Липатов В. Краски времени

ОГЛАВЛЕНИЕ

БОГАТЫРЬ ЖИВОПИСИ

...Много я знал в жизни интересных, талантливых и хороших людей, но,
если я когда-либо видел в человеке действительно высокий дух, так это в
Кустодиеве.
Ф. И. Шаляпин

Борис Михайлович Кустодиев (1878 - 1927) - русский и советский
худоШник, живописец, график, скульптор, автор театральных декораций. Учился
в Академии художеств (мастерская Репина). С 1909 года академик. Тяжело
болел. Член-учредитель Нового общества художников, член объединений "Мир
искусства", "Союза русских художников", Ассоциации художников революционной
России.

Картины Кустодиева написаны единым напряжением воли. "Как бы хотелось
писать картины не красками, а единым напряжением воли!" - признавался он.
Нетерпеливая сила в словах художника, желание страстное - подарить свое
творческое вдохновение. Подарив, снова испытать озарение, снова увидеть.
Вера в неисчерпаемость своих видений - безгранична. Отношение к таланту, как
к рабочему инструменту, верному и надежному: "...могу "заказать" голове
картину..."
Впоследствии критики признают, что Борис Михайлович Кустодиев
"обладает... почти "абсолютным зреньем" в области цвета".
Работает он самоотверженно, с упоением, словно по обету. По двенадцати
и более часов в сутки. По пяти часов выстаивает у картины и счастлив.
Кустодиев выказывает себя мастером на все руки - градостроителем,
психологом, живописцем, этнографом...
"Все знать, все изучать... все уметь рисовать". Эти со слова - почти
лозунг, почти девиз, а не просто строчка из письма.
Копить знания советовал в молодости: не опоздать бы! Освободить время
для творчества, чтобы увидеть самые прекрасные дали своей фантазии. Тогда
рождается "отсебятина", как он говорил, свободная композиция - картина -
чудо, дитя любви и интереса. По его словам, "...красота - высшее наслаждение
в жизни". Чудо. Веселое и пылающее.
Увиденное, поразившее, замыслы, фантазии теснятся, преследуют его. Он
видит во сне, как его полотна оживают, но фантазия бледнеет на полотне.
Кисти медлительны и осторожны. А талант торопит. А ошеломляющая красота
жизни, которую он воспринимает болезненно-страстно, рождает одно желание:
рисовать, рисовать, рисовать! Ему хочется быть тысячеруким. Он пробует всю
"технику", имеющуюся на вооружении: масло, уголь графит, акварель, сангину,
цветные карандаши, резцы гравера...
Только художник милостью божьей, талантливый от природы человек мог вот
так написать о базаре: "...А что у меня сегодня хорошее настроение, так это
вот почему: сегодня здесь базар... да базар такой, что я как обалделый...
Только стоял да смотрел, желая обладать сверхчеловеческой способностью все
это запечатлеть и запомнить и передать... годами не перепишешь!" Он на
базаре как в центре стремительного многокрасочного влхря, карнавала,
уносящего и сплетающего воедино товары, людей, лошадей, дуги, игрушки,
лапти, платки, сапоги... Все изукрашенное, новое, броское. Все светится, все
радужно.
Тогдашняя жизнь его - в постижении "ума помраченья по краскам". Написал
свою первую большую картину "Базар в деревне", сердитый критик назвал ее
варварской деревней, но тем не менее она получила золотую медаль.
Картина была для него живым существом, он чувствовал: наступает
мгновение, когда она уже сама повелевает, ведет за собой.
Не таились ли истоки "самоуправления" картины в постоянном сомнении
художника? Внешне Кустодиев похож на упрямого, разбитного, хитрого
мужика-удальца. Но взгляд соколиный, захватывающий. На одной из фотографий
(Деньер, Невский, 19) он и вовсе человек, желающий напасть. И на
автопортрете, который прославленная флорентийская галерея Уффици заказала
ему, чтобы поместить в ряду самых именитых, самых достойных мастеров
Европы, - он, в меховой шапке и "купеческой" пышной шубе, оглянулся вдруг на
ходу, сверкнул взглядом - сердитым, будто прицеливающимся.
