Майбурд Е.М. Введение в историю экономической мысли. От пророков до профессоров

ОГЛАВЛЕНИЕ

ГЛАВА 30. НЕ КЕЙНСОМ ЕДИНЫМ

Смысл изучения экономической теории не в том, чтобы

получить набор готовых ответов на экономические

вопросы, а в том, чтобы научиться не попадаться

на удочку к экономистам.

Джоан Робинсон

Институционализм

Вернемся назад, в XIX столетие. Точнее, в самый-самый конец века, в 1899 г., когда в США вышла книга под названием "Теория праздного класса". Ее написал сын иммигрантов-крестьян из Норвегии Торстен Веблен (1857—1929), д-р философии из Йельского университета. Впоследствии он выпустил еще несколько книг, развивая свою концепцию.

Торстен Веблен

Подход Веблена к экономическим проблемам был нетрадиционен. Он утверждал, что общая экономическая наука (Смит, Рикардо, Маршалл) страдает серьезными пороками в самой своей основе. Мол, она занимается абстракциями, которые мало соотносятся с реальной жизнью. Политическая экономия очарована идеей гармонии интересов, а в жизни идет жестокая борьба за существование. Теория все время сворачивает на равновесие, а в жизни имеет место непрерывный процесс эволюции — т.е. изменчивости и приспособляемости к обстоятельствам. Экономисты видят в человеке нечто вроде арифмометра, вычисляющего полезность благ, и не учитывают такие вещи, как престиж, общественное положение и т.д. Короче говоря, Веблен разнес в пух и прах основы обычной экономической науки за то, что она не описывает человека как личность, находящуюся в определенной общественной среде. Тем более она не учитывает историческое развитие самой этой общественной среды.

В культуре США Веблен до сих пор занимает почетное место, привлекая интерес исследователей и биографов. Видимо, это очень американское явление, не вполне постижимое для иностранцев.

Мы не станем подробно и всесторонне описывать взгляды Веблена. Экономическую науку необычного типа ему создать лось. Но ему довелось стать основателем одного из течений современной экономической науке — институционализма. Термин появившийся позже, основан на понятиях 'институция" (обычаи, заведенный порядок) и "институт" (порядок, закрепленный в форме закона или учреждения). Впрочем, часто "институтами" называют и то, и другое. Последователи Веблена поясняли, что институты — это совокупность общественных обычаев, в которых закрепился преобладающий образ мышления для группы или всего народа. Короче говоря, это мир обычаев и привычек, к которому каждый из нас приспосабливает свою жизнь. Под рубрику институтов попадают такие явления, как государство, семья, моральные и правовые нормы, экономические явления и механизмы. Можно говорить об институтах присяжных заседателей, адвокатуры, общественного мнения, моды, высшего образования, свободного предпринимательства, частной собственности, кредита и т.д.

Ученые, которые относят себя (или которых относят другие) к институционалистам, склонны рассматривать обычные проблемы экономической науки, но с более широкой позиции, принимая во внимание те или иные аспекты общественной жизни, а также культурные и исторические предпосылки, не входящие в круг экономических явлений, но (как они считают) влияющие на эти явления.

Вероятно, имя течения произошло от названия книги "Институциональная экономика", вышедшей в 1924 г. в Нью-Йорке и написанной Джоном Р-Коммонсом (1862—1945), автором еще многих книг, в том числе последней: "Экономика коллективных действий" (вышла посмертно в 1950 г.). По Коммонсу, коллективные действия осуществляют контроль над действиями индивидуумов, примиряя противоречивые интересы. В частности, речь идет о том, как формируются оценки "во всех сделках, посредством которых участники побуждают друг друга к достижению единства мнений и действий", в результате чего образуется "разумная ценность" благ. В особенности Коммонс прослеживает роль трех общественных институтов — корпораций, профсоюзов и политических партий — в установлении согласованности действий индивидов. Он ввел понятие действующего коллективного института как регулятора экономического поведения людей.

Институционализм долго оставался в основном американским явлением в науке. В русле этого течения работал УЭСЛИ Митчелл (1874—1948), подчеркивавший сильное влияние денег на поведение людей. Его книги "Экономические циклы" (1913), "Измерение экономических циклов" (1946, в соавторстве) и "Что происходит во время экономических циклов" (1951, посмертно) содержат огромное количество статистических данных, а также описание разнообразных явлений, в том числе и человеческого поведения, которые наблюдаются во время подъемов и спадов, анализ движения цен и осторожные теоретические обобщения.

Джон Морис Кларк (1884—1963), сын Дж.Б.Кларка, тоже отстаивает теорию отца ради изучения связи экономических явлений внеэкономическими. Он подверг критике равновесные идеи классиков и неоклассиков, подчеркивая явления безработицы, недозагрузки оборудования, появления на рынке вместо маленьких фирм крупных корпораций. Кларк-сын ввел в употребление понятия общественной эффективности и общественных издержек. Его главная работа 'Изучение экономики накладных издержек" (1923), несмотря на свое специальное название, охватывает широчайший круг проблем общественной эффективности частного производства.

