Липатов В. Краски времени

ОГЛАВЛЕНИЕ

КОЛИБРИ СРЕДИ СКВОРЦОВ

В Дельфте я видел художника Вермеера, который ие имел ни одной своей
работы. Зато одну из них мне показали у местного булочника, заплатившего за
нее 600 ливров...
Бальтазар де Монкони,
французский путешественник

Ян Вермеер Дельфтский (1632 - 1675) - голландский мастер, родился и жил
в Дельфте. Работал в бытовом жанре.

Вермеер радовался открытому окну и отважно отодвигал портьеры.
Настроение солнечной тишины волновало его. Где-то плыли корабли, бушевал
ветер, бранилась торговая площадь... А сердце художника раскрывалось
навстречу невиданной красоте негромкой жизни в обычной комнате, неслыханная
музыка этой красоты вдохновляла его кисть. Музыка, он полагал, - спутник
радости и избавление от страданий.
Но вначале следовало распахнуть окно. Нежная женская рука отворяла
узорчатую раму, и золотой рой очаровывал комнату.
Женщина на его полотнах открывала окно - -это было началом
торжественной прелюдии... Или читала письмо у окна - это было в тот момент
самым важным событием в ее жизни... Или взвешивала жемчуг, будто спокойно
вглядывалась в свои поступки и сокровенные мысли... А если улыбалась, то во
всем мире не находили такой лучезарной улыбки...
Он часто изображал в своих картинах жену, Катерину Больнее - очень
любил ее. Она отвечала ему такой же любовью. Было у них одиннадцать детей.
Художник вглядывается в позу, в движение - и кисть его восхищенна.
Повелевал и одновременно служил в каждой картине солнечный свет.

Но более всего он солнцем был пленен.
Уста молчали - дух кричал от наслажденья.

Слова голландского поэта XVII века, современника Вермеера, - почти о
нем.
Писали: "Рембрандт играет с солнцем". Для Вермеера луч солнца
становился лучом счастья. Рождал атмосферу свободы и праздника.
...Сначала приходит ощущение внезапности вторжения. Перед вами
раздвигается, мягко загораясь на солнце, серебристо-стальная, с лимонными
отсветами, штора, и вы проникаете взглядом в мир интимный, видите человека
наедине с собой. Событие заурядное: молодая женщина ведет разговор с письмом
у открытого окна. Но вот вы смотрите и чувствуете, как "раскрывается" тихая
радость. Вы всматриваетесь пристальнее: да, женщина мила, обаятельна,
интерьер уютен, но есть что-то еще, что-то очень важное. Конечно же, это
нетаящийся свет, хлынувший из открытого окна. Он осязаем и ощутим. Мы видим
воздух и свет в картине Яна Вермеера из Дельфта. Мы ощущаем их материальную
красоту. Свет, как человек, раскрывается в отношении с красной занавеской, с
плодами, с одеждой: серо-перламутровый, "жемчужный", отливающий легкой
золотой тенью. Вторгаясь в укромный уголок, свет приносит дыхание природы,
большого мира и словно озаряет полученное письмо. И видишь такую
особенность: смягчая, растворяя тона, свет снова "отдаляет" полотно от нас.
Кажется: приблизишься - и все станет ярче, резче, грубее. Свет "не
подпускает" нас ближе, и сугубо реальная сцена - "изображение
действительного человека в действительной жизни" - предстает перед нами
видением. Навечно запечатленным в памяти мгновением.
Светоносность картины, отдаленность и одновременная близость
происходящего, его постоянство превращают обычную жанровую сцену в
поэтическое произведение, воплощенный идеал художника. И поэтому никогда не
наскучит нам смотреть на эту милую девушку, наклонившую голову к письму.
Посмотрите, как читает она его. Как бережно она его держит. Как ищет
желанное слово, которому готова безропотно повиноваться. Письмо ожиданное -
не с его ли "приходом" связан некоторый "беспорядок" на первом плане:
скомкан цветастый ковер-покрывало, рассыпались из металлического блюда
зеленые и лиловые плоды? Но это не звучит диссонансом в обстановке
уединенного и сосредоточенного внимания.
Ничегошеньки в картинах Вермеера не случается, а вы очарованы. Словно
впервые видите, как женщина наливает молоко ("Служанка с кувшином молока").
С каким ласковым вниманием, достоинством и наслаждением совершает она это
нехитрое обычное дело. Незамысловатый мир кухни сияет вокруг довольством и
уютом. Ноздреватый хлеб в плетеной корзине - дорогой дар. Грубо-величавы
глиняные кувшины... Ощутимо-материальная среда - для Вермеера высокая
материя.
Для него и вовсе не было вокруг ничего неживого. Каждый предмет на
прикосновение отвечал многоголосием. Ни одно событие не оставляло
презрительно-равнодушным: "раз они существуют, то заслуживают интереса". Ван
Гог, сознавая нерасторжимую связь Вермеера с окружающей жизнью, утверждал -
его картинам "место только в старом голландском доме".
Художник постоянно возвращается к одному и тому же мотиву (вычислили:
всего пять комнат варьирует), словно что-то вспоминает или требует от нас,
чтобы вспомнили, поняли и сохранили навсегда. Любовно наблюдает, он глубоко
сосредоточен. Кажется, что картина сначала возникает где-то в самых тайниках
его души. Писал только то, что хотел, что любил. Отвоевывал у неспокойного
моря жизни клочок счастья, спасая его для современников, для вечности и,
может быть, прежде всего - для себя. Мог сказать о своем творчестве словами
нынешнего голландского поэта:

