Пропп В. Проблемы комизма и смеха

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 3. О тех, кто смеется и кто не смеется

Смех осуществляется при наличии двух величин: смешно го объекта и смеющегося субъекта — человека. Мыслители XIX — XX вв., как правило, изучали или одну сторону про блемы, или другую. Комический объект изучался в трудах по эстетике, смеющийся субъект — в трудах по психологии. Между тем комизм определяется не тем и не другим в от дельности, а воздействием объективных данных на человека. О важности психологического фактора не раз писалось в эстетиках. «Нельзя понять сущности комического, не исследуя психологию чувства комического, чувства юмора» (Каган, 1,4), — говорит М. Каган. Сходно говорит Ник. Гартман: «Комизм в строго эстетическом смысле не может существо вать без юмора субъекта» (Гартман, 607).

Возникновение смеха есть некоторый процесс, в котором должны быть изучены все вызывающие его условия и при чины. По Бергсону, смех наступает как бы с точностью закона природы: он возникает всегда, когда для этого есть причина. Ошибочность такой установки довольно очевидна: причина для смеха может быть дана, но при этом могут оказаться люди, которые смеяться не будут и которых рас смешить окажется невозможным. Трудность состоит в том, что связь между комическим объектом и смеющимся человеком не обязательна и не закономерна. Там, где один сме ется, другой смеяться не будет.

Причина этого может крыться в условиях исторического, социального, национального и личного порядка. Каждая эпоха и каждый народ обладает особым, специфическим для них чувством юмора и комического, которые иногда непо нятны и недоступны для других эпох. «Написать историю смеха было бы чрезвычайно интересно», — писал А. И. Герцен. Такой задачи мы себе не ставим. Мы ограничиваем себя, как уже указано, материалами XVIII — XX вв.

21

Внося в вопрос историческую дифференциацию и посвя щая себя только XVIII — XX вв., мы не можем умолчать о наличии некой исторически сложившейся национальной дифференциации. Можно сказать, что французский смех отличается изяществом и остроумием (Анатоль Франс), немецкий — некоторой тяжеловесностью (комедии Гауптма- на), английский — иногда добродушной, иногда едкой на смешкой (Диккенс, Бернард Шоу), русский — горечью и сарказмом (Грибоедов, Гоголь, Салтыков-Щедрин). Впро чем, научного значения эти наблюдения не имеют, хотя по добные штудии и не лишены интереса.

Совершенно очевидно, что в пределах каждой из нацио нальных культур разные социальные слои будут обладать различным чувством юмора и разными средствами его вы ражения.

В пределах приведенных границ необходимо особо учитывать дифференциацию индивидуальную.

Все, вероятно, могли наблюдать, что есть люди или группы людей, склонные к смеху, и люди, к смеху не расположен ные. Мы ограничим себя несколькими выборочными при мерами.

К смеху склонны люди молодые и менее склонны втарые, хотя надо сказать, что мрачные юноши и веселые старички и старушки все же отнюдь не редкость. Девушки- подростки, когда они собираются, много смеются и веселят ся по самым, казалось бы, ничтожным поводам.

Прирожденные юмористы, люди, одаренные остроумием и способностью смеяться, есть во всех классах общества. Они не только сами умеют смеяться, но умеют и веселить других. Вот как описывают братья Соколовы церковного старосту Василия Васильевича Богданова одной из деревень Белозерского края:

«Маленький рыжеватый мужчина лет за тридцать, на вид несколько дурковатый, но под этой личиной скрывающий большую находчивость и хитрость. Он вечно подмигивает, подтрунивает». Он хорошо знал подноготную жизнь сель ского духовенства и отразил это в своих сказках, рассказы-

22

вал их так, что слушатели сами понимали скрытые в его сказках намеки. «При этом Вас. Вас. не упускал случая за тронуть даже здесь присутствовавших лиц, чем вызывал осо бую веселость у слушателей» (Сок., 78). Это определенный, очень распространенный тип сказочника — балагура и ост ряка.