Институционализм пытался по-своему подойти к тем вещам, которые в тот же период занимали ученых, твердо стоявших на почве неоклассической теории и пытавшихся решать эти проблемы путем развития своей теории, а не выхода за ее пределы. Мы имеем в виду уже знакомых нам А.Пигу и ДМ.Кейнса, а также ДжРобинсон и Э.Чемберлина, с которыми мы вскоре познакомимся.

В годы Великой депрессии институционалисты могли бы осуществить свои идеи, однако заметного влияния на практику они не оказали. Есть мнение, что причиной их неудачи явилась политическая неискушенность (Б.Селигмен). Но маловероятно, чтобы кейнсианцы (в большей степени — чистые теоретики) были сильнее искушены в политике. Скорее дело было в том, что институционализм не выработал достаточно четких схем — таких, которые давали бы правительству инструменты для проведения фискальной политики. После второй мировой войны чистый институционализм пошел на спад. Однако нельзя отрицать, что в этом направлении (было и осталось) большое рациональное зерно. Изменилось скорее его место в науке. Из отдельного течения, каким он хотел быть, институционализм превратился в элемент экономической теории, с одной стороны, или в метод общего анализа процессов и сдвигов в реальной экономической системе — с другой. Несколько условно к первому случаю можно отнести Г.Мюрдаля, ко второму — Дж.К.Гэлбрейта и Ф.Хайека.

"Новое индустриальное общество"

Джон Кеннет Гэлбрейт, родившийся в 1909 г. и поныне здравствующий, очень знаменит. Возможно, благодаря своему блестящему литературному дару. Его книги, достаточно серьезные по используемым в рассуждениях теоретическим понятиям, тем не менее всегда становились увлекательным чтением для широкого круга публики.

"Новое индустриальное общество" — одна из зрелых работ Гэлбрейта (1961), наделавшая много шуму во всем мире, не исключая СССР (книга вышла на русском языке в Москве в 1969 г. с грифом "Для научных библиотек , затруднившим ее приобретение случайными людьми, но не помешавшим прочесть ее всем, кто этого действительно хотел).

В центре концепции Гэлбрейта стоит понятие "техноструктура". Имеется в виду общественная прослойка, включающая ученых, конструкторов, специалистов по технологии, управлению, финансам и т.д., т.е. по всем специальностям, которые требуются для нормальной работы крупной корпорации, выпускающей десятки или сотни видов продуктов (такой, как "Дженерал моторе", "Локхид", "Дженерал электрик ' и т.п.).

Гэлбрейт исходит из того, что лицо современного рынка определяется крупными корпорациями, выпускающими сложную технику — автомобили, самолеты, подлодки, ракеты и спутники, системы связи, компьютеры и т.п. Формирование новой модели продукта всякий раз требует научных изысканий и конструкторских разработок, создания новых технологий и материалов специализированного назначения и пр.

Джон Кеннет Гэлбрейт

От начала изысканий до выпуска первых промышленных образцов обычно проходят годы. Поэтому необходимо не только тщательное изучение рынка (маркетинг), но также прогнозирование спроса, цен на сырье и т.д. Все это — плод коллективной работы специалистов, которые только и могут определить, что, как и в каких размерах следует производить. И современное промышленное производство требует тоже специальной квалификации от управленцев. С другой стороны, номинальные владельцы таких корпораций — это тысячи (иногда десятки тысяч) акционеров. Мало кто из них может разобраться в специальных вопросах, которые решает техноструктура, и потому о ее решениях акционеры не могут судить квалифицированно. Да и условий для этого нет, когда толпы их приходят на общее собрание. Те, кто держит акции предприятия, обычно доверяют его руководству и потому на собраниях голосуют так, как им советует дирекция.

Из этих правдоподобных предпосылок Гэлбрейт делает очень далеко идущие выводы:

1. В корпорациях реальной властью обладают не собственники, а техноструктура.
2. Власть эта безлика, потому что все решения вырабатываются коллективно, готовятся постепенно, а принимаются путем поэтапных и сложных согласовании специальных вопросов между специалистами. Директора лишь координируют этот процесс.
3. Техноструктура вынуждена планировать работу корпорации на годы вперед. Только при этом условии можно загодя заключать контракты на научные и конструктивные разработки, поставку сырья и пр.
4. Планирование требует стабильности, чтобы можно было предвидеть будущий исход решений, принимаемых сегодня. Поэтому ни о какой свободной конкуренции речи быть не может. Техноструктура формирует непрерывную и всеохватывающую сеть договоров, которая, переплетаясь с подобными сетями других корпораций, делает рынок управляемым, стабильным и предсказуемым.
5. Стихийный рынок — с фигурой энергичного предпринимателя-одиночки в центре и отношениями свободной конкуренции вокруг него — давно отошел в прошлое и остался только в учебниках. Современная западная экономика управляется техноструктурой на основе планирования.
6. Техноструктура преследует совсем иные цели, нежели предприниматель-одиночка. Она, например, мало заинтересована в максимизации прибыли на капитал. Даже при небольшой норме прибыли громадный капитал корпораций приносит очень большую массу прибыли. Цель техноструктуры в том, чтобы фирма имела прочные позиции на рынке.

