Пропп В. Проблемы комизма и смеха

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 27. Вопросы мастерства

В нашем исследовании мы занимались рассмотрением сущности комизма и его форм. Исследование носило теоре тический характер. На первый взгляд может показаться, что теория комического для нашей текущей жизни не нужна, Но это неверно. Любая правильная теория имеет не только научно-познавательное, но и практическое, прикладное зна чение.

Юмористическая и сатирическая литература, комедийные спектакли и фильмы, эстрада и цирк пользуются в нашей стране широкой популярностью и любовью; им оказывается общественная поддержка, потому что в них сатирически изображаются еще неизжитые недостатки нашей жизни и нашего быта; искусство помогает изжить эти недостатки.

Одно из основных требований к любому виду современно го искусства состоит в единстве идейного и художественного начал, Высокую идейность мы мыслим вне высокой художе ственности и наоборот. Между тем в художественной прак тике это единство далеко не всегда соблюдается. Одна из

186
причин отставания состоит в пренебрежении к собственно художественной стороне произведений, к их шлифовке и отделке. В области комедийного творчества это сказывается в непонимании специфических закономерностей комизма и отсюда — в неумении ими пользоваться. Р. Юренев прав, когда считает, что одна из причин неблагополучия

«забвение тех закономерностей, тех приемов, способов, средств, с помощью которых мастера комического искусства заставляют своих зрителей смеяться» (Юренев, 1964б, 29). Одна из причин, препятствующих у нас развитию сатиры, состоит в некоторых теоретических предпосылках, которы ми иногда руководствуются авторы, издатели, редакторы, постановщики, режиссеры, критики и рецензенты, К таким предпосылкам относится теория двух видов комического. Частично об этой теории говорилось выше. Но там речь шла о ней в связи с вопросами истории эстетики и ее методоло гии, теперь об этом надо говорить в применении к совре менности.

Теория двух видов комизма получила у нас чрезвычайно широкое распространение. Частично она видоизменилась по сравнению с эстетикой XIX в,, частично же прямо продол жает буржуазную трактовку этой проблемы.

Напомним вкратце, что в буржуазной эстетике эта теория утверждает наличие неких «высших» видов комизма, вклю чаемых в понятие прекрасного и подлежащих изучению эс тетики, и видов «низших», которые представляют собой пустой грубый балаган для увеселения необразованных масс. Такой вид комического лежит вне области прекрасного и изучению эстетики не подлежит.

Эта теория в современном обиходе изменилась. Высшим видом комизма считается комизм сатирический и связан ный с ним смех. Смех, вызванный этим видом, — смех идейный, ценный и нужный. Но есть и другой вид комизма — комизм юмористический, не связанный с сатирой. Смех, вызванный таким видом комизма, не имеет социальной на правленности, это смех безыдейный, внешний, природный, балаганный, смех низшего порядка. По этой теории сатира

187

и юмор — явления разные, и часто они противопоставля ются.

Верно, что смех бывает сатирический и несатирический. Все остальные утверждения этой теории ошибочны.

Первая ошибка состоит в том, что сатира и юмор разде ляются, что они будто бы основаны на разных видах комиз ма. Между тем планомерное изучение комизма в произве дениях сатирических и несатирических приводит к выводу, что приемы комического в обоих случаях совершенно оди наковы.

Теория эта обедняет средства сатиры. Сторонники теории двух видов комизма совершают довольно элементарную ло гическую ошибку неразличения цели и средств. Сатириче ское обличение — цель, арсенал приемов достижения ко мизма — представляет собой средство, орудие, при помощи которого эта цель достигается. В этом смысле очень точно сформулировано заглавие книги Д. Николаева: «Смех

оружие сатиры» ( 1962 г .), Если слово «смех» заменить сло-
вом «комическое», то смысл не изменится, а уточнится,

Комизм есть средство, сатира есть цель. Комизм может существовать вне сатиры, но сатира не может существовать вне комизма.

Другая ошибка теоретиков этого направления состоит в утверждении, будто простой, обыкновенный, несатириче ский смех лишен общественного значения. Один из пред ставителей такого направления — Ю. Борев. Резкое проти вопоставление двух видов комизма содержится в его книге о комическом. Он разделяет понятия «комического» и «смешного». Такое разделение делал уже Гегель, делали его и другие. Борев в это разделение вносит понятия общест венного, социального. Комическое имеет социальное значе ние, оно есть понятие эстетическое, способно иметь воспи тательное значение. Смешное, напротив, категория внеэсте тическая — так сказать, природная или элементарная; вос питательного и общественного значения она не имеет. Это «балаганная клоунада, шутовство, паясничанье...», «Это са мый примитивный смех». Однако, всматриваясь в аргумен-

188
тацию Борева, мы обнаруживаем, что он вынужден сделать целый ряд таких оговорок, которые, по существу, сводят его теорию на нет. Так, по поводу того, что он называет "элементарным смехом; он вынужден признать: «Этот вид смеха почти не имеет социальной окраски». Но если гово рится «почти не имеет», это значит, что в какой-то степени и в каких-то случаях все же имеет, Понятие «почти» — по нятие ненаучное. Если же «низший» вид комизма все же может иметь и имеет социальную окраску, то нужно точно исследовать, в какой степени, когда, при каких условиях этому виду комизма присуща или не присуща социальная окраска. В этой связи говорится о клоунадах. Борев резко выступает против клоунад, но тут же делает оговорку: «В советском цирке клоунада становится оружием сатириче ского обличения». Здесь высказано то, что должно было лечь в основу рассуждения, а именно: клоунада (а с нею и дру гие виды «низшего», или «внешнего», комизма) есть средст во, а обличение — цель, Борев не может также отрицать наличие фарсовых элементов (т. е. «низших» видов комиз ма) в высокохудожественных произведениях. Об этом он выражается так: «Художники очень часто используют эле ментарно комическое для углубления и заострения основной комедийной ситуации и раскрытия комедийных характе ров... Вспомним, скажем, падение Добчинского и Бобчин ского в момент первого разговора городничего и Хлестакова в гостинице» (Борев, 1957) ц.

Утверждение, что элементарно-комическое служит для уг лубления комизма, вряд ли найдет много сторонников. Ско рее, здесь можно было бы говорить не об углублении, а об усилении. В своих компромиссах Борев идет еще дальше. Два вида комизма он называет также «природно-

13

Так и написано: Добчинского и Бобчинского, хотя все, кто видел или читал «Ревизоре>, знают, что подслушивает и падает один Бобчинский. Па дение двоих сразу было бы очень малохудожественным. Ссылка на падение Добчинского и Бобчинского повторена в статье «Комическое и художесг венные средства его отражения» (Борев, 1958, 307).

189
комическое» и «общественно-комическое». Но тут неожи данно оказывается следующее:

«Смешные ужимки обезьяны, забавное поведение щенка не есть природно-комическое». В них всегда «то или иное общественное содержание». В чем именно состоит общест венное содержание ужимок обезьян, об этом не говорится, Борев пытается определить, над чем читатель должен сме яться и над чем не должен. Он совершенно прав, когда пи шет: «Советской литературе нужен такой смех, который укрепляет наши советские порядки путем критики недос татков и искоренения пороков» (Борев, 1957). Но здесь не досказано нечто весьма важное и существенное, а именно — что сатира должна быть комической, смешной. Несмеш ная сатира не выполняет своей общественной функции, так как не вызывает нужной реакции читателя и слушателя. А если это так, то средства достижения комического эффекта должны быть точно изучены. Теория сатиры невозможна вне теории комического как основного ее средства.

