Мишель Фуко и Россия

ОГЛАВЛЕНИЕ

раздел 3. РОССИЯ В ЗЕРКАЛЕ ФУКО: ПЕРСПЕКТИВЫ АНАЛИЗА

ФУКО И СОВЕТСКИЙ СОЮЗ. Доминик Кола

В ЭТОМ сообщении я не буду касаться вопросов, которые могут возникнуть при попытке применить к Мишелю Фуко понятие «автор» и понятие «произведение», которые, как известно, обсуждаются, среди прочего, в его книге « L ' Arch e ologie du Savoir ». Я буду опираться главным образом на тексты из четырехтомного собрания « Dits et e crits » 1 и на семинар 1976 г . « Il faut d e fendre la soci e t e» («Нужно защищать общество») 2 , т.е. на «книги», имеющие спорный «книжный статус», — статус, который можно критиковать, ссылаясь на аргументы самого Фуко. Но я мог бы оправдать законность такого шага, обозначив его как « r ee criture », если воспользоваться формулой из книги Фуко « L ' Arch e ologie du savoir ».

Речь идет о « r ee criture » текстов, рассеянных в массиве написанного и опубликованного Фуко, где Советский Союз, если и упоминается, то всегда мельком и как бы случайно, причем эти упоминания не встречаются ни в одной из его книг (разве что по недоразумению), но только в статьях и интервью. Такая процедура позволяет выявить настойчивое присутствие в творчестве Фуко темы Советского Союза и очень цельную и последовательную позицию Фуко по отношению к этому тоталитарному государству 3 , которая обнаруживается на протяжении всего периода его интеллектуальной и политической эволюции. Разумеется, все биографические элементы, которые я использую в своем сообщении, были удостоверены самим Фуко.

Название моего доклада «Мишель Фуко и Советский Союз» предполагает (в соответствии с принятым во французских университетах типом риторики), что его содержание не сводится к описанию точки зрения Фуко на Советский Союз и его позиции по отношению к этой стране, которую можно было бы вывести из его произведений; речь идет также о том, чтобы попытаться определить влияние проблемы Советского Союза на творчество Фуко и его интеллектуальную эволюцию, увидеть, в какой мере фено-

213

мен сталинского тоталитаризма смог повлиять на характер выработанных им концептов и на позицию, которую Фуко занимал в тех или иных дебатах. Ибо Советский Союз занимал в творчестве Фуко более значительное место, чем может показаться, если иметь в виду только объем посвященных этой стране текстов. Фуко даже как-то позволил себе заявить, что все его исследовательское предприятие родилось из культуры русского формализма — связанной с именами Николая Трубецкого и Владимира Проппа, которой удалось спастись, ускользнув от «прокатного вала сталинизма». «Структурализм, — говорит он, — стал великой культурной жертвой сталинизма», но он дал возможность интеллектуалам как Западной, так и Восточной Европы добиваться «восстановления своей автономии по отношению к марксизму» ( Dits et e crits ... T . 4. P . 63). Поэтому, в итоге, нападки Жана-Поля Сартра (которого Фуко прямо здесь не называет, но явно имеет в виду, когда говорит об «одном знаменитом интеллектуале») в Праге на структурализм имели политическое измерение в качестве критики интеллектуальной оппозиции сталинизму, для которой структурализм служил своего рода прибежищем ( Ibid . P . 64). В размышлениях Фуко о Советском Союзе уточняется его отношение к коммунизму и марксизму — в качестве специфического измерения его теоретизации социального заключения ( enfermement ), а также и его теория власти — в той мере, в которой изучение механизмов осуществления власти является направляющим вектором его творчества. Следует, таким образом, сразу подчеркнуть, что Фуко дистанцируется от определенного рода позиций, представители которых, основываясь на его анализе демократии и теоретическом описании процедур заключения, пытались рассматривать Советский Союз как общество точно такого же типа, что и западные политические системы, одновременно индивидуализирующие и тотализирующие, согласно его анализу пасторской власти. Важно также отметить, что в ходе семинара « II faut d e fendre la soci e t e» Фуко на уровне теории сближал нацизм и сталинизм, исходя из принципа «войны двух рас». Этот принцип косвенным образом способствовал рождению теории классовой борьбы. В свое время историки Французской революции (в частности, Огюстэн Тьери) переинтерпретировали родившуюся в аристократических кругах версию истории Франции (история как осуществление во времени войны двух рас — франков-завоевателей, предков французского дворянства, и галло-ро-

214

манского населения, порабощенной крестьянской массы), используя для этого понятие борьбы между общественными классами. Маркс открыто признавал свой долг перед этими историками в отношении теории классовой борьбы. В качестве наследника концепции войны рас, по крайней мере в некоторых своих аспектах, марксизм связан с этим типом понимания истории, который иногда явственно в нем проявляется.

В этом сообщении я попытаюсь коротко показать, каким образом модель «надзора» и «войны классов/рас», соединяя в себе теории классовой борьбы и социальной гигиены, была применена в России начиная с самых первых лет существования советского режима, родившегося в результате государственного переворота, который был организован большевиками в октябре 1917 г . здесь, в Петербурге. В правомерности этого последнего анализа меня подкрепляют рекомендации и советы продолжать работу в том же направлении, полученные мной от Мишеля Фуко, после того как он прочитал одну из моих статей, которую я ему прислал вскоре после нашего знакомства. В статье я, в частности, указывал на то, что Ленин в ряде своих работ использует в полемике со своими противниками термин «истерия», и подчеркивал, что тенденция к использованию психиатрического словаря и психиатрических институций как инструментов политических репрессий проявилась уже с самого начала существования коммунистического строя; первый случай заключения по психиатрическим основаниям, относительно которого я располагал доказательствами, имел место в феврале 1919 г . (история с активным членом партии социалистов-революционеров Марией Спиридоновой). Подчеркну, что сама по себе эта история не представляла собой никакой тайны, но ее следует рассматривать как эпизод в ряду прочих, вписывающихся в рамки жесткой модели чистоты и здоровья как идеалов социализма, которую мы находим у Ленина и других большевиков. Я послал Мишелю Фуко эту статью 4 вскоре после встречи, которая произошла на кафедре психоанализа университета Винсенн, где я в тот период преподавал, — Мишель Фуко провел тогда круглый стол с преподавателями кафедры, и в беседе мы, среди прочего, коснулись советской и царской пенитенциарной системы 5 . Фуко тогда напомнил, что в 1890 г . на одном из Конгрессов в Петербурге французский криминалист Левейе призывал своих русских коллег организовать в Сибири рабочие лагеря ( Ibid . Т. 3. Р. 325). Но в этом факте есть нечто вроде ложного

215

следа, который мог бы натолкнуть на мысль о существовании единой линии развития, связывающей теоретическую криминалистику XIX в. и советскую концентрационную систему. Между тем Фуко никогда не рассматривал Советский Союз и коммунизм как частные случаи внутри более общего правила. В частности, истоки своего собственного интереса к общему вопросу о власти он связывает с вторжением советских войск в Венгрию — ибо власть, с его точки зрения, не есть некая вневременная сущность, существующая всегда и везде под различными масками и легитимациями. Напомним, однако, что самая первая встреча — которую можно было бы назвать «личной встречей» — Фуко со сталинизмом (в одном из самых отвратительных его аспектов, в форме государственного антисемитизма) произошла еще до советского вторжения в Венгрию; Фуко был тогда членом Коммунистической партии Франции. В то же время очень важную роль должен был сыграть — ретроспективно — еще один эпизод жизни Фуко, а именно год, который он провел в Польше; Фуко вспомнит этот свой опыт, когда много лет спустя польские рабочие организуют Солидарность, вслед за чем в 1981 г . в Польше будет объявлено военное положение. Отметим также роль, которую сыграла публикация книги «Архипелаг ГУЛАГ» в 1974 г . (даже если она на первый взгляд менее очевидна).