Внешне Кустодиев смел и удал, на самом же деле раздираем сомнениями.
В 1909 году, уже зрелым человеком (ему исполнился тридцать один год),
признанным мастером, автором "Портрета семьи Поленовых", "Сирени", "Портрета
семьи Шварц в усадьбе Успенское", многочисленных портретов, пишет в письме:
"...Мне никогда так много не приходилось переживать острых ощущений самого
неприятного свойства от своей живописи, как теперь. Такой она мне кажется
ненужной, таким старьем и хламом, что я просто стыжусь за нее... Приеду и
превращусь в лесного человека и в "прекрасного садовника"... пока что
все-таки работаю и завтра буду работать, как колодник, привязанный к тачке".
Не стал лесным человеком, потому что был влюбленным колодником.
Кустодиев очень счастлив в ту пору. Любит и любим - жизнь устремляется
к гармонической завершенности. Не живет - летит! Подобные часы и дни не
повторятся более, он это почти понимает.
"...Вы помните "Четыре отрады" Валерия Брюсова? - пишет он Юлии
Прошинской. - Недавно я их прочитал - как все это верно! Теперь я, кажется,
переживаю самое лучшее время в своей жизни..."

...Строфы поэзии - смысл бытия.
Тютчева песни и думы Верхарна.
Вас, поклоняясь, приветствую я.
Третий восторг - то восторг быть любимым...

Юлия Прошинская - воспитанница в небогатой помещичьей семье. Как и
Кустодиев, поклоняется театру. Рисует. Любит живопись - сама учится в школе
Общества поощрения художеств у Я. Ф. Ционглинского. Кустодиев и Мазин (его
товарищ) рисуют ее портрет. "Позировать довольно утомительно, но я
терпелива..." Ей больше нравится рисунок Кустодиева - значит, художник
угадал Юлию, понял. И она почувствовала, что он понял - вот такая, какой
нарисовал, - ему мила. И она внимательно присматривается к молодому
человеку, который говорит с таким смешным астраханским акцентом: часы,
пятно...
А впервые они встречаются в тихом "тургеневском" доме с мезонином, где
старинная мебель и старинный фарфор, обширная библиотека и потемневшие
картины на стенах создают уютную атмосферу неторопливой ласковой жизни.
Здесь наслаждаются музыкой и с удовольствием говорят о живописи.
"Моя Юлик", "Милый Юлик", "Люлинька", "Люле-нок", "Ты одна своя моя"...
Читаешь листки, исписанные столь торопливо, столь нетерпеливо, и понимаешь
нескромность вторжения в святая святых чужой жизни - так напоены жадной
радостью строки...
Кустодиев пишет портрет молодой жены. Она на деревянной веранде-террасе
сидит, опершись рукою о стол, - милая тургеневская женщина. Удлиненное
благородное лицо, глаза преданные, доверяющие, нежные. Есть какая-то
бесконечность постоянства в ее фигуре: наверно, и спустя десять лет - все
так же, мягко светящаяся, женщина будет сидеть у стола и ждать.
"...Мой милый, милый..."
Каждое письмо от него - праздник. Она вся растворилась в его жизни.
В саду своих друзей Поленовых Кустодиев написал "Сирень" (Ю. Е.
Кустодиева с дочерью Ириной). Нежное пламя сирени и рядом - женщина в
сиреневом платье с девочкой на руках, словно символ обновляющей чистоты.
Бревна дома оранжево плавятся на солнце, и цвет их перекликается с цветом
волос женщины. Картина-идиллия: прекрасная женщина среди прекрасной природы.
Женщина шествует в луче света, свет бежит впереди, по траве, - женщина
светоносная...
С молодых лет Кустодиев сетовал на недостаток в его характере силы
воли. И не знал себя. Пришла большая беда, тяжелая болезнь, не пришла - злым
коршуном налетела, согнула до земли, а он выпрямился; растоптала было, а он
встал; встал и удивился - жизнь дороже ему пуще прежнего: "Просто вот рад
тому, что живу, вижу голубое небо и горы..."
