Гирц К. Интерпретация культур

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 10. Интеграционная революция: изначальные чувства и гражданская политика в новых государствах

I

В 1948 г ., меньше чем через год после завоевания Индией независимости, Пандит Неру оказался в положении, обычно невыгодном для политика, находившегося ранее в оппозиции и пришедшего, наконец, к власти: ему вменялось в обязанность осуществить на практике политику, которая ему никогда не нравилась, хотя он долгое время и поддерживал ее. Вместе с Пателем и Ситарамайей он был назначен в Комитет по созданию провинций по языковому принципу.

Индийский национальный конгресс поддерживал языковой принцип определения границ штатов почти с самого начала своего существования, доказывая, как это ни парадоксально, что отстаивание британцами «произвольных», т. е. созданных не на языковой основе, административных единиц было частью политики «разделяй и властвуй». В 1920 г . Конгресс провел реорганизацию своих региональных отделений в соответствии с языковым принципом с целью укрепления своей поддержки в массах. Несмотря на то что отголоски расчленения Индии 1 * все еще, вероятно, звучали в его ушах, Неру был глубоко потрясен опытом своей работы в Комитете и с искренностью, которая делала его фигуру по-настоящему уникальной среди лидеров новых государств, признавался:

«[Эта работа] в некотором смысле открыла нам глаза. Перед нами были результаты шестидесятилетней деятельности Индийского национального конгресса, оказавшегося лицом к лицу с многовековым прошлым Индии, пронизанным чреватыми смертельными конфликтами узкогрупповыми интереса-

293

ми, мелочной завистью и предрассудками невежества. Мы просто ужаснулись, увидев, как тонок был лед, по которому мы шли. Перед нами представали самые достойные люди страны и уверенно и настойчиво утверждали, что язык в этой стране олицетворяет и символизирует культуру, народ, историю, индивидуальность и, наконец, составную часть нации ( sub - nation )» 1 .

Ужаснулись члены Комитета или нет, но в конце концов Неру, Патель и Ситарамайя были вынуждены одобрить притязания Андхры как штата, где говорят на телугу, и тонкий лед треснул. За десять лет Индия была почти полностью реорганизована в соответствии с языковым принципом, и множество обозревателей, как индийских, так и зарубежных, публично вопрошали, переживет ли политическое единство страны эту крупномасштабную уступку «узкогрупповым интересам, мелочной зависти и предрассудкам невежества» 2 .

Проблема, которая заставила Неру так широко раскрыть глаза от удивления, существует в данном случае в обличьи языкового вопроса, но та же самая проблема, в том или ином обличьи, является, безусловно, буквально пандемической для новых государств, на что указывают бесчисленные ссылки на «дуальные», «плюралистские» или «сложные» общества, на «мозаичные» или «составные» социальные структуры, на «государства», не являющиеся «нациями», и «нации», не являющиеся «государствами», на «трайбализм», «местничество» и «коммунализм», так же как и ссылки на паннациональные движения различного толка.

Когда мы говорим о коммунализме в Индии, то имеем в виду религиозные различия, когда говорим о том же самом в Малайе, то речь идет главным образом о различиях расовых 2 * , а в Конго — о племенных. Но такая систематизация отнюдь не случайна: явления, объединяемые в одну группу, обладают некоторым сходством. Основой внутренних распрей в Индонезии был регионализм, в Марокко - различия в обычаях. Тамильское меньшинство на Цейлоне отделяют от сингалезского большинства религия, язык, раса, район проживания и социальный уклад; шиитское меньшинство в Ираке отделяет от преобладающего суннитского большинства, по сути дела, только различие между сектами внутри ислама. Паннациональные движения в Африке базируются на расовой основе, в Курдистане — на племенной, а в Лаосе, государстве Шанов и Таиланде — на сходстве языков. Но все эти явления образуют к тому же единое — в некотором смысле — целое. Они образуют поддающуюся определению область исследования.

294

Точнее говоря, могли бы образовать, будь мы в состоянии определить ее. Сводящая все на нет концептуальная двусмысленность, присущая терминам «нация», «национальность» и «национализм», пространно обсуждалась и подвергалась основательной критике почти в каждом исследовании, посвященном взаимоотношениям между общинной и политической лояльностью 3 . Но поскольку основным лекарством стал теоретический эклектизм, который в своем стремлении отдать должное многогранной природе обсуждаемых проблем ведет к смешению политического, психологического, культурного и демографического факторов, реальное снятие этой двусмысленности продвинулось не слишком далеко. Так, недавний симпозиум по Ближнему Востоку огульно отнес к «национализму» и усилия Лиги арабских государств ликвидировать существующие государственные границы, и стремление суданского правительства объединить довольно произвольно и случайно вычлененное суверенное государство, и попытки азербайджанцев Ирана отделиться от Ирана и присоединиться к Советской Республике Азербайджан 4 . Оперируя подобной «всеядной» концепцией, Дж. Коулмен считает, что нигерийцы (или некоторые из них) демонстрируют одновременно пять различных видов национализма — «африканский», «нигерийский», «региональный», «групповой» и «культурный» 5 . А Р. Эмерсон определяет нацию как «конечную общность — самую большую общину, которая в наиболее кризисных ситуациях эффективно управляет лояльностью людей, отвергая как требования меньших общностей внутри нации, так и претензии тех, кто способен охватить "нацию" еще большим сообществом...», что просто переносит оттенок двусмысленности с термина «нация» на термин «лояльность», а решение вопроса о том, являются ли нациями Индия, Индонезия или Нигерия, оставляет приговору некоего будущего, точно не определенного исторического кризиса 6 .

Однако некоторые из этих концептуальных туманностей рассеиваются, если признать, что народами в новых государствах движут одновременно два мощных тесно взаимосвязанных, хотя и отличных друг от друга, а на деле часто противоположных мотива — стремление получить признание в качестве самостоятельных, ответственных субъектов, чьи желания, поступки, надежды и мнения «имеют значение», и стремление построить эффективное и успешно развивающееся современное государство. Цель первого стремления - обратить на себя внимание: это поиск своей индивидуальности и требование того, чтобы эта индивидуальность была публично признана как значимая, это притязания общества

295

на то, чтобы быть субъектом, «что-то собой представляющим в этом мире» 7 . Цель второго стремления — практическая: это требование прогресса, повышения уровня жизни, более эффективного политического устройства, большей социальной справедливости, и, кроме того, это требование «участвовать в большем объеме в мировой политике» или «пользоваться влиянием в мире» 8 . Эти два мотива в свою очередь теснейшим образом взаимосвязаны, поскольку гражданство в подлинно современном государстве все больше и больше становится самым широкодоступным утверждением личной значимости и поскольку то, что Мадзини называл потребностью существовать и иметь имя, в очень большой степени подогревается унизительным чувством исключенности из списка значительных центров власти в мировом сообществе. Но эти мотивы — совсем не одно и то же. Они происходят из разных источников и являются ответом на действие разных сил. Между ними, на самом деле, существует напряженность, которая является одной из главных движущих сил национального развития новых государств и в то же самое время — одной из самых больших помех для этого развития.

В новых государствах эта напряженность принимает особо тяжелую и хроническую форму, как вследствие того, что самосознание народов этих государств по-прежнему в очень значительной степени связано с приземленными реалиями кровных и этнических связей, языка, места жительства, религии или традиции, так и вследствие постоянного в этом столетии роста значения суверенного государства как эффективного инструмента для реализации коллективных целей. Полиэтническое, обычно многоязычное и иногда многорасовое население новых государств склонно считать, что непосредственная, конкретная и наполненная доставшимися им от предков смыслами классификация, заложенная в таком «естественном» разнообразии, является важнейшей составляющей их индивидуальности. Подчинить эти специфические и привычные идентификации неопределенным обязательствам по отношению к всеохватывающему и достаточно чуждому гражданскому устройству означает рисковать потерять свое самобытное лицо либо в результате растворения в культурно неразличимой массе, либо, что даже еще хуже, в результате преобладания одной из соперничающих этнических, расовых или языковых общностей, которая может придать этому устройству характер своей собственной индивидуальности. И в то же самое время едва ли не большинство непросвещенных членов таких обществ, а также их лидеры (первые — очень смутно, вторые — в полной мере), отдают себе отчет в том, что

296

возможности для социальных преобразований и прогресса в материальной сфере, к которым они так сильно стремятся и достичь которые они полны такой решимости, все больше и больше зависят от включенности в достаточно крупное, независимое, мощное, хорошо организованное государство. Настойчивое стремление быть признанным в качестве заметной и значимой фигуры и желание быть современным и динамичным имеют, таким образом, тенденцию расходиться, и главным стержнем политического процесса в новых государствах является героическое усилие по их сближению.

II

Если более точно сформулировать сущность обсуждаемой здесь проблемы, то речь идет о том, что рассматриваемые как общества, новые государства чрезвычайно подвержены проявлениям серьезного недовольства, основанного на изначальных привязанностях 9 . Под изначальными привязанностями понимается то, что проистекает из «данностей» социального бытия (или, если быть более точным, поскольку сюда неизбежно вовлекается культура, из того, что считается «данностями») — соседские и родственные связи, главным образом, но кроме того — данность, которая проистекает из того, что человек рождается в определенной религиозной общине, говорит на определенном языке или даже на диалекте этого языка и следует определенным общественным обычаям. Представляется, что эти совпадения по крови, языку, обычаю и т. п. сами по себе (отдельно взятые и по своей природе) обладают несказанной, а иногда и непреодолимой принудительной силой. Человек привязан к своему сородичу, соседу, единоверцу самим фактом такой привязанности; не только в результате каких-то личных чувств, практической необходимости, общего интереса или принятого на себя обязательства, но в значительной мере благодаря какому-то необъяснимому абсолютному смыслу, приписываемому самой этой связи. Общая сила таких изначальных уз и преобладание тех или иных их видов в качестве наиболее важных варьируются от индивида к индивиду, от общества к обществу, от одного исторического периода к другому. Но у любого, в сущности, человека, в любом обществе, почти во все времена некоторые привязанности возникают, по-видимому, скорее из чувства естественной — кто-то назвал бы ее духовной — близости, чем из социального взаимодействия.

В современных обществах перенос таких связей на уровень политической верховной власти - хотя это, конечно, проис-

297

ходило и продолжает происходить — вызывает все большее и большее осуждение как явление патологическое. Во все большей и большей степени национальное единство поддерживается не призывами к братству по крови и почве, а малопонятной, пунктирно очерченной и соблюдаемой скорее по привычке верностью гражданскому государству, что в большей или меньшей мере дополняется использованием государством полицейских сил и идеологических проповедей. Ущерб, нанесенный и себе, и другим теми современными (или полусовременными) государствами, которые со всей страстью стремились стать скорее изначальными, чем гражданскими политическими общностями, как и растущее осознание практических преимуществ той модели социальной интеграции, которая обладает более широким диапазоном по сравнению с тем, что обычно могут и даже позволяют создавать изначальные связи, только усилили нежелание публично выставлять расу, язык, религию и т. п. в качестве основ для определения «конечной общности». Но в модернизирующихся обществах, там, где традиция гражданской политической деятельности еще слаба и недостаточно понимаются технические требования к обеспечению эффективного управления, существует, как обнаружил Неру, тенденция периодически, а в некоторых случаях почти постоянно предлагать и широко приветствовать изначальные привязанности в качестве предпочтительных основ для разграничения автономных политических единиц. При этом откровенно, энергично и простодушно защищается тезис о том, что истинно законная власть проистекает только из врожденной принудительности, которой, как полагают, каким-то образом обладают эти привязанности:

«Причины, по которым моноязычное государство стабильно, а многоязычное нестабильно, совершенно очевидны. Государство строится на чувстве товарищества. Что это за чувство? Определяя коротко, это корпоративное ощущение единства, которое делает тех, кто испытывает это чувство, знакомыми и родственниками. Есть в этом чувстве и другая грань. Это одновременно и чувство "сознания своей особости", которое, с одной стороны, связывает тех, кто разделяет это чувство, так крепко, что оно преодолевает все различия, являющиеся результатом экономических конфликтов или социального неравенства, а с другой — отделяет их от всех прочих людей. Это страстное желание не принадлежать к какой бы то ни было другой группе. Существование такого чувства товарищества является основой стабильного и демократического государства» 10 .

Именно такая формулировка прямого конфликта между изначальными и гражданскими чувствами — это «страстное

298

желание не принадлежать к какой бы то ни было другой группе» — придает проблеме, имеющей различные имена — трайбализма, местничества, коммунализма и т. д., более зловещий и гораздо более опасный характер по сравнению с большинством других, также весьма серьезных и сложных для разрешения проблем, встающих перед новыми государствами. Здесь перед нами не просто конкурирующие общественные привязанности, а конкурирующие привязанности такого же всеобщего порядка, на том же самом уровне интеграции. Как и в любом государстве, в новых государствах существует много других конкурирующих привязанностей — связи с классом, партией, бизнесом, профессиональным союзом, конфессией или чем бы то ни было еще. Но группы, скрепленные такими узами, никогда, в сущности, не рассматриваются как полностью самостоятельные, предельные социальные единицы, способные претендовать на выражение идеи национального. Конфликты между ними случаются только в рамках более или менее полностью сложившейся «конечной общности», политическая целостность которой не ставится, как правило, под сомнение. Независимо от того, насколько серьезными становятся такие конфликты, они не угрожают, во всяком случае намеренно, самому существованию этой «конечной общности». Они угрожают правительствам или даже формам правления, но крайне редко — и обычно тогда, когда к ним примешиваются изначальные чувства, — угрожают подрывом самой нации, поскольку не влекут за собой альтернативных определений того, что такое нация, каковы критерии ее выделения. Экономическое, классовое или интеллектуальное недовольство чревато революцией, а недовольство, питаемое расовой, языковой или культурной дискриминацией, таит в себе угрозу расчленения, ирредентизма 3 * или, наоборот, поглощения, угрозу перекраивания самих границ государства^иного определения его территории. Гражданское недовольство находит свой естественный выход в законном или незаконном захвате государственного аппарата. Недовольство, продиктованное изначальными чувствами, стремится к большему и его труднее удовлетворить. Если оно достаточно серьезно, то ему потребуется голова не только Сукарно, Неру или Маулай Хаса-на, но и голова самой Индонезии, Индии или Марокко.

Реальные факторы, вокруг которых кристаллизуется такое недовольство, различны, и в каждом данном случае обычно выступают сразу несколько факторов, соперничающих между собой и действующих иногда наперекор друг другу. На чисто описательном уровне эти факторы тем не менее довольно легко поддаются перечислению 11 .

299

Предполагаемые кровные узы. Здесь определяющим элементом является квазиродство. «Квази», потому что родственные союзы, образованные на основе известных биологических отношений (расширенные семьи, роды и т. д.), слишком малы и даже в глазах большинства связанных с традицией людей имеют не более чем ограниченное значение, и, следовательно, речь идет о том с трудом прослеживаемом, но, с точки зрения социологии, реальном родстве, которое связывает людей, например в племени. Нигерия, Конго и большая часть Африки южнее Сахары характеризуются тем, что здесь превалирует именно эта разновидность изначальных отношений. Но то же самое характерно и для кочевников или полукочевников Ближнего Востока — курдов, белуджей, пуштунов и т. д., для нага, мунда, санталов и др. в Индии и для большинства так называемых горных племен Юго-Восточной Азии.

Раса. Ясно, что понятие «раса» близко к понятию «предполагаемое родство», если подходить с точки зрения этноби-ологической теории. Но это не совсем одно и то же. Здесь речь идет прежде всего о фенотипических физических чертах — в первую очередь, конечно, о цвете кожи, но также и о типе лица, росте, типе волос и т. п., — а не о каком-то совершенно ясном чувстве общего происхождения как таковом. Средоточием межобщинных проблем в Малайе в значительной мере являются различия именно такого рода, различия между двумя фенотипически очень, в сущности, близкими монголоидными народами. «Негритюд» явно черпает значительную часть своей силы, хотя, по-видимому, и не всю, в представлении о расе как о важном изначальном свойстве, и на том же основании выделяются торговые меньшинства, находящиеся на положении париев, — китайцы в Юго-Восточной Азии или ливанцы и индийцы в Африке.

Язык. Расхождения на языковой почве — по некоторым пока еще не нашедшим адекватного объяснения причинам — особенно остро проявляются на Индийском субконтиненте, играют довольно существенную роль в Малайе и время от времени дают о себе знать во всех других странах. Но поскольку язык иногда считается совершенно неотъемлемым фактором национальных конфликтов, стоит подчеркнуть, что расхождения на языковой почве не являются неизбежным результатом несходства языков. Как и кровные, и расовые и другие различия, которые будут перечислены ниже, различия в языке сами по себе не всегда способствуют разделению — они не сыграли такой роли ни в Танганьике, ни в Иране (хотя в строгом смысле Иран не относится к новым государствам), ни на Филиппинах, ни даже в Индонезии, где, несмотря на широчайшее раз-

300

нообразие языков, конфликт на языковой почве стал, кажется, единственной социальной проблемой, которая почему-то не проявилась в крайней форме. Более того, конфликты, основанные на столкновении изначальных привязанностей, могут происходить там, где нет заметных языковых различий, как, например, в Ливане, между разными группами, говорящими на батакском языке, в Индонезии, и, возможно в меньшей степени, между народами фулани и хауса в Северной Нигерии.

Регион. Хотя регионализм, как фактор, встречается повсюду, наибольшие беды он приносит, как правило, в географически разнородных областях. Тонкий, Аннам и Кохинхина во Вьетнаме, две эти корзины с рисом на концах длинного коромысла 4 * , до разделения страны противостояли друг другу почти только регионально, имея общий язык, культуру, расовые черты и т. п. На напряженность между Восточным и Западным Пакистаном (теперь они превратились в самостоятельные государства, Бангладеш и Пакистан) влияли также и различия в языке и культуре, но географический фактор имел огромное значение вследствие территориальной раздробленности страны. Противостояние Явы и Внешних островов в расположенной на архипелаге Индонезии, Северо-Востока и Западного побережья в поделенной горами надвое Малайе являются дополнительными примерами превращения регионализма в важный изначальный фактор национальной политической жизни.

Религия. Выдающимся примером действия этого типа изначальной привязанности является раздел Индии. Но существуют и другие хорошо известные примеры роли этой привязанности в подрыве или подавлении всеобъемлющего гражданского чувства: Ливан, карены-христиане и мусульма-не-аракены в Бирме, тоба батаки, амбоны и минахасы в Индонезии, моро на Филиппинах, сикхи в индийском Пенджабе и члены братства ахмадья в Пакистане, хауса в Нигерии.

Обычай. Опять-таки, различия в обычаях создают основу для национального разобщения почти повсеместно и играют особую роль в тех случаях, когда более изощренная в интеллектуальном и/или художественном отношении группа рассматривает себя в качестве носителя «цивилизации» среди преимущественно варварского населения, для которого эта группа должна служить эталоном. Это бенгальцы в Индии, яванцы в Индонезии, арабы (по сравнению с берберами) в Марокко, амхара — в еще одном «старом» новом государстве — Эфиопии и т. д. Но важно также подчеркнуть, что даже всерьез противостоящие друг другу группы могут очень мало отличаться по своему образу жизни: гуджератцы и махараштра в Индии, баганда и буниоро в Уганде, яванцы и сунда в Ин-

301

донезии. Возможно и обратное: обычаи балийцев очень сильно отличаются от обычаев других народов Индонезии, но ба-лийцы пока вообще не проявляли недовольства, коренящегося в каком бы то ни было изначальном чувстве.

