Библиотека

Теология

Конфессии

Иностранные языки

Другие проекты







Лосев А.Ф. История античной эстетики. Высокая классика.

ОГЛАВЛЕНИЕ

Часть Третья
ШКОЛА ПЛАТОНА, ИЛИ ДРЕВНЯЯ АКАДЕМИЯ

§2. Ксенократ

У другого ученика Платона, Ксенократа, который был главой Академии после Спевсиппа (339/8 – 315/4), мы, так же как в случае Спевсиппа, расстаемся с целостным единством, к которому стремился, даже, может быть, не вполне достигая его, Платон.

1. Общее философское учение

Единое познание, которое, по Платону, может лишь затемняться и тускнеть, теряя глубину и остроту, но всегда остается однородным, у Ксенократа распадается на три различных вида познания: мышление (noesis), восприятие (aisthesis) и представление (doxa), и вместе с тем распадается на три части и мир.

"Что касается Ксенократа, – сообщает Секст Эмпирик (Adv. Math. VII 147, фрг. 5 Heinze), – то он утверждал существование трех субстанций (oysiai) – чувственной, умопостигаемой и сложенной из них, то есть мнительной (doxasten). Из них чувственная есть субстанция [всего] того, что находится внутри неба [т.е. субстанция земли и нижних небесных сфер]. Умопостигаемая – субстанция [всего] того, что вне [и выше] неба. Сложная же и мнительная – есть субстанция самого неба: она зрима чувственным зрением, умопостигаема же через астрономию. Поскольку, однако, эти субстанции существуют таким способом, то Ксенократ объявил в качестве критерия для находящейся вне неба и умопостигаемой субстанции науку, для находящейся внутри неба и чувственной субстанции – чувственное восприятие, для смешанной субстанции – мнение. Притом тот из этих критериев вообще, который возникает через научное понятие (logos), есть устойчивый и истинный; тот, который возникает через чувственное восприятие, – тоже истинный, но не так, как критерий научного понятия. Сложный же [из двух] критерий – общий для истинного и ложного. Ведь из мнения одно истинно, а другое ложно.

Потому, по преданию, и существуют три мойры – Атропос ["неотвратимая"] для умопостигаемого (она непреложна), Клото ["прядущая"] для чувственного и Лахесида ["случайная"] для мнительного".

Все это, однако, нисколько не мешает Ксенократу быть настоящим платоником, как это видно хотя бы из фрг. 6:

"Справедливо говорится у Соломона: мудрость в устах верующих. Ведь и Ксенократ в трактате "О мышлении" говорит, что мудрость есть наука о первых причинах и умопостигаемой сущности, и считает, что мышление двояко: есть мышление практическое, и есть мышление теоретическое, последнее же является человеческой мудростью. Поэтому мудрость есть мышление, но не всякое мышление есть мудрость".

Параллельно со своим основным учением о трех субстанциях бытия Ксенократ очень последовательно производит разделение наук на три области: логическую, физическую и этическую (фрг. 1).

Учение Ксенократа о трех субстанциях и трех областях бытия есть проявление общегреческого античного архетипа, которому легко найти параллели у других представителей греческой мысли, например у Аристотеля (см. т. IV).

Новое в системе Ксенократа – окончательное и полное разделение трех субстанций, которого не было в четкой форме у Платона и даже у Аристотеля. Другая особенность философии Ксенократа – сознательная и намеренная мифологичность его мышления.

Он – один из всех виднейших платоников – не только не чуждается мифологии как философского метода, но, наоборот, пользуется ею с удовольствием и очень широко. В этом отношении он пошел даже намного дальше Платона. Ксенократ делает попытку синтезировать народную мифологию с пифагорейством и пифагорейским платонизмом.

На место платоновского учения об Едином или аристотелевского учения о благе как первой причине и двигателе мира Ксенократ устанавливает духовное единство мира, олицетворенное в целой иерархии духовных сил. Во главе мира стоит двуединое божество, мужская часть которого есть правящий в небе порядок, первобог, которого Ксенократ называет Зевсом, нечетным числом (peritton) и разумом. Заметим, что нечетное число (в современной математике это называется простым числом) как такое, которое делится только на самого себя и на единицу, было у древних выражением неделимой формы и такой индивидуальности, которая не подлежит никакому уменьшению или увеличению.

Женская часть двуединого божества называлась у Ксенократа матерью богов, справедливостью (dice), которая правит всей поднебесной областью и является душой вселенной. Но, помимо того, небо также есть бог, и огневидные звезды – это олимпийские боги.

