Библиотека

Теология

Конфессии

Иностранные языки

Другие проекты







Ваш комментарий о книге

Рат-Вег Иштван. Комедия Книги

ОГЛАВЛЕНИЕ

ШКОЛА АБРАХАМА-А-САНТА-КЛАРА

Сейчас уже почти неизвестен своеобразный жанр литературы, который французы именуют предикториана. Это курьезные проповеди: присловья, нападки, зачастую откровенные выдумки священников, наделенных самобытным характером и яркой индивидуальностью. В Венгрии до сих пор нет книги, в которой были бы собраны такие произведения. Их можно встретить лишь в редких, давно забытых книгах. Исключением является Абрахам-а-Санта-Клара: его смачные поношения выдержали множество изданий. К сожалению, речи Абрахама непереводимы: градом ниспровергающаяся игра слов и рифмованные присказки, кружащиеся в вихре венского диалекта остроты и назидания столь органично вплетены в его проповеди, что, лишившись их, остатки жаркого потеряют свой аромат. И все-таки, чтобы можно было сравнить с Абрахамом его венгерских последователей, попробуем воспроизвести один короткий отрывочек (Judas der Erzschelm (1689) cimu gyujtemenyebol (из сборника “Иуда-архиплут”, 1689)). Речь в нем идет о красоте. Отец Абрахам, следуя собственному оригинальному образу мыслей, и здесь идет своим путем. Он не согласен с проповедниками-аскетами, которые ставят женскую красоту в ряд самых незначительных господних милостей. Красотой определенно не следует пренебрегать:

“Душа, устремленная к добродетели, охотнее обитает в прекрасном теле, нежели в каком-нибудь бесформенном калеке — подлинно посему Всемогущий одарил несравненной красотой иудейку Эсфирь, сироту, дабы красота снискала ей корону. Геройская душа и отважное женское сердце Юдифи также не за безобразной оболочкой скрывались, а таились за завесой благородной красоты. Кто упрекнет патриарха Иакова, человека, избранного Богом, в том, что он погнушался гнойноглазой Лией и возжелал себе в жены прекрасную Рахиль? И прав был брат Моисея, когда ворчал и брюзжал, что тот навлек на себя позор, взяв в жены измаильтянку Сепфору. “Pfui Teuf-fel (Тьфу, пропасть (нем.)),— говорил он,— и как это мой брат мог помешаться из-за какой-то чернокожей? Как он мог жениться на этой прокопченной бадье? Ведь ее же мамаша в чернилах купала! Кабы я был таким же отважным человеком, как мой брат, уж я-то отхватил бы себе что-нибудь получше, чем эта угольщица, которую сперва нужно отмывать в белильне”. Телесная красота — что белая мука Елисея: она подслащивает прогорклое варево супружества. И наверняка Авраам середь множества испытаний находил немалое утешение в жене своей Сарре, которая даже на тридцатом году жизни слыла Женой прекраснейшей”. Венский священнослужитель был придворным проповедником, так что он разбрасывал цветы своего красноречия перед избранными слушателями. Можно себе представить, какие цветочки рассевали сельские священники, говорившие на просторечном языке. Я нашел проповедь на ту же тему его преподобия Иоганна Фридриха Шперера (он жил в первой половине XVIII в.) из местечка Рехенберг. Официально проповедь посвящалась Товии, но бравого протестанта обидела жена, поэтому он почел справедливым Товию несколько потеснить. Действительно, пасторша наткала за зиму так мало полотна, что его не хватило на рубашки нормальной длины, и его преподобию угрожала опасность ходить в рубашках до пупа. За небрежение тканьем он отомстил тем, что вплел нити своего гнева в саму проповедь:

“Люба мне такая женщина, которая стройна, деликатна и принаряжена, как добрый скакун. Сколь возрадуется сердце мужчины, когда дома его встретит сей достойный любви ангел, поцелует, приласкает белой ручкой, поставит перед ним разные закуски, хорошо зажаренное мясо, да сядет рядом и спрашивает: “Какой кусочек тебе отрезать, душа моя?” Сии медоточивые, сладкие речи, конечно, взбодрят сердце каждого человека. Но совсем другое дело, когда дома вас поджидает ветхая, скрипучая колода, сточившийся рашпиль, грызливая кошка, злобная медведица, которая все время ворчит, хлопает дверьми — бум, бум, бум, у которой физиономия — как совиное гнездо, которая корчит рожи, будто варит мерзостный суп для адова племени. Нет, такая мне не люба, пусь ее дьявол приголубит”.