Однако простого перечисления видов изначальных связей, которые то в одном, то в другом месте имеют тенденцию политизироваться, недостаточно, необходимо двигаться дальше и постараться также классифицировать или каким-то образом упорядочить конкретные модели изначального разнообразия и изначальных конфликтов, которые реально существуют в различных новых государствах и компонентами которых являются такие связи.

Это выглядит как обычное упражнение в политической этнографии, но задача оказывается более деликатной, чем кажется на первый взгляд, — не только потому, что нужно различить те вызовы коммунализма целостности гражданского государства, которые на данный момент представляют собой открытую угрозу, но и потому, что необходимо обнаружить те из них, которые пока скрыты, спрятаны в устойчивой структуре изначальных идентификаций и готовы принять открытую политическую форму, как только сложатся необходимые для этого социальные условия. Тот факт, что индийское меньшинство в Малайе до сих пор еще не создавало серьезной угрозы жизнеспособности государства, не означает, что оно не могло бы создать такой угрозы, если бы случилось что-нибудь непредвиденное с мировыми ценами на каучук или если бы госпожа Ганди сменила политику невмешательства по отношению к индийцам, живущим за пределами Индии, на политику, проводимую Мао по отношению к китайской диаспоре. Проблема моро на Филиппинах, предоставлявшая хорошую боевую практику лучшим представителям нескольких поколений выпускников Вест Пойнта 5 * , сейчас просто кипит на медленном огне, но так не может продолжаться вечно. Движение Свободных таев в настоящее время как будто угасло, но оно может возродиться, если произойдут перемены во внешней политике Таиланда или если Патет Лао будет иметь успех в Лаосе. Курды Ирака, несколько раз как будто бы замиренные, продолжают демонстрировать признаки недовольства. И такие примеры можно было бы продолжать. В большинстве новых государств политическая солидарность, основанная на изначальных чувствах, обладает постоянной силой, но эта сила не всегда активна и не всегда хорошо видна.

Для начала было бы полезным провести по отношению к данному предмету классификации аналитическое различение тех видов изначальных привязанностей, которые более или

302

менее полно проявляются в рамках одного гражданского государства, и тех, что выходят за эти рамки. Или, если сформулировать эту задачу несколько иначе, следует противопоставить те случаи, когда соответствующая — расовая, племенная, языковая и т. д. — группа, которой присуще «корпоративное чувство единства», меньше, чем существующее гражданское государство, и те случаи, когда эта группа больше или, по крайней мере, каким-то образом переступает его границы. В первом варианте изначальное недовольство возникает из-за ощущения политического подавления, во втором — из-за ощущения политического расчленения. Сепаратизм каренов в Бирме, ашанти в Гане, баганда в Уганде — примеры первого варианта, панарабизм, сомалийский экспансионизм или панафриканизм — примеры второго.

Многие из новых государств испытывают трудности, связанные одновременно и с тем, и с другим вариантом. Во-первых, большинство межгосударственных движений изначального толка охватывает не отдельные страны целиком, к чему во всяком случае стремятся различные «пан»-движения, а этнические меньшинства, рассеянные по нескольким государствам, например, движение курдов за единый Курдистан, призванное объединить курдов в Иране, Сирии, Турции и Советском Союзе, — возможно, самое неосуществимое политическое движение всех времен, движение абако под руководством ныне покойного господина Касавубу и сторонников его идеи о создании Республики Конго и Анголы, движение за создание Дравидистана, в той мере, в какой оно распространяется не только на Южную Индию, но и на Цейлон, пересекая Полкский пролив, и, наконец, движение, или пока, быть может, только неоформленное общее чувство, за создание объединенной и суверенной Бенгалии — Бангладеш в увеличенных размерах — независимой и от Индии, и от Пакистана. Кроме того, в некоторых из новых государств существуют классические проблемы ирредентистского толка — малайцы в Южном Таиланде, пуштуны вдоль афганской границы Пакистана и т. д. Масса проблем подобного рода появится и в Африке южнее Сахары, когда там будут установлены более твердые политические границы. Во всех этих случаях присутствуют — или могут появиться в будущем — и стремление избавиться от существующего гражданского государства, и страстное желание воссоединить политически разделенную изначальную общность 12 .

Во-вторых, межгосударственные и внутригосударственные изначальные привязанности часто пересекаются, сплетаясь в сложную сеть уравновешивающих друг друга — хотя

303

в большинстве случаев и ненадежно — обязательств. В Малайе одной из наиболее действенных скрепляющих сил, которая удерживает китайцев и малайцев — во всяком случае, пока — в едином государстве, вопреки чрезывычайно сильным центробежным тенденциям, порожденным этническими и культурными различиями, является опасение со стороны и той, и другой группы оказаться, в случае распада федерации, на положении несомненно неполноправного меньшинства в рамках какой-то иной политической структуры: малайцы опасаются того, что китайцы повернутся к Сингапуру или Китаю, китайцы — что малайцы повернутся к Индонезии. Подобным же образом на Цейлоне и тамилам, и сингалам удается рассматривать себя в качестве меньшинств: тамилам — потому что 70% цейлонцев являются сингалами, сингалам — потому что кроме 8 миллионов, живущих на Цейлоне, их больше нигде нет, в то время как кроме 2 миллионов цейлонских тамилов существует еще 28 миллионов, живущих в Южной Индии. В Марокко наметился и раскол между арабами и берберами внутри государства, и выходящий за пределы Марокко раскол между приверженцами насеровского панарабизма и сторонниками движения Бургибы за regroupement maghrebin 6 * . И сам Насер, вплоть до своей смерти являвшийся, пожалуй, самым блестящим виртуозом в искусстве манипулирования изначальными чувствами среди лидеров новых государств, увлекался жонглированием идеями панарабизма, панисламизма и панафриканизма в интересах обеспечения руководящей роли Египта среди государств, подписавших Бандунгскую декларацию.

Но независимо от того, выходят или не выходят изначальные привязанности за границы государств, большинство крупных сражений на изначальной почве происходит в настоящее время внутри них. Между новыми государствами существует, конечно, ряд международных конфликтов, в основе которых, прямо или косвенно, лежат все те же изначальные проблемы. Враждебные отношения между Израилем и его арабскими соседями, ссора Индии и Пакистана из-за Кашмира являются, безусловно, самыми известными примерами таких конфликтов. Но есть еще и громкий скандал из-за Кипра между двумя более старыми государствами, Грецией и Турцией, и напряженность между Сомали и Эфиопией, связанная, по существу, с ирредентистской проблемой, и трудности Индонезии в отношениях с Пекином из-за вопроса о «двойном гражданстве» для этнических китайцев в Индонезии, и т. п. Когда новые государства политически укрепятся, такие конфликты могут разрастись и стать более частыми и более напряженными. Но пока

304

они еще не стали — за исключением арабо-израильского конфликта и вспыхивающего время от времени спора из-за Кашмира — политическими проблемами первостепенной важности, и наибольшее воздействие изначальные различия почти повсеместно оказывают на внутренние дела, хотя это вовсе не говорит о том, что они не способны поэтому существенно влиять на международную политику 13 .

Создание типологии конкретных моделей изначального разнообразия, которые обнаруживаются в различных новых государствах, в подавляющем большинстве случаев, однако, весьма затруднено из-за простой нехватки подробной и достоверной информации. Но опять-таки, упрощенную и чисто эмпирическую классификацию можно тем не менее провести довольно легко, и она может оказаться полезной в качестве грубо составленного, но эффективного путеводителя по дикой местности, не отмеченной ни на каких картах, может способствовать более тонкому анализу роли изначальных чувств в гражданской политике по сравнению с тем, который можно провести, используя понятия «плюрализм», «трайбализм», «местничество», «коммунализм» и другие стереотипы социологии здравого смысла.

• В качестве первой, довольно обычной и относительно простой модели берется ситуация, когда в обществе противостоят друг другу две группы населения. Одна — господствующая и преобладающая по численности (хотя последнее не правило), другая — сильное, постоянно дестабилизирующее ситуацию меньшинство. Это пример Кипра с треками и турками, Цейлона с сингалами и тамилами, Иордании с иорданцами и палестинцами, хотя в последнем случае доминирующая группа по численности меньше.

• Вторая модель несколько напоминает первую; но является более сложной. Здесь одна группа населения, занимающая центральное место нередко не только в политическом, но и в географическом отношении, противостоит нескольким довольно большим и так или иначе оппозиционным периферийным группам: яванцы против народов Внешних островов в Индонезии, бирманцы из долины Ирравади против различных горных племен и народов горных долин в Бирме, персы центральной части Иранского нагорья против различных племен в Иране (хотя, опять же, это, строго говоря, не новое государство), арабы Атлантической равнины против различных окружающих их берберских племен Рифа, Атласа и Суса, лао долины Меконга против племенных народов Лаоса и т. д. Пока неясно, насколько такая модель может получить воплощение в Черной Африке. В одном случае, когда это могло произойти с ашанти в Гане,

305

власть центральной группы оказалась, по крайней мере временно, сломленной. Что касается Уганды, то время покажет, сохранят ли (сейчас речь идет уже о том, восстановят ли) баганда свое доминирующее положение среди других групп благодаря своей большей образованности, политической опытности и т. д. и вопреки тому, что по численности они составляют всего лишь около одной пятой населения.

•  Биполярность представляет собой третью, внутренне еще менее однородную модель, когда существуют две почти уравновешивающие друг друга основные группы — малайцы и китайцы в Малайе (хотя там есть и не столь большая группа индийцев), или христиане и мусульмане в Ливане (хотя на самом деле обе группы являются совокупностью меньших сект), или сунниты и шииты в Ираке. Два региона Пакистана (хотя западный регион сам по себе далеко не однороден) — яркий пример биполярной модели изначального разнообразия, что и привело в настоящее время к распадению этого государства на две части. Во Вьетнаме накануне раздела существовала сходная ситуация — Тонкин противостоял Кохинхине, — сейчас эта проблема «решается» с помощью великих держав, хотя новое объединение страны могло бы возродить ее. Даже в Ливии, население которой не столь многочисленно, чтобы здесь могли возникать крупные межгрупповые конфликты, есть некоторые признаки биполярности, учитывая различия между Киренаикой и Триполитанией.

•  Еще одна модель характеризуется относительно равномерной градацией групп по их значению, начиная с нескольких самых крупных и средних по численности групп и заканчивая целым рядом самых малых, без ярко выраженных доминирующих групп и резко разъединяющих всех позиций. Примерами этой модели служат, по-видимому, Индия, Филиппины, Нигерия и Кения.

•  И наконец, существует, используя термин Валлерстай-на, простая этническая раздробленность, со множеством мелких групп. К этой своего рода остаточной категории следует отнести большинство африканских государств, по крайней мере до тех пор, пока они не будут лучше известны 14 . Одна из инициатив новаторского сверх всякой меры правительства в Леопольдвиле, которое предлагало объединить 250 (или около того) разрозненных племенных групп Конго, говорящих на разных языках, в 80 племенных территориях, которые затем должны были бы образовать 12 федеративных штатов, дает понять, до каких масштабов может дойти такая раздробленность и насколько запутанными могут быть порождаемые ею отношения изначального типа.

306

Мир коллективно утвержденной и публично выраженной идентичности личности есть, таким образом, мир упорядоченный. Существующие в новых государствах модели отождествления и различения по изначальному принципу не являются какими-то бесформенными, постоянно меняющимися и бесконечно разнообразными — они четко разграничены и поддаются систематизации. И поскольку эти модели различаются, то вместе с ними различается и сущность проблемы социального самоутверждения индивида, так же как она различается и в зависимости от положения индивида в рамках каждой отдельно взятой модели. Задача обеспечения признания в качестве человека, достойного внимания и уважения, сингалу на Цейлоне представляется в ином свете и в иной форме, чем яванцу в Индонезии или малайцу в Малайе, поскольку принадлежать к основной группе населения, противостоящей одному меньшинству, совсем не то же самое, что принадлежать к основной группе, противостоящей множеству меньшинств или такой же большой группе. Но также в совершенно ином свете и в иной форме эта задача выглядит для турка на Кипре по сравнению с греком, для карена в Бирме по сравнению с бирманцем, для представителя народа тив в Нигерии по сравнению с представителем народа хауса, поскольку принадлежность к меньшинству ставит человека в совершенно иное положение, чем принадлежность к основной группе населения, даже в рамках единой системы 15 . Общины так называемых париев, состоящие из «иностранных» торговцев и встречающиеся во многих новых государствах — ливанцы в Западной Африке, индийцы в Восточной Африке, китайцы в Юго-Восточной Азии и относящиеся к несколько иному типу марвари в Южной Индии, — живут в совершенно ином социальном универсуме, во всяком случае в том, что касается проблемы сохранения признанной идентичности, чем живущие в тех же обществах группы оседлого земледельческого населения, независимо от численности и значимости последних. Сеть изначального притяжения и отталкивания густа, запутана, но сплетена тем не менее очень аккуратно, являясь в большинстве случаев результатом многовековой постепенной кристаллизации. Чуждые установления гражданского государства, возникшего совсем недавно на обломках исчерпавшего себя колониального режима, накладываются на это искусно выделанное и любовно сохраняемое переплетение гордости и подозрений и должны каким-то образом вплести его в ткань современной политики.

307

III

Подчинение изначальных чувств гражданскому устройству осложняется, однако, тем, что политическая модернизация с самого начала имеет тенденцию не столько успокаивать эти настроения, сколько разжигать их. Переход прерогатив суверенитета от колониального режима к независимому правительству — это не просто переход власти из рук иностранных правителей в руки местных, это глубокая трансформация всей модели политической жизни, превращение подданных в граждан. Колониальные правительства, подобно аристократическим правительствам в Европе раннего Нового времени, которым они больше всего соответствуют по форме, отчужденны и неотзывчивы, они находятся вне тех обществ, которыми управляют, воздействуют на них нерегулярно, неравномерно и волюнтаристски. В отличие от них правительства новых государств, хотя и являются олигархическими, ориентируются на поддержку народа и его мнение, находятся в самой гуще того общества, которым управляют, и по мере своего становления воздействуют на него все более и более целенаправленно, регулярно и всеобъемлюще. Для выращивающего какао земледельца-ашанти, для гуджератца-лавочника или для китайца-горняка с оловянных рудников Малайи приобретение его страной политической независимости есть приобретение и им самим, волей-неволей, современного политического статуса, независимо от того, насколько он сам привержен традиционной культуре или насколько неэффективно и несовременно в своих практических действиях новое государство. Теперь он становится неотъемлемой частью автономного и дифференцированного политического механизма, который начинает затрагивать всю его жизнь, за исключением, быть может, сугубо частной. «Тот же самый народ, который до настоящего времени удерживали, насколько это возможно, от участия в делах управления, теперь должен быть привлечен к ним», — писал индонезийский националист Джарир накануне Второй мировой войны, точно определяя характер «революции», которая должна была произойти на островах Индонезийского архипелага в следующем десятилетии. «Народ нужно сделать политически сознательным. Его интерес к политике должен быть развит и поддержан» 16 .

Такое навязывание современного политического сознания большинству все еще в значительной степени не подвергшегося модернизации населения действительно ведет к развитию и поддержанию очень глубокого народного интереса к проблемам управления. Но поскольку коренящееся в изначальных

308

привязанностях «корпоративное чувство единства» для многих остается fons et origo 7* легитимной власти, смыслом приставки «само» в понятии «самоуправление», большая часть этого народного интереса выражается в форме очень сильной озабоченности отношениями между определенным племенем, регионом, конфессией и т. п. и центральной властью, которая, по мере того как она развивается и становится все более активной, не может так легко ни изолироваться от этой паутины изначальных привязанностей, как это делал колониальный режим, ни полностью приспособиться к ней, как это происходит с рутинной системой власти в «небольшой общности». Таким образом, среди прочих причин чувства местничества, коммунализма, расизма и т. п. стимулирует сам процесс формирования суверенного гражданского государства, поскольку именно он привносит в общество новую высокую ценность, за которую следует бороться, и пугающую новую силу, с которой следует соперничать 17 . Доктрины националистических пропагандистов в обратном смысле, будь то индонезийский регионализм, малайский расизм, индийский лингвизм или нигерийский трайбализм, в своем политическом измерении являются не столько наследием колониальной политики «разделяй и властвуй», сколько результатом замены колониального режима независимым, укорененным в местной почве и целеустремленным унитарным государством. И хотя эти доктрины базируются на исторически обусловленных различиях, некоторые из которых колониальный режим помог углубить (а некоторые — ослабить), они являются неотъемлемой частью самого процесса создания нового государственного устройства и нового гражданства.

Чтобы убедиться в этом, достаточно взглянуть на Цейлон, вхождение которого в семью новых государств было одним из самых спокойных и который теперь (в 1962 г .) является ареной одного из самых бурных коммуналистских волнений в истории этих государств. Независимость Цейлона была достигнута в основном без борьбы, в сущности, даже без очень больших усилий. Здесь не было ни ожесточенного массового националистического движения, как в большинстве других новых государств, ни страстного и громогласного героического вождя, ни твердолобой колониальной реакции, не было насилия и арестов — никакой революции, ибо приобретение суверенитета в 1947 г . состояло в замене консервативных, умеренных и надменных британских государственных служащих консервативными, умеренными и надменными представителями получившей британское образование цейлонской знати, которые, по крайней мере на взгляд местного жителя, «во

309

всем, кроме цвета своей кожи, походили на прежних колониальных правителей» 18 . Революции суждено было начаться позже, почти через десять лет после формального получения независимости; выраженное в прощальной речи британского губернатора «глубокое удовлетворение тем, что Цейлон достиг своей цели — свободы — без раздоров или кровопролития, в результате мирных переговоров» 19 , оказалось несколько преждевременным: в 1956 г . ожесточенные столкновения между тамилами и сингалами унесли жизни более чем 100 человек, в 1958 г ., по-видимому, не менее 2 тысяч.