Мы выкроим себе другое царство
Из мягкого картона наших грез.

Другое царство, которое тем не менее всегда было рядом. Каждый день из
своего прекрасного кирпичного дома по прозвищу "Мехелен" Вермеер видел свою
улочку. Однажды взглянул на нее как художник. И стена богадельни для старух
показалась ему поэмой, написанной всеми кирпичными оттенками красного и
бурого. Оказалось: дома не просто рядом стоят, а взялись за руки. Чистая,
красивая улочка скромным ковром стелилась - бежала меж домами...
Он воспел комнату, улицу и, конечно же, город, желанный Дельфт. Дождь
смыл случайное и омолодил старые камни города ремесленников и торговцев
("Вид Дельфта"), который встречает воскресное утро 1661 года. Солнечные лучи
прорвались сквозь влажную еще атмосферу, заиграли в каждой капельке и
придали городу романтический вид. Город живой, "дышит" мягким многоцветьем.
Другие живописцы показали бы его зажиточным, в меру скупым, чистеньким,
живущим для удобства, а больше - напоказ. Город во многом походил бы у них
на ту, самую красивую, самую "уставленную" в бюргерском доме комнату, где
никто не жил, - она была для обозрения, для демонстрации степени
зажиточности. А Вермеер увидел город не самодовольным чистюлей, но созданным
с любовью для жизни и красоты.
За старинными стенами, под черепичными крышами жили люди, делавшие
красивые ковры и знаменитый дельфтский фаянс, любившие выращивать тюльпаны и
слушать певчих птиц. Матросы, ткачи, плотники, кузнецы, зеркальщики...
Давно уже не гремела по Голландии песня:

На битву, гёзы! Счастья вам!
Позор и смерть тиранам!