Учение о двух видах комического обычно сопровождается учением об эстетическом и внеэстетическом комизме. Но такое разделение поддерживается далеко не всеми. Точке зрения Борева противостоит точка зрения Лимантова, кото рый пишет: «Комическое в искусстве является отражением комического в жизни» (Лимантов, 53). О том же Юренев: «Искусство комедии основано на комическом, содержащем ся в жизни» (Юренев, 1964а, 94). Что смех в жизни не от носится к области эстетики, это формально верно, Но эсте тика, которая искусственно отрывает себя от жизни, будет неизбежно носить тот отвлеченный характер, о котором го - ворилось выше. Говоря грубо, приведенную точку зрения можно обрисовать так: если, например, человек несет куль с яблоками и вдруг падает и яблоки его катятся во все сторо ны, то этот случай не смешон. Но если этот случай проис ходит на сцене или в кинокомедии, это уже касается эсте тики. В таком случае это будет уже не смешно, а комично, но комизм здесь «низший», «внешний» и безыдейный,

190

Если же падает, скажем, бюрократ, или поп, или другое отрицательное лицо, то это уже вызывает высшую форму смеха, смех обличительный и идейный. Приведенные случаи в некоторых отношениях различаются, в других совпадают. факт во всех случаях один и тот же, различаются же эти случаи тем, в какой сфере факты совершаются или показа - ны. Для разрешения вопроса о сущности комизма первичен факт, а использование его имеет значение вторичное.

Мысли, высказанные Боревым, высказывали и другие тео ретики, Смешное — это малоценный вид искусства, цен ный же вид — комическое. «Смешное становится комиче ским именно тогда, когда оно наполняется общественным содержанием» (Лимантов, 45), — говорит Лимантов. «Кро ме элементарно-комического в реальной действительности существует и другой его вид — социально-комическое, ко - торое есть проявление противоречий действительности, но уже общественных, социальных. Оно затрагивает глубинные процессы, происходящие в человеческом обществе» (Николаев, 22)* — пишет Д. Николаев. Эта же мысль проникла в учебники. Освещая вопрос о развитии комедии, Г, Абрамович говорит об установке «той или другой коме дии или на внешний комизм, или на социальную тематику» (Абрамович, 330). На наш взгляд, социальная тематика и так называемый внешний комизм отнюдь не исключают друг друга, что мы видим хотя бы на примерах русской классической комедии.

В целом можно сказать, что в советских трудах по эстети ке есть тенденция различать сатиру и юмор. Сатира и юмор обладают, по этому учению, разными видами комизма и разным социальным значением. Комедии, лишенные сати ры, объявляются даже реакционными. В том же учебнике Абрамович пишет: «Создание чисто развлекательной коме дии обычно служило средством для реакционных групп пи сателей увести зрителей от насущных проблем обществен ной жизни и лишить комедию свойственного ей идейно-нравственного пафоса» (Абрамович, 300). Если студент, прочитав эти строки, начнет добросовестно продумывать их

до конца, то в разряд реакционных произведений ему при-
дется записать такие комедии Шекспира, как «Виндзорские
кумушки», «Двенадцатая ночь», «Много шума из ничего», а
строго говоря, реакционными окажутся все его комедии,
как и комедии многих других классиков.

Мысль о недопустимости и вредности развлекательной
комедии, а в связи с этим — противопоставление сатиры и
юмора в настоящее время встречает отпор не только со
стороны многих теоретиков, но и практиков комического
искусства (режиссеров, артистов). Еще Белинский в статье
«Разделение поэзии на роды и виды» говорил, что в основа-
нии сатиры «должен лежать глубочайший юморе
(Белинский, III, 335). Еще резче он выразился в статье
«Общее значение слова литература». Юмор есть «могущест-
веннейшее орудие духа отрицания, разрушающего старое и
подготовляющего новое» (Белинский, VI, 546 — 547). Несо-
мненно прав Эльсберг, когда он пишет: «Давно устарела
теория, противопоставлявшая сатиру и чувство комического,
смех. Многообразные проявления комического, вся гамма
красок последнего всегда подчинены в сатире ее основным
обличительным задачам» (Эльсберг, 1958, 282). Вулис в
своей книге «В лаборатории смеха» очень решительно и с
убедительной аргументацией возражает против противопос-
тавления сатиры и юмора: «Столь резкое и категорическое
разграничение сатиры и юмора вряд ли обосновано» (Вулис,
18). Один из аргументов против такого противопоставления
следующий: «Сколь ни значительна разница между простым
шутником и сатириком, их смеховое творчество развива-
ется примерно по одной схеме» (Вулис, 13) *. Слово
«схема» здесь, может быть, не совсем удачно, но сама
мысль, несомненно, верна.

Не встречает поддержки и мысль, отрицающая общест-
венное значение простого, бесхитростного, веселого смеха. В
условиях нашей действительности обычный радостный смех,
особенно смех коллективный, имеет совершенно несомнен-
ное общественное значение. Необходимо взять под защиту
все виды непосредственного веселья — народный театр,

192
цирк, эстраду, кино, клоунов и клоунады, Клоуны, которые заставляют дружно и весело смеяться многотысячную толпу, так что люди выходят из цирка повеселевшие и довольные, выполняют очень определенную общественно полезную и социальную функцию, которая может быть связана с обли чительной тематикой, но может быть и не связана с ней. Что Ленин высоко ценил искусство клоунов, мы знаем из воспоминаний Горы<ого, В Лондоне Горький и Ленин вместе посетили демократический мюзик-холл. Горький пишет: «Владимир Ильич охотно и заразительно смеялся, глядя на клоунов-эксцентриков, равнодушно смотрел на все осталь ное... » 14

Веселый смех, даже если он не имеет сатирической на правленности, общественно полезен и нужен, потому что он возбуждает жизнерадостность, создает хорошее настроение и тем поднимает жизненный тонус, А. В. Луначарский в 1920 году писал: «Я часто слышу смех. Мы живем в голод ной и холодной стране, которую недавно рвали на части враги, но я часто слышу смех; я вижу смеющиеся лица на улицах, я слышу, как смеется толпа рабочих, красноармей цев на веселых спектаклях или забавной киноленте. Я слы шал раскатистый хохот и там, на фронте, в нескольких вер стах от мест, где лилась кровь. Это показывает, что в нас есть большой запас силы, ибо смех есть признак силы. Смех не только признак силы, но сама сила... Смех — признак победы» (Луначарский, III, 7б).

Мы не будем здесь разбирать, каким видом смеха

«элементарным», «внешним», «низшим» или, наоборот, «эстетическим», «высшим» — смеялись бойцы в нескольких верстах от фронта. Вероятно, «элементарным». «Кто людей веселит, за того весь свет стоит», — говорится в пословице, Можно привести целый ряд подобных же изречений, Смех важен как орудие борьбы, но важен и сам по себе как про явление жизнерадостности, стимулирующий жизненные си-

14 Эпизод из очерка «Владимир Ильич Ленин». — Ред.

15 См .: В. Даль. Пословицы русского народа, 1957 (раздел «Смех, шутка, веселье» > с. 867 — 871),

193
(Вольтер). «Сделать что-нибудь смешным — это значит на нести рану в самый жизненный нерв» (Луначарский), «Хороший смех оздоровляет душу» (Горький). «Не понима ет человек шутки — пиши пропало! И знаете — это уже не настоящий ум, будь человек хоть семи пядей во лбу» (Чехов) .

Очень резко по вопросу об идейном и безыдейном смехе высказался Игорь Ильинский. Он их не противопоставляет, не принижает юмор за счет сатиры. «Комедия воспитывает достоинство в советском человеке» — эти слова он выделяет жирным шрифтом. Он недвусмысленно, четко и ясно гово рит о правах высокой гражданской комедии. И столь же прямо и недвусмысленно сказано: «Нужны все формы и ви ды смешного, все жанры искусства комедийного»; «Критиковать водевиль за то, что он "легковесен, упрекать шутку за то, что она не несет в себе важного жизненного урока, сражаться с юмором в юмористическом произведе нии — все это представляется мне величайшим ханжест вом»'~. Это говорится не для того, чтобы ниспровергать идейные комедии, а для того, чтобы оправдать «оружие смеха».

