Юдин А. Русская народная культура. Кульминационные и критические точки народной духовности

ОГЛАВЛЕНИЕ

Русские юродивые

Мы говорили о том, что противостояние мира здешнего и "иного" наполняло все сферы жизни средневекового русского человека. На уровне календаря это выражалось противопоставлением будней и праздников. Эта двойственность (выражаемая в форме набора бинарных оппозиций: живой - мертвый, верхний - нижний, правый - левый, мирской - сакральный, а также более частных), являясь наследием древнейшей мифо-поэтической эпохи, наблюдалась на всех уровнях жизни - от повседневных, бытовых ее проявлений до сфер высочайшей духовности.

Одной из таких высоких сфер была область святости. Но следует иметь в виду, что христианизация, сделав возможным прорывы духа в высшие области, как бы раздвоила представления о святости. Светлой, возвышенной христианской святости оказалась противопоставлена темная, тайная, языческая святость, приписываемая волхвам, а позднее - колдунам и ведунам, своего рода антисвятость (антисакрум, пользуясь термином известного исследователя религии Рудольфа Отто). Таких колдунов не следует смешивать с бабушками-ворожеями, знахарками, жившими едва ли не в каждой деревне и лечившими заговорами и травками от всех болезней. Колдун представлялся обычно фигурой мрачной; жил он на отшибе, зачастую бобылем, мог быть мельником, реже кузнецом. Его боялись, предпочитали не встречать на улице, но всюду звали в гости, сажая на почетное место за праздничным столом - а вдруг осердится и наведет порчу... С колдовской практикой связывались черные, демонические заговоры, повелевающие бесами. Колдуны и колдуньи, кстати, преследовались на Руси не менее жестоко, чем на Западе, о чем свидетельствуют многочисленные "дела о колдовстве" XVII - XVIII вв.

Но обратим внимание на то, что и святой, и колдун, соотносясь по своей сущности с "праздничной" областью модели мира, живут все-таки в мире "будничном", принадлежат ему, пользуются общим для всех языков слов и поступков. Даже уходя из мира, святой не разрушает его, а только устраняется сам из общей скверны. Практика колдуна и вовсе полностью ориентирована на здешний мир, хотя и пользуется он сверхъестественными средствами. В этом мире серьезности и сосредоточенности, "умного делания" или магических заклинаний, не может звучать смех. Нужно заметить, что отношение христианства, и в частности православия, к смеху всегда было двойственным. Но православная традиция преимущественно считала смех греховным. Еще живший во второй половине IV - начале V в. знаменитый отец церкви Иоанна Златоуст заметил, что в Евангелиях Христос никогда не смеется.

Этому миру противостоял в народных представлениях иной - мир смерти, но и парадоксальным образом мир смеха, шутовства, праздника, где все по-другому, наоборот, навыворот. Это оттуда приходили ряженые в вывернутых шубах и карнавальных масках. Это мир карнавала, праздничного беспорядка, хаоса. В средневековой культуре он сосуществует с повседневным, по-своему переиначивая все его знаки, а восходит к ритуальным действиям язычников, связанным с погребальными и календарными ритуалами. Об особенностях этого "смехового" антимира мы расскажем ниже, а сейчас обратимся к своего рода переходной области между мирами, несущей черты смеховой культуры, но принадлежащей сфере святости, - к юродству,

Как пишет исследователь С.А. Иванов, "юродивым называют человека, из благочестивых соображений симулирующего безумие или эпатирующего окружающих другими способами. Православная церковь держится того мнения, что юродивый добровольно принимает на себя личину безумия, дабы скрыть от мира свое совершенство и таким способом избежать суетной мирской славы. Вторым побудительным мотивом юродства она считает духовное наставление в шутливой и парадоксальной форме. Однако творимые юродивым непотребства могут иметь воспитующее значение лишь при его отказе от инкогнито (иначе чем бы он отличался от непритворных "похабников"?), что противоречит первой и главной цели подвига юродства. А если юродивый не собирается никого воспитывать, то уберечься от славы гораздо легче в пустыни. Юродивый же, как на грех (и в переносном, и в прямом смысле), стремится быть в гуще людей, поклонения которых якобы так опасается. Таким образом, уже в самом изначальном определении кроется парадокс, делающий весьма проблематичным реальное функционирование юродивого, как его представляют себе христиане. Между тем юродство существовало на самом деле".

