Нэш Р. Дикая природа и американский разум

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава III. Романтизм и дикая природа

Как велики преимущества уединения!
Как величественна тишина вечных сил природы!
Есть нечто в великом слове - "дикая природа",
ласкающее ухо, ободряющее дух человека.
В нем содержится религия!
Ествик Ивенс, 1818

Признание дикой природы начиналось в городах. Писатель, владеющий пером, сделал первый жест, направленный на сопротивление распространенной сильной антипатии, чего не сделал первопроходец с его топором. Идеи этих литераторов определились их опытом, потому что в большинстве они видели в дикой природе то, что хотели видеть. В шестнадцатом и семнадцатом веках европейцы заложили основы подходящих интеллектуальных позиций. Понятие грандиозности и колоритности вело к использованию эстетики диких мест в пользу деизма, соединявшего природу и религию. Объединенные с примитивистской идеализацией жизни в природе, эти идеи подготовили почву для романтического движения с далеко идущим значением для дикой природы.
Дикая природа не стала от этого менее заброшенной, мистической, хаотичной, но, в некоторой степени, были желанны новые интелектуальные воззрения на эти качества. Европейские романтики восторгались дикой природой Нового Света, и постепенно некоторые американцы в городах из литературного интереса начали заимствовать сходные позиции. Однако, безразличие и враждебность относительно дикой природы оставались вобщем-то доминирующими. Даже энтузиасты защиты природы считали трудным полностью исправить точку зрения первопроходцев. Еще в середине 19 века некоторые американцы имели сильно выраженный акцент этого воззрения.
Часть людей представляла себе дикий простор как проклятое и безбожное место, враждебно воспринимаемое. Понимание появилось в объединении Бога и диких мест. Смена подхода началась с прорыва европейских астрономов и физиков, ознаменовавшего начало эры просвещения. Как только ученые обнаружили Вселенную всю сразу, которая была безбрежной, сложной и гармоничной, они усилили веру в божественное начало этого величественного и чудесного творения. И в то же время они чувствовали благоговейный страх, что расширение знаний о Солнечной системе вызвало увеличение великих физических черт Земли, таких как пустыни и океаны. Результатом была поразительная смена понятия "дикая природа". Горы, например, в начале 17 века рассматривались как бородавки, прыщи, волдыри и другие безобразные деформации поверхности Земли. Названия отдельных горных вершин, как-то Дьявольский перст в Англии, говорят о господствующем мнении. Но в конце столетия возникли противоположные подходы. Книги, названия которых говорят сами за себя: "Священная теория Земли" Томаса Барнета (1684), "Мудрость божья и сотворение Земли" Дж. Рея (1691), использовали детально разработанные теологические и географические аргументы для усиления вероятности факта, что горы могли быть творением рук Господа, хотя и не совсем по его образу. Сознание того, что нецивилизованные регионы оказались под влиянием Бога раньше, нежели Сатаны, было только шагом к постижению того, что прелесть и величие картин дикой природы сравнимо разве что с Богом.
Выражение этого нового ощущения дикой природы, как понятия возвышенного, получило широкое распространение и употребление в 18 веке. Понятие возвышенного, как эстетическая категория, изменило мнение о том, что природа прекрасна тогда, когда она удобна, плодородна, упорядочена. Безбрежные, хаотичные пейзажи также приятны. В соответствии с критериями возвышенности даже страх, внушаемый дикой природой, был необязательным. Эдмунд Бурк в своей работе "Философское исследование происхождения наших идей о возвышенном и прекрасном" (1757) выразил идею, что ужас в отношении природы произошел скорее в результате благоговейного торжества и восхищения, нежели от боязни и отвращения. Шестью годами позже Иммануил Кант в своей работе "Наблюдения за ощущениями прекрасного и возвышенного" выделял из двух чувств то, которое дает возможность относиться к природным чертам Земли - горам, пустыням, штормам, как к эстетически приятным. Такие взгляды значительно расширили понятие упорядоченной, пропорциональной красоты. В "Ремарках к лесным пейзажам и картинам лесной местности" Гилпина (1792) внушался риторический стиль четкого определения нецивилизованной природы. Дикая природа осталась той же, но изменение вкуса было изменением отношения к ней.
