служат главным препятствием для увеличения посевов. Предоставляя своим колониям очень обширный рынок для их лесных материалов, закон старается облегчить увеличение посевов повышением цены товара, который без этого имел бы ничтожную стоимость, и облег чением им извлечения некоторой прибыли из той операции, которая в противном случае вызывала бы только издержки.

В стране, еще и наполовину не заселенной и не возделанной, скот, естественно, размножается больше, чем требуется для потребления жителей, и часто поэтому имеет ничтожную стоимость или совсем ничего не стоит. Но, как уже показано, для того, чтобы большая часть земель какой-либо страны подвергалась обработке, необходимо, чтобы цена скота находилась в определенном соотношении с ценою хлеба. Открывая очень обширный рынок американскому скоту во всех его видах, как битому, так и живому, закон старается повысить стоимость товара, высокая цена которого так необходима для возделывания земли. Благотворные последствия этой свободы, впрочем, должны несколько ослабляться законом, изданным в 4-й год правления Георга III, гл. 15, который относит шкуры и кожи к перечисленным товарам и таким образом ведет к понижению стоимости американского скота.

Увеличить судоходство и морское могущество Великобритании посредством расширения рыболовного промысла в наших колониях — такова цель, которую законодательство, по-видимому, почти всегда имело в виду. Вследствие этого рыболовный промысел пользовался всем тем поощрением, которое могла дать ему свобода, и поэтому процветал. В частности, рыболовство в Новой Англии было до послед- [552] них смут одним из самых крупных, пожалуй, во всем мире. Китоловный промысел, который, несмотря на чрезвычайно высокую премию, ведется в Великобритании со столь незначительными результатами, что, по мнению многих (за правильность которого я, впрочем, не ручаюсь), вся добыча ненамного превышает стоимость премий, ежегодно выплачиваемых за нее, в Новой Англии ведется в очень широких размерах без всякой премии. Рыба представляет собою один из главных предметов торговли североамериканцев с Испанией, Португалией и портами Средиземного моря.

Сахар первоначально относился к перечисленным товарам и мог вывозиться только в Великобританию. Но в 1731 г. в результате представления сахарных плантаторов был разрешен его вывоз во все порты мира. Однако ограничения, которыми была обусловлена эта свобода вывоза, вместе с высокой ценой сахара в Великобритании в значительной степени ослабили действие этой меры. Великобритания и ее колонии продолжают и в настоящее время оставаться почти единственным рынком для всего сахара, производимого на британских плантациях. Их потребление возрастает так быстро, что, хотя в результате увеличения производительности Ямайки и уступленных островов ввоз очень значительно увеличился в течение последних двадцати лет, вывоз в иностранные государства, как утверждают, ненамного превышает вывоз прежних лет.

Ром является очень важным предметом в торговле, которую американцы ведут на Африканском берегу, откуда они привозят вместо этого рабов-негров.

Если бы весь избыточный продукт Америки — хлеб всех видов, солонина и рыба — был внесен в список перечисленных товаров и таким образом насильственно направлен на рынок Великобритании, это сильно отразилось бы на продукте труда нашего собственного народа. И, вероятно, не столько из внимания к интересам Америки, сколько из опасения конкуренции эти важные товары не только не были включены в список, но и ввоз в Великобританию всех хлебов, исключая рис, а также ввоз солонины был при нормальных условиях воспрещен.

Так называемые неперечисленные товары могли первоначально вывозиться во все части света. Вывоз лесных материалов и риса, первона чально включенных в перечень, был впоследствии, после их исклю чения из него, ограничен, поскольку речь идет о европейском рынке, странами, расположенными южнее мыса Финистер. В силу гл. 52 закона, изданного в 6-й год правления Георга III, все неперечисленные товары были подчинены такому же ограничению. Части Европы, находящиеся южнее мыса Финистер, — сплошь непромышленные страны, и мы меньше опасались, что колониальные суда будут выво- [553] зить оттуда домой какие-либо промышленные изделия, которые бы могли конкурировать с нашими.

Перечисленные товары разделяются на две группы: во-первых, такие, которые представляют собою специальный продукт Америки или которые не могут производиться и во всяком случае не производятся в метрополии. К этой группе относятся: патока, кофе, бобы, какао, табак, индейский перец, имбирь, китовый ус, шелк-сырец, хлопок, бобровый мех и другой пушной товар Америки, индиго, желтник и другие красильные вещества; во-вторых, такие товары, которые не представляют собой специального продукта Америки и которые могут производиться и производятся в метрополии, хотя и не в таком количестве, чтобы покрывать большую часть ее спроса, удовлетворяемого главным образом другими странами. В эту группу входят все корабельные снасти, мачты, бушприты, реи, смола, деготь и скипидар, полосовое железо и чугун, медная руда, шкуры и кожи, поташ. Самый широкий ввоз товаров первой группы не мог мешать возрастанию или препятствовать сбыту какой-либо части производства метрополии. Благодаря направлению их исключительно на рынок метрополии наши купцы, как предполагалось, получат возможность не только покупать их по более дешевой цене из колоний и, следовательно, продавать их с большей прибылью дома, но и установить выгодную транзитную торговлю между колониями и иностранными государствами, центром или местом склада которой неизбежно должна была сделаться Великобритания, как европейская страна, куда прежде всего привозятся эти товары. Что же касается ввоза товаров второй группы, то предполагалось, что его тоже возможно так регулировать, чтобы он отразился не на продаже таких же продуктов внутреннего производства, а на продаже тех продуктов, которые ввозились из иностранных государств: действительно, посредством соответствующих пошлин цену этих товаров всегда можно было установить несколько выше цены первых товаров и значительно ниже цены последних. Таким образом, направляя эти товары исключительно на рынок метрополии, предполагали препятствовать производству не Великобритании, а некоторых иностранных государств, торговый баланс с которыми считался неблагоприятным для Великобритании.

Запрещение вывоза из колоний куда бы то ни было, кроме Великобритании, мачт, рей, бушпритов, смолы, дегтя и скипидара, естественно, вело к понижению цены леса в колониях, а следовательно, и к увели чению издержек по расчистке их земель, служившей главным затруднением при обработке их. Но в самом начале текущего столетия, а именно в 1703 г., Шведская компания торговли смолой и дегтем пыталась повысить цену своих товаров в Великобритании, запретив их вывоз иначе, как на ее собственных судах, по установленным ею ценам и в таких количествах, какие она находила нужным. Для того чтобы парализовать этот замечательный акт меркантилистической политики [554] и сделать себя по возможности независимой не только от Швеции, но и от всех других северных держав, Великобритания установила премию на ввоз корабельных снастей и материалов из Америки; эта премия имела своим последствием повышение цены лесных материалов в Америке в гораздо большей степени, чем могло понизить ее ограничение вывоза их исключительно на рынок метрополии; и так как обе эти меры были установлены одновременно, то их одновременное действие скорее поощряло, чем затрудняло расчистку земли в Америке.

Хотя чугун и полосовое железо включены в список перечисленных товаров, однако, так как при ввозе их из Америки они были освобождены от значительных пошлин, какими они облагаются при ввозе из всякой другой страны, это ограничение в одной своей части поощряет устройство в Америке плавильных печей, а в другой — затрудняет его. Нет другой отрасли промышленности, которая вызывала бы такое большое потребление леса, как чугуноплавильная, или которая могла бы так содействовать расчистке страны, поросшей лесом.

Тенденция некоторых из этих ограничительных мер повышать цену лесных материалов в Америке и этим облегчать расчистку земель, вероятно, не имелась в виду и не учитывалась законодательством. Однако, хотя их благотворные последствия были в этом отношении случайными, они не становятся от этого менее действительными.

Наиболее полная свобода торговли как перечисленными, так и непере численными товарами допущена между британскими колониями Америки и вест-индскими островами. Эти колонии становятся теперь столь населенными и столь процветающими, что каждая из них находит в некоторых из других большой и широкий рынок для продуктов своего производства. Взятые вместе, они образуют один большой внутренний рынок для своих продуктов.

Терпимость Англии по отношению к торговле ее колоний ограничивалась, однако, главным образом тем, что касалось рынка сырья или, так сказать, полуобработанного продукта. Более сложную и тонкую переработку даже колониальных продуктов купцы и владельцы мануфактур Великобритании предпочитали сохранять за собой и сумели побудить законодательство предотвратить устройство соответствующих предприятий в колониях в одних случаях установлением высоких пошлин, а в других — абсолютным запрещением.

Так, например, в то время как сахар-сырец из британских колоний облагается при ввозе пошлиной только в 6 шилл. 4 п. с 1 ц, белый сахар облагается пошлиной в 1 ф. 1 шилл. 1 п., а сахар-рафинад в головах, двойной или простой, — в 4 ф. 2 шилл. 5 8/20 п. Когда были установлены эти высокие пошлины, Великобритания представляла собой единственный рынок, а в настоящее время продолжает быть еще главным рынком, куда может вывозиться сахар британских колоний. Пошлины поэтому были первоначально равносильны полному запрещению очистки или рафинирования сахара для какого бы то ни было [555] внешнего рынка; в настоящее время пошлины равносильны запрещению очистки или рафинирования его для рынка, который поглощает, пожалуй, более девяти десятых всего производства. Ввиду этого промышленность по очистке и рафинированию сахара, процветавшая во всех производящих сахар колониях Франции, очень мало развилась в колониях Англии, ограничиваясь только работой на рынок самих колоний. Пока Гренада находилась в руках Франции, почти на каждой плантации производилось рафинирование сахара, хотя бы в виде очистки его глиной. С тех пор как она попала в руки англичан, почти все заводы этого рода были остановлены, и в настоящее время (в октябре 1773 г.), как меня уверяют, на всем острове остается не более двух или трех таких заводов. Впрочем, теперь благодаря снисходительности таможни очищенный, или рафинированный, сахар обычно ввозится в качестве сахарасырца, если предварительно головы его превращены в песок.

В то время как Великобритания поощряет в Америке производство чугуна и полосового железа, освобождая их от пошлин, какими облагаются эти изделия при ввозе из других стран, она налагает абсолютное запрещение на устройство сталелитейных и прокатных заводов во всех своих американских колониях. Она не желает допускать, чтобы колонисты занимались этим более сложным производством хотя бы только для своего собственного потребления, и настаивает, чтобы все нужные им продукты этого рода они покупали у ее купцов и владельцев мануфактур.

Великобритания запрещает вывоз из одной колонии в другую водой и даже сухим путем верхом или в повозках шляп, шерсти и шерстяных товаров американского производства; такое ограничение фактически препятствует устройству каких-либо мануфактур, занятых производством этих товаров на определенный рынок, и таким образом ограничивает промышленность ее колонистов производством тех грубых и домашнего обихода предметов, которые обычно отдельная семья производит для своего собственного потребления или для нужд своих соседей в этой же провинции.

Запрещение подавляющему числу людей выделывать из продукта своего труда все то, что они могут, или затрачивать свой капитал и промышленный труд таким образом, как они считают для себя наиболее выгодным, представляет собою явное нарушение самых священных прав человечества. Однако, как ни несправедливы были такие запрещения, они до сих пор не причинили колониям слишком большого ущерба. Земля все еще у них так дешева, а труд, следовательно, так дорог, что они могут ввозить из метрополии почти все более тонкие и сложные мануфактурные изделия по более дешевым ценам, чем могли бы сами производить их. Поэтому, если бы даже им не было запреще- [556] но устройство таких мануфактур, при современном уровне их хозяйства правильное понимание их собственных интересов все равно удержало бы их от этого. При современном уровне их хозяйственного развития эти запрещения, отнюдь не парализуя их труд (industry) и не препятствуя последнему направляться на те промыслы, на какие он направился бы по собственному почину, являются лишь нелепыми символами рабства, налагаемыми на них без всякого разумного основания беспочвенной завистью купцов и владельцев мануфактур метрополии. На более высокой ступени развития они могли бы оказаться совершенно вредными и невыносимыми.

Ограничивая вывоз некоторых из важнейших продуктов колонии своим собственным рынком, Великобритания взамен этого предоставляет некоторым из них известные преимущества на этом рынке; делает она это или путем обложения более высокими пошлинами соответствующих продуктов, ввозимых из других стран, или установлением премий при ввозе их из колоний. Первым способом она дает преимущество на своем внутреннем рынке сахару, табаку и железу из ее собственных колоний, а вторым способом их шелку-сырцу, пеньке и льну, индиго, корабельным материалам и строительному лесу. Этот второй способ поощрения колониального производства посредством ввозных пошлин, насколько я мог установить, практикуется исключительно Великобританией в противоположность первому способу. Португалия не ограни чивается обложением высокими пошлинами табака, ввозимого из других стран, а воспрещает его ввоз под страхом самых строгих кар.

В отношении ввоза товаров из Европы Англия тоже проявляла в большей мере великодушие к своим колониям, чем какая-либо другая нация.

Великобритания допускает возврат части пошлины, почти всегда половины, обычно больше половины, а иногда и всей пошлины, уплачиваемой при ввозе иностранных товаров, когда они снова вывозятся в какую-нибудь другую страну. Ни одно независимое иностранное государство, как это легко было предвидеть, не стало бы приобретать эти товары, если бы они прибывали обремененные высокими пошлинами, какими облагаются при ввозе в Великобританию почти все иностранные товары. Поэтому, если бы при обратном вывозе не возвращалась часть этих пошлин, прекратилась бы всякая транзитная торговля — та торговля, которой так сильно покровительствует меркантилисти ческая система.

Но наши колонии отнюдь не являются независимыми иностранными государствами, и Великобритания, присвоившая себе исключительное право снабжать их всеми товарами из Европы, могла бы заставлять (как это делали другие страны со своими колониями) принимать [557] эти товары, обремененные всеми теми пошлинами, какие уплачиваются за них в метрополии. Несмотря на это, до 1763 г. при вывозе большей части иностранных товаров в наши колонии производился такой же возврат пошлин, как и при вывозе их в любое независимое иностранное государство. Впрочем, в 1763 г. законом 4-го года правления Георга III, гл. 15, эта льгота была в значительной степени уменьшена и было постановлено, что «никакая часть пошлины, называемая старой пошлиной, не подлежит возврату с каких-либо продуктов, растущих, производимых или выделываемых в Европе или в Ост-Индии, которые вывозятся из этого королевства в какую-либо британскую колонию или плантацию в Америке, исключая вина, ситца и кисеи». До издания этого закона многие иностранные товары можно было покупать в колониях по более дешевой цене, чем в метрополии; с некоторыми товарами дело так обстоит и в настоящее время.

Главными вдохновителями большей части правил и ограничений, относящихся к торговле с колониями, были, следует отметить это, купцы, занимавшиеся ею. Мы поэтому не должны удивляться, что при установлении большинства их интересы этих купцов принимались во внимание в большей степени, чем интересы колоний или метрополии. Благодаря наделению этих купцов исключительным правом снабжать колонии всеми нужными им европейскими товарами и покупать всю ту часть их избыточного продукта, которая не могла повредить торговле, ведущейся ими самими в метрополии, интересы колонии были принесены в жертву этим купцам. Благодаря установлению такого же возврата пошлин при обратном вывозе большей части европейских и ост-индских продуктов в колонии, как и при обратном вывозе их в любую независимую страну, ради купцов были принесены в жертву интересы метрополии даже согласно меркантилистическому пониманию этих интересов. Именно купцы были заинтересованы платить возможно меньше за иностранные товары, отправленные ими в колонии, и, следовательно, получать обратно возможно большую часть пошлин, уплаченных ими при ввозе их в Великобританию. Это позволяло им продавать в колониях то же самое количество товаров с большей прибылью или большее количество их при той же прибыли, а следовательно, так или иначе получать известную выгоду. Точно так же и колонии были заинтересованы в том, чтобы получать все такие товары возможно дешевле и в возможно большем количестве, но это не всегда могло быть в интересах метрополии. Последняя часто могла терпеть ущерб как в своем доходе вследствие возвращения части пошлин, уплаченных при ввозе этих товаров, так и в отношении сбыта своих мануфактурных изделий, так как она встречала на колониальном рынке конкуренцию иностранных товаров вследствие льготных условий ввоза их туда благодаря возврату пошлин. Как признается всеми, развитие полотняных мануфактур в Великобритании было значительно замедлено [558] установлением возврата пошлин при обратном экспорте германского полотна в американские колонии.

Но хотя политика Великобритании по отношению к торговле ее колоний вдохновлялась тем же меркантилистическим духом, как и политика других наций, она все же в целом была менее стеснительна и не столь несправедлива, как политика любой из них.

Решительно во всем, за исключением внешней торговли, свобода английских колонистов вести свои дела по собственному усмотрению ничем не ограничена. Она во всех отношениях не уступает свободе их соотечественников на родине и точно таким же образом ограждается собранием народных представителей, которые претендуют на признание лишь за ними одними права устанавливать налоги для содержания колониального управления. Власть собрания держит в узде исполнительную власть, и даже самый бедный и зависимый колонист, поскольку он не нарушает закона, может не бояться неудовольствия губернатора, а также любого другого гражданского или военного чиновника провинции. Правда, колониальные собрания, как и палата общин в Англии, не всегда являются вполне точным представительством народа, но все же они по своему характеру ближе к этому; и так как исполнительная власть не располагает средствами подкупать их или ввиду поддержки, получаемой ей из метрополии, не имеет необходимости делать это, то, по общему правилу, эти собрания находятся под большим влиянием настроения своих избирателей. Советы, которые в законодательных учреждениях колоний соответствуют палате лордов в Великобритании, состоят не из наследственной знати. В некоторых колониях, как, например, в трех округах Новой Англии, советы эти не назначаются королем, а выбираются народными представителями. Ни в одной из английских колоний не существует наследственной аристократии. Конечно, во всех них, как и во всех других свободных странах, потомок старинной колониальной фамилии пользуется большим уважением, чем новопришелец одинаковых достоинств и столь же состоятельный, но он только пользуется большим уважением и не обладает никакими привилегиями, могущими быть неприятными и отяготительными для его соседей. До возникновения нынешних смут колониальные собрания обладали не только законодательной, но и частью исполнительной властью. В Коннектикуте и Род-Айленде они выбирали губернатора. В других колониях они назна чали чиновников, собиравших налоги, устанавливаемые ими, причем эти чиновники были подчинены непосредственно этим собраниям. Таким образом, среди английских колонистов больше равенства, чем среди жителей метрополии. Их нравы более республиканские, и их правительства, в особенности в трех провинциях Новой Англии, до сих пор тоже были более республиканскими.

Напротив того, в колониях Испании, Португалии и Франции правительства отличаются тем же абсолютистским характером, какой [559] они имеют в их метрополиях, и неограниченные полномочия, которые эти правительства обычно предоставляют всем своим низшим чиновникам, естественно, осуществляются там ввиду большой отдаленности с более чем обычными произволом и насилием. При существовании неограниченного правительства столица пользуется большей свободой, чем любая другая часть страны. Сам государь никогда не бывает заинтересован и склонен нарушать справедливость или угнетать основную массу народа. В столице его присутствие более или менее сдерживает всех его низших чиновников, которые в более отдаленных провинциях, откуда жалобы народа нелегко могут дойти к нему, имеют возможность с большей безнаказанностью проявлять свою тиранию. Но европейские колонии в Америке более отдалены, чем самые отдаленные провинции величайших империй, когда-либо известных раньше. И правительство английских колоний является, пожалуй, единственным с самого возникновения мира, которое может обеспечивать полную безопасность жителям столь отдаленной провинции. Впрочем, управление французскими колониями осуществлялось всегда с большей мягкостью и умеренностью, чем управление колониями португальскими и испанскими. Такое превосходство соответствует как характеру французской нации, так и природе ее правительства, которая определяющим образом влияет на характер нации; это правительство, хотя жестокое и полное произвола в сравнении с великобританским, все же считается с законом и свободно в сравнении с правительствами Испании и Португалии.

Превосходство английской политики проявляется, впрочем, главным образом в развитии североамериканских колоний. Развитие сахарных колоний Франции по меньшей мере не отставало, а может быть, и опередило развитие большей части сахарных колоний Англии, а между тем эти последние обладают таким же свободным правительством, какое существует в ее колониях Северной Америки. Но сахарные колонии Франции не встречают препятствия, как сахарные колонии Англии, в деле рафинирования своего сахара, и, что еще важнее, характер их правительства естественно обусловливает лучшее использование их невольников-негров.

Во всех европейских колониях возделывание сахарного тростника производится рабами-неграми. Организм лиц, родившихся в умеренном климате Европы, не может, как полагали, выдержать работу по вскапыванию земли под палящим солнцем вест-индских островов, а культура сахарного тростника, как она ведется в настоящее время, основана целиком на ручном труде, хотя, по мнению многих, вспашка плугом может быть введена здесь с большой выгодой. Но подобно тому как доходность и успешность обработки земли, ведущейся посредством скота, очень сильно зависят от умелого обращения с этим скотом, так и доходность и успешность работы, выполняемой рабами, должны также зависеть от умелого обращения с этими рабами, а в от- [560] ношении умелости обращения с ними французские плантаторы, как это, по-видимому, признается всеми, превосходят англичан. Закон, поскольку он дает хотя бы слабую защиту рабу от жестокости его хозяина, будет, наверное, лучше исполняться, где правительство в значительной мере ограничено, чем в колонии, обладающей свободным правительством. Во всякой стране, где существует злосчастный институт рабства, должностное лицо, выступающее на защиту раба, в известной мере вмешивается в право частной собственности его хозяина; а в свободной стране, где этот хозяин состоит, может быть, членом колониального законодательного собрания или избирателем этих членов, он решается делать это только с величайшей осторожностью и осмотрительностью. Уважение, которое он вынужден оказывать хозяину, делает для него более трудным выступление на защиту раба. Напротив того, в стране с правительством более или менее не ограниченным, где чиновники обычно вмешиваются даже в управление частных лиц своей собственностью и посылают им, может быть, приказ об аресте (lettres de cachet), если они управляют ею не по их вкусу, им гораздо легче оказывать рабу некоторую защиту, а чувство гуманности, естественно, побуждает их к этому. Покровительство чиновников делает раба менее безответственным в глазах его хозяина, который благодаря этому побуждается относиться к нему с некоторым вниманием и более мягко обращаться с ним. Более мягкое обращение делает раба не только верным, но и более толковым, а следовательно, вдвойне более полезным. Он приближается к положению свободного рабочего, может обладать некоторой степенью честности и проявлять внимание к интересам своего хозяина — добродетели, часто свойственные свободным рабочим, но отнюдь не рабу, с которым обращаются так, как это обычно принято в странах, где их хозяин совершенно независим и ничего не опасается.

Тот факт, что положение раба лучше при самодержавном правительстве, чем при свободном, подтверждается, по моему мнению, историей всех веков и народов. В римской истории о должностном лице, выступающем на защиту раба от жестокости его хозяина, мы в первый раз читаем при императорах. Когда Ведий Поллион в присутствии Августа приказал разрубить на куски одного из своих рабов, совершившего небольшой проступок, и бросить его в пруд, чтобы накормить рыб, император с негодованием велел ему немедленно отпустить на волю не только этого раба, но и всех других, принадлежавших ему. При республике ни одно должностное лицо не могло иметь достаточно власти, чтобы защитить раба, и еще меньше, чтобы наказать хозяина.

Следует отметить, что капитал, содействовавший развитию сахарных колоний Франции, в частности большой колонии Сан-Доминго, был получен почти целиком в результате постепенной разработки и усовершенствования колоний.

[561] Он представлял собою почти целиком продукт почвы и труда колонистов, или, другими словами, цену этого продукта, постепенно накопленную благодаря хорошему управлению и затраченную на производство еще большего продукта. Напротив, капитал, послуживший для развития сахарных колоний Англии, в большей своей части был доставлен из самой Англии и ни в какой мере не является продуктом почвы и труда колонистов. Процветание английских сахарных колоний в значительной мере обусловливалось большим богатством Англии, часть которого притекала, если можно так выразиться, в эти колонии; процветание сахарных колоний Франции, с другой стороны, обусловливалось целиком хорошим ведением дела колонистами, которые, следовательно, должны были обладать некоторым превосходством над английскими колонистами, и это превосходство ни в чем так сильно не проявлялось, как в хорошем обращении с рабами.

Таковы были общие линии политики различных европейских наций по отношению к своим колониям.

Политика Европы, таким образом, очень мало чем может похвастать как в отношении первоначального основания американских колоний, так и в отношении их последующего процветания, поскольку речь идет об их внутреннем управлении.

Безумие и несправедливость были, по-видимому, основными началами, какими руководствовались при первоначальном проекте учреждения этих колоний, — безумие в поисках золотых и серебряных рудников и несправедливость в желании завладеть страной, безобидные жители которой не только никогда не причиняли вреда европейцам, но и приняли первых пришельцев со всевозможными свидетельствами доброжелательства и гостеприимства.

Правда, другие переселенцы, основавшие некоторые из позднейших колоний, присоединяли к химерическому проекту поисков золотых и серебряных рудников другие мотивы, более разумные и более похвальные, но даже и эти мотивы делают очень мало чести политике Европы.

Английские пуритане, притесняемые на родине, бежали в поисках свободы в Америку и основали там четыре провинции Новой Англии. Английские католики, терпевшие еще более несправедливое обращение, образовали провинцию Мэриленд; квакеры основали колонию Пенсильванию. Португальские евреи, преследуемые инквизицией, лишившиеся своего достояния и изгнанные в Бразилию, установили своим примером некоторый порядок и привычку к труду среди сосланных преступников и проституток, какими первоначально была заселена эта колония, и обучили их разведению сахарного тростника. Во всех этих различных случаях не мудрая политика, а беспорядок и несправедливость европейских правительств вели к заселению Америки и возделыванию ее земель.

В создании некоторых наиболее значительных из этих колоний различным правительствам Европы принадлежит не большая заслуга, [562] чем в проектировании их. Завоевание Мексики было задумано не высшим советом Испании, а губернатором Кубы, выполнено же было смелым авантюристом, которому оно было поручено вопреки всем попыткам помешать этому со стороны губернатора, скоро раскаявшегося в том, что оказал доверие такому человеку. Завоеватели Чили и Перу и почти всех других испанских владений на материке Америки не имели другого содействия государства, кроме общего разрешения основывать поселения и завоевывать земли от имени короля Испании. Испанское правительство ни одному из них не оказало почти никакой поддержки. Все эти предприятия производились на свой риск и за счет самих авантюристов. Английское правительство столь же мало содействовало основанию некоторых из важнейших колоний в Северной Америке.

Когда эти колонии были основаны и настолько разрослись, что привлекли внимание метрополии, первые ее мероприятия по отношению к ним всегда имели в виду обеспечить ей монополию торговли с ними, ограничить их рынок и за их счет расширить свой собственный, а следовательно, скорее задержать и помешать развитию их благосостояния, чем ускорить и подвинуть его вперед. В различии методов осуществления этой монополии состоит одно из главнейших различий в политике различных европейских наций по отношению к своим колониям. Лучшая из них, политика Англии, лишь несколько менее стеснительна и несправедлива, чем политика других стран.

Итак, каким же путем политика Европы содействовала основанию колоний в Америке или их современному процветанию? Одним и только одним путем она оказала им благотворное содействие. «Magna virum Mater!» Она воспитала и создала людей, способных совершить великие деяния и заложить основания столь великим владениям. На всем земном шаре нет другого места, где политика была бы способна создавать таких людей или действительно создала их. Колонии обязаны политике Европы воспитанием и широтой взглядов, и некоторые из них, поскольку дело касается их внутреннего управления, вряд ли обязаны ей чем-либо большим.

Отдел III. О выгодах, полученных Европой от открытия Америки и пути в Ост-Индию мимо мыса Доброй Надежды

Таковы выгоды, полученные Америкой от политики Европы.

Каковы же выгоды, извлеченные Европой из открытия и колонизации Америки? [563] Их можно разделить, во-первых, на те общие выгоды, которые Европа в целом получила от этих великих событий, и, во-вторых, на особые выгоды, которые каждая колонизующая страна извлекла из принадлежащих ей колоний вследствие своей власти или обладания ими.

Общего характера выгоды, извлеченные Европой в целом от открытия и колонизации Америки, состоят, во-первых, в увеличении коли чества предметов, служащих удовлетворению ее потребностей, и, во-вторых, в развитии ее промышленности.

Избыточный продукт Америки, ввозимый в Европу, снабжает жителей этого великого материка разнообразными предметами, которые они другим путем не могли бы иметь, причем некоторые из этих предметов служат для удобства и полезного употребления, некоторые — для удовольствия, а иные — для украшения; таким образом, разнообразится и расширяется их потребление.

Открытие и колонизация Америки, как согласится с этим всякий, содействовали росту и развитию промышленности прежде всего тех стран, которые ведут непосредственную торговлю с ней, каковы Испания, Португалия, Франция и Англия, и во вторую очередь всех тех, которые, не торгуя непосредственно с Америкой, через посредство других стран отправляют туда продукты своего производства; таковы австрийская Фландрия и некоторые области Германии, которые через посредство вышеназванных стран отправляют в Америку значительное количество полотна и других товаров. Все подобные страны приобрели, очевидно, более обширный рынок для своего избыточного продукта и, следовательно, получили толчок для увеличения его количества.

Но, пожалуй, не столь очевидно, что эти великие события могли также содействовать развитию промышленности таких стран, как Венгрия и Польша, которые, возможно, ни разу не отправили в Америку ни одного продукта своего производства. Однако не приходится сомневаться, что события оказали на эти страны такое действие. Некоторая доля продукта Америки потребляется в Венгрии и Польше, где существует некоторый спрос на сахар, шоколад и табак, производимые в этой новой части света. Но эти продукты приходится покупать в обмен или на продукты промышленности Венгрии и Польши, или на какие-нибудь другие продукты, купленные в обмен на последние. Эти американские товары представляют собой новые стоимости, новые эквиваленты, ввозимые в Венгрию и Польшу для обмена там на избыточный продукт этих стран. Будучи привозимы туда, они создают новый и более обширный рынок для этого избыточного продукта. Они повышают его стоимость и этим поощряют его увеличение. Хотя, может быть, ни малейшая часть этого продукта не будет отправлена в Америку, он может быть вывезен в другие страны, покупающие его на часть их доли в избыточном продукте Америки; таким образом, он может найти рынок в результате оборотов торговли, исходным пунктом которой был избыточный продукт Америки.