Подобные взгляды привели Гэлбрейта к совершенному отрицанию возможности свободного рынка в современных условиях. По-видимому, это явный перебор. В литературе можно найти немало данных о том, что описанные Гэлбрейтом крупные корпорации живут и развиваются как острова стабильности в море мелкого предпринимательства и свободной конкуренции. Поэтому современная экономика западного образца есть сложное сочетание самых различных типов рынка — от монополистического до близкого к модели совершенной конкуренции.

Книги Гэлбрейта — характерные примеры современного институционализма. В них нет ни математических формул, ни ужасающих кривых, хотя изложение не оставляет сомнений в том, что автор превосходно владеет аппаратом современной теории.

Несовершенная конкуренция

Толчок к перевороту во взглядах на устройство и работу современного рынка дали идеи молодого П.Сраффы (см. главу 28).

Изучение особенностей и свойств так называемой монополистической, или несовершенной, конкуренции привело к созданию соответствующей теории. Во главе направления стояли англичанка Джоан Робинсон (1903—1983) и американец Эдвард Чемберлин (1899—1967).

В целом, разработки Робинсон примыкают к теориям Маршалла и Кейнса. Ее "Экономическая теория несовершенной конкуренции" (1933) — добротная теоретическая работа с диаграммами, на которых движутся и пересекаются самые причудливые кривые. Робинсон не рассматривает случай, когда партнерами на рынке выступают два монополиста (это называется двусторонней монополией) 1 . Она анализирует в основном две ситуации: (1) продавец— монополист, а покупателей много и (2) продавцов много, а покупатель—монополист (монополия покупателя имеет в науке особое название: монопсония). В центре ее анализа находятся процесс формирования цен в указанных случаях и проблема распределения (вознаграждения факторов), т.е. формирование прибыли и заработной платы. Все это дается в сравнении с условиями совершенной конкуренции. Основой анализа остаются незыблемые принципы маржинализма и равновесия.

Почти одновременно с работой Робинсон вышла книга Э.Чемберлина "Монополистическая конкуренция" со схожими в целом выводами. Но они были получены иными путями, да и вообще книга Чемберлина представляет разнообразный интерес В ней есть многое, чего не коснулась Робинсон.

' Не будем путать ее с дуополией (см. главу 23). Двусторонняя монополия — это когда два монополиста встречаются на рынке как продавец и покупатель, а дуополия — это когда рынок какого-либо товара контролируется лишь двумя производителями-продавцами, конкурирующими друг с другом.

“Сраффианская революция”

А что же Сраффа? Он не стал развивать свои ранние идеи и, судя по всему, довольно долго искал для себя особый путь. Проблема была такой же, как и у всех: нужна теория, более близкая к реальной экономической действительности.

Итоговая работа Сраффы называется "Производство товаров посредством товаров" (I960). Посвящена она извечной проблеме: ценность и цена. Многие видные ученые сочли ее столь же важной, как и Кейнсову теорию занятости.

Еще более многие из них отнеслись к ней с сомнением С указанной работой и связаны пересуды о "сраффианской революции". Чем же поразил Сраффа ученый мир? Еще УИКСТИД заметил, что кривая спроса вводит в анализ элементы субъективизма.

Сраффа пошел дальше. Кривая предложения в неоклассической теории тоже теряет свою объективность. Ведь она является, по сути, кривой издержек (см. главу 25). Но если это альтернативные издержки, тогда и здесь налицо субъективные оценки. Сраффа отказывается от идеи равновесия на основе кривых спроса и предложения. Он возвращается к "объективному" подходу классиков (от Петти до Рикардо!) — к понятию физических издержек. Это определенные количества средств производства (включая труд), затрачиваемые на единицу продукции. И коли цена не определяется пересечением кривых спроса и предложения, тогда теряет значение основная идея неоклассицизма: одновременное определение равновесной цены и объема выпуска продукции (см. главу 25).

Что же остается? Вернуться к идеям классиков о "естественных ценах". Это и есть цены равновесия, а определяются они в процессе установления общей нормы прибыли (о чем мы говорили в связи с Юмом, Тюрго, Смитом и Марксом, см. главы 9, 14 и 19). Сраффа считает, что модель общей ("средней") нормы прибыли не требует условия равенства спроса и предложения по всем отраслям (тут есть о чем поспорить). Вместе с названной моделью извлекается из "кладовки" классическое понятие конкуренции (тут спорить не о чем).