Возвышенность предполагала связь Бога и Природы. Деизм с его акцентом на Создателя или первопричину Вселенной использовал эти взаимоотношения, как основание религии. Конечно, с той начальной поры человек думающий поверил в духовное начало всех объектов и процессов природы, но природные доказательства были обычно второстепенными и дополняющими открытие. И дикая природа, как что-то нелогичное, была исключена из категории природы. Деисты, несмотря ни на что, полностью основывались в своей вере в существование Бога, обращаясь за объяснениями к природе. Более того, они рассматривали дикую природу, как чистое проявление природы как таковой, специальным предназначением которой являлось быть чистейшей средой, посредством которой Бог показывает свою силу и величество. Духовная истина наиболее убедительно проявилась в незаселенных местностях, тогда как в городах и селах люди были заняты работой, ниспосланной Богом. Вместе со смыслом возвышенности деизм помогал заложить фундамент значительного интеллектуального поворота. В середине 18 века дикая природа воспринималась с чистотой и набожностью, что предварительно определялось отсутствием людей. Люди находили все больше возможностей для восхваления, даже возводя в культ то, что прежде ненавидели. Хотя деизм и возвышенность произошли в большей мере от просвещения, они содействовали возникновению различных понятий о природе.В отношении к природе романтики предпочли дикий, свободный путь развития. Отбрасывая дотошно упорядоченные сады Версаля, так привлекательные для просвещенного разума, они вернулись к запущенным лесам. Дикая жизнь, терпящая и чувствующая отвращение к человеку и его делам, взывала к ним. Она не только предоставляла им спасение от общества, но также была идеальной платформой индивидуалам-романтикам в осуществлении культа. Заброшенность и полная свобода пустоши создавали наилучшее окружение для меланхолии или торжества.
Примитивизм был одной из наиболее важных идей романтизма. Примитивисты верили, что человеческое счастье и благополучие убывают в прямой пропорции от степени цивилизованности. Они идеализировали культурные проявления, наиболее близкие к дикости или предыдущей эпохе, в которой, как они верили, каждый человек был проще и лучше. Притягательности примитивизма и романтизма предшествует западная мысль о сути дикой природы, а также позднее средневековье, где многие народные традиции основывались на благородном варварстве. Выхваченный из своего дикого убежища и принесенный назад в цивилизацию, Дикий Человек, возможно, стал больше рыцарем, чем заурядной личностью. Контакт с дикой жизнью был основоположником его исключительной силы, дикости, твердости, смешанной с невинностью и врожденным благородством. Более того, перед эротической удалью Дикого Человека бледнеет цивилизованное человечество.
Традиция Дикого Человека-супермена вела к идее благотворного уединения в дикой природе. Германские писатели 15 века замечали, что жители городов делали все для поисков среды обитания Дикого Человека. Идиллическая жизнь, вероятно, ждала вошедших в леса. Мир, любовь и гармония, думали они, заменяют тоску, конфликты и материализм городов. Что возвращение к примитивизму может освободить человека от социальных ограничений, которые препятствуют полному выражению чувственности. Ганс Захс в своем труде "Оплакивание Диким Человеком мира безверия" (1530) начал с каталога недостатков, присущих городам и попытался объяснить, как протестуя, недовольные бросили цивилизацию, дабы обитать в пещерной пустоши. По словам Захса, они живут там в высшей простоте, успокоенные, и ждут там своих заблудших собратьев.
Ганс Захс писал за пол-столетия до выхода эссе "О каннибалах" Монтеня, ознаменовавшего начало расцвета европейского примитивизма. После этого заявления резко возрос энтузиазм у популярных литературных собраний к благородной дикости и дикой жизни в природе. В начале 18 века они широко использовались как инструмент критики цивилизации. В Англии такие писатели, как Уортонс, Шефтсбери и Поуп атаковали "дымные города" с их "блеском и помпой", одновременно тоскуя по "неразрушенной, непроторенной дикой жизни". Более разоблачительным в этом отношении был Даниель Дефо с "Жизнью и неожиданными приключениями Робинзона Крузо". Опубликованная в 1719 г., с огромным успехом вышедшая книга повествовала о действительном опыте, испытанным моряком, проведшем годы в неблагоприятных условиях на пустынном острове возле чилийских берегов.
