Фуко М. История сексуальности-III: Забота о себе

ОГЛАВЛЕНИЕ

ГЛАВА VI. МАЛЬЧИКИ

1. Плутарх
2. Псевдо-Лукиан
3. Новая эротика

В первые века нашей эры проблема любви к мальчикам, пережившая свой
расцвет в возвышенных размышлениях классической эпохи, утрачивает если не
актуальность, то, по крайней мере, серьезность, живость и напряженность. Те,
кто к ней обращаются, обычно тотчас же сбиваются на повторение и, обыгрывая
древние темы (чаще всего платонические), вносят свой, впрочем, весьма
скудный, вклад, в возрождение классической культуры. Даже когда философия
попытается вернуть былой престиж фигуре Сократа, любовь к мальчикам, равно
как и вся связанная с ней проблематика, уже не станет активным и живым
источником рефлексии: четыре речи Максима Тирского о сократической любви не
могут служить аргументом, который бы свидетельствовал об обратном.
Но это не значит, что такого рода практика исчезла или же подверглась
какой-либо дисквалификации. Как совершенно определенно явствует из всех
текстов, она еще оставалась в ходу и продолжала считаться делом вполне
естественным. Перемены коснулись, похоже, не столько склонности к мальчикам
и не оценочных суждений о тех, кто был этой склонности подвержен, сколько
самого способа вопрошания. Устарел не предмет как таковой, но проблема:
интерес к ней неуклонно падал, она занимала все меньше и меньше места
морально-философских контроверзах эпохи. Несомненно, причин для такой
"распроблематизации" можно найти немало, в том числе, сказывалось и влияние
римской культуры, хотя едва ли римляне были менее чувствительны к такого
рода удовольствиям, нежели греки. Но в рамках римских институций сложный
вопрос о мальчиках как объекте наслаждения стоял не так остро, как в
греческом полисе. С одной стороны, детей благородного происхож-

204

дения надежно "охраняли" семейное право и государственные законы; главы
семейств в состоянии были заставить всех уважать ту власть, которой они
подчинили своих сыновей, и пресловутый закон Скантишя, как показал
Босуэл1, не запрещал гомосексуализм, но защищал свободного
подростка от обмана и насилия. С другой стороны, это несомненно вело к тому,
что такого рода связь практиковали главным образом с молодыми рабами,
положение которых никого не заботило: "В Риме свободнорожденного эфеба
заменил раб",-- писал П. Вейн2. Даже эллинизированный, зараженный
философией Рим, чьи поэты с таким пылом воспевали юношей, не отозвался на
великие греческие концепции любви к мальчикам.
Более того, установившиеся формы педагогической практики и способы ее
институционализации весьма осложнили оценку связи с подростками в терминах
воспитательной эффективности. Рассуждая о сроках, когда воспитание мальчика
нужно доверить учителю риторики, Квинтилиан напоминает, что следует
удостовериться в "добронравии" последнего: в самом деле,-- говорит он,--
дети попадают к этим наставникам почти уже сложившимися людьми и, достигнув
юности, продолжают оставаться рядом с ними; поэтому нужно тщательно следить
за тем, чтобы чистота учителя оберегала их еще нежный возраст от
всевозможных обид и оскорблений, и силой своего примера препятствовала бы
излишней пылкости перерасти в распущенность; следовательно, учитель должен
питать к ученику отцовские чувства и рассматривать себя как представителя
тех, кто доверил ему своих детей3. В более широком смысле,
некоторое снижение роли личных отношений philia, равно как и распространение
представлений о высокой ценности брака и эмоциональной связи между
супругами, несомненно, привело к тому, что тема "мужской любви" перестала
служить главным объектом теоретических дискуссий и моральных интенций.
Тем не менее, мы располагаем тремя очень важными текстами,-- это диалог
Плутарха о любви, еще один диалог, более поздний, автором которого считается
Лукиан, а также четыре

_______________
1 J. Boswel. Christianity, Social Tolerance, and Homosexuality.--
P. 61 sv.
2 P. Veine. L'amour a Rome//L'Histoire.-- Janvier, 1981.-- P. 77.

3 Quintilianus. De institutione oratoriae, II, 2.
205

речи Максима Тирского о сократической любви, которыми, впрочем, можно
пренебречь, но не столько из-за их риторичности и нарочитости,--
Псевдо-Лукиановы Amoribus* страдают тем же недостатком, а обращение к
древним сюжетам в академических изысканиях вообще характерно для этой
эпохи,-- сколько в силу того, что тексты Максима Тирского совершенно
традиционны и посвящены главным образом различению и сопоставлению двух
видов мужской любви: прекрасной и правильной, .с одной стороны, и ее
противоположности, с другой1,-- дистинкция, которая соответствует
платонической оппозиции истинной ("небесной") и ложной ("пошлой) любви, и
позволяет, вполне в духе данной традиции, развернуть их систематическое
противопоставление: по качеству (одной присущи добродетель, дружелюбие,
целомудрие, искренность, постоянство; другой -- распущенность, злоба,
бесстыдство, неверность), по образу жизни, который им свойствен (одной --
эллинский и мужественный, другой -- женственный и варварский), наконец, по
поведению любовников (приверженец первой из них заботится о возлюбленном,
сопровождает его в гимнасии, на охоте, на поле боя, не покидая его и в
смерти, но отнюдь не стремится сойтись с ним обязательно ночью и наедине;
тогда как его антагонист, напротив, избегает солнечного света, ищет мрака и
уединения, и не желает, чтобы его не видели с тем, кого он любит) .
Диалоги Плутарха и Псевдо-Лукиана построены совсем иначе. Их Эротика
тоже бинарна и сравнительна: речь здесь всегда идет о том, чтобы, различив
две формы любви, сопоставить их и оценить. Но вместо того, чтобы,
ограничившись пределами Эрота, в которых обычно преобладала, если не
монопольно господствовала, мужская любовь, исследовать два ее морально
неравноценных вида, это сравнение различает две разноприродные формы связи:
отношения с мальчиками и отношения с женщинами (точнее, с законной
супругой), и уже в рамках такой дистинкции ставится и решается вопрос о
ценности, красоте и моральном превосходстве одной из форм. Многообразные

_____________

* В русском пер. С. Ошерова диалог носит название Две любви и отнесен
составителем к корпусу сочинений Лукиана (см. Лукиан. Избранная проза/Сост.,
вст. статья и коммент. И. Нахова.-- М., 1991.-- С. 435-- 461).-- Прим. ред.

1 Max.im.us Tyrius. Disssertationes, 24, I; 25, I.
2 Ibid, 25, 2-- 4.
206

следствия такого подхода в значительной мере модифицируют само
представление о сфере Эротики: выясняется, что любовь к женщине и особенно
брак на вполне законном основании могут быть отнесены к владениям Эрота и
подлежат его проблематизации, что они опираются на естественное
противостояние между любовью к своему полу и любовью к полу
противоположному, наконец, что этическая переоценка любви более невозможна
без учета физического удовольствия.
Вот парадокс: именно вопрос об удовольствии был в античности тем
центром, вокруг которого возникла греческая традиция размышлений о
педерастии, и он же стал свидетельством ее упадка. Брак как личная связь,
предусматривающая половые отношения и способная наделить их позитивным
значением, все более активно начинает определять стилистику моральной жизни.
Тем не менее, любовь к мальчикам не подверглась осуждению и впоследствии
сумела еще вполне успешно выразить себя в поэзии и искусстве. Однако она все
же претерпела известное "оскудение", своего рода философскую дезинвестицию.
Когда ее принялись исследовать, не желая далее просто находить в ней одно из
высочайших проявлений любви, ей прежде всего поставили в упрек коренной ее
недостаток: здесь не было места отношениям удовольствия. Те препятствия,
которые приходилось преодолевать, чтобы помыслить связь между этой формой
любви и использованием aphrodisia, долгое время обусловливали высокую
степень ее философской оценки. Они же отныне дают основание усматривать в
любви к мальчикам склонность, привычку, предпочтение, которые, пожалуй,
могут представлять традицию, но не определять стиль жизни, эстетику
поведения и все качественное и формальное многообразие отношений к себе, к
другим и к истине.
Диалоги Плутарха и Псевдо-Лукиана как раз и свидетельствуют о том, что
любовь к мальчикам по-прежнему остается легитимной, но при этом переживает
все более и более глубокий упадок в качестве живой темы стилистики
существования.

1. ПЛУТАРХ

Плутархов Диалог о любви (Об Эроте) начинается и заканчивается под
знаком брака. Вскоре после свадьбы Плутарх с женой совершили паломничество в
Феспии*. Они хотели принести жертву богу и попросить его о благословении,
так как между их семьями была ссора, а это считалось недобрым знаком. Здесь
они попадают на диспут: несколько их друзей обеспокоены судьбой юного Вакхон
по прозвищу "Красавец": должен ли этот соблазнительный эфеб жениться на
некоей женщине, преследующей его своей любовью? Спор, перипетии,
похищение... Диалог заканчивается на том, что все готовятся составить
свадебную процессию новоявленных супругов и принести жертву благосклонному
божеству. Действие разворачивается от одного брака к другому1.

При этом все происходит под знаком Эроса, во время Эротидий,
празднеств, которые в Феспиях справляли каждые четыре года на пятый "в честь
как Муз, так и Эрота"**. Именно у этого бога Плутарх хотел просить
покровительства для свое-

_______________

* На самом деле, согласно тексту Плутарха, в Феспии Беотийские --
древнейший центр архаического и классического культов Эрота, где его
почитали и в виде необделанного камня (см. Павсаний, IX, 27, 1), и в виде
прекрасного эфеба, статуи которого были изваяны Праксителем и Лисиппом --
отправились "вскоре после женитьбы" родители Автобула, участника и,
собственно, "рассказчика" диалога, о чем он и сообщает с самого начала;
именно к отцу Автобула, расположившемуся на Геликоне, как к третейскому
судье обратятся участники спора, составляющего основное содержание текста, и
ему же Плутарх доверит представлять свою точку зрения. Таким образом, явное
lapsus memoriae, допущенное Фуко, вполне объяснимо.-- Прим. ред.
1 Г. Мартин (Н. Martin. Plutarch's Etical Writings and Early
Christian Literature/ed. by Н. D. Betz) замечает, что в диалоге нет четкой
различения между гетеросексу-альной любовью и браком. Сравнивая диалог с
Наставлениями супругам, Л. Гесслер (L. Qoesseler) отмечает связь,
установленную Плутархом между ямос и эрос, и то новое, что он вносит в
традиционный вопрос о браке.

** Феспии расположены у подножия Геликона, горы Муз.-- Прим. ред.

208

го брака, именно этого бога призывали рассудить столь спорное
бракосочетание Вакхона и Исменодоры, а под конец установили, что он
"радостно присутствует здесь и благосклонен к тому, что у нас
происходит"1. Разумеется, Плутарх не упустил случай произнести
весьма пространный панегирик Эроту и, воздав хвалу его божественности,
древности, могуществу, щедрости, силе, благодаря которой он возвышает и
увлекает вслед за собой души, тем самым причаститься культу божества вместе
со всеми гражданами. "Эрос" и "Гамос", сила любви и супружеские узы в их
соотношении и взаимосвязи -- такова тема диалога. Предназначение религиозных
обрядов, послуживших ему обрамлением, ясна: мощь Эрота, которого просят
стать покровителем супружеской четы, должна преодолеть вражду семей, уладить
распрю между друзьями и обеспечить супругам счастливую жизнь. В
теоретической части беседа соответствует этой благочестивой практике и
обосновывает ее, доказывая, что брачный союз лучше всех прочих отношений
приспособлен к восприятию Эротовой силы, для которой нет на свете более
достойного места, нежели семейная пара.
История, послужившая поводом к беседе, и внешние перипетии,
направляющие ее ход, изложены торжественно и иронично: "Вопрос, из которого
возникли эти речи, по своей возвышенности требует трагического хора и сцены,
и сама обстановка содержит в себе все начала драмы"2. Собственно
говоря, перед нами пустячный комический эпизод. Вакхона, соблазнительного
юношу, красивого и добродетельного, вожделеет некий эраст, Писий, а также
вдова, много старше его, которой доверили подыскать ему достойную супругу.
Она однако не нашла никого лучше себя и всерьез взялась за парня: преследует
его, похищает и даже устраивает свадьбу под самым носом у Вакхонова
воздыхателя, который поначалу впал было в ярость, но после смирился. Диалог
начинается в тот момент, когда замыслы грозной вдовы уже открылись, но еще
до того, как она решилась на насилие. Таким образом, мальчик по-прежнему
мечется между двумя поклонниками и не знает, кого предпочесть. Поскольку он
предоставил взрослым решать за него, те