[564] Указанные великие события могли даже содействовать увеличению потребления и росту промышленности стран, которые не только никогда не отправляли товаров в Америку, но и никогда не получали оттуда никаких товаров. Даже такие страны могли получать в гораздо большем количестве другие товары из тех стран, избыточный продукт которых увеличился вследствие торговли с Америкой. Такое изобилие, неизбежно увеличивая их потребление, должно также вызывать рост их промышленности. Большее количество новых эквивалентов того или иного рода должно было предлагаться им в обмен на избыто чный продукт этой промышленности. Более широкий рынок должен был возникнуть для этого избыточного продукта, повышая его стоимость и еще больше содействуя увеличению его. Вся масса товаров, ежегодно обращающихся в кругообороте европейской торговли и в своем кругообращении распределяемых ежегодно между различными нациями, охватываемыми ею, должна была увеличиться на всю массу избыточного продукта Америки. Поэтому несколько большая доля этой увеличившейся массы должна приходиться на каждую из этих наций, увеличивая их потребление и вызывая рост их промышленности.

Монопольная торговля метрополий имеет тенденцию уменьшать или, по крайней мере, задерживать увеличение потребностей и торговли всех этих наций вообще и американских колоний в частности. Это — мертвый груз в работе одной из великих пружин, приводящих в движение значительную часть хозяйственной деятельности человечества. Удорожая колониальные продукты во всех других странах, эта монополия уменьшает их потребление и таким образом уменьшает промышленность колоний, а также потребление и промышленность всех других стран, которые и потребляют меньше, когда им приходится платить дороже за потребляемое ими, и производят меньше, когда получают меньше за свой продукт. Удорожая в колониях продукты всех других стран, она точно таким же образом уменьшает промышленность в них вместе с потреблением и промышленностью колоний. Это — помеха, которая ради предполагаемой выгоды какой-либо отдельной страны суживает потребности и задерживает развитие промышленности всех других стран, а больше всего колоний. Монопольная торговля не только устраняет по возможности с какого-нибудь отдельного рынка все остальные страны, но и по возможности ограни чивает колонии каким-нибудь одним рынком; а ведь разница между устранением с одного отдельного рынка, когда открыты все другие, и ограничением одним каким-нибудь рынком, когда закрыты все другие, очень велика. Между тем избыточный продукт является основным исто чником всего того увеличения потребления и промышленности, которое произошло в Европе в результате открытия и колонизации Америки, а монопольная торговля метрополий имеет тенденцию делать этот источник менее обильным, чем это было бы при отсутствии монополии.

[565] Специальные выгоды, которые всякая колонизирующая страна извлекает из принадлежащих ей колоний, бывают двух родов: во-первых, это те обычные выгоды, которые всякое государство получает от подчиненных ему владений, и, во-вторых, те специальные выгоды, которые, по предположению, должны получаться от владений столь своеобразного характера, как европейские колонии Америки.

Общего характера выгоды, которые каждая страна получает от подчиненных ее власти провинций, состоят, во-первых, из военных сил, доставляемых ими для ее обороны, и, во-вторых, из дохода, приносимого ими для содержания ее гражданского управления. Римские колонии иногда давали то и другое. Греческие колонии иногда доставляли военную силу, но редко приносили какой-либо доход. Они редко признавали себя подчиненными власти своей метрополии и обычно являлись ее союзниками в войне, но очень редко были ее подданными во время мира.

Европейские колонии в Америке еще ни разу не дали военной силы для защиты метрополии. Их военные силы никогда еще не являлись достаточными для собственной защиты; и в различных войнах, которые вели метрополии, защита их колоний обычно требовала очень значительного отвлечения военных сил. В этом отношении все европейские колонии без исключения являлись причиной скорее слабости, чем силы, своих метрополий.

Только колонии Испании и Португалии доставляли некоторый доход для обороны метрополии или для содержания ее гражданского управления. Налоги, которые взимались с колоний других европейских наций, в частности с колоний Англии, редко покрывали расходы, производимые на них в мирное время, и никогда не были достаточны для того, чтобы оплатить издержки, вызываемые ими во время войны. Поэтому эти колонии являлись для своих метрополий источником издержек, а не доходов.

Выгоды от таких колоний для их метрополий состоят вообще в тех особых преимуществах, которые, как предполагают, получаются от областей столь своеобразного характера, как европейские колонии в Америке; и монопольная торговля признается единственным источником всех этих особых преимуществ.

Вследствие установления такой монополии торговли вся та часть избыточного продукта английских колоний, которая, например, состоит из так называемых перечисленных товаров, не может вывозиться ни в какую другую страну, кроме Англии. Другие страны должны потом покупать их у последней. Они должны быть поэтому дешевле в Англии, чем в какой-либо другой стране, и должны в большей мере содействовать увеличению потребления Англии, чем других стран; точно так же это должно больше содействовать развитию ее промышленности. За всю ту часть своего собственного избыточного продукта, какую Англия обменивает на эти «перечисленные» товары, она должна [566] получать более высокую цену, чем могут получить другие страны при обмене своего избыточного продукта на эти же товары. Так, например, в обмен на ткани Англии можно приобрести большее количество сахару и табаку ее колоний, чем на такие же ткани других стран. И поскольку мануфактурные изделия Англии и этих других стран вымениваются на сахар и табак английских колоний, такое превосходство цены дает большее поощрение промышленности Англии по сравнению с промышленностью других стран. Следовательно, поскольку монопольная торговля с колониями уменьшает или по крайней мере не допускает роста потребления и промышленности стран, которые не обладают ею, постольку она дает очевидное преимущество странам, обладающим ею.

Однако можно, пожалуй, признать, что это преимущество является скорее, так сказать, относительным, чем абсолютным, и дает превосходство стране, обладающей им, главным образом в силу того, что оно задерживает промышленность и рост производства других стран, а не потому, что содействует развитию их в данной отдельной стране сверх того, что было бы при свободе торговли.

Так, например, мэрилендский и виргинский табак благодаря монополии, какой пользуется Англия, стоит, конечно, дешевле в Англии, чем во Франции, которой Англия обычно продает значительную часть его. Но если бы Франции и всем другим европейским странам в любой момент была открыта свободная торговля с Мэрилендом и Виргинией, то табак названных колоний мог бы оказаться дешевле при существующих условиях не только во всех этих странах, но также и в Англии. Производство табака вследствие такого расширения рынка сравнительно с прежним могло бы возрасти и, наверное, действительно настолько возросло бы в указанном случае, что это уменьшило бы прибыли с табачных плантаций до их естественного уровня, сравняв их с прибылью от хлебных посевов, которую они, как полагают, несколько превышают. Цена табака в этом случае сможет понизиться и, вероятно, действительно несколько понизится сравнительно с его ценой в настоящее время. И тогда на одно и то же количество товаров Англии или других стран можно будет купить в Мэриленде или Виргинии большее количество табака, чем это возможно теперь, и, следовательно, за них можно будет получить при продаже настолько же более высокую цену. Таким образом, поскольку табак может в силу своей дешевизны и обилия увеличивать потребление или промышленность Англии или какой-либо иной страны, он при свободной торговле, вероятно, оказывал бы оба эти действия в несколько большей степени, чем может делать это теперь. И в этом случае Англия, конечно, не обладала бы никакими преимуществами сравнительно с другими странами. Она могла бы покупать табак своих колоний несколько дешевле и, следовательно, продавать некоторые из своих собственных товаров несколько дороже, чем в настоящее время. Но она не могла бы поку- [567] пать первый дешевле и продавать последние дороже, чем это делала бы любая другая страна. Она могла бы получать абсолютную выгоду, но наверняка утратила бы относительную.

Однако в стремлении получить это относительное преимущество в колониальной торговле, в стремлении осуществить завистливый и зложелательный проект отстранения елико возможно других наций от участия в ней Англия, как мы имеем все основания предполагать, не только принесла в жертву часть абсолютной выгоды, какую она вместе с другими нациями могла извлекать из этой торговли, но и лишила себя как абсолютной, так и относительной невыгоды почти во всех других отраслях своей торговли.

Когда изданием Навигационного акта Англия утвердила за собой монополию торговли с колониями, иностранные капиталы, до того времени занятые в этой торговле, были из нее извлечены. Английский капитал, который до сих пор вел только часть этой торговли, теперь должен был целиком вести ее. Капитал, который до сих пор снабжал колонии только частью тех европейских товаров, которые им были нужны, теперь составлял весь тот капитал, посредством которого должно было происходить все их снабжение; но полностью всем необходимым он не мог их снабжать, и потому товары, которые он им доставлял, неизбежно продавались по очень дорогой цене. Капитал, на который раньше покупалась только часть избыточного продукта колоний, теперь должен был служить для покупки всего избыточного продукта; но купить весь этот продукт по цене, сколько-нибудь приближающейся к прежней, он не мог, и потому все, что покупалось на этот капитал, по необходимости покупалось очень дешево. Но при такой затрате капитала, когда купец продавал очень дорого, а покупал очень дешево, прибыль неизбежно была весьма высока и намного превышала обычный уровень прибыли в других отраслях торговли. Такая высота прибыли в колониальной торговле не могла не отвлечь из других ее отраслей части капитала, до сих пор занятого в них. Такое перемещение капитала, постепенно усиливая конкуренцию капиталов в колониальной торговле, должно было вместе с тем постепенно ослаблять ее во всех других отраслях торговли; постепенно понижая прибыли в колониальной торговле, оно должно было вместе с тем постепенно повысить их в других отраслях торговли, пока прибыли и тут и там не установились на новом уровне, отличном от прежнего и несколько превышающем его.

Такой двойной результат — отвлечение капитала из всех других отраслей торговли и некоторое повышение нормы прибыли во всех ее отраслях — не только был вызван самим установлением этой монополии, но и продолжал проявляться в продолжение всего времени ее существования.

1) Эта монополия постоянно отвлекала капитал от всех других отраслей торговли для вложения его в колониальную торговлю.

[568] Хотя богатство Великобритании очень сильно возросло со времени издания Навигационного акта, оно, без сомнения, возросло не в той пропорции, в какой увеличилось богатство колоний; но внешняя торговля всякой страны, естественно, увеличивается в соответствии с ростом ее богатства, а ее избыточный продукт — в соответствии с общей массой ее продукта; и поскольку Великобритания захватила в свои руки почти всю внешнюю торговлю колоний, а ее капитал не увели чивался в такой же степени, как обороты этой торговли, постольку она могла вести ее лишь при условии отвлечения постоянно от других отраслей торговли некоторой части капитала, до того занятого в них, а также препятствования притоку к ним еще больших капиталов, которые при нормальных условиях притекали бы к ним. Ввиду этого со времени издания Навигационного акта колониальная торговля непрерывно возрастала, тогда как многие другие отрасли внешней торговли, в частности торговля с другими странами Европы, непрерывно приходили в упадок. Наши мануфактуры, работающие на иностранный рынок, вместо того чтобы иметь в виду, как это было до Навигационного акта, соседний рынок Европы или более отдаленный рынок по побережью Средиземного моря, в своем большинстве приспособились к еще более отдаленному рынку колоний, где они обладают монополией, предпочитая его тем рынкам, где у них много конкурентов.

Причины упадка других отраслей внешней торговли, которые сэр Мэтью Деккер и другие авторы искали в чрезмерном и неправильном обложении, в высокой цене труда, в увеличении роскоши и т.п., все могут быть сведены к чрезмерному возрастанию колониальной торговли. Торговый капитал Великобритании, хотя он и очень велик, все же не беспределен, и хотя он очень возрос со времени Навигационного акта, все же он не увеличился пропорционально колониальной торговле; и поэтому эта торговля не могла вестись без отвлечения части этого капитала от других отраслей торговли и, следовательно, не могла не вызывать некоторого упадка этих последних.

Следует иметь в виду, что Англия была великой торговой страной, что ее торговый капитал был очень велик и возрастал с каждым днем не только до того, как Навигационный акт установил монополию колониальной торговли, но и до того, как эта торговля приобрела скольконибудь значительные размеры. В войне с Голландией, при правлении Кромвеля, английский флот превосходил голландский, а в войне, вспыхнувшей в начале царствования Карла II, он по меньшей мере не уступал, а может быть, и превосходил соединенные флоты Франции и Голландии. Его превосходство в настоящее время, пожалуй, вряд ли будет значительнее, во всяком случае если размеры голландского флота находятся в настоящее время в таком же соответствии с оборотами торговли Голландии, какое было в то время. Но это морское мо- [569] гущество Англии в обеих войнах не могло быть порождено Навигационным актом. Во время первой из этих войн проект акта был еще только задуман, а что касается второй войны, то хотя перед возникновением ее Навигационный акт был уже полностью опубликован законодательной властью, однако ни одно из его положений не успело еще произвести сколько-нибудь серьезного действия, и меньше всего та его часть, которая устанавливала монополию торговли с колониями. И сами колонии, и их торговля были тогда незначительны в сравнении с размерами в настоящее время. Остров Ямайка представлял собой нездоровую пустыню, малонаселенную и еще хуже возделываемую; Нью-Йорк и Нью-Джерси принадлежали голландцам; половина острова Св. Христофора принадлежала французам. Остров Антигуа, обе Каролины, Пенсильвания, Георгия и Новая Шотландия не были еще заселены. Виргиния, Мэриленд и Новая Англия были заселены, и, хотя эти колонии очень процветали, в то время в Европе и Америке не было, наверное, ни одного человека, который предвидел или хотя бы подозревал тот быстрый рост их богатства и населения, какой имел место впоследствии. Одним словом, остров Барбадос был единственной сколько-нибудь значительной английской колонией, состояние которой в то время сколько-нибудь походило на современное. Торговля с колониями, которая даже спустя некоторое время после издания Навигационного акта только частью находилась в руках Англии (потому что этот акт не очень строго соблюдался в первые годы после его опубликования), не могла быть в то время причиной больших размеров торговли Англии, а также ее морского могущества, обусловленного этой торговлей. Источником этого морского могущества была в то время торговля со странами Европы, и в частности со странами по берегам Средиземного моря. Между тем та часть торговли, которая приходится на долю Великобритании, в настоящее время не может служить источником такого большого морского могущества. Если бы растущая торговля с колониями была оставлена свободной для всех наций, то какая бы часть ее ни пришлась на долю Великобритании (а на долю последней, вероятно, пришлась бы очень значительная ее часть), она увеличивала бы собой указанную обширную торговлю, находившуюся раньше в руках Великобритании. В результате же монополии рост колониальной торговли вызвал не столько увеличение торговли по сравнению с той, которую Великобритания вела раньше, сколько полное изменение ее направления.

2) Эта монополия колониальной торговли неизбежно вела к повышению нормы прибыли во всех различных отраслях британской торговли сравнительно с тем, на каком уровне она стояла бы при допущении свободной торговли всех наций с британскими колониями.

Монополия колониальной торговли необходимо привлекала к последней большую долю капитала Великобритании, чем это имело бы место при естественном ходе вещей; вместе с тем, устраняя все ино- [570] странные капиталы, она неизбежно уменьшала общую сумму капитала, вкладываемого в эту отрасль торговли, сравнительно с тем, как это было бы при свободе торговли. Но, уменьшая конкуренцию капиталов в этой отрасли торговли, она необходимо вела к повышению нормы прибыли в этой последней. Точно так же, уменьшая конкуренцию британских капиталов во всех других отраслях торговли, она необходимо повышала в них норму прибыли британских купцов. Каковы бы ни были в любой период после издания Навигационного акта размеры или состояние торгового капитала Великобритании, монополия колониальной торговли должна была при прочих равных условиях повышать норму прибыли британских купцов несколько больше, чем это было бы при отсутствии монополии как в этой, так и во всех других отраслях британской торговли. Если со времени издания Навигационного акта обычная норма прибыли британского капитала значительно понизилась, как это, несомненно, имело место, то она должна была бы понизиться еще больше, если бы монополия, установленная этим актом, не содействовала удержанию ее на более высоком уровне.

Но все то, что повышает в какой-либо стране обычную норму прибыли выше ее нормального уровня, неизбежно ставит эту страну в абсолютно и относительно неблагоприятное положение во всех отраслях ее торговли, в которых она не обладает монополией.

Это ставит ее в абсолютно неблагоприятное положение, потому что в таких отраслях торговли ее купцы не могут получать эту повышенную прибыль, не продавая дороже, чем делали бы это при нормальных условиях, как иностранные товары, ввозимые ими в свою страну, так и товары своей страны, вывозимые ими в чужие государства. Их собственная страна должна и покупать и продавать по более дорогим ценам, должна и покупать и продавать меньше, должна и потреблять и производить меньше, чем это было бы при нормальных условиях.

Это ставит страну в относительно неблагоприятное положение, потому что в указанных отраслях торговли позволяет другим нациям, не находящимся в таком же абсолютно невыгодном положении, больше обгонять ее или меньше отставать от нее, чем это было бы в противном случае. Это позволяет им потреблять и производить больше сравнительно с тем, что данная страна потребляет и производит. Повышение прибыли усиливает превосходство или уменьшает их отставание от нее сравнительно с тем, что было бы в противном случае. Повышение цены ее продуктов выше нормального уровня позволяет купцам других наций успешно конкурировать с нею на иностранных рынках и таким образом вытеснять ее почти из всех тех отраслей торговли, в которых она не обладает монополией. Наши купцы часто жалуются на высокую заработную плату британских рабочих как на причину того, что их товары вытесняются с иностранных рынков, но они молчат насчет высоких прибылей на капитал. Они жалуются на чрезмерные барыши других, но ни слова не говорят о своих собственных. [571] А между тем высокая норма прибыли на английский капитал может во многих случаях вести к повышению цены британских товаров в такой же, а в некоторых случаях в еще большей степени, чем высокая заработная плата британских рабочих.

С полным основанием можно сказать, что именно таким образом капитал Великобритании был отчасти отвлечен и вытеснен из различных отраслей торговли, в которых она не пользуется монополией, в частности из европейской торговли и особенно из торговли со странами по берегам Средиземного моря.

Капитал отчасти отвлекался от этих отраслей торговли, привлекаемый более высокой прибылью в колониальной торговле вследствие непрерывного ее возрастания и вследствие того обстоятельства, что капитал, на который она велась в одном году, всегда оказывался недостато чным для ведения ее в следующем году.

Частично же капитал вытеснялся из этих отраслей вследствие того преимущества, какое высокая норма прибыли, установившаяся в Великобритании, дает другим странам во всех отраслях торговли, в которых Великобритания не пользуется монополией.

Отвлекая из других отраслей торговли часть британского капитала, который был бы в противном случае вложен в них, монополия колониальной торговли привлекала к ним многочисленные иностранные капиталы, которые никогда не притекли бы к ним, если бы они не были вытеснены из колониальной торговли. В остальных отраслях торговли эта монополия уменьшила конкуренцию британских капиталов и благодаря этому повысила норму прибыли с британского капитала сравнительно с той, которая существовала бы при отсутствии монополии. Вместе с тем она усилила конкуренцию иностранных капиталов, а потому понизила их норму прибыли сравнительно с той, которая была бы в противном случае. Как тем, так и другим путем эта монополия должна была, очевидно, поставить Великобританию в относительно неблагоприятное положение во всех других отраслях торговли.

Однако могут, пожалуй, сказать, что колониальная торговля более выгодна Великобритании, чем всякая иная, и что монополия, привлекая в эту торговлю большую долю капитала Великобритании, чем та, которая притекала бы к ней при отсутствии ее, давала этому капиталу более выгодное для страны применение, чем всякое иное, какое он мог бы найти.

Наиболее выгодным употреблением капитала для страны, которой он принадлежит, является такое, при котором в ней находит приложение наибольшее количество производительного труда и больше всего увеличивается годовой продукт земли и труда этой страны. Но количество производительного труда, какое может применять капитал, вкладываемый во внешнюю торговлю предметами потребления, как это доказано во второй книге, находится в точном соответствии с быстротой его оборота. Капитал в тысячу фунтов, например, который вкладывается во внешнюю торговлю предметами потребления и обо- [572] рачивается обычно один раз в год, может давать в стране, которой он принадлежит, постоянное занятие такому количеству производительного труда, которое можно содержать там в течение года на тысячу фунтов. Если капитал оборачивается дважды или трижды в год, он может давать постоянное занятие такому количеству производительного труда, которое можно содержать там в течение года на две или три тысячи фунтов. Ввиду этого внешняя торговля для нужд потребления, ведущаяся с соседней страной, по общему правилу, более выгодна, чем торговля со страной отдаленной; по той же причине непосредственная внешняя торговля для нужд потребления, как это тоже доказано во второй книге, обычно более выгодна, чем торговля, ведущаяся обходным путем.

Но монополия колониальной торговли, поскольку последняя велась на капитал Великобритании, во всех случаях отвлекала некоторую его часть от внешней торговли для нужд потребления, ведущейся с соседней страной, к торговле, ведущейся с более отдаленной страной, а во многих случаях отвлекала его от непосредственной торговли для нужд потребления к торговле, ведущейся обходным путем.

1) Монополия колониальной торговли во всех случаях отвлекала часть капитала Великобритании от внешней торговли для нужд потребления, ведущейся с соседней страной, к такой же торговле, ведущейся со страной, более отдаленной.

Во всех случаях она отвлекала некоторую часть этого капитала от торговли с Европой и странами, лежащими по побережью Средиземного моря, к торговле с более отдаленными областями Америки и Вест-Индии, в которой обороты по необходимости более медленны не только ввиду большей отдаленности, но и ввиду особых условий этих стран. Как уже было отмечено, новые колонии всегда бедны капиталом. Их капитал всегда значительно меньше того, какой они могли бы с большой прибылью и выгодой употребить на улучшение и обработку своей земли. Поэтому у них существует постоянный спрос на капитал, превышающий их собственный, и для того чтобы восполнить недостато чность своего капитала, они стараются занимать возможно больше у своей метрополии, у которой они поэтому всегда состоят должниками. Наиболее обычный способ, каким колонисты заключают эту сделку, состоит не в займах под закладные у богатых людей метрополии, хотя иногда они поступают именно так, а в затягивании, по возможности, платежей своим корреспондентам, снабжающим их товарами из Европы, поскольку эти последние допускают это. Их ежегодные платежи часто не превышают трети того, что они должны, а иногда не достигают и этой доли. Поэтому весь капитал, авансируемый их корреспондентами, редко возвращается в Англию раньше чем через три года, а иногда через четыре или пять лет. Но британский капитал, например, в тысячу фунтов, который возвращается в Великобританию только один раз в пять лет, может давать постоянное занятие лишь [573] пятой части того британского труда, который он мог бы занимать, если бы целиком оборачивался в один год; вместо того, чтобы давать постоянное в течение года занятие такому количеству труда, которое можно содержать на тысячу фунтов, он теперь дает постоянное занятие только такому количеству, которое можно содержать на двести фунтов. Плантатор, без сомнения, возмещает — и даже более чем возмещает — все потери своего корреспондента, которые тот может иметь от затягивания платежей, возмещает их высокой ценой, уплачиваемой им за европейские товары, процентами по выдаваемым им долгосро чным векселям и комиссией при возобновлении краткосрочных векселей. Но, хотя он может возмещать потери своего корреспондента, он не в состоянии возместить потери Великобритании. В торговле, обороты которой очень медленны, прибыль купца может быть не меньше или даже больше, чем в торговле с быстро оборачивающимся капиталом; но выгода страны, в которой он живет, количество производительного труда, находящего в ней постоянное занятие, годовой продукт земли и труда всегда должны быть меньше. Я думаю, всякий сколько-нибудь знакомый с различными отраслями торговли охотно признает, что ее обороты с Америкой и еще больше с Вест-Индией, по общему правилу, не только более медленны, но и более нерегулярны и ненадежны, чем обороты торговли с любой частью Европы или странами по побережью Средиземного моря.

2) Монополия колониальной торговли во многих случаях отвлекала часть капитала Великобритании от непосредственной внешней торговли для нужд потребления к торговле, ведущейся обходным путем.

Среди так называемых перечисленных товаров, которые могут вывозиться только на рынок Великобритании, есть несколько таких, коли чество которых очень значительно превышает потребление Великобритании и часть которых поэтому должна вывозиться в другие страны. Но это не может быть сделано без отвлечения части капитала Великобритании во внешнюю торговлю для нужд потребления, ведущуюся обходным путем. Мэриленд и Виргиния, например, отправляют ежегодно в Великобританию свыше 96 000 бочек табаку, а потребление Великобритании, как утверждают, не превышает 14 000 бочек. Свыше 82 000 бочек должно быть поэтому вывезено в другие страны: во Францию, в Голландию и в страны, расположенные по берегам Балтийского и Средиземного морей. Но та часть капитала Великобритании, которая доставляет эти 82 000 бочек в Великобританию, потом снова вывозит их оттуда в указанные страны и затем привозит обратно из этих стран в Великобританию полученные взамен товары или деньги, занята во внешней торговле для нужд потребления, ведущейся обходным путем, и привлекается к такому занятию, чтобы сбыть этот значительный излишек. Если мы хотим высчитать, через сколько лет весь этот капитал сможет вернуться в Великобританию, мы должны к медленности оборотов с Америкой прибавить медленность оборотов с [574] этими странами. Если в непосредственной внешней торговле для нужд потребления, которую мы ведем с Америкой, весь вложенный капитал часто возвращается не раньше, чем через три или четыре года, то весь капитал, вкладываемый в такую торговлю, ведущуюся обходным путем, вряд ли может возвращаться раньше, чем через четыре или пять лет. Если первый может давать постоянное занятие только третьей или четвертой части того количества труда внутри страны, какое может содержать капитал, оборачивающийся за год, то второй может давать постоянное занятие только четвертой или пятой части этого труда. В некоторых внешних портах обычно предоставляется кредит тем иностранным корреспондентам, для которых они вывозят свой табак. Впрочем, в лондонском порту он обычно продается за наличные. Здесь правилом является: взвешивай и плати. Поэтому в лондонском порту окончательное поступление денег замедляется сравнительно с поступлением денег от торговли с Америкой только на то время, в течение которого товар пролежит на складе, где, впрочем, он может иногда пролежать достаточно долго. Между тем, если бы колонии не были связаны необходимостью продавать свой табак исключительно на рынке Великобритании, к нам, вероятно, привозилось бы не многим более того, что необходимо для нашего собственного внутреннего потребления. Товары, которые Великобритания в настоящее время покупает для своего собственного потребления в обмен на этот большой излишек табака, вывозимый ею в другие страны, она в этом случае, вероятно, приобретала бы непосредственно на продукт своего собственного труда или на некоторую часть своих мануфактурных изделий. Этот продукт, эти промышленные изделия, вместо того чтобы почти полностью, как в настоящее время, быть приноровленными к одному обширному рынку, вероятно, приноравливались бы к большому числу менее обширных рынков. Вместо обширной внешней торговли для нужд потребления, ведущейся обходным путем, Великобритания, вероятно, вела бы несколько отдельных, меньших по объему операций по внешней непосредственной торговле того же рода. Ввиду большей быстроты оборотов только часть и, вероятно, только небольшая часть — возможно, не больше трети или четверти — капитала, который ныне ведет обходным путем эту обширную торговлю, оказалась бы достаточной для ведения всех этих небольших непосредственных торговых операций, могла бы давать постоянное занятие такому же количеству британского труда и поддерживала бы на том же уровне годовой продукт земли и труда Великобритании. Поскольку, таким образом, все нужды этой торговли обслуживались бы гораздо меньшим капиталом, оставался бы значительный свободный капитал для употребления его на другие цели — на улучшение земель, на увеличение числа мануфактур, на расширение торговли Великобритании, на конкуренцию по крайней мере с другими британскими капиталами, затра чиваемыми на понижение нормы прибыли во всех этих отраслях, [575] что обеспечило бы Великобритании еще большее превосходство над другими странами, чем то, которым она обладает в настоящее время.

Монополия колониальной торговли точно так же отвлекала некоторую часть капитала Великобритании вообще от внешней торговли для нужд потребления к торговле транзитной, а следовательно, от большей или меньшей поддержки промышленного труда Великобритании к поддержке отчасти промышленного труда колоний, отчасти некоторых других стран.

Так, например, товары, покупаемые ежегодно на большой излишек в 82 000 бочек табаку, ежегодно вывозимого из Великобритании, не целиком потребляются. Часть их, например полотно из Германии и Голландии, возвращается в колонии для их потребления. Но часть капитала Великобритании, затрачиваемая на покупку табака, в обмен на который впоследствии покупается это полотно, неизбежно отвлекается от оплаты труда Великобритании, чтобы быть затраченной на оплату отчасти труда колоний, отчасти труда тех отдельных стран, которые оплачивают этот табак продуктом своего собственного труда.