В Москве 50-х годов прошлого века знаменитостью был артист, писатель и рассказчик Иван Федорович Горбунов, который в любой момент мог импровизировать сценки из московской жизни так, что окружающие дружно и громко хохотали, наслаждаясь меткостью его наблюдений и верно стью его имитации.

Особым даром комизма обладают некоторые артисты. Стоило К. Варламову раскрыть двери и выйти на сцену, как публика уже радостно смеялась, хотя он не произнес еще ни одного слова. То же бывало с народным артистом СССР Игорем Ильинским.

Наличие юмористической жилки — один из признаков талантливости натуры. Из воспоминаний Горького о Тол стом мы знаем, как много смеялись втроем Толстой, Горь кий и Чехов. Когда к Чехову в Ниццу приехал профессор Максим Ковалевский, они, сидя за столом в ресторане, смеялись так, что обращали на себя внимание всех присут ствующих.

Что показывают приведенные примеры? Они иллюстри руют наблюдение, что есть люди, в которьпг имеющийся в жизни комизм непременно вызывает реакцию смеха. Способность к такой реакции есть в целом явление положи тельного порядка; оно есть проявление любви к жизни и жизнерадостности. Но есть люди, к смеху отнюдь не распо ложенные. Причины этого могут быть различные. Если смех есть один из признаков общечеловеческой даровитости, если к смеху способны одаренные и вообще нормальные живые люди, то неспособность к смеху иногда может-быть объяс нена как следствие тупости и черствости. Неспособные к смеху люди в каком-нибудь отношении бывают неполно ценными. Может ли смеяться чеховский Пришибеев, или

23

23

человек в футляре Беликов, или полковник Скалозуб? Они смешны, мы над ними смеемся, но если вообразить их в жизни, то очевидно, что к смеху такие люди неспособны. По-видимому, есть некоторые профессии, лишающие ограниченных людей способности смеяться. Это в особенности те профессии, которые облекают человека некоторой долей власти. Сюда относятся чиновники и педагоги старого зака ла. «В городском архиве до сих пор сохранился портрет уг-рюм-Бурчеева. Это мужчина среднего роста, с каким-то деревянным лицом, очевидно, никогда не освещавшимся улыбкой», — так Салтыков-Щедрин изображает одного из градоначальников в своей «Истории одного города». Но угрюм-Бурчеев не единичный характер, а тип. «Это просто со всех сторон наглухо закупоренные существа», — так говорит о подобных людях Салтыков-Щедрин. К сожалению, такие «агеласты» (т. е. люди, неспособные к смеху) часто встречаются в педагогическом мире. Это вполне можно объяснить трудностью профессии, постоянством нервного напряжения и пр., но причина не только в этом, а в осо бенностях психической организации, которая в работе педагога сказывается особенно ясно. Недаром Чехов своего чело- века в футляре изобразил педагогом. Белинский в очерке «Педант» пишет: «Да, я непременно хочу сделать моего педанта учителем словесности» (Белинский, IV , 384). Препо давателям, не способным понять и разделить хороший смех детей, не понимающим шуток, не умеющим никогда улыбнуться и посмеяться, следовало бы рекомендовать переме нить профессию.

Неспособность к смеху может быть признаком не только тупости, но и порочности. Здесь вспоминается «Моцарт и Сальери» Пушкина.

Моцарт

Из Моцарта нам что-нибудь!

Старик играет арию из Дох Жуана. Моцарт хохочет.

Сальери И ты смеяться можешь?

24

Моцарт

Ах, Сальери!

Ужель и сам ты не смеешься?

Сальери
. Нет.

Мне не смешно, когда маляр негодный

Мне пачкает мадонну Рафаэля,

Мне не смешно, когда фигляр презренный

Пародией' бесчестит Алигьери.

Пошел, старик!

