Тоффлер Элвин. Третья волна

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 5

ТЕХНОКРАТИЯ

Вопрос: "Кто всем распоряжается?" - очень типичен для Второй волны. Ведь до промышленного переворота интересоваться этим было даже неразумно. Находясь под властью королей или шаманов, вождей, богов солнца или святых, люди редко испытывали сомнения относительно того, кто имеет право и возможность распоряжаться ими. Одетый в лохмотья крестьянин, оторвавшись от пахоты, видел за полями дворец или монастырь, во всем своем величии возвышавшийся на горизонте. Ему не нужен был ни политолог, ни газетный комментатор, чтобы разгадать загадку власти. Каждый человек знал, в чьем он подчинении.
Там же, где пронеслась Вторая волна, возник другой тип власти - власть распыленная и безликая. Во главе всего оказались безымянные "они". Кто же были эти люди?



Интеграторы

Как мы видели, индустриализм расколол общество на тысячи примыкающих друг к другу частей - заводы, церкви, школы, профсоюзы, тюрьмы, больницы и т. п. Он устранил отношения подчинения между церковью, государством и индивидом, расчленил науку на
[118]
самостоятельные отрасли, разделил трудовой процесс на отдельные операции, разбил семьи на более мелкие ячейки. Совершая подобные действия, индустриализм подорвал общинную жизнь и культуру.
Кто-нибудь должен был заново собрать все части вместе, придав совокупности новую форму.
Данная потребность вызвала появление множества специалистов нового типа, главной задачей которых была интеграция. Называясь должностными лицами или администраторами, комиссарами, координаторами, президентами, вице-президентами, бюрократами или менеджерами, они возникли в каждой фирме, в каждом правлении и на любой ступени общества. И они оказались необходимыми. Они были интеграторами.
Они определяли роли и распределяли работу, решали, кто какое получит вознаграждение, составляли планы, разрабатывали критерии, давали или нет рекомендации. Они устанавливали связи между производством, распределением, транспортом и средствами коммуникации. Они определяли правила, по которым взаимодействовали организации. Словом, они прилаживали части общества, чтобы те подходили одна к другой. Именно они обеспечивали развитие формации Второй волны.
Маркс в середине XIX столетия полагал, что тот, в чьих руках находились средства труда и технология - "средства производства", тот и контролировал общество. Он доказывал, что поскольку трудовая деятельность взаимосвязана, рабочим необходимо приостановить производство и отнять у хозяев орудия труда. Завладев орудиями труда, они смогут управлять обществом.
[119]
Однако история проделала с Марксом некий фокус. Ибо та самая взаимосвязанность обеспечила все возрастающую роль новой общественной группы - тех, кто оркестровывал или интегрировал систему. В конечном счете к власти не пришли ни хозяева, ни рабочие. Как в капиталистических, так и в социалистических странах именно интеграторы одержали верх.
И совсем не собственность на "средства производства" обеспечила им власть. Причина заключалась в контроле над "средствами интеграции". Посмотрим же, что это за средства.
В деловом мире самыми первыми интеграторами были собственники промышленных предприятий, коммерсанты, владельцы мельниц и фабриканты металлических изделий. Хозяин и несколько его помощников вполне могли координировать трудовую деятельность большого числа неквалифицированных "рабочих рук" и интегрировать фирму в экономику общества.
Поскольку в тот период владелец и интегратор был одним и тем же лицом, неудивительно, что Маркса это сбило с толку, и потому он придавал столь большое значение собственности. Однако по мере усложнения производства и углубления специализации трудовой деятельности в деловом мире возникло небывалое число должностных лиц и экспертов, которые заняли серединное положение между хозяином и его рабочими. Объем канцелярской работы постоянно возрастал. Вскоре в более крупных фирмах один человек, будь то хозяин или основной совладелец акционерного предприятия, уже не мог постичь до тонкостей весь процесс в целом. Решения владельца облекались в соответствующую форму и в итоге контролировались специалистами, занятыми координированием системы. Так возникла новая административная элита, власть которой
[120]
опиралась теперь уже не на собственность, а на управление интеграционным процессом.
По мере усиления власти управляющего акционеры утрачивали свое влияние. Компании постепенно укрупнялись, семейная собственность рассеивалась среди все большего числа владельцев акций, значительная часть которых не имела ни малейшего представления о специфике предпринимательства. Акционерам в значительной степени приходилось полагаться на менеджеров, которые не только занимались ведением повседневных дел компании, но и вырабатывали перспективные цели и определяли стратегию. Советы директоров, которые теоретически представляли интересы владельцев, со временем все более отдалялись от них и плохо информировали их о процессах, происходящих под их руководством. По мере того как все чаще частные капиталовложения производились не отдельными личностями, а опосредованно, через организации, подобные пенсионным фондам, совместным фондам и кредитным отделениям банков, подлинные "владельцы" промышленных предприятий все больше оказывались в стороне от управления.
Возможно, наиболее определенно о новой власти интеграторов высказался У. Майкл Блументаль, бывший секретарь государственного казначейства СИТА. Перед тем как занять этот пост, Блументаль находился во главе корпорации "Бендикс". Когда его однажды спросили, хотелось бы ему иметь собственную компанию, подобную "Бендиксу", Блументаль ответил: "Главное не в том, чтобы обладать собственностью, а в том, чтобы управлять ею. И находясь во главе корпорации, я глубоко осознал это. Еженедельно мы проводили собрания акционеров, и я обеспечивал девяносто семь
[121]
процентов голосов. А я был владельцем только восьми тысяч акций. Самым главным для меня является руководство... Осуществлять управление такой большой структурой и обеспечивать ее плодотворное развитие - это для меня более заманчиво, чем делать разные глупости, к которым вынуждают меня другие"(1).
Таким образом, деловую политику все больше определяли управляющие фирмами или финансисты, размещающие деньги других людей, но ни в коей мере не фактические владельцы и уж тем более не рабочие. Интеграторы взяли заботу об этом на себя.
В социалистических странах происходили аналогичные процессы. Еще в 1921 г. Ленин выражал недовольство советской бюрократией. В 1930 г. Троцкий, находясь в изгнании, с негодованием писал о пяти или шести миллионах управленцев, которые "не заняты непосредственно производительным трудом, но руководят, распоряжаются, командуют, прощают и накладывают взыскания". Средства производства, возможно, и принадлежали государству, "однако государство... "принадлежит" бюрократии", возмущался он. В 1950-е годы Милован Джилас в своей работе "Новый класс" ("The New Class") критиковал усиливающуюся власть административной элиты в Югославии. Тито, который отправил Джиласа в тюрьму, сам высказывал отрицательное отношение к "технократии и бюрократии, классовым врагам". Опасения по поводу перехода власти в руки менеджеров были главной темой в Китае времен Мао*.
----------------------------------------
* Мао Цзэдун, руководитель самого большого в мире государства Первой волны, неоднократно предостерегал против растущего влияния административной элиты и видел в том опасность, сопутствующую традиционному индустриализму. (Прим. автора. )
[122]
Как в социалистических, так и в капиталистических странах, в сущности, к власти пришли интеграторы. Без них части системы не могли взаимодействовать. "Машина" не работала(2).