Он совершает сверхчеловеческое усилие. Более чем подвиг. Человек с
парализованными ногами, опутанный болью, как колючей проволокой, сумел
вырваться из себя, прикованного к креслу-каталке, ринуться в поток могучего
творческого порыва. А по ночам снились кошмары: черные кошки раздирают
позвоночник. Такая приходила боль - черная.
"Мой мир теперь - это только моя комната".
В швейцарском санатории написал Кустодиев своих первых "Купчих":
картину - тоскующий крик о России.
С 1916 года Кустодиев уже не встает и не передвигается самостоятельно.
Трагедия усугубляется тем, что по натуре своей он - ртутный, подвижный,
легкий, непоседа. Нырял когда-то под волжские пароходы, любил верховую езду,
катался на роликах и коньках, бродил по лесу с ружьем... И все это выходило
у него складно и ловко...
И вот однажды, после операции, запретили рисовать. Но нарушил запрет -
и воскрес, словно живой свет хлынул из окна. С той поры трудился
исступленно.
А "Базар в деревне", картина первой поры влюбленности и восторга,
положила начало знаменитым кустодиевским ярмаркам, балаганам,
масленицам... - в них поклонение веселью и переклику этого веселья с.
ликованием природы... Расписные сани с алой полостью: ямщик в синем армяке,
шапка с малиновым верхом ("Масленица"). Завивается снег, засыпавший весь
город. Вдали - карусель, и люди вокруг беззаботно толпятся. Небо в
фейерверковых разводах: красновато-желтовато-зеленых над голубовато-розовыми
заснеженными березами. Белопенный снег - для лихости, для троек, для могучих
коней, для огня, живости, веселья. Идет-гудет народное гулянье. Бегут
мальчишки за санями, играют парни на гармошке, снуют разносчики, клоуны в
балагане веселятся под красочными гроздьями шаров и веселят всех вокруг.
Кустодиев писал "Масленицы", плакал от боли, радовался и смеялся. Писал
и в 1916-м, и в 1919-м, и в 1920 годах.
Хотел создать типично русскую картину, "как есть картина голландская,
французская...", и писал свою провинцию. С той поры замечали в нем
неукротимую энергию. Словно собрав последние силы, оставил он оборону и
бросился в длительную непрекращающуюся атаку. Проявил подлинные мужество,
волю, героизм. Впрочем, что о том говорить, когда к нему, калеке, друзья
приходили в горькую для себя минуту, чтобы "унести... запас бодрости,
умиления и веры в жизнь". А между тем его утро начинается с процедуры, затем
тяжкое вставание, "внедрение" в кресло; по крохам собиралась та самая воля,
которой будто бы не было. Бралась в руки кисть...
А Юлия Евстафьевна пододвигает художнику краски, вкладывает в руку
карандаш, выслушивает жалобы и настойчиво просит: "Рисуй". Потом Кустодиев
признается, как много значила тогда эта ее просьба, эта ее вера в него.
Юлия Евстафьевна создает дом - единственный, где он мог жить и
работать.
Необозримый город Кустодиев распростерся в музеях страны - со своими
улицами, снегами, площадями, с павами-купчихами и веселыми купцами. Целый
город! Подсмотренный в детстве и столь неожиданно преобразившийся фантазией
зрелости.
Феноменальная кустодиевская память. Девятилетним побывал он на
передвижной выставке - даже к концу жизни мог сказать, где и какая картина
висела. Пришла болезнь, что у него осталось? Память да талант. Память,
удесятерившая свое напряжение. Кисть спешила за услужливой памятью, за
извергающимся воображением.
Подобно мастерам Высокого Возрождения, Кустодиев не может себе
позволить ничегонеделанья. От живописи он отдыхает у станка скульптора.
Скульптура становится захватывающей и побеждающей страстью, сладостно
мучительной, разъединяющей с живописью.
И рисунки его были "как бы отдохновением", их уподобливали рисункам
Клуэ, Гольбейна, Энгра.