Далее, в подлунном мире носятся невидимые демоны, часть которых – добрые, часть же – злые. Наконец, некие божественные силы пронизывают и материальные элементы: воздух – Аид, воду – Посейдон, землю – Деметра (фрг. 15). Демоны занимают промежуточное положение между смертными и богами. Прообразом (paradeigma) для этих трех духовных принципов является треугольник. А именно, богов Ксенократ сопоставляет с равносторонним треугольником, демонов – с равнобедренным, а смертных – с разносторонним треугольником (фрг. 23).

По некоторым источникам, Ксенократ считает причиной иррационального и темного в человеческой жизни (несчастных дней, изуверских мистерий и праздников, на которых едят сырое мясо, сквернословят, избивают себя) даже и вообще не демонов, а некие громадные и мощные существа, обитающие в околоземной атмосфере, вечно мрачные и угрюмые, которые находят наслаждение во всем бедственном, постыдном и т.д. (фрг. 25). По-видимому, в противоречии с самим собою. Ксенократ весь подлунный мир считает низшим Зевсом, а весь надлунный мир – высшим Зевсом (фрг. 18).

Демонологическая концепция Ксенократа позволила ему очень оригинальным образом разрешить проблему безнравственного и безобразного в мифологии. Если мифы и гимны, утверждает Ксенократ, рисуют иногда богов грабителями, обманщиками и т.д., то все эти поступки на самом деле относятся к подлунным демонам, а не к богам (фрг. 24). Другими словами, поэты, созерцая жизнь богов, иногда не в силах отличить истинно божественные, находящиеся в дали неподвижного неба образы и смешивают их с образами разнообразных демонов, заполняющих все пространство между смертными и богами, между землей и наднебесным пространством.

Как это видно уже на примере мужского божества Зевса, который есть порядок, разум и "нечетное число", Ксенократ отождествляет идею и число (фрг. 34). Идея, по Ксенократу, есть "парадигматическая причина всего того, что создается по природе" (фрг. 30).

Кажется, Ксенократ не желает отказаться ни от чего в учениях своих предшественников и в мифологии и прекрасно умеет все синтезировать в своей философии. В частности, он признает и атомистическое строение вещества, предполагая, что все составлено из неких "мельчайших частиц", которые суть "элементы элементов" (фрг. 50). Основных же элементов, из которых состоят реальные вещества, например золото, камень и т.д., по Ксенократу, – четыре (фрг. 52). В другом же месте их у него упоминается пять, причем они традиционные: эфир, огонь, воздух, вода и земля (фрг. 53).

И вообще Ксенократ, несомненно, имел большие интересы в области материальной, физической и точно исчислимой. О нем, например, известно, что, по его исчислению, "число слогов, которое получается из сочетания букв друг с другом, равняется 100 200 000" (фрг. 11).

Душа, согласно учению Ксенократа, есть нечто подвижное (cineticon) и способное познавать (gnoristicon); она есть "число, движущее само себя" (фрг. 60). Она является и движущим началом для живого существа, но не таким образом, что обусловливает все его движение: она лишь сообщает этому движению точку отсчета, отправную точку (aphormas, фрг. 60). Это надо понимать в том смысле, что в естественные движения тела душа вводит порядок, различенность и определенность (diacrinoysa ta pragmata).

Душа сообщает каждому из этих первоначально хаотических движений или, возможно, и не хаотических, но бессмысленных, бесцельных и безразличных движений, "накладывает" на эти движения "формы" (morphas) и "типы" (typoys).

Она отделяет один кинетически-телесный эйдос от другого и таким образом делает телесные движения и вообще поступки живого существа "сочтенными" (arithmeta), то есть приобретшими математическую структурность (фрг. 63). Сама душа, по Ксенократу, бестелесна, и он доказывает это способом, аналогичным способу Спевсиппа ("от внечувственного удовольствия"). А именно, душа "питается" (trephetai) бестелесным: ее "питает" чистое знание (mathemata). Поэтому душа по своей природе отделена от тела, она бессмертна (фрг. 73, 74). Благодаря своей "логичности" (фрг. 75) она, безусловно, причастна уму; ум же, noys, по учению Ксенократа, приходит извне (фрг. 69). Правда, в последнем случае источник приписывает то же самое учение также Пифагору, Анаксагору, Платону и Клеанфу.