Интеграционный двигатель

Интегрирование какого-либо производства или даже всей промышленности - лишь малая часть того, что надо было сделать. Как мы видели, в современном индустриальном обществе развивалось множество организаций - от производственных объединений и профессиональных союзов до церквей, школ, клиник, рекреационных групп, каждая из которых должна была действовать в рамках установленных правил. Нужны были законы. Прежде всего необходимо было отрегулировать между собой сферу информации, социальную сферу и сферу технологии.
Из данной потребности в интеграции цивилизации Второй волны возник самый главный координатор всего, интеграционный двигатель системы - большое правительство. Именно острая нужда в объединении частей в одно целое вызывает неуклонный рост больших правительств в любом обществе Второй волны.
Политические демагоги то и дело выступали с призывами сократить состав правительства. Однако же, придя к власти, те же самые лидеры обычно не делали правительство меньше, а, скорее, расширяли его. Такое противоречие между риторикой и реальной жизнью станет понятней, если мы осознаем, что высочайшей целью всех правительств Второй волны было построить и развивать индустриальную цивилизацию. И на фоне этого все мелкие разногласия меркли. Партии
[123]
и политики могли пререкаться по другим спорным вопросам, здесь же царило молчаливое единодушие. И большое правительство было частью их неозвученной программы, независимо от того, на какой мотив они пели, ведь индустриальные общества зависят от правительства, выполняющего весьма важные интеграционные задачи.
По словам политического комментатора Клейтона Фритчи, федеральное правительство Соединенных Штатов Америки росло постоянно, так же как и при трех недавних администрациях республиканцев, "по той простой причине, что даже Гудини не смог бы преобразовать его без серьезных и пагубных последствий".
Свободные торговцы доказывали, что правительства вмешиваются в коммерческую деятельность. Но оставив частное предпринимательство в покое, индустриализация стала бы развиваться намного медленнее, если это вообще могло бы происходить. Правительства стимулировали строительство железных дорог. Они строили порты, прокладывали дороги и автострады, сооружали каналы. Они управляли почтовой связью, создавали и упорядочивали телеграфную и телефонную связь, системы телевизионного и радиовещания. Они разрабатывали торговое право и стандартизировали торговлю. Они использовали внешнеполитическое давление и тарифы, чтобы содействовать промышленности. Они сгоняли крестьян с земли и поставляли промышленности рабочую силу. Они субсидировали энергетику и обеспечивали развитие технологии, часто через военные заказы. На самых различных уровнях правительства решали тысячи интеграционных задач, которыми другие не хотели или не могли заниматься.
[124]
Именно правительство было великим ускорителем. Силой принуждения и взиманием налогов оно делало то, за что частное предпринимательство не решалось взяться. Правительства могли "подогревать" ход индустриализации, оставляя в системе достаточные зазоры, чтобы частным компаниям стало возможно или выгодно подключиться к процессу. Правительства могли проводить "предварительную интеграцию".
Создав системы массового образования, правительства не только помогали готовить подрастающее поколение к будущему участию в производстве (фактически, поставляя рабочую силу, они субсидировали промышленность), но одновременно содействовали развитию формы нуклеарной семьи. Освободив семью от образовательной и других традиционных функций, правительство ускорило адаптацию семейной структуры к потребностям промышленной системы. Таким образом, на самых разных уровнях правительства прилаживали сложную схему цивилизации Второй волны.
Неудивительно, что важность интеграции возрастала, когда менялся состав правительства или стиль его деятельности. Президенты и премьер-министры стали считать себя в первую очередь менеджерами, а уж потом общественными и политическими лидерами. По облику и манерам они стали почти такими же, как управляющие крупными компаниями и промышленными предприятиями. Произнеся обязательный набор слов о демократии и социальной справедливости, Никсоны, картеры, тэтчеры, брежневы, жискары и охиры индустриального мира въехали в кабинеты, обещав несколько больше, чем умелое ведение дел.
Следовательно, как в социалистических, так и в капиталистических индустриальных обществах на пер-
[125]
вый план вышли одни и те же структуры - крупные компании или промышленные организации и громадный правительственный аппарат. И прежде чем рабочие завладели средствами производства, как предсказывал Маркс, или капиталисты удержали власть, на что могли рассчитывать последователи Адама Смита, абсолютно новая общественная сила подвергла сомнению и то и другое. Технократы завладели "средствами интеграции", а отсюда получили бразды правления в сферах социальной, культурной, политической и экономической жизни. Руководили обществами Второй волны интеграторы.



Пирамиды власти

Эти технократы сами образовывали иерархии элит и субэлит. Каждая отрасль промышленности и ветвь власти вскоре обросли собственным штатом служащих, превращавшихся в могущественных "Они".
Спорт... религия... образование... Каждая из этих сфер имела собственную пирамиду власти. Возникли ведомства науки, обороны, культуры. Власть в цивилизации Второй волны была распределена между десятками, сотнями, тысячами таких специализированных элит.
В свою очередь эти специализированные элиты были объединены в некие сводные элиты, членство в которых не зависело от специализации. Например, в Советском Союзе и странах Восточной Европы члены коммунистической партии участвовали в самых разных отраслях деятельности, от авиации до музыки и сталелитейного производства. Они служили основным передаточным звеном между субэлитами, что обеспечива-
[126]
ло им доступ ко всей информации и предоставляло огромные возможности распоряжаться субэлитами. В капиталистических странах ведущие бизнесмены и юристы, состоя в гражданских комитетах или входя в состав правлений, выполняли схожие функции менее формально. Следовательно, как мы можем видеть, во всех государствах Второй волны есть специальные общественные группы интеграторов, бюрократов или должностных лиц, которые сами объединены в некие сводные образования.