______________
1 Плутарх. Об Эроте, 26, 771е.
2 Там же, 1, 749а.

209

избавляют его от необходимости выбора. Дискуссию открывают два
поборника любви к мальчикам, Протоген и Писий, с одной стороны, и
отстаивающие любовь к женщинам Антемион и Дафней,-- с другой. Спор
разворачивается на глазах у Плутарха, который быстро отказывается от роли
слушателя, берет инициативу в свои руки и "переводит разговор" на общую
теорию любви. Между тем "протагонисты" диалога, вступившие в борьбу каждый
за своего Эрота, покидают сцену, и беседу продолжают новые участники:
Пемптид и, главным образом, Зевксипп; первый выдвигает материалистическую
концепцию любви, второй отстаивает агрессивно-критическое представление о
браке. Эти воззрения и вынужден опровергать Плутарх.
Здесь мы сталкиваемся с одной из наиболее замечательных черт диалога.
Его зачин представляет собой традиционную схему мифологических
повествований и моральной казуистики -- перепутье. Какой путь избрать, что
предпочесть: любовь к мальчикам или любовь к женщинам?.. На самом деле,
собеседников занимает несколько иная проблема: если в платоновских текстах
благородный мужской Эрот противостоит Эроту легкомысленному, переменчивому,
плотскому, "пандемическому" (очевидно, речь идет о пристрастии к маленьким
детям и незамужним девушкам)*, то у Плутарха выбирают между мальчиками, с
одной

_______________

* Согласно Платону, природа Эрота двойственна сообразно природе
соответствующей Афродиты: Урании ("Небесной") сопутствует Эрот небесный, а
Пандемос ("Всенародной", "Пошлой" в отечественной традиции перевода) -- Эрот
пошлый;
первый покровительствует любви к юношам и зрелым молодым людям (но не
маленьким мальчикам); сфера второго -- менее достойная любовь к женщине,
обеспечивающая продолжение рода, и предосудительная любовь к малолетним
детям. Эрот Афродиты пошлой "способен на что угодно; это как раз та любовь,
которой любят люди ничтожные. А такие люди любят во-первых, женщин не
меньше, чем юношей; во-вторых, они любят своих любимых больше ради их тела,
чем ради души, и, наконец, любят они тех, кто поглупее, заботясь только о
том, чтобы добиться своего, и не задумываясь прекрасно ли это". Эрот же
Афродиты небесной восходит к богине, которая, во-первых, "причастна только
мужскому началу, но никак не к женскому", а во-вторых, "старше и чужда
преступной дерзости". Одержимые такой любовью "обращаются к мужскому полу,
отдавая предпочтение тому, что сильней от природы и наделено большим умом".
Они верны и постоянны, поскольку любят "за высокие нравственные
достоинства", причем не детей, а тех, "у кого уже обнаружился разум". Их
любовь "очень ценна и для государства, и для отдельного человека, поскольку
требует от любящего и от любимого великой заботы о нравственном
совершенстве" (Платон.. Пир, 180с-- 185d.). Этот представление о
двойственной природе Эрота Фуко называет "традиционным дуализмом".-- Прим.
ред.

210

стороны, и браком -- с другой, как если бы только в его рамках возможна
была близость с женщиной.
Еще один характерный элемент Плутархова диалога -- образ женщины,
преследующей Вакхона. Все здесь весьма показательно: она намного старше
мальчика, хотя все еще молода, богаче его, родовитей, опытнее,
наконец1. Подобные истории не были в Греции редкостью; их
распространению способствовал не только недостаток женщин, но и принятые
брачные стратегии. И все же, отношение к такого рода союзам оставалось
несколько неопределенным и настороженным: муж, уступавший жене и в возрасте,
и в богатстве, оказывался в весьма сложном положении, поскольку
превосходство супруга считалось основополагающим моментом матримониума. В
текстах, затрагивающих проблемы брака, эти затруднения упоминаются довольно
часто. Разумный правитель,-- говорит Плутарх в жизнеописании Солона,--
обнаружив в спальне богатой старухи юношу, "который от любовных отношений с
ней жиреет, как куропатка", принудит его перейти к девушке, нуждающейся в
муже2. И Писий не упускает случая напомнить о подобных опасениях
сторонникам женитьбы Вакхона3. При всей своей обыденности это
союз парадоксальный и рискованный, ведь интересы одной стороны и желания
другой слишком уж разнятся, чтобы можно было надеяться на их счастливое и
разумное сосуществование. Следовательно, брак, который навязывают Вакхону
вместо педерастической любви,-- не просто не лучший, но и наименее удачный
из всех возможных вариантов. Дискуссия, посвященная его оправданию, и
завершающее ее торжество, только усиливают значение этого обстоятельства.
Остается уловить еще одну парадоксальную черту. Исменодора, пылкая
вдова,-- это женщина, "приятная во всех отношениях": благонравная,
"примерного образа жизни", она не навлекла на себя ни единого упрека, ее не
коснулось злословие, никогда на ее дом не падало "подозрение в чем-либо
дурном"4. Тем не менее она начинает без зазрения совести
преследовать мальчика, которого взялась было женить на девушке, состояв-

_______________
1 Там же, 9, 764с.
2 Плутарх. Солон, 20, 8.
3 Плутарх. Об Эроте, 7, 752e-- f.
4 Там же, 2, 749d и 11, 755d-- e.

211

шей с ней в родстве. Однако, "слыша и говоря о нем много хорошего",
наблюдая собственными глазами его красоту и достоинства, замечая, как
"многие почтенные люди добиваются его дружбы", вдова сама в него влюбляется.
Уверенная, что "Вакхон не прочь от брака", она решает не упустить его и
однажды, выждав, когда он возвращается из палестры (ей туда было нельзя
являться за ним вслед), с помощью нескольких друзей похищает своего
подопечного. Известно, что такие "умыкания", отчасти действительные, а
отчасти заранее согласованные с их "жертвами", были широко распространены
если не в жизни, то уж точно в педерастической литературе. Множество
мифологических сюжетов и исторических повествований строятся вокруг
подобного рода сцен насилия. Упоминания об этом есть и в Любовных
повествованиях, приписываемых Плутарху, и в Речах Максима Тирского,
посвященных сократической любви1. Если же на такой приступ
решается столь добродетельная особа, как Исменодора, значит, она
"подверглась какому-то внушению свыше, превосходящему силу человеческого
разума"... Итак, все эти черты (разница в возрасте, признанные достоинства,
внимание к моральным качествам и доброму имени возлюбленного, инициатива в
преследовании, неистовство божественного вдохновения) легко узнаваемы: в
традиционной педерастической модели они характеризуют любителя мальчиков.
Исменодора в описании Плутарха занимает место эраста. Следовательно, Вакхону
приходится выбирать, собственно говоря, не между двумя в корне различными
формами любви,-- с одной стороны, страсть, которая может возникнуть между
прекрасным одаренным юношей и зрелым мужчиной, увлеченным красотой друга; с
другой стороны, чувства, соединяющие мужа и жену в управлении патримонием и
воспитании детей,-- но между двумя видами одной и той же любви, носителями
которой могут выступать как мужчины, так и женщины. О том, что это единый
тип отношений, определенно говорит и аргументация Плутарха в защиту брака с
Исменодорой: никто,-- заявляет он,-- не бывает безначальным и вполне
самостоятельным;
если "эфебом управляет гимнасиарх, юношей -- его поклонник, человеком
зрелого возраста -- закон и стратег", то что удиви-

____________
1 Плутарх. Любовные повествования, 2, 772е; 3, 773f.

212

тельного, когда "благоразумная жена как старшая руководит жизнью
молодого мужа, полезная ему своим жизненным опытом [toi phronein mallon] и
милая любовью [toi philtin] и душевной склонностью?"1.

Как мы видим, предмет диалога смещается сразу в двух направлениях.
Первый тематический сдвиг связан с самим ходом беседы: проблема выбора,
который возлюбленный должен сделать между двумя любовниками, незаметно
подменяется вопросом о предпочтительности одной из двух возможных форм
любви, к мальчикам или к девочкам. Второе же смещение вызвано парадоксальным
поворотом интриги, наделяющим отношения с женщиной тем же этическим
потенциалом, что и отношения с мужчиной. Сквозь драматические перипетии
диалога отчетливо проступает общий смысл: речь идет о необходимости
выработать такую концепцию единой любви, которая бы не отвергала достоинств
любви педерастической, но, напротив, включала бы их в более широкий и полный
контекст, иначе говоря, в ту единственную форму, обеспечить которую в
конечном счете, могут только отношения с женщиной, точнее, с супругой.
Можно, разумеется, воспринимать этот диалог как одно из тех широко
распространенных риторических состязаний, в которых любовь к женщине и
любовь к мальчикам противопоставляются затем лишь, чтобы определить
победителя. Так истолкованный, он войдет в число наиболее пылких выступлений
в защиту супружеской близости и брачных удовольствий;
вполне справедливо будет поставить его в один ряд со стоическими
трактатами о браке -- у них много общих тем и формулировок. И все же главное
здесь -- вовсе не поддержка брака или критика педерастии, но попытка уловить
трансформацию древней Эротики. По сути дела, можно утверждать, что хотя ни
прерывность, ни непреодолимость границы, ни отход от определяющих ценностей
в практике aphrodisia и не получили признания, тем не менее разработка
Эротики пошла по пути дуализма. Более того, этот дуализм в свою очередь был
явлением двойственным и весьма сложным, поскольку, с одной стороны, .любовь
"пошлая" (построенная преимущественно на половом акте) противопоставлялась
любви благородной, чистой, возвы-

________________
1 Плутарх.. Об Эроте, 9, 754d.

213

шенной, "небесной" (в которой этот акт если не отменялся вовсе, то, по
крайней мере, отступал в тень); с другой же стороны, отмечалась
специфичность любви к мальчикам, устремления, форма, цели и следствия
которой, если они действительно соответствовали истинной своей природе,
считались отличными от тех, что присущи другим видам любви. Кроме того, эти
два аспекта дуализма могли совмещаться, поскольку принято было считать, что
"истинная" любовь к мальчикам чиста и свободна от "пошлой" жажды aphrodisia,
возбуждающей и вожделение к женщине, и развратную тягу к мальчикам.
Континуум сферы aphrodisia и бинарная структура Эротики,-- именно эта
традиционная конфигурация ныне претерпевает изменения. Плутархов диалог
свидетельствует о начале движения, которое завершится много позднее, когда
сложится абсолютно унитарная концепция любви, в то время, как практику
удовольствий рассечет строгая граница, отделяющая отношения между полами от
однополых связей. Этот режим, подкрепленный унитарной концепцией
сексуальности, позволяющей четко фиксировать диморфизм отношений и
дифференцированную структуру желаний, в общем сохранился вплоть до наших
дней.
Диалог Плутарха -- очевидная попытка выработать жестко организованную
унитарную Эротику, четко ориентированную на модель отношений мужчина--
женщина и даже муж-- жена. В перспективе этой единой любви (которая
полагается как таковая независимо от того, обращена ли она к женщинам или к
мальчикам) педерастическая близость фактически оказывается
дискредитированной, но строгая граница между гомо- и гетеросексуальным
актами пока еще не проведена; это произойдет позднее. Все смысловые линии
текста стремятся сойтись в точке такой эротической унификации. Она
осуществляется и в ходе критической дискуссии ("двойственность" [Эрота]), и
в .разработке единой теории (любви) и в ведении фундаментального понятия
(Charts -- Харита, или "благость-и-склонность").
1. Изложение и критику традиционного "дуализма" можно представить
достаточно кратко. Это воззрение явно отстаивают поборники любви к
мальчикам. Впрочем, и Протоген, и Писий очень быстро покидают сцену, едва
только мы узнаем о похищении Вакхона: время им отведено лишь для того, чтобы
в по-