Для страны, 70 % населения которой составляют сингалы, а 23 %— тамилы, всегда была характерна некоторая напряженность в межэтнических отношениях 20 . Но современную форму непримиримой, всеобъемлющей и идеологически обоснованной массовой вражды эта напряженность приобрела только с 1956 г ., когда на внезапно нахлынувшей волне движения за культурное, религиозное и языковое возрождение сингалов премьер-министром стал ныне покойный С.У.Р. Д. Бандаранаике. Получивший образование в Оксфорде, увлекающийся марксизмом и вполне светский политик в государственных делах, Бандаранаике подорвал авторитет англоговорящей цейлонской знати (и двуэтничного Коломбо) тем, что открыто и, как можно подозревать, несколько цинично обращался к изначальным чувствам сингалов, обещая языковую политику, основанную на принципе «сингальский язык — и только сингальский», предоставление первенствующего положения буддизму и буддийскому духовенству, радикальное изменение якобы проводившейся политики «изнеживания» тамилов, а также отказ от ношения европейского платья в пользу традиционных «куска материи и баньяна» сингалезского крестьянина 21 . И если, как заявляет один из его наиболее некритичных апологетов, «высшей целью» Бандаранаике было не «установление старомодного, местнического, этноцентрического правления», а «стабилизация демократии и превращение страны в современное благополучное государство, основанное на принципах социализма в духе Неру» 22 , то вскоре Бандаранаике оказался в положении беспомощной жертвы нахлынувшего прилива пылких изначальных чувств, и в его гибели от руки буддийского монаха, побуждения которого остались неизвестными, после двух с половиной лет лихорадочного и разрушительного правления, заключена какая-то высшая ирония.

Первые твердые шаги к созданию решительного, опирающегося на народную поддержку и ориентированного на социальные реформы правительства привели, таким образом, не к укреплению национального единства, а, напротив, к росту

310

языкового, расового, регионального и религиозного местничества, странная диалектика, практические проявления которой были скрупулезно описаны Риггинзом 23 . Благодаря институту всеобщего избирательного права соблазн добиваться популярности у масс, взывая к их традиционным приоритетам, стал фактически непреодолимым, что вовлекло Бандаранаике и его последователей в рискованную и, как оказалось, неудачную игру, заключающуюся в умении возбуждать изначальные чувства перед выборами и затем гасить их. Усилия его правительства по модернизации здравоохранения, образования, системы управления и т. д. угрожали общественному положению влиятельных сельских слоев — монахов, лекарей аюрведической медицины, деревенских учителей, местных чиновников — за что, в обмен на их политическую поддержку, приходилось расплачиваться еще большим почвенничеством и еще большим подчеркиванием традиционных символов самоутверждения. Поиски общей культурной традиции, которая должна была служить основой для национальной идентичности страны, ставшей теперь самостоятельным государством, привели только к оживлению памяти о старинных тамило-сингальских вероломствах, зверствах, оскорблениях и войнах, о которых лучше было бы не вспоминать. Потеря авторитета получившей западное образование городской элиты, в рядах которой ощущение принадлежности к одному классу и солидарное чувство прежних однокашников обычно преодолевали различия изначального тина, привела к утрате одной из немногих важных точек дружеских контактов между двумя общинами. Первые же признаки фундаментальных экономических перемен возбудили опасения, что позиции трудолюбивых, бережливых и предприимчивых тамилов укрепятся за счет менее организованных сингалов. Обострившееся соперничество за места в государственной администрации, растущее значение прессы на местных языках и даже разработанные правительством программы по освоению новых земель — поскольку они угрожали переменами в размещении населения и, следовательно, изменениями в представительстве различных общин в парламенте — все это действовало одинаково провокационно. Столь отягощенная сюжетами изначальных отношений цейлонская проблема не является простым наследием, доставшимся от предков препятствием для политической, социальной и экономической модернизации Цейлона; это прямое и непосредственное отражение первой серьезной — хотя и довольно неудачной — попытки достичь такой модернизации.

Такая диалектика, по-разному выраженная, является родовой характеристикой политики новых государств. В Индонезии установление самостоятельного унитарного государства

311

сделало болезненно очевидным — так, как этого никогда не было в колониальную эпоху, — тот факт, что малонаселенные, но богатые полезными ископаемыми Внешние острова производят большую часть дающего валюту экспорта, в то время как плотно населенная, но бедная ресурсами Ява потребляет большую часть доходов страны, в результате чего модель региональной зависти развилась и усилилась до масштабов вооруженного восстания 24 . В Гане оскорбленная гордость ашанти нашла выражение в открытом сепаратизме, когда новое национальное правительство Нкрумы, желая накопить средства для развития, установило (закупочные) цены на какао на более низком уровне, чем этого хотели занимающиеся выращиванием какао ашанти 25 . В Марокко рифские берберы, оскорбленные тем, что их существенный военный вклад в борьбу за независимость не был в соответствующих масштабах вознагражден правительственной помощью в виде школ, рабочих мест, улучшения средств коммуникации и т. д., возвратились к классическому образцу племенного высокомерия — отказались платить налоги, объявили бойкот рынкам, вернулись к характерному для горцев разбойничьему образу жизни — и все это для того, чтобы привлечь внимание Рабата 26 . В Иордании отчаянная попытка Абдуллы укрепить недавно образовавшееся суверенное гражданское государство путем аннексии Предиорданья, переговоров с Израилем и модернизации армии спровоцировала его убийство этнически униженным палестинцем, сторонником панарабизма 27 . И даже в тех новых государствах, где такое недовольство еще не дошло до открытого раскола, почти повсеместно вокруг все возрастающей борьбы за верховную власть выросла широкая тень раздоров на почве изначальных отношений. Наряду с обычной политической деятельностью партии и парламента, кабинета министров и бюрократии, монарха и армии, почти повсюду, взаимодействуя с ней, идет своего рода околополитическая деятельность на почве сталкивающихся друг с другом коллективных самоидентификаций и все возрастающих этнократи-ческих устремлений.

Более того, эта околополитическая борьба имеет, как представляется, свой собственный, особый театр военных действий: существует ряд специфических институциональных контекстов вне рамок обычных арен политических баталий, в которых имеет обыкновение разворачиваться эта борьба. Хотя проблемы, возникающие на почве изначальных привязанностей, время от времени всплывают, конечно, и в парламентских дебатах, и на заседаниях правительства, и в судейских решениях, и, гораздо чаще, во время предвыборных

312

кампаний они имеют стойкую тенденцию проявляться в более простой, более явной и более опасной форме там, где другие виды социальных проблем обычно или, по крайней мере, столь часто или столь остро, не проявляются.

Один из наиболее очевидных примеров — школьная система. Тенденция проявляться в виде школьных кризисов особенно характерна для языковых конфликтов, свидетельство тому — ожесточенная полемика между малайскими и китайскими союзами учителей по поводу того, насколько малайский язык должен заменить китайский в китайских школах в Малайе, трехсторонняя подрывная война приверженцев английского, хинди и различных местных языков как языков обучения в Индии, кровавые мятежи, устроенные говорящими на бенгальском языке университетскими студентами, чтобы воспрепятствовать намерению Западного Пакистана ввести в Восточном Пакистане язык урду. Но и религиозные проблемы имеют тенденцию достаточно легко проникать в образовательную среду. В мусульманских странах существует постоянная проблема реформирования традиционной коранической школы в школу, построенную по западному образцу; на Филиппинах наблюдается конфликт между введенной по инициативе американцев традицией светских публичных школ и усилившимся стремлением клерикалов увеличить объем преподавания религии в таких школах; в Мадрасе существуют дравидские сепаратисты, которые ханжески заявляют, что «образование должно быть свободно от политических, религиозных или общинных пристрастий», подразумевая под этим, на самом деле, что оно «не должно акцентировать внимание на произведениях, написанных на хинди, таких, например, как эпос Рамаяна» 28 . И даже борьба, ведущаяся преимущественно на почве регионального недовольства, имеет тенденцию включать в себя вопросы образования: в Индонезии усиление провинциального недовольства сопровождалось поспешным созданием множества местных высших учебных заведений, так что теперь, несмотря на чрезвычайную нехватку квалифицированных преподавателей, почти в каждом крупном регионе страны имеется чуть ли не университет: эти учебные заведения — памятные знаки прошлого чувства обиды и — вероятно — колыбель для таких же настроений в будущем; похоже, что сходная модель реализуется сегодня в Нигерии. Если всеобщая стачка является классическим политическим выражением борьбы классов, а государственный переворот — борьбы между милитаризмом и парламентаризмом, то кризис в системе образования становится, вероятно,

313

классическим политическим (или околополитическим) выражением конфликта на основе изначальных привязанностей.

Существует и ряд других осей, вокруг которых обычно закручиваются околополитические водовороты, но в научной литературе они скорее были мимоходом отмечены, чем детально проанализированы. Одним из примеров может служить социальная статистика. В Ливане с 1932 г . не проводилось переписи населения из опасения, что она обнаружит такие изменения в структуре конфессиональной принадлежности, что это сделает нежизнеспособной необыкновенно запутанную политическую систему, сконструированную так, чтобы уравновешивать интересы различных религиозных групп. В Индии, с ее проблемой национального государственного языка, вопрос о том, кого считать говорящим на хинди, стал предметом довольно язвительной полемики, поскольку все зависит от того, каковы правила подсчета: сторонники языка хинди используют цифры переписи, чтобы доказать, что по меньшей мере половина населения Индии говорит на «хинди» (включая говорящих на урду и пенджаби), в то время как противники языка хинди снижают эту цифру как минимум до 30%, считая значимыми с языковой точки зрения различия в письменности и, очевидно, даже религиозную принадлежность говорящего. Кроме того, существует еще одна, тесно связанная с предыдущей, проблема, которую Вайнер, в связи с тем странным фактом, что, по переписи 1941 г ., в Индии насчитывалось 25 миллионов людей, живших племенами, а по переписи 1951 г ., — только 1,7 миллиона, удачно назвал «геноцидом, устроенным переписью» 29 . Публикующиеся в Марокко данные о том, какой процент населения составляют берберы, постоянно колеблются от 35 до 60 %, и некоторым националистическим лидерам хотелось бы верить или заставить поверить других, что берберы вообще не более чем французское изобретение 30 . Данные статистики, реальные или выдуманные, касающиеся этнического состава государственных служащих, практически повсюду являются любимым оружием демагогов, манипулирующих изначальными чувствами, причем это оружие особенно эффективно в том случае, когда некоторое количество местных чиновников принадлежит к группе, отличной от той, которой они управляют. В результате в Индонезии, например, в разгар регионалистского кризиса была запрещена одна из ведущих газет — за то, что по мнимой наивности напечатала простенькую диаграмму, показывающую прибыль от экспорта и правительственные расходы по отдельным провинциям.

314

Одежда (в Бирме сотни жителей из приграничных племен, привезенных в Рангун на день Союза для того, чтобы они укрепили свой патриотизм, отправляются домой с хитро придуманными подарками в виде бирманской национальной одежды), историография (в Нигерии внезапное изобилие тенденциозных историй отдельных племен усилило и без того очень мощные центробежные тенденции, раздирающие страну) и официальные знаки отличия государственной власти (на Цейлоне тамилы отказались пользоваться автомобильными номерными знаками с буквами сингальского алфавита, а в Южной Индии они закрасили на железнодорожных знаках слова на хинди) — все это не что иное, как рассмотренные нами в импрессионистическом ключе сферы околополитического противостояния 31 . К этой же сфере относится и быстро разрастающийся комплекс союзов соплеменников, объединений по кастовому принципу, этнических содружеств, землячеств и братств единоверцев, который, как представляется, сопутствует процессу урбанизации практически во всех новых государствах и превратил крупные города некоторых из них — Лагос, Бейрут, Бомбей, Медан — в кипящие котлы межобщинного напряжения 32 . Но, оставляя в стороне детали, суть дела в том, что в новых государствах вокруг возникающих правительственных институтов, как и вокруг специализированной политической деятельности, которую они поддерживают, образуется целый сонм крутящихся по инерции водоворотов изначального недовольства, и что это бурное околополитическое течение в очень большой мере является результатом, или. если продолжить метафору, — кильватерной струей самого этого процесса политического развития. Растущая способность государства мобилизовывать социальные ресурсы для достижения общенациональных целей, его крепнущая и расширяющаяся мощь взбудораживают изначальные чувства, ибо люди, исповедующие доктрину, согласно которой законная власть есть не что иное, как расширение того права на моральное принуждение, которым искони обладают такие чувства, убеждены, что отдать себя во власть людей другого племени, расы, религии означает обречь себя не только на угнетение, но и на деградацию — на исключение из порядочного общества как существ низшего порядка, с чьими мнениями, взглядами, желаниями и тому подобным просто не стоит считаться, как не считаются с мнениями, взглядами и желаниями детей, глупцов и душевнобольных те, кто считает себя людьми взрослыми, умными и здравомыслящими.

Напряженность между изначальными чувствами и гражданской политикой хотя и может быть смягчена, но совершен-

315

но исчезнуть, вероятно, не может. Способность объективно «данного» — места жительства, языка, кровного родства, взглядов и образа жизни - формировать представления каждого человека о том, кем он, по сути, является и с кем он нерасторжимо связан, коренится в бессознательных глубинах личности. И, однажды возникнув, определенная степень вовлеченности этого неосознанного ощущения коллективного «Я» в постоянно расширяющуюся политическую деятельность национального государства уже не исчезает, именно потому, по-видимому, что эта деятельность затрагивает чрезвычайно широкий круг проблем. Таким образом, то, что необходимо сделать новым государствам — или их лидерам — в отношении изначальных привязанностей, — так это не отгораживаться от них, как очень часто пытаются делать, преуменьшая их значение или даже отрицая реальность их существования, а постараться каким-то образом цивилизовать их. Новые государства должны согласовывать эти привязанности с развивающимся гражданским порядком, лишая их узаконивающей силы в том, что касается государственной власти, нейтрализуя по отношению к ним государственный аппарат и направляя недовольство по поводу ущемления атих чувств в русло собственно политических, а не околополитических форм выражения.

Эта цель также не является полностью достижимой или, по крайней мере, пока еще нигде не была достигнута — даже в Канаде и Швейцарии г-на Амбедкара (чем меньше в этой связи говорится о Южной Африке, тем лучше) с их предполагаемым «духом единства». Но в относительном смысле она достижима, и именно на возможности такого относительного достижения цели зиждется надежда новых государств отразить атаку на их целостность и легитимность со стороны вырвавшихся на свободу изначальных чувств. Так же как и в случае с индустриализацией, урбанизацией, резким измененением социальной структуры и другими социальными и культурными «революциями», которые, по-видимому, суждено пережить этим государствам, стремление удержать в рамках единого суверенного государства разнообразные изначальные общности потребует предельного напряжения политических способностей народов этих государств, и в некоторых случаях предел этих способностей будет, без сомнения, превышен.

IV

Такая «интеграционная революция» уже, конечно, началась, и везде наблюдается отчаянный поиск путей и средств создания

316

более совершенного синтеза. Но этот процесс только начался и не ушел еще слишком далеко, так что если рассматривать новые государства с точки зрения широкого компаративистского подхода, то сталкиваешься с картиной сбивающего с толку разнообразия институциональных и идеологических ответов на одну, по существу, общую (при всех вариациях ее внешнего проявления) проблему — политической нормализации недовольства, порождаемого изначальными привязанностями.

Новые государства находятся сегодня, подобно начинающим свой творческий путь художникам, поэтам или композиторам, в поисках своего собственного, присущего только им, стиля, своего собственного отличительного способа преодоления порождаемых жизненными обстоятельствами трудностей. Подражательные, плохо организованные, эклектичные, постоянно лавирующие и приспосабливающиеся, поддающиеся причудам, с плохо сформулированной национальной идеологией, не до конца сформировавшиеся новые государства чрезвычайно трудно типологизировать, подводя их под какие-то классические категории или изобретая новые, как трудно классифицировать по школам и направлениям еще не сформировавшихся художников в отличие от сложившихся мастеров, которые уже обрели свой собственный уникальный стиль и индивидуальность. Индонезию, Индию, Нигерию и все остальные подобные им новые государства объединяет в рассматриваемом нами вопросе только одно — то затруднительное положение, в котором они оказались, но это такое затруднительное положение, которое является одним из главных стимулов для их политического творчества, вынуждая их неустанно экспериментировать в стремлении найти те способы, которые позволят им выпутаться из этой затруднительной ситуации и восторжествовать над ней. Опять же, это не означает, что вся эта творческая деятельность будет в конечном счете удачной: существуют государства из разряда manque 8* , так же, как есть художники из разряда manque, что доказывает, по-видимому, опыт Франции. Но именно неподатливость проблем изначального типа, которая среди прочих причин питает процесс непрерывных политических и даже конституционных нововведений, как раз и придает любой попытке систематической классификации политического устройства новых государств абсолютно предварительный, если не просто преждевременный, характер.

Попытка упорядочить различные политические приспособления, появляющиеся в настоящее время в новых государствах в качестве средств для того, чтобы справиться с проблемами, возникающими на почве языковой, расовой и т. п.

317

разнородности, должна поэтому начаться с элементарного эмпирического обзора ряда таких приспособлений, с элементарного представления в виде моделей проводящихся в этих государствах экспериментов. Из такого обзора можно было бы получить представление по крайней мере о диапазоне использованных вариантов, об основных измерениях того социального поля, в рамках которого эти приспособления принимают определенную форму. При таком подходе задачей типологизапии становится не конструирование умозрительных (идеальных или каких-то других) типов, которые позволят выделить устойчивые структурные элементы в беспорядочных вариациях феноменов, а определение тех границ, в пределах которых осуществляются такие вариации, той сферы, в рамках которой они имеют место. Смысл всех этих диапазонов, измерений, границ и сфер здесь, пожалуй, лучше всего может быть передан калейдоскопическим показом серии моментальных снимков «интеграционной революции» в том виде, в котором она, как представляется, происходит в нескольких выбранных нами новых государствах, демонстрирующих различные конкретные модели изначального разнообразия и различные способы политической реакции на эти модели. Индонезия, Малайя, Бирма, Ливан, Марокко и Нигерия, различные в культурном отношении и разбросанные в географическом, как никакие другие новые государства являются подходящими объектами для такого беглого обзора разделенных народов на пути — ex hypothesi 9* — к единству 33 .

Индонезия

Примерно до 1957 г . региональная напряженность между Явой и Внешними островами удерживалась в определенных рамках благодаря сочетанию инерции революционной солидарности с представляющей широкие слои общества многопартийной системой и специфически индонезийским разделением высшей исполнительной власти на две части в институте под названием «Дви-Тунгал», что в приблизительном переводе означает «двойное руководство», когда два лидера — ветераны националистического движения — яванец Сукарно и Мохам-мед Хатта с Суматры делили между собой верховное руководство как президент и вице-президент республики. За время, прошедшее с тех пор, революционная солидарность постепенно исчезла, партийная система развалилась, а Дви-Тунгал раскололся. Несмотря на успешное подавление военными регионального восстания 1958 г . и лихорадочные попытки Сукарно сосредоточить все управление в своих руках в качестве персо-

318

ны, воплощающей «дух 45-го года», утерянное таким образом политическое равновесие не было восстановлено, и новая нация явила почти классический пример провала интеграционного процесса. С каждым новым шагом по направлению к модернизации увеличивалось недовольство в регионах, с каждым случаем увеличения регионального недовольства обнаруживалась все большая политическая несостоятельность центральной власти, и с каждым новым фактом такой политической несостоятельности все больше терялась политическая энергия и все более отчаянными — до безнадежности — становились попытки прибегнуть то к военному насилию, то к оживлению утративших свою актуальность идеологических установок, а то и к тому и другому вместе.