Если функция спроса не участвует в ценообразовании и если цены не определяются одновременно с выпуском продукции, остается лишь одна опора — Рикардов принцип определения цен издержками производства. Вначале издержки, а в конце — реализация продукта. Идя по этому пути, Сраффа приходит к реанимации Марксова понятия "цены производства'. Он ставит задачу так: технология, уровень выпуска продукции, состав продукции отрасли — все задано; требуется найти функцию распределения (нормы прибыли и зарплаты) от "цены производства'.

Следуя своей логике, Сраффа нападает на неоклассические концепции капитала, производственной функции и, следовательно, на принцип одновременности решения проблем ценообразования и распределения, т.е. он подкапывается под фундамент неоклассической науки. Разделив все, что неоклассики соединили в идее равновесия, Сраффа обнаружил, что не нуждается и в собственно маржинализме — в понятиях предельной полезности, предельных издержек, предельного продукта и т.д.

Разумеется, теория Сраффы не является простым повторением того, что говорили Рикардо, Милль и Маркс. Сраффа уже прошел через все искусы неоклассицизма. Он и сам не прочь использовать технику, разработанную современной наукой. Так, он строит кривую "заработная плата — прибыль" и приходит к Рикардовой идее обратной зависимости одного от другого. И потому видит "ключ к движению относительных цен" в изменениях ставки заработной платы (итог — как у Рикардо).

Дискуссия вокруг книги Сраффы вызвала определенный ренессанс рикардианства, а это неизбежно повлекло и оживление интереса к идеям такого эпигона Рикардо, как Маркс В числе неорикардианцев оказались такие известные ученые нашего времени, как М.До6б (Англия) и М.Моришима (Япония). Работа Сраффы открыла в науке эпоху "ретро".

Мы еще не забыли, вероятно, какие неувязки и проблемы в классическом рикардианстве побудили следующее поколение ученых искать новые пути и как эти поиски привели к прорыву в пространство предельных величин и равновесного анализа. Остается неясным, что могут предложить неорикардианцы для устранения тех неувязок и могут ли они вообще что-либо предложить. Ведь слабые места Марксовой концепции "превращения форм" — "цены производства" — таковыми и остаются.

Едва ли уже пришло время включать теорию Сраффы в учебники — она еще должна доказать свое право на дальнейшее существование. Появление на этих страницах — не изложения, конечно, а только представления (презентации) теории Сраффы — обязано двум обстоятельствам. Во-первых, желанию обозначить хотя бы некоторые боковые ветви современной науки. Во-вторых (и это, пожалуй, важнее), тому, что казус Сраффы дает великолепную возможность ощутить, что в нашей науке нет ни вечных доктрин, ни запретных тем, ни заказных путей. Делай, что хочешь, только помни, что бремя убедить ученый мир в твоей правоте лежит на тебе самом.

Считается, и не без оснований, что работы Джевонса, Менгера, Вальраса совершили в экономической науке революцию. В таком случае поворот на 180°, выполненный Сраффой и, в известном смысле, обесценивающий все, что было сделано в науке за сто лет до него, следовало бы назвать не революцией, а скорее контрреволюцией. Но последнее слово оказалось уже занятым для характеристики сдвига, совершенного несколько ранее в другой области науки.

"Монетаристская контрреволюция" В данном случае имеется в виду восстание против "кейнсианской революции". Еще до тех событий, которые мы позволили себе назвать обвалом хиксо-кейнсианства, в ученом мире произошло открытое выступление против господствующей теории. "Вандеей", т.е. мятежной провинцией науки, стала теория денег. В моделях традиционного кейнсианства деньги выполняют чисто пассивную роль и либо не задействованы вовсе — 45°-ный вариант, либо общая масса их предполагается заданной экзогенно ( M = M 0 ) — вариант IS—LM В 1956 г. в Чикаго вышел коллективный труд "Изучение количественной теории денег", который ознаменовал начало эпохи монетаризма в науке. Книга вышла под редакцией проф. Милтона Фридмена, который с тех пор считается главным идеологом нового направления. Девиз новой школы: "Деньги имеют значение". Она оказала огромное влияние на теорию и, что еще важнее, на государственную политику. Но что означает это слово — монетаризм? Обычному русскому уху оно говорит о монете. Однако искушенное русское ухо в самом слове "монета" слышит, по меньшей мере, английское money, а то и латинское moneta 1 .

' При храме Юноны в Древнем Риме помещался монетный двор, отчего сперва произошел эпитет "Юнона Монета" (Юнона Денежная), а затем и нарицательное слово mоneta — денежная единица (ср. тюркское "манат").