Кустодиев всегда был, по его собственному признанию, "одержим
музыкально-театральной "манией". Играл на цитре, на рояле - всего "Евгения
Онегина", "Русалку"...". В театре он завсегдатай, в юности мерзнет в
очередях, добывая заветный билетик.
Так он любил театр. В театре впоследствии отчасти осуществляется его
мечта: создаваемые им картины-декорации движутся, "играют", становятся живой
плотью представления.
Тридцать спектаклей, одиннадцать агитационных представлений. Апофеоз
его успеха - "Блоха" во МХАТе втором (Москва) и Большом драматическом театре
(Ленинград). Декорации были столь яркими и самобытными, что режиссер
разрешает актерам "дурачиться и импровизировать...". Успех был огромный,
аплодисменты перерастали в овацию.
Кустодиев сознает свой талант, свою силу мастера сцены. Спокойной и
уверенной гордостью дышит его письмо к известному режиссеру А. Дикому по
поводу оперы С. Прокофьева "Любовь к трем апельсинам": "Не думайте, что я
могу писать только расейские яблоки. Я и к апельсинам неравнодушен. Я могу
их так любовно и аппетитно написать, как и съесть. Могу!" За этим "могу"! и
отрицание своей "узкопрофильности", упорно навязываемого ему титула певца
русского быта.
"Не могу!" - сердито заявил он много раньше некой графине, чья карета
остановится у его крыльца. Графиня спрашивала его: "А с открытки вы
можете?", как какого-нибудь раскрасочника-вывесочника, маляра.
Жизнь, тупо оборачивавшаяся вокруг самодержавной оси, казалась ему
унизительной и мерзкой. Он даже хотел тогда написать картину о России,
погрузившейся в глубокий сон. Но в 1905 году Россия пробуждается, и
оказывается, что легко краснеющий Борис Михайлович Кустодиев умеет зло
смеяться и ненавидеть ее врагов.
"Художник в жизни и должен быть корреспондентом на поле битвы!" Он
зарисовывает митингующих, бастующих, возводящих баррикады. Его
"Вступление" - реквием погибающей Пресне. Реквием и угроза грядущей грозы.
Призрак гибели поднялся над городом, но он обрушится и на палачей. Кустодиев
открывает старые альбомы. Разве судьба ранее, когда он помогал Репину
создавать полотно "Торжественное заседание Государственного Совета...", не
свела его с "вершителями" судеб Российской империи? Теперь он обнажает их
подлинную суть: людей, лижущих царский сапог и вешающих восставших рабочих и
крестьян. Маски сброшены. В сатирических журналах "Жупел" и "Адская почта"
художник публикует серию портретов-шаржей. Победоносцев - сладкоголосый
иезуит, ликующий над трупами. Тупые глазки Горемыкина злобно выслеживают
кого-то, выглядывая из густой растительности, закрывшей лицо. Дубасов -
громила со сплющенной головкой змеи...
Зато с какой симпатией рисует художник путиловцев. Главный герой -
демонстрация. Убеждающе передана сила человеческого единения...
Приходит 1917 год - художник все тот же "корреспондент на поле битвы".
Революция - желанная, "великая радость". Рядом со словом "Революция" он
неизменно ставит слово "работа". В бинокль из окна пытается увидеть,
"услышать", приблизить дыхание восставшей улицы. И в несколько дней пишет
картину о пробуждающейся Петроградской стороне. Революция - праздник.
Грозный, но праздник. Самое программное полотно - "Большевик". Из текущей
улицами реки вооруженного народа вырастает титан, высоко вздымающий красное
знамя. Оно выхлестывает за пределы картины, вьется свободно над людским
потоком. Смел шаг большевика, слышится в нем твердая неуступчивая сила.
В 1920 году по поручению Петроградского Совета рабочих и солдатских
депутатов Кустодиев объезжает на автомобиле город, чтобы запечатлеть
празднества в честь II конгресса Коммунистического Интернационала. Рождаются
картины - "Праздник на площади Урицкого в честь открытия II конгресса
Коминтерна" и "Ночной праздник на Неве".