Была ли пасторша на проповеди — неизвестно. Самую большую популярность из простонародных венгерских проповедников снискал эркский приходской священник Андраш Блашкович (1749—1825), которого современники называли “венгерским Абрахамом-а-Санта-Клара” (Arnothi. Az erki pap. Eger, 1883 (Арноти. Эркский священник, Эгер, 1883). Arnothi. Blaskovics Andras neh. erki plebanos, a “ma-gyar Abraham a Sancta Clara” iinnepi egyhazi beszedei (Eger, 1894) (Арноти. Праздничные проповеди эркского приходского священника Андраша Блашковича, “венгерского Абрахама-а-Санта-Клара”. Эгер, 1894). Под псевдонимом скрывается Игнац Сабо, профессор Академии права г. Эгера). Как мне кажется, не вполне заслуженно, ибо его талант не столь блистателен, как у его венского коллеги. Он был более посредственным оратором, к тому же простым деревенским священником, так что не позволял себе распаляться до тех высокопробных сквернословии, которыми придворный проповедник тешил, бывало, изысканное венское общество. Не все истории о Блашковиче достоверны. Наверняка вымышлена, например, история об украденной свинье. У одного бедного прихожанина украли свинью. Блашкович обещал отыскать ее. На следующей проповеди он рассуждал о грехе воровства, в конце концов дошел до кражи свиньи и сообщил изумленной пастве, что он узнал, кто этот достойный адского пламени злостный вор: “Вот он сидит здесь, в церкви, среди вас, со смиренной физиономией, будто преступник вовсе даже и не он. Но я-то знаю его, и сейчас эта священная книга падет на его грешную голову...” Тут проповедник поднял в руке здоровенное евангелие в металлическом окладе и сделал вид, будто собирается его бросить,— в это же мгновение какой-то крестьянин в армяке спешно спрятал голову под лавку. Анекдот этот во множестве вариантов существовал еще задолго до Блашковича. Вариант с беспутной женщиной приписывают Абрахаму-а-Санта-Клара, но на самом деле сюжет еще древнее. Анри Этьенн (Estienne Н. L'introduction au traite de la conformite des merveilles anciennes avec les modernes etc. (Sur les Hasles, 1607), 428. old. (Введение к трактату о соответствии чудес древних и современных. Сюр ле Асль, 1607, с. 428)) рассказывает похожее о некоем орлеанском священнике. А Талеман де Рео (Reaux Т. des. Historiettes (Занимательные истории). Издание Тешнера 1854 года, история 226. Похожий анекдот рассказызает и Брантом — “Д'Урвиль и Агринпа Д'Обинье”. Словом, побасенка древняя-предревняя, а произошло ли все это на самом деле, никто не знает) излагает эту историю как популярную в его время, прославляющую ораторскую хватку парижского аббата, известного под именем “маленького Андре” (Андре Буланже, 1582—1657). Маленький аббат, как повествуется в анекдоте, читал проповедь о безнравственных женщинах и вдруг прервал ход своих мыслей восклицанием: “А вот одна из них сидит меж вами! Назвать ее? Любовь к ближнему воспрещает мне говорить, но ведь негоже и грех покрывать. Порешим так: я не скажу ее имени, но брошу в нее шапку...” С этими словами он снял священнический головной убор. Однако взмах его руки возымел в модной парижской церкви совершенно иной результат, чем в простой деревенской церквушке,— все благородные дамы в страхе втянули головы в плечи. “О, великий боже,— воскликнул аббат,— я думал, здесь только одна такая, а их, посмотрите-ка, больше сотни!” Андраш Блашкович был нелицеприятным и не страшащимся власть имущих священником. Не то, что упомянутый Флегелем (Flogel. Geschichte der Komischen Literatur (Liegnitz und Leipzig, 1784, 1, 80. old.). (История комической литературы. Лигниц и Лейпциг, 1784, 1, с. 80)) проповедник, который настолько оградил себя осторожностью, что даже великим ветхозаветным мужам давал надлежащие их рангу титулы, как и подобает чтящему авторитеты верноподданному. Если он упоминал в проповеди Навуходоносора, то величал его не иначе, как “Его императорское Величество”. Полное звание пророка Натана звучало так: “Высокочтимый придворный проповедник и суперинтендант Натан”. Когда речь заходила о властях предержащих (т. е. тех деспотах в миниатюре, что бесчинствовали в его маленьком мире), Блашкович обращался к ним иначе. Самой знаменитой стала проповедь, которую он произнес в день Святого Варфоломея перед большим скоплением благочестивой праздничной публики в Дендеше. Священник взошел на кафедру и вытащил из-за пояса огромный нож для забоя свиней. Он повертел в руках наточенный до блеска инструмент и положил его на край кафедры. Потом приступил к проповеди:

“Братья мои во Христе, благочестивые приверженцы Господа нашего!.. Пришел наш час!.. Вы знаете, что со Святого Варфоломея, кого мы празднуем сегодня, поганые язычники безжалостно содрали кожу. Я уже давно разыскиваю нож, который был орудием нечестивцев. И вот, наконец, я нашел его в руках правителей почтенного города, они, которые нечестивее язычников, немилосердно обдирают им бедный народ...” Последовавшая затем критика финансовых постановлений магистрата была столько успешной, что взволнованные прихожане тут же на месте отколотили должностных мужей, причастных к повышению и взиманию налогов. Оскорбленные власти, конечно, поспешили с жалобой к архиепископу, от которого последовал строгий выговор и твердый наказ подстрекающему к бунту священнику всенародно, с кафедры, взять свои дерзкие обвинения обратно. Именно это и произошло в ближайший праздник, при еще большем скоплении народа. Преподобный Андраш показал запечатанное мощной печатью письмо архиепископа и смиренно приступил к покаянию:

“Братья и сестры! Как покорный слуга и сын во Христе нашего милосердного отца архиепископа я с готовностью склоняюсь перед словом его милости. Я признаю свои ошибки и постараюсь их исправить. Я ошибался, когда утверждал, что нож, которым язычники содрали кожу со Святого Варфоломея, теперь в руках дендешского городского совета и именно им он обдирает бедный народ. Я ошибался, признаю, ибо теперь этот нож уже не у членов совета, а в руках дьявольской силы, которая когда-нибудь в аду будет сдирать им кожу с членов магистрата некоего города...”

И дальше все в том же роде. Но дендешский магистрат больше не стал жаловаться. У Блашковича была привычка, обернувшись в начале службы к алтарному изображению покровителя церкви, приветствовать его несколькими словами, из которых явствовала основная идея будущей проповеди. Однажды он служил в церкви Святого Иакова в Яс-Якохалме по случаю престольного праздника. На алтаре был изображен святой в дорожном одеянии, с посохом в руке и флягой на боку. Поднявшись на кафедру, Блашкович обратился к нему с такой речью:

“Почто, Святой Иаков, ты явился меж нас с жезлом в руке и флягой на боку? Может статься, ты желаешь быть судьей в Ясшаге, ибо ясскому судье надобны обе эти вещи. Жезл, дабы избивать бедный народ, а фляга — дабы предаваться пьянству. Но чтобы познать все это в совершенстве, тебе следует поначалу побегать у судейских на посылках...” Продолжение было под стать началу. Преподобный Андраш не забыл помянуть в праздничной проповеди безбожие, жестокосердие и распутство ясской правящей верхушки. Успех и на этот раз был огромный, но чуть не обернулся катастрофой: местные чиновники избили бы священника, если бы он вовремя не покинул место ораторского торжества. В другой раз Блашковича пригласили детекские прихожане прочитать праздничную проповедь в день Святого Георгия. Здесь ему не понравилось, что церковь полуразрушена, а ее покровитель, вице-губернатор комитата Хевеш, не обращает внимания на настойчивые просьбы приходского священника и на то, что сквозь дырявую крышу льет дождь. Послушать проповедь знаменитого священника явился и сам вице-губернатор в окружении множества гостей. А тот, повернувшись к алтарю, начал свою речь такими словами:

“Слышишь ли ты меня, Святой Георгий? То, что ты был доблестным воином, к тому же конником, это я вижу, ибо ты сидишь на скакуне, в руке твоей копье, а на голове шлем. Верно и то, что во время своих походов ты объездил весь мир и перевидел множество жилищ, но чтобы у тебя где-нибудь было столь негодное пристанище, как эта детекская церковь, никогда не поверю...” Вице-губернатор на другой же день распорядился насчет ремонта. Блашковича часто приглашали на богослужения в Эрш. Покровитель Эрша, барон Йожеф Орци, очень любил его и всегда уговаривал остаться, если в замке собирались гости. Преподобный Андраш и за столом сыпал остротами так же, как с кафедры. Случалось, его шутки задевали менее остроумных собеседников, которые парировали их весьма неуклюже, и дело кончалось чуть ли не ссорой. Именно это произошло, когда некий Янош Ниче, баснословно богатый дворянин, под хмельком затеял со священником неловкую пикировку. Блашковичу, наконец, надоело, и он возьми да и скажи: “Вы, ваше благородие, так потешаетесь надо мной, что придется пропесочить Вас с кафедры”. “Хотел бы я послушать, как это у Вас получится”,— был высокомерный ответ. “Что ж, как Вам будет угодно”. В следующее воскресенье вся компания гостей пожаловала в церковь, и среди них, конечно, господин Ниче. Все ждали, что будет. Блашкович прочитал грандиозную проповедь о Страшном суде. Он только раз повернулся к господину Ниче со словами: “Я и сам, братья и сестры мои во Христе, пребываю в уверенности, что гнев Господа Бога нашего призовет нас вскоре на Страшный суд, ибо столько скверны уже навлекло на этот многострадальный мир людское жульНИЧЕство, клеветНИЧЕство, мошенНИЧЕство, разбойНИЧЕство...” Господин Ниче признал себя побежденным и за обедом выпил с язвительным пастором на брудершафт. Говоря о проповедях, можно порой употребить определение “ведьмовские”, так как необходима именно ведьмовская ловкость для тех двуликих, как Янус, духовных назиданий, когда непосвященная часть публики внимает наставлениям, а другая веселится. Рассказывают, что на такое однажды решился и Абрахам-а-Санта-Клара. Перед ним стояла задача часть публики довести до слез, а другую рассмешить. Тогда он сделал вот что: привязал к спине лисий хвост, и пока сидящие напротив него прихожане роняли слезы от трогательных, проникающих в самое сердце речей, те, что были за спиной, помирали со смеху, глядя на прыгающий лисий хвост. Анекдот совершенно неправдоподобен. Знаменитый венский проповедник пользовался иными методами: он заставлял, смеяться, но никогда не делал посмешищем самого себя. А вот история о “двуликой” проповеди, которую Йожеф Бабик (Babik J. Prater Jukundan. gyujtemenye (Eger, 1891), ние поповских анекдотов, Papi adomak, otietek es jellemvonasok 2, 28. old. (Брат по веселию. Собра-острот и черт характера. Эгер, 1891, II, с. 28)) вкладывает в уста некоего хитроумного капеллана Б., кажется вполне вероятной. Как-то воскресным утром капеллан повстречал у прихода нескольких своих друзей, с которыми давно не виделся. Посреди бурной радости один вдруг воскликнул: “А вот слабо тебе сказать во время проповеди: „Привет, Пишта!"”. “А вот скажу, спорим на бочку вина”. Заключили пари. И проповедь обогатилась следующим отступлением:

“Ибо взглянем на приветствия, любезные прихожане; не правда ли, вы и сами находите предосудительным, что они, подобно всему прочему, подвластны влиянию моды? В прежние времена, ежели встречали кого-то старше себя и хотели выказать ему свое почтение, то говорили: „Слава Иисусу Христу",— он же отвечал: „Во веки веков". Позднее люди стали отвыкать от этого и уже желали друг другу только доброго утра или доброго вечера; теперь же при встрече ни Господь, ни какое другое доброе пожелание нейдет на ум, а уж издалека тянут руку и кричат: „Привет, Пишта!"”. Капеллан еще не успел закончить проповеди, а бочка была уже откупорена. В Трансильвании тоже был знаменитый проповедник, похожий на Андраша Блашковича,— монах ордена миноритов Витус Сакачи. Однажды он читал в Торде проповедь о необдуманных, скоропалительных суждениях. Во время службы прихожане с великим разочарованием отметили, что известный своим красноречием священник говорит не по памяти, а постоянно заглядывает в бумажку. Такого в тордайской церкви еще не бывало. Когда же проповедь доплелась до бичевания шпаргалок, а оратор стал запинаться пуще прежнего, вытянутые от удивления физиономии расплылись в улыбки, послышался смех. Отец Витус, который только того и ждал, отложил бумажку.