Итак, юродство - один из видов христианской аскезы, известный и греческой церкви. Внешние его проявления состоят в том, что юродивый фактически исключает себя из обычной общественной жизни, нарушая все возможные правила (в том числе и церковные) и приличия с целью вызвать хулу и гонения на себя, сознательно унижая себя до видимости безумия. Это, как писал Г. П. Федотов, "аскетическое попрание тщеславия", "притворное безумие или безнравственность с целью поношения от людей". Это попытка усмирения - пусть несколько эксцентричным способом - гордыни и одновременно - следование букве евангельского учения ("блаженны нищие духом" и т.п.).

С другой стороны, юродство - попытка разорвать "соглашение", заключенное церковью с миром, отказ от дальнейших компромиссов, откуда второй момент в юродстве "выявление противоречия между глубокой христианской правдой и поверхностным здравым смыслом и моральным законом с целью посмеяния миру" . Важно понять, что "посмеяние миру" - это не просто обличительная насмешка шута, хотя момент обличения несправедливости, жестокости и произвола властей всегда был силен в русском юродстве. Русские юродивые пользуются своим исключительным положением, чтобы свободно высказывать в лицо власть имущим вплоть до царя правду, которую вряд ли решится сказать кто-то другой.

Вспомним внешние признаки юродивого, будь то в Византии или на Руси. Он ходит голый (или одет в безобразные грязные лохмотья), носит вериги (различные железные цепи, полосы, кольца и др. предметы на голом теле ради "усмирения плоти"), молится обычно только ночью, как бы стесняясь этого, валяется в грязи, золе и т.п., не моется, не чешет волос, публично испражняется, нарушает порядок в церкви и на улице, всем своим видом указывает на приобщенность к низменному, грязному, шокирующему. Мы видим здесь буквальное исполнение некоторых мест Нового Завета ("Кто хочет идти со Мною, отвергнись себя", от Марка, гл. VIII, ст. 34, "Мы безумны Христа ради", в церковнославянском тексте - "Мы юроди...". 1-е поел. ал. Павла к Коринфянам, гл. IV, ст. 10). Перед нами христианский подвиг, не предусмотренный монастырскими уставами, т.е. "сверхзаконный" и принимаемый добровольно. Главный упор здесь делается на предельное самоуничижение во имя попрания гордыни. Сам механизм самоуничижения состоит в исполнении правил "антимира", повседневном использовании его "вывернутой" знаковой системы. В этом ряду и смех, смеются, как известно, бесы. Если шут, скоморох - плоть от плоти бесовского смехового мира, то юродивый играет, притворничает, "похаб творит", намеренно навлекая на себя насмешки, а то и побои. Он сознательно спускается, чтобы таким способом подняться на духовном пути (известны греческие и русские святые, которые принимали юродство на время - как один из своих подвигов). Это нисхождение часто даровало юродивым пророческий дар. "Прозрение духовных очей, высший разум и смысл являются наградой за попрание человеческого разума подобно тому, как дар исцеления почти всегда связан с аскезой тела, с властью над материей собственной плоти" . Писательство для исключенного из мира юродивого невозможно. Но возможно "служение миру", осуществляемое своеобразным способом: не словесной проповедью и не личным примером благочестия, но примером внутренней духовной силы, дающей право обличать и возможность не бояться расплаты за обличения.