Теоретическое отрицание ценности комизма как такового ставит в трудное положение не только артистов, но и ре жиссеров, парализует их творческие возможности. «Я глубо ко верю в то, — писал Н. Акимов, — что наши теоретики-искусствоведы зашли в такой глубокий тупик в области во просов комедии, что родись сейчас сотня комических талан тов, у них не будет ни малейшего шанса пробиться к зрите лям... через те толпы эрудитов, которые стоят у колыбели искусства» (Акимов, 357).

Такие высказывания, однако, мало действуют на сторон ников строгого разделения сатиры, с одной стороны, и юмора — с другой. Так, в предисловии от издательства к книге рассказов турецкого юмориста Азиза Несина говорит ся: «Рассказы Азиза Несина занимательны, остроумны, а

16 Игорь Ильинский. Оружием смеха. — «Правда». 19б4, 5 июля

194
главное — гражданственны и остро социальны» (Несин, 2). успех этого писателя объясняется «прежде всего актуально стью и злободневностью». Но если актуальность, злободнев ность и гражданственность на первом месте, если это глав ное и наиболее важное, то что же менее важно? Менее важны, очевидно, «занимательность» и «остроумие», то есть комизм и его художественные средства.

Авторы этого предисловия выражают общераспростра ненную точку зрения, а именно — что в художественном произведении есть нечто «более важное», относя к этому всю область идейного содержания, и нечто «менее важное», относя сюда область художественного мастерства и художе ственной формы. Для нас т же важно не то и не другое в отдельности, а высокая художественность в воплощении вы - сокого замысла. Малохудожественное или вовсе нехудожест венное произведение не способствует распространению и укреплению тех идей, которые в нем выражены. Это может делать только подлинно художественное произведение. ху дожественная убедительность есть одно из первых условий идейной убедительности. Чем выше мастерство, тем сильнее идейное воздействие.

Но недостаточно критиковать произведение за неудачу во обще. Специалист-теоретик обязан указать хотя бы на не которые ошибки совершенно конкретно с тем, чтобы эти ошибки по возможности не повторялись. К этому мы и об ратимся. Многие ошибки юмористов и сатириков происте кают от незнания и непонимания комического и его техни ки. Мы проиллюстрируем это положение на нескольких примерах.

Выше указывалось, что смех имеет характер некоторого взрыва и долго продолжаться не может. Было показано, ка кие процессы происходят при этом в сознании или воспри ятии смеющегося. Смех наступает для смеющегося неожи данно, хотя он может быть известным образом подготовлен. Было объяснено, почему явление, которое возбуждает смех в первый раз, при повторении смеха уже не возбуждает. Из

195

этих положений вытекает ряд норм художественного по рядка.

Одна из таких норм — требование быть кратким.

Можно отметить, что одна из наиболее распространенных ошибок, совершаемых авторами юморесок, состоит в том, что их произведения слишком длинны. То, что юмор несо вместим с длиннотами, замечено давно и часто отмечается как критиками, так и теоретиками эстетики. Жан Поль в своей «Эстетике» пишет: «Краткость — душа и тело остро умия, и даже оно само» (Жан Поль, 190), Об этом же го ворят современные советские и зарубежные эстетики: «В сатире краткость — даже не сестра таланта, а сам талант, его суть и, во всяком случае, его непременное условие». «Сила юмористического рассказа, между прочим, в его ла конизме. Он должен быть сжат, как боевая пружина... Мно гословие — беда нашей юмористической литературы. Впро чем, не только юмористической» (Вулис, 26),

Длинноты иногда состоят в том, что. один и тот >г<е прием или один и тот же комический эпизод в разных вариантах повторяется по нескольку раз. Выше было объяснено, поче - му анекдот смешит только в первый раз и не смешит во второй. Ник. Гартман говорит об этом так: «Если... кульми национный пункт перейден, то и комизм истощается, при чем на этом пункте нельзя долго останавливаться. Нельзя во второй раз допускать действия падения, если оно один раз уже имело место» (Гартман, 634), Народные сатирические сказки всегда коротки и смешны. Мастером короткого смешного рассказа был Чехов, во всех томах Собрания его сочинений нет буквально ни одного случая длинноты. То же можно сказать и о многих зарубежных писателях, как, на пример, об О'Генри. Но некоторые современные писатели в погоне за комизмом и средствами его усиления прибегают к повторениям и тем не усиливают, а, наоборот, ослабляют эффект; вместе с тем притупляется и сатирическое жало. Чтобы не быть голословным, приведем хотя бы один при мер. В уже упомянутой книге турецкого юмориста Азиза Несина есть рассказ под названием «Медицинская исто-

196
рия». У дяди рассказчика, который обрисован как богатый скряга, начинает болеть кишечник, но он не может сказать точно, в каком месте он ощущает боль, Кто-то из знакомых рекомендует волшебника профессора, который делает чудеса. Профессор объявляет, что у больного язва желудка. Операция показывает, что язвы желудка нет. «Тем не менее,— добавил он (то есть врач, — В. I1), — полученный от пациента гонорар надо оправдать. Не пропадать же труду.— И вырезал дяде полжелудка». Весь этот рассказ до этого места занимает всего две страницы. Он истинно комичен. Идейное содержание его — сатира на платность медицинской помощи в буржуазных странах и на стяжательство врачей при низком уровне врачебного искусства — никаких возражений не вызывает: эта платность представляет собой большое зло и создает почву для злоупотреблений. Теперь бы еще придумать комический и неожиданный финал, и рассказ готов. Но автор так не поступает. Эпизод с неудач ной операцией повторяется еще девять раз, а именно:

1) следующий врач ошибочно определяет болезнь почек, но тем не менее удаляет одну из них;

2) ему удаляют мозоли;

3) далее устанавливается будто бы воспаление слепой кишки, и она отрезается;

4) следующий врач удаляет часть кишечника, установив якобы заворот кишок;

5) удаляются миндалины;

6) эндокринолог наполовину оскопляет больного;
7) сбривают все волосы на теле, включая брови;

8) у него выдергивают все зубы. Каждая из этих операций описывается одинаково, в совершенно одинаковых выраже ниях. Читатель быстро утомляется и уже не смеется над сюжетом рассказа, скорее он склонен смеяться над его ав тором. Только теперь наступает комический финал.

9) Больной едет в Париж, и французский врач устанавливает настоящую причину болезни: в горле пациента застрял волосок от зубной щетки. Этот волосок извлекается, и больной выздоравливает.

197

Кроме основного недостатка — длиннот и повторений, в этом рассказе есть и другие нарушения норм комизма, но о них речь еще впереди. «Насильственное придерживание достигнутого комизма уничтожает его» (Гартман, 634),— справедливо говорит Ник. Гартман.

Смешно, когда иностранцы коверкают речь. Но когда это делается на протяжении нескольких страниц (а такие случаи есть), то книгу хочется отбросить в угол. Кстати, англи чане, немцы, французы и другие коверкают русскую речь по-разному. Этого авторы часто не знают и немилосердно заставляют иностранцев на протяжении нескольких страниц портить русскую речь как попало, что у читателя вместо смеха вызывает досаду.

Здесь можно, между прочим, указать на ошибку, которую делают иногда преподаватели иностранных языков, без ме ры пичкая учащихся шутками и анекдотами в процессе преподавания. Одна-две шутки оживляют ход занятий и возбуждают утомленное внимание. Но когда чтение анекдо - тов становится системой, причем ученик иногда не сразу понимает, в чем дело, то это утомляет его еще больше, чем утомляет грамматика. Вынести два-три анекдота подряд можно хорошо и с пользой, но вынести десять-пятнадцать уже невозможно.

То же, что говорилось о прозе, касается и драматического искусства. Долго держать зрителя в состоянии смеха нельзя. Гамму вызываемых в зрителе чувств надо разнообразить.