214

следний раз восславить дифференцированную Эротику, согласно которой
любовь к мальчикам одновременно отличается от склонности к женщинам и
превосходит ее в силу двух факторов: отношения каждого из этих видов любви к
природе и роли удовольствия в обоих случаях.
Сторонники любви к мальчикам, разумеется, используют и широко известное
давнее противопоставление искусственности женских ухищрений (благовония и
наряды у одних, бритвы и притирания у самых бесстыдных) и естественности
мальчиков, упражняющих тело в палестре1. Но главный их аргумент
против любви к женщинам объявляет ее всего лишь естественной потребностью.
"Женщина и мужчина,-- говорит Протоген,-- от природы нуждаются в даваемом
ими друг другу удовлетворении", причем эта страсть подобна "влагаемому в нас
природой влечению [orexix] к хлебу и другой пище" и необходима "для
продолжения человеческого рода"; очевидно, что "отношение к женщинам или
девушкам тех, кто к ним пристрастился" сродни отношению "мух к молоку или
пчел к сотам или поваров к откармливаемым ими в темноте телятам и птицам" и
столь же "далеко от Эрота, то есть любви"2. Естественность
влечения к противоположному полу, конечно, еще не повод осуждать неизбежную
практику плотской связи с женщиной, однако ценность поведения, в роде того,
что повсеместно распространено в животном мире и основано на элементарной
необходимости, несомненно, заметно понижается. Протоген упоминает о
естественном характере отношений с женщиной затем, чтобы подчеркнуть их
несовершенство и оттенить преимущества отграниченной от них любви к
мальчикам, которая презирает необходимость и метит намного выше. Он так и не
объясняет, чем же в его представлении является эта сверхприродная Любовь:
ведь Плутарх обращается к платонической тематике постольку, поскольку
хочет интегрировать ее, назло любителям мальчиков, в унитарную концепцию
любви.
Второе различие обусловлено ролью удовольствий. Страсть к женщинам
неотделима от них; любовь же к мальчикам, напротив, противоречит своей
сущности, если не отвергает удо-

_______________
1 Там же, 4, 751а, б, 752в.
2 Там же, 4, 750с-- d.

215

вольствий. Аргументы Протогена и Писия приводят в защиту этого тезиса
можно считать стоическими. Действительно, отношения с женщинами "необходимы
для продолжения человеческого рода", но природа, устраивая их, соединила
удовольствие с половым актом. По этой причине "влечение", или "тяга",
(orexix, horme), требующее от нас "удовлетворения", всегда готово стать
"яростным" и "неудержимым", обратившись таким образом в "желание"
(epithumia). Итак, к женщине, объекту вполне естественному, нас может
привести, с одной стороны, "влечение", душевное движение, присущее нам "от
природы", разумное, нацеленное на рождение потомства, призванное доставлять
преходящие плотские удовольствия и удовлетворять потребности, а с другой
стороны "желание", движение неистовое и по своей сути беззаконное, цель
которого -- "наслаждение и удовлетворение"1. Очевидно, что ни
первое, ни второе не имеет касательства к истинному Эроту: первое, потому
что естественно и присуще животным; второе, потому что выходит за разумные
пределы и привязывает душу к физическим наслаждениям.
Итак, из отношений между мужчиной и женщиной можно исключить самое
возможность Эрота. "У истинного Эрота нет ничего общего с гинекеем",--
заявляет Протоген2, и эти слова поклонники мальчиков толкуют
двояко: сексуальное желание, ради "полового удовлетворения" как бы
низводящее "гинекей до Киносарга"*, не может быть признано соприродным
любви;
с другой стороны, "честным женщинам не подобает ни влюбляться, ни быть
предметом влюбленности", иначе говоря, выступать в роли любящих или любимых
(eran, erastai)3. Следовательно, возможна лишь одна истинная
любовь -- к мальчикам:
в ней отсутствуют недостойные удовольствие, она всегда обязывает к
дружбе, которая неотъемлема от добродетели; более

_____________
1 Там же, 4, 750d-- e.
2 Там же, 4, 750с.

* Киносарг (Белая собака) -- святилище Геракла близ Афин -- в устах
Плутарха (точнее, Протогена, которому принадлежит данная реплика)
символизирует развращенность и блуд: во-первых, здесь находился гимнасий для
незаконорожденных детей афинских граждан; во-вторых (что важнее), в гимнасии
этом учил Антисфен, и традиция (Диоген Лаэртский, Гесихий, Суда) единодушно
связывает с ним имя школы киников.-- Прим. ред.
3 Там же, 6, 752b-- c.
216

того, "Эрот, утратив ожидание дружбы, не желает оставаться прежним и
ублажать цветущую молодость, раз она не воздает ему душевным расположением,
основанием для дружбы и добродетели"1.

Но эта традиционная аргументация получает достойный отпор: Дафней
разоблачает педерастическое лицемерие. Любителю мальчиков хотелось бы
считаться философом и мудрецом, точно не плакал Ахилл, вспоминая бедра
Патрокла, а Солон не воспевал сладость "бедер и уст" цветущих юношей;
несомненно, он только ждет удобного случая: ведь ночью, когда все спят,
"сладка добыча, если страж глаза сомкнул". Мы сталкиваемся с дилеммой: либо
aphrodisia несовместны с дружбой и любовью, и тогда любители мальчиков,
которые украдкой наслаждаются вожделенным телом, утратили достоинство любви;
либо следует признать, что физические удовольствия присущи и дружбе и
любви, и в этом случае незачем исключать из них отношений с женщинами. Но
Дафней на этом не останавливается. Он вспоминает также о другой важной
альтернативе поведению любовников и их стремлению испытать наслаждение:
если эромен добродетелен, то нельзя получить удовольствия, не прибегнув
к насилию; если же он доступен, то приходится признать его существом
женоподобным2. Выходит, нет нужды понапрасну искать в склонности
к мальчикам самую лучшую модель всякой любви; скорее уж здесь нечто в роде
позднего ребенка, появившегося на свет "как бы у престарелых родителей": это
дитя "незаконного и темного происхождения" "воздвигает гонение на законного
и старшего Эрота"3. По крайней мере, утверждает Дафней, любовь к
мальчикам и любовь к женщинам "происходит от одного и того же
Эрота"4.

Но настоящая разработка общей теории любви развернется после ухода
первых противников,-- точно для того, чтобы достичь главной цели беседы,
необходимо было прежде устранить это столь хорошо знакомое разногласие. До
сих пор, замечает Пемптид, спор касался частных вопросов; теперь время
направить его на общие темы.

_______________
1 Там же, 4, 750е.
2 Там же, б, 751d-- e.
3 Там же, б, 751f.
4 Там же, 5, 751е.

217

2. Центральную часть диалога составляет похвальное слово Эроту, по
образцу традиционного энкомия в честь божества*:

устанавливается его истинно божественная природа (Плутарх здесь
опровергает эпикурейские по духу тезисы Пемптида, утверждавшего, что боги
суть только наши страсти, и показывает, что владеющая нами любовь есть лишь
непременное следствие божественной эротической силы), его мощь сравнивается
с мощью других богов (важное место, поскольку в нем показано, что Эрот,
во-первых, выступает необходимым дополнением Афродиты, на долю которой в
противном случае выпадают одни только чувственные наслаждения, ценою не
более драхмы;
а во-вторых, вопреки устоявшемуся мнению, он "превосходен" и в Аресовых
делах: охваченные взаимной страстью, любовники доблестно сражаются с
противником, и скорее падут в бою, нежели позорно побегут на глазах друг у
друга). Описывается благосклонность Эрота к людям, его благотворное
воздействие на них: легкомысленного он делает рассудительным, а робкого
мужественным, мелочного щедрым, предупредительным и великодушным, угрюмого и
мрачного приветливым и общительным, наполняя души разумением, свободолюбием,
благородством и привлекательностью; подобные превращения суть явная
одержимость богом, демоническое волнение духа. Завершается похвальное слово
ссылкой на египетские мифы и сопоставлением их с новым изложением
платонической теории.
Примечательно, что все элементы этого "энкомия" восходят к традиционной
педерастической Эротике. Примеры, большей частью, повествуют о любви к
мальчикам или заимствованы у Сапфо (Алкестида и Адмет -- едва ли не
единственное исключение). По сути дела, Плутарх чествует Эрота как бога
мужской любви, и вместе с тем время зовет себя хоревтом любви женской. Таким
образом он пытается проиллюстрировать тезис Дафнея: "Если рассудить по
правде, то надо признать, что любовь к мальчикам и любовь к женщинам
происходит от одного и того же Эрота"1.
_____________

* Здесь необходимо помнить, что традиционных энкомиев в честь Эрота как
раз и не было, что вполне осознавала греческая мысль (см., например,
Еврипид. Ипполит, 538-- 540; Платон. Пир, 177b-- d). Создателем образцового
quasi-энкомия Эроту был Платон (речи Федра, Павсания, Эриксимаха и др. в
Пире).-- Прим. ред.
1 Там же, 5, 751e-- f.
218

Кажется, именно здесь заключено смысловое ядро диалога. Маленькая
комедия "педерастического" умыкания Вакхона Исменодорой служит только
непосредственным фоном и иллюстрацией. Все, что Эротика мальчиков ставила
себе в заслугу и противопоставляла низменной любви к женщинам, этот диалог
старательно воспроизвел, стремясь ничего не упустить из великой
педерастической традиции, но в результате выработал общую форму, способную
вместить как ту, так и другую любовь, и, в частности, применимую не только к
описанию близости с женщиной, но даже и "брачного сочетания".
После вмешательства Зевксиппа, вероятно, нападавшего на супружескую
любовь, но уже не с точки зрения педерастии, а с позиций эпикуреизма (эта
часть рукописи утрачена), Плутарх вновь берет слово, чтобы определить три
главных пункта [своей концепции]. Прежде всего он подчеркивает, что
"источники зарождения любви принадлежат не одному какому-нибудь полу, а
одинаково обоим", и если перед нами истинная любовь, она выкажет себя и явит
свою мощь в отношениях между разными полами столь же действенно, как и в
случае однополой связи. Мы можем избрать эпикурейский подход, предположив
"образы, которые проникают в тело подверженных Эроту, приводят в движение и
возбуждение его состав и стекаются в семя вместе с другими атомами", но
какие у нас основание считать, будто они "происходят" только от мальчиков,
отказывая в этом женщинам1? Вполне уместен и платонический
подход, к которому склоняется Плутарх: что препятствует им,-- говорит он о
"прекрасных и священных воспоминаниях", возвращающих нас к "божественной и
истинной олимпийской красоте и окрыляющих душу",-- происходить от девушек и
женщин, так же, как от мальчиков и юношей, если "сквозь свежесть и
привлекательность внешнего образа просвечивает чистая и благородная душа",
когда тот, кто способен это воспринять, "распознает в прекрасных и чистых
телесных очертаниях прямые и нерушимые следы светлой души"2?
Касаясь вопроса о "добродетели" (arete), в которой традиционная Эротика
мальчиков усматривала одно из главных своих преимуществ перед склонностью к

_____________
1 Там же, 21, 7ббе.
2 Там же. 21, 7б6е-- 767а.

219

женщинам, Плутарх показывает, что качество это не признает разницы
между полами: "Говорят, цветущая внешность -- это "цвет добродетели". Нелепо
же думать, что женщина не может иметь и признаков природной добродетели.
<...> Обоим полам присущи одни и те же черты"1.

Плутарх утверждает, что дружба, которую педерасты числили только за
любовью к мальчикам, свойствена и отношениям мужчины с женщиной, по крайней
мере (и это уточнение решающее), со своей женой. Супружество -- вот
единственная форма связи между полами, допускающая дружбу. То, как Плутарх
характеризует здесь о брак, отчасти напоминает Наставление супругам. На
протяжении всей совместной жизни супруги должны хранить сопричастность одной
общей участи, уважать друг друга и со-вмещать свои существования (здесь игра
слов: stergein -- уважать, любить, и stegein -- вмещать, хранить) во
взаимном благоволении (eunoia), возникающем под действием времени и привычки
и необходимости; стремясь достичь полной общности и преодолеть "раздельность
тел", они "постепенно сводят и сплавляют свои души, не желая быть двумя и не
считая себя двумя"2. Наконец, им требуется и взаимная терпимость,
самообладание и сдержанность, sophrosune "отвращающая" душу от других
влюбленностей.
В этом пункте "наложение" эротической теории на практику супружеской
жизни особенно интересно, поскольку предлагает представление о высокой
ценности брака, однако весьма отличное от стоического. Так, Плутарх
противопоставляет "терпимости", которая воспитывается "извне", под
воздействием совести, стыда и страха перед законами, добродетели,
порожденные Эротом: это он, воспламенив супругов страстью друг к другу,
приносит им "самообладание, постоянство, доверие", внушает влюбленным душам
"совестливость, сдержанность и спокойствие", он придает им "скромный образ"
и делает "послушными только одному". Здесь легко обнаружить черты
педерастического Эрота, наделяющего души любовников добродетелью и чувством
меры и полагающего принцип сдержанности, который самых совершенных, таких,
как Со-

___________
1 Там же, 21, 7б7Ь-- с.
2 Там же, 21, 767d-- e.

220

крат, например, заставлял таить и смирять желание в присутствии тех,
кого они любят. Плутарх перенес на супружескую пару признаки, долгое время
считавшиеся принадлежностью только однополой philia.