Стало быть, "монетаристская" теория — это просто-напросто "денежная" (monetary) теория. Слово ' монетаризм", значит, переводится на русский как "деньгизм". Пожалуй, лучше нам остаться при иноязычном термине. А еще лучше, видимо, понимать английское monetary двояко. Если речь идет о данной теории и соответствующей политике, это слово является именем собственным и его следует переводить как "монетаристская". Если же речь вообще о теории или истории денег либо вообще о денежной (monetary) политике (любой), тогда, видимо, следует так и говорить: "денежная".

"Монетаризм" в теории означает позицию "деньги имеют значение". Это не просто о деньгах. Это о деньгах как существенном факторе экономической реальности, оказывающем влияние на состояние и изменения рынка. Влияние оказывает не что иное, как объем денежной массы (а что же еще?). Поэтому перед нами новейшая количественная теория денег.

По определению Фридмена, это теория спроса на деньги. Важнейшим элементом монетаристской теории является установление реакций центрального банка на спрос Применительно к политике это означает, что регулирующие воздействия осуществляются не через ставку процента, налоги или расходы государства, а через объем денежной массы. Вместо фискальной политики предлагается активная кредитно-денежная политика. Понятно, что такие взгляды идут вразрез с теорией Кейнса.

Чем отличается современный монетаризм от известной нам количественной теории денег? Отличия существенны.

Во-первых, монетаристы с самого начала признали необходимость разработать теорию скорости обращения денег. Мы помним, что в предыдущем варианте теории величина V принималась заданной.

Во-вторых, проблема скорости обращения денег была понята как проблема теории спроса на деньги. У неоклассиков спрос на деньги был однозначной функцией от объема сделок, где величина V была просто коэффициентом функции. Теперь спрос и скорость обращения связаны функционально.

В-третьих, к спросу на деньги применяется обычная теория цен (равновесие спроса и предложения).

В-четвертых, вид (формула) функции "спрос — скорость" был получен на основе практических исследований, которые доставили надежную числовую базу для выявления аналитической зависимости.

В качестве аргументов функции скорости обращения денег выступают:

1) издержки хранения денег. Грубая оценка таких издержек может быть сделана на основе процентной ставки (хранить — значит терять процент от использования денег). В период сильной инфляции эти издержки измеряются скоростью обесценения денег, т.е. темпами инфляции;

2) средний уровень реального дохода на душу населения. От реального дохода зависит право претендовать на предъявление спроса на деньги;

1. другие независимые переменные, выражающие полезность денег. Последняя считается более-менее стабильной.

Вскоре возникли сложности на почве того, что скорость обращения оказалась зависящей от процентной ставки (издержки хранения). Пришлось ввести допущение, что эластичность V по проценту чрезвычайно мала. Это допущение означает, что при изменении процентной ставки на единицу скорость обращения денег почти не изменяется.

Вопрос о запаздывании

Еще одним новшеством по сравнению с прошлой денежной теорией стала проблема запаздывания. Уже Фишер признавал, что последствия кредитно-денежной политики государства проявляются с задержкой. Однако данное представление не находило отражения в теоретических конструкциях и, что еще важнее, в практических мероприятиях.

Фридмен показал, что в течение 75 лет изменения денежной массы регулярно предшествовали поворотным моментам экономического цикла. При этом среднее запаздывание "пиков" составило 16 месяцев, а среднее запаздывание "ям" — 12. Это было весьма тревожащим выводом, потому что надежно предсказывать состояние рынка экономисты умеют, как считается, не более чем на год вперед. Если мы не представляем, чего можно ожидать через 1,5—2 года, что мы можем рекомендовать правительству сегодня?

Фридмен рассудил так. В подобной ситуации лучше вообще отказаться от гибкой кредитно-денежной политики, иначе можно — по неведению будущего — наломать много дров. Самое безопасное (наименее опасное) — это взять за правило постоянно наращивать денежную массу небольшими (за год) и одинаковыми (по годам) порциями. Как установить размер такой порции? Ну тут уже дело техники. Нужно ориентироваться на два показателя, полученных на основе обработки статистических данных. Это среднегодовой прирост объема продукции по стране за много лет и среднегодовой темп изменений V. Проделав необходимые вычисления, Фридмен получил размер порции: 4% в год.

Второй практической рекомендацией Фридмена было: ограничить чрезмерную (как он полагал) свободу действий центральных кредитно-денежных органов, поскольку любая резкая мера центрального банка может вызвать непредсказуемые последствия.

Имеют ли деньги значение?

Кейнсианцы не сдавались. Конечно, самое лучшее — это устойчивые темпы роста денежной массы, говорили они, но отсюда вовсе не следует, будто деньги действительно оказывают серьезное воздействие на цены и объем производства. Все равно, мол, фискальная политика остается более верным регулятором, чем кредитно-денежная.