Еще первые всеобщие выборы 1955 г ., завершившие создание основ парламентской системы, сделали для мыслящих индонезийцев неотвратимо очевидным тот факт, что либо они должны найти какой-то путь решения своих проблем в рамках современного гражданского устройства, которое они практически вынуждены были создать, либо им придется столкнуться со все возрастающим подъемом изначального недовольства и околополитическими конфликтами. Вместо того чтобы разрядить, как ожидалось, атмосферу, эти выборы только сделали ее еще более напряженной. Они переместили политический центр тяжести от Дви-Тунгала к партиям. Они оформили народную поддержку Коммунистической партии, которая не только собрала около 16% голосов от общего списка избирателей, но и около 90% своих голосов получила на Яве, добавляя, таким образом, к региональной напряженности идеологическую. Выборы усугубили ситуацию, при которой интересы некоторых из наиболее важных центров влияния в обществе — армии, китайцев, занимающихся экспортом торговцев с Внешних островов, и т. д. — не были адекватно представлены в официальной политической системе. Кроме того, выборы привели к отличному от прежнего обоснованию претензий на политическое лидерство: если раньше в основе авторитетности руководителя лежали его революционные заслуги, то теперь — способность откликнуться на зов масс. Выборы показали, что для укрепления и развития существующего государственного устройства требуется одновременно: выработать совершенно новый порядок взаимоотношений между президентом, вице-президентом, парламентом и правительством, ограничить влияние хорошо организованной тоталитарной партии, враждебной по отношению к самой концепции демократической, многопартийной политической жизни, подключить к эффективному взаимодействию

319

с парламентской системой пока игнорируемые, но имеющие вес в обществе группы населения, найти новое основание для солидарности элиты, отличное от того, что давал совместный опыт 1945—1949 гг. Учитывая чрезвычайно трудно поддающиеся разрешению экономические проблемы, международную обстановку, окрашенную реалиями «холодной войны», и большое количество застарелых личных конфликтов среди власть предержащих, было бы, пожалуй, удивительным, если бы Индонезия справилась со столь многообразными проблемами. Однако нет причин полагать, что с ними нельзя было бы справиться, будь они выдвинуты перед политиками, талант которых соответствовал бы поставленным задачам.

Как бы то ни было, проблемы остались неразрешенными. К концу 1956 г . и ранее довольно напряженные отношения между Сукарно и Хаттой стали столь натянутыми, что Хатта подал в отставку, — поступок, который для многих ведущих военных, финансовых, политических и религиозных группировок на Внешних островах означал, по существу, снятие последней печати законности с центрального правительства. Дуумвират являлся символической и в значительной степени реальной гарантией признания различных народов Внешних островов равными и полноправными партнерами гораздо более многочисленных яванцев, полуконституционной гарантией того, что яванскому хвосту не будет позволяться управлять индонезийской собакой. Сукарно, отчасти яванский мистик, отчасти закоренелый эклектик, и Хатта, отчасти суматранский пуританин, отчасти не любящий церемоний администратор, дополняли друг друга не только в плане политическом, но и в плане изначальных ориентации. Сукарно вобрал в себя синкретическую высокую культуру утонченных яванцев, Хатта — исламский меркантилизм менее изысканных жителей Внешних островов. Главные политические партии — в особенности коммунисты, совмещающие марксистскую идеологию с традиционной яванской «народной религией», и мусульманская Мажуми, которая, получив почти половину голосов народной поддержки в наиболее ортодоксальных регионах за пределами Явы, стала главной выразительницей интересов именно этих регионов, — заняли соответствующие позиции «по разную сторону баррикад». Таким образом, в тот момент, когда вице-президент подал в отставку, а президент, в соответствии со своей, выдвинутой еще в 1945 г . (т. е. до выборов), концепцией «направляемой демократии», намеревался стать единственным центром индонезийской государственной жизни, политическое равно-

320

весие в республике было нарушено и региональное недовольство стало приобретать радикальные формы.

С тех самых пор судорожное насилие стало чередоваться с неистовыми поисками политической панацеи. Неудавшиеся перевороты, неудачные попытки покушений, безуспешные мятежи последовали один за другим, сопровождаемые поразительным изобилием идеологических и институциональных экспериментов. Общественные движения «За новую жизнь» проторили дорогу движениям «За направляемую демократию», а те, в свою очередь — движениям под лозунгом «Назад, к конституции 1945 года!», в то время как государственные структуры — национальные советы, комиссии по государственному планированию, конституционные совещания и т. п. — расплодились, как сорняки в заброшенном саду. Однако в результате всех этих нервных попыток кое-как подлатать то, что можно, и безостановочного придумывания все новых и новых лозунгов так и не появилось никакой формы, способной вместить в себя все многообразие страны, ибо такие осуществляемые в беспорядке импровизации представляют собой не реалистические поиски решения интеграционных проблем государства, а пушенную от отчаяния дымовую завесу, за которой скрывается растущая уверенность в надвигающейся политической катастрофе. В настоящий момент de facto существует новый дуумвират, в котором власть делят между собой Сукарно, еще более, чем когда-либо, призывающий к возрождению «революционного духа единства», и генерал-лейтенант А.Х. Насутион, министр обороны и бывший начальник генерального штаба (еще один бесцветный профессионал с Суматры), руководящий военными на разворачивающемся перед ними новом поприще — в роли чиновников на полугосударственной службе. Однако их взаимоотношения, так же как и сферы их властных полномочий, остаются, как и почти все остальное в политической жизни Индонезии, нерегламентированными.

Когда я писал о «растущей уверенности в надвигающейся политической катастрофе», я не думал, что все сбудется с такой поразительной точностью. Неистовый идеологизм президента Сукарно нарастал вплоть до событий ночи 30 сентября 1965 г ., когда начальник президентской охраны возглавил попытку государственного переворота. Были убиты шесть действующих армейских генералов (генерал Насутион едва избежал расправы), но попытка переворота провалилась после того, как другой генерал, Сухарто, сплотил армию и разбил мятежников. А затем последовало несколько месяцев чрезвычайно жестоких народных волнений, охвативших главным образом Яву и Бали, но временами вспыхивавших и на Суматре, направленных против тех, кто считался

321

сторонником стоявшей, по всеобщему убеждению, за этим переворотом индонезийской коммунистической партии. В развязанной таким образом бойне погибло несколько сотен тысяч человек, причем в большинстве случаев одни сельские жители убивали других (хотя казни происходили и в армии), и столкновения, по крайней мере на Яве, происходили главным образом по линии описанных выше изначальных различий — набожные мусульмане убивали приверженцев индийского религиозного синкретизма и т. д. (Произошло также несколько антикитайских выступлений, преимущественно на Суматре, но основная масса убийств была совершена яванцами — яванцев, балийцами — балийцев и т. д.) Сухарто постепенно заменил Сукарно на посту руководителя страны, а Су-карно умер в июне 1970 г ., причем Сухарто официально взял в свои руки бразды президентства двумя годами ранее. С этого времени страна управляется военными с помощью различного рода гражданских технических экспертов и администраторов. Вторые всеобщие выборы, прошедшие летом 1971 г ., показали, с одной стороны, успех партии, явно субсидируемой и контролируемой правительством, а с другой — резкое ослабление старых политических партий. В настоящее время, хотя напряженность между сложившимися на основе изначальных привязанностей группами — религиозными, региональными, этническими — остается высокой исобытия 1965г., скорее всего, только усилили ее, открытых проявлений этой напряженности не наблюдается. То, что так и будет долго продолжаться, представляется — мне, по крайней мере, — маловероятным.

Малайя

В Малайе поражает прежде всего то, что всеобщая интеграция различных групп населения в по-настоящему многорасовом обществе осуществляется не столько в рамках государственных структур как таковых, сколько в рамках более позднего политического изобретения — многопартийной системы. В рамках Альянса, конфедерации Объединенной малайской национальной организации (ОМНО), Китайской ассоциации Малайи (КАМ) и менее значительного Индийского конгресса Малайи, конфликты изначального характера улаживаются неформально и реалистично, а сильные центробежные тенденции, настолько острые, что вряд ли с подобными им когда-либо сталкивалось какое-либо другое государство, независимо от времени его существования, пока что довольно эффективно поглощаются, преломляются и сдерживаются. Образованный в 1952 г ., в разгар террористских «крайностей», консервативными англизированными элементами из высших

322

слоев малайской и китайской обшин (индийцы, всегда сомневающиеся в выборе правильного пути, присоединились годом-двумя позже), Альянс стал одним из самых замечательных примеров — применительно ко всем сферам политической деятельности новых государств — успешного практического применения искусства невозможного 10 * — федеративная, без опоры на какую-то одну общину, партия, состоящая из ряда более мелких партий, которые откровенно и явно, а при случае и с энтузиазмом апеллируют к своим общинам, партия, находящаяся в среде порождаемых изначальными привязанностями подозрительности и враждебности, должна заставить империю Габсбургов выглядеть как какая-нибудь Дания или Австралия. На первый, поверхностный взгляд, такая схема вообще не должна работать.

Насущным, во всяком случае, является вопрос о том, будет ли она работать и далее. Малайя стала независимой только с середины 1957 г ., она получила выгоды от сравнительно благоприятной экономической ситуации, от довольно безболезненного — коммунистическое восстание не в счет — перехода к независимости и от продолжающегося presance anglaise 11* , которое и сделало это возможным, а также от способности консервативной, в определенной степени рационалистически настроенной олигархии убедить массы, что такая форма правления является более подходящим средством для выражения их чаяний, чем то склонное к левизне и предпринимаемым под влиянием эмоций популистским шагам политическое руководство, которое характерно для большинства остальных новых государств. Является ли правление Альянса только затишьем перед бурей, каковым стало сходное по типу правление Объединенной национальной партии на Цейлоне? Суждено ли ему ослабеть и распасться, когда нахлынут волны социальных и экономических трудностей, как это произошло с индонезийской многопартийной системой Дви-Тун-гал? Является ли, одним словом. Альянс достаточно прочным, чтобы продолжать существовать?

Предзнаменования разноречивы. На первых всеобщих выборах, проводившихся еще до революции, Альянс завоевал 80% голосов и 51 из 52 выборных мест в федеральном законодательном собрании, что позволило ему стать фактически единственным законным наследником колониального режима; но уже на выборах 1959 г ., первых после установления независимости, Альянс потерял значительную часть своей поддержки в пользу партий, прямо опирающихся на отдельные общины, число поданных за него голосов упало до 51%, а число мест в собрании — до 73 из 103. Малайское подразделение Альянса, ОМНО, было

323

ослаблено тем, что глубоко религиозный, сельский, населенный преимущественно малайцами северо-восток страны неожиданно оказался под сильным влиянием местной мусульманской партии, призывавшей к установлению исламского теократического государства, «восстановлению малайского суверенитета» и созданию «Великой Индонезии». Китайское и индийское крылья Альянса были подрезаны марксистскими партиями в больших городах центральной части западного побережья, сосредоточении производства каучука и олова, где большое количество новых избирателей, принадлежащих к низшему классу китайцев и индийцев, вошли в списки голосующих благодаря принятым после установления независимости либеральным законам о гражданстве, причем и здесь, как и везде, марксизм без особого труда приспособился к изначальным привязанностям. Понеся урон из-за этих потерь, которые впервые стали очевидными на провинциальных выборах, проводившихся за два месяца до федеральных, Альянс вплотную подошел к возможности раскола. Потери ОМНО подстрекали более молодые и менее консервативные элементы в КАМ добиваться увеличения числа китайских кандидатов, открытого осуждения Альянсом малайской расовой непримиримости и .пересмотра государственной образовательной политики в том, что касается языковой проблемы в китайских школах. Горячие головы в ОМНО отвечали тем же, и хотя к выборам эта трещина была заделана — или замазана, — несколько молодых лидеров КАМ подали в отставку, а ОМНО приготовилась к исключению из своих рядов «агитаторов», выступавших с позиций изначальных ценностей.

Таким образом, несмотря на то, что также, как и в Индонезии, всеобщие выборы в Малайе высветили находившиеся ранее в скрытом состоянии проблемы изначального характера в такой степени, что теперь им нужно было смотреть прямо в лицо, а не прятать за фасадом националистической риторики, политические таланты в Малайе пока оказались, по-видимому, гораздо более компетентными в решении этой задачи. Хотя доминирующее положение Альянса несколько ослабело и в чем-то, возможно, он менее един, чем в период сразу после достижения независимости, но ключевые позиции по-прежнему находятся в его руках, и он все еще остается эффективной гражданской структурой, в рамках которой могут улаживаться и сдерживаться очень напряженные проблемы изначального свойства, которые иначе были бы пущены на самотек на волю околополитической стихии. Данная модель, которая все еще, по-видимому, развивается и, быть может, еще не приобрела окончательных форм, отличается тем, что общенациональная партия, состоящая из

324

трех частей или из трех малых партий, близка к тому, чтобы охватить собой все государство, и подвергается многочисленным нападкам со стороны мелких партий: партии, созданные на классовой основе, критикуют ее за то, что она слишком ориентирована на интересы отдельных общин, а партии, выступающие от лица этих общин, — за то, что такие интересы учитываются недостаточно (при этом и те и другие критикуют Альянс за «недемократичность» и «реакционность»), -причем каждая из этих партий пытается отщипнуть свою долю от той или иной части Альянса, вбивая клинья в те трещины, которые появляются в ходе его деятельности, и все более неприкрыто взывая к изначальным чувствам. Сложная внутренняя работа руководителей Альянса, направленная на сохранение самой сути организации, стремление оградить Альянс от идущих со всех сторон попыток подорвать основной источник его силы — весьма прозаичные политические представления малайских, китайских и индийских лидеров, основанные на принципах «услуга за услугу» и «все мы в одной лодке» — является, таким образом, квинтэссенцией интеграционной революции в том виде, в котором она происходит в Малайе.

В 1963 г . Малайя стала Малайзией, федерацией собственно Малайи (т. е. полуострова), Сингапура и северных территорий на острове Борнео — Саравака и Сабаха. Адьянс остался партией большинства, но главная партия Сингапура, Партия народного действия, попыталась посягнуть на голоса живущих на полуострове китайцев, подрывая влияние КАМ и угрожая тем самым основам существования Альянса и политическому равновесию между китайцами и малайцами. В августе 1965 г . напряженность приняла такие формы, что Сингапур вышел из федерации и стал независимым. Резкое противостояние по отношению к новой федерации со стороны Индонезии и возражающих против включения в федерацию Сабаха Филиппин только добавили сложностей в процесс формирования новой политической организации. На всеобщих выборах в мае 1969 г . незначительный перевес Альянса над другими партиями был потерян, главным образом потому, что КАМ не удалось заручиться поддержкой китайцев (большая часть голосов которых перешла к по существу китайской Партии демократического действия), а кроме того, из-за дальнейших успехов упоминавшейся выше малайской Исламистской партии, получившей почти четверть всех голосов. После этого КАМ, чувствуя, что потеряла доверие китайской общины, вышла из Альянса, что придало кризису законченные формы. Тогда же, в мае, но чуть позже, в столице, Куала-Лумпуре, вспыхнули жестокие межобщинные столкновения, в которых было убито около 150 че-

325

ловек, большинство из них — зверски, и связи между китайской и малайской общинами были разорваны почти полностью. Было введено чрезвычайное положение, и ситуация стабилизировалась. В сентябре 1970 г . ушел в отставку Теунку Абдул Рахман, возглавлявший ОМНО и Альянс со времени их возникновения, на место которого пришел его многолетний заместитель, одна из влиятельнейших фигур режима, Тун Абдул Разак. Чрезвычайное положение было, наконец, отменено, и в феврале 1971 г ., спустя 21 месяц после начала событий, было вновь восстановлено парламентское правление. В настоящее время ситуация, по-видимому, стабилизировалась и Ачьянсу все еще удается сдерживать попытки организаций коммуналистского толка растащить его по частям (в Сараваке, однако, упорно продолжается партизанская война китайских коммунистов), хотя сейчас, по-видимому, страна в целом гораздо дальше от межобщинного согласия, чем это было в первые годы ее существования.

Бирма

Вариант, представленный Бирмой, почти диаметрально противоположен малайскому. Хотя так же, как в Малайе, и в отличие от Индонезии, в формально федеративном государстве правит (с 1962 г .) единая общенациональная партия («чистая фракция» У Ну в Антифашистской лиге народной свободы) при слабой, пусть даже и злой, оппозиции, ее власть зиждется на прямом обращении к культурной гордости бирманцев (т. е. тех, кто говорит на бирманском), в то время как судьбы национальных меньшинств, некоторые из которых помогли сохранить страну во время многосторонней гражданской войны в первые годы после достижения независимости, предоставлены довольно запутанной и чрезвычайно специфической конституционной системе, защищающей их в теории от того самого преобладания бирманцев, к реализации которого на практике стремится партийная система. В данном случае само правительство в очень значительной степени оказывается проводником интересов единственной, преобладающей группы изначального типа, и поэтому оно сталкивается с очень серьезной проблемой сохранения своей легитимности в глазах членов периферийных групп — а это более одной трети населения, — которые, естественно, расположены воспринимать это правительство как чуждое, — проблема, которую руководство страны попыталось решить главным образом путем сочетания тщательно продуманных акций правового характера по успокоению этих групп с изрядной долей агрессивной политики ассимиляции.

326

В основе конституционной системы, которая предназначена для ослабления опасений национальных меньшинств и которую я попытаюсь вкратце охарактеризовать, лежит разделение страны на шесть (на сегодняшний день— 1962 г .) в правовом отношении неоднородных «штатов», выделенных с учетом региональных, языковых и культурных отличий и обладающих различным объемом властных полномочий. Одни штаты имеют — безусловно, номинальное — право выхода из состава федерации, другие - нет. В каждом штате свои, несколько отличающиеся, правила выборов, каждый штат осуществляет руководство собственной системой начального образования. Количество собственных управленческих структур в штатах варьируется от Чин, который едва ли хоть в чем-то пользуется правами автономии, до Шан, где традиционным «феодальным» князькам удалось сохранить приличную долю своих традиционных прав, в то время как собственно Бирма вообще не рассматривается в качестве штата — составной части Союза, между ней и Союзом фактически ставится знак равенства. Степень соответствия территориальных границ штатов реалиям изначального типа различна — если в штате Карен их несовпадение служит основой для постоянного недовольства, то маленький штат Кая открыто опирается на удобное с политической точки зрения изобретение особого народа — «красных каренов». От каждого из этих штатов избирается делегация в верхнюю палату двухпалатного законодательного собрания Союза, палату национальностей, находящуюся, как правило, на стороне национальных меньшинств. В управлении Союзом эта палата играет меньшую роль, чем избираемая всенародно нижняя палата, палата депутатов, но поскольку делегаты верхней палаты участвуют вместе с представителями своего штата в нижней палате в формировании Совета штата, который и руководит им, то на местном уровне значение этой палаты достаточно велико. Далее, глава штата (т. е. глава Совета штата) назначается одновременно и министром по делам штата в союзном правительстве, а конституционные поправки требуют одобрения двух третей обеих палат, в результате чего национальным меньшинствам предоставляется по крайней мере формальный контроль над действиями правительства и нижней палаты, перед которой оно ответственно. И наконец, пост президента Союза, должность по большей части церемониальная, занимается по очереди — скорее по неофициальному соглашению, чем на основе ясного конституционного установления - представителями различных этнических групп.