Суперэлиты

В итоге на более высоком уровне интеграцию проводили "суперэлиты", занимавшиеся размещением капиталовложений. Как в финансах, так и в промышленности, как в Пентагоне, так и в советском Госплане те, кто вкладывал основные инвестиции в индустриальное общество, определяли границы, в которых сами интеграторы вынуждены были действовать. Неважно, где принималось действительно широкомасштабное решение о капиталовложениях, в Миннеаполисе или в Москве, но оно ограничивало будущий выбор. Из-за нехватки ресурсов могли погаснуть сталеплавильные печи, простаивать земельные угодья и конвейеры до тех пор, пока не будет возмещена их стоимость. Поэтому для основного капитала устанавливались параметры, ограничивавшие деятельность будущих менеджеров или интеграторов. Во всех индустриальных обществах эти безликие группы людей, принимавших решения и управлявших рычагами инвестирования, составляли суперэлиты.
В результате в каждом обществе Второй волны про-
[127]
исходило параллельное выстраивание элит. После любого кризиса или политического переворота возникала скрытая иерархия власти в ее местных вариантах. Имена, лозунги, партийные ярлыки и кандидаты могли меняться; революции могли нахлынуть и отступить. За большими письменными столами красного дерева появились новые лица. Однако основной архитектурный стиль власти сохранялся.
Неоднократно за последние три столетия то в одной стране, то в другой бунтовщики и реформаторы пробовали брать штурмом вершины власти, построить новое общество, основанное на социальной справедливости и политическом равенстве. Порой такие движения с их обещаниями свободы для всех возбуждали эмоции миллионов. Время от времени революционерам даже удавалось свергнуть старый режим.
Однако всякий раз конечный результат оказывался одним и тем же. Бунтовщики заново создавали, теперь уже под своим флагом, схожую структуру субэлит, элит и суперэлит. Такая интеграционная структура и управлявшие ею технократы были столь же необходимы цивилизации Второй волны, как заводы, природное топливо или нуклеарные семьи. Индустриализм и обещанная полная демократия по сути были несовместимы.
Революционным или иным путем индустриальные страны могли вынужденно отойти назад или совершить бросок вперед по всему спектру: от свободного рынка до централизованного планирования. Они могли перейти из капитализма в социализм и наоборот. Но подобно часто упоминаемому леопарду они не могли сменить узор на своей шкуре. Нельзя функционировать без могущественной иерархии интеграторов.
[128]
Сегодня, когда Третья волна перемен начинает пробивать бреши в крепости управленческой власти, первые признаки этого появляются в системе власти. Требования участия в управлении, в принятии решений, осуществления рабочего, потребительского и гражданского контроля, демократизации звучат в одной стране за другой. В более передовых отраслях промышленности возникают менее иерархические и более специальные новые способы организации производства. Усиливается нажим с целью децентрализации власти. Управляющие лица все в большей степени зависят от информации, полученной от нижестоящих. Сами элиты становятся не столь постоянными и менее прочными. Все это только предвестие, признаки грядущих коренных изменений в политической системе.
Третья волна, уже начавшая сокрушать промышленные структуры, открывает небывалые возможности для социального и политического обновления. В самые ближайшие годы на смену нашим непригодным, притесняющим, устарелым интегрированным структурам придут новые удивительные общественные образования.
Прежде чем перейти к рассмотрению этих новых возможностей, необходимо дать анализ отживающей системы. Просветим же ее рентгеновскими лучами, чтобы посмотреть, насколько точно наша обветшавшая политическая система вписывалась в рамки цивилизации Второй волны, насколько соответствовали друг ДРУГУ промышленное устройство и его элиты. Только тогда мы поймем, почему не может далее сохраняться подобное положение, которое становится недопустимым.



[129]

Глава 6

ТАЙНЫЙ ПЛАН