На такие возражения Фридмен ответил новым исследованием, опубликованным в 1963 г.: "Денежная (monetary) история США за 1867—1960 гг." (в соавторстве с Анной Шварц), где монетаристская (monetary) концепция получила убедительное подтверждение. Особенно впечатляющей получилась глава о Великой депрессии.

Вспомним, что именно названное событие вызвало крах количественной теории денег, Фридмен и Шварц сумели показать, что при всех недостатках тогдашней кредитно-денежной системы США катаклизм не разразился бы, если бы не серия грубых промахов центрального банка США — федеральной резервной системы (ФРС).

Монетаризм и кейнсианство (точнее сказать, фискализм) несколько раз схлестнулись в области практики. В 1966 г. Фридмен предсказал экономический спад в будущем году, если не увеличить денежную массу. Кейнсианцы же, задававшие тон в политике, настояли на увеличении дефицита госбюджета (прирост-расходов государства без увеличения денежной массы). Спад начался в конце того же года и остановился в середине 1967 г. Кому присуждать медаль, осталось непонятным.

В 1968 г. инфляция в США приобрела угрожающие темпы. Конгресс решился утвердить повышение налогов (инструмент фискальной политики по-кейнсиански). Монетаристы заявили, что от этого инфляция станет не слабее, а сильнее. Их-то прогноз и оправдался. ФРС спешно ослабила ограничения на рост денежной массы.

В начале 1969 г. ФРС внезапно снова повела жесткую денежную политику. Монетаристы предсказали спад, и он наметился к концу того же года. Поскольку же инфляция продолжалась, тогда и возник термин стагфляция, а доверие к кейнсианству оказалось сильно подорванным.

Теоретические споры между монетаристами и фискалистами еще не разрешились окончательной победой одного направления над другим. Да и вряд ли такое когда-нибудь будет. Пожалуй, нам не мешает здесь сделать одну оговорку касательно некоторых моментов нашего изложения.

О “революциях”, “обвалах” и т.п.

Когда мы говорим о "крахе" или "обвале" какой-то теории, не следует понимать такие образные выражения слишком буквально. Обычно речь идет о том, что некая теория занимала исключительное, господствующее положение в исследовательских центрах, университетах, учебниках, общественном мнении, прессе и кругах политиков. В один прекрасный момент происходит резкое снижение доверия к этой теории, появляется чувство острого недовольства ею. Это чувство широко распространяется в кругах политиков, университетах, прессе и т.д. (кроме, пожалуй, учебников, где изменения происходят с большим запозданием). "Обваливается" скорее репутация теории, сама же она, естественно, не исчезает с лица земли, оставаясь зафиксированной в книгах и статьях. Следствием такого "обвала" становятся научные изыскания в тех направлениях, которые прежняя теория либо игнорировала, либо отвергала.

Как правило, "обвал" не означает и полного исчезновения такой теории из научного обихода. Всегда остается кучка (чаше всего поредевшая из-за перебежчиков) стойких приверженцев "обвалившейся" теории. Они начинают анализировать ее, выискивая недочеты и пытаясь их исправить. Им помогает в этом деле критика из стана противников. И сами они не остаются в долгу, выдвигая возражения против новоявленных теорий и помогая таким образом своим оппонентам. Так оно все и идет — идея на идею, довод на довод, теория на теорию...

Вот одно, весьма красноречивое, высказывание на данную тему: “"Кейнсианская революция" породила опрометчивые представления. Сторонники подхода с позиции равновесия даже не поняли, что они заранее проиграли сражение... Им казалось, что сказанное Кейнсом можно вписать в их системы равновесия... Достаточно взглянуть при этом на мои собственные работы после 1935 г. ... Взять хотя бы известную схему, предполагающую кривые IS — LM Должен сказать, что в настоящее время я сам с гораздо меньшей охотой прибегаю к ее использованию, чем, как мне кажется, это делают многие другие”.

Кому же могут принадлежать такие слова, если не многокритикуемому автору IS — LA4? Правда, сэр Джон Хикс соизволил произнести это только в 1975 г. Тем не менее подобное признание делает честь любому ученому, с каким бы опозданием оно ни было сделано.

Итак, наука движется вперед благодаря переменам научной моды. А бывает, что некто, взяв нечто оттуда и отсюда, предлагает некую синтетическую теорию. Об одной попытке такого рода нужно непременно рассказать.

“Великий Неоклассический Синтез”

В 40 — 50-е гг. несколько американских ученых во главе с П.Самуэльсоном приложили большие усилия к тому, чтобы увязать новую — кейнсианскую — макротеорию с микроэкономическим анализом неоклассической школы.