Можно набросать нечто вроде краткой хронологии (которая, впрочем, не является линейной).

1952—1953 гг. Фуко — член Коммунистической партии Франции. Он выходит из нее в связи с делом о заговоре врачей, эпизодом, представляющим собой пароксизм конца правления Сталина. Этот эпизод мог стать чем-то вроде исходного пункта для рефлексии Фуко по поводу связи между коммунизмом и расизмом. Эта рефлексия была развита в 1976 г . в рамках семинара « Il faut d e fendre la soci e t e».

1956 г . Вторжение Советской армии в Венгрию и подавление венгерского восстания. Для Фуко власть проявляет себя в своей непосредственной форме: раздавив восстание, советские танки разрушили одновременно теоретические модели, предлагаемые экономикой и «историческим материализмом» (который оказывается не более убедительным, чем «диалектический материализм»).

Октябрь 1958 г .—октябрь 1959 г . Фуко — в Польше, в качестве советника по культуре. Он пишет одному из друзей: «Я нахожусь в тюрьме — т. е., по другую сторону стены, но это еще хуже. Я —

216

снаружи: никакой возможности проникнуть внутрь. Прижавшись к решетке, с трудом протиснув голову между прутьев — ровно настолько, чтобы можно было видеть там, внутри, людей, которые ходят по кругу» 6 . (В 1980—1982 гг. Фуко активно борется в поддержку Солидарности, пишет статьи и дает большое количество интервью. В 1982 г . он с протестной миссией едет в Польшу.)

1974 г . Публикация книги «Архипелаг ГУЛАГ».

1977 г . Фуко предостерегает от универсалистского понимания «заключения» (« enfermement ») и полагает, что книга Андре Глюксмана «Кухарка и людоед. О связи между государством, марксизмом и концентрационными лагерями» ( Gluksmann A . La Cuisiniure et le mangeur d ' hommes . Essai sur les rapports entre l'etat, le marxisme et les camps de concentration. Seuil , 1975) смогла избежать этой опасности и поставить проблему гулага в ее собственной специфике.

Фуко и Коммунистическая партия Франции

Важным событием, помогающим понять отношение Фуко к Советскому Союзу, а также то, что можно назвать влиянием Советского Союза на Фуко, — событием, о котором упоминает сам Фуко, — было его членство в Коммунистической партии Франции (КПФ), а затем и его выход из партии (1950—1953 гг.) 7 . Следует, очевидно, напомнить, что с самого момента своего основания КПФ была одной из самых одиозных среди коммунистических партий Европы: она, с одной стороны, во всем старалась подражать большевистской партии, всегда яростно защищала советскую государственную политику и была готова следовать за всеми ее поворотами и изгибами, а с другой — была очень близко и органично связана с Коммунистической Партией Советского Союза (КПСС) и в меру сил стремилась стать ее продолжением. Известно, что она в течение долгого периода (и, возможно, это продолжалось до самого последнего времени) действовала под контролем — или даже под непосредственным руководством — уполномоченных Коминтерна, т. е., на деле, КПСС. Генеральный секретарь КПФ Морис Торез провозгласил себя первым сталинистом Франции и в меру сил пытался изображать из себя французского Сталина.

Фуко был членом партийной ячейки в Эколь Нормаль Сюперьер на улице Ульм, через которую прошли также Эммануэль

217

Ле Руа Лядюри (его будущий коллега по Коллеж де Франс) и Франсуа Фюре; самым ярким ее представителем был Луи Альтюссер, и именно «в какой-то степени под влиянием Альтюссера» Фуко, по его словам, вступил в КПФ. Но уже в начале 1953 г . Фуко из нее выходит. Даты в данном случае важны, поскольку первый массовый выход из КПФ молодых интеллектуалов, вступивших в нее во время войны или в момент Освобождения, произошел позже, в 1956 г ., после подавления венгерской революции. Фуко вышел из партии раньше других в связи с делом, получившим название «заговор белых халатов» 8 . КПФ пыталась изо всех сил поддерживать так называемое разоблачение этого «заговора», якобы организованного с целью убийства Сталина: французская коммунистическая пресса публиковала статьи под заголовками типа «Белыми были только их халаты» и настаивала, в унисон с пропагандистской кампанией в советской прессе, на существовании связи между врачами-евреями, якобы участвовавшими в заговоре, и некой сионистской организацией. Французские врачи-коммунисты подписали заявление, обличавшее и осуждавшее заговор. Мы знаем, что дальнейшее развитие кампании прервала только смерть Сталина — кампании, в ходе которой классовая война приняла форму гонения на врачей, злодеев и евреев. Обстоятельства и характер этого так называемого заговора против Сталина пришел тогда объяснять студентам Эколь Нормаль Сюперьер Андре Вюрмсер — журналист партийной ежедневной газеты «Юманите», один из наиболее видных в тот момент деятелей партии; через несколько месяцев, когда Сталин умер и версия о заговоре была забыта, студенты Эколь Нормаль попросили у него объяснений, но на их просьбу он не откликнулся ( Dits et e crits ... T . 4. P . 51).

Мы знаем сегодня, какой размах приняла организованная Сталиным антисемитская кампания, коснувшаяся, в частности, интеллектуалов, многие из которых до 1941 г . находились в положении изгоев или маргиналов, но затем, после нападения гитлеровской Германии на Советский Союз, были призваны на авансцену общественной жизни в рамках кампании по всеобщей патриотической мобилизации. Не входя в подробный анализ этого периода, я хочу лишь напомнить эпизод из «Черной книги», созданной усилиями И. Эренбурга и В. Гроссмана, которая была запрещена в Советском Союзе, потому что представляла собой нечто вроде мемориала жертвам геноцида еврейского населения

218

Белоруссии, России, Украины и подчеркивала специфически антисемитский характер проводимой нацистами политики геноцида — что противоречило общей идеологии Великой Патриотической Войны, войны, которую, как считалось, весь советский народ вел единым фронтом, но с русскими в качестве основной национальности. Полезно также напомнить (хотя сам Фуко, естественно, нигде об этом не говорит, поскольку он никогда не занимался ничем таким, что можно было бы рассматривать как историю коммунизма), что Сталин в своем обращении 9 мая 1945 г ., а затем в речи 24 мая 1945 г . представляет победу Советского Союза над Германией как победу «славянских народов» над «германцами» и прославляет высшее достоинство русского народа, главного среди народов Советского Союза. Таким образом, к «заговору белых халатов» нельзя относиться как к какому-то исключительному и маргинальному событию. И даже если при жизни Фуко не были явно представлены все элементы, позволяющие определить реальный удельный вес «расовой войны» в сталинизме, Фуко в определенной степени испытал этот аспект сталинизма на себе внутри КПФ в 1952—1953 гг. Напоминание об этом эпизоде из жизни Фуко (сам Фуко расскажет о нем в 1977 г ., — см.: Dits et e crits ... T . 3. P . 401) и о соответствующем контексте должно помочь лучше понять то, о чем я скажу несколько позже: тезис Фуко о близости между нацизмом и коммунизмом.