В рамках именно этой изящно сработанной конституционной системы, которая так искусно вуалирует различия между Союзом и его составляющими, и как раз в то время, когда этим различиям придана наиболее точная форма, Антифашистской лигой народной свободы (АФЛНС) проводится энергичная ассимиляторская политика. Традиции этой политики «бирманизации», которую, несколько спрямляя, представители некоторых национальных меньшинств называют «империалистической политикой АФЛНС», восходят к самым истокам националистического движения, зародившегося в буддистских студенческих клубах на рубеже веков, и к 30-м годам нашего века, когда такины требовали создания независимого национального государства, в котором общенациональным языком стал бы бирманский, в качестве национальной одежды выступала бы бирманская и была бы восстановлена классическая роль буддийского (по преимуществу бирманского) монашества в качестве учителя, наставника и советника светских властей. После достижения независимости и вступления в должность премьер-министра пиетистски настроенного Та-кин Ну правительство деятел.ьно принялось за осуществление этих целей, причем значительное ослабление ассимиляторского пресса в течение полутора лет военного правления сменилось еще более настойчивым утверждением такой политики после внушительной победы У Ну на его перевыборах в 1960 г ., когда в качестве политической платформы выдвигалась идея превращения буддизма в государственную религию (в собственно Бирме его «чистая» АФЛНС полностью захватила около 80% мест в нижней палате, в штатах и в нелояльном Аракане — около трети мест).

В результате большинство попыток политического урегулирования изначальных интересов в Бирме имеет тенденцию воплощаться, по крайней мере внешне, в юридических формах, проводиться в жизнь с помощью довольно странного и искусственного языка конституционного законодательства. Убежденность каренов в том, что официальные границы их штата были проведены без учета тех особых привилегий, которыми они пользовались в период колониального правления, подтолкнула их к восстанию; их подчинение в результате военного поражения от Союза было, в свою очередь, закреплено и символически выражено официальным признанием ка-ренами этих границ, а также наложенными на них в качестве наглядного урока дополнительными наказаниями законодательного порядка — лишением права выхода из состава федерации, сокращением их представительства в обеих палатах парламента и отменой ранее принятого решения о присоеди-

328

нении к штату Карен штата Кая. Подобным же образом связанное с изначальными чувствами — и периодически тоже переходившее в открытое насилие — недовольство араканцев и монов выразилось в требовании создания отдельных штатов для араканцев и монов, которое в конце концов вынужден был поддержать и У Ну, несмотря на неоднократно высказанные им возражения против образования новых штатов. В штате шанов традиционные князьки вовсю размахивали конституционным правом штата на выход из федерации и положением об особых правах штатов (которое, на чем они особенно настаивали, записано в конституции), торгуясь с Союзом по поводу размеров и способов компенсации за отказ от ряда своих традиционных полномочий. Примеры такого рода можно приводить до бесконечности. Такая несимметричная и нестандартная конституционная система, столь безупречная по форме и столь — не без пользы — запутанная по смыслу, что «даже [бирманские] законоведы, кажется, не в состоянии определить, чем же является Союз на деле - федеральным или унитарным государством» 34 , позволяет однопартийному и пробирманскому режиму АФЛНС проводить жесткую ассимиляторскую политику почти во всех сферах реального управления, сохраняя в то же время, по крайней мере, минимум лояльности со стороны национальных меньшинств, — то, чего не было еще десять лет назад и чего, возможно, снова не будет еще десять лет спустя, если режиму не удастся сдержать свой этнический энтузиазм.

В марте 1962 г . генерал Не Вин, совершив военный переворот, отстранил от власти У Ну и отправил его в тюрьму. Не Вин стал проводить политику крайнего изоляционизма, которая, среди прочего, привела к тому, что теперь трудно узнать в подробностях о происходящем в стране. Совершенно ясно только то, что вооруженная борьба этнических меньшинств возобновилась примерно на прежнем уровне и стала почти неотъемлемой частью бирманской политической жизни. В январе 1971 г . У Ну, который к этому времени был освобожден из тюрьмы, создал в Западном Таиланде штаб Фронта национального освобождения, примкнув к восставшим в Бирме штатам народа шан. Из этого пока мало что получилось, но восстания каренов, шанов и качинов быстро, по-видимому, набирают силу. (Не Вин в 1969 г . пожаловал каренам «штат» в Южной Бирме, но те, посчитав, что предоставленная им «автономия» слишком урезана, в самом начале 1971 г . предприняли наступление с целью свержения Не Вина.) В феврале 1971 г . был сформирован Объединенный фронт национального освобождения, в который вошли (имеются в виду только повстанцы) карены, моны, чины и шаны. (Качины, у которых есть своя собственная Армия независимости, согласились

329

на совместные действия с Фронтом, но отказались войти в него.) Таким образом, хотя очень трудно, учитывая почти полную закрытость Бирмы для внешнего наблюдателя, судить о том, насколько глубоко все это зашло, представляется очевидным, что характерная для Бирмы модель изначальных различий не только не изменилась во время правления Не Вина, но укрепилась еще больше, превратившись в постоянную деталь политического ландшафта.

Индия

Индия, этот обширный и разветвленный лабиринт религиозных, языковых, национальных, племенных и кастовых традиций, развивает многосторонние политические формы, чтобы в полной мере соответствовать сложной асимметрии своего хитроумного социального и культурного устройства. Входя вперевалку (как с мягкой усмешкой выразился Е.М. Форстер) в сообщество наций, боясь опоздать занять там свое законное место, она буквально осаждена целым сонмом конфликтов на почве изначальных чувств, которые сложным образом накладываются друг на друга. Стоит снять кожуру пенджабской языковой проблемы, как обнаружится сикхский религиозный коммунализм, стоит поскоблить тамильский регионализм, как обнаружится антибрахманский расизм, стоит посмотреть под несколько другим углом на высокомерие гордящихся превосходством своей культуры бенгальцев, как увидишь патриотические устремления к Великой Бенгалии. В такой ситуации не может, по-видимому, существовать никакого универсального и однотипного политического решения проблемы порождаемого изначальными привязанностями недовольства, речь может идти только о произвольном наборе неоднотипных, учитывающих местные особенности, по-разному применяемых в каждом отдельном случае решений, скоординированных друг с другом только применительно к данному конкретному случаю и исходя из практической целесообразности. Опыт политики, пригодной для улаживания племенного недовольства в случае с племенем нага в Ассаме, не поддается обобщению для использования его при улаживании имеющего кастовую подоплеку недовольства крестьян-землевладельцев в Андхре. Позиция, занятая центральным правительством по отношению к князьям в Ориссе, не может быть точно такой же по отношению к промышленникам из Гуджарата. Проблема индуистского фундаментализма в штате Уттар-Прадеш, этом сердце индийской культуры, принимает совершенно иную форму в дравидийском Майсуре. Пока что, если говорить

330

о проблемах изначального свойства, индийская внутренняя политика сводится к ряду несвязанных друг с другом попыток заставить временное — длиться.

Главным средством, с помощью которого осуществляются эти попытки, является, безусловно, Индийский национальный конгресс. Выступая, подобно малайскому Альянсу и бирманскому АФЛНС, в качестве крупной общенациональной партии, которой раньше других удалось занять доминирующие позиции в государственном аппарате и стать важнейшей централизующей силой нового государства, Конгресс тем не менее никогда не был ни конфедерацией более мелких партий, откровенно опирающихся на изначальные привязанности, ни органом проведения ассимиляторской политики от имени группы, составляющей большинство населения. Первый вариант исключался из-за огромного разнообразия моделей изначальных привязанностей — учитывая хотя бы огромное количество порождающих их групп, а второй — из-за отсутствия какой-либо главной группы, модель которой могла бы стать определяющей. Как результат, в политике Конгресса стали одновременно проявляться две тенденции: на общенациональном уровне он стремится показать себя этнически нейтральной (если не принимать во внимание легкого уклона в сторону Северной Индии), решительно модернистской и в чем-то космополитической силой, на местном — в качестве опоры своей власти создает обширную сеть региональных партийных организаций, наделенных значительной самостоятельностью, чтобы иметь возможность учесть местные особенности. В облике Конгресса проступает, таким образом, явная двойственность: на одном полюсе — одинаково отчитывающий и фанатика индуса, и ксенофоба тамила Неру, «глубоко мыслящий и высокообразованный современный интеллектуал, всецело поглощенный печальными размышлениями, наполненными скепсисом, догмами и внутренними сомнениями, относительно настоящего своей собственной страны» 35 , на другом — целый ряд менее рефлексирующих руководителей региональных политических организаций, умело и со знанием дела манипулирующих (среди прочего) местными реалиями, относящимися к языку, положению каст, культуре и религии, для того чтобы сохранить господствующее положение партии, — Камарадж Надар в Мадрасе, Чаван в Бомбее, Атулья Гхош в Махараштре, Патнаик в Ориссе, Кай-рон в Пенджабе и Сухадья в Раджастхане.

Указ 1956 г . о реорганизации штатов — ставший, как уже упоминалось, кульминационной точкой в процессе, начавшемся внутри Конгресса еще за несколько десятилетий до по-

331

лучения независимости, — придал официальную форму этой модели, состоящей из гражданского ядра и изначальной оболочки. Разделение страны по языковому принципу является, по сути, неотъемлемой частью более общего подхода, который характеризуется тем, что изоляция околополитических сил осуществляется путем перевода их с общенационального на местный уровень. В отличие от Бирмы индийские штаты обладают реальными и отчетливо — быть может, даже слишком отчетливо - сформулированными конституционными полномочиями практически во всех областях — от образования и сельского хозяйства до налогообложения и здравоохранения, так что происходящий здесь политический процесс, в центре которого находятся законодательные собрания и формирование правительств, далек от того, чтобы называться пустой болтовней. Именно на уровне штатов и будет, возможно, происходить основная масса тех ожесточенных рукопашных столкновений, которые составляют повседневную ткань индийской внутриполитической жизни, и именно там, возможно, будут урегулироваться местные интересы — настолько, конечно, насколько они урегулируемы вообще.

Таким образом, на выборах 1957 г ., даже еще более чем на выборах 1952 г ., Конгресс оказался втянутым в войну на множество фронтов, участвуя в разных штатах в различного рода предвыборных битвах с различного рода оппонентами, извлекающими выгоду из различного рода недовольства: с коммунистами — в Керале, Бенгалии и Андхре, с представляющими отдельные общины партиями на религиозной основе — в Пенджабе, Уттар-Прадеш, Мадхья-Прадеш и Раджастхане, с племенными союзами— в Ассаме и Бихаре, с этноязыковыми фронтами — в Мадрасе, Махараштре и Гуджарате, с феодально-княжескими партиями реставрации — в Ориссе, Бихаре и Раджастхане, с социалистами Праджа — в Бомбее. Не все эти битвы происходили из-за проблем изначального характера, но практически все — включая даже те, в которых участвовали левацкие «классовые» партии, — находились, по-видимому, под их значительным влиянием 36 . В любом случае, поскольку ни одна из этих оппозиционных партий не сумела расширить свое влияние за пределы нескольких опорных пунктов, где разрабатываемые ими золотоносные политические жилы оказались сравнительно богатыми, Конгресс как единственная подлинно общенациональная партия сумел сохранить преимущество как в центральном правительстве, так и — за несколькими исключениями — в правительствах штатов, хотя и получил менее половины голосов всего населения.

332

Каким образом из этого хитросплетения интриг в коридорах местной власти появляется довольно разумное, беспристрастное и нравственно здоровое правительство Конгресса в центре, выступающее в качестве своего рода чрезвычайного комитета по управлению внешней политикой, комиссии по всестороннему социальному и экономическому планированию и символического выражения целостности индийской нации, — остается одной из загадочных тайн Востока. Большинство наблюдателей, не особенно углубляясь в проблему, видят причину этого в харизматической силе Неру как национального героя. Его положение наследника апостольского престола Ганди и полубожества, олицетворяющего собой независимость, позволяет навести мосты над пропастью, разделяющей его собственный космополитический интеллектуализм и провинциальный кругозор большинства поддерживающих его людей. И возможно, именно по этой причине, а также из-за его непревзойденного умения добиваться от руководителей местных партийных организаций лояльности, согласованных действий и ограничения амбициозности разумными пределами, проблема преемственности власти— «после Неру— кто?» - приобрела в Индии гораздо более тревожный характер, чем в большинстве других новых государств, где вопрос о преемственности власти также почти всегда является предметом серьезного беспокойства. Тот факт, что Индия до сегодняшнего дня оставалась сплоченной, категорически заявляет Амбедкар, объясняется только силой партийной дисциплины в Конгрессе — «но как долго просуществует Конгресс? Конгресс — это Пандит Неру и Пандит Неру— это Конгресс. Но бессмертен ли Пандит Неру? Всякий, кто задумается над этими вопросами, поймет, что Конгресс не будет существовать все то время, пока светят луна и солнце» 37 . Если в Бирме интеграционная проблема заключается в обуздании изначального энтузиазма в центре, то в Индии, по-видимому, — в обуздании его на периферии.

Опасения относительно преемственности власти, достаточно реальные в те времена, когда я об этом писал, оказались беспочвенными. После смерти Неру в мае 1964 г . и короткого периода правления Лапа Бахадура Шастри модель преемственности власти по типу восходящих на апостольский престол римских пап была вновь восстановлена вступлением в должность премьер-министра дочери Неру и однофамилицы Махатмы Ганди, г-жи Индиры Ганди. На ранних этапах ее правления Конгресс терял поддержку и серия переворотов на уровне штатов привела к тому, что в нескольких штатах было установлено прямое правление Дели. В мае 1969 г . умер президент Закир Хусейн, мусуль-

333

манин, что угрожало осложнением взаимоотношений между индуистами и мусульманами в Индии и ускорило решительное объяснение между г-жой Ганди и традиционными руководителями партийных организаций Конгресса на местах, которое закончилось убедительной победой г-жи Ганди. Столкнувшись с продолжавшимся переворотом на уровне штатов, г-жа Ганди тем не менее одержала убедительную победу на всеобщих выборах в марте 1971 г ., получив неоспоримое превосходство в правительстве. Чуть позже, в том же году, вспыхнуло восстание в Бангладеш, — пока что, пожалуй, самый драматический и, безусловно, самый успешный пример сепаратизма на изначальной основе в новых государствах, — за которым последовали индийское вмешательство и короткая, успешная война с Пакистаном. Все это — по крайней мере, на время — безусловно, увеличило возможности Конгресса держать под контролем многочисленные индийские группы с различными изначальными ориентациями. Но то, что проблема продолжает существовать, ясно из целого ряда «событий», происходящих в различных частях Индии, — от продолжающегося в Ассаме восстания нага до продолжающихся в Пенджабе сикхских мятежей. Тот же самый пример Бангладеш может в длительной перспективе обернуться для Индии своей обратной стороной — и не только в самой Бенгалии, а и везде: в феврале этого (1972) года Дравидская прогрессивная партия начала проводить кампанию за создание Тамилнада, автономного тамильского штата на юге Индии, открыто проводя параллели с Бангладеш и обвиняя г-жу Ганди в том, что она ведет себя как генерал Яхья Хан. Таким образом, хотя возросшая сила находящегося под контролем Конгресса центрального правительства на какое-то время несколько охладила ведущуюся Индией на множестве фронтов войну против политических течений, опирающихся на различные системы изначальных ориентации, до полного окончания этой войны еще очень и очень далеко.

Ливан

Ливан, как заметил Филипп Питти, может быть, и не намного больше Йеллоустонского национального парка, но гораздо более удивителен. Хотя почти все его население говорит на арабском языке и относится в целом к одному и тому же «левантийскому» этосу, оно жестко разделяется на семь основных конфессиональных групп — мусульманских (сунниты, шииты и друзы) и христианских (марониты, представители греко-православной, греко-католической и армяно-григорианской церквей) — и вдобавок к этому на множество более мелких (протестанты, иудаисты, армяно-католики и т.д.), являя пример

334

конфессиональной гетерогенности, которая не только формирует главный общественный критерий самоидентификации личности, но и непосредственно вплетена в политическое устройство государства. Места в парламенте распределяются на строго конфессиональной основе в соответствии с демографическими пропорциями, которые закреплены законом и оставались по существу неизменными на протяжении всех пяти парламентских выборов, проводившихся со времен установления независимости. Высшая исполнительная власть поделена даже не между двумя 12 * , а между тремя обшинами: президентом страны по договоренности является маронит, премьер-министром — суннит, и председателем парламента — шиит. Министерские портфели аккуратно поделены на конфессиональной основе, и аналогичный баланс поддерживается на государственной гражданской службе, начиная с секретарей министерства, руководителей регионов и высокопоставленных дипломатов и заканчивая рядовыми канцелярскими служащими. Судебная система в равной степени является лабиринтом религиозного плюрализма, поскольку и сами законы, и применяющие их суды различаются в зависимости от конфессии, причем высшая судебная инстанция по частным делам иногда вообще находится за пределами страны. Арабская провинция и христианский аванпост, современный перевалочный торговый пункт и последний реликт османской системы миллетов, Ливан является дружеским соглашением отдельных общин почти в той же степени, что и государством.

Не менее удивительна та политическая жизнь, которая характерна для этого дружеского соглашения. Политические партии, хотя формально и существуют, пока играют крайне несущественную роль. В центре борьбы за власть и «презренный металл» находятся не они, а политические группировки, складывающиеся вокруг сильных местных лидеров, которыми обыкновенно являются либо живущие преимущественно в городах крупные земельные собственники, либо — в тех частях страны, где преобладает свободное крестьянское землевладение, — главы крупных и влиятельных кланов. Каждый из предводителей этих группировок, чьи приверженцы связаны с ним скорее традиционными, чем идеологическими узами, формирует затем альянсы с подобными же предводителями из других представленных в этой местности конфессиональных групп, создавая во время избирательной кампании систему уравновешивания кандидатов в духе Тэммэни Холла 13 * — «один ирландец, один еврей, один итальянец».

Этот процесс поощряется такой системой выборов, при которой в любом отдельно взятом избирательном округе пра-

335

вом голоса на всех местных выборах обладает весь контингент избирателей без учета конфессиональной принадлежности. Таким образом, маронит, голосующий в округе, из которого выбираются также на места от суннитов, греко-православной общины и друзов, выбирает среди кандидатов от всех этих групп так же, как и среди своих кандидатов — маронитов, и наоборот. Это в свою очередь ведет к образованию смешанных избирательных списков, с помощью которых кандидаты от каждой общины пытаются связать себя с популярными кандидатами в других общинах для того, чтобы привлечь к себе необходимые дополнительные голоса за пределами своей конфессии. Поскольку избирательные списки состоят из на редкость большого количества кандидатов, так как возможность кандидата заключать действенные альянсы базируется на его способности привести с собой голоса преданных ему избирателей (и так как обычный, средний избиратель слишком мало знает о кандидатах других общин, чтобы иметь хоть какие-то основания осознанно судить об их достоинствах), это означает, что, хотя за любое данное место маронит соперничает с маронитом или суннит с суннитом и т.д., выбирают в реальности именно по этим спискам. Избирательный процесс строится, следовательно, так, чтобы принадлежащие к различным конфессиям лидеры противостояли другим лидерам из тех же конфессий таким образом, чтобы политические связи шли бы, как правило, в разрез с общинными. Члены различных общин отдаются в руки друг друга в межконфессиональных коалициях, члены одной и той же общины разводятся в разные стороны во внутрикон-фессиональные группировки.

