Юдин А. Русская народная культура. Годичный круг и круг жизни

ОГЛАВЛЕНИЕ

Круг жизни

Критические, переломные, рубежные точки можно выделить не только в годичном круге (солнцестояния и равноденствия) или сутках (утренняя и вечерняя заря, полдень и полночь), но и в человеческой жизни. Таких основных точек для мифологического мышления три: рождение, свадьба и смерть . С каждой из них был связан определенный - так называемый переходный ритуал, знаменующий собой переход человека в новый бытийный (жизнь - не жизнь), возрастной (ребенок, молодой человек, женатый, соответственно - полноправный человек, старик), а соответственно - социальный, общественный статус. Интересно, что у всех трех ритуалов (родины, свадьба, похороны) можно обнаружить общие черты, определяемые их "переходностью".

Впрочем, рождение ребенка, как и крестины, не было сопряжено с масштабными, шумными празднествами. Зато ему сопутствовала целая серия характерных обрядов. Мы только бегло перечислим их группы, следуя разделению, предложенному в свое время Д.К. Зелениным . Первая группа - обряды и обычаи, предшествовавшие родам и связанные с ними. Они прежде всего исходят из общего для традиционных культур представления о нечистоте беременной женщины. На нее налагались определенные ограничения, но, с другой стороны, она пользовалась всеобщим уважением, исполнялись все ее желания, даже прихоти (скорее, впрочем, из-за дурных последствий, которые, по поверьям, могли наступить для неисполнившего). Представления о ритуальной нечистоте роженицы и новорожденного вполне понятны: рождение не только является целью и высшим проявлением женского начала (и так связанного в традиционной модели мира с нижним, негативным, нечистым), но и представляется как переход из невидимого состояния в видимое, из не-общественного (асоциального) - в общественное (социальное). Новорожденный по внешним биологическим признакам куда больше напоминает животное, чем человека, и нуждается в "социализации": воспитании, обучении, ритуальных испытаниях, которые только и делают его членом общины, коллектива. По признакам же магическим он весьма близок к мертвецу. В начале жизни, в первые ее дни он представляет собой типичного "агента мира иного", сотворенного порождающей силой последнего и только что явившегося из небытия. Ясно, что отношение к нему должно быть несколько настороженным. Таким, кстати, было оно и к покойнику: труп представлялся нечистым. "Омывали и наряжали его обычно родственники и соседи, а чаще особые омывалыцики - дедушка-умывальщик, не имеющий "греха", или старая дева, черничка. Все соприкасавшееся с трупом удалялось от жилья. Для смывания употреблялась специальная посуда, чаще глиняная, которую выбрасывали в овраг или яму за село, иногда разбивали. Места, где ее бросали, считались страшными. После похорон избу мыли ("вымывали смерть из избы") и окуривали помещение ладаном". Вернувшись с кладбища, мыли руки, причем не входя в дом. Все это - типичные обряды очищения, и многие из них сохранились до сего дня даже в городской среде.

Кстати, обряд омовения совершался и с младенцем, и с невестой. Смысл его - "смыть" прежнее состояние (нерожденности, девичества, жизни), подготовить человека к переходу в новое качество (из "природного" в "культурное" или - а случае покойника - наоборот). Вообще родильная и погребальная обрядность в существенных чертах весьма сходны и как бы "симметричны": во время похоронных ритуалов над умершим совершаются действия, по назначению аналогичные обрядовым действиям с новорожденным, но с обратным эффектом и в обратном порядке; свадьба в равной мере несет представления о рождении и смерти. Добавим, что, по наблюдениям исследователя А. К Байбурина, обрядность при строительстве нового дома аналогична родильной - дом, человек и мир мыслились устроенными по одному принципу, - а календарные обряды, связанные с обновлением "старого" времени, вполне соответствуют погребальным ритуалам.

Вернемся к родильной обрядности. Интересна магия, применявшаяся при тяжелых родах: "Все присутствующие, не исключая самой роженицы, снимают пояса, расстегивают воротники, развязывают все узлы, расплетают косы, открывают печные заслонки, так же как и все замки, двери и сундуки; в особенно тяжелых случаях просят священника раскрыть в церкви царские врата. Роженицу заставляют ходить; прежде всего ее трижды обводят вокруг стола в избе, затем велят перешагнуть через метлу, коромысло, дугу, через мужа роженицы, лежащего вниз лицом на пороге, и через его штаны. В самых тяжелых случаях ее подвешивают за ноги. Роженице суют также в рот кончик косы, дают есть вшей и прибегают к различным другим способам, чтобы вызвать рвоту и испуг; ее заставляют также напрячь мускулы, дуя в пустую бутылку, велят повиснуть на руках, ухватившись за привязанную к балке веревку, и т.п." Приведенный перечень хорошо иллюстрирует, как традиционное мировоззрение не различает магических и вполне реальных способов достижения цели; потому они и приводятся Зелениным в одном ряду. Наравне с ними применялись всевозможные заговоры и т.п.