Мы видели в главе 28 неоклассическую теорию "с высоты птичьего полета". С такой точки наблюдения она предстает как макроэкономическая теория, очень похожая на классическую политическую экономию. С легкой руки Кейнса все это вместе долго называли именно "классической теорией, не проводя границы между "политэкономией" Рикардо — Милля и "экономике ' Маршалла с его последователями. Так что и поныне мы встречаем в книгах 40 — 50-х гг. выражение "классическая теория", относящееся ко всему, что было до Кейнса.

В то же время мы помним, что основоположники маржинализма подчеркнуто дистанцировались от "классиков" Рикардо и Милля. И мы теперь, вероятно, в состоянии понять, отчего возникает путаница.

Кейнс даже мимоходом сделал большое дело. Он показал, что микроэкономика, неоклассиков почти целиком нанизана на макроэкономическую схему классиков (оттого он и не делал различия между теми и другими). Однако, представив неоклассическую теорию в виде макроэкономических зависимостей, Кейнс придал ей такой вид, в котором исчез весь ее, так сказать, изюм Если не считать уравнения количественной теории денег, неоклассическая наука была в подавляющей своей части наукой микроэкономики. Сказанное в полной мере относится даже к Вальрасовой модели общего равновесия. Потому что уравнения этой модели — микроэкономические.

И мы имели случай заметить, как непохожи макроуравнения неоклассического равновесия (глава 28) на уравнения Вальраса. "А что если'?.." — подумал Самуэльсон со своими единомышленниками. А что если попробовать совместить "классиков" (так и они говорили) с кейнсианством? То есть -микроэкономику неоклассиков нанизать на микроэкономическую схему Кейнса? Так возникла идея "Великого Неоклассического Синтеза" (ВНС). Прежде чем процитировать Самуэльсона, поясним, что "теорией дохода" он называет свой вариант кейнсианства, а "классиками" — неоклассиков. "Основным принципом этого синтеза, — пишет Самуэльсон, — является следующий: разрешая ключевые проблемы денежной и фискальной политики с помощью категорий теории дохода, мы тем самым возрождаем классические истины и придаем им законную силу. Этот неоклассический синтез... ликвидирует разрыв между обобщающим понятием макроэкономики и традиционной микроэкономикой, создавая из них взаимодополняющее единство".

Характеризуя свою конструкцию, Самуэльсон пишет о ВНС: “Он не имеет ничего общего ни с классической верой в то, что принцип laissez. faire сам по себе должен привести к утопической стабильности, ни с довоенным пессимистическим мнением, что классические принципы неприменимы к современному миру. Наш вывод можно достаточно верно назвать "неоклассическим синтезом": он показывает, как соответствующая кредитно-денежная и фискальная политика может придать экономической среде такой характер, который подтверждает верность микроэкономических принципов: что общество должно выбирать между различными альтернативами производства на основе высокой занятости, что нельзя позволять, чтобы парадоксы бережливости и логические ошибки объединения частных в целое противопоставляли индивидуальную добродетель и индивидуальный порок общественным [интересам]”. –

Во всем сказанном можно обнаружить две главные идеи:

1. Макроэкономика — это не есть что-то отдельное и самостоятельное. Ее функциональные связи формируются из множества микроэкономических событий и процессов. Последние были описаны неоклассической теорией, и это описание — в общем и целом — сохраняет свою силу.
2. Современная экономическая система (западного типа) может успешно бороться с такими язвами, как безработица и инфляция, если в ней удастся совместить два начала:

• эффективное воздействие государства на рынок как на единое целое;
• свободу поведения производителя и потребителя.

Неудивительно, что знаменитый учебник Самуэльсона явился своего рода поэмой о Смешанной Экономике — такой, где сильное (конечно же, разумное и благотворное) вмешательство государства не препятствует сохранению традиционных ценностей западной цивилизации — демократии, личной свободы, частной собственности, свободной конкуренции. Теоретическим выражением первого служит кейнсианство, а второго — неоклассическая микроэкономика, целиком основанная на идее свободного индивидуального выбора и личной ответственности. Объединяет эти два начала — совмещает и заставляет их работать согласованно — "Великий Неоклассический Синтез", который во всем своем великолепии разворачивается на страницах упомянутого учебника.

Концепция "смешанной экономики" представляется нам попыткой найти компромисс между объективной тенденцией к экспансии государственного начала на театре экономической действительности и субъективным предпочтением, которое отдает личностному началу западный человек, испытывающий органическое недоверие к коллективизму. Всякий компромисс покупается какой-то ценой — за равновесие приходится платить. Потому следовало ожидать критики со стороны тех, кто менее склонен к такого рода компромиссам. И она не замедлила последовать.

Поначалу больше всего упреков к ВНС зазвучало из стана институционалистов. Очевидно, что такие мыслители, как Гэлбрейт, не могли принять концепцию, в основе которой лежит представление о свободном конкурентном рынке. Едва ли, однако, Самуэльсон не знает о наличии крупных корпораций и совсем не представляет себе их способ существования. Здесь речь идет об акцентах, о том, что считать определяющим на микроэкономическом уровне. Возможно, в пристрастии Самуэльсона к фермерам и индивидуальным владельцам капитала (обычным героям примеров, приводимых в его учебнике) есть что-то ностальгически-романтическое. Но именно такая романтика, видимо, нужна сегодня, когда в экономической жизни все сильнее чувствуется присутствие безликого коллективистского начала.