Это относится как к кинокомедии, так и к комедиям те атральным. Долго можно держать зрителя в состоянии улыбки, но не смеха. Юренев по этому поводу говорит: «Зритель устает смеяться все время. Для того чтобы засме яться вновь, он должен на какое-то время испытать другие чувства: жалость или досаду, сострадание или тревогу, любо пытство или боязнь. После этого он снова готов смеяться, веселиться, радоваться» (Юренев, 1964б, 227) Для практических занятий по теории комедии в драм кружках или в семинарах с начинающими писателями можно рекомендовать проанализировать с этой точки зре-

198

пия одну из комедий Островского (или другого автора) и определить степень его мастерства. То, что здесь постулиру ется из теоретических соображений, Островский и другие крупные драматурги знали и понимали чутьем.

Краткость повествования, однако, все же не абсолютная норма. Она — норма для юморесок, для анекдотов, для рас сказов. Но существуют все же большие повествовательные произведения юмористического характера. Не нарушают ли они норм краткости? Чтобы ответить на этот вопрос, надо присмотреться к композиции таких произведений, а затем обратить внимание и на их фактуру. Тут можно заметить, что повествовательные произведения, с одной стороны, и драматические, с другой, строятся по-разному. Большие по вествовательные произведения не содержат единой комиче ской интриги. Один из композиционных принципов таких произведений состоит в том, что герой передвигается, разъ езжает, путешествует. Принцип этот известен во всемирной литературе очень давно. Он прослеживается, например, на «Золотом осле» Апулея. Во время поездок героя ждут самые разнообразные приключения. Характер изображаемых при ключений может разнообразиться в зависимости от эпохи, от народной культуры страны, от автора и характера его стремлений и талантов. При единообразии основного прин ципа здесь возможно величайшее разнообразие. Такая ком позиция дает возможность нанизывания комических эпизо дов, каждый из которых краток. Эти эпизоды могут быть как будто вовсе не объединены. Между ними может не быть внешней связи, последовательность их может быть из менена.

В германском позднем средневековье создались народные книги о приключениях Тиля Эйленшпигеля и о похождени ях семи швабов. В основе их лежат собранные воедино раз розненные фольклорные сюжеты. В значительной степени это относится и к приключениям Мюнхгаузена. В чистом виде этот композиционный принцип составляет основу «Дон-Кихота».

199
На разъездах героя основана композиция «Мертвых душ». В советское время сюда можно отнести оба романа Ильфа и Петрова — «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок». Бес связность и случайность эпизодов и их последовательности не исключают внутренней цельности произведения как та кового, которая может осуществляться очень различно. Во всех разновидностях подобных романов всегда сохраняется краткость входящих в его состав комических эпизодов.

При этом, однако, и сами произведения в целом не долж ны быть слишком длинными. «Мертвые души» — произве дение небольшое и не утомляет читателя ни на одной стра нице. 0 гениальном «Дон-Кихоте» этого не скажешь. Сред ний современный читатель, как правило, дойдя до второй части романа, не дочитывает его. Современники Сервантеса имели больше досуга и свободного времени, чем мы. Впро чем, некоторой растянутостью страдают и романы Ильфа и Петрова.

Другой принцип, на котором могут строиться комические или юмористические романы, — это расположение дейст вия во времени. Когда повествование зиждется на поездках героя, время, конечно, тоже наличествует, но оно не состав ляет того стержня, который определял бы ход повествова ния. Композиция по времени имеет место в романах био графического характера, в повествованиях о жизни героя, о том, как она протекала и что с ним бывало. Сюда относят - ся, например, испанские плутовские романы, как «Ласарильо из Тормеса» и др. Содержанием таких романов служит история слуги, который меняет своих хозяев, но все гда их одурачивает. Герой здесь тоже иногда, меняя хозяев, переезжает из одного города в другой. По дороге и в хар чевнях с ним происходят всякие приключения и неожидан ные неприятности, причем герой всегда выходит сухим из воды, но не эти эпизодические передвижения героя состав - ляют ось романа. Характерным комическим романом дан ного типа является немецкий «Симплициссимус» («Величайший простака ) Гриммельсгаузена. Содержание этого романа — жизнь и приключения солдата времен Три-

200

дцатилетней войны. В современности блестящим образцом этого типа комического романа может служить роман Яро слава Гашека «Похождения бравого солдата Швейка». Ко мизм этих произведений основан не только на комических эпизодах, но и на типе центрального героя. Этот тип пред ставляет собой характер никогда не унывающего человека из народа, величайшего скептика по отношению к окру жающим его общественным порядкам и острого наблюда теля, глазами которого автор показывает мир.

На цепи эпизодов построен и роман Марка Твена «Приключения Тома Сойера».

Возможны комические и сатирические романы историче ского или мнимоисторического содержания, как «История одного города» Салтыкова-Щедрина.

Впрочем, принципы нанизывания эпизодов соответственно этапам передвижения героев или по эпизодам во времени не исключают друг друга. Гениальный образец соединения этих двух принципов — «Посмертные записки Пиквикско го клуба» Диккенса. Герои его путешествуют, но совершают длительные остановки, во время которых их ждут разнооб разные приключения, имеющие иногда характер вставных сложных интриг любовного характера, благополучно кон чающихся браками.

Таким образом, хотя и возможны не только краткие, но и большие юмористические повествовательные произведения, они всегда состоят из цепи кратких эпизодов, связанных между собой внешне. Такие произведения не имеют завяз ки и развитого хода действия. Действие в них не развивает ся, а развертывается. Такие произведения могут быть закон чены в любой момент. «Тиль Эйленшпигель» кончается тем, что герой умирает. Примиренным и просветленным умира ет и Дон-Кихот. Клуб пиквикистов распадается. В «Мертвых душах» Чичиков, не достигнув цели, уезжает, никем до кон ца не разоблаченный. Иногда авторы, окрыленные успехом своих произведений, выпускают их продолжение. После «Приключений Тома Сойера» появляются «Приключения Гекльберри Финна», «Том Сойер за границей» и «Том Сой-

201

ер — сыщик». Ильф и Петров, умертвив Остапа Бендера в «Двенадцати стульях» (о чем они потом жалели), воскреси ли его для нового романа «Золотой теленок».

В этом отношении техника повествовательных произведе ний юмористического характера и техника произведений драматических, где требуется завязка, борьба, повествова тельное развитие интриги и развязка ее, принципиально различаются. Если в повествовательном произведении ука занного типа можно эпизоды переставлять, то переставлять акты хорошей комедии совершенно невозможно. С гени альной прозорливостью Гоголь из двух анекдотов, данных ему Пушкиным, в одном случае сделал повествование, в дру гом — комедию. В «Мертвых душах» Чичиков разъезжает, и это хорошо для повествования, в «Ревизоре» все действие происходит в одном месте, развивается быстро и приводит к развязке — полному разоблачению невольного плута и глупости тех, кто ему поверил. Композиция типично теат рально-драматическая.