Монополия колониальной торговли, кроме того, привлекая к себе гораздо большую долю капитала Великобритании, чем направлялась бы в нее при нормальных условиях, нарушила, по-видимому, то естественное равновесие, которое в противном случае существовало бы между различными отраслями британской промышленности. Промышленность Великобритании, вместо того чтобы приспособляться к большому числу менее обширных рынков, приноровилась преимущественно к одному обширному рынку. Ее торговля, вместо того чтобы направляться по большому числу небольших каналов, была приучена идти преимущественно по одному широкому руслу. Это сделало всю систему ее промышленности и торговли менее устойчивой, а общее состояние ее политического организма менее здоровым, чем это было бы в противном случае. В своем современном состоянии Великобритания напоминает один из тех нездоровых организмов, у которых некоторые важные члены слишком разрослись и которые поэтому подвержены многим опасным заболеваниям, почти неизвестным тем организмам, у которых члены развиты более пропорционально. Небольшая остановка в деятельности того большого кровеносного сосуда, который искусственно расширен сравнительно с его естественными размерами и через который заставляют циркулировать неестественно большую часть промышленности и торговли страны, почти, наверное, приведет к весьма опасным заболеваниям всего политического организма. В соответствии с этим перспектива разрыва с колониями напугала народ Великобритании гораздо больше, чем Испанская армада или вторжение французов. Именно этот страх, основательный или безосновательный, сделал отмену закона о штемпельном сборе популярной мерой по крайней мере среди купцов. В полном устранении с колониального рынка, хотя бы оно длилось всего несколько лет, большая часть [576] наших купцов усматривала неизбежную полную приостановку своей торговли, большая часть владельцев наших мануфактур — полную гибель своих предприятий, а большая часть наших рабочих — прекращение своей работы. Напротив, разрыв с кем-либо из наших соседей на континенте, хотя он тоже может вызвать некоторое нарушение или приостановку в занятиях некоторых из различных классов населения, ожидается без такого всеобщего волнения. Кровь, циркуляция которой задерживается в одном из меньших сосудов, легко просачивается в сосуд больших размеров, не вызывая сколько-нибудь опасного расстройства; напротив, когда она задерживается в каком-либо из более крупных сосудов, немедленным и неизбежным последствием бывают судороги, паралич или смерть. Если только одна из этих чрезмерно разросшихся отраслей мануфактурной промышленности, искусственно поднятая при помощи премий или монополий на внутреннем и колониальном рынке на неестественную высоту, испытывает небольшую остановку или перерыв в своей работе, это часто вызывает возмущение и беспорядки, беспокоящие правительство и даже затрудняющие работу законодательного учреждения. Как велики должны быть поэтому расстройство и замешательство, неизбежно вызываемые внезапной и полной остановкой работы столь большой части главных отраслей нашей мануфактурной промышленности!

Умеренное и постепенное смягчение законов, дающих Великобритании монополию торговли с колониями, пока она не будет сделана в значительной степени свободной, представляется единственным средством, которое может избавить Великобританию на будущее время от этой опасности, которое может позволить ей или даже вынудить ее перейти, хотя и с меньшей прибылью, к другим занятиям, которое, наконец, постепенно сократит одну отрасль ее промышленности и расширит все другие и таким образом сможет постепенно восстановить то естественное, здоровое и надлежащее соотношение между всеми различными отраслями промышленности, какое необходимо устанавливает полная свобода и которое она одна в состоянии сохранить. Открытие сразу колониальной торговли всем нациям могло бы вызвать не только некоторые временные затруднения, но и значительные длительные потери для большей части тех, кто в настоящее время участвует в ней своим трудом или капиталом. Внезапное лишение работы даже одних только кораблей, которые ввозят 82 000 бочек табаку, превышающие потребление Великобритании, очень сильно дало бы себя почувствовать. Таковы несчастные последствия всех регулирующих мер меркантилистической системы! Они не только вызывают очень опасное расстройство политического организма; расстройства эти такого характера, что часто бывает трудно устранить их, не вызывая, по крайней мере временно, еще больших расстройств. Поэтому мы должны предоставить мудрости будущих государственных деятелей и законодателей решить, каким именно образом должна быть ко- [577] лониальная торговля постепенно открыта, какие ограничения должны быть отменены в первую и какие в последнюю очередь или каким образом должна быть постепенно восстановлена естественная система полной свободы и справедливости.

Пять различных событий, непредвиденных и не имевшихся в виду, очень счастливо содействовали тому, что Великобритания не почувствовала так сильно, как это всеми ожидалось, полного отстранения от очень важной ветви колониальной торговли, длящегося уже более года (с 1 декабря 1774 г.), а именно от торговли с двенадцатью объединенными провинциями Северной Америки. Во-первых, эти колонии, готовясь к своему соглашению об отказе от ввоза, совершенно очистили Великобританию от всех товаров, пригодных для их рынка; во-вторых, чрезвычайный спрос испанского флота поглотил в этом году многие товары Германии и северных государств, в частности полотно, которые обычно конкурировали даже на британском рынке с мануфактурными изделиями Великобритании; в-третьих, мир между Россией и Турцией вызвал чрезвычайный спрос со стороны турецкого рынка, который во время расстройств в этой стране и крейсирования русского флота в Архипелаге снабжался очень скудно; в-четвертых, в течение некоторого времени из года в год возрастал спрос северных государств Европы на мануфактурные изделия Великобритании, и, в-пятых, недавний раздел Польши, открыв рынок этой обширной страны, прибавил в этом году чрезвычайный спрос ее к возросшему спросу северных стран. Все эти события, исключая четвертое, по природе своей отличаются временным и случайным характером, и отстранение от столь важной ветви колониальной торговли, если, к несчастью, оно затянется на более продолжительное время, может все еще вызвать некоторые затруднения. Однако эти затруднения, поскольку они наступят постепенно, будут ощущаться не столь остро, как если бы они проявились сразу, а за это время труд и капитал страны смогут найти новое занятие и направление, предупреждая, таким образом, возможность сколько-нибудь значительного роста указанных затруднений.

Таким образом, монополия колониальной торговли, поскольку она отвлекала к себе гораздо большую долю капитала Великобритании, чем это было бы при отсутствии ее, во всех случаях отвлекала его от внешней торговли для нужд потребления с соседней страной к такого же рода торговле с более отдаленной страной, во многих случаях — от непосредственной внешней торговли для нужд потребления к торговле, ведущейся обходным путем. Следовательно, во всех случаях она отвлекала капитал от того направления, при котором он занимал бы большее количество производительного труда, и давала ему направление, при котором он может занимать гораздо меньшее количе- [578] ство труда. Помимо того, приспособляя к одному только специальному рынку столь большую часть промышленности и торговли Великобритании, она сделала общее состояние их более неустойчивым и менее обеспеченным, чем это было бы при приспособлении ее производства к большему количеству различных рынков.

Мы должны тщательно различать действия колониальной торговли и действия монополии колониальной торговли. Первое всегда и обязательно благотворно, второе всегда и обязательно вредно. Но первое настолько полезно, что колониальная торговля, даже будучи монополизирована и несмотря на вредные последствия этого, все же в целом остается благотворной, и притом очень благотворной, хотя и в меньшей степени, чем это было бы при отсутствии монополии.

Действие колониальной торговли в ее естественном и свободном состоянии должно выражаться в открытии обширного, хотя и отдаленного, рынка для той части продукта британской промышленности, которая может оказаться превышающей спрос более близких рынков, а именно — рынков Европы и стран по побережью Средиземного моря. В своем естественном и свободном состоянии колониальная торговля, не отвлекая от этих рынков ни малейшей доли продуктов, обычно отправлявшихся туда, поощряет Великобританию постепенно увеличивать избыточный продукт, постоянно предлагать новые эквиваленты для обмена. В своем естественном и свободном состоянии колониальная торговля имеет тенденцией увеличивать количество производительного труда в Великобритании, ни в малейшей степени не изменяя при этом направления, в каком он раньше затрачивался там. При естественном и свободном состоянии колониальной торговли конкуренция всех других наций не допускает повышения нормы прибыли выше обычного уровня как на новом рынке, так и в сфере новых занятий. Новый рынок, ничего не отвлекая от прежнего, создает, если можно так выразиться, новый продукт для своего собственного снабжения, который образует новый капитал для нового производительного употребления, которое, в свою очередь, ничего не отвлекает от прежнего капитала.

Напротив того, монополия колониальной торговли, устраняя конкуренцию других наций и этим повышая норму прибыли на новом рынке и при новом вложении капитала, отвлекает продукт от прежнего рынка и капитал от прежнего употребления. Признанная цель монополии — увеличение нашей доли в колониальной торговле сверх той, какую мы имели бы в нормальных условиях. Если бы эта доля не увеличилась сравнительно с тем, какою она была бы при отсутствии монополии, не было бы причины устанавливать последнюю. Но все то, что искусственно привлекает в отрасль торговли, обороты которой медленнее, чем в большей части других отраслей, большую долю капитала какой-либо страны, чем естественно притекало бы в эту отрасль, неизбежно уменьшает против нормального количества производи- [579] тельного труда, ежегодно затрачиваемого в ней, уменьшает общий годовой продукт земли и труда. Монополия понижает доход жителей этой страны сравнительно с его естественными размерами и таким образом уменьшает их способность к накоплению. Она не только всегда препятствует их капиталу содержать такое количество труда, которое он содержал бы в противном случае, но и препятствует его возрастанию столь быстрым темпом, каким он возрастал бы в противном случае, и, следовательно, содержанию еще большего количества производительного труда.

Тем не менее естественные благотворные последствия колониальной торговли более чем уравновешивают для Великобритании дурные последствия монополии, так что монополия вместе с этой торговлей, даже в том виде, как она в настоящее время ведется, очень выгодна. Новый рынок и новые приложения производительности труда, открытые колониальной торговлей, гораздо более обширны, чем та доля прежнего рынка и прежних приложений труда, которые утрачены благодаря монополии. Новый продукт и новый капитал, созданные, так сказать, колониальной торговлей, дают в Великобритании содержание большему количеству производительности труда, чем то, которое могло лишиться занятия благодаря отливу капитала от других отраслей торговли с более быстрым оборотом. Но если колониальная торговля, даже в том виде, как она ведется в настоящее время, выгодна Великобритании, то это отнюдь не в результате монополии, а вопреки ей.

Колониальная торговля открывает новый рынок главным образом для мануфактурных изделий Европы, а не для ее сырых продуктов. Сельское хозяйство — занятие, наиболее подходящее для всех новых колоний, занятие, которое дешевизна земли делает более выгодным, чем всякое другое. Поэтому колонии располагают в избытке сырым продуктом земли и, вместо того чтобы ввозить его из других стран, обычно имеют значительные излишки его для вывоза. В новых колониях сельское хозяйство или отвлекает рабочие руки от всех других занятий, или удерживает их от перехода к каким-либо другим занятиям. У них налицо мало рабочих сил, которые можно было бы уделять на производство необходимых мануфактурных изделий и совсем не для производства предметов, служащих для украшения. Они находят, что большую часть этих изделий им дешевле покупать у других стран, чем производить самим. Поощряя европейскую мануфактурную промышленность, колониальная торговля косвенно поощряет европейское земледелие. Владельцы мануфактур в Европе, которым эта торговля дает работу, образуют новый рынок для продукта земли, и, таким образом, благодаря торговле с Америкой значительно расширяется самый выгодный из всех рынков — внутренний рынок для зерна и скота, для хлеба и мяса Европы.

Но пример Испании и Португалии достаточно свидетельствует о том, что одной лишь монополии торговли с населенными и процветаю- [580] щими колониями недостаточно для того, чтобы создать или даже хотя бы поддерживать существование мануфактурной промышленности какойлибо страны. Испания и Португалия были промышленными странами до того, как обзавелись обширными колониями. Они перестали быть ими после того, как стали обладать богатейшими и плодороднейшими во всем мире колониями.

В Испании и Португалии дурные последствия монополии, усугубленные другими причинами, почти уравновесили, вероятно, естественные благоприятные последствия колониальной торговли. Причинами этими являются, по-видимому, другие монополии различного рода: понижение стоимости золота и серебра ниже ее уровня в большинстве других стран; устранение с иностранных рынков в силу несоответственных вывозных пошлин и сужение внутреннего рынка благодаря еще более несоответственным пошлинам при перевозке товаров из одной части страны в другую; но больше всего то беспорядочное и пристрастное отправление правосудия, которое часто ограждает богатого и могущественного должника от преследования его потерпевшим кредитором и внушает трудолюбивой части населения неохоту изготовлять продукты для потребления тех высокомерных и могущественных людей, которым они не осмеливаются отказать в продаже в кредит и от которых они не уверены получить уплату долга.

В Англии, напротив, естественные благотворные последствия колониальной торговли в соединении с другими причинами в значительной мере парализовали вредные последствия монополии. Эти причины, по-видимому, следующие: общая свобода торговли, которая, несмотря на некоторые ограничения, по меньшей мере, не уступает, если не превосходит, ту свободу, которая существует в любой другой стране; свобода вывоза, без уплаты пошлины, почти всех видов товаров, являющихся продуктом отечественной промышленности, почти во все иностранные государства и, что, пожалуй, имеет еще большее значение, неограниченная свобода перевозки их из любой части нашей страны в другую без обязательства доводить это до сведения какихлибо властей или отвечать на какие бы то ни было расспросы; но наибольшее значение имеет то справедливое и беспристрастное отправление правосудия, которое делает права самого скромного британского подданного неприкосновенными для самых могущественных людей и которое, обеспечивая каждому плоды его труда, служит вели чайшим и наиболее действенным поощрением всех видов промышленности.

Тем не менее, если колониальная торговля подвинула вперед — что она, несомненно, сделала — развитие мануфактурной Великобритании, то произошло это не благодаря монополии колониальной торговли, а вопреки ей. Следствием монополии было не увеличение количества, а изменение качества и формы части мануфактурных изделий Великобритании и приспособление тех товаров, которые в нормаль- [581] ных условиях направлялись бы на рынок с быстрым оборотом торговли, к рынку с медленным оборотом торговли. Следовательно, ее результатом было отвлечение части капитала Великобритании от такого употребления, при котором он питал бы большее количество мануфактурной промышленности, к такому, при котором он питает гораздо меньшее количество, и, таким образом, уменьшение, а не увеличение всего размера мануфактурной промышленности, существующей в Великобритании.

Итак, монополия колониальной торговли, подобно всем другим низменным и завистливым мероприятиям меркантилистической системы, подавляет промышленность всех других стран, главным образом колоний, ни в малейшей степени не увеличивая, а, напротив, уменьшая промышленность страны, в пользу которой она устанавливается.

Монополия препятствует капиталу этой страны, каковы бы ни были в данный момент его размеры, занимать такое большое количество производительного труда, которое он в противном случае занимал бы, и доставлять трудолюбивым жителям такой большой доход, который он давал бы в противном случае. Но так как капитал может возрастать только за счет сбережений из дохода, то монополия, не давая капиталу приносить столь большой доход, какой он приносил бы при ее отсутствии, неизбежно препятствует его естественному возрастанию, а следовательно, и занятию им еще большего количества производительного труда и доставлению трудолюбивым жителям страны еще большего дохода. Таким образом, монополия неизбежно должна всегда делать менее обильным великий первоначальный источник дохода, заработную плату, чем это было бы при ее отсутствии.

Повышая норму торговой прибыли, монополия замедляет улучшение земли. Прибыль от улучшения земли зависит от разницы между тем, что земля ежегодно производит, и тем, что она может производить при приложении некоторого капитала. Если эта разница дает более высокую прибыль, чем та, какая может быть получена от такого же капитала в любом торговом занятии, улучшение земли будет привлекать капиталы из всех торговых занятий. Если прибыль меньше, торговля будет отвлекать капитал от улучшения земли. Поэтому все, что повышает норму торговой прибыли, обязательно или уменьшает избыток прибыли, получаемой от улучшения земли, или увеличивает дефицитность этой прибыли: в первом случае это удерживает капитал от перехода к улучшению земли, а во втором — отвлекает его от последнего. Но, замедляя улучшение земли, монополия неизбежно замедляет естественное возрастание другого великого первоначального источника дохода — земельной ренты. Повышая норму прибыли, монополия также необходимо держит рыночную норму процента на более высоком уровне, чем это было бы в противном случае. Но цена земли по отношению к ренте, которую она дает, или число лет, на какое помножается при определении цены земли приносимая ею рента, [582] неизбежно уменьшается по мере повышения нормы процента и увеличивается при понижении ее. Поэтому монополия двояким образом вредит интересам землевладельца: она задерживает естественное возрастание, во-первых, его ренты, а во-вторых, цены, которую он мог бы получить за свою землю пропорционально приносимой ею ренте.

Монополия, правда, увеличивает норму торговой прибыли и этим несколько увеличивает барыши наших купцов. Но так как она препятствует естественному возрастанию капитала, она имеет тенденцию скорее уменьшать, чем увеличивать общую сумму дохода, получаемого жителями страны от прибыли на капитал; небольшая прибыль с большого капитала обычно дает больший доход, чем большая прибыль с малого капитала. Монополия повышает норму прибыли, но не дает сумме прибыли подняться так высоко, как это было бы при отсутствии монополии.

Все первоначальные источники дохода: заработная плата, земельная рента и прибыль на капитал благодаря монополии становятся гораздо менее обильными, чем это было бы при ее отсутствии. Одностороннее содействие ограниченным интересам одного немногочисленного класса в стране означает собою причинение ущерба интересам других классов и всех людей во всех других странах.

Только в силу производимого ею повышения обычной нормы прибыли монополия оказалась или могла оказаться выгодной какому-либо отдельному классу. Но помимо всех уже отмеченных вредных последствий для страны вообще, являющихся неизбежным результатом высокой нормы прибыли, существует еще одно, более гибельное, пожалуй, чем все они, взятые вместе, и, как можно судить по опыту, неразрывно связанное с монополией. Высокая норма прибыли, как кажется, повсюду уничтожает ту бережливость, которая при других условиях естественна для купца. Когда прибыли высоки, эта трезвая добродетель представляется купцу излишней, расточительная роскошь кажется более соответствующей улучшению его положения. Обладатели больших торговых капиталов необходимо являются вождями и руководителями всей промышленной деятельности страны всякой нации, и их пример оказывает гораздо большее влияние на нравы всей трудящейся части последней, чем пример какого-либо иного класса. Если предприниматель старателен и бережлив, таким же будет, наверное, и его рабочий, но если хозяин ведет беспорядочный образ жизни и расточителен, то рабочий тоже устроит свою жизнь по образцу, даваемому им. Это препятствует накоплению в руках тех, кто, естественно, больше всего расположен к накоплению, а фонды, предназначенные на содержание производительного труда, не получают никакого увеличения из дохода тех, кто должен был бы, естественно, больше всего увеличивать их. Капитал страны, вместо того чтобы возрастать, постепенно растрачивается, и количество производительного труда, содержимого в ней, уменьшается с каждым днем. Увеличи- [583] ли ли чрезмерные прибыли купцов Кадикса и Лиссабона капитал Испании и Португалии? Смягчили ли они бедность, содействовали ли развитию промышленной деятельности этих двух нищенских стран? Так велики были траты коммерческих кругов этих двух торговых городов, что чрезмерные прибыли не только не увеличили общего капитала страны, но, по-видимому, оказались недостаточными для того, чтобы сохранить в прежних размерах капиталы, от которых они получались. Иностранные капиталы ежедневно все больше и больше вторгаются, так сказать, в торговлю Кадикса и Лиссабона. В целях изгнания этих иностранных капиталов из торговли, которую их собственные капиталы с каждым днем все более и более становятся неспособными вести, испанцы и португальцы стараются все сильнее и сильнее натянуть цепь своей нелепой монополии. Сравните купеческие нравы Кадикса и Лиссабона, с одной стороны, Амстердама — с другой, и вы отметите, как различно влияет на поведение и характер купцов высота или малые размеры прибыли на капитал. Правда, лондонские купцы, по общему правилу, еще не стали такими расточительными, важными господами, какими стали купцы Кадикса и Лиссабона, но вместе с тем они и не являются такими старательными и бережливыми гражданами, какими являются амстердамские купцы. А между тем многие из них считаются значительно более богатыми, чем большая часть купцов Кадикса и Лиссабона, и не столь богатыми, как многие из купцов амстердамских. Легко нажито, легко прожито, — говорит пословица, и обычный уровень расходов, как кажется, регулируется повсюду не столько действительной способностью тратить, сколько предполагаемой легкостью доставать деньги для расходования.

Таким образом, единственная выгода, которую монополия приносит одному только классу, во многих отношениях вредит интересам страны.

Основание обширных владений с единственной целью создать народ, состоящий из потребителей, может с первого взгляда показаться проектом, подобающим нации лавочников. Однако он совсем не пригоден для нации лавочников, а чрезвычайно пригоден для нации, правительство которой находится под влиянием торгашей. Такие, и только такие, государственные деятели способны воображать, что найдут какую-либо выгоду в расточении крови и денег своих сограждан для создания и сохранения подобных владений. Скажите лавочнику: «Купи мне хорошее поместье, и я всегда буду покупать в твоей лавке свое платье, хотя бы даже мне пришлось платить несколько дороже, чем при покупке в других лавках», — вы не встретите с его стороны особенной готовности принять ваше предложение. Но если другое лицо купит вам такое поместье, то торговец будет очень благодарен вашему благодетелю, если он обяжет вас покупать все нужное вам платье в его лавке. Англия приобрела для некоторых из своих подданных, которые плохо чувствовали себя дома, большое поместье в отда- [584] ленной стране. Цена его, правда, была очень невелика, и вместо тридцатикратной стоимости ежегодного дохода, как в настоящее время определяется обычная цена земли, она ненамного превышала расходы различных экспедиций, сделавших первые открытия, обследовавших побережье и номинально занявших страну. Земля была хороша и обширна, и земледельцы, располагая для обработки любым количеством хорошей земли и в течение некоторого времени обладая свободой продавать свой продукт, где им вздумается, уже по прошествии какихнибудь 30 или 40 лет (между 1620 и 1660 гг.) превратились в столь многочисленный и процветающий народ, что лавочники и другие торговцы Европы захотели обеспечить за собою монополию их потребления. Не ссылаясь поэтому на то, что они оплатили хотя бы часть или первоначальной покупной цены, или последующих издержек, они обратились к парламенту с петицией, чтобы земледельцы Америки на будущее время были принуждены к торговле исключительно с ними: во-первых, при покупке всех товаров, нужных им из Европы, и, во-вторых, при продаже всех тех своих продуктов, которые эти торговцы сочтут для себя желательным покупать; они не находили нужным покупать все эти продукты, так как некоторые из них, будучи ввезены в Англию, могли бы повредить некоторым отраслям торговли, которые сами торговцы вели дома. Поэтому они хотели, чтобы колонисты продавали эту часть своих продуктов, где могут, — чем дальше, тем лучше. Ввиду этого они предложили, чтобы продажа этих товаров была ограничена странами южнее мыса Финистер. Специальный пункт знаменитого Навигационного акта превратил это чисто торгашеское предложение в закон.

Сохранение этой монополии до сих пор было главной или, пожалуй, единственной целью и задачей господства Великобритании над ее колониями. Монопольная торговля, как предполагают, представляет собой большую выгоду, получаемую от провинций, которые до сих пор совсем еще не доставляли никакого дохода или военной силы для содержания гражданского управления или защиты метрополии. Монополия служит главным признаком их зависимости и является единственным плодом, который до сих пор был получен от этой зависимости. Все расходы, производившиеся до сих пор Великобританией для сохранения этой зависимости, фактически производились в целях удержания этой монополии. Расходы на обычное в мирное время управление колониями выражались, до возникновения нынешних смут, в оплате двадцати полков пехоты, в издержках на содержание артиллерии, складов и на добавочное необходимое для них продовольствие, а также в издержках на весьма значительный флот, который постоянно содержался, чтобы охранять от занимающихся контрабандой судов других наций громадное побережье Северной Америки и берега наших вест-индских островов. Весь этот расход на управление мирного времени ложился бременем на доход Великобри- [585] тании и вместе с тем представлял собою наименьшую часть того, во что обходилось метрополии господство над колониями. Если бы мы знали общую сумму расхода мирного времени, мы должны были бы добавить к ней проценты на те суммы, которые Великобритания в разли чное время затратила на защиту своих колоний, поскольку смотрела на них как на подвластные ей провинции. Мы должны были бы добавить к ней, в частности, всю сумму расходов последней войны и значительную часть расходов войны, предшествовавшей ей. Последняя война являлась вообще столкновением из-за колоний, и весь расход, связанный с ней, в какой бы части света он ни производился, в Германии или в Ост-Индии, по справедливости должен быть поставлен на счет колоний. Он превышал 90 млн ф. ст., считая не только новый заем, который был заключен, но и добавочный поземельный налог в размере двух шиллингов с фунта, а также суммы, ежегодно заимствовавшиеся из фонда погашения государственного долга. Война с Испанией, начавшаяся в 1739 г., была главным образом столкновением из-за колоний. Ее главной целью было прекратить осмотр колониальных судов, занимавшихся контрабандной торговлей с Испанией. В действительности все эти расходы представляют собою премию, выданную в целях сохранения монополии. Их предполагаемой целью было поощрение мануфактурной промышленности и увеличение торговли Великобритании, но ее фактическим результатом было повышение нормы торговой прибыли и предоставление нашим купцам возможности направить более значительную долю своего капитала в ту отрасль торговли, обороты которой гораздо более медленны, чем в большинстве других ее отраслей. Это — последствия такого рода, что, если бы премия могла предотвратить их, стоило бы, пожалуй, установить такую премию.

Итак, при современной системе Великобритания ничего, кроме убытка, не получает от своего господства над колониями.

Предлагать, чтобы Великобритания добровольно отказалась от всякой власти над колониями и предоставила им свободно избирать свое правительство, издавать свои законы, заключать мир и объявлять войну по своему усмотрению — значило бы предлагать такую меру, на которую никогда не шла и никогда не пойдет ни одна нация в мире. Ни одна нация никогда добровольно не отказывалась от господства над какой-либо провинцией, как ни обременительно могло быть управление ею и как бы мал ни был приносимый ею доход в сравнении с вызываемыми расходами. Такие отказы, хотя они часто могут соответствовать интересам, всегда унизительны для гордости всякой нации, что, пожалуй, имеет еще большее значение, всегда идут вразрез с частными интересами ее правящей части, которая при этом лишилась бы возможности распоряжаться многочисленными ответственными и доходными должностями, лишилась бы многих случаев приобрести богатство и отличия, а ведь господство даже над наиболее беспокойной и [586] самой невыгодной для большинства народа провинцией редко не доставляет таких случаев. Самый пылкий энтузиаст вряд ли решится предложить такой шаг по крайней мере со сколько-нибудь серьезной надеждой на успех. Между тем, если бы такая мера была принята Великобританией, последняя не только немедленно избавилась бы от всего ежегодного расхода на мирное управление колоний, но и могла бы заключить с ними торговый договор, обеспечивающий ей свободу торговли, более выгодную для всей массы народа, хотя и менее выгодную купцам, чем монополия, которой она обладает в настоящее время. Если метрополия и колонии расстанутся добрыми друзьями, их естественная симпатия к ней, почти уничтоженная нашими недавними раздорами, быстро снова возродится. Это расположит их не только соблюдать в течение веков тот торговый договор, который они заключат с нами при расставании, но и благоприятствовать нам как в войне, так и в торговле; из беспокойных и мятежных подданных они превратятся в наших самых верных, сердечных и щедрых союзников. Тогда между Великобританией и ее колониями сможет вновь ожить та отеческая любовь, с одной стороны, и то сыновнее уважение — с другой, которые обычно существовали между колониями Древней Греции и метрополией, от которой они происходили.

Для того чтобы сделать какую-нибудь провинцию выгодной для государства, которому она принадлежит, она должна в мирное время приносить доход, достаточный для покрытия не только всего расхода на ее собственное управление, но и ее доли в содержании общего правительства государства в целом. Всякая провинция вызывает большее или меньшее увеличение расходов этого общего правительства. Поэтому, если какая-нибудь провинция не доставляет своей доли на покрытие этих расходов, большее бремя должно быть взвалено на какуюнибудь другую часть государства. Точно так же чрезвычайный доход, который каждая провинция доставляет казне во время войны, должен в силу тех же соображений стоять в таком же отношении к чрезвычайному расходу государства, в каком обычный доход с нее стоит к расходу в мирное время. Всякий согласится с тем, что ни обыкновенный, ни чрезвычайный доход, получаемый Великобританией от ее колоний, не составляет такой доли всего дохода Британской империи. Правда, высказывалось предположение, что монополия, увели чивая частный доход жителей Великобритании и этим позволяя им платить более высокие налоги, возмещает недостаточность дохода с колоний. Но эта монополия, как я пытался показать, хотя и является очень обременительным налогом на колонии и хотя она может увеличивать доход одного класса из всего населения Великобритании, уменьшает, а не увеличивает доход главной массы народа, а следовательно, уменьшает, но отнюдь не увеличивает способность последней платить налоги. А люди, доход которых монополия увеличивает, составляют особый класс, который, как я постараюсь доказать в сле- [587] дующей книге, совершенно невозможно и крайне неполитично даже пытаться облагать свыше той нормы, которая принята при обложении других классов. Поэтому никакие добавочные средства не могут быть получены от этого особого класса.

Колонии могут облагаться или их собственными собраниями представителей, или парламентом Великобритании.

Представляется маловероятным, чтобы можно было когда-нибудь так воздействовать на колониальные собрания, чтобы они взимали со своих избирателей средства, достаточные не только для содержания во всякое время их собственного гражданского управления и военных сил, но и для уплаты приходящейся на них доли расхода общего правительства Британской империи. Потребовалось много времени, пока даже парламент Англии, хотя он находится непосредственно на глазах государя, мог быть подчинен подобной системе воздействия и проявил достаточную щедрость в своих ассигнованиях на содержание гражданских и военных учреждений своей собственной страны. Только посредством предоставления отдельным членам парламента значительной части должностей в гражданском или военном управлении или возможности распоряжаться ими удалось установить такого рода систему даже по отношению к английскому парламенту. Но отдаленность колониальных собраний от надзора государя, их многочисленность, их разбросанность и различный состав делали очень трудным воздействие на них, если бы у государя были такие же средства делать это, а таких средств у него нет. Было бы совершенно невозможно предоставить влиятельным членам всех колониальных собраний такую часть должностей или возможность распоряжаться должностями в общем управлении Британской империи, чтобы это побуждало их пожертвовать своей популярностью у себя дома и облагать своих избирателей для содержания этого управления, в котором почти все оплачиваемые должности достаются посторонним им людям. Помимо того, неизбежное незнание администрацией относительного значения отдельных членов этих собраний, оскорбления, неизбежно часто наносимые, и ошибки, неизбежно совершаемые постоянно при попытках воздействовать на них таким образом, — все это, по-видимому, делает подобную систему воздействия не осуществимой в отношении к колониям.