Победой окончилась война с Испанией. Завоевав независимость, гёзы
остепенились и превратились в "царей у себя дома". Первой в мире буржуазной
республикой стали править бюргеры, уленшпигелей отправили в заморские
экспедиции за колониальными товарами... Центром вселенной казался
собственный дом. Может быть, потому наблюдали в домах "больше картин, чем
драгоценностей". Картины - сколки, отражения мира. Рядом с картинами всегда
висела карта (мы видим ее на полотнах Вермеера). Карта - призыв к
странствиям, напоминание: всякое странствие начинается с дома и кончается
здесь...
Вермеер, которого, выделяя среди других художников, называли "колибри
среди скворцов", хотел видеть жизнь в этом доме спокойной и обаятельной. Но
уже в лице спящей ("Спящая женщина") возникают легкие тени тревоги.
В "Девушке с жемчужной серьгой" он соединил несоединимое: простоту
житейского настроения и идеальный образ. Ее лицо залито ласковым потоком
света, потому что оно достойно этой ласки. У всех девушек-подростков
подобное выражение лица: ожидание и любопытство, освещенные сознанием своей
грациозной прелести и особой исключительности. Девушка пробуждается от
золотого сна детства, застывает и отдаляется. Взгляд вопрошает, лицо
подернуто тончайшей вуалью грусти...
Когда пишут о луче света, проникающем в картины Вермеера, забывают, что
луч исходил из самого художника. И вот этот луч стал слабеть и холодеть.
Вермеер терял свою светоносность. "....Неудовольствие, относящееся к
отсутствию того, что мы любим, - писал современник и земляк художника
философ Бенедикт Спиноза, - называется тоской". Тоска прокрадывается в
картины Вермеера. Не исключено, что в городе Дельфте он слыл чудаком.
Конечно, с одной стороны, перед горожанами домовладелец и торговец. Но с
другой... Вступительный взнос в гильдию св. Луки - местный союз художников -
он выплачивает целых три года. А картины свои продает неохотно. Художнику
постоянно приходилось откладывать кисть и измышлять, как устроить свои
денежные дела.
Ясно представляю себе молчаливое горе Яна Вермеера, когда он покидал
свой большой уютный дом. Как смотрел на вывозимый скарб. Как медлил уходить
и уходил последним. Уходил по улочке, которую написал из окна оставляемого
дома, мимо богадельни, известной ныне всем по картине "Уличка"...
К тому же вновь на землю его родины вторгается война. Непобедоносный,
ранимый и хрупкий, он устает.
Наверное, был он человеком ненарушающегося жизненного ритма и только в
состоянии полного душевного равновесия проникал взором в прекрасную суть
самых обычных вещей. Но равновесие нарушается, и озарение покидает его.
Холодноватый свет заскользил по застывшей эмали гладкописи. Вместо
живых картин изготовляются драгоценные изваяния. Вермеер вдруг опускает
шторы на окна. Люди на иных картинах будто даже прячутся в сумерках.
Впрочем, рука еще крепка и уверенна. Последние картины хороши, но они - .
уже воспоминания. Вермеер хочет вернуть былое одухотворение, пытаясь
ухищрениями разума заменить естественную правду чувства. Наряжает женщин, но
они становятся манерными. Вводит элементы иносказания, аллегорию. Но слабый,
как бы вечерний, свет создает лишь элегическую атмосферу, несмотря на все
усилия приветливой дамы и уверенность размахивающего любовным письмецом
сытенького Купидона.
Художник окончательно понимает: большого мира гармонии нет. В малом,
даже уютном уголке не спрячешься от мутной волны войн, неурядиц,
стяжательств. Однажды художник бережно кладет свою кисть. Источник света,
столь ярко пылавший в его душе, затухает, как светильник, в котором
кончилось масло. Вермеер с грустью смотрит на чистый холст - он мог насытить
его жизнью, но жизнь эта была бы фальшивой. И навсегда отходит от мольберта.
У слабого, робкого человека хватило сил сделать такой шаг, по существу, шаг
от жизни - искусство было дыханием Вермеера. Бенедикт Спиноза утверждал:
"...бегство вовремя должно приписать такому же мужеству свободного человека,
как и битву". А Вермеер всегда был свободным человеком. Или, во всяком
случае, казался себе таковым. Настоящими же капитанами жизни с полным
основанием считали себя бюргеры. Набив добром трюмы кораблей, кладовые,