Моцарт

Постой же: вот тебе.

Пей за мое здоровье.

Старик уходит.

Гениальный и жизнерадостный Моцарт Пушкина спосо бен к веселью и смеху; он может даже отнестись шутливо к пародии на свое творчество. Наоборот, завистливый, на сквозь холодный, себялюбивый убийца Сальери неспособен к смеху именно вследствие глубокой порочности своего су щества, как он по той же причине неспособен и.к творчест ву, о чем говорит ему Моцарт: «Гений и злодейство — две вещи несовместные». .

Но неспособность к смеху может быть вызвана и совер шенно другими, прямо противоположными причинами.

Есть гатегррия людей глубоких и серьезных, которые не смеются не вследствие внутренней черствости, а как раз на оборот — вследствие высокого строя своей души или своих мыслей. Тургенев в своих воспоминаниях о художнике А. И. Иванове рассказывает следующее: «Литература и по литика его не занимали: он интересовался вопросами, ка савшимися до искусства, до морали, до философии. Однажды кто-то принес к нему тетрадку удачных карикатур; Ива нов долго их разглядывал — и вдруг, подняв голову, про молвил: "Христос никогда не смеялся". Иванов в это время заканчивал свою картину Явление Христа народу"» (Тур генев, XIV , 88). Тургенев не говорит, чему были посвящены карикатуры. Но так или иначе, они противоречили всему

25

тому миру высокой морали, высокой душевной настроенно сти, которой был охвачен Иванов. Область религии и об ласть смеха взаимоисключаются. В древнерусской письмен ной литературе стихия смеха и комического полностью от сутствует. Смех в церкви во время богослужения был бы воспринят как кощунство. Следует, однако, оговорить, что смех и веселье несовместимы не со всякой религией; такая несовместимость характерна для аскетической христианской религии, но не для античности с ее сатурналиями и диони сиями. Независимо от церкви народ справлял свои старые, веселые, по происхождению языческие праздники — свят ки, масленицу, Ивана Купалу и другие. По стране бродили ватаги веселых скоморохов, народ рассказывал озорные сказки и пел кощунственные песни. Если нельзя представить себе смеющимся Христа, то дьявола, наоборот, представить себе смеющимся очень легко. Таким Гете изобразил Мефи стофеля. Его смех циничен, но имеет глубокий философский характер, и образ Мефистофеля доставляет читателю огромное удовольствие и эстетическое наслаждение.

Продолжая наблюдения над людьми, которые не смеются или не склонны смеяться, легко заметить, что не будут сме яться люди, всецело охваченные какой-либо страстью или увлечением или полностью погруженные в какие-либо сложные или глубокие размышления. Почему это так, мы должны будем объяснить, и объяснить это можно. Совер шенно очевидно также, что смех несовместим ни с каким большим и настоящим горем. Смех невозможен также, ко гда мы видим истинное страдание другого человека. Если же при этом кто-либо все же засмеется, мы испытаем возму щение, такой смех свидетельствовал бы о нравственном уродстве смеющегося.

Эти предварительные наблюдения не решают проблемы психологии смеха, они только ставят ее. Решение ее может быть дано тогда, когда будет изучена причина возбуждения смеха и в связи с этим будут рассмотрены те психологиче ские процессы, которые составляют его сущность.

26

Наше исследование мы начнем с рассмотрения всего того, что никогда не может быть смешным. Это сразу поможет нам в установлении того, что же может обладать признаком комизма. Легко заметить, что, вообще говоря, никогда не может быть смешной окружающая нас природа. Не бывает смешных лесов, полей, гор, морей или цветов, трав, злаков и т. д. Это замечено давно и вряд ли может вызвать сомнение. Бергсон пишет: «Пейзаж может быть красив, привлекате лен, великолепен, невзрачен или отвратителен; но он нико гда не будет смешным». Это открытие он приписывает себе: «Я удивляюсь, каким образом столь важный факт, при всей своей простоте, не остановил на себе внимания мыслите лей» (Бергсон, 7). Между тем эта мысль высказывалась не однократно. Почти за пятьдесят лет до Бергсона ее высказал, например, Чернышевский: «В природе неорганической и растительной не может быть места комическому» (Чер нышевский, II , 186).