К тому же колониальные собрания не могут почитаться компетентными судьями в вопросе о том, что необходимо для защиты и управления всей империи. Забота о защите и управлении империи не доверена им. Это не их дело, и у них нет нормальных способов осведомиться на этот счет. Собрание провинции, как и собрание жителей прихода, может очень хорошо судить о делах своего собственного района, но не обладает надлежащими данными для того, чтобы судить о делах, относящихся до всего государства в целом. Оно даже не может правильно судить о том, какую часть всего государства составля- [588] ет его провинция, не может судить об относительной степени ее богатства и значения сравнительно с другими провинциями, потому что другие провинции не находятся под надзором и контролем собрания какой-нибудь отдельной провинции. О том, что необходимо для защиты и управления всего государства и в какой пропорции каждая его часть должна нести расходы на это, может судить только то собрание, которое контролирует и наблюдает за делами всего государства.

В соответствии с этим было предложено, чтобы колонии облагались в порядке раскладки, чтобы парламент Великобритании определял общую сумму, которую каждая колония должна уплатить, а провинциальное собрание распределяло и собирало ее таким способом, какой лучше всего соответствует условиям провинции. При таком порядке то, что касается всего государства, устанавливалось бы собранием, наблюдающим и контролирующим дела всего государства, а провинциальные дела каждой колонии могли бы регулироваться ее собственным собранием. Хотя колонии в этом случае не имели бы представителей в британском парламенте, однако, если можно судить на основании опыта, маловероятно, чтобы такая парламентская раскладка была несправедлива. Английский парламент ни в одном случае не проявил ни малейшей склонности чрезмерно обременять те части империи, которые не представлены в нем. Острова Гернси и Джерси, не обладающие никакими средствами сопротивления власти парламента, обложены гораздо легче, чем любая часть Великобритании. Парламент в своих попытках осуществлять свое предполагаемое право, хорошо или плохо обоснованное, еще ни разу до сих пор не требовал от них чего-либо, что хотя бы приближалось к той доле, которую платили их сограждане на родине. К тому же если бы взимаемый с колонии налог повышался или понижался в соответствии с изменением поземельного налога, то парламент не мог бы облагать их, не облагая одновременно с этим своих собственных избирателей, и колонии в таком случае можно было бы признать фактически представленными в парламенте.

Нет недостатка в примерах таких государств, где различные провинции, если можно так выразиться, не облагаются по одному типу и где государь устанавливает сумму, которую каждая провинция должна платить, причем в некоторых провинциях он определяет и взимает ее по своему усмотрению, тогда как в других провинциях он предоставляет останавливать и взимать ее по усмотрению представительных собраний каждой провинции. В некоторых провинциях Франции король не только устанавливает налоги, какие считает нужными, но и распределяет и взимает их по своему усмотрению. От других же провинций он требует определенную сумму, но предоставляет властям каждой провинции распределять и собирать ее, как им заблагорассудится. При принятии способа обложения посредством раскладки парламент Великобритании окажется в таком же положении по отношению [589] к колониальным собраниям, в каком король Франции находится по отношению к штатам тех отдельных провинций, которые еще сохранили привилегию иметь такие собрания и которые управляются лучше других провинций Франции.

Но хотя при проведении этой системы у колоний не может быть разумных оснований опасаться, что их доля в государственных налогах когда-либо превысит надлежащие размеры в сравнении с долей их соотечественников на родине, Великобритания может иметь разумные основания опасаться, что эта доля никогда не достигнет этих размеров. Парламент Великобритании в последнее время не обладал в колониях той общепризнанной властью, какой обладает король Франции в тех французских провинциях, которые пользуются еще привилегией иметь собственные штаты, представительные собрания. Колониальные собрания, если настроение их не очень благожелательно (а если на них не будут воздействовать более умело, чем до сих пор, оно вряд ли станет благожелательным), все еще могут находить многочисленные предлоги для уклонения от самых справедливых требований парламента и для отклонения их. Предположим, что вспыхивает война с Францией; должно быть немедленно собрано 10 млн, чтобы защищать столицу государства. Эта сумма может быть занята в долг под обеспечение какого-нибудь фонда, установленного парламентом для платежа процентов. Часть этого фонда парламент предлагает собрать при помощи налога, взимаемого в Великобритании, а другую — посредством раскладки между колониальными собраниями Америки и Вест-Индии. Охотно ли будут люди ссужать свои деньги, обеспечиваемые фондом, само существование которого зависит от доброй воли всех этих собраний, находящихся далеко от театра войны, а иногда, возможно, не считающих себя сильно заинтересованными в ее исходе? Под обеспечение такого фонда можно будет, вероятно, получить в заем немного больше денег, чем сможет дать налог, взимаемый в Великобритании. Вся тяжесть займа, заключенного по случаю войны, ляжет, таким образом, как это всегда бывало до сих пор, на Великобританию, на часть государства, а не на все государство. Великобритания, кажется, является единственным государством с самого возникновения мира, которое, превратившись в империю, только увеличило свои расходы, отнюдь не увеличив свои ресурсы. Другие государства обычно взваливали на покоренные и подвластные им провинции самую значительную часть расходов по защите империи. Великобритания до сих пор допускала, чтобы покоренные и подвластные ей провинции взваливали на нее почти всю сумму этих расходов. Для того чтобы поставить Великобританию в равные условия с ее собственными колониями, которые закон до сих пор признавал подчиненными и подвластными ей, представляется необходимым при принятии метода обложения их посредством парламентской раскладки, чтобы парламент обладал теми или иными средствами добиваться немедленного выполнения его [590] раскладок на тот случай, если колониальные собрания попытаются уклониться от них или отвергнуть их. Каковы должны быть эти средства — это не очень легко представить себе и еще не выяснено.

Одновременно с этим, если за парламентом Великобритании когдалибо будет окончательно признано право облагать колонии, даже независимо от согласия их собственных собраний, эти собрания с того момента утратят свое значение, а вместе с тем утратят его и все руководящие деятели Америки. Люди желают участвовать в управлении государственными делами главным образом ради значения, которое это дает им. От той способности и силы, которыми большинство руководящих деятелей, естественная аристократия всякой страны, обладают в деле сохранений или защиты своего значения, зависит устойчивость и долговечность всякой системы свободного правительства. В постоянных нападках этих руководящих деятелей друг против друга с целью подорвать чужой престол или защитить свой собственный и состоит вся игра партий и честолюбия. Руководящие деятели Америки, подобно деятелям всех других стран, желают сохранить свое влияние. Они чувствуют или воображают, что если их собрания, которые они любят называть парламентами и считают равными по власти парламенту Великобритании, будут в такой степени принижены, что превратятся в скромных слуг и чиновников для поручений этого последнего, то наступит конец большей части их собственного влияния. Они поэтому отвергли предложение об обложении их в порядке раскладки, производимой парламентом, и, подобно другим честолюбивым и высокомерным людям, предпочли обнажить меч в защиту своего влияния и значения.

В период упадка римской республики союзники Рима, на которых ложилось главное бремя защиты государства и расширения его пределов, стали требовать распространения на них всех прав римских граждан. Когда им в этом было отказано, началась гражданская война. В ходе этой войны Рим предоставил эти права большей части союзников — сперва одним, потом другим, по мере того как они отпадали от общей конфедерации. Парламент Великобритании настаивает на обложении колоний, а они не соглашаются на обложение их парламентом, в котором они не представлены. Если каждой колонии, которая отпадет от общей конфедерации, Великобритания предоставит иметь столько представителей, сколько соответствует ее доле в государственных доходах империи, установив некоторые налоги с нее и взамен этого разрешив ей свободу торговли с ее соотечественниками в метрополии, причем число ее представителей будет увеличиваться соответственно увеличению в дальнейшем ее взноса, то перед руководящими деятелями каждой колонии откроется новый способ приобретения влияния и значения, новый и более заманчивый объект для их честолюбия. Вместо того чтобы состязаться из-за ничтожных призов, которые можно выиграть, если позволено так выразиться, в жалкой лоте- [591] рее колониальной партийной борьбы, они смогут также надеяться, исходя из свойственной людям веры в свои способности и свою счастливую звезду, вытянуть один из больших выигрышей, выбрасываемых иногда колесом большой государственной лотереи британской политической жизни. Если не будет принят такой или подобный ему метод (а по-видимому, нет другого, более подходящего) для сохранения влияния и удовлетворения честолюбия руководящих деятелей Америки, то маловероятно, чтобы они когда-либо добровольно подчинились нам. А мы должны помнить, что кровь, которую необходимо пролить, чтобы принудить их к этому, каждая ее капля, представляет собою кровь тех, кто является и кого мы хотим иметь нашими согражданами. Очень ошибаются те, кто обольщает себя мыслью, что при создавшемся положении наши колонии легко будут завоеваны при помощи одной только силы. Лица, которые в настоящее время определяют решения так называемого ими континентального конгресса, исполнены в данный момент такого сознания своего значения, какого не чувствуют, пожалуй, самые великие люди в Европе. Из лавочников, купцов, адвокатов они превратились в государственных людей и законодателей и заняты созданием новой формы управления для обширного государства, которое, как они надеются и как это весьма вероятно, сделается одним из величайших и сильнейших государств, которые когда-либо существовали на земле. 500 человек, различным образом непосредственно участвующих в деятельности континентального конгресса, и до 500 тыс. человек, действующих под руководством этих 500, — все одинаково чувствуют соответствующее возрастание своего значения. Почти каждый отдельный член господствующей партии в Америке занимает теперь в собственном воображении положение более высокое в сравнении не только с тем, какое занимал прежде, но и с тем, какое когда-либо рассчитывал занимать. И если перед ним или его вождями не будет выдвинута какая-нибудь новая цель для честолюбия, он умрет, защищая это положение, если только обладает нормальным мужеством.

Президент Гено* [* Hйnaut. Histoire de France. Vol. I] замечает, что мы теперь с интересом читаем о мелких подробностях деятельности Лиги, не считавшихся в ту пору важными новостями. В то время, рассказывает он, каждый приписывал себе некоторое значение; и бесчисленные воспоминания, дошедшие до нас от того времени, были в большинстве своем написаны людьми, которым доставляло удовольствие передать и возвеличивать события, в которых они, по их мнению, были важными действующими [592] лицами. Хорошо известно, как упорно тогда защищался город Париж, какой ужасный голод он переносил, лишь бы не покориться наилучшему и впоследствии наиболее любимому из всех королей Франции. Большая часть граждан или тех, кто управлял большей их частью, боролись в защиту своего собственного значения и влияния, которые, как они предвидели, должны были прийти к концу, как только будет восстановлено прежнее правительство. Наши колонии, если только их не удастся побудить к заключению союза, будут, по всей видимости, столь же упорно защищаться против лучшей из метрополий, как город Париж делал это против лучшего из королей.

Идея представительства была неизвестна в древние времена. Когда жители одного государства получали право гражданства в другом, они не обладали другим средством пользоваться этим правом, как отправляться всей массой для голосования и обсуждения вместе с жителями этого другого государства. Распространение на большою часть жителей Италии прав римского гражданства окончательно погубило римскую республику. Стало уже невозможно различие между теми, кто был римским гражданином и кто не был им. Ни одно племя не могло знать всех своих членов. Сброд всякого рода мог быть привлекаем к участию в народных собраниях; эти люди могли вытеснять из них настоящих граждан и решать дела республики, как будто они сами являлись ее гражданами. Но даже, если Америка будет посылать 50 или 60 новых представителей в парламент, привратнику палаты общин не составит сколько-нибудь большого труда делать различие между членами и нечленами. Поэтому, хотя римская конституция была неизбежно разрушена в результате объединения Рима с союзными государствами Италии, нет ни малейшего вероятия, чтобы британской конституции могло повредить объединение Великобритании с ее колониями.

Напротив, эта конституция была бы таким образом только завершена и кажется не совершенной без этого. Собрание, обсуждающее и решающее дела всех частей государства, должно, несомненно, иметь в своем составе представителей их всех, чтобы быть надлежащим образом осведомленным. Однако я не стану утверждать, что такое объединение может быть легко осуществлено или что при его осуществлении не могут представиться различные затруднения, и притом значительные. И все же мне не приходилось слышать ни об одном затруднении, которое являлось бы непреодолимым. Главное из них вытекает, пожалуй, не из природы вещей, а из предрассудков и взглядов людей по эту и по ту сторону Атлантического океана.

Мы, находящиеся по эту сторону океана, опасаемся, что большое число американских представителей нарушит равновесие конституции и чрезмерно усилит или влияние короны, с одной стороны, или силу демократии — с другой. Но если число американских представителей [593] будет соответствовать доходу от обложения Америки, то количество населения, подлежащего управлению, возрастет в точном соответствии со средствами для управления им, а средства управления — с численностью управляемого населения. Демократическая и монархическая части конституции останутся после объединения при совершенно таком же соотношении сил между собой, как это было до того.

Люди по ту сторону океана опасаются, что отдаленность их от местопребывания правительства подвергнет их всякого рода угнетению. Но их представители в парламенте, число которых с самого начала должно быть значительно, легко смогут оградить их от всякого угнетения. Расстояние не может сильно ослабить зависимость представителя от избирателя, и первый будет все же сознавать, что обязан своим местом в парламенте и всем, что он извлекает из него, доброй воле последнего. Поэтому в его интересах будет питать эту добрую волю обличением, со всем авторитетом члена законодательного собрания, каждой несправедливости, в какой может провиниться в этих отдаленных частях империи любой гражданский или военный чиновник. Кроме того, как могут утешаться с некоторым основанием жители Америки, отдаленность этой страны от местопребывания правительства не очень долго сохранится. Так велика была доселе быстрота, с какою эта страна развивалась в отношении богатства и населения, что не многим больше, чем через 100 лет, пожалуй, доходы от обложения Америки превысят доходы от обложения Великобритании, и центр империи тогда, естественно, передвинется в ту ее часть, которая дает больше всего для общей защиты и содержания органов государства.

Открытие Америки и пути в Ост-Индию мимо мыса Доброй Надежды представляют собою два величайших и важнейших события во всей истории человечества. Последствия их уже теперь очень значительны, но за короткий период в 200 лет, протекший со времени этих открытий, никоим образом не могли в полной мере проявиться все их результаты. Человеческая мудрость не в состоянии предвидеть, какие благие или несчастные последствия могут еще проистечь от этих великих событий. Их общее влияние представляется скорее благотворным, поскольку они сблизили самые отдаленные части мира, позволили им удовлетворять нужды друг друга, расширять круг потребностей и возможность удовлетворять их друг для друга, поощрять промышленность друг друга. Но для туземцев Ости Вест-Индии все коммерческие выгоды, которые могли получиться от этих событий, были совершенно парализованы порожденными ими ужасными бедствиями. Однако они были обусловлены, по-видимому, скорее привходящими обстоятельствами, а не чем-либо, коренящимся в самом характере событий. В эпоху открытий превосходство силы на стороне европейцев было так велико, что они могли безнаказанно совершать в этих отдаленных странах любые несправедливые поступки. Впоследствии, может быть, туземцы этих стран станут сильнее или европейцы станут [594] слабее, и жители всех различных частей мира настолько сравняются в мужестве и силе, что это одно, внушая им боязнь друг перед другом, сможет превратить несправедливость независимых наций в некоторое уважение к правам друг друга. Но скорее всего такое равенство силы может установить взаимное сообщение знаний и ознакомление со всеми видами промышленной деятельности, которые естественно или даже необходимо ведут за собою оживленные сношения между всеми странами.

Между прочим, одним из главных последствий этих открытий было то, что меркантилистическая система приобрела блеск и славу, которых она при других условиях никогда бы не достигла. Цель этой системы состоит в обогащении каждой большой нации преимущественно при посредстве торговли и мануфактур, а не при посредстве обработки и улучшения земли, преимущественно при посредстве труда городов, а не деревень. Но вследствие этих открытий торговые города Европы, вместо того чтобы быть мануфактуристами и транспортерами лишь для очень небольшой части мира (части Европы, омываемой Атланти ческим океаном, и стран, лежащих по берегам Балтийского и Средиземного морей), сделались теперь мануфактуристами для много численных и пользующихся благосостоянием колонистов Америки и транспортерами, а также в некоторых отношениях и мануфактуристами почти для всех различных наций Азии, Африки и Америки. Два новых мира были открыты для их промышленности, причем каждый из них был гораздо значительнее и обширнее, чем старый, а рынок одного из них с каждым днем становился все больше и больше.

Страны, обладающие колониями в Америке и торгующие непосредственно с Ост-Индией, пользуются действительно всем блеском и показным величием этой торговли. Однако другие страны вопреки всем завистливым стеснениям, посредством которых хотят оттеснить их, часто пользуются большей долей выгоды, приносимой ею. Колонии Испании и Португалии, например, гораздо больше содействуют фактически развитию промышленности других стран, чем самих Испании и Португалии. Потребление этими колониями одного только предмета, а именно полотна, достигает, как сообщают (но я не ручаюсь за точность этой цифры), суммы в 3 с лишним млн ф. в год. Но все это значительное потребление обслуживается почти целиком Францией, Фландрией, Голландией и Германией. Испания и Португалия доставляют лишь ничтожную часть всего потребляемого их колониями полотна. Капитал, снабжающий колонии этим большим количеством полотна, ежегодно распределяется между жителями этих других стран и доставляет им доход, только прибыли с него тратятся в Испании и Португалии, где дают пищу роскоши и расточительности купцов Кадикса и Лиссабона.

Даже ограничения, посредством которых каждая нация старается закрепить исключительно за собою торговлю со своими колониями, [595] часто бывают более вредными для стран, в пользу которых они установлены, чем для тех, против которых они были направлены. Несправедливое угнетение промышленности других стран, так сказать, обрушивается на голову самих угнетателей и сокрушает их промышленность в гораздо большей степени, чем промышленность этих стран. На основании этих ограничений, например, гамбургский купец должен полотно, предназначаемое им для американского рынка, отправлять в Лондон и вынужден привозить оттуда табак, предназначаемый им для германского рынка, потому что он не может ни отправлять полотно прямо в Америку, ни вывозить табак непосредственно из Америки. Благодаря таким стеснениям он, вероятно, вынуждается продавать полотно несколько дешевле и покупать табак несколько дороже, чем мог бы делать это при отсутствии их; его прибыли в силу этого, вероятно, урезываются. Однако в этой торговле между Гамбургом и Лондоном его капитал, несомненно, оборачивается гораздо быстрее, чем это могло бы быть в непосредственной торговле с Америкой, даже если предположить (а этого отнюдь не бывает), что платежи Америки производятся так же аккуратно, как и платежи Лондона. Следовательно, при торговле, при которой эти стеснения ограничивают гамбургского купца, его капитал может давать постоянное занятие гораздо большему количеству германского труда, чем это было бы при торговле, от которой он отстранен. Хотя, таким образом, один вид торговли может быть менее выгоден ему, чем другой, но не может быть менее выгоден для его страны. Как раз обратно обстоит дело с тем видом торговли, к которому монополия, естественно, привлекает, так сказать, лондонского купца. Он может, пожалуй, быть более выгодным ему, чем большая часть других отраслей торговли, но ввиду медленности оборотов он не может быть более выгодным для страны.

Таким образом, после несправедливых усилий всех стран Европы взять себе всю выгоду от торговли со своими колониями ни одной из них не удалось еще до сих пор получить для себя ничего другого, кроме издержек на сохранение во время мира и защиту во время войны той притеснительной власти, которую они присвоили себе над ними. Все страны полностью получили на свою долю все неудобства, вытекающие из обладания колониями. Что касается выгод, даваемых торговлей с ними, то их им приходилось делить со многими другими странами.

С первого взгляда, несомненно, монополия обширной торговли с Америкой, естественно, кажется приобретением в высшей степени ценным. С точки зрения легкомысленного честолюбия она в запутанной схватке политической и военной борьбы представляется объектом, весьма достойным. Но именно заманчивый блеск цели, громадные размеры торговли являются как раз тем свойством, которое делает монополию ее вредной или которое приводит к тому, что одно занятие — по самой природе своей менее выгодное для страны, чем боль- [596] шинство других занятий, — поглощает гораздо большую часть капитала страны, чем это было бы при отсутствии такой монополии.

Торговый капитал каждой страны, как уже показано во второй книге, естественно, ищет, так сказать, приложения, наиболее выгодного для данной страны. Если он вложен в транзитную торговлю, страна, которой он принадлежит, становится складочным местом товаров всех стран, для которых этот капитал служит посредником. Но владелец этого капитала необходимо стремится сбыть возможно большую часть этих товаров у себя на родине. Он таким путем избавляет себя от беспокойств, риска и издержек, связанных с вывозом, и поэтому он охотно продаст их внутри страны не только за значительно меньшую цену, но и с несколько меньшей прибылью, чем мог бы полу чить при отправке их за границу. Поэтому он, естественно, старается превратить по возможности свою транзитную торговлю во внешнюю для нужд потребления. Точно так же, если его капитал вложен во внешнюю торговлю для нужд потребления, он по той же самой причине будет рад сбыть внутри страны возможно большую часть тех товаров внутреннего производства, которые он скупает для вывоза их на какой-нибудь иностранный рынок, и таким образом будет по мере своих сил стараться превратить свою внешнюю торговлю для нужд потребления во внутреннюю торговлю. Торговый капитал каждой страны, таким образом, естественно, ищет близкого вложения и избегает отдаленного, естественно, ищет такого применения, при котором он оборачивается быстро, и избегает такого, при котором обороты медленны, естественно, ищет такого применения, при котором он может давать занятие наибольшему количеству производительного труда в стране, где он находится или где живет его владелец, и избегает такого применения, при котором он может содержать там наименьшее количество труда. Он, естественно, ищет такого применения, которое в обычных условиях наиболее выгодно, и избегает такого, которое в обычных случаях менее всего выгодно этой стране.

Но если в одном из этих отдаленных вложений при обычных условиях, менее выгодных для страны, прибыль почему-либо несколько повысится сравнительно с тем, что достаточно для того, чтобы перевесить естественное предпочтение, отдаваемое вложениям более близким, то такая сверхобычная прибыль будет вызывать отлив капитала из этих более близких вложений, пока прибыли повсюду не вернутся к своему нормальному уровню. Однако такая сверхобычная прибыль служит доказательством того, что при современных общественных условиях в этих отдаленных вложениях помещено недостаточно капитала в сравнении с другими видами торговли и что капитал общества распределяется не вполне надлежащим образом среди всех различных отраслей торговли, ведущихся в нем. Это служит доказательством того, что какие-нибудь предметы покупаются дешевле или продаются дороже, чем следовало бы, и что какой-нибудь определенный класс [597] граждан подвергается в большей или меньшей степени угнетению, упла чивая больше или получая меньше против того, что соответствует тому равенству, которое должно существовать и которое, естественно, осуществляется среди всех различных классов граждан. Хотя один и тот же капитал никогда не может давать занятие одному и тому же количеству производительного труда как при отдаленном, так и при близком вложении, все же первое может быть столь же необходимым для благоденствия общества, как и последнее, поскольку товары, которыми ведется в этом случае торговля, необходимы для ведения многих более близких операций. Но если прибыли тех, кто торгует такими товарами, превышают обычный уровень, они будут продаваться дороже, чем следовало бы, или с некоторым превышением против их естественной цены, и все те, кто занят в более близких операциях, будут более или менее терпеть ущерб от такой высокой цены. Поэтому их интересы в подобном случае требуют, чтобы часть капитала была извле чена из этих более близких вложений и была обращена на это более отдаленное, чтобы свести прибыль от него к надлежащему уровню, а цену соответствующих товаров — к их естественной цене. В этом исключительном случае общественный интерес требует, чтобы часть капитала была отвлечена от тех занятий, которые в обычных условиях более выгодны, и обращена к такому занятию, которое в обычных условиях менее выгодно обществу; в этом исключительном случае естественные интересы и наклонности людей так же полно совпадают с общественными интересами, как и во всех других нормальных случаях, и побуждают их отвлекать капитал от близкого и обращать его на отдаленное занятие.

Таким-то образом частные интересы и стремления отдельных людей, естественно, располагают их обращать свой капитал к занятиям, в обычных условиях наиболее выгодным для общества. Но если под влиянием такого естественного предпочтения они начнут обращать слишком много капитала к этим занятиям, понижение прибыли в них и повышение ее во всех других занятиях немедленно же побудят их исправить такое неправильное распределение. Таким путем без всякого вмешательства закона частные интересы и стремления людей, естественно, заставляют их делить и распределять капитал любого общества среди различных занятий, существующих в нем, по возможности в точном соответствии с тем, что наиболее совпадает с интересами всего общества в целом.

Все разнообразные ограничения меркантилистической системы неизбежно в большей или меньшей степени нарушают это естественное и наиболее выгодное распределение капитала. Те же ограничения, которые касаются торговли с Америкой и Ост-Индией, нарушают его, пожалуй, больше, чем все другие, потому что торговля с этими двумя великими материками поглощает гораздо больше капитала, чем любые другие две отрасли торговли. Впрочем, ограничения и правила, при [598] помощи которых достигается в этих двух отраслях торговли такое перемещение капитала, отнюдь не одни и те же. Монополия в обоих случаях является главным средством, но монополия особого рода. Действительно, монополия того или иного рода является, по-видимому, единственным оружием меркантилистической системы.

В торговле с Америкой все нации стараются по возможности сосредото чить в своих руках весь сбыт на рынок своих колоний, совершенно отстранив все другие нации от непосредственной торговли с ними. В течение большей части XVI столетия португальцы старались таким же образом регулировать торговлю с Ост-Индией, претендуя на исключительное право плавать в индийских водах на том основании, что им принадлежит заслуга первого открытия пути туда. Голландцы и теперь еще не допускают все другие европейские нации к торговле с их островами, дающими пряности. Монополии такого рода явно установлены против всех других европейских наций, которые благодаря этому не только отстраняются от торговли, куда им было бы выгодно обратить часть своего капитала, но и оказываются вынужденными покупать товары, доставляемые этой торговлей, по несколько более дорогой цене сравнительно с той, какую им пришлось бы платить, если бы они могли сами ввозить их непосредственно из стран, производящих их.

Но после падения могущества Португалии ни одна европейская нация уже не претендовала на исключительное право плавания в индийских водах, главные порты которых открыты теперь кораблям всех европейских наций. Однако, исключая Португалию и с недавнего времени Францию, торговля с Ост-Индией во всех европейских странах была отдана в руки монопольных компаний. Монополии подобного рода, в сущности, устанавливаются против той самой нации, какая провозглашает ее. Значительнейшая часть этой нации не только устраняется благодаря ей от торговли, к которой ей могло бы быть выгодно обратить часть своего капитала, но и вынуждена покупать товары, доставляемые этой торговлей, по несколько более дорогой цене, чем если бы она была открыта и свободна для всех членов этой нации. Со времени учреждения английской Ост-Индской компании, например, остальные жители Англии, помимо того что были отстранены от торговли, должны были оплачивать в цене потребляемых ими ост-индских товаров не только все чрезвычайные прибыли, которые компания получала на этих товарах вследствие своей монополии, но и все те чрезвычайные излишние издержки, которые неизбежно должны были вызываться обманом и злоупотреблениями, не отделимыми от управления делами столь большой компании. Таким образом, нелепость этого второго рода монополии гораздо более очевидна, чем нелепость монополии первого рода.

[599] Оба этих вида монополии более или менее нарушают естественное распределение капитала общества, но они не всегда нарушают его одинаковым образом.

Монополии первого рода всегда привлекают к одной какой-нибудь отрасли торговли, в которой они устанавливаются, более значительную долю капитала общества, чем та, которая естественно притекала бы к ней.

Монополии второго рода могут иногда привлекать капитал к той отрасли торговли, в которой они устанавливаются, а иногда и отвлекать его от нее в зависимости от различных обстоятельств. В бедных странах они, естественно, привлекают к ней больше капитала, чем при нормальных условиях притекало бы к ней. В богатых странах они, естественно, отвлекают от нее значительное количество капитала, которое в нормальных условиях направляли бы в нее.

Такие бедные страны, как, например, Швеция и Дания, вероятно, никогда не отправили бы ни одного судна в Ост-Индию, если бы эта торговля не была предоставлена монопольной компании. Учреждение такой компании неизбежно поощряет предприимчивых людей. Монополия ограждает их от всех конкурентов на внутреннем рынке, а на внешних рынках они имеют равные шансы с купцами других наций. Их монополия дает им уверенность, что они получат большую прибыль на значительном количестве товаров, и вероятность того, что они получат значительную прибыль на большом количестве товаров. Не получая такого чрезвычайного поощрения, бедные купцы таких бедных стран никогда, наверное, не решились бы рисковать своими небольшими капиталами в столь отдаленном и ненадежном предприятии, каким, естественно, должна была казаться им торговля с Ост-Индией.

Напротив, такая богатая страна, как Голландия, при свободной торговле, вероятно, отправляла бы в Ост-Индию гораздо больше кораблей, чем делает это в настоящее время. Ограниченный капитал Голландской ост-индской компании не пускает, вероятно, в эту торговлю многие крупные торговые капиталы, которые притекали бы к ней при отсутствии монополии. Торговый капитал Голландии так велик, что он, так сказать, постоянно перетекает то в займы иностранных государств, то в займы частным торговцам и предприимчивым людям чужих стран, то в транзитную торговлю. Поскольку почти все отрасли торговли переполнены, а весь капитал, который с более или менее сносной прибылью может быть помещен в них, уже вложен туда, постольку капитал Голландии неизбежно отвлекается к наиболее отдаленным предприятиям. Если бы торговля с Ост-Индией была вполне свободна, она, вероятно, поглотила бы большую часть этого избыточного капитала. Ост-Индия представляет собой как для мануфактурных изделий Европы, золота и серебра, так и для некоторых других продуктов Америки более обширный и емкий рынок, чем Европа и Америка, взятые вместе.