Свое краткое пребывание в КПФ Фуко ретроспективно вписывает в общее движение того времени, связанное с потерей КПФ своего престижа, которое он анализирует в статье, посвященной книге Жана Даниэля, главного редактора «Нувель Обсерватер» (основное еженедельное издание не-коммунистических левых в период между 1960 и 1990 гг.). В этой статье Фуко описывает, как КПФ, обеспечившая себе в 1944—1945 гг., в период Освобождения Франции, с опорой на Советский Союз и «социалистический лагерь», тройную легитимность — историческую, политическую и теоретическую (что давало ей абсолютное превосходство над всеми остальными левыми движениями), была вынуждена потесниться и освободить место для новых подходов в политике, в результате чего те или иные виды антиколониальной борьбы — в частности связанные с «концентрационным Советским Союзом» — стали определяющими факторами общественной жизни < Dits et e crits ... T . 3. P . 785).

219

Фуко и французский марксизм

В период с конца 1940-х по конец 1970-х гг. КПФ радикальным и впечатляющим образом утрачивает свое былое влияние — за это время она, в частности, потеряла половину своего электората. В тот краткий период, когда Фуко числится в КПФ (1950— 1953 гг.), последняя является мощной политической силой, по крайней мере согласно показателям на выборах (около 25% голосов от числа проголосовавших), но она занимает скорее нечто вроде позиции народного трибуна, осуществляющего своеобразное право вето, нежели позицию правящей партии 9 . Правда, КПФ участвовала в формировании правительства и входила в его состав начиная с момента Освобождения, но это длилось очень недолго — до начала периода холодной войны. Затем КПФ начинает медленно, но верно утрачивать свои электоральные позиции, и этот процесс еще более ускоряется после вторжения советских войск в Афганистан; Генеральный секретарь Центрального Комитета партии Жорж Марше оправдывает это вторжение в телевизионном интервью, которое он дает в Москве.

Но постепенно теряя поддержку избирателей, КПФ одновременно парадоксальным образом начинает играть все более важную роль на политической сцене в рамках концепции альянса с Социалистической партией Франсуа Миттерана, который рассчитывает на взаимопонимание с КПФ в перспективе создания совместного правительства, что должно помочь левым прийти к власти. Несмотря на разногласия между партнерами, желаемый результат будет достигнут в 1981 г . В среде социалистов в этот период сосуществует несколько разных традиций — с одной стороны, течения резко антикоммунистические, с другой — течения, причисляющие себя к традиции революционного марксизма, которая видела в Советском Союзе, несмотря ни на что, государство более предпочтительное, нежели государства капиталистические (и здесь история Советского Союза часто интерпретировалась — в терминах, близких к троцкистским, — как история «выродившегося» или «бюрократизировавшегося» рабочего государства); как бы то ни было, поскольку социалисты для сохранения власти отныне нуждаются в коммунистах, они предпочитают занимать примирительную позицию. В контексте этой зависимости от партнера, участие которого в правительстве или по крайней мере общая поддержка являются для социалистов очень важными факторами

220

успеха, понятно, почему Лионэль Жоспэн (будущий премьер-министр левого правительства в 1997 г ., получившего название «коалиционного» и включавшего в себя министров-коммунистов), который становится в 1981 г . Генеральным секретарем Социалистической партии, критикует тех, кто протестует против установления в Польше военного положения в декабре 1981 г .

Не следует недооценивать степень недоверия, которое Фуко испытывал по отношению к КПФ и к коммунистам. Приведу еще один небольшой пример: говоря о молчании, которым французские коммунисты встретили публикацию книги «История безумия» в момент, который Фуко называет «постсталинским сталинизмом», Фуко, хотя и с осторожностью, выдвигает предположение о том, что интеллектуалы из КПФ и близкие к ней не хотели поднимать проблему «дисциплинарной сети общества» (« quadrillage disciplinaire de la soci e t e»), поскольку они предчувствовали проблему гулага, и, вообще говоря, партия сама функционировала как уменьшенная копия дисциплинарной машины ( Dits et e crits ... T . 3. P . 142) — Фуко, как известно, испытал это на собственном опыте. Как мы видим, Фуко принимал всерьез проблему идеологического проникновения сталинизма во французское общество, и одновременно свою собственную творческую деятельность он понимал как способ разрыва с тоталитарным миром.

Примерно в тот же период, когда Фуко работает над книгой «Слова и вещи» (опубликованной в 1966 г .), начинают выходить в свет основные работы Альтюссера, сформировавшие впоследствии целое движение, целью которого стало новое прочтение текстов Маркса — в частности для того, чтобы найти в них объяснение сталинизму. В работах Альтюссера сталинизм предстает не как одно из следствий марксизма, но, наоборот, как результат незнания «истинного» марксизма.

Фуко и возврат к Марксу

У меня нет возможности обсуждать здесь влияние работ Маркса на Фуко (в этом отношении интересен текст доклада «Ницше, Фрейд, Маркс», который Фуко сделал на конференции в Руаемоне в 1964 г . и где он, в частности, подчеркивает, что эти три мыслителя «обосновали возможность новой герменевтики»). Но тезис Фуко был противоположен тезису о необходимости возвращения к истинному Марксу, выдвинутому Альтюссером, в частности в

221

двух его фундаментальных книгах « Pour Marx » и « Lire le Capital ». Фуко, поддерживая в этот период дружеские отношения с Альтюссером, тем не менее однозначно отвергает гипотезу, согласно которой реальный коммунизм якобы возник как следствие неправильной интерпретации Маркса. Он высмеивает ученых мужей, которые пытаются объяснить гулаг с помощью истории теории и от Сталина вернуться назад к Марксу как к корням собственного генеалогического дерева ( Dits et e crits ... T . 3. P . 279). В частности, замечает Фуко, «замечательная во всех отношениях» статья Этьена Балибара (одного из первых учеников Альтюссера и его соратника по работе над книгой « Lire le Capital ») о государстве у Маркса, опубликованная в 1972 г ., не вызывает у него своим академизмом «ничего, кроме улыбки». С точки зрения Фуко, реальной задачей является анализ реального Советского государства — такого, каким оно складывалось в ходе своей специфической истории. В более общей перспективе Фуко подчеркивает, что марксисты вообще не склонны заниматься историческими исследованиями, в частности в истории науки, поскольку они оказываются в плену собственных ограничений, налагаемых той или иной идеологической полемикой, как например та, которую вел Ленин в «Материализме и эмпириокритицизме». Таким образом, Фуко отказывается разграничивать — и противопоставлять друг другу — теоретического Маркса и реальный коммунизм; социализм — это реальность социалистических стран и ничто иное. Фуко в принципе не рассматривает отношения между теорией и практикой в понятиях, предлагаемых Альтюссером и его сторонниками, которые стремятся найти причину практических ошибок в ошибках, совершенных в теории. Такой метод основан на идее некой изначально истинной теории, но при этом, в сущности, вообще не ставится вопрос о самом статусе рациональности и истины в марксизме. Но для Фуко основной проблемой является не отношение наука/идеология, но отношение власть/истина. Тем не менее Фуко не склонен выносить Марксу окончательный приговор. Он отмечает (в 1981 г .), что в «Капитале» имеется «эскиз анализа, который можно считать историей технологии власти в том виде, в каком она может осуществляться в мастерских и на заводах», и намечает продолжить подобный анализ в отношении сексуальности ( Ibid . Т. 4. P . 189) 10 . А в 1982 г . Фуко прямо говорит, что «ленинизм и сталинизм ужаснули бы Маркса» ( Ibid . Т. 4. Р. 778). В этом же году, определяя свой проект как попытку