Обратим внимание на то, что Чернышевский говорит не о природе вообще, а только о природе неорганической и рас тительной; он не говорит о царстве животных. В отличие от предметов и явлений неорганической и растительной при роды животное может быть смешным. Чернышевский объ ясняет это тем, что животные могут быть похожими на лю дей. «Мы смеемся над животными потому, — говорит он, — что они напоминают нам человека и его движения» (там же). Это, несомненно, верно. Самое смешное из всех животных — обезьяна: она больше всех напоминает нам лю дей. Удивительно смешны своей осанкой и походкой бывают, например, пингвины. Недаром Анатоль Франс один из своих сатирических романов назвал «Остров пингвинов». Другие животные смешны тем, что напоминают нам если не форму, то выражение человеческих лиц. Выпученные гла за лягушки, стянутый в морщины лоб щенка, оттопыренные 

27

уши и оскаленные зубы летучей мыши вызывают у нас улыбку. Для некоторых животных сходство с человеком может быть усилено путем дрессировки. Танцующие собачки неизменно вызывают восторг детей. Комизм животных усиливается, если надеть на них человеческую одежду: штаны, или юбочки, или шляпки. Медведь в лесу, ищущий себе пропитание, сам по себе не смешон. Но медведь, которого водят по деревням и который показывает, как мальчишки воруют горох или как девки белятся и румянятся, вызывает смех. Юмор таких произведений, как роман Э.Т.А. Гофмана «Житейская философия кота Мурра», основан на том, что художник-писатель сквозь повадки животного увидел человека. Во всех приведенных случаях сходство между челове ком и животным самое непосредственное, прямое. Но мысль, высказанная Чернышевским, сохраняет свою силу и в тех случаях, когда сходство это отдаленное, косвенное. Почему смешны жирафы? На первый взгляд они на людей не похожи. Но долговязость, длинная и узкая шея возмож ны и у человека. Эти свойства отдаленно напоминают нам человека, и этого уже достаточно, чтобы пробудить в нас чувство смешного. Труднее сказать, чем смешон, например, котенок, который медленно идет к своей цели, подняв хвост совершенно вертикально кверху. Но и здесь' кроется нечто человеческое, которое мы только не умеем сразу определить.

Некоторой поправки требует утверждение Чернышевско го, что растительное царство не может вызвать смеха. Это верно в целом. Но вот мы вытащили редьку, и она вдруг своими очертаниями напомнила нам лицо человека — и возможность смешного уже дана. Такие исключения под тверждают правильность теории, а не опровергают ее.

Пока из всего сказанного можно вывести предварительное заключение, что комическое всегда прямо или косвенно свя зано с человеком. Неорганическая природа потому не мо жет быть смешной, что она не имеет с человеком ничего общего.

Здесь надо поставить вопрос: в чем состоит специфическое отличие неорганической природы от человека? Ответ мож-

28

но дать совершенно точный; человек отличается от неорга нической природы наличием у него духовного начала, пони мая под этим интеллект, волю и эмоции. Так пока чисто логическим путем мы приходим к предположению, что смеш ное всегда как-то связано именно со сферой духовной жиз ни человека. На первый взгляд это может показаться со мнительным. Ведь человек часто бывает смешон своим внешним видом (лысина и пр.) Однако факты все же пока зывают, что это все же так.

Приведенные наблюдения позволяют внести некоторую поправку в наблюдения о комизме животных. Комизм в об ласти умственной жизни возможен только для человека, но комизм в проявлении эмоциональной и волевой жизни воз можен и в мире животных. Так, если огромный и сильный пес вдруг обращается в бегство от маленькой и храброй кошки, которая оборачивается к преследующему ее псу, то это вызывает смех, потому что напоминает такое, что воз можно и между людьми.