И все же, обещая построить общую теорию любви, применимую как к
отношениям с женщинами, так и к отношениям с мальчиками, Плутарх несколько
лукавит: вопреки призыву Дафнея и собственным намерениям, он так и не
переходит от любви частной к любви общей. Он отнимает у эротики мальчиков ее
фундаментальные и традиционные свойства, но применяет их не ко всему
множеству возможных форм любовной связи, а только к супружеской близости.
3. Такова подлинная задача диалога: показать, что эта уникальная цепь
любви, достигающая полноты воплощения в браке, невозможна (по крайней мере,
несовершенна) в отношениях с мальчиками. И хотя на присущую этим отношения
систему традиционных ценностей пытались порой еще опереться в поисках модели
общей концепции любви, значение их, в конечном счете, неуклонно падало, и
они оказывались все более несостоятельными в сравнении с любовными
отношениями между мужем и женой.
В чем же усматривал их неполноценность Плутарх? Коль скоро есть
дуалистическая эротика, различающая любовь истинную, чистую с любовью
ложной, физической, отказ от aphrodisia не только возможен, но и необходим
для того, чтобы плотская связь перешла в любовь как таковую. Но построение
общей эротики, устанавливающей тесную взаимосвязь Эрота и Афродиты,
переворачивает проблему: выпадение aphrodisia из обязательного условия
превращается в препятствие. Плутарх ясно говорит об этом: если Афродита без
Эрота означает лишь преходящее наслаждение, которое можно купить за драхму,
то и Эрот без Афродиты, без телесного общения и удовольствий плоти, столь же
ущербен: подобно опьянению без вина, вызываемому напитками из смокв или
ячменя, он способен только возбуждать, "не принося плода [akaron} и
завершения [ateles], а только пресыщение и отвращение"1.
_____________
1 Там же, 5, 7б2b.

221

Итак, совместима ли любовь к мальчикам с aphrodisia? Нам известен
следующий аргумент1: либо половая связь ["сочетание мужского с
мужским"] возникает вследствие обмана или насилия, жертвы которого не могут
питать к тем, "кто ими так злоупотребил", никаких иных чувств, кроме злобы,
ненависти и жажды мести, либо в нее вступают добровольно, по причине
"развращенности и женоподобия", позволяя "покрывать и засевать себя
наподобие четвероногих" (hedomenos toi paschein)*, и тогда перед нами
"гнусное извращение", которому предаются люди, недостойные "доверия,
уважения и дружбы" . Здесь Плутарх возвращается к "дилемме эромена":
изнасилованный, он озлобляется, а его доступность вызывает презрение.
Традиционные противники педерастии на этом останавливаются. Но Плутарх в
своем анализе идет дальше, стремясь понять, в чем заключается
недостаточность мужской любви и что здесь препятствует Эроту и Афродите
достичь гармонического единства, подобно тому как в супружеском общении
душевная связь сочетается с физическими удовольствиями. Такую
недостаточность Плутарх определяет одним словом: отношения с мальчиками суть
acharistos.

Термин charis, неоднократно возникающий в ходе диалога, пожалуй, один
из ключевых в Плутарховой рефлексии. Он со всей торжественностью вводится в
текст с самого начала, еще до построения "великой теории единого Эрота".
Первым к нему прибегает Дафней как к "важнейшему свидетельству" в пользу
своего тезиса : согласное с природой общение с женщинами, говорит он, должно
"в еще большей мере" нежели "противное природе общение с мужчинами" через
charis вести к дружескому расположению (eis philian). Дафней так озабочен
значением этого понятия, что тотчас пытается определить его, заручившись
авторитетом великих поэтов: charis -- это расположение женщины, ее согласие
на общение с мужчиной, признак

_____________
1 Плутарх приводит его в развитие мысли Дафнея (5, 751d-- е).

* Дафней здесь обыгрывает, искажает и перетолковывает следующие слова
из второй речи Сократа в платоновском "Федре": "Человек <...>
испорченный не слишком сильно стремится <...> к красоте самой по себе,
<...> но, преданный наслаждению, пытается, как четвероногое животное,
покрыть и оплодотворить" (Платон. Федр, 250е).-- Прим. ред.
2 Плутарх. Об Эроте, 23, 768d.
3 Там же, 5, 751 c.
222

половой зрелости, по Сапфо*; это "благосклонность", в отсутствие
которой плотская связь может привести, как писал Пиндар, к нежеланному и
оттого как бы "безблагодатному"** потомству: так Гефест родился от Геры "без
Харит" (апеи chariton)1. Назначение этой "благосклонности"
очевидно: именно она призвана преобразовать сексуальные связи (с их двумя
полюсами активности и пассивности, определенными природой), в отношения
взаимного благорасположения и доброжелательства, совместив тем самым
физическое удовольствие с дружбой.
После такого предварительного представления charts и повторного ее
упоминания в контексте унитарной доктрины любви, собеседники возвращаются к
рассмотрению этого вопроса под конец диалога; именно charis выступает в
качестве различительного признака, позволяющего разграничивать любовь к
мальчикам с любовью к женщинам, совершенная форма которой,-- и только она
одна,-- способна благодаря присущему ей началу согласия и благосклонности
совместить использование удовольствий Афродиты с добродетелью дружбы. Но
Плутарх не считает такое сочетание простым результатом терпимости,
оставляющей в супружеских отношениях место для более или менее утилитарного
полового акта (нацеленного, например, на зачатие детей). Напротив, он
признает его краеугольным камнем чувственных отношений, одушевляющих
супружеский союз. Именно постольку, поскольку благодетельное согласие
исключает самое возможность какого-либо насилия, обмана или же порочной
доступности, удовлетворение сексуальных потребностей может лежать в
основании любовной взаимности, так необходимой супругам: эта физическая
близость -- "источник дружбы, как приобщение к великим таинствам". И радость
телесного общения здесь менее важна, сразу добавляет Плутарх, нежели
"возрастающее от него с каждым днем" взаимное ува-

_______________

* Стих Сапфо, который цитирует Плутарх, обращен к девушке, еще не
достигшей брачного возраста: "Ты показалась мне маленькой девочкой, чуждой
Харитам".-- Прим. ред.

** В оригинале "disgracieux" (некрасивый, неприятный, "неграциозный").
Следует помнить, что Фуко учитывает и латинский эквивалент греческого
именования Харит-Граций -- Gratia, а также французское Grace,--
расположение, обходительность, изящество, но и милость, благодать etc.-- со
всеми его профанными и сакральными коннотациями.-- Прим.. ред.
1 Там же, 5, 751d.
223

жение (time), благорасположение (charis), приязнь (agapesis) и
доверительная желанность (pistis)1.

Основополагающая роль и порождающая функция физического удовольствия
получает и официальное историческое подтверждение,-- Плутарх нашел его в
законодательстве Солона, который предписывал супругам "сближаться с женами
не реже чем трижды в месяц". В жизнеописании Солона этот закон касается мужа
богатой сироты, способной к деторождению, и вызван потребностью в
наследниках, которым можно передать патримоний. Но "если даже и не родятся
от этого дети", добавляет Плутарх, такие упорядоченные свидания суть "знак
уважения и любви" со стороны мужа по отношению к "целомудренной жене";
рассеивая постоянно накопляющееся недовольство, они не дают супругам
совершенно охладеть друг к другу из-за ссор2. Тезис о сексуальных
отношениях как основании регулярной близости и залоге доброго согласия
Плутарх еще отчетливее формулирует в диалоге Об Эроте, наделяя их
способностью восстанавливать крепость супружеских уз, что несколько
напоминает подтверждение силы договоров: "Солон показал себя мудрым
законодателем в вопросах брака, предписав сближаться с женами не реже чем
трижды в месяц, не ради наслаждения, а с тем, чтобы, обновляя брак,
освободить его от набирающихся при взаимной благожелательности в
повседневной жизни разногласий -- наподобие того как государства время от
времени возобновляют свои дружественные договоры"3.
Следовательно, плотское удовольствие составляет самое ядро матримониальной
связи как принцип и залог любовных и дружеских отношений, обосновывая их и
придавая им силу, точно пакту о со-существовании. Когда же Плутарх говорит о
"болезненности" начальных отношений между супругами, он показывает, что
такие "ранения" или "укусы" необходимы для создания прочной и длительной
супружеской общности. Выстраивается целый метафорический ряд: дерево, к
которому прививают привой, стремясь получить плоды, и тем самым ранят; дети
и юноши, тяготящиеся начатками знаний, впоследствии та-

_____________
1 Там же, 23, 7б9а.
2 Плутарх. Солон, 20, 6.
3 Плутарх. Об Эроте, 23, 769a-- b.

224

ких полезных, и, наконец, смесь двух жидкостей, после недолгого кипения
и помутнения образующая спокойный, чистый и прочный устой, новую жидкость,
два компонента которой ничто уже не может разъединить (вспомним, что о
di'holon krasis речь идет и в Наставлениях супругам)1. Некоторое
страдание, волнение и смятение неизбежны на первых порах брака; но в них
залог создания новой устойчивой общности.
Так Плутарх приходит к очень важной формуле: "В браке большее благо
любить, чем быть любимым"2. Значение этого тезиса становится
понятным, если вспомнить, что традиционная эротика всегда подчеркивала
полярность любящего и возлюбленного и неизбежную асимметрию их
взаимоотношений. В нашем случае главенствующим элементом по вполне понятным
причинам становится двойная активность любви, связующей обоих супругов,
она-то и представляет собой объединяющий их принцип взаимности: поскольку и
муж и жена питают чувство любви, каждый их них принимает любовь другого,
выказывая благосклонность к ее знакам, и, следовательно, любит быть любимым.
Таким образом, эта двойная активность представляет собой и принцип верности:
каждый из двоих может принять в качестве правила поведения и основания
усмирять свои желания ту любовь, которую он испытывает к другому, ведь
любящий старается избежать всего, что "увечит и губит брак"3.
Такой союз обязан своей силой и устойчивостью схеме обоюдной любви, когда, с
точки зрения Эрота, каждый из двоих обязательно выступает в качестве
активного субъекта; благодаря этой взаимности в акте любви половые отношения
обеспечиваются обоюдным чувством и согласным взаиморасположением. Рядом с
такой моделью отношений практика мужской любви, с ее отчетливо выраженным
различием между эрастом и эроменом, дилеммой пассивности и неизбежной
недолговечностью юности, определенно являет свою неадекватность. Корни ее
ущербности, прежде всего, в отсутствии взаимной и сим-

_______________
1 Там же, 24, 769с-- f*
* Ср. Наставления супругам, 34, 143с: "Словно жидкости, которые
<...> смешиваясь, растворяются друг в друге без остатка, вступающие в
брак должны соединить и тела, и имущество, и друзей, и знакомых",-- Прим.
ред.
2 Плутарх. Об Эроте, 23, 769d.
3 Там же, 23, 769d-- e.
225

метрической любовной активности; следовательно, ей не достает
внутренней упорядоченности и устойчивости, присущих супружескому союзу. Она
лишена той "благорасположенности", которая позволяет aphrodisia совмещаться
с дружбой, составляя тем самым совершенный и завершенный род Эрота.
Педерастия, мог бы сказать Плутарх, это "безблагодатная" любовь, любовь "без
Харит".
Итак, текст Плутарха свидетельствует о появлении эротики, во многом
существенно отличной от той, которую признавала и развивала греческая
цивилизация. Впрочем, отличной невполне, поскольку, как показывает
центральная часть диалога, похвальное слово Эроту, в ней по-прежнему и
неизменно главную роль играют традиционные понятия. Плутарх использует эту
платонизированную эротику для того, чтобы получить результаты иные, нежели
те, с которыми ее обычно ассоциировали. Долгое время она указывала на
сосуществование двух противоположных форм любви (низкой, пошлой, занятой
aphrodisia, с одной стороны, и возвышенной, духовной, направленной на заботу
о душе, с другой) и устанавливала между ними некоторое единство, так как
только вторая считалась истинной, первая же воспринималась как ее земная
тень и симулякр. Плутарх применил эти платонические представления в эротике,
которая стремилась к единому Эроту, сочетавшему в себе любовь к женщинам с
любовью к мальчикам и допускавшему aphrodisia; но в конце концов такое
единство потребовало отказа от педерастии как от любви, лишенной charts.
Если дуалистическая эротика, занятая вопросом об истине и симулякре и
призванная сущностно обосновать любовь к мальчикам (правда, ценой исключения
aphrodisia}, то у Плутарха, как мы видим, формируется новая стилистика
любви. Стилистика эта монистическая: допустив aphrodisia, она использует их
в качестве критерия, позволяющего признать полноценной лишь любовь
супружескую, а отношения с мальчиками исключить как ущербные; им более нет
места в этой единой интегративной цепи, где взаимность в использовании
удовольствий оживляет любовь.