Исконно юродство не было специфически русским явлением. Оно было распространено на православном Востоке. Двое из византийских юродивых - св. Симеон Эмесский (первая пол. VI в.) и св. Андрей Царьградский (IX или X в.?) - были благодаря переводным житиям широко известны на Руси. Но уже к XVI в. юродство стало специфически русским явлением (некоторые западные святые XIV - XVI вв., близко подошедшие к юродскому типу поведения, юродивыми в полном смысле слова все же не являются). Последний византийский юродивый Максим Кавсокаливат умер в 1365 г. На Украине и в Белоруссии юродивых не было. Первый древнерусский юродивый Исаакий Печерский (ум. в 1090 г.) был и последним в Киеве. А западные европейцы, чтобы вступить на путь юродства, переселялись в русские земли. Согласно житиям, среди отечественных юродивых было много иноземцев, в том числе первый настоящий русский юродивый Прокопий Устюжский (ум. в 1285 или 1303 г.) (у Исаакия юродство было связано с влиянием перенесенной душевной болезни). Прокопий, если верить житию, был богатым немецким купцом, обратившимся в Новгороде в православие ("отеческую же веру возненавиде") и раздавшим свое имущество. С Новгородом связаны и другие русские юродивые. "Здесь, - пишет Г.П. Федотов, - буйствовали в XIV веке Никола (Качанов) и Федор, пародируя своим драками кровавые столкновения новгородских партий. Никола жил на Софийской стороне, Федор - на Торговой. Они переругивались и перебрасывались через Волхов. Когда один из них пытался перейти реку по мосту, другой гнал его назад: "Не ходи на мою сторону, живи на своей". Легенда прибавляет, что после таких боев блаженным случалось возвращаться не по мосту, а прямо по воде, яко по суху".

Известен еще один юродивый-иностранец - Исидор Ростовский-Твердислов (1474 г.), который, как и Прокопий, "от стран бе западных, роду римского, языка немецкого" (впрочем, возможно, перед нами просто повторяющийся житийный штамп). Вообще же известно пять местно и общецерковно канонизированных юродивых XV в. и десять - XVI в.

В XV - XVII вв. жил ряд московских святых юродивых, из которых наиболее известны Василий Блаженный и Иоанн по прозванию Большой Колпак, похороненные в Покровском соборе, до сих пор называемом по имени первого из них. Подробности о его жизни, не сохраненные житием, известны из народной легенды. С детства Василия отличал пророческий дар, поведение его парадоксально. Василий, например, швыряет камни в дома праведников и целует стены домов грешных. Объясняется это тем, что на первых снаружи виснут изгнанные изнутри бесы, а на вторых плачут ангелы. Он также разбивает пользовавшуюся большим почитанием икону Богоматери, после чего выясняется, что под святым изображением на доске намалеван черт. Василий решается укорять самого царя Ивана Грозного. Впрочем, юродивый на Руси, как и шут на Западе, до определенных границ пользовался неприкосновенностью - пока его обличения не переполняли чашу терпения властей. Тогда он мог быть объявлен лжеюродивым (каковых немало, кстати, слонялось по городам и селам) или просто безумным, что лишало "иммунитета". Именно это произошло при Петре I со всем юродством - оно лишилось церковного благословения как один из аскетических подвигов и быстро деградировало. Известна только одна канонизированная юродивая нового времени - Ксения Петербургская. Двадцати шести лет она потеряла мужа и стала "юродивой Христа ради" (уверяли, впрочем, что она сошла с ума действительно): раздала имущество, ходила в одежде мужа, ночевала где придется. "Часто видели, как она уходила за город и молилась в поле, поворачиваясь попеременно на четыре стороны света. Видели также, как она украдкой работала по ночам, принося кирпичи на постройку большой церкви, воздвигавшейся в ее районе". <...> Население пригорода, где она жила, ее обожало. Матери давали ей покачать своих детей или поцеловать их, и это считалось благословением. Извозчики умоляли ее сесть к ним на несколько мгновений и после этого были уверены, что хорошо заработают за день. Продавцы силой совали ей в руки свой товар, - если она к нему прикасалась, покупатели обязательно должны были прийти. Ксения при жизни стала знаменитым чудотворцем" . В частности, она предсказала кончину императрицы Елизаветы Петровны (5 января 1761 г.). После смерти ее почитание распространилось не только в народе, но и в высших слоях общества. Например, известно, что будущий император Александр III был исцелен от возвратного тифа при помощи песка с могилы блаженной и молитвы ей.