Отсюда, между прочим, видно, что утверждение некото рых философов, будто животные смешны своим автоматиз мом, определенно ошибочно. Такое утверждение — перене- сение теории Бергсона на мир животных.

Что комизм связан непременно с духовной жизнью чело века, высказывается пока предварительно и гипотетически.

В этой связи возникает вопрос: могут ли быть смешными вещи? На первый взгляд может казаться, что вещи никак смешными быть не могут. Это отмечали и некоторые мыс лители. Так, например, Кирхманн считает, что в основе ко мического всегда лежат какие-нибудь нелепые поступки. Но так как вещи поступков совершать не могут, они не могут быть и комическими. Он пишет: «Так как комическое мо жет развиться только из нелепых действий, то из этого с очевидностью вытекает, что безжизненные вещи никогда не могут быть смешными». Чтобы вещь стала смешной, чело век, как думает Кирхманн, при помощи своей фантазии должен превратить ее в живое существо. «Безжизненные вещи только тогда могут стать смешными, когда фантазия

29

возвысит их до жизни и личности» ( Kirchmann , II , 44). Легко убедиться, что это совершенно неверно. Вещь может оказаться смешной в том случае, если она сделана человеком и если человек, сделавший эту вещь, невольно отразил в ней какие-то недостатки своей натуры: нелепая мебель, какие-нибудь необыкновенные шляпы или наряды могут вызвать смех. Это происходит потому, что на них отпечатался вкус их создателей, который не совпадает с нашим вкусом. Та ким образом, смешное в вещах тоже связано непременно с некоторым проявлением духовной деятельности человека.

То, что относится к вещам, относится и к произведениям архитектуры. Есть теоретики, которые начисто отрицают возможность комизма в архитектуре ( Zimmermann , 28). Простые люди так не думают. Вот какой разговор был под слушан на даче:

•  Мальчик, где вы живете?

•  Вот там за лесом такой смешной домик стоит, в нем
мы и живем.

Дом оказался низеньким, на редкость нелепым по своим пропорциям. В нем выразил себя неумелый строитель- кустарь. Тут можно вспомнить дом Собакевича:

«Было заметно, что при постройке его зодчий беспрестан но боролся со вкусом хозяина. Зодчий был педант и хотел симметрии, хозяин — удобства и, как видно, вследствие то го заколотил на одной стороне все освещающие окна и про вертел на место их одно маленькое, вероятно, понадобившееся для темного чулана, фронтон тоже никак не пришел ся посреди дома, как ни бился архитектор, потому что хо зяин приказал одну колонну сбоку выкинуть, и оттого очу тилось не четыре колонны, как было назначено, а только три».

К наблюдению, что смешным может быть только человек или то, что его напоминает, следует добавить еще другое: только человек может смеяться. Это заметил еще Аристо тель. «Из всех живых существ только человеку свойствен смех», — говорит он в своем трактате о душе (кн. III , гл. 10). Эта мысль неоднократно повторялась. Очень ясно и ка-

30

тегорично ее выразил, например, Брандес: «Только человек смеется и только из-за чего-нибудь человеческого» (Вгаndes , 278).

Почему только человек может смеяться, мы сейчас под робно объяснять не будем. Животное может веселиться, радоваться, может даже проявлять свое веселье довольно бур но, но оно не может смеяться. Чтобы засмеяться, смешное нужно суметь увидеть; в других случаях нужно дать поступ кам некоторую моральную оценку (комизм скупости, тру сости и т. д.) Наконец, чтобы оценить каламбур или анек дот, нужно совершить некоторую умственную операцию. Ко всему этому животные неспособны, и всякие попытки (например, любителей собак) доказать обратное заранее обречены на неудачу.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел культурология