Ортега-и-Гассет Х. Идеи и верования

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава первая. ВЕРОВАТЬ И МЫСЛИТЬ

III. Сомнение и верование. - "Пучина сомнений". - Место идей.

Человеку свойственно веровать, и можно сказать, что самый глубинный
слой нашей жизни, слой, поддерживающий и несущий на себе все прочие,
образуется посредством верований. Вот та твердая почва, на которой мы
трудимся в поте лица. (Между прочим, метафора "твердь" ведет происхождение
от одного из самых базовых верований, без которого мы не смогли бы
существовать: я имею в виду верование в то, что, несмотря на случающиеся
время от времени землетрясения, почва твердая. Вообразите, что последует,
если завтра почему-либо это верование нас покинет. Прогноз метаморфоз,
которые произойдут в связи с такой переменой в жизни, - вот превосходный
материал для введения в историческое мышление.)
И, однако, в этой фундаментальной области наших верований то здесь, то
там, точно люки, зияют провалы - провалы сомнений. Сейчас пришло время
сказать, что сомнение, сомнение не методического или интеллектуального
свойства, подлинное сомнение, - это способ существования верования, в общем
устройстве жизни оно принадлежит тому же уровню, что и верования. В сомнении
тоже пребывают. С той оговоркой, что это тяжкое пребывание. В сомнениях
пребывают как в пропасти, - иными словами, падая. Ибо это отрицание
стабильности. Мы внезапно ощущаем, что почва уходит из-под ног, и кажется,
что мы падаем в пустоту, что ухватиться не за что и жить нечем. Словно сама
смерть вторгается в нашу жизнь, словно при нас зачеркивают наше собственное
существование. Тем не менее у сомнения и верования имеется общая черта: в
сомнении и веровании "пребывается", мы не полагаем сомнение, не задаемся им.
Сомнение вовсе не идея, которую можно обдумать, а можно и не думать о ней,
можно отстаивать, критиковать, формулировать, а можно этого и не делать, -
нет, мы и есть оно. Не сочтите за парадокс, но мне представляется очень
затруднительной задачей описать, что такое подлинное сомнение, и остается
только сказать, что мы верим нашему сомнению. Если бы это было не так, если
бы мы сомневались в собственном сомнении, оно оказалось бы вполне безобидной
вещью. Но самое страшное в том и заключается, что оно живет и действует по
тем же законам, что и верование, принадлежит тому же уровню. Таким образом,
различие между верой и сомнением состоит не в том, чтобы верить или не
верить. Сомнение - это не "не верить" по отношению к "верить" и также это
"не верить в то, что это не так" по отношению к "верить в то, что это так".
Отличительный признак сомнения в том, что в него веруется. Вера полагает
Бога существующим или несуществующим. Она помещает нас в ситуацию
утверждения или отрицания, в обоих случаях однозначную, и потому, находясь в
ней, мы не теряем ощущения стабильности.
Больше всего нам мешает толком разобраться с ролью сомнения в нашей
жизни подозрение, что оно не обращает нас лицом к реальности. Эта ошибка
проистекает из непонимания природы верования и сомнения. Как было бы удобно:
усомнишься в чем-нибудь - и оно тотчас перестает быть реальным. Но такого не
бывает, - сомнение ввергает нас в сферу сомнительного, в реальность не менее
очевидную, нежели рожденная верованием, но только многозначную,
двусмысленную, непостоянную, сталкиваясь с которой мы не знаем, ни что
думать, ни что делать. Сомнение в итоге оказывается пребыванием в
нестабильности как таковой, это жизнь в миг землетрясения, землетрясения
постоянного и неизбывного.
На эти мгновения, да и вообще на многое в человеческой жизни, самый
яркий свет проливает не научная мысль, а язык повседневности. Мыслители, как
это ни странно, всегда пренебрегали этой существеннейшей реальностью, они
просто отворачивались от нее. И напротив, непрофессиональный мыслитель,
больше прислушивавшийся к тому, что для него суть важно, пристальнее
вглядывавшийся в собственное существование, оставил в просторечии следы
своих прозрений. Мы слишком часто забываем, что язык сам по себе мысль,
доктрина. Используя его в качестве инструмента для самых сложных
теоретических комбинаций, мы не принимаем всерьез изначальной идеологии,
которой он, язык, является. Когда мы наугад, не очень заботясь о выражении,
используем уже готовые языковые формулы и внимаем тому, что они говорят нам
по собственному усмотрению, нас поражает точность и проницательность, с
какой они открывают реальность. '
Все выражения повседневного языка, имеющие отношение к сомнительному,
свидетельствуют, что человек ощущает сомнение как нетвердость,
нестабильность. Сомнительное представляет собой текучую реальность, в
которой человек не может сыскать опоры и падает. Отсюда: "пребывать в пучине
сомнений" - контрапункт к уже упоминавшейся метафоре "твердь". Образ
сомнения передается в языке как флюктуация, колебание, прилив и отлив. И так
оно и есть, мир сомнительного - морской пейзаж, вызывающий предчувствие
кораблекрушения. Сомнение, представленное как волновое колебание, позволяет
нам осознать, до какой степени оно является верованием, насколько оно под
пару верованию. Ведь сомневаться - значит пребывать разом в двух
антагонистических верованиях, соперничающих между собой, отталкивающих нас
от одного к другому, выбивая из-под ног почву. В "сомневаться",
"раздваиваться" ясно просматривается "два".
Естественная человеческая реакция на разверзающуюся в тверди его
верований пропасть - постараться вынырнуть из "пучины сомнений". Но что для
этого надо делать? Ведь для области сомнительного как раз и характерно, что
мы не знаем, что делать. Что можно поделать, если то, что с нами происходит,
заключается именно в том, что мы не знаем, что делать, потому что мир - в
данном случае какая-то его часть - предстает двусмысленным? С этим ничего не
сделаешь. В такой ситуации человек начинает заниматься странным делом,
которое и на дело-то почти не похоже: человек принимается думать. Думать о
какой-либо вещи - это самое малое из того, что можно с этой вещью сделать.
Это даже не значит прикоснуться к ней. И шевелиться для этого тоже не нужно.
И все же, когда все вокруг рушится, у нас остается возможность поразмышлять
над тем, что рушится. Интеллект - это самое доступное человеку орудие. Он
всегда под рукой. Пока человек верит, он не склонен им пользоваться, потому
что интеллектуальное усилие тягостно. Но, впав в сомнения, человек хватается
за интеллект как за спасательный круг.
Прорехи в наших верованиях - вот те бреши, куда вторгаются идеи. Ведь
назначение идей состоит в том, чтобы заменить нестабильный, двусмысленный
мир на мир, в котором нет места двусмысленности. Как это достигается? С.
помощью воображения, изобретения миров. Идея - это воображение. Человеку не
дано никакого заранее предопределенного мира. Ему даны только радости и
горести жизни. Влекомый ими человек должен изобрести мир. Большую часть
самого себя человек наследует от предшествующих поколений и поступает в
жизни как сложившаяся система верований. Но каждому человеку приходится на
свой страх и риск управляться с сомнительным, со всем тем, что стоит под
вопросом. С этой целью он выстраивает воображаемые миры и проектирует свое в
них поведение. Среди этих миров один кажется ему в идее наиболее прочным и
устойчивым, и человек называет этот мир истиной или правдой. Но заметьте:
истинное или даже научно истинное есть не что иное, как частный случай
фантастического. Бывают точные фантазии. Более того, быть точным может
только фантастическое. И нет иного способа хорошенько понять человека, как
только принять к сведению, что у математики одни корни с поэзией, что и та и
другая связаны с даром воображения.