Француза приводит в недоумение зрелище проводящейся в США кампании по выборам президента: поглощаемые хот-доги, похлопывание по спине, целование детей, рассчитанная на внешнее впечатление скромность, первичные выборы, съезды, сопровождаемые маниакальным неистовством, посещение маленьких местечек для встреч с избирателями, красивое фразерство, телевизионная реклама - все со ссылкой на демократию. Американцам же трудно понять систему, по которой французы выбирают своих лидеров. Еще менее понятными кажутся им английские выборы, голландская "открытость для всех" с участием двух дюжин партий, австралийская преференциальная (преференция - предпочтение. - Прим. перев. ) система голосования или японские интриги между фракциями. Все эти политические системы кажутся весьма отличными друг от друга. Еще более непостижимыми выглядят однопартийные выборы или псевдовыборы в СССР или Восточной Европе. Что касается прихода к власти, то во всех индустриальных странах это происходит по-разному.
Но когда мы освобождаемся от мешающих нам шор, то внезапно обнаруживаем под поверхностными различиями весьма сильно проявляющееся сходство. Создается впечатление, будто политические системы государств Второй волны построены по единому тайному плану.
Когда революционерам Второй волны удалось свергнуть элиты Первой волны во Франции, Соединенных Штатах, России, Японии и других странах, они встали
[130]
перед необходимостью писать конституции, выдвигать новые правительства и создавать почти с нуля новое общественное устройство. Возбужденные величием стоящих задач, они вели дебаты о новых идеях, новых структурах. Всюду возникал вопрос о форме представительства. Кто кого станет представлять? Следует ли инструктировать представителей, как им голосовать от имени народа, или же они будут выражать свое мнение? Какова будет продолжительность сроков полномочий? Какую роль должны играть партии? В каждой стране новое общественное устройство возникло из такого рода конфликтов и полемики. Если повнимательней взглянуть на эти структуры, то откроется, что они построены на сочетании представлений, унаследованных от прежней Первой волны, и более передовых идей, закрепленных индустриальной эпохой.
По прошествии тысячелетия, при котором преобладало земледелие, создателям политических систем Второй волны трудно было представить экономику, базирующуюся на производственном труде, капитале, энергетике и сырье, а не на земле. Земля всегда была опорой самой жизни. Поэтому неудивительно, что география столь укоренилась в наших различных избирательных системах. Сенаторы и конгрессмены в Америке, равно как их коллеги в Англии и многих других индустриальных государствах, избираются не как представители определенного класса общества или профессиональной, этнической или какой-либо другой социальной группы, но как представители жителей определенного участка земли, географического района.
Люди Первой волны, как правило, жили на одном и том же месте, а потому было вполне естественно, что создатели политических систем индустриальных об-
[131]
ществ исходили из предположения, что люди всю жизнь проведут в одной местности. Отсюда столь распространенные даже сегодня в избирательных законах требования постоянного проживания в данном месте.
Скорости в мире Первой волны были небольшими. Средства связи были настолько примитивными, что требовалась неделя, чтобы послание, отправленное Континентальным конгрессом в Филадельфии, дошло до Нью-Йорка. В глубинных районах страны с речью Джорджа Вашингтона смогли ознакомиться спустя недели, а то и месяцы. Еще в 1865 г. только через двенадцать дней в Лондоне узнали, что убит Линкольн*. Поскольку вопрос о срочности не стоял, представительные органы, вроде Конгресса или Британского парламента, считались "совещательными" - им предоставлялось время, и они проводили его, обдумывая свои проблемы.
Большинство людей Первой волны были неграмотными и невежественными. Поэтому повсеместно считалось, что народные представители, особенно если они относились к образованным слоям общества, непременно будут принимать более разумные решения, чем масса избирателей.
Но даже заимствуя некоторые идеи из Первой волны для создания новых политических институтов, революционеры Второй волны устремляли взгляд в будущее. А потому в организуемой ими общественной системе нашли свое выражение некоторые позднейшие технологические понятия Нового времени.
----------------------------------------
* Линкольн Авраам (1809-1865) - 16-й президент США (1861-1865), один из организаторов республиканской партии, выступавшей против рабства. Убит агентом плантаторов.