Основанное на политическом расчете сколачивание (и разбиение) альянсов между влиятельными политическими фигурами не ограничивается только тактикой ведения избирательной кампании, но распространяется и на все остальные сферы политической жизни. Среди самых сильных лидеров действуют те же самые принципы в отношении высших государственных постов, так что, например, ведущий маронит, который считает себя достойным президентства, попытается действовать в общественной жизни заодно с ведущим суннитом, который претендует на должность премьер-министра, и т. д., как для того, чтобы получить поддержку суннитов, так и для того, чтобы помешать другим маронитам, своим непосредственным соперникам в борьбе за президентский пост, самим создать столь же впечатляющий альянс. Аналогичные модели действуют во всей государственной системе, на любом уровне и в любом аспекте управления.

336

Поскольку такие коалиции составляются скорее на соглашательской, чем на идеологической основе, они имеют обыкновение внезапно распадаться, когда казавшиеся близкими товарищами начинают неожиданно ссориться, а смертельные враги объединяться под град взаимных обвинений в предательстве, коррупции, некомпетентности и неблагодарности. Таким образом, данная политическая модель строится в основном на индивидуалистических и даже эгоистических началах, несмотря на то, что опирается на традиционные, основанные на религиозных, экономических и родственных связях, группировки, когда каждый из потенциальных претендентов на политическую власть рассчитывает добиться успехов в своей карьере с помощью искусных манипуляций с системой. Места в избирательных списках, возглавляемых влиятельными политическими фигурами, так же как сами голоса, покупаются (во время выборов 1960 г . общая сумма привлеченных средств достигла 3 миллионов ливанских фунтов), конкуренты подвергаются оклеветанию, а при случае и физическому воздействию; обычной практикой является фаворитизм на основе семейственности и на всех прочих основах, а государственные должности считаются нормальным вознаграждением за политические услуги. «В Ливане нет права, — говорят, по свидетельству Айюба, друзы горного Ливана, — все решают деньги и наличие "лапы"» 38 .

Однако из всего этого низкого коварства вышло не только самое демократическое, но и самое процветающее государство в арабском мире, государство, которое к тому же оказалось способным — за одним впечатляющим исключением — сохранить внутреннее равновесие под сильным центробежным давлением со стороны двух прямо противоположных друг другу и выходящих за пределы государства изначальных стремлений, сохранившихся до настоящего времени: стремления христиан, особенно маронитов, быть частью Европы, и стремления мусульман, особенно суннитов, быть частью панарабского мира. Первое из этих побуждений находит выражение главным образом в так называемом изоляционистском взгляде на Ливан как на особый и уникальный феномен среди арабских государств, «изысканное мозаичное произведение», неповторимость которого должна ревностно сохраняться, второе воплощается в призыве к воссоединению с Сирией. И до тех пор, пока ливанская политическая жизнь не избавится от всего личного и традиционного и не будет затронута общими идеями и проблемами, она будет подвергаться поляризации в контексте именно этих идей.

Единственное впечатляющее исключение в сохранении внутреннего спокойствия, гражданская война 1958 г . и амери-

337

канское вторжение, было в значительной степени спровоцировано именно этой разновидностью нетипичной идеологической поляризации. С одной стороны, неконституционная попытка президента Шамуна продлить свой срок полномочий и его желание сблизить Ливан с Западом в стремлении увеличить силу христиан против поднимающейся волны нассеризма возбудили извечные опасения мусульман относительно христианского преобладания; с другой стороны, неожиданный взрыв панарабского энтузиазма, поощряемого иракской революцией и поворотом Сирии в сторону Каира, привел к оживлению в равной степени извечного опасения христиан утонуть в мусульманском море. Но и кризис, и американцы прошли. Шамун, по крайней мере на время, был дискредитирован за «разделение страны». Панарабистская лихорадка, тоже по крайней мере на время, была остановлена вновь возобладавшим, даже в суннитских кругах, убеждением, что целостность ливанского государства должна быть сохранена любой ценой. Было быстро восстановлено гражданское правление, и в 1960 г . смогли достаточно мирно состояться новые выборы, вернувшие большинство хорошо знакомых лиц на хорошо знакомые места.

Представляется поэтому, что ливанской политической жизни в том виде, в котором она сложилась к настоящему времени, для того, чтобы вообще продолжать существовать, необходимо оставаться столь же персоналистической, фракционной, соглашательской и заранее непрограммируемой. Учитывая чрезвычайно высокую конфессиональную гетерогенность и пронизанность этой гетерогенностью всей организации государства, любое продвижение в сторону политической жизни с участием построенных на идеологической основе партий грозит очень быстро привести к углублению поляризации между христианами и мусульманами на почве их отношения к панарабизму и к разрыву тех перекрестных связей между общинами, которые в процессе нормального политического маневрирования разделяют общины и объединяют, пусть и весьма ненадежно, государство. Макиавеллиевский расчет и религиозная терпимость — это две стороны одной и той же медали в Ливане; в ближайшее время, во всяком случае, единственной реальной альтернативой «деньгам и наличию "лапы"» может быть только распад национального государства.

Подвергшись тяжелым испытаниям в связи с продолжением арабо-израильской конфронтации и особенно в связи с появлением палестинских боевиков в качестве важной политической силы в регионе, ливанское «изящное мозаичное произведение» осталось неповрежденным. И действительно, из всех стран, обзор которых был здесь дан, Ливан продолжает оставаться примером наи-

338

более эффективного сдерживания глубоких изначальных расхождений, и хотя его постоянно беспокоят экономические трудности, наличие небольших радикальных групп левых и правых (до сих пор не смогла образоваться ни одна крупная многообщинная партия) и частые взрывы народного насилия, ливанская политическая система продолжает функционировать примерно так же, как она функционировала в самом начале, в первые годы после окончания Второй мировой войны. Различия во взглядах на то, какую позицию занять по отношению к палестинским боевикам (и по отношению к израильским вторжениям в страну), приводили к падению кабинетов, длительным правительственным кризисам и некоторой перестройке в положении главных конфессиональных группировок. В 1970 г . поддерживаемый христианами президент с перевесом всего в один голос выиграл у своего поддерживаемого мусульманами соперника, несмотря на то, что согласно неписаному правилу этот пост закреплен за маронитом. Но поскольку кабинет министров продолжает возглавлять мусульманин, установленные договоренности продолжают действовать, и противостояние между правительством и палестинскими боевиками и их ливанскими сторонниками возросло, особенно после поражения боевиков от иорданской армии в сентябре 1970 г . Ничто не продолжается вечно, особенно в Восточном Средиземноморье, но на сегодняшний день Ливан продолжает оставаться доказательством того, что, хотя чрезвычайно высокая изначальная разнородность может сделать политическое равновесие постоянно неустойчивым, само по себе (отдельно взятое и по своей природе) оно совсем не обязательно делает его невозможным.

Марокко

На всем Ближнем Востоке, за исключением тесно связанного с Нилом Египта, с древнейших времен прослеживается резкий социальный контраст между, по выражению Куна, «покорными и непокорными, прирученными и свободолюбивыми» — между теми, кто живет в политической, экономической и культурной орбите крупных городов, главных центров возникновения и развития цивилизаций, и теми, кто живет если и не совсем вне пределов этой орбиты, то на ее окраине, и обеспечивает «поставку мятежных элементов, которые с начала бронзового века поддерживают городские цивилизации в состоянии постоянного обновления и движения» 39 . Между центральной властью шахов и султанов и упорным стремлением к свободе отдаленных племен всегда существовало (и в значительной степени продолжает существовать) тонкое равновесие. Когда государство было сильным, племена были обязаны, пусть и

339

неохотно, признавать его и сдерживать свои анархические порывы; когда оно было слабым, племена полностью игнорировали его, подвергали разграблению, а иногда — силами то одного, то другого племени — даже ниспровергали его, чтобы самим в свою очередь стать носителями и защитниками великой городской традиции. Большую часть времени, однако, не происходило ни полной реализации принципов деспотизма, ни полного разгула племенной стихии. Между центром и периферией поддерживалось, скорее, далекое от спокойствия перемирие, связывающее их друг с другом «нестройной системой взаимных уступок», при которой «жители гор и кочевники свободно приходят в город, их укрепленные центры никто не трогает, и они позволяют караванам путешественников, торговцев и паломников пересекать [свои территории] без лишних помех или неудобств, числом и масштабами превышающих обычные трудности путешествия» 40 .

В Марокко этот контраст всегда был особенно резким, отчасти потому, что на территории страны так много гор, отчасти потому, что начиная с VII в. шедшая с востока арабская культура постепенно распространялась среди относительно большого туземного берберского населения, и отчасти потому, что страна находится на относительно большом расстоянии от главных центров ближневосточной цивилизации в Египте и Месопотамии.

Если оставить в стороне сложную раннюю историю региона, то установление в конце XVII в. арабизированной исламс-ко-реформистской Шерифской династии и последующие усилия королевской власти, направленные на сокращение сферы влияния берберского обычного права в пользу писаного исламского, запрещение поклонения святым и соответствующей культовой практики и очищение мусульманской веры от местных языческих добавлений, привели к усилению различия между bled al makhzen — «правительственными землями» и bled as siba — «непокорными землями». Провозглашая прямое происхождение от Пророка (значение термина «шериф»), династия, которая правит до настоящего времени, пыталась утвердить и светскую, и духовную власть не только над более арабизированным населением Атлантической равнины, но и над более берберизированным населением окружающих эту долину гор Атласа и Рифа; но если духовные притязания — признание короля имамом — получили всеобщее одобрение, то претензии на светскую власть были восприняты неоднозначно, особенно в окраинных горных регионах. Таким образом появилась, быть может, самая поразительная и характерная черта марокканской политической системы — городское и сельское

340

население равнины предано султану как самодержавному правителю, главе довольно развитой наследственной бюрократии (махзен), состоящей из министров, знати, воинов, судей, чиновников, полицейских и сборщиков налогов, а племенные народы преданы лично султану как «повелителю верующих», но не признают его светской власти или ее представителей.

Ко времени установления французского и испанского протекторатов в 1912 г . султанат оказался настолько серьезно ослабленным внутренней коррупцией и внешними подрывными действиями, что был не в состоянии осуществлять эффективный контроль не только над горными, но и над равнинными районами. Хотя наместничество маршала Лиоте -который требовал вассальной верности, но не менял традиционные порядки — на протяжении почти десяти лет удерживало племена в повиновении и вдохнуло — не без личного содействия маршала — новые силы в бюрократию махзен, после его ухода с поста его преемники выступили инициаторами так называемой «берберской политики», направленной на резкое разграничение всего арабского и берберского и на полное изолирование последнего от влияния махзен. Были учреждены особые берберские школы, которые должны были производить «берберскую элиту», усилилась миссионерская деятельность среди берберов и, что самое важное, символическое превосходство коранического права (и, таким образом, султана как имама) было подорвано распространением на горные племена норм французского уголовного кодекса и официальным признанием судебной правомочности в гражданских тяжбах племенных советов, руководствующихся обычным правом. Совпав с распространением среди аристократических слоев арабизированных городов (и особенно среди тех, кто группировался вокруг древнего университета Каравайн в Фесе) рьяного исламского пуританизма египетского и афгано-парижского реформаторов Абдуха и Аль-Афгани, «берберская политика» и заключающаяся в ней угроза исламу стимулировали рост национализма под флагом защиты веры от проводящихся под покровительством европейцев секуляризации и христианизации. Таким образом — пусть и в иных, серьезно отличающихся условиях — национальное движение в Марокко приняло все ту же классическую форму, пытаясь усилить интеграционную мощь в целом ближневосточной городской цивилизации в противовес центробежным тенденциям племенного сепаратизма.

Изгнание султана Мухаммеда V французами в 1953 г . и его бурное триумфальное возвращение в качестве национального героя в 1955 г . увенчали собой это политическое и культурное

341

возрождение махзен и — после получения независимости — положили начало политическому режиму нового государства, который лучше всего, по-видимому, описывается формулой «модернизирующееся самодержавие» 41 . С уходом французов и испанцев рабатский султанат снова стал светским и духовным стержнем системы. Главная националистическая партия, Ис-тикляль, независимость которой ограничивается отсутствием -до сих пор — общенациональных выборов в настоящий парламент, стала священной собственностью подвергшейся некоторой модернизации, но остающейся по существу наследственной махзен. Возглавляемая консервативной арабизированной знатью больших и малых городов равнинной части страны (и чаще всего опять-таки выходцами из Феса «la ville sainte de l'islam... la metropole de rarabism...[et] la vraie capital du Maroc») 42 , эта партия стача административным оружием трона, «коллегией визирей», имея численное превосходство в назначаемых королем правительственных советах, в рационализированной на партийный манер гражданской бюрократии и в восстановленной (и реформированной) исламской судебной системе. Что касается племен, то поскольку их отношение к Истикляль, как и к более раннему дворцовому чиновничеству, было в лучшем случае равнодушным, а в худшем — активно враждебным, связь между султаном и племенами, по крайней мере наиболее отдаленными и менее всего затронутыми цивилизацией, по-прежнему осуществлялась главным образом напрямую, без посредников. Верные королю и сопротивляющиеся его правительству племена и после получения независимости остались главным источником угроз изначального типа для национальной интеграции.

Начиная с 1956 г . кризисы во взаимоотношениях центра и окраин стали происходить один за другим. Одной из самых деликатных, вызвавших открытые столкновения задач оказалась интеграция в королевскую армию нерегулярных воинских формирований, набранных из представителей племен во время изгнания султана, — так называемой Армии освобождения; только после того, как король решительно оградил королевскую армию от влияния Истикляль и подчинил ее напрямую дворцу в лице своего сына, принца Маулая Хасана, в качестве командующего генеральным штабом, напряженность частично спала. Осенью 1956 г . берберский вождь из Среднего Атласа, близкий друг короля и резкий оппонент партии Истикляль, отказался от своего поста министра внутренних дел в королевском кабинете и вернулся в горы проповедовать племенам идеологию, построенную на изначальных чувствах («Именно племена создали славу Марокко»), призывая к роспуску всех политических

342

партий («Нельзя возлагать ответственность на людей, которые полностью игнорируют племена, — это противоречит интересам страны») и к национальному объединению вокруг фигуры Мухаммеда V («В нашей нации есть и сильные, и слабые. Живя вместе, на одной земле и под одними небесами, все они равны перед королем») 43 . Его пропаганда, по крайней мере открытая, вскоре прекратилась — очевидно, по совету короля, но несколько месяцев спустя взбунтовался другой, еще более традиционалистски настроенный бербер, губернатор юго-восточной провинции Тафилельт, отказавшийся подчиняться «партии, которая мешает нам жить так, как мы того желаем», и одновременно заявивший о своей вечной преданности султану. Вскоре король мирными средствами добился подчинения этого вождя и поместил его в укрепленную резиденцию недалеко от собственного дворца, но в конце 1958 г . и в начале 1959 г . спорадические восстания стали вспыхивать теперь уже на севере и северо-востоке, причем они не получили широкого распространения также главным образом благодаря личной популярности короля, его дипломатическому искусству, военной силе и религиозной харизме.

Однако модернизирующий аспект нового марокканского государства так же реален, как и автократический, и в перспективе, вероятно, будет преобладающим. Неугомонность племен представляет собой не просто «прошлое в противовес будущему и провинцию в противовес нации», но и озабоченность традиционных групп на «непокорных землях» тем, чтобы найти безопасное и приемлемое для них место в этом будущем и в этой нации 44 . Создание — сначала нелегально, а затем, когда различные околополитические выражения племенного недовольства потерпели крах, — официально, новой политической партии, Народною движения, как средства выражения чаяний сельских жителей, является только одним из наиболее очевидных симптомов того, что у отдаленных племен на смену простой враждебности к городской культуре и непреклонному сопротивлению центральной власти приходит опасение оказаться гражданами второго сорта в рамках современного государственного устройства. Под руководством бывшего главы Армии освобождения, Ахардана, с весьма туманной программой построения «мусульманского социализма» и создания нового объединения вокруг короля как имама, теперь уже не только Марокко, но и всего Магриба, эта новая партия пока еще прочно не вписалась в такого рода устройство. Но поскольку произошедшие одно за другим за последние два года серьезнейшие политические изменения — проведение местных выборов, отделение левого крыла партии Истикляль

343

с целью создания пролетарской партии, внезапная преждевременная смерть Мухаммеда V и переход власти к его менее популярному сыну — набросили тень неопределенности на будущее монархического правительства, новое государство может вскоре оказаться перед суровой и все возрастающей необходимостью удовлетворять и сдерживать тот изысканный синтез традиционных чувств siba и современных политических амбиций, который четко сформулирован в упрямом лозунге Ахардана — «Мы получили независимость не для того, чтобы потерять свободу» 45 .

Хотя, быть может, и верно то, что в длительной перспективе модернизирующий аспект нового марокканского государства будет преобладать над автократическим, именно автократический аспект все последнее десятилетие находился на подъеме. Король (Хасан II ) приостановил действие конституции и распустил в 1965 г . парламент после того, как мятежи в Касабланке привели к гибели, главным образом от рук правительственных военных, от тридцати (по официальным данным) до нескольких сот человек. Король установил прямой контроль над правительством, управляя посредством королевских указов и систематически ослабляя влияние двух главных партий — исламистской Istiqlal и социалистической Union National des Forces Populaires 14* — и городских арабских масс, которые составляли большую часть их избирателей. Именно в этот период усилился неотрадиционализм, поскольку Хасан попытался установить прямые, основанные на личной преданности трону связи с различного рода местными аристократами, многие из которых были берберами, и армейскими офицерами, среди которых берберы составляли подавляющее большинство. В 1970 г ., когда король обнародовал новую конституцию и объявил о всеобщих выборах, так называемое «исключительное» положение, по крайней мере номинально, закончилось. Однако партии (за исключением Mouvement Populaire 15* , где доминируют берберы) нашли конституцию недостаточно демократичной, а выборы недостаточно свободными, и посчитали весь этот маневр попыткой короля институционализировать и легитимизировать ту ориентированную на особую роль трона неотрадиционную систему управления, которую он ввел в первые десять лет своего правления. Таким образом, хотя выборы состоялись и конституция получила одобрение — в не совсем честной, по всеобщему мнению, обстановке, — модель политики, построенной на непосредственной связи короля и знати, продолжала существовать. Достаточно драматичным концом этого положения вещей стала попытка военного переворота в июле 1970 г . во время пикника по случаю дня рождения короля, отмечавшего свое 42-летие, на котором были убиты около ста из приблизительно пятисот гос-

344

тей (среди которых было много иностранцев). Один майор, пять полковников и четыре генерала почти тотчас же были казнены (несколько военных, включая руководителя заговора, погибли еще во время перестрелки), а ряд других офицеров заключены в тюрьму. Неясно, сколь большую роль в этом нападении сыграли изначальные настроения (почти все руководители были берберами, главным образом из области Рифских гор, и большинство их пользовалось особой благосклонностью короля при проведении прежней, ориентированной на трон политики), но после этого нападения (за которым в августе 1972 г . последовало еще одно, тоже закончившееся провалом) король изменил направленность своей политики: он попытался уменьшить роль берберов в армии и сделать своей главной социальной опорой арабоговорящее население крупных городов, которое претендуют представлять две главные политические партии, объединившиеся теперь в Блок национального действия. Таким образом, существовала ли когда-нибудь в действительности противоположность между bled al makhzen и bled as siba или нет (а теперь я склонен считать, что она никогда не была такой прямой или ярко выраженной, какой ее представляла европейская наука), различие между «арабским» и «берберским» — отчасти культурное, отчасти языковое, отчасти социальное, отчасти — своего рода этнополитический миф, традиционный, почти инстинктивный способ распознавания групповых отличий — остается важным, хотя часто и ускользающим от нашего внимания фактором марокканской национальной жизни.