В заключение этих теоретических взглядов Ксенократа небесполезно будет для истории эстетики указать еще на одно обстоятельство.

Как известно, Платон в своем "Тимее", если буквально подходить к этому диалогу, учит о сотворении мира богом. Правда, у Платона имеются и другие утверждения, и, между прочим, сам же Платон указывает на то, что превосходство души мира над космосом вовсе не означает обязательного временного соотношения (Tim. 34 с).

Ксенократ принадлежит к тем толкователям Платона, которые не видят в платоновском "Тимее" креационизма, но представляют себе все высшие начала и весь космос одновременными, а не так, что сначала были бог и душа, а уже потом во времени появился мир. По мнению Ксенократа, учение о творении имеет у Платона только дидактическую цель (фрг. 54).

2. Эстетические выводы

Эти выводы можно считать довольно значительными. Если Спевсипп развивал из платонизма по преимуществу аритмологическую сторону, то Ксенократ развивает совсем другую сторону платонизма, которая, как мы хорошо знаем из предыдущего изложения, тоже для Платона чрезвычайно характерна. А именно, это – мифологическое понимание действительности.

Уже сам Платон отнюдь не относился к мифологии как к умственной области вполне наивного, дорефлективного и общенародного сознания. Уже и у Платона мифология не столько бралась в готовом виде из народного сознания, сколько вполне философским методом конструировалась, почему и весь платонизм, начиная с ее основателя, навсегда остался диалектикой мифологии.

Вот эту самую мифологическую сторону платонизма и развивает Ксенократ. И развивает он ее опять-таки тоже не в наивном, но в философском смысле. Отсюда можно формулировать эстетику Ксенократа в следующем виде.

Во-первых, по Ксенократу, существуют три области бытия, которые можно назвать чисто идеальной, чисто материальной и синтетически смешанной идеально-материальной. Это учение развивается у Ксенократа в чисто платоновском духе. Однако Платон отнюдь не подчеркивал так энергично субстанциальный и исключительно самостоятельный характер каждой из этих областей.

Кроме того, Ксенократ, как и Спевсипп, склонен был понимать действительность не только идеально, но и аритмологически, причем если Спевсипп начисто упразднял мир идей и ставил вместо него мир чисел, то Ксенократ вовсе не упраздняет мир идей, а только интерпретирует его аритмологически. Отсюда прямой вывод, что и вся его мифология носит сильный отпечаток аритмологизма.

Во-вторых, эта аритмологически-мифологическая эстетика у Ксенократа так же иерархийна, как и у Платона. Хотя Ксенократ и проводит эту точку зрения не без путаницы, тем не менее основной принцип иерархизма у него вполне несомненен. Все бытие начинается с Зевса, но этот Зевс, конечно, не наивный народный Зевс, но абсолютная единичность, абсолютный принцип и форма для всего существующего. Ему противостоит сплошность и непрерывность, которая в конце концов трактуется как душа мира, а отношение между Зевсом и этой душой мира трактуется не только философски и аритмологически, но и как брачный союз, от которого рождаются мир и все вещи. От этого наивысшего начала постепенно возникают более низкие и менее совершенные формы бытия, вплоть до подлунного мира, который полон всяческого несовершенства и ущербности.

В-третьих, поскольку у Ксенократа боги и демоны являются в основном философскими конструкциями, он еще и в том отношении отличается от народной религии, что хочет мыслить подлинных богов образцом совершенства, добра и красоты, а все несовершенства мира приписывает только демонам, которые от этого отнюдь не теряют своей конструктивно-философской значимости, но зато являются такими категориями, при помощи которых уже можно объяснить и все несовершенство мира.

Наконец, в-четвертых, Ксенократ углубляет спевсипповское учение о мыслительно-аритмологическом строении живого бытия до степени мифа. Но, собственно говоря, так оно и должно быть.

Ведь что такое живой организм, созданный математическими средствами? Это и есть такое жизненное воплощение математики, которое уже трудно назвать просто бытием и даже просто художественным произведением. Это есть самый настоящий миф. Вот о нем-то и мечтает Ксенократ, как уже и Спевсипп – нераздельно синтезировать идеальное число и реальную жизнь, превративши идеальное число в живой организм. Это – эстетика, дошедшая до мифологии.

3. Непосредственно эстетические высказывания Ксенократа

а) Прежде всего имеются высказывания Ксенократа о красноречии.