2. ПСЕВДО-ЛУКИАН

Две любви, автором которых считается Лукиан*,-- текст определенно более
позднего происхождения1, относящийся к весьма распространенному
жанру "пересказанных" (то есть включенных в рамочную форму изложения)
диалогов. Некто Феомнест, который вожделеет и к женщинами, и к мальчикам
(его любовные увлечения возрождаются с новой силой, едва успев угаснуть, и
числом уже превышают головы Гидры), ропщет на Афродиту: с тех пор, как он из
ребенка стал эфебом, эроты гонят его "от одной страсти к другой", хотя он не
потомок Солнца, и ему не свойствена грубая спесь Ипполита. Он чувствует, что
равно "подвержен обеим страстям" и, не в силах решить, к какой из двух лучше
стремиться, просит Ликина, свободного и от той, и от другой, выступить
беспристрастным арбитром и помочь ему сделать правильный выбор. К счастью,
Ликин хранит в памяти посвященный этой теме диалог, один из участников
которого любил исключительно мальчиков, а "женские ласки" считал
"погибелью", второго же безудержно влекло к женщинам. Ликин готов
пересказать их спор, но предупреждает Феомнеста, что хотя его изложение и
может показаться шутливым, Харикл и Калликратид, речи которых сейчас
прозвучат, беседовали вполне серьезно.
Нужно ли говорить, что последнее уточнение нельзя понимать буквально?
Собеседники, возможно, и были серьезны, но Псевдо-Лукиан, несомненно,
иронизирует, описывая их напыщенную и тяжеловесную аргументацию. Эти
блестящие сцен-

________________

* Об авторстве диалога см. прим. ред. на С. 167 настоящего издания.--
Прим. ред.
1 Об этом сочинении см. R. Вlосh. De Pseudo-Luciani Amoribus,
1907; Мак-Леод (Mac Leod) в предисловии к лебовскому изданию датирует его
нач. IV в.; Бюффер (F. Buffiere. Eros adolescent.-- P. 481) считает, что он
относится ко II в.

227

ки суть пародии на типичные речи "Сторонника женщин" или "Поклонника
мальчиков". Традиционные аргументы, неизбежные цитаты, ссылки на философские
воззрения древних, риторические украшения...-- автор веселится, описывая
своих невозмутимых спорщиков. В связи с этим следует отметить, что
педерастический дискурс здесь намного тяжеловеснее, претенциознее,
"барочнее", нежели проникнутые строгим стоическим духом стилистически более
выдержанные выступления в пользу женщин. Поэтому в финальной части диалога,
когда Феомнест заключает, что, как не суди, а все сводится к поцелуям,
ласкам и попыткам залезть под плащ к объекту своей страсти, ирония
направлена, главным образом, против апологетов мужской любви. Но иронический
подход к поставленной проблеме не в силах скрыть всей ее серьезности. И
сколько бы ни потешался Псевдо-Лукиан, рисуя "теоретико-дискурсивные"
портреты этих двух поборников любви, риторический профиль которых может
показаться слишком "нарочитым", нам все же не остается ничего иного, как
допустить, что именно такой и была в самых ярких своих проявлениях
современная автору традиция "эротической аргументации", так глубоко
укорененная в эллинистической культуре.
Одно обстоятельство поражает с самого начала беседы, пересказанной
Ликином для того, чтобы наставить друга, заплутавшего меж двух видов любви,
на путь истинный: диалог, заканчивающийся несколько двусмысленным выводом в
пользу "мальчиков", проходит не под знаком Эрота, общепризнанного
покровителя такого рода отношений, но под опекой Афродиты: место действия
сцены, восстановленной Ликином, по его собственному утверждению, вплоть до
мельчайших подробностей,-- книдский храм богини, в котором находилась
посвященная ей .знаменитая статуя Праксителя. Впрочем, это не мешает
защитнику мальчиков и их любовников по традиции взывать к Эроту, "небесному
богу", "предводителю таинств любви", когда того требует развитие беседы. Что
же касается поборника "женских ласк", то он, естественно, ищет поддержки у
Афродиты. Таким образом, Книдская богиня, в некотором роде,
председательствует на этой тяжбе и, одновременно, как бы состязается с
Эротом, своим традиционным напарником-соперником. Причины этого ясны: через
весь диалог проходит тема физических

228

удовольствий. Именно aphrodisia волнуют Феомнеста, которого в равной
степени влечет прелесть девушек и красота мальчиков. Именно aphrodisia
достанется последнее слово, и смех увенчает чрезмерно целомудренную речь. Но
и поводом к полемике Харикла и Калликратида также стало физическое
удовольствие, послужившее сюжетом знаменательного анекдота:
юноша, страстно влюбленный в мраморное творение Праксителя, остался на
ночь в храме и осквернил статую, но, утоляя свою страсть, совокупился с ней
как с мальчиком'. Рассказ об этой истории, такой традиционной, вызывает не
менее традиционный спор: возможно ли счесть столь кощунственный акт, коль
скоро он обращен к Афродите, данью уважения богине, которой покорны
удовольствия женской плоти? Совершенный подобным образом, не свидетельствует
ли он против самой же Афродиты? Двусмысленный акт! И нужно ли эту
богохульственную почесть, это оскверняющее почтение относить на счет любви к
женщинам или же на счет любви к мальчикам?
Итак, вопрос, проходящий через весь диалог, пусть даже и кажется порой,
что о нем забывают за более высокими предметами, таков: какое место занимают
сексуальные удовольствия в практике каждого из двух видов любви, какова их
истинная роль и надлежащая форма? Ответ на этот вопрос и будет тем
дискриминантом, который обеспечит мужской любви недолгий триумф на
философских небесах, очень скоро скомпрометированный иронией
действительности.
Следуя жесткой композиции диспута, ораторы поочередно берут слово и в
пространных речах отстаивают тот род любви, который каждый из них находит
предпочтительным; безмолвный свидетель (Ликин) рассудит это "состязание" и
определит победителя. Хотя "мальчишеская" речь Калликратида гораздо
цветистее и продолжительнее речи Харикла, структура обеих апологий
совершенно одинакова, аргументы сменяют друг друга в одном и том же порядке
и располагаются таким образом, что каждому доводу одного собеседника
отвечает довод другого. Обе речи состоят из двух частей; предмет первой --
природа любви, ее происхождение и основание в мироздании; вторая же отвечает
на вопрос о том, какие удовольствия сулят различ-

___________
1 Лукиан. Две любви, 16-- 17.

229

ные роды любви, какой должна быть их форма и ценность. Мы не станем
прослеживать последовательное развитие двух этих линий, но по очереди
рассмотрим упомянутые вопросы, чтобы показать, как, каждый по-своему,
отвечают на них сторонник любви к женщинам и любитель мальчиков.
1. Хариклова речь "в защиту женщин" исходит из мировосприятия, общая
тональность которого, несомненно, выдержана в духе стоицизма1:
природа определена здесь как сила, которая, "сочетав первичные стихии
мироздания", из их взаимного смешения "породила все живое и одушевленное".
Кроме того, продолжает Харикл, в хорошо знакомых нам выражениях повторяя
известную доктрину, она установила и преемственность поколений2:
"зная, что мы сотворены из смертной материи и что краток срок жизни,
предназначенный каждому", природа "устроила" (emechanesato) так, что "гибель
одного служит рождению другого". Умершее она "соразмерно возмещает
рождающимся, чтобы мы вечно жили, сменяя друг друга". С той же целью
совершив разделение полов, "мужскому полу она дала в удел выделение семени",
а женский "сделала как бы вместилищем рождающегося" и наделила каждый из них
"взаимным влечением" (pothos), установив "нерушимый закон, чтоб и тот, и
другой пол оставался верен своему естеству". В результате, "лишь общенье
мужчин с женщинами до сих пор сохраняет в непрерывной смене поколений
человеческую жизнь бессмертной", но "ничто не может родиться от одного
существа", и "ни один мужчина не может похвалиться, что рожден мужчиной".
Так Харикл прочно укореняет в общемировом порядке,-- там, где связаны в один
узел смерть, рождение и вечность,-- природу, присущую каждому полу, и
соответствующее каждому из них удовольствие. Не подобает ни "женщинам вести
себя вопреки своей природе, как мужчины", ни "мужчинам непристойно
изнеживаться". Попытки избежать такого установления не просто посягают на
природные свойства человека, но и наносят ущерб всеобщей связи вселенской
необходимости.

________________
1 Речь составляет параграфы 19-- 28. Прехтер (Praechter) в своем
исследовании об Иерокле (С. 148) настаивает на стоическом характере
фрагмента. Р. Блох усматривает здесь неопифагорейскую проблематику.
2 Лукиан. Две любви, 19.

230

Вторым критерием естественности в речи Харикла является состояние
человечества при его зарождении1. Стремление приблизиться к
богам, опирающееся на добродетель, способность жить и думать подобно героям,
соразмерность в браке и благородное потомство -- таковы были четыре
свойства, отличавшие этот возвышенный способ существования и обеспечившие
его соответствие природе. Но вскоре начался упадок, все более и более
глубокий; Харикл выделяет его этапы: поначалу "люди спустились с этой высоты
в пучину удовольствий" и проложили "странные и невиданные пути к
наслаждению" (следует ли под этим понимать формы половых отношений, не
ведущие к зачатию, или удовольствия, получаемые вне брака?), а затем
"сластолюбие, которое дерзает на все", преступило законы самой природы,
"взглянув на мужчину как на женщину" (во всяком случае, это единственная
форма "дерзости", упомянутая в тексте). Но прежде, чем стал возможен столь
противный природе акт, в отношения между мужчинами должны были вторгнуться
насилие и ложь: тираническая власть и искусство убеждения ("бесчестное
обольщение").
Третий признак естественности Харикл находит в животном
мире2. Установления природы царят там безраздельно и
неограниченно: ни львы, ни быки, ни бараны, ни кабаны, ни волки, ни птицы,
ни рыбы не знают влечения к своему полу;
для них "незыблемы остаются законы провидения". Мудрости животных
оратор Псевдо-Лукиана противопоставляет доподлинное "зверство" людей,
которое ставит их ниже прочих живых существ ("именно вы негодные звери"),
хотя им суждена была высшая участь. Это человеческое скотство, обозначенное
у Харикла целым рядом характерных терминов: "порыв", но и "невиданный
порок", "слепая бесчувственность" (anaisthesia), представляет собой "двойной
грех" еще и постольку, поскольку побуждает, "избегая того, за чем следует
гнаться", вожделеть к тому, "чего следует избегать"... В противоположность
животным, которые послушны закону и верны назначенной им цели, мужчины,
вступая в связь с мужчинами, являют все признаки одержимости страстью:
неконтролируемое неистовство,

______________
1 Там же, 20-- 21.
2 Там же, 22.
231

необузданную тягу к насилию, болезненное возбуждение, ослепление, не
позволяющее взглянуть в лицо действительности, наконец, неспособность к
решению задач, стоящих перед родом людским.
Иначе говоря, спроецировав любовь к мальчикам поочередно на три оси
природной системы координат,-- общий порядок мироустройства, изначальное
состояния человечества и разумную целесообразность поведения,-- Харикл
устанавливает, что она нарушает мировой порядок, порождает насилие и обман
и, .наконец, губительна для целей человеческого бытия. Космологически,
"политически" и морально этот тип отношений противен природе.
Отвечая в соответствующей части своей речи на все вышеизложенное,
Калликратид не столько выдвигает аргументы, которые бы опровергали выводы
его противника, сколько предлагает совершенно отличную от предыдущей
концепцию мира и рода человеческого, его истории и высших связей,
соединяющих людей между собой. Идее предусмотрительной природы-"механика",
которая, разделив полы, "устроила" деторождение и смену поколений, чтобы
подарить тем самым всему человечеству бессмертие, несвойственное отдельной
особи, здесь противопоставлен образ мира, возникшего из хаоса, первобытного
беспорядка, "неясную расплывчатую бесформенность" которого победил Эрот,
создатель всего, что имеет душу и всего неодушевленного, вложивший в сердца
людей "прекрасное единодушие" и даровавший им "высокое свойство дружбы".
Харикл находит в отношениях мужчины и женщины уловку искусной природы, в
обход смерти установившей преемственную "связь времен". Калликратид же в
любви к мальчикам усматривает связующую силу которая, соединяя и
согласовывая, торжествует над хаосом1.