[600] Всякое нарушение естественного распределения капитала неизбежно бывает вредным для общества, в котором оно происходит; или тем, что отвлекает от какой-нибудь отрасли торговли капитал, который в противном случае притекал бы к ней, или же привлечением [капитала] в какую-нибудь отрасль торговли, которое, в противном случае, не произошло бы. Если бы при отсутствии монопольной компании торговля Голландии с Ост-Индией была значительнее, чем теперь, страна эта должна терпеть значительный ущерб благодаря тому, что часть ее капитала отстранена от такого занятия, которое для нее наиболее выгодно. Точно так же если при отсутствии монопольной компании торговля Швеции и Дании с Ост-Индией была бы меньше, чем теперь, или — что, пожалуй, более вероятно — совсем не существовала бы, то обе эти страны должны терпеть значительный ущерб ввиду отвлечения части их капитала в занятие, которое в той или иной мере не соответствует их современным условиям. Для них, пожалуй, было бы лучше при настоящих условиях покупать ост-индские товары у других наций, даже платя при этом несколько дороже, чем отвлекать столь значительную часть своего незначительного капитала к столь отдаленной торговле, в которой капитал оборачивается так медленно и может содержать столь небольшое количество производительного труда внутри собственной страны, где имеется столь большая нужда в производительном труде, где так мало производится и так много требуется производить.

Хотя, таким образом, при отсутствии монопольной компании какаянибудь отдельная страна может оказаться не в состоянии вести непосредственную торговлю с Ост-Индией, отсюда отнюдь не следует, что подобного рода компания должна быть учреждена в ней; отсюда следует только то, что при данных обстоятельствах такая страна не должна торговать непосредственно с Ост-Индией. Тот факт, что подобные компании вообще не являются необходимыми для торговли с Ост-Индией, достаточно доказывается опытом Португалии, которая более 100 лет подряд почти всю ее держала в своих руках без всякой монопольной компании.

Указывали, что ни один отдельный купец не может обладать капиталом, достаточным для содержания представителей и агентов в разли чных портах Ост-Индии, чтобы доставать товары для судов, посылаемых им туда; а между тем при отсутствии таких представителей и агентов трудность найти груз может часто приводить к тому, что суда упустят благоприятное время для возвращения, и издержки, связанные с таким промедлением, не только съедят всю прибыль от предприятия, но и могут причинить значительные убытки. Однако этот довод, [601] если он вообще что-нибудь доказывает, доказывал бы только то, что ни одна значительная отрасль торговли не может вестись без монопольной компании, а это противоречит опыту всех наций. Нет такой крупной отрасли торговли, в которой капитал любого отдельного купца был бы достаточен для ведения всех подсобных операций, необходимых для ведения основной торговли. Но когда нация созревает для ведения какой-нибудь крупной отрасли торговли, одни купцы, естественно, вкладывают свои капиталы в основную ее ветвь, а другие — в подсобные ее ветви, и хотя таким образом ведутся все ее ветви, однако очень редко бывает, чтобы все они велись посредством капитала одного отдельного торговца. Если поэтому нация созрела для торговли с Ост-Индией, известная часть ее капитала, естественно, распределится между различными ветвями этой торговли. Некоторые из ее купцов сочтут выгодным для себя поселиться в Ост-Индии и затрачивать там свои капиталы на доставку товаров судам, которые присылаются другими купцами, живущими в Европе. Если бы поселения, приобретенные различными европейскими нациями в Ост-Индии, были отняты у монопольных компаний, которым они ныне принадлежат, и поставлены под непосредственное покровительство государя, жизнь в них стала бы удобной и безопасной по крайней мере для купцов тех наций, которым эти поселения принадлежат. Если в какой-либо момент та часть капитала какой-либо страны, которая по собственному почину стремится и склоняется, так сказать, к торговле с Ост-Индией, окажется недостаточной для ведения всех этих различных ее ветвей, это будет служить доказательством того, что в данное время эта страна еще не созрела для такой торговли и что ей выгоднее еще некоторое время покупать даже по более высокой цене у других европейских наций нужные ей ост-индские товары, вместо того чтобы ввозить их самой непосредственно из Ост-Индии. Ее потери на высокой цене этих товаров редко могут сравняться с потерями, которые она понесет вследствие отвле чения значительной части своего капитала от другого употребления, более нужного, более полезного или более соответствующего ее условиям и положению, чем непосредственная торговля с Ост-Индией.

Хотя европейцы обладают на Африканском побережье и в Ост-Индии многочисленными значительными поселениями, они еще не обзавелись ни тут, ни там такими населенными и богатыми колониями, как на островах и материке Европы. Африка, равно как некоторые из стран, объединяемых под общим наименованием Ост-Индии, населена варварскими народами. Но эти народы отнюдь не были так слабы и беззащитны, как жалкие и беспомощные американцы; помимо того, они были и гораздо более многочисленны в зависимости от естественного плодородия населяемых ими стран. Самые варварские народы Африки или Ост-Индии были пастушескими народами, даже готтентоты, тогда как туземцы всех местностей Америки, за исключением Мексики и Перу, были лишь охотниками; а существует очень [602] большая разница между числом пастухов и числом охотников, которым может обеспечить средства к существованию территория одного и того же размера и одинакового плодородия. Поэтому в Африке и Ост-Индии было гораздо труднее вытеснить туземцев и распространить плантации на большую часть земель их первоначальных жителей. Кроме того, как уже было отмечено, дух монопольных компаний неблагоприятен для развития новых колоний и был, вероятно, главной причиной ничтожности успехов их в Ост-Индии. Португальцы вели торговлю как с Африкой, так и с Ост-Индией, не учреждая монопольных компаний, и их поселения в Конго, Анголе и Бенгуэле на Африканском побережье и в Гоа в Ост-Индии, хотя на них сильно отразились предрассудки и всяческие проявления плохого управления, все же отчасти, хотя и слабо, напоминают американские колонии и отчасти заселены португальцами, поселившимися там несколько поколений назад. Голландские поселения на мысе Доброй Надежды и в Батавии являются в настоящее время самыми значительными колониями из учрежденных европейцами в Африке или в Ост-Индии и притом очень удачно расположенными. Мыс Доброй Надежды был населен народом, почти столь же варварским и столь же неспособным защищать себя, как и туземцы Америки. К тому же он представляет собою как бы постоялый двор на пути между Европой и Ост-Индией, где на некоторое время останавливается почти каждое европейское судно во время своего рейса туда или обратно. Снабжение этих судов всякого рода свежими съестными припасами, фруктами и иногда вином одно уже создает весьма обширный рынок для избыточного продукта колонистов. Тем, чем является мыс Доброй Надежды на пути между Европой и Ост-Индией, является Батавия между главными пунктами Ост-Индии. Она расположена на самой оживленной дороге от Индостана к Китаю и Японии и находится почти на половине этой дороги. Почти все суда, плавающие между Европой и Китаем, заходят в Батавию; помимо этого, она служит центральным и главным рынком так называемой местной торговли Ост-Индии — не только той ее части, которая ведется европейцами, но и той, которая ведется туземными народами; в ее порту часто можно видеть суда, управляемые жителями Китая и Японии, Тонкина, Малакки, Кохинхины и острова Целебес. Столь выгодное местоположение позволяло обеим этим колониям преодолеть все препятствия, которые мог противопоставлять их развитию гнетущий дух монопольной компании. Оно позволило Батавии парализовать добавочную невыгоду самого, пожалуй, нездорового климата во всем мире.

Английская и Голландская компании, хотя они и не учредили никаких крупных колоний, за исключением двух вышеупомянутых, сделали обе значительные завоевания в Ост-Индии. Но в том, как они обе управляют своими новыми подданными, естественный дух монопольной компании проявился наиболее ярко. На островах, где растут пря- [603] ности, голландцы, как утверждают, сжигают пряности, доставляемые обильным урожаем сверх того количества, которое они рассчитывают продать в Европе с достаточной, по их мнению, прибылью. На островах, где они совсем не имеют поселений, они дают премию тем, кто собирает молодые цветы и зеленые листья гвоздичного и мускатного деревьев, естественно растущих там, но почти совершенно уничтоженных теперь, как передают, в результате этой дикой политики. Даже на островах, где они имеют свои поселения, они очень сильно уменьшили количество этих деревьев. Если сбор даже на их собственных островах окажется значительно большим, чем это соответствует их рынку, туземцы, как они опасаются, могут найти способы доставить некоторую часть его другим нациям; и поэтому, как им кажется, самым лучшим средством обеспечить себе монополию будет забота о том, чтобы здесь произрастало не больше того, что они сами доставляют на рынок. Различными средствами угнетения они сократили население некоторых из Молуккских островов почти до такой численности, которая достаточна для снабжения свежим провиантом и другими необходимыми предметами их незначительных гарнизонов и тех их судов, которые время от времени заходят туда за грузами пряностей, а между тем при господстве даже португальцев эти острова, как сообщают, были довольно хорошо заселены. Английская компания еще не успела установить в Бенгалии столь совершенную разрушительную систему. Но система их управления отличалась в точности такой же тенденцией. Как меня заверяли, нередко бывало, что начальник, т. е. главный приказчик какой-либо фактории, приказывал крестьянину распахать цветущее поле мака и засеять его рисом или каким-нибудь другим злаком. Предлогом выставлялось предупреждение недостатка продовольствия, но фактической причиной являлось стремление дать начальнику возможность продать по лучшей цене большое количество опиума, имевшееся у него на руках. В других случаях давалось приказание противоположного характера, и хорошее поле риса или другого хлеба перепахивалось, чтобы уступить место плантации мака; это делалось, когда начальник предусматривал возможность получения чрезвычайно большой прибыли от опиума. Служащие компании во многих случаях пытались устанавливать в свою собственную пользу монополию какой-либо из важнейших отраслей не только внешней, но и внутренней торговли страны. Если бы им было позволено действовать дальше в таком же направлении, они необходимо попытались бы раньше или позже ограничить производство отдельных продуктов, монополию которых они таким образом захватили, ограничить его не только тем количеством, которое могли продать, но и тем, которое могли рассчитывать продать с достаточной, по их мнению, прибылью. По прошествии столетия или двух политика Английской компании, наверное, оказалась бы, таким образом, столь же разрушительной, как и политика Голландской компании.

[604] Однако ничто не может в большей степени идти вразрез с действительными интересами этих компаний, чем эта разрушительная система. Почти во всех странах доход государя получается из дохода народа. Поэтому чем больше доход народа, чем больше годовой продукт земли и труда населения, тем больше может оно уделить государю. Ввиду этого в интересах последнего увеличивать по возможности этот годовой продукт. Но если таков интерес всякого государя, это особенно относится к такому государю, доход которого, как это имеет место с государем Бенгалии, получается главным образом от земельной ренты. Эта рента должна обязательно зависеть от количества и стоимости продукта, а оба они, в свою очередь, зависят от размеров рынка. Количество всегда будет соответствовать с большей или меньшей точностью потреблению тех, кто в состоянии платить за него, а цена, которую последние будут согласны платить, всегда будет стоять в зависимости от напряженности конкуренции между ними. Поэтому в интересах такого государя открывать возможно более обширный рынок для продукта своей страны, предоставлять наиболее полную свободу торговли, чтобы увеличивать по возможности число и конкуренцию покупателей, а следовательно, устранять не только все монополии, но и все стеснения при перевозке продукта страны из одной ее части в другую, при вывозе его в другие страны или при ввозе всевозможных товаров, на которые он может обмениваться. Таким путем он скорее всего увеличит количество и стоимость этого продукта, а следовательно, и своей собственной доли его или свой доход.

Но, как кажется, торговая компания не способна смотреть на себя как на государя даже после того, как становится им. Она по-прежнему считает своим главным делом торговлю, т. е. покупку с целью последующей перепродажи, и по странному непониманию рассматривает роль государя как некое дополнение к своей роли купца, как нечто такое, что должно быть подчинено последней или в силу чего она может получить возможность дешевле покупать в Индии и благодаря этому продавать с большей прибылью в Европе. С этой целью она пытается по возможности отстранять всех конкурентов с рынка стран, подчиненных ее управлению, а следовательно, сокращать по крайней мере некоторую часть избыточного продукта этих стран до того количества, которое только достаточно для удовлетворения ее собственного спроса или которое она рассчитывает продать в Европе с нормальной, по ее мнению, прибылью. Торгашеские привычки, таким образом, побуждают ее почти неизбежно — хотя, может быть, и бессознательно — предпочитать во всех обычных случаях небольшую и временную прибыль монополиста большому и устойчивому доходу государя и постепенно ведут ее к почти такому же обращению со странами, подчиненными ее управлению, каково обращение голландцев с Молуккскими островами. В интересах Ост-Индской компании, рассматриваемой в качестве государя, чтобы европейские товары, привозимые в ее индийские владения, продавались там возможно дешевле и чтобы индий- [605] ские товары, доставляемые оттуда, приносили туда наибольшую выру чку или продавались по возможно более высокой цене. Но ее интересы как купца прямо противоположны этому. В качестве государя она имеет интересы, совершенно совпадающие с интересами страны, управляемой ею. В качестве купца ее интересы совершенно противоположны последним.

Но если дух такого управления, даже поскольку речь идет о его руководителях в Европе, является, таким образом, по существу и, пожалуй, безнадежно неправильным, то практика его в Индии является таковой в еще большей степени. Во главе этого управления стоит по необходимости совет купцов — профессия, без сомнения, чрезвычайно почтенная, но ни в одной стране мира не обладающая тем авторитетом, который, естественно, внушает народу страх и без всякого применения силы вызывает его добровольное подчинение. Такой совет в состоянии добиваться повиновения только с помощью военной силы, которой он располагает, и его управление поэтому по необходимости носит военный и деспотический характер. Между тем его главное занятие — занятие купца. Оно состоит в продаже за счет его хозяев европейских товаров, доставляемых ему, и в покупке взамен индийских товаров для европейского рынка. Оно состоит в продаже первых так дорого и в покупке вторых так дешево, как только это возможно, а следовательно, в отстранении по возможности всех соперников от того рынка, где он держит свои конторы и магазины. Поэтому дух администрации компании, поскольку это относится к ее торговле, не отличается от духа ее правления. Он имеет тенденцию подчинять управление интересам монополии, а следовательно, ограничивать естественный рост по крайней мере некоторой части избыточного продукта страны ровно тем, что достаточно для удовлетворения спроса самой компании.

Помимо того, все члены администрации торгуют более или менее за свой собственный счет, и тщетно было бы воспрещать им делать это. Ничего не может быть глупее, как ожидать, чтобы служащие большой фирмы, находящейся на расстоянии десяти тысяч миль, а следовательно, почти совершенно свободные от контроля, по одному приказу своих хозяев прекратили сразу ведение всякого рода операций за собственный счет, отказались навсегда от всякой надежды составить себе состояние, для чего они имеют в руках все средства, и удовлетворились скромным жалованьем, которое дают им хозяева и которое при всей его умеренности редко может быть увеличено, поскольку оно обычно устанавливается в размерах, допускаемых действительной прибылью от торговли компании. При таких условиях запрещение служащим компании торговать за собственный счет вряд ли может приводить к чему-либо иному, как к возможности для старших служащих под предлогом выполнения распоряжения своих хозяев угнетать тех из низших служащих, которые имели несчастье вызвать их неудовольствие. Служащие, естественно, стараются установить в пользу своей собственной частной торговли такую же монополию, как [606] и для торговли компании. Если им предоставят действовать по своему усмотрению, они установят эту монополию открыто и непосредственно, запретив всем другим лицам торговать предметами, какими они хотят торговать, и это, пожалуй, лучший и наименее стеснительный способ установления монополии. Но если приказом из Европы это им запрещено, они тем не менее постараются установить такого же рода монополию тайно и не прямым путем, а способом гораздо более губительным для страны. Они будут пользоваться всем авторитетом правительства и извращать отправление правосудия, чтобы преследовать и разорять тех, кто мешает им в какой-либо отрасли торговли, которую они ведут при помощи агентов, или скрыто, или по крайней мере не признаваясь в этом открыто. Вместе с тем частная торговля служащих, естественно, должна распространиться на гораздо большее коли чество разных предметов, чем официальная торговля компании. Торговля компании охватывает только торговлю с Европой, охватывает только часть внешней торговли страны. Частная же торговля служащих может распространяться на все различные отрасли ее внутренней и внешней торговли. Монополия компании может вести только к задержке естественного возрастания той части избыточного продукта, которая при свободе торговли вывозилась бы в Европу. Монополия служащих ведет к задержке естественного возрастания количества всех решительно продуктов, какими они вздумают торговать, предназна ченных как для внутреннего потребления, так и для вывоза, а следовательно, к понижению культуры всей страны и к уменьшению численности ее населения. Она ведет к уменьшению количества всех решительно продуктов, даже предметов жизненной необходимости, когда служащие компании вздумают торговать ими, покупая их и расс читывая продать их с желательной им прибылью.

По самому характеру своего положения служащие равным образом должны быть более склонны с большей строгостью отстаивать свои интересы против интересов управляемой ими страны, чем могут делать это их хозяева. Страна принадлежит не служащим, а хозяевам, которые не могут совсем не считаться с интересами страны. Действительные интересы хозяев, если только они способны понять их, совпадают с интересами страны, и если они угнетают ее, то главным образом благодаря неведению и нелепости меркантилистического предрассудка. Напротив, действительные интересы служащих отнюдь не тождественны с интересами страны, и наилучшее осведомление необязательно должно вести к прекращению притеснений с их стороны. Ввиду этого правила, присылавшиеся из Европы, хотя и были часто неудачны, в большинстве случаев преследовали благие намерения, больше понимания и, пожалуй, меньше благожелательности проявля- [607] лось иногда в правилах, устанавливавшихся служащими в Индии. Что это вообще за странное правительство, если каждый член его администрации стремится поскорее уехать из страны и, следовательно, по возможности скорее расстаться с этим правительством, если каждому члену администрации на другой же день после того, как он уехал и увез с собою свое состояние, совершенно безразлично, что вся страна будет уничтожена землетрясением.

Все сказанное здесь отнюдь не означает, что я возвожу какие-либо обвинения против служащих Ост-Индской компании и еще меньше против каких-либо отдельных лиц. Я порицаю систему управления, положение, в какое люди поставлены, а не характер людей, работавших в этой системе управления. Они поступали так, как это, естественно, диктовалось их положением, и те, кто громче всех кричал против них, вероятно, действовали бы сами не лучше. Во время войны и переговоров советы Мадраса и Калькутты во многих случаях действовали с решительностью и уверенной мудростью, которые сделали бы честь римскому сенату в лучшие дни республики. А между тем члены этих советов были воспитаны для профессий, весьма далеких от войны и политической деятельности. Но, по-видимому, одно только их положение без соответствующего образования, опыта или даже примера породило в них все те великие качества, которые требовались обстоятельствами, и пробудило в них способности и доблести, наличие которых у себя они даже сами не подозревали. Если поэтому в некоторых случаях их положение воодушевляло их к великодушным действиям, каких от них трудно было ожидать, то не приходится удивляться, что в других случаях оно толкало их на поступки несколько иного характера.

Итак, подобного рода монопольные компании во всех отношениях являются вредными, всегда более или менее невыгодными для стран, в которых они учреждаются, и гибельными для тех, которые имеют нес частье оказаться под их управлением.

Глава VIII. ЗАКЛЮЧЕНИЕ О МЕРКАНТИЛИСТИЧЕСКОЙ СИСТЕМЕ

Хотя поощрение вывоза и затруднение ввоза представляют собою два главных средства, при помощи которых меркантилистическая система хочет обогащать любую страну, по отношению к некоторым особым товарам она все же, по-видимому, идет противоположным путем: стоит за затруднение вывоза и за поощрение ввоза. Однако ее конечная цель, как она утверждает, всегда одна и та же, а именно обогащение страны посредством благоприятного торгового [608] баланса. Она затрудняет вывоз промышленного сырья и орудий производства, чтобы дать нашим рабочим преимущество и позволить им успешно конкурировать с рабочими других наций на всех иностранных рынках; ограничивая таким образом вывоз немногих товаров, не очень дорогих, она имеет в виду вызвать гораздо больший и гораздо более ценный вывоз других. Она поощряет ввоз сырья для мануфактур, чтобы население нашей страны могло перерабатывать его дешевле и чтобы этим был предотвращен более значительный и стоящий дороже ввоз мануфактурных изделий. Я не вижу, по крайней мере в нашем своде законов, никаких поощрительных мер в пользу ввоза орудий производства. Когда мануфактурная промышленность достигает известной степени развития, производство орудий производства само становится занятием большого числа очень важных мануфактур. Предоставление особого поощрения ввозу таких орудий производства слишком нарушало бы интересы этих предприятий. Поэтому их ввоз не только не поощрялся, но часто совсем воспрещался. Так, ввоз шерсто чесальных аппаратов был воспрещен законом, изданным в 3-й год правления Эдуарда IV; исключение было сделано только при ввозе из Ирландии или при ввозе их в качестве призового груза или груза, спасенного при кораблекрушении. Запрещение это было возобновлено законом в 39-м году правления Елизаветы и было продолжено и установлено навсегда последующими законами.

Ввоз сырья для промышленности иногда поощрялся освобождением его от пошлин, которыми облагались другие товары, а иногда премиями.

Ввоз шерсти из ряда стран, хлопчатой бумаги из всех стран, нечесаного льна, большей части красильных веществ, большей части невыделанных кож из Ирландии или британских колоний, тюленьих кож с британских промыслов в Гренландии, чугуна и полосового железа из британских колоний, а также ввоз некоторых других видов промышленного сырья поощрялся освобождением от всяких пошлин при условии надлежащей регистрации в таможне. Возможно, что эти изъятия, равно как большую часть наших других торговых правил, исторг у законодательства частный интерес наших купцов и владельцев мануфактур. Тем не менее они совершенно справедливы и разумны, и если, не посягая на нужды государства, их можно было бы распространить на все другие виды промышленного сырья, общество, без сомнения, выиграло бы от этого.

Однако жадность наших владельцев крупных мануфактур в некоторых случаях распространяла эти изъятия гораздо дальше того, что может быть с основанием признано сырьем для их работы. Законом 24-го года правления Георга II, гл. 46, была установлена незначительная пошлина, всего только в 1 пенни на фунт, при ввозе иностранной суровой пряжи вместо гораздо более высокой пошлины, какою она облагалась прежде, а именно в 6 п. с фунта парусной пряжи, в 1 шилл. [609] с фунта французской и голландской пряжи и в 2 ф. 13 ш. 4 п. с центнера русской льняной пряжи. Но наши владельцы мануфактур недолго удовлетворялись этим понижением. Законом, изданным в 29-м году правления этого же короля, гл. 15, вместе с предоставлением премии при вывозе британского и ирландского полотна, цена которого не превышала 18 п. за ярд, была также отменена даже эта незначительная пошлина при ввозе суровой льняной пряжи. Однако в различных операциях, необходимых для изготовления льняной пряжи, затрачивается гораздо больше труда, чем в последней операции — выделке полотна из льняной пряжи. Не говоря уже о труде тех, кто выращивает лен, и о труде чесальщиков льна, требуются по меньшей мере три или четыре прядильщика, чтобы давать постоянное занятие одному ткачу, и более 4/5 всего количества труда, необходимого для изготовления полотна, затрачивается при изготовлении льняной пряжи; но наши прядильщики состоят из бедняков, обычно женщин, разбросанных в различных частях страны, не встречающих поддержки или защиты. Не от продажи их работы, а от продажи законченного продукта ткачей получают свою прибыль наши владельцы крупных мануфактур. Подобно тому как в их интересах продавать готовые изделия возможно дороже, так и в их интересах покупать нужное им сырье возможно дешевле. Добиваясь от законодательства премий при вывозе их собственного полотна, высоких пошлин при ввозе всех иностранных полотен и полного воспрещения употребления внутри страны некоторых сортов французского полотна, они стараются продавать свои собственные изделия возможно дороже. Поощряя ввоз иностранной льняной пряжи и вызывая таким образом конкуренцию с нашей собственной пряжей, они стремятся возможно дешевле покупать труд бедных прядильщиков. Они одинаково стремятся понижать заработную плату своих ткачей, как и заработок бедных прядильщиков, и, конечно, отнюдь не ради рабочих они стараются повысить цену готового продукта или понизить цену сырых материалов. Наша меркантилисти ческая система поощряет главным образом ту именно промышленность, которая ведется в пользу богатых и сильных. Та промышленность, которая ведется в интересах бедных и нуждающихся, слишком часто оказывается в пренебрежении или стесняется.

Как премия при вывозе полотна, так и освобождение от пошлины при ввозе иностранной пряжи, предоставленные сроком на 15 лет, но продолженные в силу двух отсрочек, подлежат прекращению в конце сессии парламента, непосредственно после 24 июня 1786 г.

Поощрение, оказываемое ввозу сырых материалов для промышленности посредством установления премий, ограничивалось главным образом сырьем, ввозимым из наших американских плантаций.

Первыми премиями такого рода явились премии, установленные в начале текущего столетия при ввозе корабельных снастей из Америки. Под этим наименованием подразумевались мачтовый лес, реи и буш- [610] приты, пенька, смола, деготь и скипидар. Но премия в 1 ф. на тонну мачтового леса и в 6 ф. на тонну пеньки была распространена на эти предметы и при ввозе в Англию из Шотландии. Эти премии сохранялись без всяких изменений в тех же размерах, пока не истек установленный для них срок: премия для пеньки — 1 января 1741 г., премия для мачтового леса — по окончании парламентской сессии, открывшейся вслед за 24 июня 1781 г.

Премии на смолу, деготь и скипидар за время своего существования подвергались неоднократным изменениям. Первоначально премия на смолу равнялась 4 ф. за тонну, такого же размера была премия и на деготь, а на скипидар достигала 3 ф. за тонну. Премия в 4 ф. за тонну смолы была впоследствии сохранена только для смолы, приготовленной особым образом; премия на другие сорта хорошей, чистой и продажной смолы была понижена до 2 ф. 4 шилл. за тонну. Премия на деготь тоже была понижена до 1 ф., а на скипидар — до 1 ф. 10 шилл. с тонны.

Второй в порядке времени премией при ввозе сырья для промышленности была премия, установленная гл. 30 закона, изданного в 21-й год правления Георга II, для ввозимого с британских плантаций индиго. Когда индиго с плантаций стоило три четверти цены лучшего французского индиго, этим актом предоставлялась премия в 6 п. за фунт. Она, как и большинство других, была установлена лишь на определенный срок, была продолжена рядом последующих отсрочек, но понижена до 4 п. за фунт. Премия не была возобновлена и перестала выдаваться в конце сессии парламента 25 марта 1781 г.

Третья премия этого рода была установлена (около того времени, когда мы начали то проявлять любезность к нашим американским колониям, то ссориться с ними) законом, изданным в 4-й год правления Георга III, гл. 26, при ввозе пеньки или нечесаного льна с британских плантаций. Эта премия была установлена на 21 год, с 24 июня 1764 до 24 июня 1785 г. В течение первых семи лет она определялась в 8 ф. за тонну, вторых семи лет — 6 ф. и третьих — 4 ф. Она не была распространена на Шотландию, климат которой не очень пригоден для этого продукта (хотя пенька иногда выращивается там в небольших количествах и худшего качества). Подобная же премия при ввозе шотландского льна в Англию явилась бы слишком большим препятствием для производства этого продукта в южной части Соединенного Королевства.

Четвертой премией этого рода явилась премия, установленная законом 5-го года правления Георга III, гл. 45, для лесных материалов, ввозимых из Америки. Она была предоставлена на девять лет, с 1 января 1766 до 1 января 1775 г. В течение первых трех лет она должна была равняться 1 ф. за каждые 120 хороших досок и 12 ш. за 50 куб. футов всякого иного обтесанного леса. На следующие три года она [611] определялась в размере 15 ш. для досок и 8 ш. для прочего обтесанного леса, а на последние три года — соответственно в 10 и 5 ш.

Пятой премией этого рода была премия при ввозе из британских плантаций шелка-сырца, установленная законом 9-го года правления Георга III, гл. 38. Сроком она была на 21 год, с 1 января 1770 по 1 января 1791 г. На первые семь лет она определялась в 25 ф. на каждые 100 ф. по стоимости, на вторые семь лет — в 20 ф. и на третьи семь лет — в 15 ф. Уход за шелковичным червем и изготовление шелка требуют так много ручного труда, а труд так дорог в Америке, что даже эта высокая премия, как мне сообщали, не оказала, по-видимому, сколько-нибудь значительного влияния.

Шестой премией этого рода была премия, установленная законом 11-го года правления Георга III, гл. 50, на ввозимые бочки и клепку из британских плантаций. Она была введена на девять лет, с 1 января 1772 по 1 января 1781 г. На первые три года она достигала 6 ф. за определенное количество этих материалов, на последующие три года — 4 ф. и на последние три года — 2 ф.

Седьмая, и последняя премия этого рода была установлена законом 19-го года правления Георга III, гл. 37, для пеньки, ввозимой из Ирландии. Она была введена, как и премия для пеньки и нечесаного льна, ввозимых из Америки, на 21 год, с 24 июня 1779 до 24 июня 1800 г. Срок этот точно так же подразделен на три периода, по семь лет каждый, причем в каждый из них размер премии при ввозе из Ирландии совпадает с размером премии при ввозе из Америки. Однако в отличие от премии при ввозе из Америки она не распространяется на нечесаный лен. Это слишком повредило бы культуре этого растения в Великобритании. Когда устанавливалась эта премия, взаимоотношения между законодательными учреждениями Великобритании и Ирландии были не лучше, чем раньше были взаимоотношения между законодательными учреждениями Великобритании и Америки. Но надо надеяться, что эта льгота дана была Ирландии при лучших предзнаменованиях, чем все льготы, предоставленные Америке.

Те самые товары, на которые мы выдавали премии при ввозе их из Америки, облагались значительными пошлинами при ввозе их из всякой другой страны. Интересы наших американских колоний признавались тождественными с интересами метрополии. Их богатство считалось нашим богатством. Все деньги, которые посылаются в колонии, как утверждали, в силу торгового баланса полностью возвращаются к нам, и мы не можем стать хотя бы на фартинг беднее в результате каких бы то ни было расходов, производимых ради них. Во всех отношениях колонии принадлежат нам, и поэтому затраченные деньги представляют собою расход на улучшение нашей собственности и для предоставления выгодного занятия нашему собственному населению. Мне думается, нет необходимости в настоящее время останавливаться дальше на этом, чтобы показать все безумие системы, истинный смысл [612] которой достаточно выяснил печальный опыт. Если бы наши американские колонии были действительно частью Великобритании, эти премии можно было бы считать премиями для производства, и они вызывали бы все те возражения, которые относятся к такого рода премиям, но только эти возражения.