Разница эта более или менее ясна. Не совсем ясен вопрос, к какой технике тяготеет (или должна бы тяготеть, чтобы быть художественной) кинокомедия? Относится ли она к строго драматическому жанру или к жанру экранизированного повествования? Этот вопрос интересует кинорежиссе ров. Одни считают, что для кинокомедии обязателен строй ный сюжет, другие это отрицают. К теоретикам первого типа принадлежит Юренев. Он пишет: «Отсутствие четкого сюжета ставит перед сценаристом, режиссером, актером большие трудности»; «убежденность некоторых комедио графов (имеются в виду авторы кинокомедий. — В. П), что для комедии не обязателен единый и драматический, т. е. действенный, сюжет, глубоко ошибочна» (Юренев, 19б46, 245, 24б). На наш взгляд, Юренев здесь ошибается. Прин ципы театральной, сценической комедии он переносит на кинокомедию. Никто не будет спорить против того, что на экране возможны комедии со стройным, развитым и чет ким сюжетом. Но возможности кино шире, чем возможно сти театра. На сцене с ее ограниченным числом актов или

202

картин, с повторным появлением тех же мест и декораций требования замкнутости и цельности сюжета обязательны. Для экрана же, где в быстрой смене можно показать самые различные места действия — от узких комнат до горных за облачных вершин и пейзажей всех стран мира, — где мож но нанизывать многочисленные и разнообразные ожидае мые и неожиданные яркие эпизоды, где можно показать действие любой длительности и сложности, наличие замкну того сюжета не составляет эстетического закона, как оно не составляет закона для больших юмористических повествова ний. Возможность широких рамок действия и обстановки представляет собой преимущество кино перед театром, ко торым не следует пренебрегать. Зритель кинокомедии не требует непременно строгой логики, этого не требует и ко мический характер действия. Зритель хочет видеть, он хочет смеяться и подумать над тем, что видел, и в своих инстинк тивных требованиях он прав. Можно экранизировать «Дон- Кихота» или «Золотого теленка», но попытка поставить их на сцене не может быть удачной. Опера Массне или балет Минкуса «Дон-Кихот» содержат всего несколько эпизодов и не дают никакого представления о гениальном произведе нии Сервантеса, а, наоборот, искажают его, хотя музыка и хореография слушаются и смотрятся не без приятности. Роман превратился в предлог для искусства другого вида и жанра. Наоборот, удача и успех таких кинокомедий, как «Волга-Волга», где контуры сюжета взяты весьма широко, наглядно показывают, что между принципами театральной комедии и кинокомедии есть большая разница и что нельзя эстетические принципы одного жанра механически приме нять к другому.

Среднее место между театром и кино занимает куколь ный театр. Сценические возможности кукольного театра шире, чем возможности театра актеров, но уже, чем воз можности кино. «Золотой теленок», который невозможно было бы поставить на сцене, с успехом шел в кукольном те атре. Марионеточный характер действующих лиц не проти воречит типажу этого романа. Тем не менее такой спек-

203

такль обедняет роман и не может его заменить, не раскры вает всей широты замысла авторов и тонкости.

Продолжая изучение больших комических повествований, мы. должны присмотреться к тому, что же, кроме смешных эпизодов, составляет их содержание. В тех случаях, когда повествование имеет чисто фантастический характер . (Мюнхгаузен), главное содержание и цель его — развлека тельность. Иной характер имеют большие реалистические произведения. Реалистический стиль таких произведений дает возможность создания широких полотен, художествен но изображающих действительность в том свете, в каком она представляется автору. Испанские плутовские романы хорошо отражают реальную жизнь Испании XVII в. «Симплициссимус» может служить источником для изуче ния нравов и быта Центральной Европы во время Тридца тилетней войны. Эпиграф к роману гласит: «Так мне нрави лось — со смехом говорить правду». Этот эпиграф пред ставляет собой стихотворное переложение латинской пого ворки: «ridendo dicere verum» — «смеясь говорить истину», восходящей к одной из сатир Горация.

Незачем говорить, что и Гоголь, создавая «Мертвые души», имел перед собой ту же задачу. При этом надо, однако, иметь в виду, что комическое не дает возможности нарисо вать полную картину жизни: большой комический роман всегда показывает только недостатки и не показывает поло жительных сторон, ибо положительные стороны жизни не могут быть смешными. Комическая окраска таких произве дений всегда есть окраска сатирическая. Этим объясняются нападки, которым в свое время подвергался Гоголь.

Касаясь вопросов мастерства, необходимо затронуть про блему, которая нами еще не рассматривалась.

Проблема эта состоит в том, что есть два основных стиля комического повествования или драматического изображе ния: стиль фантастический и стиль реалистический. Обозна чения эти условны. В одном случае в повествовании допус кается нарушение законов природы, в другом оно не допус кается. Таковы внешние критерии отличия.

204
Оба стиля имеют право на существование. На фантастике основаны, например, рассказы «Вечеров на хуторе близ Ди каньки», сюжеты которых заимствованы из украинского фольклора. Исключение составляет совершенно реалистиче ский рассказ «Иван Федорович Шпоны<а и его тетушка». В «Миргороде» реалистический стиль уже преобладает («Старосветские помещики», «Повесть о том, как поссо рился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем»), и в дальнейшем Гоголь, создавая «Ревизора» и «Мертвые души», становится одним из основоположников русского реализма. Автор волен выбирать тот или иной стиль повествования. Но возможно ли их смешение? Это один из труднейших вопросов прикладной эстетики. Изучение классиков показы вает, что такое смешение принципиально возможно. Обра зец — гоголевский «Нос». Однако, всматриваясь в то, как излагаются события, мы видим, что изложение с самого на чала имеет смешанный характер и читатель ничего другого не ожидает. Совершенно реалистически описанный ци рюльник Иван Яковлевич вдруг за утренним кофе в свеже испеченном хлебце находит нос. С этого все начинается. Стиль сразу же определен.

Мастером фантастического комизма, который вместе с тем имел совершенно реалистический характер; был Салты ков-Щедрин. Здесь достаточно сослаться на его «Сказки» и — в иной плоскости — на «Историю одного города». Фан тастический характер комизма сочетается с совершенно реалистическим тоном повествования, и читатель сразу это понимает. Смешение фантастического и реалистического здесь составляет изначальный стиль повествования.

В немецкой литературе мастером смешения двух планов был Гофман.

В каких же случаях смешение фантастики и реализма можно считать художественным и в каких — нет?

Смешение художественно тогда, когда оно дается изна чально и читателю это ясно с первых строк. Реалистические прослойки вполне возможны и художественны также в фантастических вещах, что имеется, например, в сказочных

205

повестях гоголевских «Вечеров». Нехудожественным будет обратное отношение: нельзя в произведения, начатые как совершенно реалистические и так и воспринимаемые чита телем, вдруг вкрапливать фантастические и немыслимые подробности, нарушающие стиль. Такие вкрапления, по мнению сатириков, должны повышать комизм, тогда как, по мнению читателей, они представляют собой нелепости, нарушающие комизм явной искусственностью и нарочито стью. Нельзя, следовательно, на ходу, неожиданно для чита теля, менять стиль и заставлять читателя перестраивать свое первоначальное восприятие. Такой переход возможен в произведениях трагического, но не комического характера. «Вий», «Шинель», «Портрет» начинаются реалистически, но потом читатель вдруг переносится в мир нереальности (Акакий Акакиевич превращается в привидение), и ему от крывается страшная и трагическая сторона повествования. В комических произведениях Гоголя таких переходов не быва ет. В юмористических произведениях такое смешение сни жает комизм и может даже совсем его уничтожить. Между тем сатирики в своем стремлении рассмешить читателя вкрапливают в рассказы всяческие невозможности. Мы при ведем толы<о один пример. у Г. Рыклина есть совершенно реалистический рассказ под названием «Пожалуйста». Герой его именуется Н. Н., что для юмористических произведений уже неудачно, так как представляет собой некую абстрак цию вместо реальности и создает неудобства при чтении, особенно при чтении вслух. В свете того, что выше говори лось о комических именах, это имя не комично. Но дело не в этом. Н. Н. идет по дачному поселку. Дальше читаем: «Н. Н. раза два спотыкнулся. Заметив это, молодой месяц вы - скочил из-за верхушек деревьев и осветил тропочку, по ко торой он шел». Неожиданное смешение плана реалистиче ского и фантастического в этом случае убивает комизм. Здесь же синтаксическая неряшливость. В фразе «Месяц... осветил тропочку, по которой он шел» местоимение «он» будет отнесено читателем к подлежащему «месяц», чего ав тор явно не хотел.