С этой точки зрения история мира воспринимается уже не как поспешное
забвение законов природы и погружение в "пучину наслаждений", но, скорее,
как постепенное высвобождение из-под гнета "необходимого", то есть простых,
насущных потребностей2. Изначально человек был стеснен нуждой --
ис-

____________
1 Там же, 32.
2 Там же, 33-- 35.
232

кусства и науки (technai, epistemai) позволили ему облегчить это
тягостное бремя и обеспечить себя лучше: люди научились ткать одежду и
строить дома. Таким образом, любовь к мальчикам против отношений с женщинами
-- то же, что и тканое платье против звериных шкур или зодчество против
пещерных жилищ. Женщины необходимы были "в древности", чтобы не "погиб" род
человеческий. Любовь же к мальчикам, напротив, получила развитие довольно
поздно ("в наш век"), однако она свидетельствует вовсе не об упадке
человечества, как считает Харикл, но о его подъеме, который должен утолить
"благородную жажду прекрасного" и тягу к новому знанию. И действительно,
когда человек, овладев великим множеством полезных искусств и умений, уже
ничего не оставлял неисследованным, родилась божественная философия, а с ней
и педерастия. Оратор Псевдо-Лукиана говорит о рождении этой двойни не очень
внятно, но его речь изобилует недвусмысленными указаниями, вполне
достаточными для того, чтобы любой читатель смог без труда понять суть дела.
Он неявно исходит из оппозиции, противопоставившей передачу жизни с помощью
связи между полами, передаче "искусств" и "наук" путем воспитания, обучения
и установления близости ученика к учителю. Когда отделившаяся от частных
исскуств философия начала задаваться вопросом относительно всякой вещи, она
в поисках средства, которое позволило бы ей передать потомкам накопленные
знания, открыла любовь к мальчикам,-- по существу, любовь к душам прекрасным
и добродетельным. Понятно теперь, почему поучительные примеры из жизни
животных, которые адресует Калликратиду его соперник, вызывают у того в
ответ лишь смех1; да и в самом деле, если львы не сходится с себе
подобными, а медведи не вожделеют к медведям, разве из этого со всей
очевидностью обязательно следует, что человек, дескать, исказил свою
природу, тогда как у животных она осталась нетронутой? Не вернее ли будет
заключить, что "существам, лишенным разума" и "неспособным мыслить",
"недоступно то, что люди избирают разумным суждением",-- иначе говоря,
философия и радости дружбы?

__________
1 Там же, 36.
233

Очевидно, что аргументы Калликратида едва ли оригинальнее суждений
Харикла. Общие места опошленного стоицизма, .с одной стороны, смесь
элементов платонизма и эпикуреизма, с другой?1 Несомненно. Но
ведь трудно не признать, что такое сопоставление двух родов любви -- как
нельзя лучший повод для риторических упражнений с традиционной
аргументацией. Банальность рассуждений и Харикла и Калликратида, иногда,
впрочем, весьма изящно орнаментированная, безусловно, свидетельствует о том,
что им отведена роль своеобразной философской геральдики: платонизирующий
поклонник мальчиков защищает цвета Эрота, тогда как любитель женщин,
тяготеющий к стоикам, выступает под взыскательным знаменем природы.
Разумеется, отсюда не следует, будто стоицизм осуждал педерастию, а
платонизм ее отстаивал, отвергая, в свою очередь, брак. Известно, что сами
эти доктрины смотрели на дело иначе, и во всяком случае, все было не так
просто. Но на основании имеющихся в нашем распоряжении документов приходится
констатировать то, что следовало бы назвать "ассоциацией по предпочтению".
Мы сталкивались с этим в предыдущей главе: искусство супружеского жизни
более всего своим развитием обязано рефлексии стоического толка и ориентации
на определенную концепцию естественного, на представление о фундаментальных
потребностях природы, о предусмотренных ею месте и назначении каждого живого
существа, и общем плане непрерывной преемственности и последовательной смены
поколений, о состоянии изначального совершенства, от которого род
человеческий впоследствии отпал, вступив на порочный путь извращенного
распутства. Именно из этого источника будет обильно черпать христианская
мысль, когда ей понадобится разработать собственную этику матримониальных
отношений. Подобно этому, пристрастие к мальчикам, практикуемое как образ
жизни, консолидировало и воспроизводило на протяжении столетий совсем иной
теоретический ландшафт: космическая и индивидуальная сила любви; восходящее
движе-

______________
1 Прехтер в цитированном сочинении настаивает на эпикурейских
аспектах выступлений Калликратида. Но Р. Блох утверждает, что космогония,
изложением которой открывается его речь, не совсем характерна для
эпикуреизма. С другой стороны, иногда встречаются и совершенно очевидные
платонические аллюзии, как, например, в параграфе 49.

234

ние, которое дает человеку возможность вырваться из тисков насущных
потребностей, приобретение и передача знания при участии интенсивных форм и
сокровенных уз дружбы. Спор женской любви с любовью мужской,-- это нечто
большее, нежели просто азартная литературная игра; но это и не конфликт
между двумя формами сексуального влечения, борющимися за преобладание или
возможность проявления соответствующей страсти. Это столкновение двух форм
жизни, двух стилистических манер в использовании удовольствий и философских
дискурсов, сопровождающих этот выбор.

2. В каждой из речей и Харикл, и Калликратид, рассмотрев тему
"природы", обращаются к вопросу об удовольствии, который, как нам известно,
всегда был узким местом педерастической практики, описываемой в категориях
дружбы, привязанности и благотворного воздействия одной души на другую.
Говорить об "удовольствии" с любителем мальчиков значит уже тем самым
оспоривать его. Именно так видится дело Хариклу. Он берется разоблачить
педерастическое лицемерие. Разоблачения его очень традиционны: вы себя
выдаете за последователей Сократа, любящих не тела, но души. Отчего ж тогда
вы равнодушны к мудрым старцам, а преследуете детей, которые даже не умеют
рассуждать? Почему, коль скоро уж речь зашла о добродетели, вас влекут люди
порочные, подобно тому, как Платон любил Федра, который предал Лисия, а
Сократ -- нечестивца Алкивиад, врага его отечества, пытавшегося стать
тираном? Выходит, несмотря на все ваши заявления о "душевной любви",
придется все же "снизойти", вслед за ним, за Хариклом, к вопросу об
удовольствиях, и сравнить между собой "связь с мальчиками" и "связь с
женщинами".
Первый из аргументов, которые Харикл применяет для различения этих двух
"связей" и определения роли удовольствия в каждой из них, касается
возрастных аспектов, а также проблемы длительности и преходящности
наслаждения1. До глубокой старости женщина сохраняет очарование
-- пусть даже ей помогает в этом весь ее богатый опыт; мальчик же
привлекателен лишь короткое время. И Харикл сопоставляет тело жен-

____________
1 Лукиан. Две любви, 25-- 26.

235

шины, неизменно вызывающее желание, ее вьющиеся кудри и всегда гладкую
кожу "без единого волоса", с телом мальчика, которое очень скоро становится
волосать1м и мускулистым. Но проведя такое различение, Харикл не заключает,
как то обычно делали, что мальчик бывает желанен очень недолго, и любовник
вынужден его вскоре покинуть, позабыв все свои обеты; напротив, оратор
живописует того, кто. продолжает любить юношей старше двадцати лет и в
стремлении к "сомнительному успеху противоестественной похоти" предается
"двусмысленной Афродите", то есть пассивному наслаждению. Физические
изменения, происходящие с мальчиками, рассматриваются здесь уже не как
фактор, вызывающий недолговечность чувства, но как причина смещения
сексуальной роли.
Второй довод в защиту "связи с женщиной" -- ее взаимность1.
Это, несомненно, наиболее интересная часть речи Харикла. Прежде всего он
напоминает, что мужчина -- существо разумное и не создан для жизни в
одиночестве. Однако отсюда следует вывод не столько о необходимости иметь
семью или принадлежать гражданской общине, сколько о невозможности проводить
время в полном одиночестве и потребности в "дружеском общении" (philetairos
koindnia), которое приятное делает еще приятнее, а трудное облегчает.
Стоические трактаты о браке под таким общением обычно понимают совместную
жизнь. Здесь эта идея применена к частному случаю физических удовольствий. В
первую очередь Харикл рассматривает трапезы, которые, по его мнению,
разделяют с другими потому, что в общеньи пиршественное наслаждение
возрастает. Затем он обращается к сексуальным удовольствиям. Согласно
традиционным представлениям, пассивный, то есть в той или иной степени
подвергшийся насилию, "обесчещенный" (hubrismenos) мальчик не может
испытывать удовольствие; вряд ли кто-нибудь "обезумел настолько", чтобы
утверждать обратное: после пролитых слез и перенесенных страданий ему
достается лишь "докука". Любовник мальчика получает свое удовольствие и
уходит, ничего не оставив взамен. Иное дело женщины. Харикл приводит прежде
факт, а вслед за тем формулирует и правило. В случае плотской близости с
женщиной, утверждает

___________
1 Там же, 27.
236

он, происходит равноправный обмен удовольствиями, и любовники "поровну
дают друг другу одинаковое наслаждение". Такому факту природы соответствует
принцип поведения, осуждающий "себялюбивую жажду" удовольствий (philautos
ароlausai): нельзя "заботиться только о том, чтобы забрать нечто приятное и
[самому] получить от другого все наслаждение",-- лучше "разделить то, что
сам получил, и взамен дать равную долю". Конечно же, взаимность удовольствий
-- тема, к тому времени хорошо известная и достаточно часто встречающаяся в
любовной или эротической литературе. Любопытно, однако, наблюдать, как здесь
ее используют для того, чтоб "естественно" охарактеризовав связь с
женщинами, вместе с тем, установить правила поведения в aphrodisia, с другой
же стороны, указать на противоестественную и насильственную, а значит и
несправедливую, и порочную природу отношений мужчины с мальчиком. Такого
рода взаимообмен удовольствиями, когда любовники, сходясь, заботятся о
чувствах друг друга, соблюдая настолько строго, насколько возможно, условие
равенства обоих партнеров в наслаждении, позволяет включить в сексуальную
практику этическое начало, продолжая принципы этики совместной жизни.
К этому важному выводу Харикл добавляет еще два аргумента, не столь
глубоко обоснованных, но также имеющих касательство к обмену
удовольствиями*. Первый отсылает к популярной теме эротической литературы:
тем, кто обходителен с женщинами, они могут доставить все те же
удовольствия, что и мальчики, которые, в свою очередь, лишены того, чем
располагает женский пол1. Следовательно, женщины способны
предоставить все формы наслаждения, даже и те, что более всего по вкусу
любителям мальчиков. Согласно второму аргументу2, признав
приемлемой любовь между мужчинами, придется допустить и правомерность связи
между женщинами. Это полемически заостренное утверждение о симметричности
мужских и женских гомосексуальных отношений чрезвычайно интересно. Прежде
всего потому, что оно отрицает (впрочем, как и вся

___________

* Этот фрагмент опущен в русском переводе.-- Прим. Ред.
1 Там же, 28.
2 Там же.