В Европе лидером примитивистов был Жан Жак Руссо. Одно время он не идеализировал полностью дикое состояние и не выражал личного желания возвратиться в леса. В "Эмиле" (1762) Руссо убеждал современников объединить примитивистские качества с современной цивилизованной жизнью. Его книги восхваляли грандиозность диких пейзажей Альп, стимулирующих поколение писателей и художников к восприятию обычаев романтизма.
Новый Свет с его изобилием дремучих лесов и дикой жизни будоражил романтическое воображение. Некоторые европейцы предприняли путешествие через океан, чтобы удовлетворить свою потребность примитивизма. Среди первых посетителей был Франсуа Рене Шатобриан, который провел пять зимних месяцев в Соединенных Штатах в 1791-92 гг. Путешествуя чащами северного Нью-Йорка, он отмечал "бредовое" состояние, охватившее его, наслаждавшегося отсутствием дорог, городов, правителей и королей. В заключение он сказал: "Напрасным представляю себе скитание по большим (европейским) обработанным равнинам... зато среди этих пустынных мест душа наслаждается возможностью скрыться и потеряться среди безбрежных лесов... смешаться и раствориться... с дикой величавостью Природы". Вернувшись во Францию, он написал две популярные новеллы: "Атала" и "Рене", повествующие в романтическом свете о жизни индейцев в "величественных пустошах Кентукки". Главный герой новелл, прототип романтического героя, ищет "нечто для заполнения безбрежной пустоты своей сущности" и находит свободу, волнующую новизну весьма привлекательной дикой природы.
Следуя Шатобриану, ряд европейцев с романтическими представлениями, такие как Алексис Торквилль, посетили или писали о американской дикой природе. Джордж Гордон, больше известный как лорд Байрон, стал одиним из наиболее откровенных и влиятельных защитников дикой природы. "С ранней юности мой дух отличался от душ других людей... мои беды, переживания и мои силы сделали меня чужим... моя радость в пустоши" - гласила одна из его характеристик. Для своих героев Байрон выбрал меланхолический цинизм, как последствие разочарованности цивилизацией, ведущий их к пониманию истинной ценности забвения диких мест. Обворожительность возможности побега от общества привлекала внимание к дикой жизни Нового Света и к людям, поглощенным этой идеей. Байрон прославляет Даниеля Буна, героя-романтика, а не первопроходца-завоевателя. В байроновской "Исповеди" (1816), взятой его поколением за манифест, читаем: "Есть наслаждение от дремучих лесов, есть восторг от одинокого берега, есть общество, где совсем нет вторжения... Я люблю больше не человека, а природу". Байрон думал именно о дикой части природы и его работа, явившаяся высшей точкой достижений европейских романтиков, на протяжении столетия была непререкаемой. Американцы, признавшие дикую природу, полностью доверились этим традициям и сделали эти идеи первостепенными.
Энтузиазм, проявившийся к дикой природе, основанный на романтизме, деизме и чувстве возвышенности, развивался в среде интеллектуальных европейцев, окруженных городами и книгами. В Америке первыми отдали должное природе писатели, художники, ученые, туристы, интеллигенция - люди, не смотревшие на природу взглядом первопроходца.
Вильям Берд Второй был одним из первых в данном случае. Родившись в штате Вирджиния, формировался как личность в Лондоне, где получил знания и овладел манерами английского мелкопоместного дворянства. Вернулся в колонию в 1705 г. на обширную семейную плантацию Вестовер, которую унаследовал, занялся политикой. Но все же Берд был сильно втянут в английскую социальную и литературную моду, включая рождающееся романтическое восхищение дикой природой.
В 1728 г. Берд начал работать в комиссии штата Вирджиния по исследованию границы между колонией и штатом Северная Каролина. Работа забросила его в верховья Южных Аппалачей, и его описание этого региона "История линии раздела" явилось первым в Америке расширенным комментарием о дикой природе, вызывавшим иные чувства, нежели враждебность. Берд описал экспедицию в эту "большую глушь", как полное восторга приключение. Он говорил о том, что партии случалось останавливаться в домах, но даже когда это случалось, они отдавали предпочтение ночевке под открытым небом, потому что намного приятней находиться в природном жилье. В примитивистской манере он обобщает: "Человечество много теряет, пребывая в теплых жилищах на мягких постелях".
Исследовательская работа вела их дальше на запад, в необитаемые земли, и возбуждение Берда росло. 11 октября 1728 г. они впервые достигли Аппалачских гор. Берд описал их в "кручах облаков, восходящих одно за другим".