Для оформления Ружейной площади к первой годовщине Октябрьской
революции Кустодиев готовит эскизы декоративных панно "Труд". Создает
политические плакаты, рассказывает детям в рисунках биографию В. И. Ленина;
принимает участие в деятельности Ассоциации художников революционной
России...
Кустодиев любил своих друзей, встречи, беседы, споры, веселую суматоху
вокруг себя... Читая дневник художника и искусствоведа Вс. Воинова,
поражаешься порой - почти каждый день в кустодиевском доме гости. Художник
сидел у печки - и "как-то особенно хорошо смотрел на собеседника". Говорить
с ним было интересно - много знал. День без книги считал незавершенным, не
вполне удавшимся. Случались в его доме и настоящие "дни литераторов":
приходил и читал первые главы "Петра I" A. H. Толстой, приводил с собой
Вячеслава Шишкова, с которым художник сдружился сразу и полюбил.
Декламировал свои стихи А. Блок...
Собирались на заседание члены общества "Мир искусства". Дружили с
художником люди, знавшие русскую жизнь, люди талантливые и добрые.
Лицо человеческое "тянуло к себе" Кустодиева с детства.
После революции он начинает писать портреты в "новой манере", насыщая
их движением и динамикой. Портрет профессоров П. Л. Капицы и Н. Н.
Семенова-предтеча лучших современных портретов. Молодые ученые оживлены, они
в добром настроении молодости, таланта и грядущего исполнения замыслов и
желаний.
Отвлеклись от разговора, словно приглашают принять в нем участие и
зрителя. Интеллект, вдохновение, скромное достоинство, некоторая самоирония
и несокрушимый оптимизм. Светлые люди.
Максимилиан Волошин у Кустодиева торжествующий, гривастый.
В 1924 году (тогда и написан портрет) Волошин привез из Крыма в
Ленинград свои акварели. Кустодиев рисует поэта на фоне его акварели,
изображающей Киммерию, - он почувствовал неразрывную связь Волошина с тем
уголком земли, который этот неутомимый странник, философ, поэт, жизописец,
искусствовед и литературный критик, великий эрудит, человек души возвышенной
и прекрасной, облюбовал себе для постоянной жизни.

Все видеть, все понять, все знать, все пережить,
Все формы, все цвета вобрать в себя глазами,
Пройти по всей земле горящими ступнями,
Все воспринять и снова воплотить.

На портрете этот человек размашисто отшагал "горящими ступнями" и
присел передохнуть, раскрыл книгу со стихами... Мятежный, напряженно
мыслящий, величественный и земной. Находили, что он вызывал в памяти образ
Стеньки Разина. Ничего удивительного в том не было, если вспомнить, что в
поэзии Волошина нашли отражение жизни и Разина, и Пугачева, и протопопа
Аввакума. Кстати, поэму о последнем наряду с "революционными портретами" -
"Матрос" и "Красноармеец" - Волошин читает Кустодиеву в мастерской. Художник
очень любил поэта: "Голова и чувства у него золотые, это настоящий, божьей
милостью, поэт".
"Похожий портрет - это такой портрет, который внутренне похож, который
дает представление о сущности данного человека. И тут нужно предоставить
художнику возможность выражать свое понимание этой сущности". В этих словах
Кустодиева обоснование его стремления к портрету психологическому.
Справедливо писали, что только портреты Кустодиева составили бы тему
для монографии. Врочем, такой темой мог стать и один портрет...
Портрет Ф. И. Шаляпина написан невероятным усилием воли. Кустодиев
окончил его и удивился: да я ли смог? В маленькой комнате нарисовать
великана Шаляпина, не имея возможности увидеть картину целиком, не по
частям.
Портрет написан любовью.
Они любили друг друга. И чудо-артист и богатырь русской живописи.