237

вторая часть речи Харикла) культурную, моральную, эмоциональную и
сексуальную специфичность любви к мальчикам и относит ее к той же категории,
что и вообще все половые отношения между мужскими особями как таковыми.
Затем, для того, чтобы полностью скомпрометировать этот род любви, его
уравнивают с отношениями, традиционно считавшимися много более постыдными,--
о них даже говорить "зазорно" -- с любовью между женщинами. Наконец, Харикл,
опрокидывая эту иерархию, показывает, что женоподобный мужчина, занявший
место пассивного партнера, заслуживает презрения куда большего, нежели
женщина, узурпировавшая роль мужчины1.

Та часть речи Калликратида, в которой он отвечает на эту критику,
гораздо длиннее и по своему характеру определенно ближе всех остальных
фрагментов диалога к "риторическому упражнению". Коснувшись проблемы
сексуального удовольствия, наиболее спорной составляющей в любовных
отношениях с мальчиками, педерастическая апологетика разворачивает
наступление по всему фронту, вводя в дело скрытые резервы аргументов и
подкрепляя свои позиции ссылками на самые высокие авторитеты. Но главная
причина этой всеобщей мобилизации -- вопрос, который очень четко
сформулировал Харикл:
взаимность удовольствий. На сей счет у каждого из оппонентов сложилась
простая и внутренне непротиворечивая концепция. Для Харикла и "сторонников
женской любви" речь идет о возможности дарить наслаждение другому, окружать
его вниманием и заботой, и находя в том удовлетворение, самому получать
удовольствие в ответ; именно эта charis, как назвал ее Плутарх2,
узаконивает удовольствия, извлекаемые из плотского общения мужчины с
женщиной, и позволяет числить их по ведомству Эрота; и напротив, отсутствие
взаимной благосклонности и обоюдного согласия накладывает свой отпечаток на
отношения с мальчиками и тем самым дисквалифицирует их. А Калликратид, в
соответствии с традициями той разновидности любви, которой он предан,
считает ее краеугольным камнем не charis -- согласие, но arete --
добродетель. Именно она, по его

______________
1 Не лучше ли допустить, чтобы женщина играла роль мужчины,
нежели "видеть, как мужчина падает так низко, что уподобляется женщине"?
(Там же, 28)
2 Сам Харикл этот термин не употребляет.

238

мнению, должна "сочетать" между собой удовольствие и любовь, доставляя
обоим любовникам благопристойные, разумно соразмеренные наслаждения и,
вместе с тем, составляя основание общности, необходимой в отношениях двух
существ. Так "взаимному согласию" в удовольствиях, возникающему, якобы,
только в случае связи с женщиной, противопоставлена "добродетельная
общность", достижимая благодаря исключительным преимуществам любви к
мальчикам. Рассуждение Калликратида главным образом посвящено критике
мнимостей обоюдного наслаждения, того взаимообмена удовольствиями, в котором
любовь к женщинам усматривает свою родовую черту. На таком фоне
добродетельная связь с мальчиками предстает как единственно истинная форма
отношений. Вслед за идеей преимущественной принадлежности взаимного
удовольствия к отношениям с женщинами, Калликратид одним ударом пытается
опровергнуть и представление о противоестественной природе любви к
мальчикам.
Ополчившись на женщин, Калликратид в своих упреках не минул общих
мест1. "Подлинный вид" женщин малопривлекателен: они "безобразны
по своей сути" (alethos), их тела "неприглядны", а лица "противнее, чем у
обезьян". Чтобы скрыть истинное положение дел им нужно приложить немало
усилий:
притирания, туалет, прически, наряды, украшения... На людях, для отвода
глаз они придают себе видимость красоты, которую может рассеять внимательный
взгляд. А их приверженность к тайным культам позволяет окутывать разврат
покровом тайны. Нет нужды перечислять все сатирические мотивы,
воспроизведенные в этом столь пошлом пассаже. Педерастические панегирики
пестрят аргументами подобного толка. Так, Ахилл Татий устами некоего
любителя мальчиков из Левкиппы и Клитофона заявляет: "Все у женщин
поддельно, и речи их, и красота. Если женщина поначалу кажется красивой, то
это лишь следствие многочисленных притираний. Вся ее красота -- это мирра,
крашенные волосы и прочие выдумки. Если же лишить ее всех этих хитростей, то
она уподобится галке из басни, с которой сняли чужие перья"2.
____________
1 Там же, 39-- 42.
2 Ахилл Татий. Левкиппа и Клитофон, II, XXXII.

239

Мир женщин обманчив, потому что это мир тайный. Социальное разделение
на мужскую и женскую группы, различия в их образе жизни, тщательное
разграничение соответствующих сфер деятельности -- все это, очевидно, не
могло не сказаться в опыте мужчины эллинистической эпохи, обусловив
восприятие женщины как существа загадочного и лживого. Обмануть способно
тело, скрытое под платьем: обнажив его, можно жестоко разочароваться;
поэтому в нем легко заподозрить искусно замаскированные недостатки, и всегда
есть опасность обнаружить какой-нибудь отвратительный изъян. Секреты и
свойства женского тела обладают некоей двусмысленной силой. Хотите, говорил
Овидий, избавиться от страсти? Рассмотрите поближе тело вашей
любовницы1. Но и женские нравы не менее обманчивы: ведь та
скрытая жизни, которую ведут женщины, полна волнующих тайн. В своей
аргументации Калликратид касается все этих тем, что и позволяет ему ставить
под сомнение принцип взаимности удовольствий в отношениях с женщиной. О
какой взаимности может идти речь, если женщины лгут, находят свои
собственные наслаждения и втайне от мужчин предаются разврату? Какой же это
равноценный обмен удовольствиями, если сами их прелести суть не что иное,
как лживые посулы поддельной наружности? Таким образом, обвинение в
противоестественности, которое обычно предъявляют отношениям с мальчиками,
может быть обращено и на [склонность] к женщинам, причем, даже с большим
правом, поскольку в попытке скрыть истину женщина не остановится и перед
умышленным обманом. Аргумент о "притираниях", возможно, покажется нам
совершенно ничтожным в этом споре двух родов любви; но человек античности
находил, что он вполне обоснован: во-первых, страхом перед женским телом, а
во-вторых, философским и моральным принципом, согласно которому удовольствие
законно лишь в том случае, если вызвано реальным объектом. В педерастической
системе представлений удовольствие от связи с женщиной не считается
взаимным, так как с ним сопряжено слишком много фальши и лицемерия.

_____________
1 См. Овидий. Лекарство от любви, 345-- 348; ср. также ст. 411--
418: "Ставни раскрой навстречу свободному свету, ибо срамное в телах вдвое
срамней на свету". Когда же любовь уже оставила тебя, "зоркий взгляд обрати
на все, что претит в ее теле, и заприметив, уже не выпускай из ума".

240

Удовольствия же от связи с мальчиками, напротив, отмечены печатью
подлинности1. Красота юноши истинна, потому что нерукотворна. Как
говорит один из персонажей Ахилла Татия, "красота мальчиков не нуждается в
помощи благовонной мирры и прочих чуждых ароматов,-- приятнее всех женских
притираний запах пота отроческого тела"2. А Калликратид
противопоставляет обманчивой обольстительности женского туалета образ
мальчика, не заботящегося ни о каких приготовлениях:
ранним утром он вскакивает с постели, умывается простой водой (ему не
нужны ни зеркала, ни гребни) и, накинув на плечо хламиду, спешит в школу; в
палестре он усердно упражняется, тело его покрывается потом; наконец, он
наспех умывается и, усвоив полученные уроки мудрости, вскоре засыпает от
здоровой усталости, накопившейся за день, "сладким, достойным зависти сном".
Кто ж не пожелает разделить всю свою жизнь с таким бесхитростным и
мальчиком?3 Как хорошо "сидеть против друга, слышать вблизи его
милые речи" и "во всяком деле быть вместе с ним". Мудрое удовольствие,
которое преодолевает быстротечность юности; если наслаждение связано не с
одной только преходящей телесной прелестью, оно может продлиться и всю
жизнь: старость, болезнь, смерть,-- все это нужно разделить с другом, и даже
в могиле, "смешав кости с костями", не разлучать с ним свой "безгласный
прах". Несомненно, мотив долгой мужской любви, как и дружбы, завязавшейся в
годы юношеской близости и длящейся всю жизнь, вплоть до самой смерти, был
знаком времени. Кажется даже, что Псевдо-Лукиан просто развивает одну из тем
Ксенофонтова "Пира", излагая те же идеи в том же порядке и в схожих
выражениях: "А если люди взаимно любят друг друга, разве не станут они
смотреть один на другого с удовольствием и разговаривать с
благожелательностью, оказывать доверие друг другу, заботиться друг о друге,
вместе радоваться при счастливых обстоятельствах, вместе горевать, если
постигнет какая неудача, радостно проводить время, когда они находятся
вместе здоровые, а если который

_____________
1 Лукиан. Две любви, 44-- 45.
2 Ахилл Tamuй. Левкиппа и Клитофон, II, XXXVII.
3 Лукиан. Две любви, 46.

241

заболеет, находиться при нем еще более неотлучно, в отсутствии
заботиться друг о друге еще более, чем когда оба присутствуют? ... Благодаря
таким поступкам они любят эту дружбу и доживают до старости с
ней"1. В своем трактате Псевдо-Лукиан особенно настаивает на
одном важном пункте. Речь идет о том, что если близость с юношей сохраняется
и по прошествии отрочества, то между любовниками устанавливается такая
связь, в которой роли эраста и эромена уже не поддаются различению; это
отношения совершенного равенства и полной обратимости. Так было и у Ахилла с
Патроклом, говорит Калликратид, и у Ореста с Пиладом. Обычно спрашивают, кто
здесь любит, а кто любим. Возлюбленным поначалу был Пилад, но когда друзья
стали старше и пробил час испытаний,-- а речь шла о том, кто из них умрет,--
возлюбленный повел себя, как любовник. Это случай нужно принять за образец.
Именно так, утверждает Калликратид, должна со временем преобразоваться,
"возмужать" (androusthai) глубокая и ревностная любовь к мальчику
(пресловутый spoudaios eros), когда молодость, наконец, обретет способность
"мыслить разумно". В этой мужской любви тот, кто ранее был любим, теперь
"платит ответной любовью", так что порой трудно бывает различить, "кто в
кого влюблен". Чувства любящего возвращаются ему любимым, как образ,
отраженный в зеркале2.

Педерастическая этика всегда требовала, чтобы возлюбленный отвечал
любовнику той же нежной привязанностью, какую и сам видел с его стороны --
будь то помощь в беде, забота на старости лет, поддержка на жизненном
поприще или самопожертвование в непредвиденных обстоятельствах. Но та
настойчивость, с которой Псевдо-Лукиан возвращается к теме равенства
любовников, и тот понятийный ряд, с помощью которого он характеризует
супружескую взаимность, явно свидетельствуют о его намерении привести
мужскую любовь в соответствие с моделью совместной жизни, описанной и
установленной в брачных предписаниях. Подробно рассмотрев простое,
естественное и не связанное ни с какими жертвами тело юноши, и обосновав,
таким образом, "истинность" удовольствия, которое

____________
1 Ксенофонт. Пир, VIII, 18.
2 Лукиан. Две любви, 48.

242

оно способно дать, автор далее соотносит духовную близость любого рода
не с педагогическим актом и вообще не с формирующим воздействием подобной
привязанности, но со строгой взаимностью равноценного обмена. Следовательно,
в той мере, в какой апология Калликратида противопоставляет друг другу
описания мужского и женского тела, этика совместной жизни, в свою очередь,
похоже, сближает мужскую любовь с супружескими узами.
Однако здесь есть одно существенное отличие: хотя любовь к мальчикам и
описана как единственный род любви, способный сочетать в себе добродетель с
удовольствием, речь никогда не идет о сексуальном наслаждении. Прелесть
юношеского тела без "притираний" и каких бы то ни было иных ухищрений,
очарование размеренной мудрой жизни и дружеских бесед, отрада ответного
чувства,-- все верно. Но верно и другое:
из текста прямо следует, что в постели мальчик остается "без друга"; он
ни на кого не глядит по дороге в школу, а вечером, утомленный дневными
трудами, тотчас же засыпает "достойным зависти" сном праведника. Любовникам
таких мальчиков Калликратид дает вполне однозначный совет: оставаться столь
же целомудренными, как Сократ, когда тот возлежал вместе с Алкивиадом,
приближаться к ним со всею "воздержанностью" (sophronas), не разменивая
длительную привязанность на ничтожное наслаждение. Именно таков будет
итоговый вывод беседы, когда Ликин торжественно-иронически объявит, что верх
взял Калликратид: его апология любви к мальчикам, дескать, победила, но лишь
в той мере, в какой она посвящена любви, практикуемой "мудрецами" и
"завязывающей узы непорочной дружбы".
Таким образом, спор Харикла и Калликратида завершается "победой" любви
к мальчикам. Победой, в соответствии с традиционной схемой, закрепляющей за
философами педерастию, из которой исключены физические удовольствия.
Победой, которая, однако, не только оставляет за каждым право жениться, но и
вменяет брак в обязанность* (согласно формуле, встреча-

_____________

* "Жениться следует всем,-- говорит Ликин,-- а любить мальчиков пусть
будет дозволено одним только мудрецам", обладающим "полной мерой
добродетели" (Там же, 52).-- Прим. ред.