Несмотря на недостаток сильных религиозных предпосылок, Берд наслаждался дикой природой полностью благодаря своим интеллигентским склонностям. Первым делом, он был хорошо знаком с эстетическими и литературными взглядами относительно дикой природы, о которых большинство его колониальных современников ничего не знало.
Опыт Берда также показывает, что американская признательность дикой природе была не всегда безупречной. Старая антипатия первопроходцев сдавалась нелегко; в некоторой степени романтический энтузиазм служил прикрытием противоречивых отношений. Неубедительными выглядели ссылки Берда на "печальную дикую жизнь" и высказанная благодарность "день за днем нас кормила щедрая рука Провидения среди необитаемой природы". В духе приграничных жителей Берд идеализировал пасторальную природу. Созерцая дикую долину, замечая, что "ничего ей не нужно, но все же эту картинку дополнили бы пасущиеся на лугу коровы, овцы и козы на холме".
В середине столетия новые ноты зазвучали в научных записках. Джон Клейтон, Питер Калм, Андре Мишу и местный самоучка Бертрам, ботаник, были взволнованы таким положением дел, ибо американская природа - это не только сырьевая база цивилизации, но и научная лаборатория. Завоевание не было их первичным интересом, иногда они бросали работу, чтобы полюбоваться пейзажем. Полагаясь на европейскую мысль о мире природы, взрастившую деизм и смысл возвышенности, они предположили, что, как писал Марк Кейтсби, дикая природа учила их "славным делам Создателя".
Ботаник второго поколения, Бертрам, возвел свои впечатления от дикой природы в исключительную степень. Родившись в семье, где высоко ценили живость мысли, Бертрам, перед тем как начать в 1773 г. обширное исследование природы на Юго-Востоке, был хорошо осведомлен о романтическом мировоззрении. На протяжении последующих четырех лет он прошел около 5000 миль, ведя детализированный дневник. Предыдущие ботаники Нового Света, поглощенные изучениями, уделяли слишком поверхностное внимание дикой природе. Бертрам менял такой порядок. В 1975 г. он забрался на гору в северной Джорджии. " Оттуда я наслаждался обзором, онемев от великолепия и глубины... гор, дикую чащу которых я пересек недавно". Позднее он добавил: "Мое воображение с этого момента полностью занято раздумьями об этом великолепном просторе... Я был почти без чувств... от нового вида рододендрона".
Что заставило Вильяма Бертрама забыть рододендрон и радоваться дикой природе - ее грандиозность. Его описания отмечают первое широкое использование этого термина в американской литературе. Этому служит примером почти каждая страница его "Путешествий". Разбив лагерь на берегу озера Джордж во Флориде, Бертрам признавал настоящее "соблазнение этой очаровательной сценой примитивной природы", а в пустошах Каролины он "заметил с восторгом изумительную, благоговейно величественную сцену великолепия и энергии, мир, загроможденный скалами". Для него, как и для европейских эстетов, величественность природы обозначала суть Божью, и Бертрам неоднократно восхвалял "высшего автора", чья "мудрость и сила" нашла отражение в дикой природе.
Как и Вильям Берд, Бертрам поддержал сущность романтического примитивизма. "Наше состояние, - сообщал он из одного лагеря во Флориде, - было подобно состоянию первобытного человека - мирное, удовлетворенное, дружественное". Но, опять же, как у Берда, позиция относительно дикой природы у Бертрама была во многом изменчива. Горы казались мрачными, даже угрожающими. Пользуясь этим случаем, Бертрам заметил, что, возможно, люди нашли утеху в цивилизации, ибо были стадными существами. Вспоминая приятную остановку в Чарльстоне, он сравнил себя с несчастным Небугаднеззаром, выгнанным из общества "и вынужденным скитаться в горах и чащах, питаться и ходить стадом с дикими лесными чудовищами". Однажды, охваченный такими депрессивными мыслями, Бертрам взошел на утес, с которого была видна простирающаяся на запад дикая равнина. В тот же момент страхи покинули его, и он восторженно воскликнул: "Это поразительная картина великолепия". Страхи и сомнения не смогли затмить любовь Бертрама к дикой природе.