Вывоз промышленного сырья задерживался или абсолютными воспрещениями, или высокими пошлинами.

Владельцы наших шерстяных мануфактур имели больше успеха, чем другой какой-либо класс работников, в деле внушения законодательным учреждениям, что благосостояние всей нации зависит от успешности и процветания их специального промысла. Они не только добивались монополии против потребителей посредством абсолютного запрещения ввоза сукна из других стран, но равным образом добились другой монополии против овцеводов и производителей шерсти установлением подобного же запрещения вывоза овец и шерсти. С полным основанием жалуются на суровость многих законов, издававшихся для ограждения доходов казны, поскольку они тяжело карали действия, которые до издания законов, объявлявших их преступлением, всегда почитались вполне дозволенными. Но самый жесткий из всех этих законов, решаюсь утверждать это, мягок и снисходителен в сравнении с некоторыми из тех, которые были исторгнуты воплями наших купцов и мануфактуристов от законодательства для ограждения их собственных нелепых и стеснительных монополий. Как и законы Дракона, они, можно сказать, написаны все кровью.

На основании гл. 3 закона, изданного в 8-й год правления Елизаветы, виновный в вывозе овец, ягнят и баранов подлежал в первый раз конфискации навсегда всего имущества, годичному тюремному заклю чению, а после того отсечению левой руки на базарной площади с пригвождением ее к столбу, а во второй раз признавался государственным изменником и в соответствии с этим подлежал смертной казни. Целью этого закона было, по-видимому, воспрепятствовать распространению в других странах породы наших овец. Законом 13 и 14-го годов правления Карла II, гл. 18, вывоз шерсти был объявлен государственной изменой, и экспортер подлежал карам и конфискациям, определенным для государственных изменников.

Во имя чести нации надо надеяться, что ни один из этих законов не осуществлялся на практике. Однако, насколько мне известно, первый из них не был никогда определенно отменен, и юрист Гаукинс* [* Hawkins. Pleas of the crown. I, 195.] как будто считает его остающимся еще в силе. Все же, пожалуй, этот закон можно признавать фактически отмененным законом 12-го года правления Карла II, гл. 32, ст. 3, который, не отменяя прямо кары, на- [613] лагаемые прежними законами, устанавливает новое наказание, а именно штраф в 20 шилл. за вывоз или попытку вывоза каждой овцы вместе с конфискацией овцы и доли ее владельца в судне. Второй из вышеупомянутых законов был определенно отменен законом, изданным в 7 и 8-й годы правления Вильгельма III, гл. 28, ст. 4, который объявлял: «Поскольку закон 13 и 14-го годов правления короля Карла II, изданный против вывоза шерсти наряду с некоторыми другими предметами, признавал его государственной изменой, благодаря каковой строгости наказания преследование нарушителей закона производилось недостаточно энергично, постольку пусть будет отныне установлено, что отменяется и объявляется недействительной та часть вышеуказанного закона, которая объявляет это преступление государственной изменой».

Тем не менее кары, установленные этим более мягким законом или же установленные предыдущими законами и не отмененные ими, все еще достаточно суровы. Помимо конфискации имущества экспортер подлежит штрафу в 3 шилл. с каждого фунта шерсти, вывезенной или предназначавшейся к вывозу, т. е. штрафу, в четыре или пять раз превышающему ее стоимость. Всякий купец или другое лицо, осужденное за это преступление, лишается права требовать уплаты долгов от своих комиссионеров или других лиц. Каково бы ни было его имущество, в состоянии ли он или нет уплатить этот высокий штраф, закон имеет целью совершенно разорить его. Но так как нравственность основной массы народа еще не развращена так, как нравственность вдохновителей этого закона, я не слышал, чтобы когда-либо пользовались этим пунктом закона. Если лицо, осужденное за это преступление, не в состоянии уплатить наложенный штраф в течение трех месяцев после приговора, оно подлежит ссылке на семь лет, а в случае возвращения до истечения этого срока подлежит наказанию, как за государственную измену, с недопущением к нему исповедника. Владелец судна, знающий об этом преступлении, утрачивает свои права на судно и его оборудование. Капитан и матросы, знающие об этом преступлении, лишаются всего своего имущества, подвергаются трехмесячному тюремному заклю чению. Согласно изданному впоследствии закону, капитан подлежит шестимесячному заключению в тюрьму.

Ради предотвращения вывоза вся внутренняя торговля шерстью подвергнута весьма отяготительным и стеснительным ограничениям. Воспрещается упаковывать шерсть в ящики какого бы то ни было рода или в какую-нибудь другую тару; она должна паковаться только в кипы, обшиваемые кожей или холстиной, причем снаружи должна делаться надпись: шерсть или пряжа, большими буквами, размером не менее 3 дюймов, под страхом конфискации шерсти и упаковки и штрафа в 3 шилл. за каждый фунт шерсти, уплачиваемого владельцем или упаковщиком. Шерсть разрешается грузить на лошадь или телегу и перевозить сухим путем на расстояние пяти миль от берега только от [614] восхода до заката солнца под страхом в случае нарушения этого правила конфискации самой шерсти, лошадей и телег. Волость, ближайшая к побережью, из которой или через которую вывозится или перевозится шерсть, платит штраф в 20 ф., если шерсть стоит меньше 10 ф., а при большей ее стоимости — в тройном размере последней вместе с издержками в тройном размере, причем штраф этот взыскивается не позже, как в течение года, с каких-либо двух жителей волости, которым суд возмещает внесенную сумму за счет раскладки, распределенной среди всех остальных жителей, как это делается в случаях воровства. И если кто-либо сговаривается с волостью об уплате штрафа в меньшем размере, он заключается в тюрьму на пять лет, и всякому лицу предоставляется право возбудить преследование. Эти правила действительны на всем протяжении королевства.

Однако в двух графствах — Кенте и Суссексе — установленные правила еще отяготительнее. Каждый владелец шерсти на расстоянии 10 миль от морского побережья должен письменно извещать ближайшего таможенного чиновника не позднее трех дней после стрижки овец о количестве состриженной шерсти и о месте ее хранения, и перед увозом со склада хотя бы части ее он должен посылать такое же извещение с указанием количества и веса шерсти, а также имени и местожительства лица, которому она продана, и места, куда предполагается ее перевезти. Ни одно лицо в этих графствах на расстоянии 15 миль от моря не имеет права покупать шерсть, не принеся присяги в том, что ни одна частица шерсти, покупаемой им, не будет продана им кому бы то ни было в пределах 15 миль от моря. Если в этих графствах обнаруживается шерсть, перевозимая по направлению к морю, она конфискуется, если не была зарегистрирована и не было дано упомянутого ручательства, а виновный уплачивает штраф в размере 3 шилл. за каждый фунт шерсти. Если кто-либо хранит у себя шерсть, не зарегистрированную, согласно вышеприведенному правилу, на расстоянии 15 миль от моря, она подлежит отобранию и конфискации, и если после такого отобрания кто-либо станет предъявлять на нее претензии, он должен представить обеспечение казначейству, что, если проиграет процесс, он уплатит издержки в тройном размере помимо других кар.

Раз таким стеснениям подвергнута внутренняя торговля, то следует предполагать, что и прибрежная торговля не оставлена совсем свободной. Каждый владелец шерсти, отправляющий или поручающий отправить шерсть в какой-нибудь порт или место на морском побережье, должен сделать заявление об этом в порту, откуда предполагается ее отправить, причем в этом заявлении должны быть указаны вес, марки и число кип; заявление должно быть сделано до того, как шерсть доставлена на расстояние 5 миль от порта. За нарушение этого предписания у виновного конфискуется шерсть, а также лошади, телега и другие перевозочные средства, а сам он подлежит наказанию, определенному другими действующими законами, воспрещающими вывоз шерсти.

[615] Однако закон этот (1-го года правления Вильгельма III, гл. 32) простирает свою снисходительность так далеко, что объявляет, что «это не должно мешать кому бы то ни было отвозить домой свою шерсть с места стрижки, хотя бы это было в пределах пяти миль от моря, при условии, что в течение 10 дней после стрижки и перед перевозкой шерсти данное лицо сообщит за своей подписью ближайшему таможенному чиновнику действительное количество шерсти и место, где она хранится, и не будет перевозить ее, не оповестив за своей подписью этого чиновника о своем намерении сделать это за три дня до перевозки». Закон требовал представления поручительства в том, что шерсть, отправляемая водою вдоль берега, будет выгружена в том именно порту, который указан при отправке, а при выгрузке хотя какойнибудь ее части в отсутствие таможенного чиновника устанавливалась не только конфискация шерсти и другого имущества, но и обычный добавочный штраф в 3 шилл. за каждый фунт шерсти.

Владельцы наших шерстяных мануфактур в целях оправдания своего требования таких чрезвычайных ограничений и правил уверенно утверждали, что английская шерсть отличается особым качеством и лучше шерсти всех других стран; что из шерсти других стран нельзя выделывать сколько-нибудь сносной материи, не примешав некоторого количества английской шерсти; что тонкое сукно невозможно выделывать без нее; что поэтому Англия может монополизировать в свою пользу почти всю торговлю шерстяными материями, если окажется возможным совершенно прекратить вывоз английской шерсти, и сможет таким образом, не имея соперников, продавать их по любой, угодной ей, цене и достичь в короткое время совершенно невероятной степени богатства благодаря максимально выгодному торговому балансу. Эта теория, как и большинство других теорий, с уверенностью отстаиваемых какой-либо многочисленной группой, принималась и принимается на веру еще большим количеством людей— почти всеми теми, кто не знаком с торговлей шерстяными изделиями или кто не наводил специальных справок. Между тем совершенно неверно, будто английская шерсть в каком бы то ни было отношении необходима для выделки тонкого сукна; напротив, она совершенно непригодна для этого. Тонкое сукно вообще выделывается из испанской шерсти. Английскую шерсть нельзя даже примешивать к испанской при выработке такого сукна, не испортив и не понизив в известной степени его качества.

На страницах этого сочинения было уже показано, что результатом этих стеснений было понижение цены английской шерсти не только ниже того уровня, на котором она, естественно, держалась бы в настоящее время, но и гораздо ниже того уровня, на котором она фактически стояла во времена Эдуарда III. Цена шотландской шерсти, когда она вследствие объединения Шотландии с Англией подверглась тем же стеснениям, понизилась, как утверждают, наполовину. Очень добросовестный и осведомленный автор «Записок о шерсти», досто- [616] почтенный Джон Смит* [* John Smith. Chronic on rusticum-commerciale, or Memoirs of wool. 1747. Vol. II. P. 215] замечает, что цена английской шерсти лучшего качества в Англии в общем ниже обычной цены шерсти гораздо худшего качества на Амстердамском рынке. Понизить цену этого товара ниже его естественной и надлежащей цены было признанной целью этих стеснений и правил, и, по-видимому, нет никакого сомнения, что они произвели то действие, которое от них ожидали.

Такое понижение цены, как могут, пожалуй, подумать, делая невыгодным разведение овец, должно было очень значительно сократить годовое производство этого продукта по сравнению, правда, не с его прежними размерами, а с теми, которых оно достигло бы, вероятно, при современных условиях, если бы благодаря наличию открытого и свободного рынка цена шерсти могла подняться до своего естественного и надлежащего уровня. Однако я склонен думать, что эти ограни чения вряд ли могли оказать большое влияние на размеры годового производства шерсти, хотя, возможно, некоторое влияние они и оказали. Получение шерсти не является главной целью, ради которой овцевод затрачивает свой труд и капитал. Он ждет прибыли не столько от цены руна, сколько от цены туши, и средняя или обычная цена последней должна даже во многих случаях возмещать ему то, что он может недополучить в средней или обычной цене первого. Как уже было замечено в предыдущей части этого сочинения*, «всякого рода регулирующие меры, ведущие к понижению цены шерсти или невыделанных шкур ниже их естественного уровня, в культурной и развитой в хозяйственном отношении стране должны иметь тенденцию повышать цену мяса. Цена как крупного, так и мелкого скота, разводимого и откармливаемого на улучшенной и культурной земле, должна быть достаточна для оплаты ренты и прибыли, которые вправе ожидать полу чить с такой земли ее владелец и фермер. Если она недостаточна для этого, они скоро перестанут откармливать скот. Поэтому та доля этой цены, которая не оплачивается шерстью или шкурой, должна покрываться ценою туши. Чем меньше платят за первые, тем больше должно быть уплачено за вторую. Землевладельцам и фермерам безразли чно, как распределяется эта цена между различными частями животного, если только она полностью уплачивается им. Поэтому в хозяйственно развитой и культурной стране интересы землевладельцев и фермеров не могут быть сильно задеты такими регулирующими мерами, хотя их интересы, как потребителей, могут оказаться затронутыми в результате повышения цены продовольствия». Согласно этим соображениям такое понижение цены шерсти не должно в культурной и промышленной стране вызывать какое-либо уменьшение годового производства этого товара, если только не считать того, что, ведя к повышению цены баранов, оно может несколько уменьшить [617] спрос, а следовательно, и производство этого особого вида мяса. Но и такое действие, вероятно, не очень значительно.

Но, хотя действие понижения цены шерсти на количество годового продукта и не было сколько-нибудь значительно, его действие на качество, как могут, пожалуй, думать, должно быть очень сильное. Могут, пожалуй, предполагать, что понижение качества английской шерсти, если не сравнительно с ее качеством в прежнее время, то с тем, которого она, естественно, достигла бы при современном уровне культуры и улучшений, должно было почти полностью соответствовать понижению ее цены. Так как качество зависит от породы, корма и ухода за овцой во все время роста шерсти, то можно, естественно, предполагать, что затрачиваемые на это внимание и усилия всегда будут соответствовать тому вознаграждению, которое цена руна обещает за труд и издержки, вызываемые ими. Однако дело обстоит так, что хорошее качество руна стоит в зависимости в значительной мере от здоровья, размеров и веса животного; тот уход, который необходим для улучшения туши, достаточен в некоторых отношениях и для улучшения руна. Несмотря на понижение цены, английская шерсть, как утверждают, значительно улучшилась даже в течение настоящего столетия. Улучшение, может быть, было бы более заметно, если бы цена была выше, но низкий уровень ее, хотя, может быть, и затруднял это улучшение, во всяком случае, безусловно, не сделал его невозможным.

Таким образом, суровый характер этих ограничений, по-видимому, не оказал такого большого влияния ни на количество, ни на качество годового производства шерсти, какого можно было ожидать (хотя я считаю вероятным, что он повлиял на последнее гораздо больше, чем на первое), и, хотя интересы производителей шерсти должны были в некоторой степени страдать от этого, они, в общем, по-видимому, страдали гораздо меньше, чем это можно было предполагать.

Тем не менее соображения эти отнюдь не оправдывают полного воспрещения вывоза шерсти. Они только вполне оправдывают установление значительной пошлины при вывозе ее.

Причинять какой-либо ущерб интересам одного класса граждан с единственной целью идти навстречу интересам другого противоречит, очевидно, той справедливости и равенству в обращении, которые обязательны для государя в его отношении ко всем различным классам его подданных. Но запрещение вывоза, несомненно, причиняет в известной мере ущерб производителям шерсти с единственной целью содействовать интересам владельцев мануфактур.

Все классы граждан обязаны вносить свою долю на расходы государя или государства. Пошлина в 5 или даже в 10 шилл. с каждого тода вывозимой шерсти даст государю очень значительный доход. [619] Она будет задевать интересы производителей несколько меньше, чем запрещение вывоза, потому что не понизит, вероятно, цену шерсти так чувствительно. Она даст достаточное преимущество мануфактуристу, потому что, хотя он и не сможет покупать шерсть так дешево, как при запрещении вывоза, все же он будет покупать ее по меньшей мере на 5 или 10 шилл. дешевле, чем любой иностранный мануфактурист, не говоря уже о фрахте и страховании, которые должен будет оплачивать последний. Вряд ли возможно придумать другой налог, который мог бы давать столь значительный доход государю и вместе с тем причинял так мало неудобств кому бы то ни было.

Запрещение вывоза, несмотря на все кары, установленные для нарушающих его, не останавливает вывоза шерсти. Как хорошо известно, она вывозится в больших количествах. Большая разница в цене внутри страны и на внешнем рынке создает такое искушение для контрабанды, что вся строгость закона не в состоянии предотвратить последнюю. Такой незаконный вывоз невыгоден никому, кроме самого контрабандиста. Между тем дозволенный законом вывоз, облагаемый пошлиной, приносит доход государю и таким образом устраняет необходимость установления других, может быть, более обременительных и неудобных налогов, а следовательно, может оказаться выгодным для всех подданных государства.

Вывоз валяльной глины, которая считалась необходимой для выделки и очистки суконных изделий, был воспрещен под страхом таких же наказаний, как и вывоз шерсти. Даже вывоз глины для курительных трубок, хотя она была признана отличной от валяльной глины, все же был воспрещен и карался таким же образом ввиду его сходства с нею и ввиду того, что последняя могла вывозиться под видом глины для курительных трубок.

Законом, изданным в 13-й и 14-й год правления Карла II, гл. 7, был воспрещен вывоз не только сырых кож, но и выделанных, за исключением кожи в виде сапог, башмаков или туфель; закон предоставлял монополию сапожникам и башмачникам не только против наших скотоводов, но и против наших кожевников. В силу последующих законов кожевники добились избавления от этой монополии, уплачивая небольшую пошлину всего в 1 шилл. с центнера выделанной кожи весом в 112 фунтов. Они добились также возврата 2/3 акциза, которым облагался их товар, даже в случае вывоза его без дальнейшей выделки. Все кожаные изделия могут вывозиться беспошлинно, и экспортер, кроме того, имеет право на возврат ему всего акциза. Наши скотоводы по-прежнему остаются во власти старой монополии. Скотоводы, буду чи разобщены друг с другом и разбросаны по всем углам страны, не могут без больших усилий объединиться в целях установления монополии против своих сограждан или освобождения себя от монополии, которой они подчинены другими. Легко могут делать это владельцы [619] мануфактур всякого рода, объединенные в многочисленные группы во всех больших городах. Даже вывоз рогов скота воспрещен, и два незна чительных промысла — роговых изделий и гребней — пользуются в этом отношении монополией против скотоводов.

Всякого рода ограничения — в виде ли воспрещения или обложения пошлиной — вывоза товаров, которые представляют собою не готовые изделия, а только полуфабрикаты, характерны не только для кожевенной мануфактуры. Во всех случаях, когда остается еще какаянибудь операция, чтобы сделать какой-нибудь товар пригодным для непосредственного использования или потребления, владельцы мануфактур считают, что они сами должны выполнить ее. Вывоз шерстяной пряжи и крученой шерсти воспрещен и подвержен такому штрафу, как и вывоз шерсти. Даже некрашеное сукно обложено вывозной пошлиной, и наши красильщики таким образом получили монополию против суконщиков. Наши суконщики, вероятно, смогли бы защитить себя против нее, но случилось так, что большинство из них является вместе с тем и красильщиками. Запрещен вывоз часовых ящиков, футляров и циферблатов для стенных и карманных часов. Наши часовых дел мастера, по-видимому, не хотят, чтобы цена этих предметов повысилась для них в результате спроса иностранных покупателей.

Некоторыми старинными законами Эдуарда III, Генриха VIII и Эдуарда VI был воспрещен вывоз всех металлов. Исключение было сделано только для свинца и олова, вероятно, ввиду большого изобилия этих металлов, в вывозе которых состояла в то время значительная часть торговли королевства. В целях поощрения горной промышленности закон, изданный в 5-й год правления Вильгельма и Марии, гл. 17, изъял из этого запрещения железо, медь и литье из британской руды. Впоследствии законом, изданным в 9-й и 10-й год правления Вильгельма III, гл. 26, был допущен вывоз всякого рода полосовой меди, иностранной и британской. Вывоз невыделанной меди, так называемого пушечного, колокольного и банковского металла, оставался по-прежнему запрещенным. Медные изделия всякого рода могли вывозиться беспошлинно.

Вывоз промышленного сырья в тех случаях, когда он вообще не воспрещен, во многих случаях облагался высокими пошлинами.

Законом, изданным в 8-й год правления Георга I, гл. 15, был объявлен свободным от обложения пошлинами вывоз всех товаров, сырья или промышленных изделий Великобритании, которые облагались какимилибо пошлинами на основании прежних законов. Впрочем, исклю чение было сделано для следующих предметов: квасцы, свинец, свинцовая руда, олово, выделанная кожа, купорос, уголь, чесалки для шерсти, некрашеные сукна, гальмейный камень, шкуры всякого рода, клей, кроличий пух или шерсть, заячья шерсть, всякого рода волос, [620] лошади и свинцовый глет. За исключением лошадей, все эти предметы представляют собою или промышленное сырье, или полуфабрикаты (которые можно рассматривать как сырой материал для дальнейшей мануфактурной обработки), или средства производства. Этот закон оставляет для перечисленных предметов все прежние пошлины, установленные для них.

Тем же законом большое число иностранных москательных товаров, нужных в красильном деле, было освобождено от каких бы то ни было ввозных пошлин. Но каждый из них затем облагается при вывозе некоторой пошлиной, правда, не очень обременительной. Наши красильщики, по-видимому, считали в своих интересах не только поощрять ввоз этих веществ посредством освобождения их от всяких пошлин, но и несколько затруднять их вывоз. Однако жадность, внушившая это примечательное проявление меркантилистической изобретательности, весьма вероятно, обманулась в своих расчетах. Она по необходимости научила импортеров проявлять гораздо большую осторожность, чтобы ввозимое ими количество товаров не превышало необходимого для снабжения внутреннего рынка. Внутренний рынок все время оказывался более скудно снабженным, и товары всегда стоили несколько дороже, чем если бы вывоз был так же свободен, как и ввоз.

В силу вышеупомянутого закона сенегальская, или аравийская, камедь, поскольку она была включена в список перечисленных красящих веществ, могла ввозиться беспошлинно. Она облагалась при обратном вывозе только незначительным весовым сбором в размере всего 3 пенсов с центнера. Франция в это время пользовалась монополией торговли со страной, больше всего производящей эти вещества и находящейся в окрестностях Сенегала, и британский рынок не мог легко снабжаться путем непосредственного ввоза их из места добывания. Поэтому законом 25-го года правления Георга II был дозволен ввоз сенегальской камеди (в изъятие из общих правил Навигационного акта) из всех стран Европы. Но так как закон не имел в виду поощрять этот вид торговли, столь идущий вразрез с общими принципами меркантилисти ческой политики Англии, то он установил ввозную пошлину в 10 шилл. с центнера, причем при обратном вывозе пошлина эта не возвращалась даже частично. Успешная война, начавшаяся в 1755 г., дала Великобритании такую же монополию с этими странами, какой раньше обладала Франция. Наши владельцы мануфактур, как только был заключен мир, попытались использовать это преимущество и установить монополию в свою собственную пользу против производителей и против импортеров этого продукта. В результате этого закон 5-го года правления Георга III, гл. 37, ограничил вывоз сенегальской камеди из владений его величества в Африке одной только Великобританией и подчинил его всем тем ограничениям, правилам, конфискациям и карам, которые были установлены для перечисленных това- [621] ров британских колоний в Америке и Вест-Индии. Ввоз камеди облагался, правда, незначительной пошлиной в 6 п. с центнера, но при обратном вывозе она облагалась громадной пошлиной в 1 ф. 10 шилл. с центнера. Владельцы наших мануфактур хотели, чтобы весь продукт этих стран ввозился в Великобританию, а для того, чтобы они сами могли покупать его по угодной им цене, они добивались, чтобы ни малейшую долю его нельзя было вывозить обратно без таких издержек, которые делали бы невыгодным такой вывоз. Однако их жадность в этом случае, как и во многих других, привела к противоположным результатам. Эта громадная пошлина служила таким искушением к контрабанде, что большие количества этого продукта тайно вывозились, вероятно, во все промышленные страны Европы, в особенности же в Голландию, и не только из Великобритании, но и из Африки. Ввиду этого законом 14-го года правления Георга III, гл. 10, эта вывозная пошлина была понижена до 5 шилл. на центнер.

В таможенном тарифе, на основании которого взималась старая пошлина, тариф на бобровые шкуры был установлен в 6 шилл. 8 п. за штуку, и различные пошлины и сборы, которые до 1722 г. взимались при ввозе их, достигали одной пятой этого тарифа, или 16 п. за каждую шкуру, причем вся эта сумма за вычетом старой пошлины возвращалась обратно при вывозе. Такая пошлина при ввозе столь важного материала для промышленности была признана слишком высокой, и в 1722 г. ставка была понижена до 2 шилл. 6 п., что довело ввозную пошлину до 6 п., причем при вывозе возвращалась обратно только половина этой суммы. Упомянутая выше война сделала владением Великобритании страну, более всех изобилующую бобрами, и, поскольку бобровые шкуры были включены в список перечисленных товаров, их вывоз из Америки мог направляться только на рынок Великобритании. Наши владельцы мануфактур скоро сообразили выгоду, какую они могут извлечь из этого обстоятельства, и в 1764 г. ввозная пошлина с бобровых шкур была понижена до 1 пенни, но вывозная пошлина был повышена до 7 п. со шкуры, причем не был установлен возврат ввозной пошлины. Тем же самым законом была установлена вывозная пошлина в 18 п. с фунта бобровой шерсти, причем не было сделано никакого изменения ввозной пошлины на этот товар, которая при ввозе его британцами и на британских судах достигала в это время 4—5 п. со штуки.

Уголь можно рассматривать и как промышленное сырье, и как средство производства. В соответствии с этим его вывоз был обложен высокими пошлинами, достигающими в настоящее время (1783 г.) 5 с лишним шиллингов с тонны, или 15 с лишним шиллингов с чалдрона [622] ньюкаслской меры, что в большинстве случаев превышает стоимость самого товара на руднике или даже в порту при вывозе.

Что касается вывоза собственно так называемых средств производства, то обыкновенно он предотвращается не высокими пошлинами, а полным запрещением. Так, законом 7-го и 8-го годов правления Вильгельма III, гл. 20, ст. 8, вывоз рам или машин для вязания перчаток или чулок воспрещен под угрозой не только конфискации этих рам или машин при вывозе или попытке вывезти их, но и штрафа в 40 ф., причем половина его идет в пользу казны, а другая половина — в пользу лица, донесшего об этом или возбудившего обвинение. Точно таким же образом законом 14-го года правления Георга III, гл. 71, вывоз в иностранные государства инструментов и принадлежностей, употребляемых в хлопчатобумажной, льняной, шерстяной и шелковой промышленности, запрещен под угрозой не только конфискации их, но и штрафа в 200 ф., уплачиваемого лицом, которое нарушило это запрещение, а также и штрафа в 200 ф. с владельца судна, заведомо допустившего погрузку на свое судно подобных инструментов и принадлежностей.

Если такие суровые кары налагались за вывоз мертвых орудий производства, трудно было ожидать, чтобы был допущен свободный отъезд из страны живого орудия производства, работника. И действительно, закон, изданный в 5-й год правления Георга I, гл. 27, устанавливал, что всякий, кто будет уличен в том, что подговаривал какоголибо мастера с какой-либо мануфактуры в Великобритании уехать за границу, чтобы заниматься там своим ремеслом или обучать ему, подлежит в первый раз штрафу не свыше 100 ф. и трехмесячному заклю чению в тюрьме до уплаты штрафа, а второй раз — штрафу по усмотрению суда и годичному заключению в тюрьме до уплаты штрафа. Законом 23-го года правления Георга II, гл. 13, это наказание усилено: в первый раз штраф установлен в размере 500 ф. за каждого рабочего, склоненного к отъезду, а заключение продлено до одного года и до уплаты штрафа, а во второй раз штраф доведен до 1 тыс. ф., а заключение в тюрьме — до двух лет и вплоть до уплаты штрафа.

На основании первого из этих двух законов, если было доказано, что кто-либо склонял какого-нибудь ремесленника или какой-нибудь ремесленник обещал или подрядился отправиться за границу для вышесказанной цели, то такой ремесленник мог быть обязан представить обеспечение по усмотрению суда, что он не отправится за океан, и мог быть заключен в тюрьму до представления такого поручительства.

Если какой-либо ремесленник отправится за океан и станет заниматься там своим ремеслом или обучать ему в каком-либо иностранном государстве и если после предостережения, данного ему одним из послов или консулов его величества за границей или одним из госу- [623] дарственных секретарей его величества, он не вернется в течение шести месяцев после этого предупреждения в королевство и не станет после того постоянно проживать в его пределах, он объявляется неправомо чным получать наследство, завещанное ему в пределах королевства, или быть душеприказчиком или опекуном кого бы то ни было, или владеть землей по наследству, по завещанию или посредством покупки. Равным образом у него конфискуются в пользу короля все принадлежащие ему земли, товары и скот, он объявляется во всех отношениях иностранцем и лишается покровительства короля.

Излишне, думается мне, указывать, насколько противоречат эти правила хваленой свободе личности, которою мы как будто так дорожим, но которая в данном случае явно приносится в жертву мелочным интересам наших купцов и владельцев мануфактур.

Похвальной целью всех подобных правил является расширение наших собственных мануфактур не в результате их улучшения, но при помощи затруднений, причиняемых мануфактурам всех наших соседей, и посредством прекращения насколько возможно отяготительной конкуренции столь ненавистных и неприятных соперников. Наши владельцы мануфактур считают разумным и справедливым, чтобы им принадлежала монополия на искусство и способности всех их сограждан. Хотя посредством ограничения в некоторых профессиях числа учеников, которое можно держать одновременно, и необходимости продолжительного обучения во всех профессиях, они все без исключения стараются возможно больше ограничить число людей, обученных соответствующим профессиям, они тем не менее не хотят, чтобы хотя некоторая часть из этого небольшого числа уезжала за границу и обучала там иностранцев.