Секст Эмпирик пишет (Adv. math. II 6-7): "Ксенократ, ученик Платона, и стоические философы утверждают, что риторика есть знание (episteme) хорошей речи, причем одним способом понимал это знание Ксенократ, считая его древним установлением, а не наукой, и другим способом – стоики, полагавшие, что она [хорошая речь] зарождается только в мудреце, вне зависимости от устойчивых постижений [т.е. знаний]. Те и другие утверждают, что речь отличается от разговора, поскольку то, что говорится кратко и заключается в получении и предъявлении доводов, есть дело диалектики; речь же, рассматриваемая в своем протяжении и в качестве непрерывного течения, является специфическим свойством риторики". У того же автора читаем (61): "Весьма многие, внушающие доверие [лица] полагают, что окончательным делом риторики является создание убеждения". И действительно, ученики Платона, имея это в виду, называют ее "способностью создавать убеждения при помощи слов", ученики Ксенократа – "художником убеждения".

Если бы мы знали более или менее обширный контекст подобных высказываний Ксенократа, то, вероятно, это его учение о красноречии предстало бы перед нами в более глубоком виде.

Те же малозначительные сведения, которые сообщает нам здесь Секст Эмпирик о Ксенократе, сводятся к тому простейшему учению, что красноречие дается человеку от природы, а вовсе не есть дело специальной науки или искусства. В этом смысле красноречие отличается от диалектики, которая строится на сознательном противопоставлении утверждения или отрицания. Красноречие есть сплошная речь без этих диалектических подробностей.

Это, однако, не мешает считать риторику "художником убеждения". Риторика, таким образом, является врожденной способностью человека настойчиво и эффективно убеждать людей. В таком отрывочном виде суждения Ксенократа о риторике не обладают особенно большой значимостью.

б) У Ксенократа имеется еще и целое рассуждение о звуках, где выражена одна чрезвычайно глубокая мысль, без которой в настоящее время вообще нельзя представить себе ни музыкальной, ни какой-либо другой эстетики. Это – большой фрг. 9, который мы приведем полностью.

"Пифагор, как говорит Ксенократ, открыл интервалы в музыке, имеющие происхождение не отдельно от чисел. Это – соотношение количества с количеством. Он рассмотрел, при каком сочетании возникают созвучные интервалы и несозвучные, и все гармоническое и негармоническое. И, восходя к происхождению звука, он сказал, что для того, чтобы возможно было слышать нечто из равенства гармоничное, то должно быть какое-либо движение. Но движение не бывает без числа, а число – без количества.

Существует, говорит он, два вида движения, пространственное перемещение (phora) и изменение (alloiosis). Есть, опять-таки, два вида перемещения, круговое и прямое. А из кругового есть движение, которое идет из одного места в другое, как солнце, луна и другие звезды, и движение, совершающееся в одном и том же месте, – таковы, например, конусы и сферы, вращающиеся вокруг своей оси. У прямого же движения есть много видов, о которых здесь нет необходимости говорить.

Предположим теперь, говорит он, что существует некоторое движение у звуков из одного места в другое, по прямой, доходящее до органа слуха. Когда снаружи происходит удар, от удара движется некоторый звук, пока не достигнет чувства слуха. Достигнув же, он приводит в действие слух и вызывает ощущение. Удар, говорит он, не имеет протяженности во времени, но [находится] на границе прошедшего времени и будущего времени. Неверно, что звук рождается тогда, когда кто-нибудь наносит удар, и неверно, что – когда оканчивает, но удар находится в промежутке между будущим временем и прошлым, подобно какому-то разрезу времени и разграничению его. Точно так же, говорит он, если линия рассекает плоскость, то эта линия не находится ни в одной из двух [возникающих в результате этого] плоскостей. Таким же образом и удар, будучи моментом "теперь" [настоящего времени], не находится ни в одном из двух времен: ни в прошлом, ни в будущем. Создается впечатление, говорит он, что звук происходит в какое-то затянувшееся (anepaisthetoi, "отраженное назад"] время благодаря слабости нашего слуха, подобно тому как мы наблюдаем то же самое и в [области] зрения: ведь часто, когда вращается конус (достаточно быстро], на котором есть белое или черное пятно, то кажется, что на конусе появляется круг, одноцветный с этим пятном. И, опять же, если на движущемся конусе есть одна [образующая] линия, белая или черная, то случается, что вся поверхность кажется такой, как если бы она была окрашена в окраску этой линии. Таким образом, точка кажется не одной лишь частью круга, и линия на поверхности – не одной линией, но зрение не может тщательно рассмотреть такое.