243

ющейся у стоиков: pan.tapa.si gameteon). Тем самым в действительности
получен синкретический вывод, поставивший привилегированную любовь к
мальчикам, право на которую имеют лишь философы, наделенные "полной мерой
добродетели", выше универсальности брака. Но не будем все же забывать, что
этот спор, традиционно-риторический характер которого явствует из текста,
входит в обрамляющий диалог Ликина с Феомнестом, решающим, какой из двух
родов любви ему выбрать, коль скоро он равно склоняется к обоим. Поэтому,
едва только Ликин сообщает собеседнику о своем "вердикте", как Феомнест
сразу же начинает иронизировать над тем, что составило существо спора и
обусловило победу педерастической любви. Последняя победила, поскольку она
связана с философией, с добродетелью и, стало быть, с отказом от плотских
удовольствий. Но достоверно ли, что именно так на самом деле любят
мальчиков? Феомнест не возмущен, подобно Хариклу, лицемерием этой речи. Там,
где поклонники мальчиков, желая соединить удовольствие с добродетелью,
казалось бы, надежно устраняют сексуальный элемент, он неизменно напоминает
о себе и в качестве истинного основания этой любви вновь вызывает к жизни
физический контакт, поцелуи, ласки и наслаждения. Ведь нельзя же поверить,
говорит он, что все удовольствия таких отношений сводятся к тому, чтобы
смотреть друг другу в глаза и наслаждаться беседой. Смотреть, конечно,
приятно, но лишь первое время. Затем следует прикосновение, пробуждающее
жажду наслаждений во всем теле. Затем поцелуи, сперва робкие, но вскоре все
более страстные. Руки тем временем не лежат без дела, они проникают под
платье, ласкают грудь, спускаются вниз по упругому животу, находят "цветок
возмужалости" и, наконец, разят в цель1. Это описание не
означает, будто Феомнест, несомненно, как и автор текста, не приемлет
подобной практики. Перед нами просто напоминание о том, что только ценой
неимоверных теоретических ухищрений можно вынести aphrodisia за пределы
любви и ее оправданий. Ирония Псевдо-Лукиана -- это не попытка осудить или
осмеять то удовольствие, которое способны доставить мальчики, но сущностное
опровержение очень давней аргументации гречес-

___________
1 Там же, 53.
244

кой педерастии, из необходимости полагать, мыслить, обозначать,
обсуждать и наделять значением любовь к мальчикам, вынужденной умалчивать о
бесспорной присущности физического плотского удовольствия такого рода
отношениям. Псевдо-Лукиан не утверждает впрямую, что любовь к женщине
предпочтительнее или лучше, нежели любовь к мальчикам; вместо этого он
просто демонстрирует ключевой недостаток любовного дискурса, который не
оставляет места ни для aphrodisia, ни для порождаемых ими форм общности.

3. НОВАЯ ЭРОТИКА

Итак, по мере того, как исчерпанность педерастической рефлексии
становилась все очевиднее, постепенно начали вырисовываться контуры новой
Эротики. Ей не нашлось сколько-нибудь заметного места в философском
контексте [эпохи], и любовь к мальчикам уже не составляла основу ее
проблематики:
она складывается вокруг отношений мужчины с женщиной, и высшее свое
выражение находит в "романе приключений", из наиболее важных образцов
которого до нас дошла Повесть о любви Херея и Каллирои Харитона
Афродисийского, Левкиппа и Клитофон Ахилла Татия и Эфиопика Гелиодора. И
хотя далеко не все еще вопросы, связанные с упомянутыми текстами, разрешены,
и споры, касающиеся истории их создания, датировок, степени популярности, а
также возможных аллегорических толкований и "духовных подтекстов",
продолжаются по сей день1, все же в этих пространных и
обстоятельных повествованиях с их бесчисленными и нескончаемыми перипетиями
можно обнаружить ряд мотивов и тем, впоследствии получивших самое широкое
распространение как в религиозной, так и в светской Эротике: прежде всего,
"гетеросексуальность" отношений и отмеченность мужского и женского полюсов;
далее, императив воздержания, ориентированный, скорее, на образец
девственной непорочности, нежели на политическую и мужскую модель господства
над желаниями; наконец, представление о том, что вознаградить и увенчать
такую чистоту должен союз, по форме и значению являющий собой некий род
духовного брака. Поэтому каким бы значительным ни было влияние платонизма на
эту Эротику, она, как мы видим, довольно да-

_____________
1 См. М. Grant. The Climax of Rome.-- P. 117 и далее, а также Th.
Hagg. Narrative Technique in Ancient Greek Romances.
246

леко отстоит от Эротики, опирающейся, по преимуществу, на
"воздержанную" любовь к мальчикам и ее завершение в виде длительной дружбы.
Безусловно, любовь к мальчикам все же известна "романической традиции"
и занимает в ней весьма важное место, причем, это касается не только
повествований Петрония и Апулея, свидетельствующих о повсеместном
распространении подобной практики. Упоминают о ней и некоторые тексты,
посвященные девственности, помолвке и браку. Так, в Левкиппе и. Клитофоне ее
представляют два персонажа, описанные, нужно сказать, вполне
доброжелательно: например, Клиний, пытавшийся отговорить своего
возлюбленного от вступления в брак, тем не менее, дает герою романа
несколько отличных рекомендаций относительно того, как достичь успеха в
любовных отношениях с девушками1. А Менелай излагает остроумную
теорию юношеского поцелуя: он не изыскан, вял или развратен, подобно
женскому поцелую, и рожден не искусством, но природой; застывший и
обратившийся в уста нектар -- вот что такое поцелуй мальчика в
гимнасии2. Но все это лишь эпизодические и маргинальные темы, не
более; никогда любовь к мальчику не становится в романе главным предметом
изображения. Основное внимание направлено на отношения девушки и юноши.
Связь их всегда начинается внезапно для обоих, и они влюбляются друг в друга
с симметрической интенсивностью. Если не учитывать роман Харитона
Афродисийского, такая любовь не скоро воплощается в союзе любящих: роман
разворачивается как долгая череда приключений, которые разлучают молодых
людей и до последнего мгновения препятствуют браку и вкушению
удовольствий3. Их приключения, насколько это возможно,
симметричны; все, что случается с одним, находит соответствие в перипетиях,
которые переживает другой, что позволяет влюбленным в равной степени
выказать храбрость, стойкость, выносливость и верность. Главный смысл и
значение этих испытаний состоит в том, что оба героя до самой развязки свято

_________________
1 Ахилл Татий. Левкиппа и Клитофон, 1, X.
2 Там же, II, 37.
3 В Повести о любви Херея и Каллирои супруги разлучаются вскоре
после брака, но, невзирая на все приключения, сохраняют любовь, чистоту и
верность друг другу.

247

хранят сексуальную верность (в случае, если они женаты, как Херей и
Каллироя) друг другу или же девственность (в других романах, где приключения
и испытания начинаются после зарождения любви, но еще до заключения брака.
Таким образом, можно допустить, что в данном случае девственность не
является простым и вынужденным следствием помолвки. Это жизненный выбор,
который порой, как, например, в Эфиопике, даже предваряет любовь: так
Хариклея, воспитанная заботливым приемным отцом в стремлении к "наилучшему
образу жизни", отказывается принять самое идею брака. Отец сетует, тем
более, что предложил ей достойного кандидата: "Ни ласками, ни обещаниями, ни
разумными доводами не мог я склонить ее, и, что тяжелее всего, она
воспользовалась против меня <...> моими же крыльями: ту опытность в
разнообразных рассуждениях, которой я ее научил, <...> она применяет
для восхваления девственности, сближая ее с блаженством
бессмертных"1. Теаген, в свою очередь, также "до сих пор не имел
дела с женщинами и много раз клялся в этом"; он прежде всегда "испытывал
презренье к женскому полу, и к самому браку, и к любви, когда слышал об этом
рассказы", пока, наконец, "красота Хариклеи не обличила, что не от природы
был он так сдержан, но просто до вчерашнего дня не встречал еще женщины,
достойной его любви"2.

Мы видим, что девственность -- это не просто воздержание,
предшествующее сексуальной практике, но выбор, стиль жизни и высокая форма
существования, которую избирает герой в заботе о себе. Когда самые
причудливые перипетии разлучают героев, подвергая их жесточайшим опасностям,
всего страшнее для них оказаться объектом сексуального вожделения других. И
самое высокое испытание их личного достоинства и взаимной любви заключается
в необходимости устоять любой ценой и сохранить столь значимую
девственность. Значимую для себя, значимую для другого. Так разворачивается
роман Ахилла Татия, своеобразная одиссея двойной девственности.
Девственности, подвергавшейся опасностям осады, посягательствам, подозрению,
клевете, и, тем не менее, оставшейся, в конце кон-

______________
1 Гелшдор. Эфиопика, II, 38.
2 Там. же, III, 17.
248

цов, неприкосновенной (если не считать небольшого достойно-то
исключения, которое позволил себе Клитофон), доказанной и удостоверенной
своего рода божьим судом. Потому-то в романе и чествуют девушку: это ее
заслуга, что она сберегла себя такой же, какой вышла из дома отца в родном
городе, "сохранила девственность в разбойничьем стане и одержала победу над
самым опасным разбойником"1. О себе Клитофон тоже может сказать:
"Я сохранил до сих пор свою девственность, если такое понятие уместно в
отношении мужчины"2.

Но если любовь и половое воздержание сопряжены друг с другом на всем
протяжении длительных приключений, не стоит полагать, будто дело лишь о том,
чтобы защититься от посягательства чужих. Важно сберечь девственность и в
самой любовной близости. Нужно хранить себя для друга вплоть до того
времени, когда любовь и девственность обретут завершение в браке,-- так,
чтобы добрачное целомудрие, которое духовно сближает жениха и невесту, пока
они разлучены и подвергаются испытаниям со стороны окружающих, удерживало их
и друг от друга, и принудило бы к воздержаться даже тогда, когда они
воссоединятся после всех перипетий. Оставшись наедине в пещере,
предоставленные сами себе, Теаген и Хариклея "беспрепятственно и всецело"
предались объятиям и поцелуям:
и так, "позабыв обо всем, долго сидели они, обнявшись и как бы слившись
воедино, насыщаясь еще непорочной и девственной любовью, смешивая потоки
своих горячих слез, сочетаясь лишь чистыми поцелуями, ведь Хариклея, когда
замечала возбуждение Теагена и его мужественность, удерживала его
напоминанием о данной клятве. Он сдерживал себя без труда и легко
повиновался благоразумию: уступая любви, он побеждал
вожделение"3. Такую позицию нельзя рассматривать как отрицание
вообще любых половых отношений, даже тех, что имеют место в рамках брака.
Прежде всего это испытание, подготавливающее к брачному союзу, путь, который
к нему ведет и на нем завершается. Любовь, девственность и брак составляют
единый ансамбль: влюбленным надлежит сохранить не, только

_______________
1 Ахилл Татий Левкиппа и Клитофон, VIII, V.
2 Там же, V, XX; см. также VI, XVI.
3 Гелиодор. Эфиопика, V, 4.

249

телесную неприкосновенность, но и душевную чистоту до того самого
момента, когда их свяжет союз, одновременно и физический, и духовный.
Так начинает складываться новая Эротика, отличная от той, что принимала
за отправную точку любовь к мальчикам. При этом воздержание от сексуальных
удовольствий играет самую важную роль в рамках как одной, так и другой
[системы]. Однако новая Эротика строится вокруг симметрической
взаимообратимой связи мужчины и женщины; главными ее ценностями становятся
девственность и тот всеобъемлющий совершенный брачный союз, в котором
девственность эта обретает свое завершение.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел культурология