Иного рода критика последовала, когда начался процесс переоценки традиционного кейнсианства. Здесь источником критики явилось современное неокейнсианство. Основной упрек заключается в том, что собственные идеи Кейнса были искажены путем втискивания их в модели краткосрочного равновесия. Как уже говорилось в главе 29, неокейнсианцы пытаются найти у Кейнса основу для новых — динамических — моделей. Едва ли можно отрицать, что "Общая теория" содержит такую основу. Но столь же несомненно, что теория Кейнса позволяет строить и модели краткосрочного равновесия. Иначе зачем было ему брать для сравнения 'классическую" модель, которая вся основана на краткосрочном равновесии?

Как раз в силу последнего обстоятельства "неоклассический синтез" только и мог состояться. Если угодно, равновесный вариант кейнсианства явился элементом платы за компромисс неоклассического синтеза. Никак нельзя было синтезировать микроэкономику краткосрочного равновесия и макроэкономику, основанную на ином принципе. И отсюда вырастает вопрос, адресованный теперь современному неокейнсианству. Мы говорили уже, что оно упрекает хиксо-кейнсианцев в грехе "автономизации" макротеории — в том, что макроэкономика стала рассматриваться как самодостаточная область знания, не требующая для себя микроэкономической основы. Однако, пытаясь превратить теорию Кейнса в теорию долгосрочного экономического развития (намерение благородное и актуальное), не впадают ли они в тот же самый грех "автономизации' макротеории? Ведь экономическая наука — по большому счету — не имеет за душой никакой иной микроэкономики, кроме неоклассической, т.е. краткосрочно-равновесной. Развивая наступление на неизведанной территории долгосрочной динамики, новая теория не имеет надежного прикрытия и поддержки с тыла в виде адекватной микроэкономической теории. Не рискует ли она повиснуть в пустоте или, чтобы избежать такой участи, явно или неявно опереться на предпосылки краткосрочно-равновесных моделей неоклассицизма? Тут можно лишь сказать: поживем — увидим.

Мир организаций

Полемика Гэлбрейта с Самуэльсоном имеет под собой очень серьезные основания. После второй мировой войны многие ученые стали высказывать различного рода замечания, идеи и соображения о том, что характер рынка быстро изменяется и классическая картина великого множества небольших предпринимателей, свободно конкурирующих между собой, изображает то, что уходит или даже давно отошло в прошлое.

Еще раньше Гэлбрейта шведский ученый Бент Хансен 1 выпустил книгу "Экономическая теория фискальной политики" (1958). Вообще работа посвящена проблеме “как удержаться от инфляции при полной занятости” и носит весьма теоретический характер. Да и тема подсказывает использование понятий и уравнений Кейнса, преображенных и усложненных.

Между прочим, там задевается вопрос об "организациях". В былые времена основные решения, определяющие поведение рынка, принимались потребителями, фирмами и прочими частными лицами. Теперь же, пишет Хансен, такие решения перешли в ведение организаций, т.е. коллективных институтов разного рода. Что нового вносит это в экономическую жизнь? Оказывается, это в корне меняет многое. Дело в том, замечает Хансен, что организации — как действующие лица рынка — во всем не похожи на живых людей или обычные фирмы. Он имеет в виду, что организация может преследовать совсем не такие цели, как ' классический" капиталист или "неоклассический" потребитель, и в сходной ситуации принимать совсем не сходные решения. Хансен приводит в пример профсоюзы и правительственные комиссии по контролю над ценами.

Принципы, определяющие поведение организаций, не описаны никакой теорией, потому что все микроэкономические теории предполагают психологию и стандарты поведения живого человека — потребителя, производителя и т.п. Более того, создать подобную теорию для организаций гораздо труднее. Потому что действия таких коллективов не ограничиваются чисто экономическими рамками. У них могут быть, например, политические цели. Мотивы действий и решения организации могут зависеть от отношений между людьми внутри нее (соперничество за должности, борьба за власть и другие амбиции, соотношение сил между группировками, тянущими в разные стороны...).

Хансен допускает, что, возможно, экономическая наука окажется бессильной перед подобными объектами. Примечательно, что тема организаций возникла в чисто экономической и теоретической работе. Здесь выразилась одна из явных тенденций развития науки в последнее время. Происходит еще один синтез — институционализма и экономической теории.

1 Просьба не путать с американцем Элвином Хансеном — соавтором 45°-ного и хиксианского вариантов кейнсианства. Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел Экономика и менеджмент