Таких, как Берд и Бертрам, было в колониях немного. Многие из современников разделяли с первопроходцами их неприязнь к дикой природе, поэтому трудно двигалось признание свободной природы в океане сомнения. Новые отношения сосуществовали с немного измененными старыми. Похоже, ранний национальный период романтического мировозрения был только частью американской оценки дикой природы.
В конце 18 века некоторые американцы открыли для себя примитивизм. В 1782--82гг. Филипп Френо печатает серию эссе под необычным названием "Лесной философ", в которой отшельник служит в качестве глашатая авторской критики цивилизованного общества. Неоднократно философ противопоставляет свою простую, моральную жизнь в лесу Пенсильвании извращенному существованию жителей городов. Десять лет спустя Френо вернулся к этой же теме в "Томо-Чики эссе". Там он принял облик индейца, ознакомившегося с цивилизацией и противопоставил "этого дикого лесного гения безвкусице от искусства". В 1880 г. Бенджамин Раш, врач из Филадельфии, точно увязал примитивизм и дикую природу, подмечая, что "человек есть природное дикое животное и... взятое из леса, не будет никогда счастливым... пока не вернется снова обратно".
Пока Френо и Раш излагали свой примитивизм в гостинных Филадельфии, выдающийся адвокат Ествик Ивенс воплощал свою философию в практику. Зимой 1818 г. Ивенс одел буйволью меховую шубу, высокую меховую шапку и мокасины и в компании двух собак выступил в пеший тур на Запад длиной в 4000 миль. Он заявил: "Я желаю снискать простоту, первобытные ощущения и добродетель дикой жизни, избавиться от искусственных привычек, предрассудков и недостатков цивилизации... и среди уединения и благородства западных лесов исправить человеческие представления и найти правду, интересующую людей". Это было сущностью примитивизма, и Ивенс придерживался ее с последовательностью и уважением к дикой природе. Однажды, проходя краем южного берега озера Эри, он излил свои чувства в победную романтическую песню: "Как велики преимущества уединения! Как величественна тишина вечных сил природы! Есть нечто в великом слове - "дикая природа", ласкающее ухо, ободряющее дух человека. В нем содержится религия!" В рамках западной мысли это была относительно новая идея с революционными выводами. Отождествление религии с дикой природой вопреки принятым взглядам, создало основу признания, а не ненависти.
Заявив о том, что путешествие состоялось зимой из-за его желания полностью ощутить "удовольствие от страданий и новизну опасности", он предложил иную причину, по которой американцы его поколения смогли бы смотреть на природу благосклонно. В начале 19 века, впервые в американской истории, стало возможным жить и даже путешествовать, не соприкасаясь с природой. Все больше люди стали жить на обустроенных фермах или в городах, где они были лишены трудностей и страха перед природой. Учитывая преимущества комфорта больших ферм, библиотек и городских улиц, пустошь приобрела совсем иной характер, нежели во время первопроходцев. Для Ествика Ивенса и других джентльменов дикая природа стала новизной в виде альтернативы цивилизации.
Его последователи с романтическими вкусами все более находили удовлетворение в общении с дикой природой. В начале 1792 г. Джереми Белнеп, выпускник Гарварда и министр по делам конфессий в Нью-Гемпшире, опубликовал восхищенное описание Белых Гор. Он отметил, что регион этот является "непролазной чащей", достойный внимания "созерцательного ума". Объясняя тем, что "поэтическая фонтазия" может найти полное удовлетворение среди этих диких и суровых пейзажей", Белнеп выделил "древние горы, изумительные подъемы, бегущие облака, грозные скалы, зеленые леса... и бурные потоки", которые "изумляют, успокаивают и восхищают". Он заключает, что почти все в природе, что может вдохновить на создание идей возвышенности и красоты, находится здесь (в пустоши).
Теддеус Мейсон Харрис тоже показал свою признательность дикой природе в журнале, описыващим его путешествие в верховья долины Огайо. Как и Белнеп, Харрис был из Гарварда, и занимал пост министра. Его знали как чувствительного, застенчивого и болезненного; улучшению его здоровья способствовало путешествие на Запад. Начиная с Филадельфии его впечатления возрастали по мере углубления в горы. Особенно ему нравились пустынные горные пейзажи, вызывавшие у него "благоговейный страх и восхищение". Пытаясь понять свои ощущения, он сказал, "что есть что-то, что впечатляет нас с благоговением в тени и тиши этих безбрежных лесов, в глубоком одиночестве наедине с природой человек общается с богом". Так же как и в идеях возвышенности, созданных англичанами 100 лет до того, необъятность и величие дикой природы отождествляется с качествами творца.