О Шаляпине говорили: "Эпоха, как Пушкин". А Кустодиева за картины из
русской жизни сравнивали с Московским Кремлем. Россия без Кустодиева, как
без Кремля - каково сравнение! Две могучие силы соприкоснулись - вспыхнуло
вдохновение. Возникли прекрасные декорации Кустодиева к опере "Вражья сила",
оттого, может быть, ярче спел певец партию Еремки... И родился портрет
Шаляпина: среди 130 изображений великого артиста в живописи и скульптуре -
один из лучших.
Кустодиев сам сконструировал приспособление для работы: на потолке
блок, через него веревка с грузом - вот и верти раму с холстом в любом
направлении, ближе к своему креслу, дальше, в сторону... Приходилось
работать, постоянно задирая голову кверху - "как плафон".
Два с половиной месяца отданы портрету.
...Шаляпин стоит на заснеженном пригорке, а вдали, внизу, шумит широкая
масленица. Шаляпин нетерпелив и энергичен: "Движение мое неутомимое,
беспрерывно... ждет у крыльца моя русская тройка с валдайским
колокольчиком... надо мне в дальнейший путь!" Он как будто ушел с ярмарки и
размышляет: не вернуться ли?
Во что вглядывается так пристально-нелюбопытно? Может быть,
сожалеет-удивляется: праздник и без него идет-гудит. Как в юности, когда был
он на ярмарке в Нижнем Новгороде: "Просторно, весело, разгульно текла жизнь
великого торжища".
А ярмарка цветистая, хохочущая - обычная кусто-диевская "веселая "драка
красок", как заметил А. Бенуа, на обычном знаменитом кустодиевском снегу,
взрывается радостно. Чем не фон для столь чувствующего "свою интонацию"
Шаляпина? Утверждают: таким, соединенным со своей декорацией, увидел
художник певца в опере. Спектакль в честь третьей годовщины Октябрьской
революции для рабочих петроградских ударных заводов прошел успешно.
Взволнованный, растревоженный приехал Кустодиев домой, настойчиво говорил,
что портрет Шаляпина нужен "для истории". Но сын художника вспоминает и о
первой встрече отца с артистом, еще до спектакля. Когда с Кустодиевым только
было договорено о декорациях. И вот приезжает Шаляпин - он ставил
"Вражью силу" в Мариинском театре. Приезжает и видит распятого в кресле
художника. Накатывается жалость, но возникает разговор о будущей постановке,
и жалость растворяется в нем. Шаляпин поражается мужеству, собранности,
энтузиазму своего собеседника. Поет Кустодиеву партии оперы. Тот слушает и
набрасывает в альбом будущие декорации. Тогда-то и рождается желание
написать великого артиста на фоне широкой масленицы.
Несколько раз приезжает Шаляпин смотреть эскизы. А когда они написаны,
бурно восторгается и решает их приобрести...
После премьеры Шаляпин появляется в мастерской Кустодиева, с порога
запевает "Славу" и трогательно благодарит... Художник сразу "увидел" своего
Шаляпина. Увидел зимой, когда мороз бодрит, и гулянье от морозного поджига
отчаянней и звончей. Пушкин у Кустодиева неизменно связан с осенью, а
Шаляпин с зимой...
Он у Кустодиева смотрится этаким барином, владыкой сцены. А
присмотришься повнимательнее: это же Федька Шаляпин из казанской Суконной
слободы. Вот стряхнет с плеч шубу, этот вятский крестьянин, грянет
"Дубинушку" - тогда-то сойдет с шаляпинского лица неспокойное напряжение и
дрогнет все вокруг от "песенной хмели"...
Помните: "Похожий портрет... который внутренне похож..." Портрет
написан в трудные для искусства, двадцатые годы... Война, голод, разруха.
Жесткое, неустоявшееся время, которому, впрочем, искусство было необходимо,
как хлеб и оружие. И шла опера в стынущем зале, и, греясь от
печки-"буржуйки", недоедая, писал Кустодиев свой лучший портрет,
портрет-картину.
С портретом Шаляпин никогда не расставался: хранил "как драгоценнейшее
достояние"; может быть, в парижском кабинете разговаривал с прежним
Шаляпиным, только русским, не захватанным мировой славой.