[132]

Механомания

Деловые люди, интеллектуалы и революционеры раннего индустриального периода испытывали магнетическое тяготение к технике. Они были зачарованы паровыми машинами, часами, ткацкими станками, насосами, поршнями и постоянно проводили аналогии, основанные на элементарной механистической технологии своего времени. И вовсе не случайно, что люди, подобные Бенджамину Франклину или Томасу Джефферсону*, были не только революционерами в политике, но и учеными и изобретателями.
Они появлялись во вспененном культурном кильватере великих открытий Ньютона. Он проник в небеса и пришел к выводу, что вся вселенная представляет собой гигантский часовой механизм, работающий с высокой степенью точности(1). Французский врач и философ Ламетри** в 1748 г. объявил, что сам человек подобен механизму(2). Адам Смит позже распространил аналогию с машиной на политическую экономию, доказывая, что экономика - это система, а системы "во многих отношениях имеют сходство с машинами"(3).
Джеймс Медисон***, описывая дебаты вокруг проекта конституции США, говорил о необходимости "реконструкции системы", изменении "структуры" поли-
----------------------------------------
* Джефферсон Томас (1743-1826) - американский просветитель, идеолог буржуазно-демократического направления в период войны за независимость в Северной Америке 1775-1783 гг. Автор проекта Декларации независимости США, 3-й президент США.
** Ламетри Жюльен (1709-1751) в соч. "Человек-машина" (1747) рассматривал человеческий организм как самозаводящуюся машину, подобную часовому механизму.
*** Медисон Джеймс (1751-1836) - 4-й президент США (1809-1817). Один из авторов проекта конституции США.
[133]
тической власти и выборах должностных лиц методом "последовательной фильтрации". Сама конституция была наполнена "пружинками и балансирами", напоминая механизм гигантских часов(4). Джефферсон говорил о "механизме управления"(5).
Американская политическая мысль продолжала двигаться с шумом маховых колес, цепей, пружинок и балансиров. Мартин Ван Бурен изобрел "политическую машину". Поколения американских политиков вплоть до сегодняшних дней готовили политические "проекты", "разрабытывали планы избирательных кампаний", "раскатывали паровыми катками" или "укладывали на рельсы" законопроекты, проходящие через Конгресс и законодательные органы штатов. В XIX в. в Англии лорд Кромер задумал создать имперское правительство, которое "гарантировало бы согласованную работу разных частей механизма"(6). Но такой механистический менталитет не был продуктом капитализма. Ленин, например, писал, что государство - это "не что иное, как машина, используемая капиталистами для подавления рабочих". Троцкий говорил о "колесиках и болтах буржуазного социального механизма" и продолжал описывать работу революционной партии в таких же механистических выражениях. Называя ее мощным "орудием", он указывал, что, "как всякий механизм, она по своей природе статична... движение масс должно... преодолеть инерцию... Так живая сила пара преодолевает инерцию машины, перед тем как она может привести в действие маховое колесо"(7).
И нет ничего удивительного, что революционно настроенные основатели обществ Второй волны, будь те капиталистическими или социалистическими, усвоив подобный механистический подход, проникшись сле-
[134]
пой верой в мощь и пользу машин, придумывали политические институты, которые обладали многими свойствами первых промышленных изобретений.