Вместе с распространением романтических настроений, признательность дикой природы становилась литературным стилем. В 1840 г. это было уже литературной банальностью - делать периодические вылазки на природу, собирать "впечатления" и, возвратясь к своим письменным столам, описывать брызжущие любовью пейзажи и заброшенные места в романтической манере. Способность воздать должное дикой природе фактически считалось одним из качеств джентльмена. Эссеисты неизменно сочетали наслаждение от дикой природы с изысканностью и хорошей производительностью. Один автор, подписывающийся только как "Джентльмен из Бостона", высказывался, описывая путешествие 1883 г. в Нью-Гемпшир так: "Если родители желают развивать вкус своих детей, то пусть будут близки с лесами, пустошами и горами". Дальше он заявляет, что каждый, стремящийся постичь значимость природы, первым делом должен уйти с головой в природу, "жить среди ее великолепия, часто посещать ее сокровенные романтические уголки, переживать ее колоритные и пустынные пейзажи". Писатели-романтики подобно этому, представляли себя, как особенный социальный тип, восприимчивость которых была выше, нежели у тех, кто применял только экономические критерии относительно дикой природы. Наслаждение дикой природой было для них аристократической чертой.
Несмотря на то, что в моде был романтизм, происходящий от индивидуального, романтического торжества дикой природы, в начале 19 века возник характерный образец стиля и языка. Типичным было послание в "Американский месячник" в 1833 г., содержащее "нежные чувства, неизменно вызываемые впредь уединенными прогулками по просекам". Выборочные цитаты из прозы Байрона и других писателей свидетельствуют о "существовании в нынешнем утонченном состоянии постоянной жажды диких развлечений и опасностей на лоне дикой природы". То были ссылки на преимущества природы, которые "минуя неестественные города, говорят прямо в сердце". Дикая природа была святилищем, избавленным от "суматохи, беспокойства и пустоты общества", а также от "мест, переполненных грязными дельцами от бизнеса". Эти идеи, опора сословия романтиков-энтузиастов дикой природы, регулярно появлялись в периодике, "пейзажных" альманахах, литературных ежегодниках и другой изящной, светской литературе того времени. Прилагательные "возвышенный" и "колоритный" применялись так беспорядочно, что утратили свое значение.
Чарльз Фенно Хофман, нью-йоркский писатель и редактор, был одним из тех, кто сделал вклад в возрастание интереса к дикой природе. Он предпринял путешествие в долину Миссисипи в 1833 г. Письма шли назад в нью-йркскую "Америкен", позднее он собрал их в книгу, повествующую о человеке, очарованном "прекрасной дикой природой", с которой он неожиданно встретился. Однажды прозревшие люди чувствуют нехватку смысла "прекрасное и величественное". Для Хофмана это "необыкновенная радость в дикой природе". Путешествия привели его в места, не нуждающиеся ни в обработке, ни в товариществе, - в этом была их привлекательность. "Я чувствовал, - писал он, - дикое наслаждение сродни явлениям эгоистичного удовольствия тем, что это место, столь уединенное и прелестное... цвело в одиночестве для меня". После экскурсии на Запад, Хофман становится редактором "Американского Ежемесячника" в Нью-Йорке, но продолжает искать дикую природу в период отпусков. Фактически, он одним из первых превознес горы Адирондак как Мекку для любителей диких пейзажей. Для жителей Нью-Йорка, которые не могли отлучиться далеко от города, Хофман включил в журнал такие статьи, как "Дикие пейзажи возле дома, или намеки для летнего туриста".