222

анализа четырех техник «практического разума» (техники производства, техники знаковых систем, техники власти, техники себя), он эксплицитно ссылается на «Капитал» Маркса, где прослежена связь между «манипулированием объектами и господством» (« manipulation des objets et domination »), — поскольку любая производственная техника требует «не просто практической пригодности, но особого отношения» и, следовательно, «изменения индивидуального поведения» ( Ibid . Т. 4. Р. 785). Но в любом случае академизму, который требует возвращения к Марксу, Фуко противопоставляет императивы, вытекающие из сущности ремесла историка; тем не менее он относится к Марксу, как к одному из своих предшественников в его качестве историка технологий власти. Было бы ошибкой читать Маркса — того Маркса, о котором говорит Фуко,— как теоретика, предлагающего во всем искать социальный дуализм, построенный на двух категориях: класс господствующий/класс угнетенный ( classe dominante / classe domin e e ) ( Ibid . T . 4. P . 201) 11 .

Отказ Фуко от коммунизма и от социализма не оставляет его тем не менее в одиночестве в левой части политического спектра общественной жизни Франции после 1969 г ., когда Фуко возвращается во Францию из Туниса. На какое-то время (очень краткое) Фуко задерживается в университете Винсенн, представляющем собой в этот момент своеобразный микрокосм левых и крайне левых сил, затем его избирают в Коллеж де Франс. Но в тот же период Фуко одновременно руководит Группой информации о тюрьмах ( Groupe Information Prison , GIP ) — вместе с Пьером Видал-Наке и Жаном-Мари Доменашем 12 — и остается весьма близок к гошистскому движению «Гош Пролетариен», которое примет решение о самороспуске в 1974 г .

Фуко и гошисты *

Левые антикоммунистические силы после периода, который был подвергнут жесткой критике рядом крупных фигур — таких, например, как Сартр, — вновь стали важным фактором общественной жизни, в частности в связи с нежеланием КПФ осудить колониальные войны и ее нападками на внепарламентские поли-

*   Гошисты, гошизм — от французского слова gauche — левый (прим. перев.).

223

тические движения конца 1960-х г., которые она обвиняла в «гошизме», причем все это — на фоне практически безоговорочного оправдания и поддержки политики Советского Союза. Со своей стороны ряд крайне левых антипарламентских движений выступили в 1968 г . с предельно резкой критикой Советского Союза, которая многократно усилилась после вторжения Советских войск в Чехословакию в августе того же года. После 1968 г . между некоторыми из этих движений и КПФ развилась настоящая ненависть, которая иногда принимала форму физических столкновений. После возвращения из Туниса, где Фуко провел 1968 г . и написал «Археологию знания», он сближается с «Гош Пролетариен» — левым движением, которое активно критиковало КПФ, и таким образом поддерживает тесные отношения с рядом бывших выпускников Эколь Нормаль, которые основали журнал « Cahiers pour l ' Analyse » и стали вскоре ядром кафедры психоанализа университета Винсенн. Следует иметь в виду политический контекст того периода: эта группа (которую иногда называли маоистской) подхватывала обвинения, звучавшие в адрес Советского Союза со стороны Мао Дзедуна, рассматривая их как обличение империалистической сущности советской политики. Так было, в частности, с теми, кого называли «мао-спонтекс» (« mao - spontex »), поскольку они были одновременно маоистами и «спонтанеистами» (в том смысле, в каком Ленин в «Что делать?» противопоставляет друг другу революционных деятелей двух типов — «спонтанного» и «сознательного»); «мао-спонтекс» по-своему интерпретируют Китайскую культурную революцию, рассматривая ее как спонтанное возмущение Красной гвардии против Коммунистической партии Китая, и провозглашают лозунг «Возмущение — это разумно» (« on a raison de se r e volter »). И именно в среде этих интеллектуалов найдет многих своих наиболее ярких приверженцев книга Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ», французский перевод которой выходит в 1974 г . (я имею в виду, в частности, Андре Глюксмана) 13 ; эта книга, несомненно, повлияла на Фуко, даже если сам Фуко нигде прямо на нее не ссылается (об этом, в частности, свидетельствует появление в его тексте слова «ГУЛАГ», которое до публикации перевода книги Солженицына во французском языке не употреблялось.

В то же время критика в отношении Советского Союза продолжала звучать со стороны некоторых левых движений — как внутри, так и вне Социалистической партии, в частности со стороны

224

движения, получившего название «Вторые левые». Наиболее известным представителем этого движения был Мишель Рокар, а наиболее известным периодическим изданием, представлявшим его позицию, — еженедельник «Нувель Обсерватер». Фуко будет регулярно публиковаться в этом издании (где публикуется также Сартр). Отмечу, что в одном из своих текстов, посвященном положению в Польше и опубликованном в «Нувель Обсерватер» (декабрь 1981 г .), Фуко цитирует Ленина: «Чрезмерное великодушие пролетариата: вместо того чтобы уничтожить своих врагов, он пытается оказать на них моральное влияние». Цитата взята, очевидно, из текста, посвященного Парижской коммуне; Ленин неоднократно подчеркивал, что одна из основных ошибок коммуны в том, что она недостаточно решительно действовала в военном отношении. Но, с точки зрения такой логики, ситуация в Польше в 1981 г . представляет собой абсолютный и весьма мрачный парадокс: генерал Ярузельский руководит военной диктатурой, пришедшей на смену коммунистической партии, ряды которой катастрофически поредели в результате активных действий рабочего движения. За несколько лет до этого в том же «Нувель Обсерватер», в мае 1977 г ., Фуко публикует более чем положительную рецензию на книгу философа Андре Глюксмана « Les Ma i tres penseurs ». В этом тексте Фуко говорит о «холокосте, порожденном эпохой Гитлера и Сталина», и полагает, что предшественниками этой страшной практики можно считать колониальные формы геноцида, образующие промежуточное звено между современным холокостом и массовым уничтожением людей в период наполеоновских войн (см.: Dits et e crits ... T . 3. P . 279. 1977).

Именно после этих событий 1981 г . Фуко сблизится с CFDT — профсоюзом, конкурирующим с другим профсоюзом, CGT (этот профсоюз полностью подконтролен КПФ); политическая позиция CFDT хорошо выражается в ее постоянных апелляциях к принципу самоуправления, который, естественно, прямо противоречит принципам ленинистской идеологии, провозглашаемым блоком КПФ— CGT . После смерти Фуко CFDT опубликует специальную книгу, посвященную Фуко, с обращением Эдмона Мэра, который в тот момент был лидером этого профсоюза.