206
Одна из часто встречающихся ошибок состоит в неумении соблюдать границы комических преувеличений. Ни одна эс тетика или поэтика не может указать, в каких пределах та кое преувеличение возможно и допустимо и в каких — нет. Это дело таланта, чутья, чувства меры. В области реалисти ческого и фантастического комизма дело обстоит не совсем одинаково. В фантастических произведениях преувеличения возможны в грандиозных размерах, и тогда они приобрета - ют характер гротеска. На этом основан комизм Рабле. Но когда мы имеем реалистический стиль, комизм наступает только в том случае, если предмет повествования хотя и преувеличен, но потенциально возможен. Там, где эта гра ница перейдена, комизм уничтожается. Сколько-нибудь по нимающий читатель всегда сразу уловит натяжку. В качестве примера можно привести уже упомянутый рассказ Несина «Медицинская история». Больной испытывает боль в ки шечнике, ему безуспешно делают несколько нелепых опера ций. Наконец, в Париже отыскивается врач, который из влекает из горла пациента застрявший там волосок от зуб ной щетки и тем вылечивает больного: многолетняя боль в кишечнике проходит. Весь рассказ состоит из перечисления множества неискусных операций, что должно вызвать ос меяние низкого уровня врачебного искусства. Последнее звено должно смешить своей неожиданностью. Но этот ко нец не смешон вследствие своей полнейшей нелепости. Не надо быть врачом, чтобы понимать, что волосок, застрявший в горле, не может быть причиной многолетней боли в ки шечнике. Невозможные нелепости вполне уместны и смеш ны в рассказах барона Мюнхгаузена, но неуместны в расска зах реалистического характера. Здесь за действительность выдается потенциально невозможное. Кроме всего прочего здесь содержится алогизм, но алогизм не действующего ли - ца, а автора, а потому автор помимо своей воли становится смешным: приведенные автором случаи в действительности совершенно невозможны и потому не смешны, не художе ственны. Другим примером неудачных преувеличений мо жет служить рассказ Марка Твена «Как я редактировал

207

сельскохозяйственную газету». Газету издает человек, не имеющий о сельском хозяйстве никаких представлений. Он думает, что брюква растет на деревьях, что гуано — это птица, что тыква — вид апельсинов, что гусаки мечут икру и т. д. Таких недоразумений в рассказе чрезвычайно много. Нагромождение подобных нелепостей на несколы<их стра ницах утомляет читателя и не вызывает смеха. Сатириче ский замысел вскрывается в конце. Когда редактора упре кают в незнании дела, он отвечает: «...я четырнадцать лет работаю редактором и в первый раз слышу, что человек должен что-то знать для того, чтобы редактировать газету». Этот конец несомненно остроумен, но он не спасает рассказ в целом от упрека в нехудожественности, состоящей в не понимании допустимых границ комических преувеличений. Такую ошибку совершают и некоторые советские юмори сты. О естественности и правдоподобии как необходимых условиях комизма много писал Белинский. Но это требова ние не всегда соблюдается. у Ильфа и Петрова упоминается о двух конкурирующих похоронных бюро, названных авто рами «Нимфы> и «Милости просим». Эти названия не вос принимаются как комические по своему совершенному не правдоподобию, по своей потенциальной невозможности. Здесь можно напомнить, что в Ленинграде на улице Марата еще в советское время несколько лет существовало похо ронное бюро под названием «Вечность». Жизнь создает та кие случаи, которые ни один автор не придумывает за сво им столом, надо только уметь всматриваться в эту жизнь и умело воспроизводить ее.

Эти наблюдения приводят нас к вопросам языка. О во просах языка с самых разных точек зрения писалось так много, что можно быть предельно кратким.

Если любую комедию или любой юмореску пересказать «своими словами», они не покажутся смешными. И, следо вательно, в словесном искусстве язык — не оболочка, а со ставляет одно целое со всем произведением. В повествова тельных произведениях надо различать две стороны: язык автора и язык действующих лиц.

208

Вот как начинается четвертая глава «Мертвых душ»: «Подъехавши к трактиру, Чичиков велел остановиться по двум причинам; с одной стороны, чтоб дать отдохнуть ло шадям, а с другой стороны, чтобы и самому несколько заку сить и подкрепиться». Это язык автора. Здесь нет ничего смешного. Речь проста, естественна и деловита.

«А какой, если б ты знал, волокита Кувшинников! Мы с ним были на всех почти балах. Одна была такая разодетая, рюши на ней и трюши, и черт знает, чего не было. Я думаю себе только "Черт возьми!" А Кувшинников, то есть, это та кая бестия, подсел к ней и на французском языке подпуска ет ей такие комплименты... Это он называет попользо ваться насчет клубнички" ». Это говорит Ноздрев, случайно встреченный Чичиковым в трактире.

Отсюда вывод: авторская речь не должна спешить непре менно поскорее рассмешить читателя.

Беру первую попавшуюся книгу юмористических расска зов. Один из них начинается так: «Сначала допустим. До пустим, что эта нетипичная история, так сказать случайно случившийся случай, произошла в городе Х». Это авторская речь, которая сразу же, во что бы то ни стало пытается на смешить читателя. Нарочито убогая речь, однако, нисколько не смешит, потому что читателю ясно, что все это начало надуманно и натянуто. Кроме того, автор совершенно явно спешит обезопасить себя от упрека в нетипичности того, о чем будет рассказано: он сам допускает, что его история не типична, раньше чем это сделает читатель или критик. Че рез все это сквозит тайная надежда: может быть, если автор признает свою историю нетипичной, читатель скажет, что это все же не так.

Здесь не место давать какие-нибудь рекомендации. При веденные примеры показывают, что авторская речь должна быть проста и естественна. Она может быть остроумной и вызывать улыбку, но она должна быть сдержанна и не спе шить с первых же строк к комическому эффекту. Дейст вующие лица, наоборот, должны говорить образно и коло ритно, и их речь должна разнообразиться соответственно

209

типажу. Можно дать еще один совет: необходимо, чтобы написанное подвергалось основательной и тщательной язы ковой шлифовке и обработке. Драматург Невежин, обеску раженный неуспехом своих пьес, обратился за помощью к Островскому и передал ему для редактирования комедию «Старое по-новому». Островский оставил в неприкосновен - ности сценарий Невежина, состав действующих лиц и по следовательный ход действия. Это значит, что комедия как таковая была вовсе не плоха. Но Островский произвел большую работу над языком пьесы: нет ни одной страницы невежинского текста без его тонкой стилистической правки и художественной обработки. Под пером Островского пьеса приобрела новое качество: она стала живой, естественной и сценичной. Каждое действующее лицо заговорило свойст венным его социальному слою и его характеру выразитель ным языком. Для того чтобы передать речь комического персонажа, надо знать, как в действительности говорят ли ца, подобные изображенному; а чтобы это узнать, надо дли тельно изучать разнообразную народную речь, прислуши ваться к ней. Записные книжки Гоголя показывают, как упорно он наблюдал жизнь и речь всех сословий и записы - вал все, что ему как писателю было важно и интересно, особенно названия вещей. Записи велись без всякого поряд ка. Не это важно. Здесь есть заметки о торговле и рынке, о сделках «со всеми бранями», записаны названия деревьев и видов леса, дан перечень ремесленных цехов, записано, как выражаются во время карточной игры, перечислены кресть янские названия частей изб, записаны клички собак и обо значения их статей и качеств, занесено все, что относится к псовой охоте, выписаны названия разнообразных блюд, пе - речислены обозначения птичьих и звериных криков и т. д. Здесь нет необходимости перечислять все, что заносил для памяти Гоголь. Он записывал не только названия вещей, но описывал праздники и обычаи, выписывал названия всех чинов Приказа общественного призрения, записал, какие взятки берут прокуроры, какие — губернаторы и т. д. Эти записи показывают, как Гоголь работал. Жизнь и то, что в

210
ней есть смешного, яркого и колоритного, нельзя приду мать, сидя в кабинете за своим столом. Первоисточник ко мизма есть сама жизнь.