Представительский набор

Структуры, которые они сколачивали и скрепляли болтами, создавались на основе элементарного понятия о представительстве. И в каждой стране они использовали определенные стандартные части. Эти компоненты составляли то, что несколько шутливо могло быть названо представительским набором.
Вот его содержимое:
1) люди, обладавшие правом голоса;
2) партии для сбора голосов;
3) кандидаты, которые, набрав голоса, тут же становились "представителями" избирателей;
4) законодательная власть (парламенты, конгрессы, бундестаги или ассамблеи), где путем голосования представители вырабатывали законы;
5) исполнительная власть (президенты, премьер-министры, партийные секретари), которая в форме проводимой политики поставляла сырье для законоделательной машины, а потом проводила в жизнь изготовленные законы.


Голоса были "атомами" ньютонового механизма. Голоса собирались партиями, которые как бы являлись "коллекторами" системы. Они соединяли голоса из многих источников и снабжали ими избирательную счетную машину, которая делила их пропорционально численности партии или смешивала, представляя свою
[135]
продукцию как "волю народа" - основное топливо, на котором предположительно работал силовой двигатель правительственной машины.
Везде по-разному комбинировались части этого набора и с ними производились различные действия. Где-то право голоса получали все, кому было больше 21 года; в другом месте избирательным правом обладали только белые мужчины; в одной стране выборный процесс был лишь видимостью и находился под контролем диктатора; в другой - выбранные должностные лица действительно обладали значительной властью. Где-то существовало две партии, в другом месте их было множество, кое-где только одна. Тем не менее историческая модель очевидна. Однако части могли быть видоизменены, их взаимное положение могло быть различным, тот же самый исходный набор использовался при конструировании официальной политической машины во всех индустриальных странах.
Хотя коммунисты часто подвергали критике "буржуазную демократию" и "парламентаризм", считая их маскировкой для привилегий и доказывая, что механизмы власти обычно использовались капиталистами для собственных личных выгод, все социалистические индустриальные страны как можно скорей запускали представительскую машину.
Обрисовывая перспективы установления "полной демократии" в некой отдаленной постпредставительской эре, они тем временем полностью полагаются на "социалистическую выборную систему". Венгерский коммунист Отто Бихари, изучавший эту систему, писал: "В ходе выборов трудящийся народ проявляет свою волю и влияет на работу правительственных органов, сформированных путем голосования"(8). Редак-
[136]
тор газеты "Правда" В. Г. Афанасьев* в своей книге "Научное управление обществом" в характеристику "демократического централизма" включает "суверенную власть трудящегося народа... выборы руководящих органов и лидеров и их подотчетность народу"(9).
Как фабрики стали символизировать всю индустриальную техносферу, так и представительные правительства (неважно, как изменившие естественные свойства) являли собой символ статуса любой "передовой" страны. И действительно, даже многие непромышленные страны, под нажимом колонизаторов или просто слепо копируя, поспешили ввести те же самые официальные механизмы и использовать тот же представительский набор.