Таким образом, можно сказать, что постепенная потеря престижа КПФ и ослабление мифа «Советский Союз — рай для трудящихся» в период от «заговора белых халатов» в 1953 г . до объявления военного положения в Польше в 1981 г . образуют своего

225

рода политический фон, на котором развивается творчество Фуко. Но следует остановиться более подробно на еще одном, важнейшем политическом событии, на которое сам Фуко указывает как на первоисток своего интереса к проблеме власти — интереса, который он рассматривает как единую основу своей исследовательской деятельности.

Вторжение Советских войск в Венгрию и война в Алжире как факторы возникновения вопроса о власти

Этим важнейшим в эпистемологическом отношении событием стало вторжение «советской власти» в Венгрию с целью подавления венгерского восстания в 1956 г . — в момент, когда институциональный фашизм в Европе уже не существует, и ссылки на него уже не могут служить оправданием для такого рода операций, а сталинизм также считается ликвидированным вследствие реформ Хрущёва. Сам характер этого вторжения был своего рода официальным опровержением основных принципов «диалектического материализма».

Аргумент, согласно которому «злоупотребления сталинизма» были обусловлены экономическими причинами (согласно этой логике, сталинизм иногда объясняют как предприятие, направленное на первичное накопление капитала, которое осуществляется социальными элементами, вышедшими из крестьянской массы), в этот момент больше не имеет силы, даже если предположить, что когда-то он мог выглядеть более убедительно. Вторжение советских танков в Венгрию не позволяет говорить ни о каком принципе экономической причинности, на который можно было бы в данном случае списать такой способ осуществления власти. Это вторжение, с точки зрения Фуко, указало на власть как на проблему, которую необходимо ставить и осмыслять. Это было тем более очевидно, что в это же самое время французы вели в Алжире войну, не приносящую никакой пользы для капитализма (эта война началась в ноябре 1954 г .) ( Dits et e crits ... T . 3. P . 401).

В то же время, уже вне связи с этим вторжением в Венгрию, сама история Советского Союза показала, что трансформация производственных отношений и политических институтов не повлекла за собой никаких изменений в «микроотношениях власти» в семье и на советском заводе; эти отношения не отличаются

226

от аналогичных отношений в странах, называемых капиталистическими. Обсуждая эту тему, Фуко принципиально отличает свой тип критики Советского Союза от критики, распространенной, в частности, в среде троцкистов, которые бесконечно дискутируют о классовой природе Советского государства и пытаются определить, в чьих руках находится государственная власть — в руках буржуазии или касты бюрократов. Фуко интересует микрофизика власти и не интересует это предполагающееся как нечто само собой разумеющееся отношение между тем или иным социальным классом и властью — вопрос, с его точки зрения, далеко не самый актуальный, хотя он и является центральной темой дискуссий в среде марксистов. Фуко подчеркивает, что отношения власти в Советском Союзе не отличаются от отношений власти в странах, которые называют капиталистическими. Реальный Советский Союз в определенном смысле делом доказал, что исторический материализм имеет более чем шаткое обоснование.

Опыт политической борьбы в Польше (но, отмечает Фуко, с Советским Союзом, население которого прожило около 50 лет при социализме, дело обстоит иначе) убеждает Фуко — в русле общей логики его «микрофизики власти» — в том, что это «мощное общественное движение», только что потрясшее всю страну, нельзя анализировать как «возмущение гражданского общества» против «государства-партии» ( Ibid . Т. 3. Р. 804). С его точки зрения, оппозиция «гражданское общество/государство» 14 (очень модная в этот период во Франции) не «очень продуктивна» ( Ibid . Т. 4. Р. 89) и является выражением «страшной формы манихейства», поскольку, ссылаясь на эту оппозицию, забывают, что любые человеческие отношения есть отношения власти и что мы существуем в мире всегда подвижных «стратегических отношений». Эта оппозиция была продуктивной в полемическом контексте XVIII — XIX вв., когда она служила инструментом для ряда экономических течений в их оппозиции «административным амбициям государства» и в борьбе за определенный тип либерализма; но противопоставлять сегодня с помощью концепта гражданского общества понятие государства в его уничижительном значении и «доброе, живое, торговое сообщество» представляется совершенно неоправданным ( Ibid . Т. 4. Р. 374). Пример Советского Союза служит, таким образом, аргументом в пользу такого анализа власти, который в меньшей степени интересуется государством и в большей — собственно властью.

227

«Я просто полагаю, что, делая основной — и исключительный — акцент на роли, которую играет государство, мы рискуем не заметить все механизмы и техники власти, которые не являются непосредственной функцией государственного аппарата, но при этом часто поддерживают его функционирование, переопределяют его направленность, позволяют ему достигнуть максимума эффективности. Советское общество дает нам пример государственного аппарата, который перешел в другие руки, но при этом сохранил те или иные типы социальной иерархии, семейной жизни, отношения к телу примерно такими же, какими они были в обществе капиталистического типа. Вы, действительно, полагаете, что механизмы власти на производстве, которые задействованы в отношениях между инженером, мастером и рабочим в Советском Союзе и у нас, очень сильно отличаются друг от друга?» ( Ibid . Т. 3. Р. 36).

Однако анализ Фуко этим не ограничивается. Фуко отмечает, что советская власть использовала в своих целях все «дисциплины существования» (военную, школьную и т. д.) XIX в. (в том числе систему Тэйлора) и, кроме того, добавила к этому арсеналу новое оружие — «партийную дисциплину» ( Ibid . Т. 3. Р. 65, 473). Именно поэтому он полагает, что к анализу советского общества необходимо всегда подходить с «большой осторожностью». Фуко, среди прочего, подчеркивает внутреннюю противоречивость советской системы уголовных наказаний, где индивидов наказывают принудительным трудом, как в XIX в. в Западной Европе, но, уточняет он, противоречия советской системы на уровне практики «убивают», это — «кровавые противоречия» ( Ibid . Т. 3. Р. 74). С точки зрения Фуко, Советский Союз «реконструировал» методы власти, контроля и наказания, которыми в свое время в более или менее невнятной форме пользовалась буржуазия, но при этом он придал им «огромный масштаб и скрупулезность — в смысле удивительного сочетания бесконечно большого и бесконечно малого» ( Ibid . Т. 3. Р. 74). Кроме того, Фуко считает, что в своем качестве мощной державы на международной арене Советский Союз, в теории занимая освященную именем Ленина антиимпериалистическую позицию, на практике демонстрирует «советский империализм» ( Ibid . Т. 4. Р. 267).