Это не всегда понимают и знают авторы, и от этого, от надуманности проистекает множество ошибок, снижающих художественность и комический эффект.

Проверить это можно на маленьком, но очень показатель ном примере, а именно на том, какие имена авторы дают своим героям. Выше уже указывалось, на каких принципах создаются комические имена. К тому, что там сказано, нужно добавить, что требование вероятности как одного из условий комизма распространяется и на имена. Нам не важно, имелись ли в действительности те странные прозви ща, какими своих героев наделяет Гоголь. Возможно, что некоторые из них выдуманы или созданы самим Гоголем. Но если это так, они все же созданы по образцу слышанных и действительно имеющихся в русском и украинском язы ках имен и фамилий. Маленькие преувеличения не меняют сущности, но усиливают комизм. Между тем некоторые ав торы придумывают имена с потолка, которые, однако, не смешны, хотя иногда и соблюдаются некоторые внешние признаки комизма. Не смешны они потому, что они невоз можны, нарушают дух русского языка.

Белинский был замечательным критиком, но сам он писа тельским талантом не обладал. у него есть очерк «Педант», и герой этого очерка носит фамилию Картофелин. Это смешно постольку, поскольку обозначение через съедобный предмет комично по причинам, которые разъяснены выше (ср. у Гоголя: Яичница, Земляника; фамилии Вишня, Слива и др.) Однако данная фамилия не смешна, потому что в ос нову положено ботаническое, а не народное название ово ща. Смешна была бы фамилия «Картошкин».

Подобную же ошибку сделал Добролюбов, назвав одного из своих героев Лилиеншвагер. Выше говорилось о том, в каких случаях могут оказаться смешными иностранные фа милии. Эта же фамилия невозможна ни на одном языке, 

211

она притянута, надуманна и не смешит. (Лилия + название родства. Швагер — зять.)

Можно ли считать удачными такие фамилии, как Семафо ров, Унитазов, Авоськин, Паганинский и многие другие? Элементы комизма в них несомненно есть, но эти элементы убиваются надуманностью, противоестественностью и не правдоподобием таких имен. Так, фамилия Паганинский могла бы быть смешной по набору повторяющихся в ней гласных и согласных. Но так как она произведена от фами лии Паганини, она совершенно теряет свой комизм; в при вычной итальянской фамилии «Паганини» для русского уха нет ничего смешного. Кроме того, русские фамилии не об разуются от итальянских. Возможно, что автор надеялся на ассоциацию с корнем «поганый», но эта ассоциация не на ступает по причинам орфографического порядка.

У Ильфа и Петрова в «Двенадцати стульях» имеется аку шерка Медуза Горгонер. Это имя заимствовано из античной мифологии, но переделано. Чтобы почувствовать его комизм, надо знать (или прочесть в мифологической энциклопедии), что Горгоны — мифические женские страшилища, вид и взгляд которых был так страшен, что он убивал насмерть. Медуза — одна из таких Горгон. Называя женщину личным именем Медузы и фамилией Горгонер, авторы показали, что мифологию они знают. Но читатель знать эту мифологию не обязан. Прибавление немецко-европейского суффикса «ер» к древнегреческому имени не смешит по своей полной про извольности и противоестественности (ср. с этим акушерку Змеюкину у Чехова). При всей кажущейся невероятности и неправдоподобности имен у Гоголя, у него нет ни одного случая противожизненной натяжки в именовании героев.

Ко всему сказанному можно прибавить еще следующее: комик только тогда будет иметь успех, если сам он будет сохранять или симулировать полную серьезность, совершен ную непричастность к тому, что он рассказывает. Если рас сказчик анекдота рассмеется, не дожидаясь смеха своих слушателей, то слушатели смеяться уже не будут — разве только из вежливости. Это относится не только к

212

Устному рассказыванию, но и к печатному повествованию. Автор, находясь в смешливом настроении, не должен сразу же да вать ему волю. Он должен воздействовать через предмет своего повествования, а не через передачу своего субъектив ного настроения. Читателя это расхолаживает, а иногда и раздражает. Чехов дал писательнице Авиловой, которая со чиняла чувствительные рассказы, следующий совет: «Чем чувствительнее положение, тем холоднее следует писать, и тем чувствительнее выйдет. Не следует обсахаривать». Это же относится к авторам комических произведений. Надо писать, выражаясь словами Чехова, «холодно». Если же это го не делать, нарушается одно из основных правил психоло гии смеха: сильный смех наступает неожиданно, хотя эта неожиданность и может быть искусно подготовлена. Не удачливые же сатирики прямо начинают с вычурного языка, чтобы показать, что они пишут не простой рассказ, а юмо - ристический, чего делать не следует.

Внешняя непричастность автора к содержанию повести должна сказаться еще в другом: сатирическое произведение всегда имеет тенденцию; чем глубже и основательнее эта тенденция будет спрятана, тем лучше и с тем. большим эс тетическим наслаждением она будет понята и оценена. И наоборот: чем сильнее тенденция будет выпячиваться, тем слабее будет эффект, как художественный, так и идейный. Между тем многие авторы нарочито подчеркивают тенден цию, боясь, что иначе их упрекнут в безыдейности. В этой ошибке они часто виноваты не сами, виноваты некоторые ошибочные установки в современной теории комического, которые требуют идейности даже ценой малой художест венности, о чем говорилось выше. Нравоучение уместно в басне (хотя часто и басни обходятся без него) и неуместно в жанре юморесок любых форм. Об этом говорил Белин ский, предостерегая авторов от дидактизма. В противопо ложность этому Л. ф. Ершов, например, утверждает, что чи тателю «полезно открыть глаза на причины, порождающие отрицательные явления» (Ершов, 197). Это нужно читате лю газетных статей или серьезных очерков, но это совер-

213

шенно не нужно читателю художественных произведений, особенно юмористических. С читателем ничего не надо об суждать, ему надо только показывать, а выводы он сделает сам, если только показ был ярким и правдивым. Всякого рода рассуждения снижают художественные достоинства и доходчивость произведений. у Г. Рыклина есть прекрасный рассказ под названием «Бабка Секлетея». Комическая ге роиня этого рассказа — вредная старуха, сплетница, пере дающая всякие пророчества и вздорные слухи. Образ и смешон, и ясен, сообщаемые факты жизненно правдопо добны и убедительны. Вредность такого типа также совер шенно очевидна. Но вот автор пишет: «Было бы легкомыс ленно думать, что у бабки Секлетеи уже больше нет довер чивой аудитории, что в сети ее не попадает, как мухи в пау тину, и кое-кто из отсталой молодежи». Эта реплика «от себя» стоит в середине рассказа, она портит комизм — это не язык юморески, это язык статьи. Сказать это должен был не автор, а сам читатель, прочитав рассказ. И сказал бы, если бы этого за него не сделал автор. Читатель не лю бит, чтобы его поучали, он хочет понимать сам. Такие вы кладки в середине повествования — дань теории.

Бывают и другие ошибки, нарушающие комизм. Есть те мы, ни в каких случаях невозможные как комические. Нельзя комически изображать убийства, пороки, разнооб разные преступления, физическую и моральную грязь. Можно смеяться над фашистами, когда они привозят в ок купированную деревню грузовик с балалайками, чтобы вы годно продать их русским или обменять (рассказ Зощенко «Добрый день, господа»). Но никому не придет в голову смеяться над ними, когда в лагерях смерти они уничтожают людей. Между тем авторы не всегда достаточно ясно пони мают границу между тем, что может быть смешным, и тем, что не может. Так, несомненно, нисколько не смешна смерть Остапа в «Двенадцати стульях».