Второй группой обрядов, связанных с рождением ребенка, Зеленин считал обряды принятия новорожденного в семью или общину. Они продолжались от рождения до годовщины (как, кстати, и поминальные обряды от смерти до годовщины ее). Речь идет о проведывании роженицы сельскими женщинами (оно было обставлено разнообразными ритуальными предписаниями, например, касающимися приносимой ей пищи, и запретами - например, есть эту пищу мужу), о выборе кумовьев, о ритуальном обеде - родинах, куда могли приглашать все село (или всех детей преимущественно одного пола с новорожденным). Приходили, конечно, не все, но, по сути, перед нами, видимо, остаток обряда принятия в общину нового члена. Далее - церковное крещение и обед в его честь, крестины, с ритуальной "крестинной кашей", где, кстати, могло запрещаться присутствие не только матери, но и отца, тоже некоторое время считавшегося нечистым. Наконец, обычно в годовщину осуществлялся обряд первой стрижки ребенка.

Третья группа - обряды очищения на третий день роженицы и бабы-повитухи, связанные с омовением водой, и церковный обряд, происходивший через 40 дней (ср. со сроком поминания покойного), после которого роженице вновь разрешалось посещать церковь.

Вторая критическая точка жизни - как бы ее кульминация, время наибольшей полноты жизненных сил - свадьба. Она характеризовалась, напротив, чрезвычайно сложным и имеющим глубокий знаковый смысл ритуалом. Начнем с того, что далеко не всякое время года считалось благоприятным для свадеб. Одним из "хороших" периодов была Красная Горка - первое воскресенье по Пасхе, вообще - весна, а также октябрь - ноябрь - время после окончания полевых работ, и зима: после Крещения и до масленицы. Подобный выбор времени был продиктован ритмом сезонных работ чередованием мясоедов и постов, но в основе своей, вероятно, уходил во времена языческие.

После семейного совета начинали свататься. Принятое решение сразу повышало сакральный статус текущего времени, наполняло определенной знаковостью окружающий мир. "В назначенный день, - пишет прозаик Василий Белов, - выбрав "маршрут" и помолившись, сваты - родители или близкие родственники - шли свататься. Трудно не только описать, но просто перечислить все приметы, условности и образные детали сватовства. Отныне и до первого брачного утра все приобретало особое значение, предвещало либо удачу, либо несчастье, все занимало свое определенное место. Нужно было знать: как, куда и после кого ступить, что сказать, куда положить то и это, заметить все, что происходит в доме и на дороге, все запомнить, предупредить, обдумать.

Даже обметание валенок у крыльца, сушка голиц (рукавиц. - А.Ю.) у печной заслонки, поведение домашних животных, скрип половиц, шум ветра приобретали особый смысл во внешнем оформлении сватовства. Несмотря на четкость выверенных веками основных правил, каждое сватовство было особенным, непохожим по форме на другие, одни и те же выражения, пословицы говорились по-разному... Традиция... ничуть не сковывала творческую фантазию, наоборот, она давала ей первоначальный толчок, развязывая языки даже у самого косноязычного свата. Впрочем, косноязычный сват - это все равно что безлошадный пахарь, или дьячок без голоса, или, например, хромой почтальон. Потому один из сватов непременно был говорун" .

Два основных признака традиционного свадебного обряда, тесно связанные между собой, - его диалогичность и переходный характер. Первый признак связан с тем, что в сценарии свадебного действа принимают участие два доселе чуждых друг другу начала: род жениха и род невесты, которые вступают между собой в диалог, цель которого - снятие, уничтожение в будущем браке противопоставления этих начал, породнение. Обе стороны обряда осмысливают ситуацию в рамках традиционной модели мира, а именно через оппозиции свой - чужой, близкий - далекий, доля - недоля, жизнь - смерть. Это отражалось, например, в свадебных причитаниях невесты, весьма сходных с похоронными, в ее обязательном плаче в строго определенных местах обряда (даже если не хотелось, для чего, по свидетельству Василия Белова, не Севере "безунывной" невесте традиция позволяла тайком натирать глаза луком). Замужество ритуально осмысливалось как смерть, поскольку точно так же было связано с перемещением в пространстве, предполагало долгий путь в чужую сторонушку, мир иной - таковым представлялся первоначально в терминах обряда дом жениха (а для жениховой семьи - дом невесты) - и точно так же знаменовало собою критическую точку жизни, изменение социального статуса - переход из юношества в полноправную зрелость (в свадебных величаниях молодых не только именовали князь и княгиня, боярин и боярыня, что означало переход в группу старших, выраженный в терминах другой общественной иерархии, но и впервые называли по отчеству, подчеркивая превращение молодого человека во взрослого). Таким образом, перемещение между полюсами своего и чужого, близкого и далекого, живого и мертвого позволяло не только нейтрализовать эти противопоставления в новом единстве, но и перейти на следующую ступеньку общественного положения.