Таким образом, Фуко, с одной стороны, критикует «исторический материализм», а с другой — отказывается допустить, что социализм советского образца в принципе способен породить

228

новый тип общественных отношений. Можно, кроме того, напомнить, что Фуко так же резко критикует «диалектический материализм» — как раз за его «диалектический» характер; враждебность Фуко к диалектике, понятой как утверждение позитивности негативного, является одним из оснований близости между Фуко и Ж. Делёзом. Во введении к американскому изданию «Анти-Эдипа» Делёза и Гваттари, говоря о правилах такого искусства жизни, которое было бы противоположно любым формам фашизма, Фуко предлагает отбросить все категории Негативного, освященные Западной мыслью в качестве формы власти и типа доступа к реальности ( Ibid . Т. 3. Р. 135). С его точки зрения, понятие противоречия вполне уместно в логике высказываний; мы знаем, что мы имеем в виду, когда утверждаем, что два каких-либо высказывания противоречат друг другу. Но в реальности мы имеем дело с антагонизмами, а не с противоречиями (например, в биологии); не существует диалектики природы, вопреки тому, что полагал Энгельс. И в этом смысле Фуко встает на сторону Ницше, мыслителя антагонизмов, против Гегеля и его последователей, мыслителей противоречий ( Ibid . Т. 3. Р. 471).

Кроме краткого членства в КПФ и вторжения советских войск в Венгрию, еще одно событие стало важным толчком в развитии критического отношения Фуко к советской системе; специфика этого события в том, что оно как бы разделилось надвое и распределилось между двумя разными моментами времени. Речь идет о годичном пребывании Фуко в Польше (с октября 1958 г . по октябрь 1959 г .) — опыте, который через много лет будет «реактивирован» в момент объявления в этой стране военного положения (декабрь 1981 г .). Совместно с Пьером Бурдьё он пишет заявление протеста, которое читает по радио Ив Монтан. Заявление вызывает резко негативную реакцию Лионэля Жоспэна, который в этот момент исполняет обязанности Генерального секретаря Социалистической партии и в этом качестве стоит на страже интересов правительства, в котором социалисты и коммунисты являются союзниками. Фуко включается в политическую деятельность таким же образом, как он делал это в период своего участия в Группе Информации о Тюрьмах в начале 1970-х гг.: он ведет своеобразную пропагандистскую кампанию, стараясь выступать как можно чаще, — в чем ему помогает его статус известного интеллектуала — и принимает на себя обязательства, связанные с повседневным участием в активной политической борьбе. Он ста-

229

новится казначеем ассоциации «Международная солидарность», созданной при поддержке профсоюза CFDT с целью оказания помощи польскому рабочему движению; а в октябре 1982 г . совершает двухнедельную поездку в Польшу, сопровождая грузовик с гуманитарной помощью, принадлежащий организации «Врачи Мира». С ним вместе едут Симона Синьоре и Бернар Кушнер (последний оставил воспоминания об этой поездке). В Польше Фуко встречается с активистами Солидарности. И именно в этот период он сближается с CFDT , но на этом я не буду останавливаться (см.: Ibid . Т. 4. Р. 334 и след., беседа с Эдмоном Мэром).

Советский Союз и гулаг

После этой поездки в Польшу, связанной для Фуко с воспоминанием о годе жизни, проведенном в этой стране в период, когда он писал «Историю безумия», — в стране, которую ему пришлось покинуть после организованной против него полицейской провокации, — оценка Фуко советского режима претерпевает изменения. Теперь Фуко не просто подчеркивает, что советский режим продолжает методы современного государства, развивая их до «чрезмерности»; он считает, что гитлеризм и сталинизм представляют собой две разновидности «государственного расизма», и эксплицитно отвергает мысль о том, что существует непосредственная родственная связь между домами для душевнобольных и гулагом.

В беседе с Жаком Рансьером Фуко критикует тенденцию к такому сближению, которое позволяет всем, в том числе КПФ, утверждать, что «у нас у всех есть свой гулаг»; он предлагает различать гулаг как институт и вопрос гулага. Возможно, феномен помещения душевнобольных в специальные дома ( le renfermement ) в классическую эпоху является частью «археологии» гулага, но необходимо отказаться от «универсалистского растворения понятий в «обличении» любых возможных видов заточения ( renfermements )»; вопрос гулага должен быть поставлен перед всеми социалистическими обществами — постольку, поскольку ни одно из них начиная с 1917 г . не смогло обойтись без той или иной системы этого типа. Фуко формулирует четыре принципа, на которых должен быть основан анализ гулага: а) отказ от тезиса о «теоретических искажениях»: нельзя рассматривать гулаг на основе текстов Маркса и Ленина, опираясь на концепцию «отклонения»; наобо-

230

рот, нужно обратиться к текстам этих авторов, чтобы определить, что в них сделало возможным гулаг; б) отказ от тезиса об «исторических искажениях», который переводит анализ на уровень причин: нельзя рассматривать гулаг как некую болезнь — абсцесс, перерождение; нужно смотреть на то, как он функционирует и чему служит; в) нужно отказаться от «утопичности», от «политики кавычек», которая относится к реальному социализму как к псевдосоциализму и провозглашает истинным социализмом социализм наших мечтаний; г) наконец, «нужно отказаться от универсалистского растворения понятий в общем понятии заточения ( renfermement )» ( Dits et e crits ... T . 3. P . 420—421). С точки зрения Фуко, именно такой демарш попытался осуществить Андре Глюксман в своей книге « La cuisini e re et le mangeur d ' hommes ».

Фуко выступал также с эксплицитными и конкретными опровержениями тезиса о том, что его работы, в частности книга «Надзирать и наказывать», позволяют сделать вывод об отсутствии каких бы то ни было различий между тоталитарным режимом и режимом демократическим. Эта книга, напоминает он, рассматривает период до 1840 г . Конечно, существует феномен переноса техник власти из одной эпохи в другую, но перенос той или иной техники не означает, что мы имеем право считать идентичными различные страны, даже если в них использовались похожие социальные техники.

«Концентрационные лагеря? Говорят, что их изобрели англичане. Но это не означает — и не позволяет утверждать — что Англия была тоталитарной страной. Если в истории Европы можно найти страну, которая не была тоталитарной, то эта страна — Англия; но она изобрела концентрационные лагеря, которые стали одним из основных инструментов тоталитарных режимов».

Таким образом, тот факт, что лагеря могут существовать и в демократических и в тоталитарных странах, не означает отсутствия «различий» между первыми и вторыми ( Ibid . Т. 4. Р. 91). И, следуя той же самой логике, Фуко отказывается говорить о тоталитаризме ретроспективно, например о тоталитаризме XVIII в. ( Ibid . Т. 4. Р. 90).

Суждение Фуко категорично (1977): нет больше ничего, что могло бы породить «свет надежды», — и в отношении Советского Союза это «само собой разумеется». Более того, «все, что социалистическая традиция произвела в истории, должно быть осуждено». За год до этого, в рамках семинара «Нужно защищать обще-

231

ство» (материалы которого будут опубликованы на французском языке только в 1998 г .), размышляя о том, что он назвал «биополитикой», Фуко выдвинул тезис о подобии — не на уровне внешних черт, но на уровне «дискурса» — между гитлеризмом и сталинизмом (мы знаем, что дискурс для Фуко есть нечто более серьезное, чем праздная болтовня; это — форма социального программирования, или социальной организации). И то и другое — национал-социализм и советский социализм — являются формами «государственного расизма», расизма биологического и «централизованного». Насколько мне известно, Фуко не возвращался к этому анализу в других, не связанных с этим семинаром текстах, но его можно без труда продолжить там, где сам Фуко этого не сделал. В нацизме, говорит Фуко, расизм включен в народную мифологию, которая в определенный исторический момент нашла свое выражение в терминах войны рас; таков, например, образ Германии, раздавленной и униженной странами, подписавшими Версальский договор, и живущей под нависшим мечом славянской угрозы. Государственный расизм нацизма вписывается в легенду о враждующих расах. Советская модификация расизма выглядит иначе: она основана на трансформации революционного дискурса социальной борьбы в дискурс об «управлении общественным порядком, которое обеспечивает безмолвную гигиену нужным образом упорядоченного общества» (« Il faut ...». P . 72). «То, что революционный дискурс обозначал как классового врага, в советском государственном расизме станет чем-то вроде биологической опасности» ( Ibid .). И чуть позже, завершая этот семинар 1976 года, Фуко напомнит, что социалисты за всю историю своего существования ни разу не выступили с критикой биовласти. Более того, он полагает, что всякий раз, когда социалистам приходилось вести серьезную борьбу со своими противниками, они обязательно прибегали к расизму — в частности к антисемитизму; марксизм в этом отношении не является доктриной, в которой расизм занимает наиболее существенное место.