Нигерия

Отличительной чертой нигерийской политической жизни в том виде, к котором она сложилась после окончания Второй мировой войны, стало то, что Коулмен назвал «регионализацией национализма» 46 . Тогда как в большинстве других новых государств на заключительных этапах борьбы за независимость наблюдалось все возрастающее объединение различных элементов в чрезвычайно сплоченную оппозицию колониальному правлению, а открытые разногласия возникали только после того, как ослабевали и шли к неминуемому разрыву узы революционного товарищества, в Нигерии напряженность между различными изначальными группами увеличилась в последнее десятилетие колониального режима. После 1946 г . борьба нигерийцев за свое освобождение была не столько борьбой против иностранного господства, сколько борьбой за установление границ, создание капиталов и распределение власти таким образом, чтобы охладить и сдержать обостряющуюся

345

этнорегиональную враждебность еще до исчезновения этого господства. Эта борьба была отмечена не столько ростом повстанческого движения, которое заставило бы британцев уйти из страны, сколько лихорадочными переговорами, как в Лагосе, так и в Лондоне, с целью создания между йоруба, ибо и ха-уса-фулани такого modus vivendi , при котором британцы могли бы уйти.

Результатом всех этих переговоров стало глубоко федеративное государственное устройство (зафиксированное в 240-страничной, прекрасно отпечатанной конституции), с тремя крупными регионами — Северным, (юго-) Восточным и (юго-) Западным, в каждом из которых — своя собственная столица, свои собственные парламент, правительство и верховный суд и свой собственный бюджет. В каждом регионе доминирующие позиции занимала одна из этнических групп — соответственно, хауса, ибо и йоруба, одна из политических партий — Северный народный конгресс (СНК), Национальный совет Нигерии и Камеруна (НСНК) и Группа действия (ГД), одна из крупных политических фигур — сэр Хаджи Ахмаду Белло, сардауна («султан») Сокото, д-р Ннамди Азикиве и вождь Обафеми Овалово. На вершине этой опирающейся на регионы конструкции в достаточно неустойчивом положении располагалось федеральное правительство в Лагосе, ставшее ареной коалиционной политической деятельности по принципу «двое против одного» (что естественно было ожидать от игры, в которой участвуют трое) и местом, где происходят политические процессы, которые со временем, как предполагалось, должны были привести к созданию авторитетного руководства, способного заполнить вакуум в центре системы.

Какую форму должно было принять это руководство, кто должен был его обеспечить и как при таком работающем словно швейцарские часы правительственном механизме его можно было бы создать на практике, оставалось, однако, совершенно неясным. Тем временем в стране в полном объеме оформилась тройственная модель изначальной идентификации, так как племенные сообщества традиционной Нигерии постепенно преобразовались в регионально-языковые (а на мусульманском Севере и в религиозные) народные сообщества современной Нигерии. Но хотя значение этой модели в качестве этнического каркаса страны становилось все более важным, она не исчерпывала всего разнообразия прочно укоренившихся вариантов «сознания своей особости», поскольку в каждом регионе за пределами исконных областей проживания хауса, ибо и йоруба оставалось большое количество меньших по

346

численности групп, в той или иной мере сопротивляющихся включению в эти более крупные субнациональные общности. Во время выборов, как правило, именно в этих маргинальных областях — южной половине Севера, на восточном краю Запада и на южных и восточных границах Востока — происходило самое напряженное соревнование между главными этническими группами, поскольку все представляющие их партии пытались, и весьма успешно, нажить политический капитал на чувстве обиды меньшинств внутри оплотов своих оппонентов. То, что в центре выглядело как соревнование трех субнаций, а в региональных столицах (все более и более) как однопартийная этнократия, в глубинке было представлено гораздо более сложной и разветвленной сетью племенных коалиций и противостояний 47 . Это была многоярусная система, в которой местные привязанности оставались организованными главным образом на традиционных началах, провинциальные начинали организовываться на началах партийно-политических, а национальные едва ли были организованы вообще.

Таким образом, хотя процесс регионализации национализма и привел к установлению партийной системы и кон-ституционнного устройства, в рамках которых могли какое-то время достаточно мирно сосуществовать несколько сотен нигерийских изначальных групп, численно варьирующихся от почти шестимиллионного народа хауса до осколков племен всего из нескольких сотен человек, он одновременно привел и к тому, что в самом сердце национальной политической жизни образовалась пустота и страна оказалась в той или иной мере обезглавленной.

После получения (в октябре 1960 г .) независимости взоры политиков обратились, естественно, к федеральной столице, Лагосу, поскольку партии и их лидеры торопились занять стартовые позиции, с которых можно было начать свои кампании за исправление этого положения. После того как попытка сформировать правящий альянс между экономически и политически более развитыми восточным и западным регионами, из которого был бы исключен более традиционный Север, натолкнулась на укоренившуюся враждебность между мобильной и агрессивной интеллигенцией ибо и флегматичными и богатыми деловыми людьми йоруба — а также между легковозбудимым д-ром Азикиве и высокомерным вождем Оволово, — такой альянс образовали Север и Восток, исключив из него Запад. Азикиве ушел с поста премьер-министра на Востоке и стал генерал-губернатором, надеясь превратить эту чисто символическую должность в нечто большее; сардауна Сокото, пожелавший остаться первым человеком на Севере в качестве регионального

347

премьер-министра, послал своего заместителя, сэра Хаджи Абу-бакара Тафава Балева, выполнять вместо него обязанности федерального премьер-министра, а Оволово, третий лишний в этой первой коалиции «двое против одного», отказался от своего поста премьер-министра Запада, чтобы стать лидером оппозиции в федеральном парламенте.

Посты были заняты, началось политическое маневрирование. Федеральный парламент решил образовать четвертый штат, Средний Запад, из областей в западном регионе, где проживали меньшинства; Оволово сменил свою идеологическую позицию с преимущественно правой на преимущественно левую в стремлении потрясти достаточно консервативное правительство и въехать во власть на коньке антинеоколониализма, раскалывая при этом Группу действия; противостояние внутри НСНК между становящейся все более приспособленческой старой гвардией и остающимися все еще радикальными младотурками возросло и т. д.

Но все это не столько проясняло, сколько еще больше запутывало ситуацию, скорее, усложняло проблемы, чем упрощало их. Независимая (как записано в конституции) менее года, Нигерия, самое молодое из всех рассматриваемых здесь новых государств, предоставляет в наше распоряжение пока еще крайне сырой материал для оценки сущностного характера этого государства и прогнозов относительно его будущего. Обладая тем, что производит, вероятно, впечатление чрезвычайно громоздкого набора политических институтов, наспех собранных вместе при лихорадочном создании конституции в последние годы перед получением независимости, не имея общенациональной партии, выдающегося политического лидера, объединяющей религиозной традиции или общего культурного основания, а также, по-видимому, своих собственных, оригинальных представлений о том, что же делать со свободой, полученной как почти само собой разумеющееся, дальше, Нигерия отличается чересчур экспериментальным, даже для нового государства, характером, чересчур большой «подвешенно-стью в воздухе».

И все-таки переход Нигерии к независимости был продуман лучше, а государственное строительство осуществлялось более планомерно, чем в случае с теми новыми государствами, которые рассматривались нами выше. В настоящее время положение Нигерии представляется одновременно и наиболее обнадеживающим, и наиболее угрожающим. Обнадеживающим, так как ей удалось, по-видимому, избежать обычных трудностей, связанных с деколонизацией, так как это достаточно большая страна, что позволяет ее экономике быть жизнеспособной, и так как она

348

унаследовала хорошо обученную, опытную элиту с умеренными политическими взглядами; угрожающим, так как напряженность в отношениях между ее изначальными группами чрезвычайно велика, а сами эти отношения невероятно запутаны. Последнее ощущение оказалось пророческим. Произошедший в январе 1966 г . военный переворот привел к гибели ряда политических лидеров Севера, включая сэра Абубакара Тафава Балева, и установлению военного режима, возглавляемого представителями народа ибо. Второй переворот, во главе с полковником Якубу Говоном, принадлежащим к одному из племен, составляющих меньшинство на Севере, т. е. не относящимся к хауса, закончился массовой резней, в которой погибло от десяти до тридцати тысяч ибо, проживавших на землях хауса на Севере, а еще от двухсот тысяч до полутора миллионов ибо бежали из Северного в родной для них Восточный регион. В мае 1967 г . полковник Говон ввел чрезвычайное положение и попытался разделить Восточный регион на три штата для того, чтобы увеличить влияние тех, кто жил в Восточном регионе, но не относился к ибо, и уменьшить влияние проживающих там ибо. Ибо, объединившись в составе созданной ими республики Биафра, восстали, и после примерно трех лет одной из самых кровопролитных войн современности (было, по-видимому, убито более двух миллионов человек и бесчисленное множество умерло от голода) их восстание было подавлено федеральным правительством во главе с Говоном, который теперь является генералом и руководителем страны. После всего, что произошло, а это, безусловно, один из самых драматических примеров силы изначальных привязанностей и антипатий (хотя опять-таки причины переворотов и гражданской войны лежали не только в плоскости изначальных ориентации, что показывает вовлеченность в эти события великих держав), страна сохраняет характер «экспериментальности», «подвешенности в воздухе», как сохраняется и отличающая ее сложная, пронизанная внутренними напряжениями и далекая от сбалансированности модель группового недоверия.

V

Регионализм, построенный на противостоянии периферии и центра, и двойное руководство в Индонезии, однопартийный межэтнический альянс в Малайе, агрессивная ассимиляторская политика под видом конституционного легализма в Бирме, космополитическая партия в центре с мощным аппаратом в провинциях, ведущая многостороннюю войну против всех разновидностей местничества, известных человечеству (и несколь-

349

ких, известных только индусам), в Индии, конфессиональный принцип устройства государства и система взаимных услуг в Ливане, подобное двуликому Янусу самодержавное правление в Марокко и порожденное системой сдержек и противовесов с вакуумом в центре столпотворение в борьбе за власть в Нигерии — являются ли эти системы настолько уникальными, насколько они таковыми кажутся? Можно ли найти в этом перечне усилий по установлению политического порядка какие-либо свидетельства, позволяющие утверждать, что интеграционная революция является всеобщим процессом?

Во всех приведенных выше случаях просматривается по крайней мере одна общая тенденция развития — объединение самоопределившихся, имеющих характерные отличительные признаки традиционных изначальных групп в более крупные, менее четко определенные общности, сферой открытой деятельности которых является не местная сцена, а «нация» — в смысле всего общества, охваченного новым гражданским государством. Главный принцип, лежащий в основе такого объединения, различен: в Индонезии это регион, в Малайе — раса, в Индии — язык, в Ливане — религия, в Марокко — обычай, в Нигерии — квазиродство. Но независимо от того, становится ли минангкабау еще и жителем Внешних островов, дуленг, оставаясь дуленгом, еще и качином, маронит в такой же степени маронитом, как и христианином, а эгба не только и не столько эгба, сколько йоруба, сам процесс, происходит он внутри страны или выходит за ее пределы, является общим для всех этих стран. Этот процесс представляет собой распространение чувства изначальной похожести и различия, порожденного непосредственными и длительными контактами различных в культурном отношении групп на местном уровне, на более широко определяемые группы подобного рода, взаимодействующие в рамках всего национального сообщества, распространение, которое особенно хорошо было описано Фридманом применительно к Малайе:

«Малайя была и остается в культурном отношении плюралистическим обществом. Парадоксально, но с чисто структурной точки зрения ее плюралистическая природа сегодня заметна в гораздо большей степени, чем когда бы то ни было раньше. Национализм и политическая независимость на ранних стадиях своего развития имели тенденцию создавать на панмалайской основе этнические объединения, которые в предшествующие времена были просто умозрительными категориями. Прежде социальная карта Малайи была скроена, если можно так выразиться, как лоскутное одеяло, из небольших культурно определенных общностей, каждая из которых зани-

350

мала свою социальную нишу в соответствии с местными условиями. "Малайцы" не взаимодействовали с "китайцами" и "индийцами". Отдельные малайцы взаимодействовали с отдельными китайцами и отдельными индийцами. Но по мере того как "малайцы", "китайцы" и "индийцы" начинают осознаваться как структурные единицы в общенациональном масштабе, у них появляется возможность вступать во всесторонние отношения друг с другом» 48 .

Возникновение общенациональной системы «этнических объединений», вовлеченных во «всесторонние отношения друг с другом», создает арену для прямого столкновения между идентичностью личности и политической целостностью новых государств. В результате генерализации и расширения племенных, этнических, языковых или каких-то других принципов изначальной солидарности такая система позволяет сохранить глубоко укоренившееся «сознание своей особости» и соотносит это сознание с развивающимся гражданским порядком. Это дает возможность индивидууму продолжать требовать публичного признания своего существования и значимости языком знакомых символов групповой уникальности, и в то же самое время становиться все более и более вовлеченным в политическое сообщество, отлитое в форму, совершенно отличную от той «естественной» общности, которая определяет эти символы. Но, с другой стороны, это также упрощает и обостряет групповые антагонизмы, оживляет призрак сепаратизма, поскольку этим антагонизмам придается всеобъемлющее политическое значение, и раздувает международные ссоры, в особенности тогда, когда формирующиеся этнические объединения выходят за рамки государственных границ. Интеграционная революция не искореняет этноцентризм, она всего лишь модернизирует его.

Однако такая модернизация облегчает приспособление этноцентризма к существованию развитых национальных политических институтов. Для эффективной деятельности таких институтов не требуется сплошной замены изначальных связей и идентификаций гражданскими. По всей вероятности, такая замена абсолютно невозможна. Что действительно требуется, так это приспособление их друг к другу, такое приспособление, которое не препятствовало бы процессам управления и не превращало бы последние в серьезную угрозу культурным ориентирам личной самоидентификации, и такое, при котором, какие бы разрывы в «сознании своей особости» ни возникали в обществе в целом, они радикальным образом не влияли бы на функционирование политических институтов. По крайней мере, в том виде, в

351

котором они были здесь представлены, изначальные и гражданские чувства, в отличие от множества теоретических дихотомий классической социологии ( Gemeinschaft и Gesellschaft 16* , механическая и органическая солидарность, сельское и городское общество), не выстраиваются в виде прямой и явной эволюционной противоположности друг другу, и история их развития состоит не только из экспансии одного за счет другого. Характерная для новых государств тенденция столкновения этих чувств проистекает не из какой-то естественной и неустранимой несовместимости между ними, а скорее из тех несостыковок, которые возникают вследствие различия моделей изменения, присущих каждому из них в зависимости от того, как они отвечают на действие нарушающих равновесие сил середины XX столетия. Столкновение этих чувств есть результат противоположных типов трансформации, которые испытывают традиционные политические институты и традиционные способы самовосприятия, движущиеся своими собственными путями по направлению к современности.

В том, что касается самовосприятия, природа модернизаци-онного процесса фактически не исследована; как правило, даже не признается, что такой процесс имеет место. Вышеупомянутое собирание узкоопределенных племенных, языковых, религиозных и т. д. групп в более крупные и более генерализованные этнические объединения, помещенные в контекст общей социальной системы, является, безусловно, самой важной его частью. Простое, согласованное, с широко очерченными рамками этническое устройство, характерное для большинства индустриальных обществ, не есть нерастворенный осадок традиционализма, напротив, это отличительный признак современности. Но как происходит эта перестройка системы изначальных привязанностей, какие стадии она проходит, какие силы способствуют ее развитию или сдерживают ее, каковы трансформации, вызываемые ею в структуре личности, — все это в значительной степени неизвестно. Сравнительную социологию (или социальную психологию) этнических изменений еще предстоит написать.

Что касается политической стороны, то вряд ли можно говорить о том, что проблема не признана, поскольку вопрос о гражданском обществе, о природе гражданства и распространенных общественных чувствах, на которых оно зиждется, находился в центре внимания политической науки со времен Аристотеля. Но полная ясность в этом вопросе тем не менее отсутствует: гораздо легче указать, чем описать, гораздо легче почувствовать, чем проанализировать. Больше, чем что-либо еще, гражданское чувство подразумевает, по-видимому, опре-

352

Удовлетворительное понимание причин хронической напряженности в новых государствах между необходимостью сохранить утвержденную обществом идентичность личности и желанием построить мощную национальную общность требует поэтому более обстоятельного изучения стадий, через которые проходят их отношения друг к другу в процессе движения по собственным путям развития. И именно в развертывающейся на наших глазах истории новых государств такие стадии могут быть прослежены легче всего. Различные конституционные, квазиконституционные или просто ad hoc эксперименты в управлении, характеризующие по крайней мере те новые государства, что были описаны выше, являются, среди прочего, наглядным примером попыток установить такую модель политической жизни, в которой столкновение изначальных и гражданских привязанностей не достигнет угрожающих, безудержных размеров. Получает ли этническая дифференциация свое политическое выражение в виде территориальных подразделений, политических партий, правительственных постов, руководства исполнительной властью или, как чаще всего бывает, в виде той или иной комбинации из вышеперечисленного, главное усилие повсюду сосредоточено на том, чтобы найти такую формулу, которая позволяла бы модернизации самосознания нации идти в ногу с парад-

лельной модернизацией не только ее политических, но также и экономических, стратификационных, семейных и прочих институтов. Наблюдая за происходящей интеграционной революцией, мы как раз и сможем постичь эту формулу. Это может показаться похожим на простую политику по принципу «жди и наблюдай», неподходящую для предсказательных амбиций науки. Но такая политика во всяком случае более предпочтительна и более научна, чем ждать и не наблюдать, как это по большей части происходит сегодня.