Собственно говоря, все свадебное действо вплоть до заключительного пира представляет собой постоянные перемещения между двумя полюсами, соответствующим образом ритуально осмысленные. Пространство между домами жениха и невесты воспринимаются как путь из мира в антимир. Оба мира организованы согласно традиционной модели - как серии кругов (локусов, "мест", областей), имеющих общий центр (в данном случае - два центра, которыми являются печи домов жениха и невесты). Путь от одного дома к другому - при сватовстве, "глядений" невестиной родней хозяйства жениха, рукобитье и самой свадьбе - состоял в последовательном пересечении границ областей мира, вложенных друг в друга: дом - (двери) - двор - (ворота) - деревня - (околица) - поле - деревня - двор - дом. Как указывает А. К. Байбурин, "специфика границ в ритуале такова, что каждая граница, не будучи пересеченной, воспринимается как основная, как граница между "этим" и "другим" миром. Причем неважно, где эта граница находится - в пределах пространства, которое <...> расценивается как свое, или в чужом пространстве". То есть принципиально, неизменно "чужого" пространства не было: чужое с первого шага стояло перед лицом, а за спиной оставалось свое. При отправлении в путь чужими оказывались даже углы собственного дома, не говоря уже о дворе, с чем были связаны специальные обряды. Сам же путь в ритуале, пишет исследователь, "характеризуется тем, что граница между своим и чужим находится всегда впереди", а по мере движения свадебного поезда отодвигается, словно горизонт. Последней границей, перейти которую без специального разрешения невозможно - это навлекло бы серьезные бедствия на весь человеческий коллектив, - является матица (балка, брус поперек избы, на которой настлан потолок), под которой сидят сваты. Но даже, как пишет в той же работе А. К. Байбурин, получив согласие и пройдя за матицу в передний угол (он, как и печь, очаг, мог осмысливаться как центр), сваты "приносят с собой" еще одну границу - стол. Ее переход и означает окончательное снятие исходного противопоставления: ритуал рукобития, после которого расстроить свадьбу уже нельзя, совершается через стол, символизируя прорыв последнего рубежа между своим и чужим. Добавим, что при всех предсвадебных перемещениях путь туда не должен сливаться, совпадать с путем обратно: из мира иного, как мы знаем из магических и мистических учений, нельзя вернуться той же дорогой (даже Алиса в известной сказке Л. Кэрролла возвращается из Страны чудес отнюдь не через колодец, в который свалилась вначале, то же происходит и в народных сказках). Понятным становится и обычай преграждать дорогу свадебному поезду, ставить на его пути различные препятствия, требуя выкупа (вином, деньгами): на пути в иной мир, согласно древним представлениям, странника встречают привратники, охраняющие вход; пропуском служит выкуп или знание тайных имен, особых заклинаний. Впрочем, поезду угрожала и настоящая нечистая сила, от которой спасались при помощи магических средств - оберегов. Это прежде всего шум, стрельба, бросание невозможных предметов, "опахивание" (обметание) веником магического круга вокруг поезда. Оберегали и молодых, для чего могло служить покрывание их головы или лица, рта, рук, а также закрывание дверей и других отверстий в доме, иногда - запрет произносить имена молодых. Эти же средства предохраняли от сглаза, порчи и другого враждебного колдовского воздействия на поезд, которое широко практиковалось недругами. Колдуны вечно норовили испортить молодых, а то и, по рассказам, превратить шумный веселый поезд в волчью стаю. Поэтому их всегда старались пригласить на свадьбу - чтобы не обидеть, а от колдовства отговаривались специальными, очень длинными заговорами, где на помощь призывалось все многочисленное небесное воинство ангелов, архангелов и святых. Любопытно, что почти такие же заговоры помогали, например, в рыбном промысле или оберегали стадо.

Результат совершенного в результате свадебного обряда перехода невесты в иное пространство и социальную группу закреплялся внешним выражением: переплетением кос по-женски и ритуальным обходом молодой вокруг печи в доме мужа, что означало превращение ее в "свою" для этого дома.