Всеобщий законоделательный механизм

Подобные "демократические машины" существовали не только на национальном уровне. Они также использовались при выборах в представительные органы штатов, провинций, местные органы, включая городские и сельские советы. Сегодня только в Соединенных Штатах имеется около пятисот тысяч выбранных государственных служащих и 25 869 местных органов управления в столичных округах, в каждом из которых проводятся свои выборы, существуют представительные органы, разработана своя выборная процедура(10).
Тысячи таких представительных механизмов скрипят и вертятся в провинции, а по всему миру их насчитываются десятки тысяч. В швейцарских кантонах и
----------------------------------------
* Афанасьев В. Г. (1922-1994) - специалист по социальной философии. В 1976-1989 гг. - гл. ред. газеты "Правда".
[137]
департаментах Франции, в национальных областях Великобритании и провинциях Канады, в воеводствах Польши и республиках СССР, в Сингапуре, Осаке и Осло - повсюду претенденты выдвигают свои кандидатуры и потом превращаются в "представителей". Можно с уверенностью сказать, что в настоящее время только в странах Второй волны более сотни тысяч подобных машин производят законы, указы, инструкции и постановления*.
В теории, когда каждый человек и каждый голос являли собой абстрактную, атомную единицу, каждый из этих политических элементов - национальный, провинциальный или местный - также считался абстрактной, мельчайшей единицей. Каждая имела собственную, четко определенную сферу полномочий, свою сферу власти, свои права и обязанности. Единицы были включены в некое иерархическое образование, объединившее их сверху донизу, от страны до штата, до региональной или местной власти. Но по мере развития индустриализма, когда экономика становилась все более интегрированной, последствия решений, принимавшихся каждой из этих политических единиц, сказывались за пределами их сферы полномочий, и таким образом по необходимости вызывали ответные действия других органов власти.
----------------------------------------
* Не касаясь правительств как таковых, по существу все политические партии периода индустриализма, от крайне правых до крайне левых, одинаково используют традиционный механизм выборов своих лидеров путем голосования. Даже для назначения руководства окружной или местной ячейки обычно требовалось в какой-то форме провести выборы, хотя бы для утверждения кандидатуры, спущенной сверху. Во многих странах ритуал выборов стал неотъемлемой частью жизни организаций любого типа, от профсоюзов до церковных советов. Голосование составляет часть индустриального образа жизни. (Прим, автора. )
[138]
Решение парламента, касающееся японской текстильной промышленности, могло оказать влияние на рынок рабочей силы в Северной Каролине и социальное обеспечение в Чикаго. Решение Конгресса установить квоты на иностранные автомобили могло обеспечить дополнительные рабочие места в Нагое или Турине. Таким образом, если раньше политики могли принимать решения, не влияя на положение дел вне своей собственной, четко определенной сферы полномочий, с течением времени это становилось все менее возможным.
К середине XX столетия десятки тысяч, казалось бы, суверенных и вполне независимых органов политической власти, разбросанных по всей планете, оказались в одной связке благодаря координации экономики, небывало возросшему объему перевозок, миграции и развитию средств коммуникации, а потому они усилили свою деятельность, побуждая друг друга к активности.
Тысячи политических машин, собранных из компонентов представительского набора, постепенно образовывали одну невидимую супермашину: всеобщий законоделательный механизм. Нам осталось теперь лишь рассмотреть, как действуют рычаги и контрольные приборы этой всемирной системы и кто ею управляет.