подвалы домов-крепостей, они звонко и тупо щелкали на счетах. Созвездия
черно-белых костяшек открывали будущее и предсказывали судьбу каждого
человека. И судьба Вермеера была подсчитана. Он был скверным трактирщиком и
потерял свой великолепный дом "Мехелен". Не накопил ни гроша и задолжал.
Наконец, перестал рисовать... Вермеер еще в своих ранних работах мог
показаться бюргерам художником подозрительным.
Картина называлась "У сводни" - сюжет ее был бродячим. А значит, были
свои каноны. Как написал канонизированный сюжет молодой Вермеер? Девушка
протянула руку и ждала золотую монету, но думала не о ней и не о грубоватом
молодом лавочнике - чувствовала свою прекрасную силу. Нежное румяное лицо
было милым и снисходительно-величественным, она держала в другой руке бокал
с вином, как скипетр. И старуха, обычная, ловкая сметливая сводня, как бы из
другой картины другого художника, посмотрела на девушку с тревогой:
радовалась ее уступчивости, но стала подозревать и неожиданную выходку.
Художник бросил в лицо сводни тень злорадства (поймалась, птичка!), но и
каплю смятенья. Дело было будто и сделано: петух пришел к курице, но курица
внезапно оказалась жар-птицей. Грубые заигрывания бюргера и взгляд сводни
отпадают от нее. Это удивило всех, даже художник, понимая сан своей героини,
разостлал перед ней богатый ковер в алых узорах. И кажется, только весельчак
музыкант безмятежен, он выпьет, споет, сыграет - праздник жизни для него в
каждом дворе. Но, представляется - предупредил нас художник, - когда
музыкант, простодушно предвкушающий веселье, повернется к нам, мы поймем: он
станет только шутом царицы... Нечто от парадокса, фантазии, домысла, но так
видится. Равно как представляется, что в этом случае у Вермеера бытовой жанр
не получился. Он превратился в поэму. Вермееру не хотелось читать
нравоучения; девушка - носительница красоты, дельфтский кувшин, великолепие
ковра - вот что захватывает его. Не казалось ли ему, когда он смотрел на
картину, что три из четырех фигур исчезли - осталась только одна? Она -
сияющая девушка в солнечно-желтой кофте! И пропала темнота и полутени -
девушка источала свет... Она была дельфтской мадонной на торжище жизни и
презирала это торжище...
Когда Вермеер умер, для бюргеров свершилось предвиденное: отсеклось
ненужное, лишнее. Над художником не удосужились даже поставить могильного
камня. Корабль утонул, море сгладилось. Бюргеры отправились на аукцион -
грабить недограбленное.
Конечно, бюргеры принимали услуги художника, пока жила в нем яростная и
нежная сила таланта. Но стоило ему усомниться и пошатнуться, они щелчком,
как надоевшего жука, сбрасывали его с поля жизни. Не приговаривали и не
казнили, надменно отворачивались, туго завязывая кошельки.
Судьба удачливого и зажиточного художника Рубенса - исключение.
Обычнее судьба Вермеера. В нищете умирает "Тициан Голландии" - Хальс;
несостоявшимся должником доживает свой век великий Рембрандт; в глубокой
бедности кончает жизненный путь тоже "кабатчик", писавший великолепные
пейзажи при лунном свете, - Арт ван дер Hep; земляк Вермеера,
семидесятипятилетний Витте, выброшенный на зимнюю улицу, кончает с собой....
"Художник умер, да здравствуют деньги, которые приведут в мой дом
другого художника!" - так примерно думает бюргер о случившемся.

Я прохожу мимо вас,
Добрый день, добрый вечер,
достопочтенные господа,
Сегодня
Я прохожу мимо вас,
Но впереди у меня завтрашний день!
И песни меня ведут, полные мятежа.

[Стихи современного голландского поэта Марка Брата]

Они, уверенно выхватывавшие желтые кругляки с яркого костра жизни, не
заметили: костер светил не им - освещал дорогу Вермееру Дельфтскому в
завтрашний день. Очень легко представить художника великим. И трудно -
заурядным. Жадным. Ликующим оттого, что унижен другой, соперник. Художник
кажется очень добрым, чутким, ограждающим свой дар - чувствовать нежность.
Его тихие, ласковые картины были полны мятежа любви к ясной и радостной
жизни.
Я прохожу мимо вас, достопочтенные господа!
Я, Вермеер, "дельфтский сфинкс", художник...
А розовощекие бюргеры все стучали кружками в бывшем трактире Вермеера.
Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел культурология