В 1980 г . в рамках рефлексии о пасторской власти — одновременно индивидуализирующей и тотализирующей — Фуко эксплицитно ставит Китай и Советский Союз в ряд современных ( modernes ) государств: «В Советском Союзе и в Китае очень высок уровень контроля за личной жизнью индивидов. Кажется, что нет ничего в жизни индивида, к чему правительство было бы равнодушно. Советская власть истребила шестнадцать миллионов

232

человек, чтобы построить социализм. Массовое истребление людей и контроль за жизнью индивида — две фундаментальные характеристики современных обществ» ( Dits et e crits ... T . 4. P . 38). Но, как было сказано выше, Фуко еще раньше постулировал, что существует принципиальная разница между государствами, про которые можно сказать, что они руководствуются принципом государственного интереса, полицейской логикой общественного порядка — в смысле универсальной регламентации жизни государства, и государствами, в которых царит то, что он называет «государственным расизмом».

Расизм государственный и расизм классовый

Не рассматривая этот вопрос во всех подробностях, я хотел бы просто указать на то, что аналогию между государственным расизмом в гитлеровской Германии и в Советском Союзе можно значительно углубить с помощью анализа логики социальной гигиены, которая стала активно развиваться с самых первых лет существования советского режима.

Ленин и первые большевики постепенно наладили систему, в рамках которой практики «очищения» (от слова «чистка»), опираясь на требования исторической необходимости, должны были сделать Россию «чистой». Ленин, задолго до всех современных теоретиков, о которых шла речь выше, попытался осуществить своеобразный «возврат к Марксу» и извлечь конкретные предписания из марксовского анализа процесса накопления первоначального капитала в Англии. Так, в тексте 1905 г ., посвященном крестьянскому вопросу, Ленин, опираясь на длинную цитату из Маркса, в которой описывается clearing of estates в Англии (речь идет об отрывке, взятом из четвертой книги «Капитала» — «Теории прибавочной стоимости»), заявляет о необходимости очищения русской земли. Мы видим, таким образом, что сама идея борьбы за «чистоту» русской земли появилась задолго до момента, когда большевики пришли к власти, и что она вовсе не является ответом на фактор внешней угрозы, но представляет собой в данном случае необходимый этап в развитии социализма.

Термин « чистка » (« purge ») означает в русском языке то же самое, что и термин «очищение» («e puration », « nettoyage »), и Ленин употребляет его одинаковым образом, когда говорит о чистках в рядах партии и об очищении общества от вредных элементов.

233

Последних он часто называет «насекомыми», «паразитами», «клопами» или «вшами». В 1920 г . он проводит прямую параллель между борьбой с тифом (носителем которого является вошь) и борьбой с белогвардейцами (которых он уподобляет вшам). Идеал «очищенного» общества сочетается в ленинской мысли с представлением о необходимом характере гражданской войны. Этот идеал имеет в виду две различные, но одинаково опасные группы: с одной стороны, открытых врагов, а с другой — врагов скрытых, которые могут находиться внутри самой партии. Гражданская война и процедуры очищения имеют одинаковую цель, но направлены на объекты разного статуса; поэтому им соответствуют различные технологии. Казни без суда, концентрационные лагеря для уничтожения тех, кому нет места в социалистическом обществе, кто представляет собой нечто вроде опасных отходов, заразных отбросов старого общества (кровопийц-кулаков, буржуазных интеллигентов, врагов, просочившихся в партию), — таковы с самого начала практики советской власти, стремящейся к «очищению российской земли». Отметим также факт использования в репрессивных целях психиатрии — не столь существенный, с точки зрения количества, но типичный для системы. Мишель Фуко, прочитав мою статью «Ленин и истерия», посоветовал мне продолжать начатое мной исследование в том же направлении. В своей статье я, в частности, подчеркивал, что Ленин для характеристики целого ряда своих противников использовал термин «истерики» и что первый случай лишения свободы ( internement ) по психиатрическим мотивам в Советской России имел место в феврале 1919 г . Короче говоря, работа, которую мне удалось проделать в середине 1970-х гг. и результаты которой подтверждаются новыми документами, ставшими доступными после падения советского режима (в этой связи показательна, в частности, директива Молотова о ликвидации православного духовенства (март 1922 г .)), свидетельствует о том, что факт смешения «классовой войны» и «расовой гигиены», на который Фуко обращает особое внимание, когда говорит о советском режиме, не является чем-то случайным для коммунистической системы, но относится, скорее, к нормальному регистру ее функционирования. В заключение, напомню еще один маленький исторический факт: по случаю пятой годовщины Великой Октябрьской революции Ленин с гордостью заявлял, что советский режим смог лучше, чем любой другой революционный режим, выполнить свою

234

основную задачу — избавить российскую землю от старых социальных институтов, и сравнивал при этом свою работу с подвигом Геракла, очищающего авгиевы конюшни. Как при этом не указать на то, что концентрационные лагеря и очищение общества силами партии, прошедшей, в свою очередь, через бесчисленные чистки, являются центральными и постоянными факторами общественной жизни во всех странах, где коммунистам удалось прийти к власти?

Фуко и Европа

Свой анализ советского режима Фуко в 1970-е гг. дополняет теоретическим анализом в терминах международной политики. В 1977 г . Фуко указывает на очень любопытное явление: национализм оказывается в ряде ситуаций движущей силой антисоветских движений и служит «проводником для диссидентства» ( Dits et e crits ... T . 3. P . 384). Фуко ссылается при этом на опыт Чехословакии и Польши, стран, в которых Советский Союз — как он, очевидно, смог без труда констатировать — стал предметом резкого отторжения со стороны целого ряда групп и движений.