Портрет написан как воспоминание, как знак общей памяти и душевной
щедрости.
Противоречивый, вспыльчивый, человек ухабистого характера, Шаляпин с
Кустодиевым доверчив, ровен, спокоен, ласков.
Замечали в нем "особенную нежность", когда заговаривал о Кустодиеве.
Был он верным товарищем: таскал немощного художника на руках с четвертого
этажа, добывал машину, привозил в театр и снова, на руках, - в ложу.
Приход Шаляпина - всегда праздник для Кустодиева: словно врывался в
комнату огромный, распашистый, насыщенный музыкой и красками мир...
В память о том повесил Кустодиев на свою "любимую стенку" автопортрет
Шаляпина, который тот нарисовал во время сеансов...
Невозможно с полным осмыслением происходящего написать, как это
свинцово тяжело - не встать на собственные ноги, во всем зависеть от других.
И знать, что не встанешь ни завтра, ни послезавтра, никогда. Постоянно -
утомляющая боль. Высокая сила спокойного преодоления. Но уже в 1922 году
впервые вырываются у Кустодиева слова отчаяния. И все-таки он сражается еще
четыре года. Успевает совершить последнее путешествие и попрощаться с
любимой Волгой, страной детства. Навсегда остались с ним карусели,
разноцветные шары, балаганы, шарманка, ныряние под пароходы. Пестрый
астраханский мир. Кустодиев говорил: "У меня и душа-то по природе
Астраханка...", имея в виду не только декоративную смесь Европы и Азии, не
только причастность к своей провинции - но прежде всего страну детства, ее
счастливые дары...
Он успевает попрощаться и с другой страной - музеем Старых мастеров.
"...Хочется работать много, много и хоть одну написать картину за всю жизнь,
которая могла бы висеть хотя бы в передней музея Старых мастеров".
Когда это написано? Кем? Юнцом, только ступившим на путь служения
искусству с пустой котомкой за плечами? Академиком, известным живописцем. И
он даже не в сам музей Старых мастеров просится - только в переднюю. "Мы в
академии не столько учились у Репина, сколько в Эрмитаже". Болезнь разлучает
с Эрмитажем. На помощь приходят друзья. И наступает праздник. В белоснежной
сорочке и бархатном пиджаке Кустодиев устремляется в святилище, к своим
богам. Друзья проложили по лестницам доски, и он въезжает в музей на
кресле-коляске. Художник странствует от Тициана к Веласкесу, затем к любимым
"малым голландцам". Й наконец, Рембрандт. Из пяти часов полтоpa проводит
возле его полотен. "...10 лет его не видел!.."
Наверное, после этой поездки Кустодиев смертельно устал. Но признается,
что чувствует себя так, "как будто выпил крепкого пряного вина".
Он прощается с жизнью "Русской Венерой" - ликующим полотном, словно
восклицающим: "Да здравствует жизнь!"
"Любовь к жизни, радость и бодрость, любовь к своему русскому - это
было всегда единственным "сюжетом" моих картин", - писал Кустодиев.
Вот что было главным сюжетом - не купеческий быт, а любовь.
На последней грани жизни Кустодиев строит грандиозные планы, грезит
фресками на стенах огромных зданий, замышляет триптих "Радость труда и
отдыха" - в честь десятилетия Великого Октября. Выпрашивает у Грабаря для
этой цели большой холст. Но усталость, накопившаяся и затмевающая, падает на
него, давит, становится бесконечной. Кустодиев все еще шутит - искрится
неистребимая его усмешка, он рисует шарж на дочку. Но уже знает: все
кончено. Говорит жене: "...Больше я не могу работать и не хочу". И сыну:
"Мне не хочется больше жить. Я смертельно устал". Не работать - значит и не
жить. Не дописал портрет. Не дочитал "Портрет Дориана Грея" Оскара Уайльда:
"Художник - тот, кто создает прекрасное".
Он знал, что создавал прекрасное и честно боролся до конца. Потерпел
поражение и победил.
Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел культурология