“Так вот, любезные мои братья и сестры, из приведенных примеров вы, очевидно, поняли, ко сколь вредоносным, сколь роковым последствиям может привести поспешное суждение. И все же примеры не пошли вам впрок, ибо уже в следующую минуту вы попались: вы осудили Витуса за то, что он читает по бумажке. Так вот извольте убедиться, что вы поторопились и осудили меня неправо, ибо (тут он показал листок) на этом листке нет ни единой буквы, это просто чистый листок. Так судит мир, так судят тордайцы! Аминь”.

Не таким знаменитым, как Андраш Блашкович и Витус Сакачи, но все же известным благодаря своим необычным проповедям был капеллан вацской епархии Пишта Сюч (См. кн. И. Бабика, 1, с. 191—192). Примечательно, что он использовал те же методы убеждения, что и отец Витус: предпочитал наглядный способ всем прочим. Однажды он попал в местечко, где народ сквернословил самым что ни есть безбожным образом и не внимал никаким увещеваниям. Пишта Сюч нашел метод лечения. В воскресенье он поднялся на кафедру без евангелия и, не прочитав молитвы, тут же начал безобразно ругаться. Проклятья и поношения так и сыпались из него — ах, сукины дети, песье отродье, чтоб вам сгинуть, пораскрывали пасти-то, да пошли вы все... и т. д., и т. п. К счастью, венгерский язык богат смачными и энергичными выражениями, так что дело не стопорилось и полусонных прихожан удалось - таки расшевелить непрерывным потоком ругательств. Они прислушивались все внимательнее, переглядывались все настороженнее, постепенно утверждаясь во мнении, что проповедник сошел с ума, старушки часто крестились. Наконец оратор угомонился и с силой хлопнул ладонью по перилам кафедры:

“Не правда ли, никчемные негодяи, вы затрепетали от страха, что на вас сейчас обрушится церковный свод, когда услышали от священника такую чудовищную ругань,— так почему же вы не думаете об этом, когда из ваших поганых уст исторгаются подобные мерзости?”

Подготовив таким образом почву, он славно их обработал. Рты прихожан так и остались разинутыми, но с тех пор они уже не исторгали ругательств. Будто бы.

Трудно все-таки подстроиться к образу мыслей и вкусу простого деревенского народа. Йожеф Бабик упоминает в своей книге монаха-иезуита, на чьи проповеди прихожане перестали ходить, жалуясь, что он выражается слишком возвышенно, они, мол, его не понимают.

— Что ж, приходите завтра, завтра как-никак страстная пятница, я постараюсь говорить просто, чтобы вы меня поняли.

На другой день церковь была заполнена. Проповедь началась так:

“Когда Иисус Христос испустил дух на кресте, богатый крестьянин из Аримафеи Иосиф и деревенский нотариус Никодим пришли к Пилату и приветствовали его: “Слава Иисусу Христу, дай Вам Бог доброго вечера, господин управляющий...— Во веки веков! И вам того же, с чем пожаловали, любезнейшие?..— Да вот искали достоуважаемого господина управляющего, чтобы спросить, не изволите ли разрешить по всем правилам предать земле Иисуса из Назарета, почтенного человека...— Ничего не имею против, любезнейшие...— Тогда не изволите ли дать записку...” Получив письменное разрешение, они надлежащим образом поблагодарили и отправились затем в иерусалимскую аптеку. Там Иосиф купил благовоний, а Никодим тем временем выторговал у лавочников кусок отменного белого полотна. Вдруг они вспомнили, что нужны еще сапоги, тут-то дело и застопорилось, потому что все как один иерусалимские сапожники были на ясбереньской ярмарке...”

— Ну что, такая проповедь вам по вкусу? И отец иезуит продолжал в своей обычной манере.

С тех пор прихожане больше не жаловались.