Советский Союз, который Фуко называет «концентрационным Советским Союзом» — что соответствует логике его параллели гитлеризм/сталинизм, занимает важнейшее место в его анализе ситуации в Европе — такой, какой она оказывается после установления «военного положения» в Польше. Фуко заявляет, что недопустимо санкционировать продолжение раздела Европы по линии, обозначенной в Ялте, — линии, которая вовсе не является «воображаемой». Но, выступая с разоблачениями царящей в Польше всепроникающей диктатуры, он одновременно утверждает, что всегда существует неприятие, «отказ», «промежуточное пространство», не позволяющие утверждать, что нормализация есть форма добровольного подчинения. (Как мы уже отмечали выше, такая позиция приводит его к необходимости отказаться от представления о принципиальном фронтальном противостоянии государства и гражданского общества.) Этот тезис не есть просто догматическое утверждение о стратегическом характере власти, которая скорее производит, нежели подавляет и господствует; такой анализ во многом опирается на реалии борьбы против партии-государства в Польше. И именно на этой основе Фуко формулирует в 1982 г . прогноз о будущем Советского Союза, который окажется гораздо более точным, чем прогнозы

235

многих советологов. Действительно, подчеркивая экономическую уязвимость Советского Союза и указывая на политическое беспокойство в странах-сателлитах, Фуко одновременно напоминал, что «Российская империя, как и любая другая империя, — не вечна. Политические, экономические и социальные достижения социализма советского типа вовсе не таковы, чтобы нельзя было говорить об ожидающих его больших трудностях, по крайней мере в среднесрочной перспективе. Зачем же придавать статус исторической судьбы столь очевидному провалу?» ( Ibid . Т. 4.).

Точность этого предвидения может служить ответом всем упрекавшим Фуко в том, что он интересуется маргинальными явлениями, не дающими возможности понять общество во всей его полноте. В частности, в отношении Советского Союза— как в связи с внутренним концентрационным режимом диктатуры партии-государства, так и в связи с его империалистической природой (но также и в связи с присущей ему внутренней слабостью) — исследовательская работа Фуко вела его к выводам, эквивалентным радикальному неприятию советской системы. И после всего сказанного нам легче понять резкость и категоричность заявления, которое Фуко сделал в 1977 г .: «Необходимо подвергнуть радикальному пересмотру всю долгую традицию социализма, поскольку практически все, что эта социалистическая традиция произвела в истории, должно быть осуждено» ( Ibid . Т. 3. Р. 398).

* * *

Непрямые и комбинированные последствия колониальных войн и правления коммунистических режимов привели к ситуации (речь, в частности, идет о катастрофической ситуации с вьетнамскими беженцами ( boat - people ), постоянно становившимися жертвами пиратских налетов), побудившую Фуко занять в 1984 г . активную политическую и интеллектуальную позицию, на первый взгляд плохо согласующуюся с его собственным анализом места, которое занимает в техниках осуществления современной власти институт права. Действительно, от имени организаций «Международная амнистия» и «Земля людей» он стремится привлечь внимание общественности к кораблю «Иль де люмьер» (направлявшемуся на помощь к вьетнамским беженцам) и апеллирует к существованию некоего «международного гражданства, имеющего свои права и свои обязанности и готового в любой момент вступить в борьбу против злоупотреблений со стороны власти, кем бы ни были те, кто эти зло-

236

употребления совершают, и те, кто становятся их жертвами» ( Ibid . Т. 4. Р. 707). Проявившаяся в истории с вьетнамскими беженцами сверхжестокость тоталитаризма (в которой присутствовал и элемент политики «этнического очищения») убедила Фуко в необходимости признать позитивный смысл призыва к международному праву как стратегии выживая в предельных ситуациях. Но последовавшая вскоре смерть Фуко, к сожалению, запрещает нам строить какие-либо серьезные гипотезы в этом отношении. Как бы то ни было, совокупную позицию Фуко можно и нужно понимать как абсолютное и категорическое неприятие доктрины классовой борьбы, достигающей своего апогея в принципе классовой войны и классового уничтожения, — доктрины, которую на практике попытались осуществить Советский Союз и другие социалистические страны.

Примечания

1   Foucault M. Dits et ecrits: In 4 T. Gallimard, 1994.

2   «Il faut defendre la societe», Cours au College de France. 1976; Hautes Etudes . Seuil : Gallimard , 1997.

3 Фуко достаточно часто использует термин «тоталитарный» в широком смысле слова, применяя его не только к нацистской Германии или к Советскому Союзу сталинского периода, но и ко всем коммунистическим странам. Например, обсуждая работы Томаса Caca ( Thomas Szasz ), американского критика психиатрии венгерского происхождения, он высказывает предположение, что идентификация между «властью» и «государством», к которой тяготеет Сас, связана с двумя формами опыта — «европейским опытом тоталитарной Венгрии, где все формы и механизмы власти ревниво контролировало государство, и американским опытом страны, проникнутой убеждением, что свобода начинается там, где кончается централизованное вмешательство государства» ( Dits et e crits ... T . 3. P . 92). В то же время опыт борьбы польской Солидарности, с которым Фуко, побывав в этой стране, познакомился непосредственно, заставил его усомниться в надежности анализа «в терминах тоталитарного государства»: в 1982 г . поляки воспринимали свое положение как результат необъявленной войны и им приходилось терпеть Коммунистическую партию и Россию как присутствующий в стране «иностранный блок» ( Dits et e crits ... T . 4. P . 344).

237

4 Она была опубликована в журнале « Critique », (июнь-июль 1976 г .) под названием «Ленин, политика и истерия». Основной тезис статьи я развил в своей диссертации, а затем в написанной на основе диссертации книге, опубликованной в 1982 г . и переизданной в 1998 г .

5 Эта беседа была впервые опубликована в бюллетене « Orni са r ?» (периодическое издание психоаналитического направления, связывающего себя с именем Фрейда), а затем в: « Dits et 6 Цитата из этого письма приводится в хронологии, включенной в 1-й том « Dits et e crits » ( P . 22).

7   Более точные даты определить в данном случае довольно трудно. Но, по словам самого Фуко, он присутствовал на собраниях партийной ячейки в период «заговора белых халатов» — эта политическая кампания имела место в начале 1953 г .

8   Об этом эпизоде см.: Козырченко Г. В плену у красного фараона. М.: Междунар. отнош., 1995.

9 Анализ этой функции «трибуна» КПФ принадлежит французскому политологу Жоржу Лаво.

10 Говоря об анализе завода как социального института, Фуко ссылается на вторую книгу «Капитала»; однако этот анализ находится в книге I (гл. XIII , XIV , XV ). Во французском издании « Editions sociales » эти главы находятся в томе 2. Фуко просто ошибся и перепутал «книги» — «Капитал», как известно, состоит из четырех книг — и тома в наиболее распространенном французском издании «Капитала».

11 Этот демарш в скрытой форме является одновременно способом дистанцироваться от позиции Пьера Бурдьё, который как раз в тот момент, когда Фуко открыто отвергает этот тезис о социальном дуализме, довольно изящно развивает его в своей книге « La Distinction . Critique sociale du jugement ».

12 Текст Манифеста GIP с тремя соответствующими подписями датируется 8 февраля 1971 г . ( Dits et e crits ... T . 2. P . 174—175).

13   Фуко дал очень лестный отзыв книге Глюксмана « Les Ma i tres Penseurs », который был напечатан в «Нувель Обсерватер» в мае 1977 г . ( Dits et e crits ... T . 3. P . 277 и след.); Фуко также положительно оценил книгу Глюксмана « La Cuisini e re et le mangeur d ' homme » ( Ibid .).

14   О понятии гражданского общества и его истории см.: Colas D . Le Glaive et le Fl e au . Genealogie du fanatisme et de la societe civile. Paris: Grasset, 1992. См . также англ . пер .: Civil society and Fanaticism. Conjoined histories. Stanford Univ. Press , 1997.