После хофмановского "открытия" Адирондакских гор, они приобрели популярность, как прибежище энтузиастов дикой природы. Д.Т. Хедли в своей работе "Адирондак или жизнь в лесу" описал удовольствие отдыхающих, находящихся там. Плодовитый автор и репортер нью-йоркской "Трибюн", Хедли разработал общепринятые нормы восхваления дикой природы. Горы, объявленные "туманностью, ужасом, грандиозностью, силой и красотой", были в деистическом смысле, произведением Господа и "символом Его всемогущества". Как человек чувствительный, Хедли заявлял, что "найти избавление в дикой среде от борьбы и раздоров людей" было сущим "очарованием". Или о себе: "Я люблю свободу дикой природы и отсутствие общепринятых форм в ней. Я люблю долго бродить в лесу, волнующие, восхитительные картины, открывающиеся с вершин седых гор. Я люблю все это и я знаю, что это лучше, чем переполненные города, и всегда будет лучше и для души и для тела". Хедли сказал в своей книге "Руководство путешественнику": "Каждый, имеющий сильные ноги и крепкое сердце, любящий природу и свободу, сможет наслаждаться отпуском в Адирондакских горах и вернуться к цивилизации лучшим и окрепшим".
Те, чей бизнес заключался в исследовании, ловле животных, возделовании земель и других способах завоевания дикой природы были менее чувствительны, чем городские жители и отдыхающие, к романтическому состоянию. Даже эти случайные показания в донесениях приграничных жителей свидетельствовали о силе этого мнения. В начале 1784 г. Даниель Бун, ссылаясь на "автобиографию" (большей частью это была работа Джона Филсона из Кентукки), показал новые мотивы бок о бок с обычным осуждением дикой природы. Они начинались со стандартных ссылок на "мрачную пустошь", годящуюся разве что для превращения в "плодородное поле". Но сообщение показало также "удивительное восхищение" Буна дикими картинами. Происходило превращение первопроходца в философа-примитивиста. "Не густонаселенный город, - заявил он, - с его многообразием коммерческих и государственных структур, доставил мне такое большое удовольствие, а прекрасная природа, находящаяся здесь".
Росло число приверженцев эстетической ценности природы среди приграничных жителей. Например, Джеймс Огайо Петти, выросший в приграничной семье и ставший траппером в Зап. Миссури, отмечал в своем дневнике: "Я видел много прекрасного, интересного и внушительного в картинах дикой природы". Другой траппер, Осборн Рассел, был более определенным. 20 августа 1836 г. он стоял лагерем в долине Ламар в северо-западном Вайоминге, области, позднее включенной в Йеллоустонский национальный парк, и писал: "Что-то есть в этом романтическом пейзаже этой долины, что я не могу... описать, но впечатление выше моего сознания". Старания Рассела передать свои чувства привели к высокопарной прозе, но это свидетельствовало о наличии способностей к признанию эстетических качеств дикой природы.
Романтизм смягчал мнения тех, кто считал необходимостью завоевывать дикую природу. Упорно преследуя индейцев-семинолов через Эверглейд (болотистая местность во Флориде) в конце 1830 г., врач-хирург в составе армии "пристально рассматривал", несмотря на дискомфорт, "переживая смешанные чувства восхищения и благоговения", этот романс природы. Дневник Джона С. Фремонта о путешествии в 1842 г. в горы Вайоминга переполнен эпитетами "грандиозный", "великолепный", "романтический" пейзаж. Даже когда партия Фермонта скоропостижно закончилась на порогах Платт Ривер и потеряла оснащение, он писал, что "картины были так красочны и, несмотря на наше безнадежное положение, мы заставляли себя часто останавливаться и любоваться ними".
Для некоторых пионеров дикая природа была привлекательна возможностью найти в ней свободу и приключения. По окончании серии экспедиций в Скалистые Горы, Бенджамин Л.Е. Бунвилль отмечал, что возвращение к цивилизации неприятно тем из нас, "чья жизнь прошла в волнующем возбуждении и бдительности приключений в пустоши". Он завершает тем, что радовался бы возвращению из "роскоши и беспутства городов и погружению снова в испытания и риск дикой жизни". Исайя Грегг согласен с этим. Один из первых торговцев в Санта-Фе, он предпринял свое последнее путешествие в 1839 г. и остался жить в дикой природе. Он так и не смог терпеть дальше"спокойное течение цивилизованной жизни" после его "высшей степени возбуждения" в диких чащах. После этой свободы ему было трудно жить в условиях заточения его собственных физической и моральной свобод в тиски "сложных механизмов общественных учреждений". "Выход только в возвращении к природе" - решает Грегг.
Отношение к дикой природе находилось в переходном состоянии. Романтизм, включая деизм и эстетику дикой жизни, рассеяли старые предубеждения, дав дорогу в жизнь благосклонным традициям в отношении дикой природы.