Потребление является единственной целью всякого производства, и интересы производителя заслуживают внимания лишь постольку, поскольку они могут служить интересам потребителя. Положение это настолько самоочевидно, что было бы нелепо даже пытаться доказывать его. Между тем при господстве меркантилистической системы интересы потребителя почти постоянно приносятся в жертву интересам производителя, и эта система, по-видимому, признает не потребление, а производство главной и конечной целью всякой промышленной деятельности и торговли.

При установлении ограничений ввоза всех тех иностранных товаров, которые могут оказаться конкурирующими с нашими сельскохозяйственными или мануфактурными продуктами, интересы отечественного потребителя явно принесены в жертву интересам производителя. Именно в пользу последнего первый оказывается вынужденным оплачивать то повышение цены, которое почти всегда вызывает эта монополия.

[624] Именно в пользу производителя устанавливаются премии при вывозе некоторых продуктов его производства. Отечественный потребитель вынуждается платить, во-первых, налог, необходимый для выдачи премий, и, во-вторых, еще больший налог в виде повышения цены товара на внутреннем рынке.

Прославленный торговый договор с Португалией посредством высоких пошлин лишает потребителя возможности покупать в соседней стране товар, которого мы не можем сами производить благодаря нашему климату, а заставляет покупать его в более отдаленной стране, хотя признано, что в этой последней он худшего качества, чем в стране соседней. Отечественный потребитель вынужден испытывать неудобство для того, чтобы производитель мог ввозить в эту более отдаленную страну некоторые свои продукты на более выгодных условиях, чем это было бы при других условиях. Потребителю равным образом приходится оплачивать то повышение цены этих продуктов, которое может вызвать на внутреннем рынке подобный форсированный вывоз.

Но в общей системе законов, установленных для управления нашими американскими и вест-индскими колониями, интересы отечественного потребителя были принесены в жертву интересам производителя еще в гораздо больших размерах, чем во всем остальном нашем торговом законодательстве. Была организована огромная область с единственной целью создать нацию потребителей, обязанных покупать из магазинов различных наших производителей все товары, которыми они могут снабжать их. Ради того небольшого повышения цены, которое эта монополия могла дать нашим производителям, на отечественных потребителей был взвален весь расход по содержанию и защите этой области. Для этой и только этой цели на две последние войны было израсходовано более 200 млн и был заклю чен новый государственный долг, превышающий 170 млн, в добавление ко всем издержкам на ту же цель в предыдущих войнах. Одни проценты по этому долгу превышают не только всю ту добавочную прибыль, которую когда-либо могла давать монополия колониальной торговли, но и всю стоимость оборотов этой торговли или всю стоимость товаров, которые в среднем вывозились ежегодно в колонии.

Не может составить большого труда установить, кто был вдохновителем всей этой меркантилистической системы: то не были, мы можем быть уверены в этом, потребители, интересы которых были оставлены совершенно без внимания; то были производители, об интересах которых так старательно позаботились; и среди этих последних главными действующими лицами явились наши купцы и владельцы мануфактур. В меркантилистических постановлениях, отмеченных в этой главе, больше всего были приняты во внимание интересы наших мануфактуристов, а принесены были в жертву им интересы не столько потребителей, сколько некоторых других групп производителей.

[625]

Глава IX. О ЗЕМЛЕДЕЛЬЧЕСКИХ СИСТЕМАХ, ИЛИ О ТЕХ СИСТЕМАХ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЭКОНОМИИ, КОТОРЫЕ ПРИЗНАЮТ ПРОДУКТ ЗЕМЛЕДЕЛИЯ ЕДИНСТВЕННЫМ ИЛИ ГЛАВНЫМ ИСТОЧНИКОМ ДОХОДА И БОГАТСТВА КАЖДОЙ СТРАНЫ

Земледельческие системы политической экономии не потребуют такого подробного выяснения, которое я счел необходимым уделить меркантилистической, или коммерческой, системе.

Теория, признающая продукт земледелия единственным источником дохода и богатства каждой страны, насколько мне известно, никогда не была воспринята ни одной нацией и в настоящее время выдвигается только в рассуждениях немногочисленной группы ученых и талантливых людей во Франции. Вне всякого сомнения, не стоит труда подробно выяснять ошибки теории, которая никогда не причиняла и, вероятно, никогда не причинит ни малейшего вреда ни в одной части земного шара. Все же я попытаюсь изложить так отчетливо, как могу, основные мысли этой весьма остроумной теории.

Кольбер, знаменитый министр Людовика XIV, был человеком честным, трудолюбивым и обладавшим знанием житейской практики, человеком большой опытности и сведущим в государственных финансах, отличавшимся, одним словом, способностями, во всех отношениях подходящими для установления метода и надлежащего порядка при собирании и расходовании государственных доходов. Этот министр, к несчастью, воспринял все предрассудки меркантилистической системы, являющейся по своей природе и сущности системой ограничений и стеснений; она не могла не быть по душе столь трудолюбивому и старательному деловому человеку, привыкшему заведовать разли чными отраслями государственного управления и устанавливать необходимые ограничения и контроль, чтобы удерживать каждую из них в предоставленной ей сфере. Промышленность и торговлю великой страны он пытался регулировать по тому же образцу, как и деятельность различных отраслей государственного управления, и, вместо того чтобы предоставить каждому человеку преследовать свои интересы по своему собственному разумению, при соблюдении равенства, свободы и справедливости, он наделял одни отрасли промышленности чрезвычайными привилегиями, тогда как другие подвергал чрезвы чайным стеснениям. Он не только был склонен, как и другие европейские министры, поощрять больше промышленность городов, чем промышленность деревни, но и обнаруживал здесь стремление ради поддержки первой стеснять и задерживать развитие последней. Для [626] того чтобы сделать дешевыми для жителей городов предметы продовольствия и этим поощрять мануфактурную промышленность и внешнюю торговлю, он запретил вывоз хлеба и таким образом отнял внешний рынок у самого главного продукта труда жителей деревни. Это запрещение в соединении со стеснениями, установленными старинными провинциальными законами Франции при перевозке хлеба из одной провинции в другую, и с произвольными и невыносимыми налогами, взимаемыми с крестьян почти во всех провинциях, задерживало развитие земледелия этой страны и удерживало его на гораздо более низком уровне, чем оно, естественно, достигло бы при столь плодородной почве и столь благоприятном климате. Этот упадок и замедленное развитие земледелия ощущались более или менее во всех частях страны и вызвали многочисленные обследования причин этого. Одною из этих причин оказалось предпочтение, оказывавшееся мероприятиями Кольбера промышленности городов в ущерб хозяйственной деятельности деревни.

Если палка слишком перегнута в одну сторону, говорит пословица, для выпрямления ее следует настолько же перегнуть в другую сторону. Французские философы, предложившие систему, которая представляет земледелие единственным источником дохода и богатства каждой страны, усвоили, по-видимому, мудрость этой пословицы. Если в плане Кольбера промышленность городов была, несомненно, переоценена в сравнении с земледелием, то в их системе она столь же, несомненно, недооценивается.

Они подразделяют на три класса все те различные группы населения, которые когда-либо считались участвующими в том или ином отношении в создании годового продукта земли и труда страны. Первый класс — это собственники земли; второй класс составляют земледельцы, фермеры и сельскохозяйственные рабочие, которых они отличают специальным наименованием производительного класса; третий класс состоит из ремесленников, мануфактуристов и купцов, который они стараются принизить, прилагая к нему название бесплодного, или непроизводительного, класса.

Класс земельных собственников участвует в годовом продукте издержками, производимыми для улучшения земли, сооружения построек, осушительных работ, устройства ограждений и для других улучшений, которые они могут делать или поддерживать и благодаря которым земледельцы получают возможность при том же капитале собирать больший продукт, а следовательно, платить более высокую ренту. Эту повышенную ренту можно рассматривать как процент или прибыль, причитающуюся землевладельцу за издержки, или капитал, который он таким образом затрачивает на улучшение своей [627] земли. Такие издержки эта теория называет поземельными авансами (dйpenses fonciйres).

Земледельцы или фермеры участвуют в годовом продукте тем, что эта теория называет первоначальными и ежегодными авансами (dйpenses primitives et dйpenses annuelles), которые они производят для обработки земли. Первоначальные авансы состоят в сельскохозяйственных орудиях, в скоте, семенах и в содержании семьи самого фермера, рабочих и скота в течение по крайней мере большей части первого года ведения им хозяйства или пока он сможет получить что-нибудь с земли. Ежегодные авансы состоят в семенах, в снашивании орудий и в содержании в течение года рабочих фермера и его скота, а также и его семьи, поскольку некоторую часть членов ее можно считать рабочими, занятыми возделыванием земли. Та часть продукта земли, которая остается ему после уплаты ренты, должна быть достато чна, во-первых, для возмещения ему в непродолжительный срок, по крайней мере в течение срока его аренды, всей суммы его первоначальных авансов вместе с обычной прибылью на капитал, а во-вторых, для возмещения ему ежегодно всей суммы его ежегодных расходов, точно так же вместе с обычной прибылью на капитал. Эти две различные группы авансов представляют собою два капитала, затрачиваемых фермером при обработке земли, и если они не будут регулярно возмещаться ему вместе с умеренной прибылью на капитал, он не сможет вести свой промысел на одном уровне с другими промыслами; в своих собственных интересах он должен будет оставить его как можно скорее и поискать себе другое занятие. Та часть продукта земли, которая, таким образом, необходима для того, чтобы фермер мог продолжать свой промысел, должна почитаться неприкосновенным фондом земледелия; если землевладелец посягнет на него, он неизбежно уменьшит продукт со своей собственной земли и по прошествии немногих лет сделает для фермера невозможным уплачивать не только такую вздутую, но и умеренную ренту, которую в противном случае он мог бы получать со своей земли. Рента, которая собственно принадлежит землевладельцу, не превышает чистого продукта, остающегося после оплаты сполна всех необходимых издержек, которые должны быть предварительно произведены, чтобы получить валовой или весь продукт. И на том основании, что чистый продукт этого рода, остающийся сверх полной оплаты всех этих необходимых издержек, составляет именно труд землевладельцев, эта теория особо отличает этот класс людей под почетным наименованием производительного класса. По той же причине эта теория называет их первоначальные и ежегодные авансы производительными издержками, потому что помимо возме- [628] щения своей собственной стоимости они обусловливают ежегодно воспроизводство указанного чистого продукта.

Так называемые поземельные авансы, или затраты, производимые землевладельцем для улучшения его земли, тоже обозначаются этой теорией как производительные издержки. До тех пор пока вся сумма этих издержек вместе с обычной прибылью на капитал не оплачена землевладельцу сполна повышенной рентой, получаемой им со своей земли, эта рента должна признаваться священной и неприкосновенной для церкви и короля и из нее не должно производиться вычетов на десятину или налоги. В противном случае, отбивая охоту к улучшению земли, церковь делает невозможным возрастание в будущем своей десятины, а король — получаемых им налогов. Так как, таким образом, при нормальном порядке эти поземельные авансы помимо полного возмещения своей собственной стоимости обусловливают также по истечении определенного промежутка времени воспроизводство чистого продукта, эта теория признает их производительными издержками.

Однако эта теория признает производительными только три вида издержек — поземельные авансы землевладельца, первоначальные и ежегодные авансы фермера. Все другие издержки и все другие классы населения, даже те, которые в обычных представлениях людей считаются самыми производительными, в этой характеристике общего положения вещей признаются бесплодными и непроизводительными.

Ремесленники, и мануфактуристы в особенности, труд которых, согласно общераспространенному представлению, так значительно увеличивает стоимость сырого продукта земли, этой теорией изображаются как класс вообще бесплодный и непроизводительный. Их труд, говорит она, только возмещает вместе с обычной прибылью тот капитал, который занимает их. Капитал этот состоит из материалов, орудий труда и заработной платы, авансированной им их предпринимателями, и представляет собою фонд, предназначенный для занятия их и содержания. Прибыль, приносимая их трудом, составляет фонд, предназначенный для содержания их предпринимателя. Их предприниматель, авансирующий капитал в виде сырья, орудий труда и заработной платы, необходимых для их работы, вместе с тем авансирует самому себе то, что необходимо для его собственного содержания; последнее он обычно соразмеряет с прибылью, какую ожидает получить с цены их изделий. Если эта цена не оплачивает ему содержания, которое он авансирует самому себе, а также сырье, орудие труда и заработную плату, которые он авансирует своим рабочим, она, очевидно, не оплачивает ему всех произведенных им издержек. Прибыль на промышленный капитал не представляет собой поэтому, подобно ренте с земли, чистый продукт, остающийся после полной оплаты всех издержек, необходимых для получения ее. Капитал фермера приносит ему прибыль так же, как и капитал промышленного предпринимателя, [629] но вместе с тем он приносит также ренту другому лицу, чего не делает капитал последнего. Таким образом, авансы, производимые для занятия и содержания ремесленников и мануфактуристов, только продолжают, так сказать, существование своей собственной стоимости и не производят никакой новой стоимости. Они являются поэтому бесплодными и непроизводительными издержками. Напротив того, авансы, производимые для занятия фермеров и сельскохозяйственных рабо чих, помимо воспроизведения своей собственной стоимости производят новую стоимость — ренту землевладельца. Они поэтому представляют собою производительные издержки.

Торговый капитал так же бесплоден и непроизводителен, как и капитал промышленный. Он только воспроизводит свою собственную стоимость, не производя никакой новой стоимости. Его прибыль представляет собою лишь оплату содержания, которое он авансирует себе на то время, в продолжение которого занимает этот капитал или пока получит доход от него. Она является лишь оплатой части авансов, которые необходимо произвести при употреблении этого капитала.

Труд ремесленников и мануфактуристов решительно ничего не добавляет к стоимости всего годового сырого продукта земли. Он, правда, значительно увеличивает стоимость некоторых отдельных частей его, но потребление других частей, которое он в это же время вызывает, в точности равняется стоимости, какую он добавляет к этим частям сырого продукта; в результате этого стоимость всей массы сырого продукта ни на один момент не увеличивается им ни в малейшей степени. Лицо, изготовляющее кружева для пары тонких манжет, например, иногда может повысить до 30 ф. ст. стоимость мотка льняных ниток ценою в 1 пенни. Но хотя с первого взгляда кажется, что это лицо увеличило таким образом стоимость части сырого продукта в 7200 раз, на самом деле оно ничего не добавляет к стоимости всей массы годового сырого продукта. Работа над этим кружевом, может быть, стоит ему двух лет труда. 30 ф., получаемые им по окончании этой работы, представляют собою не что иное, как возмещение тех средств существования, которые оно авансирует самому себе в течение двух лет, затра ченных на работу. Стоимость, которую оно добавляет к стоимости льна за каждый день, месяц, год своего труда, только возмещает стоимость его собственного потребления за этот день, месяц или год. Таким образом, ни в какой момент оно ничего не добавляет к стоимости всей массы годового сырого продукта земли, поскольку доля продукта, непрерывно им потребляемого, всегда равна той стоимости, которую это лицо непрерывно производит. Крайняя бедность большей части лиц, занятых в этой дорогой, хотя и процветающей мануфактурной промышленности, служит доказательством для нас, что цена их труда по общему правилу не превышает стоимости их средств существования. Иначе обстоит дело с трудом фермеров и сельскохозяйственных [630] рабочих. Рента землевладельца представляет собою стоимость, которую этот труд нормально производит сверх полного возмещения всего потребления, всех авансов, сделанных для содержания и занятия как рабочих, так и их предпринимателя.

Ремесленники, мануфактуристы и купцы могут увеличивать доход и богатство общества, членами которого они состоят, только посредством бережливости или, как выражаются авторы этой теории, посредством воздержания, т.е. отказываясь от части фондов, предназначенных для их содержания. Они воспроизводят ежегодно только эти фонды и ничего больше. Поэтому, если они не сберегают ежегодно некоторую часть их, если они не воздерживаются от потребления некоторой части этих средств существования, доход и богатство общества не могут ни в малейшей степени увеличиться в результате их труда. Фермеры и сельскохозяйственные рабочие, напротив, могут целиком потреблять фонды, предназначенные для их существования, и увеличивать в то же время доход и богатство общества. Сверх того, что необходимо для существования, их труд ежегодно доставляет чистый продукт, увеличение которого необходимо увеличивает доход и богатство общества. Ввиду этого нации, которые, подобно Франции или Англии, состоят в значительной мере из землевладельцев и земледельцев, могут обогащаться трудом и потреблением. Напротив, страны или города, которые, подобно Голландии и Гамбургу, состоят преимущественно из купцов, ремесленников и мануфактуристов, могут богатеть только посредством бережливости и воздержания. Как различны интересы столь различных наций, так и различен общий характер их народов. У наций первого рода естественными чертами характера бывают щедрость, откровенность и веселость, тогда как вторые отличаются скупостью, мелочностью и эгоизмом и не любят никаких общественных развлечений и удовольствий.

Непроизводительный класс, класс купцов, ремесленников и мануфактуристов, содержится и получает занятие за счет двух других классов: класса землевладельцев и класса земледельцев. Последние оба снабжают его материалами своего труда и средствами существования, хлебом и скотом, которые он потребляет в то время, когда занят своим трудом. Землевладельцы и земледельцы в конечном счете оплачивают как заработную плату всех рабочих непроизводительного класса, так и прибыли всех их предпринимателей. Эти рабочие и их предприниматели являются, собственно, слугами землевладельцев и крестьян с тем отличием, что они работают на стороне, тогда как прислуга работает в самом хозяйстве. Но те и другие одинаково содержатся за счет одних и тех же хозяев. Труд тех и других одинаково непроизводителен. Он ничего не прибавляет к стоимости общей суммы сырого продукта земли. Вместо того, чтобы увеличивать стоимость [631] этой общей суммы, он представляет собою издержки, которые должны оплачиваться за ее счет.

Тем не менее непроизводительный класс не только полезен, но и необходим для других двух классов. Благодаря труду купцов, ремесленников и мануфактуристов землевладельцы и земледельцы могут покупать нужные им заграничные товары и мануфактурные изделия своей собственной страны в обмен на продукт гораздо меньшего количества своего труда, чем то, которое они вынуждены были бы затрачивать, если бы пытались, неловко и неумело, сами ввозить первые или сами выделывать вторые для своего потребления. Непроизводительному классу земледельцы обязаны избавлением от многих работ, которые отвлекли бы их внимание от возделывания земли. Увеличенное количество продукта, которое они в состоянии получать со своей земли в результате такого сосредоточения своего внимания, вполне достаточно для оплаты всех издержек, которые вызывает содержание и занятие непроизводительного класса для землевладельцев или для самих земледельцев. Таким образом, хотя труд купцов, ремесленников и мануфактуристов по природе своей и непроизводителен, он все же косвенно содействует увеличению продукта с земли. Он увеличивает производительность производительного труда, обеспечивая ему возможность сосредоточиться на своем основном занятии — возделывании земли, и плуг нередко ходит легче и лучше, водимый рукой человека, специальность которого ничего общего с изготовлением плуга не имеет.

Ограничение или стеснение в каком-либо отношении труда купцов, ремесленников и мануфактуристов никогда не может быть в интересах землевладельцев и земледельцев. Чем больше свобода, какой пользуется этот непроизводительный класс, тем больше будет конкуренция во всех различных промыслах, которыми он занимается, и тем дешевле будут оба другие класса получать иностранные товары и мануфактурные изделия своей собственной страны.

Непроизводительный класс никогда не может быть заинтересован в угнетении двух других классов. Содержание и занятие ему обеспечивает избыточный продукт земли или то, что остается за вычетом содержания, во-первых, земледельцев и, во-вторых, землевладельцев. Чем больше этот излишек, тем больше должно идти на содержание и занятие этого класса. Установление совершенного правосудия, совершенной свободы и полного равенства — вот тот совсем простой секрет, который наиболее действительным образом обеспечивает наибольшее преуспеяние всех трех классов.

Купцы, ремесленники и мануфактуристы тех торговых государств, которые, подобно Голландии и Гамбургу, состоят главным образом из этого непроизводительного класса, точно так же получают содержание и занятие за счет землевладельцев и земледельцев. Единственное отличие состоит в том, что эти землевладельцы и земледельцы в боль- [632] шинстве своем живут на очень отдаленном расстоянии от тех купцов, ремесленников и мануфактуристов, которых они снабжают материалами для их работы и средствами существования, а именно являются жителями других стран и подданными других правительств.

Все же эти торговые государства не только полезны, но и необходимы для жителей этих других стран. Они заполняют в известной мере весьма важный пробел и заменяют тех купцов, ремесленников и мануфактуристов, которых жители этих последних стран должны были бы иметь у себя дома, но которых ввиду ошибочности своей политики они у себя дома не имеют.

Интересы этих земледельческих стран, если можно так назвать их, никогда не могут требовать стеснения или расстройства промышленности таких торговых государств посредством обложения высокими пошлинами их торговли или товаров, которые они доставляют. Подобные пошлины, удорожая эти товары, могут вести только к понижению действительной стоимости избыточного продукта их собственной земли, на который или, что то же самое, на цену которого приобретаются эти товары. Подобные пошлины могут только задерживать увели чение этого избыточного продукта, а следовательно, препятствовать улучшению и возделыванию их собственной земли. Напротив, наиболее действительным средством повысить стоимость этого избыто чного продукта, поощрить его увеличение, а следовательно, улучшение и возделывание их земли, будет допущение наиболее полной свободы торговли всех таких торговых наций.

Такая полная свобода торговли явится даже наиболее действительным средством для того, чтобы они обзавелись по прошествии известного времени всеми ремесленниками, мануфактуристами и купцами, которых у них не было в стране, чтобы заполнился самым подходящим и наиболее выгодным образом тот весьма важный пробел, который они до сих пор чувствовали.

Непрерывное увеличение избыточного продукта с их земли должно по прошествии известного времени образовать больший капитал, чем может быть употреблен с обычной нормой прибыли для улучшения и возделывания земли; излишек его, естественно, будет обращен на использование труда ремесленников и мануфактуристов внутри страны. И эти ремесленники и мануфактуристы, находя у себя в стране как материалы для своей работы, так и средства для существования, смогут сразу же, даже при меньшем умении и искусстве, работать так же дешево, как и такие же ремесленники и мануфактуристы упомянутых торговых государств, которым приходится привозить то и другое издалека. Если даже ввиду недостаточного умения и искусства они некоторое время не будут в состоянии работать так же дешево, все же они смогут, имея рынок у себя в стране, продавать на нем продукты своего труда не дороже изделий ремесленников и мануфакту- [633] ристов торговых государств, которые могут быть доставлены на этот рынок только издалека. А когда их умение и искусство возрастут, они скоро смогут продавать свои изделия дешевле. Ремесленники и мануфактуристы таких торговых государств поэтому встретят соперников на рынке этих земледельческих наций, а вскоре затем будут побиваться ими и окажутся вообще вытесненными с этого рынка. Дешевизна мануфактурных изделий этих земледельческих наций, вследствие постепенного увеличения их умения и искусства, через некоторое время распространит их продажу за пределы внутреннего рынка и даст им доступ на многие иностранные рынки, из которых они точно так же постепенно вытеснят многие мануфактурные изделия торговых наций.

Такое непрерывное увеличение сырого продукта и мануфактурных изделий этих земледельческих стран через некоторое время создаст больший капитал, чем может быть употреблен с обычной нормой прибыли в земледелии или в мануфактурах. Излишек этого капитала, естественно, направится во внешнюю торговлю и будет употреблен на вывоз в другие страны той части сырого продукта и мануфактурных изделий его собственной страны, которая превышает спрос внутреннего рынка. При вывозе продукта своей страны купцы земледельческой нации будут обладать тем же преимуществом перед купцами торговых наций, каким обладают ее ремесленники и мануфактуристы перед ремесленниками и мануфактуристами последних, — преимуществом находить у себя дома те грузы, запасы и предметы продовольствия, которые последним приходится добывать издалека. Поэтому, даже будучи менее опытны и умелы в мореплавании, они будут в состоянии продавать на иностранных рынках перевозимые ими товары столь же дешево, как и купцы торговых наций, а при одинаковой опытности и умелости они смогут продавать их дешевле. Поэтому они скоро смогут успешно соперничать с этими торговыми нациями в этой отрасли внешней торговли, а через некоторое время и совсем вытеснить их из нее.

Таким образом, согласно этой либеральной и великодушной теории, самым выгодным способом, каким земледельческая нация может создать у себя своих ремесленников, мануфактуристов и купцов, является предоставление самой полной свободы торговли ремесленникам, мануфактуристам и купцам всех других наций. Эта нация таким путем повышает стоимость избыточного продукта своей собственной земли, непрерывное увеличение которого постепенно создает фонд, вызывающий по прошествии некоторого времени появление нужных ей ремесленников, мануфактуристов и купцов.

Если же земледельческая нация, напротив того, стесняет высокими пошлинами или запрещениями ввоза торговлю иностранных наций, она неизбежно причиняет ущерб своим собственным интересам, и притом двумя различными путями: во-первых, повышая цену всех ино- [634] странных товаров и всякого рода мануфактурных изделий, она неизбежно понижает действительную стоимость избыточного продукта своей земли, на который или, что то же самое, на цену которого она покупает эти иностранные товары и мануфактурные изделия; во-вторых, давая своего рода монополию внутреннего рынка своим собственным купцам, ремесленникам и мануфактуристам, она повышает норму торговой и промышленной прибыли по сравнению с нормой земледельческой прибыли, а следовательно, или отвлекает от земледелия часть капитала, до того вкладывавшегося в него, или противодействует притоку к нему той части капитала, которая в противном случае притекала бы к нему. Такая политика поэтому задерживает развитие земледелия двояким образом: понижением действительной стоимости его продукта, а следовательно, и понижением нормы его прибыли, и, во-вторых, повышением нормы прибыли во всех остальных занятиях. Земледелие делается менее выгодным, а торговля и мануфактурная промышленность более выгодными, чем это было бы в противном случае, и интересы всех решительно людей побуждают их отвлекать, по возможности, свой капитал и свой труд от первого к последнему.

Хотя при помощи такой притеснительной политики земледельческая нация окажется в состоянии создать у себя своих ремесленников, мануфактуристов и купцов несколько скорее, чем могла бы сделать это при свободе торговли (это, впрочем, подлежит немалому сомнению), все же она создаст их, так сказать, преждевременно и до того, как вполне созреет для них. Вызывая к жизни слишком поспешно один вид труда, она помешает развитию другого, более ценного вида труда. Вызывая слишком поспешно отрасль труда, которая только возмещает капитал, затрачиваемый на нее, вместе с обычной прибылью, она задержит развитие отрасли труда, которая, помимо возмещения этого капитала вместе с соответственной прибылью, дает также чистый продукт, ренту для землевладельца. Она будет сокращать производительный труд, слишком поспешно поощряя тот труд, который совершенно бесплоден и непроизводителен.

Каким образом, согласно этой теории, вся сумма годового продукта земли распределяется между тремя вышеназванными классами и каким образом труд непроизводительного класса только возмещает стоимость своего собственного потребления, ни в малейшей степени не увеличивая стоимости этой общей суммы, — это изображает Кенэ, очень талантливый и глубокий творец этой теории, в нескольких арифметических таблицах. Первая из этих таблиц, которую ввиду ее важности он специально выделяет, назвав ее «Экономической таблицей », изображает, как, по его предположению, происходит это распределение в состоянии наиболее полной свободы, а потому и наивысшего благосостояния, когда годовой продукт достигает таких [635] размеров, что дает наибольший возможный чистый продукт, и когда каждый класс получает причитающуюся ему долю из всего годового продукта. Дальнейшие таблицы изображают, как, по его мнению, это распределение происходит при существовании ограничений и стеснений, когда класс землевладельцев, или бесплодный и непроизводительный класс, пользуется большим покровительством, чем класс земледельцев, и когда тот или другой из них посягает на большую или меньшую часть доли, которая должна была бы принадлежать этому производительному классу. Каждое такое посягательство, каждое нарушение этого естественного распределения, устанавливаемого при наиболее полной свободе, неизбежно должно, согласно этой теории, понижать в большей или меньшей степени из года в год стоимость и общие размеры годового продукта и неизбежно вести к постепенному уменьшению действительного богатства и дохода общества — к уменьшению, которое должно происходить быстрее или медленнее в зависимости от того, насколько резко нарушено то естественное распределение, которое устанавливает наиболее полная свобода. Различные степени уменьшения соответствуют, согласно этой теории, различным степеням нарушения этого естественного распределения.

Некоторые врачи-доктринеры воображали, по-видимому, что здоровье тела может быть сохранено только при соблюдении определенного точного режима диеты и упражнений, причем всякое малейшее нарушение его должно вести к какому-либо заболеванию или расстройству, причем серьезность их соответствует серьезности этого нарушения. Однако опыт, как кажется, свидетельствует, что человеческое тело часто остается, по крайней мере по видимости, в самом отли чном состоянии здоровья при самых разнообразных режимах, даже при таких, которые обычно считаются далеко не здоровыми. Но в здоровом состоянии человеческий организм, по-видимому, таит в себе самом неизвестное начало самосохранения, способное в некоторых отношениях предотвращать или исправлять скверные последствия даже очень неправильных режимов. Кенэ, который сам был врачом, и притом врачом-теоретиком, держался, по-видимому, такого же взгляда и относительно политического организма и воображал, что он может благоденствовать и процветать только при соблюдении определенного режима, режима полной свободы и совершенного правосудия. Он, очевидно, не принял во внимание, что в политическом организме естественные усилия, постоянно делаемые каждым отдельным человеком для улучшения своего положения, представляют собою начало самосохранения, способное во многих отношениях предупреждать и исправлять дурные последствия пристрастной и притеснительной полити ческой экономии. Хотя такая политическая экономия, без сомнения, более или менее замедляет естественный прогресс нации в [636] сторону богатства и процветания, она не всегда может совсем остановить его и еще меньше — заменить его попятным движением. Если бы нация не могла преуспевать, не пользуясь полной свободой и совершенным правосудием, на всем свете не нашлось бы нации, которая когдалибо могла бы процветать. Но мудрая природа, к счастью, позаботилась о том, чтобы заложить в политическом организме достаточно средств для исправления многих вредных последствий безумия и несправедливости человека, совсем так, как она сделала это с физическим организмом человека для исправления последствий его неосторожности и невыдержанности.