После обрывков речей и мозаики проповедей приведу еще один пример — совершенное в своем роде надгробное слово, на которое я наткнулся в одной старой газете. Отправитель не называет имени оратора, в газетном заголовке лишь сказано: “Примечательная речь, произнесенная в селе Ц. комитата Земплен при погребении местного пастуха, Иштвана Надя, в доме пастуха перед многочисленными слушателями”. Речь настолько изысканна и причудлива, написана столь плавно текущим языком, что неизвестному оратору не пришлось бы краснеть даже рядом с Андрашем Блашковичем. “Речение: Праведный печется и о жизни скота своего... (Притчи, 12, 10). Уже по речению вы можете заранее догадаться обо всем, что я хочу сказать, и еще скорее о том, над кем произношу я торжественное слово. Я произношу его над телом нашего брата, пастыря Иштвана Надя, с которым у нас была общая цель — уберечь, накормить, направить по верному пути наши стада. Он исправно соблюдал свои обязанности к тварям земным, то есть общинным стадам, я же употребляю свои усилия на поприще духовного пастырства; с той лишь разницей, что Надю удавалось перегонять свое стадо с пастбища на пастбище, стадо с готовностью слушалось его окриков и сучковатой палки, которой он по вечерам понуждал его к дому, разгонял быков по загонам и таким образом завершал свой привычный ежедневный труд. Я же как пастырь духовный с болью признаю: я не столь удачлив, как мой усопший коллега, хотя я тоже прилагаю все усилия, дабы направить мое стадо на манящие луга, приучить его к загону святой матери церкви, но часть моего стада, самая дикая, плутая вразброд по заповедным владениям, не желает идти туда, куда я указываю, ибо она не слышит моих пастырских призывов, а ведь я многократно трублю в такой рог, что в здешнем Иерихоне его могли бы услышать даже глухие. Итак, мы на совесть трудились с моим усопшим коллегой во имя одной цели, хотя и не с одинаковым успехом. Ибо если у нас когда-нибудь и был порядок, то с ним давно уже покончено, и с сей поры нами правит хаос. В этом можно убедиться на каждом шагу: в корчмах, где захмелевшие герои, потеряв разум, чихвостят друг друга почем свет стоит из самых что ни есть дружеских чувств, а потом, вырвавшись на простор, нарушают запреты, крадут, сквернословят, поносят имя Божие. Мой пастырский посох слишком слаб для того, чтобы привести их в чувство, на таких молодцов нужна сучковатая палка Иштвана Надя. Поистине, в его стаде царил больший порядок, ибо стоило ему гикнуть хорошенько, как все стадо послушно исполняло его волю, даже если быки и трясли порой рогами. А я что бы ни говорил с моей кафедры, все впустую, разудалые молодцы даже и ухом не ведут. Вот и закончена моя речь над покойным Иштваном Надем, нашим верным пастухом, но потерпите еще немного, пока сам мастер скажет свое прощальное слово, ибо кто с усердием выполнял свое уготованное судьбой предназначенье, тот заслуживает равных почестей. Поднимите же Иштвана Надя по окончании речи, вынесите его, да не забудьте положить рядом милый его сердцу рог, с которым он, когда придет время и зазвучат ангельские трубы — как достойно исполнивший свой земной долг,— восстанет к новой счастливой жизни”.

И точно так же нам не известно имя знаменитого в былые времена проповедника, о котором пишет в своем стихотворении “Лукский священник” Миклош Семере:

Омыта Бодрогом, блещет Лука,
Любая старая и новая хроника
Помянет город и его священника.

Как и безымянный проповедник, сказавший прощальное слово над пастухом, он тоже был из комитата Земплен, и о нем тоже мы не имеем никаких сведений, кроме тех, которые оставил в своих стихах Миклош Семере. Что служило источником ему, неизвестно. Речь идет о том, что в день именин довольно непопулярного императора и короля Иосифа II нужно было заставить народ молиться за него. Лукский священник повиновался приказу и в конце службы обратился к богу с такой молитвой:

Дай дождя полям и горам,
Влаги страждущим просторам
Из ключей твоих бездонных, о отец наш!
Охранитель рода венгров,
Погубитель иноверцев,
Осени благословеньем край наш.
Всех, кто в этот день погожий
Собрались, помилуй, Боже,
А еще — храни венгерского короля!
Не смотри, что он, мол, немец,
Хорошо, что не туземец,
Ведь на все, Господи, воля твоя.
И как будто вихрь взовьется,
Каждый рот пусть встрепенется:
“Господи, храни венгерского короля!
Не смотри, что он, мол, немец,
Хорошо, что не туземец,
Ведь на все, Господи, воля твоя”.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел культурология












 





Наверх

sitemap:
Все права на книги принадлежат их авторам. Если Вы автор той или иной книги и не желаете, чтобы книга была опубликована на этом сайте, сообщите нам.