Ритуал внушения

Представительная форма правления, возникшая из мечтаний о свободе, завладевших революционерами Второй волны, была невероятно прогрессивной по сравнению с предшествующими системами власти, этот блестящий успех технологии стал более выдающимся
[139]
триумфом, чем изобретение паровой машины или аэроплана.
Представительная форма правления дала возможность спокойно ввести преемственность власти без наследных династий. Она обеспечила обратную связь между верхами и низами общества. Она предоставила способ устранения различий между многими группами мирным путем.
Введение принципа подчинения меньшинства большинству и правила "один человек - один голос" помогает бедным и слабым добиваться желаемого от технократов, управляющих интеграционной машиной общества. По этой причине распространение представительной формы правления было в целом гуманным нововведением в истории человечества.
Тем не менее с самого начала тут существовало значительное расхождение по сравнению с обещанным. Лишь с большой натяжкой можно было говорить о приходе народа к управлению государством. Ни в одной из промышленных стран фактически не произошло изменений глубинной структуры власти - структуры субэлит, элит и суперэлит. По существу это не привело к ослаблению власти менеджерских элит, официальный механизм представительства стал одним из, основных способов интеграции, который они использовали для сохранения за собой права и возможности распоряжаться.
Таким образом, выборы, независмо от того, кто на них одерживал победу, выполняли в интересах элит важную культурную функцию. Положение о том, что всякий человек имеет право голоса, создавало иллюзию равенства. Голосование представляло собой массовый ритуал внушения, когда народ убеждали, что выборы проводятся регулярно, с четкостью механизма, а следо-
[140]
вательно, с надлежащей правильностью. Выборы символически убеждали граждан в их причастности ко всему происходящему, ведь они могли или отдать свой голос, или проголосовать против. Как в капиталистических, так и в социалистических странах подобный ритуал внушения часто оказывался более важным, чем сами результаты многих выборных кампаний.
Интеграционные элиты программировали политические машины в каждом месте по-разному, контролируя число партий или манипулируя избирательным правом. И все же ритуал выборов - некоторые могли называть его фарсом - применялся всюду. Тот факт, что в Советском Союзе или странах Восточной Европы результаты выборов, как правило, выражались магической цифрой от 99 до 100%, говорил о том, что потребность внушения была столь же сильна в странах с централизованным планированием, как и в "свободном мире". Выборы обеспечивали низам "выпуск пара".
Более того, несмотря на усилия демократических реформаторов и радикалов, интеграционные элиты в сущности сохраняли постоянный контроль над системой представительной формы правления. Существовало множество теорий, объясняющих причину этого. Однако большинство из них не учитывали механистическую природу системы.
Если мы посмотрим на политические системы Второй волны с точки зрения инженера, а не политолога, то нам внезапно откроется существенное обстоятельство, которое обычно остается незамеченным.
Промышленные инженеры обычно различают два основных класса машин: те, которые работают с перерывами, называемые машинами "прерывистого действия" (batch-processing), и те, которые работают беспрестанно, называемые машинами "непрерывного деист-
[141]
вия" (continuous-flow). В качестве примера для первого класса приведем обычный пресс (punch press). Рабочий приносит партию металлических пластин и вставляет их в машину по одной или сразу несколько штук, а потом штампует, придавая определенную форму. Когда партия заготовок кончается, машина останавливается до тех пор, пока не принесут новые пластины. Примером машин второго класса может служить очиститель нефти, который, однажды пущенный в ход, работает не останавливаясь. Двадцать четыре часа в сутки нефть течет по трубопроводам, трубкам и камерам.
Если взять всеобщую законоделательную машину с ее периодическим процессом голосования, то мы обнаружим классическую машину "прерывистого типа". В установленное время народу предоставляется возможность выбрать между кандидатами, после чего официальная "демократическая машина" выключается.
Сопоставим это с непрерывным нажимом, исходящим от разных организаций, которые имеют общие интересы, влиятельных групп, оказывающих свое давление, и людей, снующих в коридорах власти. Толпы лоббистов от корпораций и правительственных органов одолевают комитеты, подсовывают списки на получение высоких наград, присутствуют на приемах и банкетах по этому поводу, произносят тосты, поднимая бокалы с коктейлями в Вашингтоне или рюмки водки в Москве, служат передатчиками информации и таким образом круглосуточно воздействуют на процесс принятия решений.
Одним словом, элиты образуют мощную машину непрерывного действия, работающую бок о бок (и часто несогласованно) с демократическим механизмом, который включается периодически. Только видя эти две машины рядом, можно понять, как государственная
[142]
власть реально проявляет себя во всеобщей законоделательной машине.
Элиты играют в представительство, а народ в лучшем случае время от времени имеет возможность выразить путем голосования свое мнение, одобряя правительство и его действия или же выражая свое недовольство. Технократы, напротив, непрерывно влияют на деятельность правительства.
И наконец, еще более мощное средство для осуществления социального контроля было запроектировано в принципе представительства. Ведь сам отбор людей, которые становились выразителями воли большинства, порождал новых членов элиты.
Когда, например, рабочие на начальном этапе боролись за право создавать профсоюзы, они подвергались гонениям, их обвиняли в участии в заговоре, они находились под надзором соглядатаев компании, попадали в руки полицейских и наемных головорезов. Они не вписывались в систему, не были в ней представлены вовсе или же недостаточно представлены.
Когда же профсоюзы упрочили свое положение, это способствовало появлению новой группы интеграторов - трудовой элиты, члены которой не просто представляли рабочих, но и стали промежуточным звеном между ними и элитами в деловом мире и правительстве. Такие деятели, как Джордж Мини и Жорж Сеги, несмотря на произносимые ими речи, сами стали ключевыми фигурами интеграционной элиты. Фальшивые профсоюзные лидеры в СССР и Восточной Европе всегда были не чем иным, как технократами.
Рассуждая теоретически, необходимость пройти через процедуру переизбрания давала гарантию, что представители - люди добросовестные и продолжают выражать интересы тех, кто их выбрал. И тем не менее
[143]
это никогда не препятствовало тому, что государственная машина поглощала представителей народа. Всюду углублялись расхождения между представителями и теми, кого они представляли.
Представительная форма правления, которую нас научили называть демократией, была индустриальной технологией для поддержания неравенства. Представительная форма правления по сути своей - псевдопредставительная.
Если подвести итог вышесказанному, то мы теперь знаем, что цивилизация в большой степени зависит от топливных ресурсов, промышленного производства, нуклеарной семьи, корпорации, массового образования и средств массовой информации, и в основе всего лежало увеличивающееся расхождение между производством и потреблением, а руководство всем принадлежало менеджерским элитам, задача которых состояла в интегрировании общественной системы.
В этой системе представительная форма правления - политический эквивалент машины. Действительно, это была машина для выработки коллективных интеграционных решений. Подобно большинству машин, она была управляема теми, кто стоял у ее рычагов. И как большинство машин, она теперь в значительной степени устарела и должна быть смыта надвигающейся Третьей волной.
Если политическая структура Второй волны не соответствует сегодняшним требованиям, неспособна справляться с возникающими трудностями, то это, как мы увидим далее, лишь одна сторона переломного момента, другой круг проблем связан с еще одним порождением Второй волны: появлением нации-государства.