Переход от комического к отвратительному иногда делает ся нарочито, чтобы усилить изобличение. Так неоднократно в «Господах Головлевых» поступал Салтыков-

Щедрин.Вы-

214
звать отвращение входило в его цели, и в этих местах его роман не комичен. Но когда попытались этот роман экра низировать, это оказалось затруднительным, Юренев по этому поводу пишет:

«В русской литературе сатира М. Е. Салтыкова-Щедрина

выходит за грани комедии. В фильме Иудушка Головлев Гардин не смешон, а мерзок и страшен» (Юренев, 1964б). Но таков Иудушка не только в фильме, таков он и в рома не. Выход за грани комизма у Салтыкова-Щедрина наме ренный и сознательный.

Вопрос о темах имеет еще и другую сторону, и во многих случаях мы должны будем встать на защиту авторов против большинства критиков и теоретиков.

Что смех (во всяком случае, сатирический смех) вызван недостатками людей, это в разных формах говорили и гово рят многие теоретики, и это не вызывает возражении. Сущность сатиры сводится к осмеянию человеческих недос татков. Все это совершенно очевидно и бесспорно. Споры начинаются с того момента, когда надо решить, какие же недостатки должны стать предметом сатиры. Множество теоретиков утверждают, что осмеянию, прежде всего, под лежат крупные недостатки. Такие теоретики обвиняют со временных авторов в «мелкотемье». «у нас еще нет боль шой сатиры» (Гуральник, 6), — пишет Гуральник. По мне нию Ершова, авторы «Крокодила» «обнаруживали тягу к мелким темам, маленькому, затхлому мирку обывательщи ны, не ставили больших социальных вопросов»". Сходно выражается Николаев: «Слишком часто в основу сатириче ских рассказов, повестей и даже романов кладутся конфлик ты мелкие, незначительные, не имеющие широкого общест венного значения»( Николаев, 16).

Формально авторы таких обвинений правы. у нас зачас тую преоблалает осмеяние мелких недостатков. Не правы они в понимании и оценок этого. Теория комического по казывает, что крупные недостатки вообще не могут быть

17 A Ершов. Сатирический рассказ в «Крокодиле» (1946 — 1955) («Воп росы советской литературы», вып V, с. 190, 198).

215

предметом комического изображения. Это видно и без тео рии. Государственные преступления, измена Родине, тяже лые уголовные преступления подлежат юрисдикции проку ратуры и уголовного розыска, а не комедии и сатиры.

Теория, представленная названными авторами, ошибается еще и в другом: в общественной оценке мелких недостат ков.

Эта теория исходит из предпосылки, что есть как бы два вида недостатков: общественно вредные и общественно без вредные. Некоторая доля истины в этом, несомненно, есть. Когда, например, дирижер, грациозно изгибая стан, броса ется с кулаками на оркестр, чтобы показать, что здесь надо играть фортиссимо, или обращает к оркестру ладонь, пока зывая, что здесь надо играть потише (что музыканты знают и так), когда он дирижирует не толы<о корпусом и руками, но и головой, отчего приходит в беспорядок прическа, то такой дирижер не подозревает, что он смешон. Здесь есть материал для дружеского шаржа, но не для сатиры. Недос таток в данном случае совершенно безвреден.

Однако как только мы пытаемся по-настоящему разделить недостатки на общественно вредные и безвредные, мы сей час же попадаем в полный тупик и убеждаемся в невоз можности это сделать.

Слова Гуральника: «у нас еще нет большой сатиры» — не подтверждаются, если просмотреть сатирическое творчество периода гражданской или Великой Отечественной войны,вспомнить имена Демьяна Бедного, Владимира Маяковско

Эти обвинения отпадают сами собой. Маяковский в 1927 г . писал:

Хочу

раскатов

пушечного

смеха,

над ними

красного знамени клок.

Маяковский, как никто, умел громить внешних и внутренних врагов, белогвардейщину и контрреволюцию.

216
Во время Великой Отечественной войны сатира оказывала активное содействие победе над гитлеризмом. В настоящее время достаточно открыть любой номер «Крокодила» и почти любой номер «Правды» и других газет, чтобы увидеть там злые и меткие карикатуры. Говорить о том, что у нас нет большой сатиры, совершенно не приходится.

Но наряду с такой сатирой есть и нужна сатира, направ ленная на критику нашего повседневного быта, наших соб ственных недостатков.

Маяковский, который так великолепно громил интервен тов, умел обращать свои насмешки и против недостатков внутреннего быта во времена мирного строительства социа лизма. Этому строительству препятствовали уже не войны, не войска, не пушки, а тысячи мелочей, которые на первый взгляд вовсе незаметны, но в своей совокупности, если с ними не бороться, могут тормозить ход этого строительства и серьезно вредить ему. Маяковский создал понятие «огромные мелочи» и громил эти мелочи с такой страстно стью, с какой он громил интервентов. Образцом боевой са тиры может служит комедия Маяковского «Клоп».

В условиях нашей действительности индивидуальные не достатки вместе с тем есть недостатки общественного по рядка, проводить границу здесь совершенно невозможно. «Спекулянт и низкопоклонник, сплетник и клеветник, стя - жатель и мракобес, сутяга и лодырь, пьяница и распутник постепенно и неуклонно переходят в юрисдикцию сатиры» (Юренев, 1964б, 18), — пишет Юренев. Мих. Левитин в своей книге «Самое смешное» ( 1966 г .) так говорит о себе: «Автор беспощадно бичует все, что мешает нашему успеш ному продвижению вперед, и высмеивает такие пороки, как стяжательство, зависть, зазнайство, угодливость и эгоизм». На самом же деле этот список далеко не исчерпывает тема тики книги. Если систематически изучить нашу юмористи ческую и сатирическую литературу и составить список, ка талог всего того, что высмеивается (мы этого каталога при-

217

водить не будем), и вдуматься в каждый из этих недостат ков, то требование недопустимости их становится совер шенно очевидным. Нельзя допускать и надо всеми средст вами пресекать все виды моральной нечистоплотности, алко голизм, развязность и хулиганство, черствость по отноше нию к людям и их требованиям, формализм и бюрократизм всех видов, низкую культуру труда во всех областях работы и деятельности от самых скромных работников до самых крупных, совершающих на ответственных постах безответ ственные поступки. Все подобные и многие другие недос татки могут служить предметом сатиры, и все эти темы есть темы общественного порядка.

Нередко авторов обвиняют в том, что они изображают нетипичные явления. Совершенно очевидно, что многие из изображаемых недостатков действительно нетипичны для нашей жизни и для нашего строя. Но это не значит, что их не надо изображать и что с ними не надо бороться. Точка зрения, согласно которой один случай или малое количество их еще не представляет общественного зла, а общественный характер зло приобретает только тогда, когда оно начнет распространяться, глубоко ошибочна и вредна. Каждый слу чай требует борьбы и изобличения, не дожидаясь, пока бо лезнь разовьется в эпидемию и станет «типичной».

Отсюда видно, что часто раздающееся обвинение в мелко темье не выдерживает критики ни с точки зрения теории комического, ни с точки зрения общественной морали. Не достаток не в этом, а в том, как эти темы трактуются с точки зрения художественности и правдивости.

Здесь, между прочим, уместно заметить, что сатира как таковая очень часто не вылечивает и не исправляет тех, на кого она направлена. Если бы это было так, то для излече ния, например, алкоголизма или мелкого хулиганства доста точно было бы собрать всех одержимых такими недугами, свести их в театр или в кино и показать им изобличитель ную комедию против пьянства и хулиганства, ожидая, что из театра они выйдут трезвыми и благовоспитанными людьми. Так никогда не бывает. Но в чем же тогда значение

218

сатиры? Сатира воздействует на волю тех, кто относится к подобным недостаткам равнодушно или снисходительно, или не желает их замечать, или, может быть, и действитель но не знает о них. Она поднимает, мобилизует волю к борьбе, внушает или усиливает эмоции осуждения, недопус тимости, непозволительности изображаемых явлений и тем способствует усилению борьбы с ними и их устранению и искоренению.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел культурология