Как бы то ни было, успех усилий найти формулу равновесия в разгар перемен, имеющих место в новых государствах, нигде не гарантирован. Повсюду очевидна высокая степень скованности правительств в своих действиях, проистекающая из попыток примирить различные изначальные группы. Те предрассудки, которые должны быть терпимы для того, чтобы достичь такого примирения, часто вызывают антипатию. Но поскольку альтернативами таким попыткам — попыткам построить гражданскую политику, основанную на компромиссе между изначальными группами, — являются, по всей видимости, либо балканизация, фанатизм Herrenfolk 17 * , либо насильственное подавление этнического самоутверждения левиафановой мощью государства, можно ли смотреть на эти попытки, в особенности членам того общества, которому пока никак не удается справиться со своей самой мучительной изначальной проблемой, с безразличием или презрением?

354

Примечания

1 Цит . по : Harrison С . The Challenge to Indian Nationalism // Foreign affairs. 1956. April. Vol. 34. P. 3.

2 Очень скептической точки зрения придерживается , например , С . Хар - рисон (Harrison С . India: The Most Dangerous Decades. Princeton ( N . J .), 1960). Достаточно свежую точку зрения индийского исследователя можно найти у Б.Р. Амбедкара, полагающего, что «схема разделения Индии на штаты в соответствии с языковым принципом» «напоена ядом», но тем не менее необходима, чтобы «облегчить путь к демократии и снять межэтническое и культурное напряжение» ( Ambedkar B . R . Thoughts on Linguistic States . Dehli, ca. 1955).

3 См ., например : Deutch К . Nationalism and Social Communication. New York , 1953, P. 1 — 14; Emerson R. From Empire to Nation. Cambridge ( Mass. ), 1960; Coleman J. Nigeria : Background to Nationalism. Berkeley , 1958. P. 419; Hertz F. Nationalism in History and Politics. New York , 1944. P. 11-15.

4 The Middle East in Transition: Studies in Contemporary History. Laguer W.Z., ed. New York, 1958.

5 Coleman J. Nigeria... P. 425-426.

6 Emerson R. From Empire to Nation... P. 95—96.

7 Berlin I. Two Concepts of Liberty. New York, 1958. P. 42.

8 Shils E. Political Development in the New States // Comparative Studies in Society and History. 1960. Vol. 2. P. 265-292, 379—411.

9 Shils E. Primordial, Personal, Sacred and Civil Ties // British Journal of Sociology. 1957. Vol . 8. P . 130-145.

10 Ambedkar B . R . Thoughls on Linguistic States ... P . ll . Отмечая, что современные двуязычные государства, такие как Канада, Швейцария и (белая) Южная Африка, могли бы послужить примерами, опровергающими его доводы, Амбедкар добавляет: «Нельзя забывать, что дух Индии совершенно отличен от духа Канады, Швейцарии и Южной Африки. Дух Индии заключается в том, чтобы разделять, дух Швейцарии, Южной Африки и Канады — в том, чтобы объединять». [В 1972 г . как это замечание, так и мой пассаж о пагубной роли разделений на изначальной основе в «современных» странах представляются, мягко говоря, гораздо менее убедительными, чем в 1962 г ., когда был написан этот очерк. Но поскольку события в Канаде, Бельгии, Ольстере и т. д. продемонстрировали, что самоопределение на основе изначальных привязанностей не является феноменом только «новых государств», то приведенная здесь общая аргументация представляется даже еще более уместной.]

11 Схожий, но совершенно иначе задуманный и по-другому организованный перечень см. у Эмерсона ( Emerson R . From Empire to Nation ... Chaps . 6, 7, and 8).

12 Интенсивность, распространенность и сама осуществимость таких желаний в каждом конкретном случае заслуживают отдельного разговора. Насколько велико, если оно вообще существует, стремление малайцев Южного Таиланда присоединиться к Малайе, какова действительная сила идей абако или каково отношение тамилов Цейлона к

355

идеям дравидских сепаратистов Мадраса — все это темы для отдельного эмпирическою исследования.

13 Это не говорит и о том, что в межгосударственных отношениях изначальные чувства играют роль только разъединяющей силы. Панафриканские настроения, слабые и нечетко выраженные, создали удобный фон для смягчения противостояния лидеров большинства африканских стран. Напряженные (и дорогостоящие) усилия Бирмы укрепить и обновить буддизм во всем мире, о чем было заявлено в 1954 г . в Йегу на Шестом Великом Соборе буддистов, обеспечили ей, во всяком случае временно, более действенную связь с другими странами Теравады — Цейлоном, Таиландом, Лаосом и Камбоджей. А смутное, в своей основе расовое чувство общей принадлежности к «малайскому» сыграло позитивную роль в отношениях между Малайей и Индонезией, Малайей и Филиппинами, а в более близкое нам время даже между Индонезией и Филиппинами.

14 Wallerstein I. The Emmergence of Two West African Nations: Ghana and the Ivory Coast . Ph.D. Theses. Columbia University . 1959.

15 Краткий обзор дискуссии по этой проблеме применительно к Индонезии см .: Geertz С . The Javanese Village // Local, Ethnic and National Loyalties in Village Indonesia. Skinner G.W., ed. Yale University. Southeast Asia Studies. Cultural Report Series. No. 8. New Haven, 1959. P. 34-41.

16 Sjahrir S. Out of Exile. New York, 1949. P . 215.

17 Как подчеркивал Толкогт Парсвнс, способность общества к мобилизации своих ресурсов для решения социальных задач не является какой-то механической суммой, остающейся постоянной в рамках данной социальной системы, напротив, как и богатство, эта способность зависит от того, как работают генерирующие ее специфические, в данном случае скорее политические, чем экономические, институты ( Parsons Т. The Distribution of Power in American Society // World Politics . 1957. Vol . 10. P . 123—143). Создание современного государства в традиционной социальной среде представляет собой поэтому не просто перемещение или передачу определенного количества власти от одной группы к другой таким образом, что совокупные потери отдельных лиц или групп уравновешиваются выигрышем других, а скорее создание новой и более эффективной машины для производства самой власти, что приводит к увеличению политической мощи всего общества. Этот феномен является гораздо более «революционным» в истинном смысле слова, чем простое перераспределение власти внутри данной системы, каким бы оно ни было радикальным,

18 Rangenekar D.K. The Nationalist Revolution in Ceylon // Pacific Affairs. 1960. Vol. 3. P. 361-374.

19 Цит . по : Weiner M. The Politics of South Asia // The Politics of Developing Areas. Almond G ., Coleman J ., eds . Princeton ( N . Y .), 1960. P . 153-246.

20 Примерно половину тамилов составляют «индийские тамилы», люди без своего государства, вывезенные на Цейлон в XIX в. для работы на британских чайных плантациях. Теперь они не могут стать ни гражданами Индии — на том основании, что живут на Цейлоне, ни полно-

356

правными гражданами Цейлона - на том основании, что они просто-напросто временно проживающие на острове индийцы.

21 Комментируя эффектную неудачу сэра Айвора Дженнингса, который в 1954 г . прогнозировал, что Бандаранаике вряд ли станет лидером националистического движения, поскольку является «политическим буддистом», получившим образование как христианин, Рангенекар тонко замечает, что «в азиатском мире получивший западное образование политик, отрекающийся от своей западности и выступающий в поддержку местной культуры и цивилизации, обладает гораздо большим влиянием по сравнению с тем, на что может рассчитывать самый динамичный политический деятель, воспитанный в безупречно чистой местной традиции» ( Rangenekar D . K . The Nationalist Revolution in Ceylon ...).

22 Ibid.

23 Wiggins H. Impediments to Unity in New Nations — The Case of Ceylon ( неопубл .).

24 Fieth H. Indonesia // Government and Politcs of Southeast Asia . Kahin G.McT.,ed. Ithaka (N.Y.), 1959. P. 155-238; Major Governments of Asia . Kahin G . McT ., ed . Ithaka ( N . Y .), 1958. P . 471-592. Это не означает, что единственной мотивацией для восстания в Паданге была кристаллизация региональной вражды, как не означает и того, что различия между Явой и Внешними островами были единственной линией противостояния. Во всех приводимых в этом очерке примерах стремление быть признанным в качестве ответственного субъекта, чьи желания, действия, чаяния и мнения имеют значение, переплетаются с более известным стремлением к благосостоянию, власти, престижу и т. д. Детерминизм, усматривающий во всем влияние изначальных чувств, уязвим не менее, чем детерминизм экономический.

25 ApterD. The Gold Coast in Transition. Princeton (N.J.), 1955. P. 68. 26 Lewis W. Feuding and Social Change in Morocco // Journal of Conflict Resolution. 1961. Vol. 5. P. 43-54.

27 Nolte R. The Arab Solidarity Agreement // American University Field Staff Letters. Southeast Asia Series. 1957.

28 Talbot P. Raising a Cry for Secession // American University Field Staff Letters. South Asia Series. 1957.

29 Weiner M. Community Associations in Indian Politics ( неопубл .). Противоположный процесс, «этногенез с помощью переписи» также имеет место, как, например, в том случае, когда в Либревилле, столице Габона, тоголезцы и дагомейцы огульно зачисляются статистикой в новую категорию «попо», или когда в Северной Родезии города медного пояса — Хенга, Тонга, Тамбука и др. — «по общему согласию» объединяются в категорию ньясалендских, причем такие сфабрикованные формирования рассматриваются затем как реально существующие «этносы». Wallerstein I. Ethnicity and National Integration in West Africa // Cahiers d'etudes africaines. 1960. Vol. 3. P. 129-139.

30 Цифру 35% можно найти в книге : A Survey of North West Africa. Barbour N., ed. New York, 1959. P. 79; цифру 60% в : Rustow D. The Politics

357

of the Near East // Politics of Developing Areas. Almond G., Coleman J., eds.... P . 369-453.

31 По поводу бирманской одежды см.: Tinker H . The Union of Burma . New York , 1957. P . 184. О нигерийских историях племен см.: Coleman J . Nigeria ... P. 327—328. О цейлонских номерных знаках см .: Wriggins H. Ceylon's Time of Troubles. 1956-1958 // Far Eastern Survey. 1959. Vol . 28. P . 33-38. О железнодорожных знаках в Южной Индии см. Weiner M . Community Associations ...

32 Обшую дискуссию по вопросу о роли добровольных ассоциаций в процессе урбанизации в модернизирующихся обществах см. в: Wallerstein I . The Emergence of Two West African Nations ... P . 144—230.

33 Поскольку все последующие краткие очерки по отдельным странам, за исключением Индонезии (а теперь, в 1972 г ., и за исключением Марокко), опираются скорее на литературу, чем на материалы полевых исследований, полная библиография источников была бы, очевидно, слишком объемной, чтобы включить ее в настоящий обзор. Поэтому я привожу ниже только те работы, на которые довольно серьезно полагался. Самым лучшим общим обзором, включающим вышеперечисленные страны, является Politics of Developing Areas . Almond G ., Coleman J ., eds ., а по азиатским странам я нахожу наиболее полезными два уже ранее цитированных мною сборника материалов симпозиумов, изданных Кахином: Government and Politics of Southeast Asia и Major Governments of Asia . Ценные материалы сравнительного характера дает также Emerson R . Empire to Nation ...

ИНДОНЕЗИЯ : Feith H. TheWilopo Cabinet, 1952-1953. Ithaka (N.Y.), 1958; Feith H. The Indonesian Elections of 1955. Ithaka (N.Y.), 1952; Pauker G. The Role of Political Organization in Indonesia // Far Eastern Survey. 1958. Vol. 27. P. 129-142; Local, Ethnic, and National Loyalties in Village Indonesia. Skinner G.W., ed. Yale Unversity. Southeast Asia Studies. Cultural Report Series. No. 8. New Haven, 1959.

МАЛАЙЯ : Freedman M. The Growth of a Plural Society in Malaya // Pacific Affaires. 1960. Vol. 33. P. 158-167; GinsburgN. and Roberts C.F. (Jr.). Malaya. Seattle, 1958; Parmer J.N. Malaya's First Year of Independence//Far Eastern Survey. 1958. Vol. 27. P. 161-168; Smith Т . Е . The Malayan Elections of 1959 // Pacific Affairs. 1960. Vol. 33. P. 38-47.

БИРМА : Bigelow L. The 1960 Elections in Burma // Far Eastern Survey. 1960. Vol. 29. P. 70-74; Fairbam G. Some Minority Problems in Burma // Pacific Affaires. 1957. Vol. 30. P. 299-311; Silverstein J. Politics in the Shan State: The Question of the Secession from the Union of Burma // The Journal of Asian Studies. 1958.Vol. 18. P. 43-58; Tinker H. The Union of Burma. New York, 1957.

ИНДИЯ : AmbedkarB.R. Thoughts on Linguistic States. Dehli, ca.1955; Harrison С India: The Most Dangerous Decades. Princeton (N.J.), 1960; Leadership and PoUtical Institutions in India. Park R.L. and Tinker I., eds. Princeton (N.J.), 1959; Report of the States Reorganization Commission. New Delhi, 1955; Weiner M. Party Politics in India. Princeton (N.J.), 1957.

ЛИВАН : Ayoub V. Political Structure of a Middle East Community: A Druze Village in Mount Lebanon. Ph.D. thesis. Harvard University. 1955;

358

Rondot P. Les Institutions politiques du Liban. Paris, 1957; Ziadeh N.A. Syria and Lebanon. London , 1957; Ziadeh JV.AThe Lebanese Electioms, 1960 // Middle East Journal. 1960. Vol. 14. P. 367-381.

МАРОККО : Ashford D. Political Change in Morocco . Princeton (N.J.), 1961; A Survey of North West Africa. Barbour N., ed. New York, 1959; Favre H. Le Maroc A L'Epreuve de La Democratisation , ( неоиубл ., 1958); Lacouture J., Lacouture S. Le Maroc A L'Epreuve. Paris, 1958; Lewis W. Rural Administration ih Morocco // Middle East Journal. 1960. Vol. 14. P. 45—54; Lewis W. Feuding and Social Change in Morocco // Journal of Conflict Resolution. 1961. Vol. 5. P. 43-54.

НИГЕРИЯ : Coleman J. Nigeria: Background to Nationalism. Berkeley, 1958; Report of the Commission Appointed to Enquire into the Fears of Minorities and the Means of Allaying Them. London, 1958; Smythe H., SmytheM. The New Nigerian Elite. Stanford (Calif), 1960.

Для освещения текущих событий я считаю очень полезными American University Field Staff Letters, особенно те части , которые посвящены Индонезии (W. Hanna), Малайе (W. Hanna), Индии (P. Talbot), Марокко ( С . Gallagher) и Нигерии (R. Frodin).

|3а десять лет, прошедших со времени составления приведенного выше списка, появилось огромное количество новых работ по нашей теме. Однако, насколько я знаю, всеобъемлющей библиографии по этой тематике пока еще не существует.]

34 Fairbam G. Some Minority Problems in Burma // Pacific Affaires. 1957. Vol. 30.

35 Shils E. The Intellectual Between Tradition and Modernity: The Indian Situation // Comparative Studies in Society and History. Supplement I . The Hague , 1961. P . 95. [Теперь, конечно же, на этом полюсе его дочь, г-жа Ганди, и в гораздо меньших раздумьях, но сама модель остается той же].

36 «Успех Коммунистической партии Керала, ставшей первой региональной коммунистической партией в Индии, которой удалось получить контроль над правительством штата, может быть объяснен, помимо всего прочего, ее умением воздействовать на региональный патриотизм всех жителей Кералы при одновременном воздействии на стратегически важные для нее классовые группы поддержки в регионе» ( Harrison S. India ... P . 193). В Бомбее и коммунисты, и социалисты Прад- жа присоединились к языковому фронту Махараштры, в оппозиционном Гуджарате — к языковому фронту Гуджарата.

37 Ambedkar B.R. Thoughts on Linguistic States... P . 12. Китайское нападение может, разумеется, создать даже еще более крепкий цемент, чем Неру, — общего врага.

38 Ayoub V. Political Structure of a Middle East Community: A Druze Village in Mount Lebanon. Ph.D. thesis. Harvard University. 1955. P. 82.

39 Coon С Caravan. London, 1952. P . 295.

40 Ibid . P . 264-265.

41 По поводу этой концепции и ее аналитического обоснования см.: Apter D . The Political Kingdom in Uganda . Princeton (N.J.), 1961. P . 20-28. 42 «Священного города ислама... столицы арабизма... [и] подлинной столицы Марокко» (франц.). (Favre H. Le Maroc.) [Поработав в Марокко, я бы сформулировал сейчас некоторые из этих проблем несколько

359

иначе , см .: Geertz С . Islam Observed: Religious Development in Morocco and Indonesia . New Haven , 1968, в особенности гл. 3].

43 Цитаты в этом предложении, принадлежащие Лахсен аль-Юсси, и в следующем, принадлежащие Адди у Бихи, взяты из: Lacouture J ., LacoutureS . Le Maroc... P. 90.

44 Ibid. P. 93.

45 Цит . по : Ashford D. Political Change... P. 322.

46 Coleman J. Nigeria ... P. 319-331.

47 Картина в целом еще больше осложнялась не только тем, что племенные идентификации внутри трех основных этнических групп практически закрывали путь для более широких этнолингвистических объединений, но и тем, что не все члены таких более широких общностей проживали в исконных районах их проживания, мигрируя или просачиваясь в другие, где они иногда, особенно в городах, составляли влиятельное оппозиционное меньшинство. В целом проблема лояльности индивида, живущего вне своего «родного региона», чрезвычайно деликатна для всех новых государств, в которых с проблемами интеграции справляются путем создания территориальных субгосударств с легким оттенком изначальной значимости, что демонстрируют, например, постоянные напоминания Неру о том, что бенгалец, живущий в Мадрасе, является гражданином штата Мадрас, а не штата Бенгал, и что все идеи о существовании «национальной родины» идя этнических групп, живущих в других местах Индии, необходимо заклеймить. То дополнительное обстоятельство, что одни из таких групп более подвижны, чем другие (в Нигерии — ибо, в Индии — марвари, и т. д.), только обостряет эту проблему.

48 Freedman M. The Growth of a Plural Society in Malaya // Pacific Affaires. 1960. Vol . 33. P . 158-167.

Комментарии

1 * Имеется в виду разделение (по религиозному принципу) Британской Индии на Индию и Пакистан.

2 * См. гл. 9, прим 2*.

3 * Ирредентизм — движение за воссоединение Италии по этническому и языковому принципу.

4 * В этом образе Аннам уподоблен плечу, на котором лежит коромысло. Тонкий находится на севере страны, Кохинхина — на юге, Аннам — в центре.

5 * Военная академия в Вест Пойнте готовит высший командный состав для армии США.

6* магрибскую перегруппировку (франц.). Имеется в виду стремление тунисского лидера Бургибы к новой расстановке сил в арабском мире с центром в странах Магриба в противовес традиционной ориентации на Египет.

7 * источником и началом (лат.).

8 * неудавшихся, плохих (франц.).

9 * исходя из предположения (лат.).

360

10* Вероятно, автор отталкивается от известного определения политики, как искусства возможного.

11* английского присутствия (франц.).

12* Мусульманами и христианами.

13* Штаб демократической партии в Нью-Йорке.

14* Национальный союз народных сил (франц.).

15 * Народное движение (франц.).

16 " «Сообщество» и «общество» (нем.). См. прим. 1* к гл. 6.

17* Господствующий народ (нем.).