Он говорит, что то же самое происходит и со слухом. Причем слух находится еще в большем замешательстве, чем зрение. Ведь если кто-нибудь, говорит он, натянув струну и ударив, позволит ей отзвучать, то одновременно станут слышны звуки; струна же, сотрясаясь, еще будет двигаться, возвращаясь в одно место, так что получится, что для зрения движение струны будет более очевидным, чем для слуха.

Необходимо, чтобы от каждого толчка воздуха, получившего удар от струны, снова и снова долетал до слуха какой-то отзвук. Если же это так, то ясно, что каждая струна испускает многие звуки.

Итак, если каждый звук рождается в ударе, удар же не имеет протяженности, но совершается на границе [промежутков] времени, то ясно, что в середине между ударами, которые сопровождаются звуками, будут паузы, имеющие протяженность. Слух же не воспринимает пауз из-за того, что они не производят в чувстве слуха движения, и паузы эти – малые, и они происходят, не затягиваясь. Звуки же, поскольку они продолжаются постоянно, производят впечатление одного протяженного на какое-то количество времени звука... [Далее – перерыв в данном фрагменте].

Видя же, что ощущения не останавливаются [мгновенно], но сохраняют потрясение и не схватывают всего в точности [являясь, таким образом, недостаточными], он попробовал при помощи какого-нибудь строгого логического соотношения понять сочетания (harmogen) звуков.

Действительно, из звуков некоторые немелодичны, а некоторые мелодичны, немелодичны же все, которые сотрясают наш слух или движут его неравномерно, подобно тому как обоняние – зловоние, и зрение – вид всего однообразного, так и слух – все шероховатое и лишенное приятности. Мелодичные же звуки – те, которые приятны и мягки. Он указывает, что всякий звук имеет движение в соответствии с числом, и что всякому звуку вообще свойственно движение в соответствии с числом, особенные же черты – у одного мелодичность, у другого – немелодичность.

Итак, нужно рассмотреть, при каком соотношении чисел такое случается со звуками. Когда происходит созвучие, в числах [имеет место] не что иное, как соразмерность (logos) ; таким образом, когда возникает соразмерность в движении звуков, то возникает мелодическое. И таким путем можно доказать, что сказанное происходит по причине соразмерности".

Эти замечательные материалы из Ксенократа выдвигают на первый план ту важнейшую для эстетики и для всей философии идею, что все видимое и слышимое нами отнюдь не дробится на ту физическую подоснову, на которой то и другое фактически возникает. Для того, чтобы слышать звуки, а следовательно, и музыку, состоящую из этих звуков, мы вовсе не должны обращать внимание ни на те воздушные волны, благодаря которым эти звуки и эта музыка возникают, ни на физиологический орган слухового восприятия, хотя без него тоже невозможно воспринимать звуки и музыку. Все дело заключается в том, что музыка есть именно музыка, а не физика и не физиология. Пусть мы прекрасно разбираемся в физике и физиологии звука. Но когда мы слушаем музыку, то нам и в голову не приходят ни акустика, ни физиология.

Можно даже и совсем не знать никакой физики, никакой физиологии и никакой акустики, и в то же самое время быть глубочайшим знатоком и ценителем музыки. Физическое звучание, вместе со всей его физиологией, сталкивается с человеческим сознанием на какой-то одной совершенно неуловимой границе, подобно тому как точка, разделяющая данный отрезок пополам, не принадлежит ни к одной половине этого отрезка, ни к другой половине отрезка, или, что то же, принадлежит одновременно и одной и другой половине отрезка.

На греческом языке Ксенократ употребляет некоторые выражения, которые, возможно, не всегда понятны современному читателю.