Однако главная ошибка этой теории состоит, как кажется, в изображении класса ремесленников, мануфактуристов и купцов как совершенно бесплодного и непроизводительного. Нижеследующие заме чания должны показать неправильность такого изображения.

I. Этот класс, как это признается, воспроизводит ежегодно стоимость своего собственного годового потребления и сохраняет по меньшей мере тот запас или капитал, который содержит его и дает ему занятие. Уже в силу одного этого название бесплодного и непроизводительного совершенно неправильно применено к нему. Мы ведь не назовем брак бесплодным или непроизводительным, хотя бы он принес только сына и дочь, заменяющих отца и мать, и хотя бы он не увеличивал число особей человеческого рода, а только поддерживал его на прежнем уровне. Правда, фермеры и сельскохозяйственные рабо чие сверх капитала, который содержит их и дает им занятие, воспроизводят ежегодно чистый продукт, ренту землевладельца. Подобно тому как брак, приносящий трех детей, несомненно, производительнее брака, приносящего только двух, так и труд фермеров и сельскохозяйственных рабочих, несомненно, производительнее труда купцов, ремесленников и мануфактуристов. Более значительная производительность одного класса не делает, однако, другой класс бесплодным и непроизводительным.

II. Ввиду этого представляется вообще неправильным рассматривать ремесленников, мануфактуристов и купцов в таком же свете, как и домашнюю прислугу. Труд домашней прислуги не продолжает существования фонда, который содержит ее и дает ей занятие. Она содержится и получает занятие исключительно за счет своих хозяев, и работа, которую она выполняет, не такого рода, чтобы возместить издержки. Работа эта состоит в услугах, следы которых исчезают в самый момент выполнения их; она не овеществляется или не реализуется в каком-либо могущем быть проданным товаре, который мог бы возместить стоимость ее заработной платы и содержания. Напротив того, труд ремесленников, мануфактуристов и купцов, естественно, овеществляется или реализуется в каком-нибудь таком товаре, который может быть продан. По этой именно причине в главе, в которой я [637] говорю о производительном труде, я отнес ремесленников, мануфактуристов и купцов к производительным работникам, а домашнюю прислугу — к бесплодному и непроизводительному классу.

III. Представляется со всех точек зрения неправильным утверждение, что труд ремесленников, мануфактуристов и купцов не увеличивает действительный доход общества. Если даже предположить, например, как это считается, по-видимому, этой теорией, что стоимость ежедневного, месячного и годового потребления этого класса в точности равняется стоимости его ежедневного, месячного и годового производства, все-таки отсюда отнюдь не следует, что его труд ничего не добавляет к действительному доходу, к реальной действительной стоимости годового продукта земли и труда общества. Так, например, ремесленник, который в первые шесть месяцев после жатвы выполняет работу на 10 ф. ст., хотя и потребляет за это время хлеба и других предметов продовольствия на 10 ф. ст., на деле добавляет стоимость в 10 ф. ст. к годовому продукту земли и труда общества. Потребляя хлеб и другие предметы продовольствия на сумму полугодичного дохода в 10 ф. ст., он выполняет работу такой же стоимости, на которую можно приобрести для него самого или для какого-нибудь лица такое же содержание в течение полугода. Поэтому стоимость того, что потреблено и произведено в течение этих шести месяцев, равняется не 10, а 20 ф. Конечно, вполне возможно, что в каждый данный момент налицо было не более 10 ф. этой стоимости. Но если бы хлеб и другие предметы продовольствия стоимостью в 10 ф., потребленные ремесленником, были потреблены солдатом или домашним слугой, то стоимость той части годового продукта, которая существовала в конце шести месяцев, оказалась бы на 10 ф. меньше по сравнению с тем, что имеется на самом деле в результате труда ремесленника. Таким образом, хотя стоимость того, что производит ремесленник, не была бы признана превышающей то, что он потребляет, все же в каждый данный момент фактически существующая стоимость товаров на рынке благодаря тому, что он производит, больше той, которая была бы, если бы он не работал.

Когда сторонники этой теории утверждают, что потребление ремесленников, мануфактуристов и купцов равняется стоимости того, что они производят, они, наверное, имеют в виду только то, что их доход, или фонд, предназначенный для их потребления, равен тому, что они производят. Но если бы они выражались точнее и только утверждали, что доход этого класса равняется стоимости того, что он производит, читателю стало бы сразу ясно, что все естественно сберегаемое из этого дохода должно необходимо увеличивать в большей или меньшей степени действительное богатство общества. И поэтому, же- [638] лая привести доказательство в пользу своего взгляда, они, по необходимости, должны были выразиться именно так, как сделали это; тем не менее, даже если предположить, что дело обстоит так, как они считали, этот их довод представляется весьма малоубедительным.

IV. Фермеры и сельскохозяйственные рабочие при отсутствии бережливости могут увеличивать действительный доход, годовой продукт земли и труда своего общества, не больше, чем ремесленники, мануфактуристы и купцы. Годовой продукт земли и труда любого общества может быть увеличен только двумя путями: во-первых, или посредством увеличения производительности полезного труда, выполняемого в нем, или, во-вторых, посредством увеличения количества этого труда.

Увеличение производительности полезного труда зависит прежде всего от повышения ловкости и умения работника, а затем от улучшения машин и инструментов, при помощи которых он работает. Но так как разделение труда ремесленников и мануфактуристов и сведение труда каждого работника к более простой операции можно проводить в большей степени, чем это возможно с трудом фермеров и сельскохозяйственных рабочих, то повышение производительности труда первых обоими указанными способами гораздо легче достижимо*. В этом отношении класс земледельцев не может обладать решительно никаким преимуществом сравнительно с классом ремесленников и мануфактуристов.

Увеличение количества полезного труда, фактически затрачиваемого в данном обществе, должно зависеть вообще от увеличения капитала, который дает ему занятие, а увеличение этого капитала, в свою очередь, должно в точности равняться размерам сбережений из дохода тех лиц, которые определяют употребление этого капитала, или какихлибо других лиц, которые ссужают его им. Если купцы, ремесленники и мануфактуристы, как, по-видимому, предполагает эта теория, естественно, более склонны к бережливости и сбережению, чем землевладельцы и земледельцы, то, поскольку это так, они скорее могут увеличивать количество полезного труда, затрачиваемого в обществе, а следовательно, и действительный доход общества, годовой продукт его земли и труда.

V. Хотя было предположено, — как это, по-видимому, делает рассматриваемая теория, — что доход жителей каждой страны состоит исключительно из количества средств существования, которое им может дать их труд, однако даже при таком предположении доход торговой и промышленной страны при прочих равных условиях должен быть всегда больше, чем страны, не имеющей торговли и мануфактур. При помощи торговли и мануфактур в данную страну можно ежегод- [639] но ввозить большее количество средств существования, чем могли бы дать ее собственные земли при данном уровне ее сельского хозяйства. Хотя жители города часто совсем не имеют собственной земли, они все же посредством своего труда получают такое количество сырого продукта земли других людей, которое доставляет им не только материалы для их работы, но и фонд для их существования. Тем, чем всегда является город по отношению к окрестной земледельческой местности, часто может являться одна независимая страна или государство по отношению к другим независимым государствам или странам. Так, например, Голландия получает большую часть своих средств существования от других стран: живой скот из Голштинии и Ютландии, а хлеб из всех стран Европы. На небольшое количество мануфактурных изделий можно покупать большое количество сырого продукта. Поэтому торговая и промышленная страна, естественно, покупает на небольшую часть своих мануфактурных изделий большую часть сырого продукта других стран, тогда как, напротив, страна, не обладающая мануфактурами и торговлей, обычно вынуждена покупать за счет значительной части своего сырого продукта совсем небольшую часть мануфактурных изделий других стран. Одна вывозит то, что может служить для существования и удобства очень немногих, и ввозит средства существования и предметы удобства для многих. Другая вывозит предметы удобства и средства существования для большого числа людей и ввозит их только для очень немногих. Жители первой страны должны всегда иметь в своем распоряжении гораздо большее количество средств существования, чем могут доставить им при данном уровне земледелия их собственные земли. Жители другой всегда должны обладать гораздо меньшим количеством их.

И все же изложенная теория, при всех ее несовершенствах, пожалуй, ближе всего подходит к истине, чем какая-либо другая теория политической экономии, до сих пор опубликованная. Ввиду этого она вполне заслуживает внимания каждого, желающего исследовать принципы этой весьма важной науки. Правда, изображая труд, затра чиваемый в земледелии, как единственный производительный труд, она отстаивает, пожалуй, слишком узкие и ограниченные взгляды, но поскольку она признает богатство народов состоящим не в непригодных для потребления деньгах, а в предметах потребления, ежегодно воспроизводимых трудом общества, поскольку она признает полную свободу единственным действительным средством для обеспечения возможно больших размеров этого ежегодного воспроизводства, постольку ее учение, надо думать, во всех отношениях столь же истинно, сколь благородно и либерально. Эта теория имеет очень много последователей, и так как люди любят парадоксы и любят казаться понимающими то, что превосходит понимание простых смертных, то лежащий в ее основе парадокс о непроизводительном характере промыш- [640] ленного труда немало содействовал, быть может, увеличению числа ее поклонников. В последние годы они составляли во французском литературном мире довольно значительную школу, известную под названием «экономистов». Их сочинения, без сомнения, оказали известную услугу стране, не только выдвинув на общее обсуждение много вопросов, которые раньше никогда как следует не подвергались обсуждению, но и повлияв в некоторой степени на правительство в пользу сельского хозяйства. Так, в результате их представлений сельское хозяйство Франции было освобождено от ряда стеснений, от которых оно до того много терпело. Срок, на который земля могла сдаваться в аренду и с которым должен был считаться всякий будущий приобретатель или собственник земли, был удлинен с 9 до 27 лет. Прежние стеснения при перевозке хлеба из одной провинции королевства в другую были совершенно отменены, свобода вывоза его во все иностранные государства была установлена как общий закон королевства при нормальных условиях. Эта школа в своих сочинениях, которые весьма многочисленны и обсуждают не только то, что собственно называется политической экономией, т. е. природу и причины богатства народов, но и все другие отрасли системы гражданского управления, буквально следует, не делая сколько-нибудь заметных отступлений, учению Кенэ. В этом отношении большая часть их сочинений мало различается между собою. Наиболее отчетливое и связное изложение этой теории можно найти в небольшой книге, написанной Мерсье де ла Ривьером, бывшим интендантом в Мартинике, и озаглавленной «Естественный и необходимый строй политических обществ»* [* Mercier de la Riviиre. L’ordre naturel et essentiel des sociйtйs politiques. Paris, 1767]. Преклонение всей этой секты перед своим учителем, который сам был человеком величайшей скромности и простоты, не меньше того, какое питал любой из древних философов к основателю своей системы. «С самого возникновения мира, — говорит весьма прилежный и почтенный автор, маркиз Мирабо* [* Mirabeau. Philosophie rurale. 1763. Vol. I, p. 52], — были сделаны три великих изобретения, которые главным образом придали устойчивость политическим обществам независимо от многих других изобретений, обогащавших и украшавших их. Первое из них — это изобретение письма, которое одно дает людям способность передавать без изменений их законы, их договоры, их предания и их открытия. Второе — это изобретение денег, которые связывают воедино все сношения между цивилизованными обществами. Третье изобретение — это «Экономическая таблица», результат первых двух, который завершает их, совершенствуя их задачу, великое открытие нашего века, плоды которого, впрочем, соберет наше потомство».

[641] Если политическая экономия народов современной Европы больше благоприятствовала мануфактурной промышленности и внешней торговле, промышленности городов, чем сельскому хозяйству деревень, то политическая экономия других народов придерживалась противоположного направления и благоприятствовала больше земледелию, чем мануфактурной промышленности и внешней торговле.

Политика Китая благоприятствует сельскому хозяйству больше, чем всем другим промыслам. В Китае, как передают, положение крестьянина настолько же лучше положения ремесленника, насколько в большей части Европы положение ремесленника лучше положения крестьянина. В Китае заветная мечта каждого человека состоит в полу чении небольшого клочка земли в собственность или в аренду, и аренда, как утверждают, дается там на очень умеренных условиях и дает достаточно гарантий арендаторам. Китайцы проявляют мало уважения к внешней торговле. «Ваша презренная торговля!» — таким языком говорили о ней мандарины Пекина с русским посланником Де-Ланге* [* См. дневник Ланге в «Путешествии» Белля, том II, стр. 258, 276, 293]. Если не считать торговли с Японией, китайцы сами и на своих собственных судах не ведут почти никакой внешней торговли: суда иностранных государств они даже допускают только в один или два порта своего государства. Поэтому в Китае внешняя торговля как на китайских судах, так и на судах других наций ограничивается гораздо более узким кругом, чем это было бы, если бы ей была предоставлена большая свобода.

Так как мануфактурные изделия при небольшом объеме обладают часто большой стоимостью и их поэтому возможно перевозить из одной страны в другую с меньшими издержками, чем большую часть сырых продуктов, то они почти во всех странах составляют главный предмет внешней торговли. Кроме того, в странах, менее обширных и обладающих менее благоприятными условиями для внутренней торговли, чем Китай, мануфактурная промышленность обыкновенно нуждается в содействии внешней торговли. Не имея обширного внешнего рынка, она не может процветать в небольших странах, представляющих собою слишком ограниченный внутренний рынок, или в таких странах, где сообщение между провинциями так затруднительно, что это делает невозможным для товаров одной местности пользоваться всем тем внутренним рынком, каким может служить вся страна. Следует помнить, что совершенство мануфактурной промышленности зависит вообще от разделения труда, а степень разделения труда, возможного в том или другом производстве, определяется, как уже было показано, размерами рынка. Но громадные размеры Китайской империи, многочисленность ее населения, разнообразие климата, а следо- [642] вательно, и продуктов различных ее провинций, и легкое сообщение водным путем между большей частью этих провинций делают внутренний рынок этой страны столь обширным, что его одного достаточно для существования очень крупных мануфактур и для проведения весьма значительного разделения труда. Внутренний рынок Китая, пожалуй, по своей обширности немногим уступает рынку всех стран Европы, взятых вместе. Более обширная внешняя торговля, которая к этому большому внутреннему рынку присоединила бы внешний рынок всего остального мира, в особенности, если бы значительная часть этой торговли велась на китайских судах, должна была бы повести к очень большому росту китайской мануфактурной промышленности и к значительному увеличению производительности последней. При более обширном мореплавании китайцы, естественно, научились бы применению и сооружению всех тех различных машин, которыми пользуются в других странах, а также другим усовершенствованиям в ремеслах и промышленности, применяемым во всех частях мира. При современном характере своего хозяйства они имеют мало возможностей улучшить его, беря пример с других наций, если не считать примера японцев.

Политика Древнего Египта и правительства Индостана, по-видимому, тоже покровительствовала больше сельскому хозяйству, чем всем другим промыслам. Как в Древнем Египте, так и в Индостане вся масса жителей разделялась на касты, из которых членам каждой было наследственно, от отца к сыну, предоставлено одно какое-нибудь занятие или род занятий. Сын жреца был обязательно жрецом, сын солдата — солдатом, сын крестьянина — крестьянином, сын ткача — ткачом, сын портного — портным и т. д. В обеих этих странах высшее положение занимала каста жрецов, вслед за нею шла каста воинов, и в обеих странах каста фермеров и крестьян была выше каст купцов и мануфактуристов.

Правительство обеих этих стран особенно внимательно относилось к нуждам сельского хозяйства. Сооружения, возведенные древними государями Египта для надлежащего распределения воды Нила, были знамениты в древности, и сохранившиеся развалины некоторых из них до сих пор еще вызывают изумление путешественников. Столь же грандиозными, хотя они и не так прославились, были, по-видимому, подобного же рода сооружения, возводившиеся древними государями Индостана для надлежащего распределения воды Ганга, а также многих других рек. В соответствии с этим обе эти страны, хотя иногда и терпели неурожай, были известны своим высоким плодородием. Хотя они и обладали чрезвычайно многочисленным населением, они все же могли в годы среднего урожая вывозить большие количества хлеба к своим соседям.

[643] Древние египтяне питали суеверное отвращение к морю, а так как религия древних индусов не позволяет своим последователям зажигать на воде огонь, а следовательно, и приготовлять пищу, то фактически она этим запрещает им какие бы то ни было отдаленные морские путешествия. И египтяне и индусы при вывозе своего избыточного продукта должны были почти целиком зависеть от судоходства других народов; эта зависимость, ограничивая рынок, должна была задерживать возрастание избыточного продукта. При этом она должна была в большей степени задерживать возрастание мануфактурных продуктов, чем возрастание главнейших видов сырья. Первые требуют гораздо более обширного рынка, чем главнейшие виды сырого продукта земли. Один только сапожник изготовит за год более трехсот пар башмаков, а его собственная семья не сносит за это время, наверное, и шести пар. Поэтому, если у него нет в качестве заказчиков по крайней мере пятидесяти таких семей, как его собственная, он не может сбыть весь продукт своего труда. В обширной стране, даже при очень значительном развитии ремесла, число ремесленников редко составляет больше двух или одного процента числа всех семей, живущих в ней. Напротив, в таких больших странах, как Франция и Англия, число лиц, занятых в сельском хозяйстве, исчислялось некоторыми авторами в половину, другими — в треть и ни одним известным мне автором — менее чем в одну пятую всего населения страны. Но так как продукт сельского хозяйства Франции и Англии в преобладающей своей части потребляется внутри страны, то это значит, что каждое лицо, занятое в нем, должно, согласно этим расчетам, иметь своими покупателями несколько больше одной, двух или, самое большее, четырех таких семей, как его собственная, чтобы иметь возможность сбыть весь продукт своего труда. Таким образом, сельское хозяйство гораздо лучше, чем мануфактурная промышленность, может существовать при неблагоприятном условии ограниченного рынка. В Древнем Египте и Индостане ограниченность внешнего рынка до известной степени возмещалась удобством внутреннего водного сообщения, благодаря которому весь внутренний рынок при самых выгодных условиях был открыт для всех решительно продуктов любого района этих стран. К тому же обширность Индостана делала внутренний рынок этой страны очень большим и достаточным для существования самых разнообразных отраслей мануфактурной промышленности. Напротив, небольшие размеры Древнего Египта, который никогда не достигал размеров Англии, должны были во все времена делать внутренний рынок его слишком ограниченным, чтобы обеспечивать существование большого числа разнообразных отраслей мануфактурной промышленности. Ввиду этого Бенгалия, провинция Индостана, которая обычно вывозит наибольшее количество риса, всегда более выделялась вывозом разнообразных мануфактурных изделий, чем выво- [644] зом своего зерна; напротив, Древний Египет, хотя он и вывозил некоторые мануфактурные изделия, — в особенности тонкое полотно, — а также некоторые другие товары, всегда был больше известен своим большим вывозом хлебов. В течение продолжительного времени он являлся житницей Рима.

Государи Китая, Древнего Египта и отдельных государств, на которые в различное время разделялся Индостан, всегда извлекали весь свой доход или гораздо большую его часть из того или иного вида поземельного налога, или земельной ренты. Этот поземельный налог, или земельная рента, подобно десятине в Европе, состояла, как передают, в пятой части продукта земли, сдаваемой в натуре или уплачиваемой деньгами по определенной оценке, и таким образом изменялась в размере из года в год в зависимости от колебаний размеров валового продукта. Естественно поэтому, что государи этих стран с особым вниманием относились к интересам земледелия, от процветания или упадка которого непосредственно зависело ежегодное увеличение или уменьшение их собственного дохода.

Политика древних республик Греции и политика Рима, хотя она более ценила земледелие, чем мануфактурную промышленность или внешнюю торговлю, все же, по-видимому, скорее затрудняла эти последние занятия, чем непосредственно или сознательно поощряла первое. В некоторых из древних государств Греции внешняя торговля была совершенно запрещена, а в некоторых других промысел ремесленников и мануфактуристов считался вредным для силы и ловкости человеческого тела, поскольку он делал его неспособным воспринимать те навыки, которые старались развить в нем при помощи военных и гимнастических упражнений, а потому и неспособным в большей или меньшей степени переносить утомление и опасности войны. Эти промыслы считались пригодными только для рабов, а свободным гражданам государства запрещалось заниматься ими. Даже в тех государствах, где не существовало такого запрещения, как, например, в Риме и Афинах, масса народа фактически была отстранена от всех тех промыслов, какими в настоящее время занимаются обычно низшие слои населения городов. Всеми этими промыслами в Афинах и в Риме занимались рабы богачей, причем занимались они ими в пользу своих хозяев, которые своим богатством, могуществом и влиянием делали почти невозможным для свободного бедняка найти рынок для продукта своего труда, когда последнему приходилось конкурировать с продуктами труда рабов богатого человека. Но рабы редко проявляют изобретательность; все более важные улучшения в орудиях труда или в порядке и распределении работы, которые облегчают и уменьшают труд, являлись открытиями свободных людей. Если бы даже раб предложил какое-либо улучшение подобного рода, его хозяин был бы склонен счесть это предложение внушенным леностью и желанием [645] раба сократить свой труд за счет хозяина. Бедный раб вместо награды получил бы, вероятно, на свою долю град ругательств, а может быть, и подвергся бы наказанию. Поэтому в мануфактурах, в которых работают рабы, обычно требуется больше труда для выполнения того же самого количества работы, чем в предприятиях, где применяется труд свободных рабочих. Труд первых должен ввиду этого обходиться дороже, чем труд последних. Как замечает Монтескьё* [* Montesquieu. Esprit des lois. Книга XV, гл. 8], венгерские рудники, хотя они и не богаче расположенных по соседству турецких рудников, всегда разрабатывались с меньшими издержками, а потому и с большей прибылью, чем последние. В турецких рудниках работали рабы, руки этих рабов являлись единственными машинами, которые турки когда-либо думали употреблять в дело. Венгерские рудники разрабатываются свободными людьми, которые применяют много различных машин, при помощи которых облегчают и уменьшают свой труд. Судя по тому немногому, что известно относительно цены мануфактурных изделий в эпоху греков и римлян, кажется, что изделия более высокого качества были чрезвычайно дороги. Шелк продавался на вес золота.

Правда, в ту пору шелк не являлся европейским изделием, и так как он весь привозился из

Ост-Индии, расход на перевозку на такое большое расстояние может в известной мере объяснять высоту его цены. Но цена, которую знатная женщина, по рассказам, готова была иногда платить за штуку очень тонкого полотна, равным образом была, по-видимому, чрезвычайно высокой. А так как полотно всегда было европейским или в крайнем случае египетским продуктом, то такая высокая цена может быть объяснена только большой затратой труда, который надо было употребить на его изготовление, а чрезмерность затраты его, в свою очередь, могла вызываться только несовершенством применявшихся орудий труда. Цена тонких шерстяных материй, хотя и не столь высокая, все же, как кажется, намного превышала цену нынешнего времени. Плиний рассказывает нам, что некоторые материи, окрашенные особым образом, стоили 100 динариев, или 3 ф.

6 ш. 8 п. за фунт по весу* [* Plin., I, IX, с. 39]. Другие материи, окрашенные иным способом, стоили за фунт 1 тыс. дин., или 33 ф. 6 ш. 8 п. Римский фунт, следует иметь в виду, содержал только 12 наших унций. Правда, такая высокая цена обусловливалась главным образом краской. Но если бы сама материя не стоила намного дороже материй, выделываемых в настоящее время, на нее, вероятно, не тратили бы столь дорогостоящей краски. Слишком велико было бы несоответствие между подсобным и основным материалом. Упоминаемая тем же автором* [* Plin., I, VIII, с. 48] цена некоторых триклинарий, особых шерстяных подушек, употреблявшихся для того, [646] чтобы облокачиваться на них во время возлежания за столом, превышает всякое вероятие: некоторые из них стоили будто бы более 30 тыс., другие — более 300 тыс. ф. При этом не упоминается, чтобы такая высокая цена обусловливалась краской. Как замечает доктор Арбутнот* [* John Arbuthnot. Table of ancient Coins, Weights and Measures. 1754], в древние времена в одежде богатых людей обоего пола было гораздо меньше разнообразия, чем в настоящее время. И это замечание подтверждается весьма небольшим разнообразием одежды, какое мы видим на древних статуях. Арбутнот заключает из этого, что их одежда должна была в общем стоить дешевле, чем наша, но такое заклю чение совсем не вытекает из этого. Когда расход на изысканную одежду очень велик, ее разнообразие должно быть незначительно, но когда благодаря увеличению производительности труда и улучшению его методов стоимость того или иного предмета одежды оказывается умеренной, разнообразие становится, естественно, очень значительным. Богатые люди, не имея возможности отличаться дороговизной своей одежды, естественно, будут стараться выделяться большим коли чеством и разнообразием ее.

Самая значительная и наиболее важная отрасль торговли каждой нации, как это уже отмечено, — это та, которая ведется между жителями города и деревни. Жители города получают из деревни сырой продукт, который служит как материалом для труда, так и фондом для их существования; они оплачивают этот сырой продукт тем, что посылают взамен в деревню некоторую часть своих мануфактурных и готовых для непосредственного потребления продуктов. Торговля, ведущаяся между этими двумя различными группами населения, выражается в конечном счете в обмене известного количества сырых продуктов на известное количество мануфактурных изделий. Поэтому чем дороже последние, тем дешевле первые, и все то, что в какой-либо стране ведет к повышению цены мануфактурных изделий, ведет вместе с тем к понижению цены сырого продукта земли и этим замедляет развитие земледелия. Чем меньше количество мануфактурных изделий, которое можно купить на данное количество сырого продукта, или, что то же самое, на цену последнего, тем меньше меновая стоимость этого количества сырого продукта, тем меньше побуждений может быть у землевладельца увеличить его количество улучшением земли, а у фермера — возделыванием ее. Кроме того, все, что ведет к уменьшению в стране числа ремесленников и мануфактуристов, ведет к уменьшению внутреннего рынка, наиболее важного из всех рынков для сырого продукта земли, и этим еще больше задерживает развитие земледелия.

Ввиду изложенного те теории, которые предпочитают сельское хозяйство всем другим занятиям и для поощрения его налагают стес- [647] нения на мануфактуры и внешнюю торговлю, действуют вразрез с той целью, которую ставят себе, и косвенно затрудняют развитие как раз того вида труда, которому хотят содействовать. В этом они, пожалуй, еще более непоследовательны, чем даже меркантилистическая система. Эта последняя, поощряя мануфактурную промышленность и внешнюю торговлю больше, чем сельское хозяйство, отвлекает часть капитала общества от более выгодного к менее выгодному виду труда. Все же на деле и в конечном счете она поощряет именно тот вид труда, который имеет в виду поощрять. Указанные сельскохозяйственные теории, напротив, в конечном счете только задерживают развитие своей излюбленной отрасли труда.

Таким-то образом всякая система, старающаяся чрезвычайными поощрительными мерами привлекать к какой-либо особой отрасли труда большую долю капитала общества, чем, естественно, направлялось к ней, или чрезвычайными стеснениями отвлекать от какой-нибудь отрасли труда ту долю капитала, которая без таких стеснений была бы вложена в нее, в действительности поступает как раз обратно тому, к чему стремится. Она задерживает, вместо того чтобы ускорять, развитие общества в направлении к действительному богатству и величию и уменьшает, вместо того чтобы увеличивать, действительную стоимость продукта его земли и труда.

Поэтому, поскольку совершенно отпадают все системы предпочтения или стеснений, очевидно, остается и утверждается простая и незамысловатая система естественной свободы. Каждому человеку, пока он не нарушает законов справедливости, предоставляется совершенно свободно преследовать по собственному разумению свои интересы и конкурировать своим трудом и капиталом с трудом и капиталом любого другого лица и целого класса. Государь совершенно освобождается от обязанности, при выполнении которой он всегда будет подвергаться бесчисленным обманам и надлежащее выполнение которой не доступно никакой человеческой мудрости и знанию, от обязанности руководить трудом частных лиц и направлять его к занятиям, более соответствующим интересам общества. Согласно системе естественной свободы, государю надлежит выполнять только три обязанности, правда, они весьма важного значения, но ясные и понятные для обычного разумения: во-первых, обязанность ограждать общество от насилий и вторжения других независимых обществ; во-вторых, обязанность ограждать по мере возможности каждого члена общества от несправедливости и угнетения со стороны других его членов, или обязанность установить хорошее отправление правосудия, и, в-третьих, обязанность создавать и содержать определенные общественные сооружения и учреждения, создание и содержание которых не может быть в интересах отдельных лиц или небольших групп, потому что прибыль от них не сможет никогда оплатить издержки отдельному [648] лицу или небольшой группе, хотя и сможет часто с излишком оплатить их большому обществу.

Надлежащее выполнение этих различных обязанностей государя необходимо предполагает известные издержки; эти издержки, в свою очередь, предполагают получение некоторого дохода для покрытия их. Поэтому в следующей книге я попытаюсь выяснить, во-первых, в чем выражаются необходимые издержки государя или государства, какие из этих издержек должны оплачиваться за счет взносов всего общества и какие — только некоторыми определенными его членами; во-вторых, каковы различные методы, посредством которых все общество может быть привлечено к участию в расходах, ложащихся на все общество, и каковы главные преимущества и неудобства каждого из этих методов; наконец, в-третьих, каковы основания и причины, побудившие почти все современные правительства закладывать некоторую часть этого дохода или заключать займы; каково было влияние этих долгов на действительное богатство, на годовой продукт земли и труда общества. Следующая книга, естественно, распадается поэтому на три главы.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел Экономика и менеджмент