Ксенократ говорит о прошлом времени и будущем времени, понимая под прошлый всю физико-физиологическую сторону звучания, а под будущим – то явление сознания, которое из этой физико-физиологической стороны получается. Или он говорит об "ударах" и их "непротяженности", или, буквально, "вневременности", о движении органа слуха, о слабости или "замешательстве" нашего слуха (а также и зрения), воспринимающего точное звучание как затянувшееся, или, буквально, "отраженное назад", об инертности, или, буквально, "неустойчивости" и "неточности" наших органов чувств. Весь этот античный способ выражения в настоящее время расшифровывается довольно просто. Дело здесь, конечно, не в ударах, а вообще в тех или иных материальных явлениях, без которых невозможен феномен звука. И дело здесь вовсе не в "слабости", "неустойчивости" и "неточности" нашего слуха. Наоборот, думает Ксенократ, если бы наш слух и наше зрение были настолько точными, чтобы воспринимать все физико-физиологические движения, порождающие звук, то мы и воспринимали бы эти движения, а не самый звук. Поэтому мы сейчас говорили бы не об неустойчивости или неточности слуха, но, скорее, об его специфичности и его активности, об его способности извлекать из физико-физиологической подосновы то, что вовсе на нее не сводится. Ведь когда мы слышим звук от натянутой струны, на которую мы подействовали щипком, то, конечно, эта струна очень долго колеблется, очень долго дрожит и сотрясается, благодаря чему мы только и можем воспринять соответствующий звук.

Однако если бы мы действительно воспринимали все детали движения и дрожания струны и ничего другого, то мы и вовсе были бы неспособны слушать музыку, а только воспринимали бы своим зрением те или иные движения физических предметов.

Нам представляется, что все это учение Ксенократа можно назвать учением о специфике слуха и зрения, не сводимой ни на какие физико-физиологические процессы, хотя фактически без них действительно невозможно никакое восприятие звука. Это учение представляется нам замечательным. Кроме того, оно вполне соответствует и теоретическим взглядам Ксенократа, по которым, как мы видели выше (стр. 418), между чисто умопостигаемым бытием и чисто материальным бытием находится еще средняя область, которая объединяет и то и другое. В данном случае звук и цвет как раз и относятся к этой области, не сводимой ни на материю, ни на умопостигаемое бытие. Об этом же самом очень отчетливо говорит и Боэций, утверждая, что, согласно учению Платона, Аристотеля, Спевсиппа и Ксенократа, между двумя крайними областями бытия и мышления имеются еще некоторого рода imaginationes, которые он называет "промежуточными чувствами" (medios sensus, фрг. 8). Таким образом, платоно-аристотелевская теория среднего состояния между умом и физическим ощущением у Ксенократа только укрепляется и сознательно применяется им к музыке.

Между прочим, Аристоксен, один из ближайших учеников Аристотеля, упрекал Ксенократа в излишней склонности к изучению незначащих элементов речи и музыки. Имеется такой фрагмент: "Поэтому имеет смысл, когда некоторые упрекают Ксенократа [говорит Аристоксен] за то, что заниматься искусством речи он начинает со звука, и полагают, что никакого отношения к искусству речи не имеет то определение звука, что он есть движение воздуха, и никакого, далее, – то различение, что у звука есть сторона, которая складывается из букв, и сторона, которая складывается из интервалов и звучаний" (фрг. 10). Аристоксен здесь, конечно, неправ. Ведь Ксенократ занимается физическими элементами речи и музыки вовсе не для целей физики или физиологии. Наоборот, он хочет доказать, что речь и музыка по своему качеству есть нечто совершенно новое в сравнении с теми материальными условиями, из которых они фактически возникают. Но Аристоксен, оперирующий только с чисто слуховыми ощущениями и оставляющий без внимания их материальную основу, действительно занимает другую и более высокую ступень при изучении музыки. Исследования Ксенократа нисколько не противоречат исследованиям Аристоксена, а только являются их предшествующей ступенью.

4. Общий вывод

Этот общий вывод из материалов Ксенократа мы должны считать достаточно богатым. Мы уже видели выше, что эстетика Ксенократа есть не что иное, как аритмологическая мифология, подкрепленная к тому же учением о вечности мира, параллельной с вечностью все устрояющего и все организующего ума-бога. К этому мы теперь должны прибавить очень ярко выраженное у Ксенократа учение о несводимости сознания к тем материальным условиям, из которых оно возникает, и о полной специфике искусства, в том числе музыки и красноречия, с весьма настойчиво и убедительно проводимым доказательством отличия этих форм сознания от его материальных основ.

Тут был у Ксенократа своеобразный диалектический материализм, или, точнее сказать, мечта о диалектическом материализме, потому что ни Ксенократ, ни вообще какой-либо другой античный философ и эстетик не был способен формулировать основы диалектического материализма со всей его сознательно и последовательно проводимой методологией.


Обратно в раздел культурология











 





Наверх

sitemap:
Все права на книги принадлежат их авторам. Если Вы автор той или иной книги и не желаете, чтобы книга была опубликована на этом сайте, сообщите нам.