Хуземан Ф. Об образе и смысле смерти

ОГЛАВЛЕНИЕ

Проблема смерти в эпоху естествознания

«Я» как ядро существа и целостная функция

С помощью фермента смерти душевная жизнь развивается на телесной основе. Из космически юного тела пла-
' Германское представление не совсем верно, поскольку оно отмечает слишком короткие интервалы между воплощениями и, по-видимому, учитывает перевоплощения исключительно в пределах одного племени. Основания, которые Экхарт подводит под это представление (прежде всего обычай выбора имени, когда новорожденному давалось имя умершего предка), делают его допущение весьма убедительным. По данным Рудольфа Штайнера, между воплощениями в целом проходит от 1000 до 1100 лет. («Таиноведение», последняя глава.) В этой книге он также говорит о том, что люди далекого прошлого чувствовали себя связанными со своими предками посредством группового «я». Со сменой поколений это общее сознание утрачивалось, поскольку память становилась все короче. «Лишь в сновидческих состояниях, в которых люди соприкасались с духовным миром, снова появлялось воспоминание о том или ином предке. Люди считали себя тогда тождественными этому предку и верили, что он вновь воплотился в них. Это было ошибочное представление о перевоплощении, которое возникло особенно в последнюю атлантическую эпоху». Похожие переживания, видимо, и у германцев стали предпосылкой для их взглядов. — Ср. также: Ernst Uehli: Atlantis und das Ratsel der Eiszeitkunst. Stuttgart 1970.

116

стических сил в течение жизни возникает мир образов памяти. Но он не в состоянии сохранить тело, не говоря уже о том, чтобы построить его; именно разрушению тела он обязан своим существованием. Душевный внутренний мир (память — это в какой-то мере лишь самая материальная его часть) в ходе своего развития все больше освобождается от связи с космосом. Он должен был бы, оставив тело, пребывать в вечной изоляции от космоса, если бы для него не существовало возможности превращения.
Можно ли предположить, что душа в состоянии раствориться в космосе? Мне кажется, что воспитанное на наблюдении за природой мышление не может примириться с таким предположением.
С тех пор как Юлиус Роберт Майер открыл закон сохранения энергии, мы знаем, что в области физических сил постоянно происходит превращение одной формы энергии в другую: движение превращается в теплоту или электричество, последнее — в теплоту, движение или свет и т. д. Даже там, где на первый взгляд кажется, что энергия исчезла, при ближайшем рассмотрении оказывается, что это не так: всегда происходит превращение. Весь космос образует «целое», в котором сохраняются воспринимаемые энергии.
Нечто похожее можно наблюдать и в сфере жизни. Здесь мы тоже обнаруживаем превращение — но только в рамках биологического целого. Можно в процессе выращивания или разведения изменить растение или животное, но лишь в пределах, которые обеспечивают сохранение целостности «вида». Так, у коров в процессе селекции можно поднять удои на невероятную высоту; но оказывается, что такие животные страдают повышенной чувствительностью к туберкулезу. Иными словами: животновод может сместить силы внутри биологического целого, но в то время как в результате этого один орган начинает функционировать интенсивнее, другому наносится ущерб. Можно привести множество подобных примеров. Мы видим, таким образом, что биологические процессы совершаются внутри целого, в котором объем биологических сил остается постоянным. Усиление одной функции происходит только за счет другой.
У человека, напротив, наблюдается нечто новое: часть пластических сил поднимается в душевную сферу. Но этого

117

было бы недостаточно, чтобы оформить душевное начало как целое. Память, например, ясно обнаруживает две разные стороны: непроизвольную — что-то приходит нам в голову — и произвольную — мы вызываем в себе какое-то воспоминание, а когда нам это не удается в необходимой мере, мы тренируем память. Непроизвольная память основана на предрасположении и, видимо, ослабевает в той мере, в какой человек развивает свой интеллект. Иными словами: непроизвольно развивающаяся душевная жизнь не образует (по крайней мере, сегодня) никакого целого из своих собственных сил; мы вынуждены прибегать к волевому вмешательству «я», если надо совершить нечто толковое.
Это относится, естественно, и к мышлению; простое нанизывание случайных мыслей — еще не мышление, как и беседа за чашкой чая — еще не философская академия. Точно так же и во всей душевной жизни: все непроизвольное, неосознанное сегодня больше и больше становится негодным; душевная жизнь может быть оформлена как целое только при вмешательстве «я». «Я» — это не абстракция, как хотели бы представить его некоторые философы и психологи, «я» — это силовой центр, из которого исходит оформление душевной жизни как целого; духовный зародыш, который на основе отмирающего организма вырастает до «духовного человека».
Как тело пластических сил для физического организма является образующим целое, так и «я» является тем же для души. Без вмешательства «я» душа имеет склонность распадаться, подобно тому как это происходит с физическим телом, когда тело пластических сил перестает сохранять его единство. Только душа, которую пронизывает «я», может ставить цели, использовать энергию, накапливать жизненный опыт, развивать способности и в конце концов достигать жизненной зрелости. Лишь душа, которую пронизывает «я», может быть здорова.
Для целенаправленного развития душевной жизни большую роль играет, конечно, память; но столь же большую роль играет и способность забывать. Вспомним, сколько частностей надо усвоить, чтобы научиться писать или овладеть каким-нибудь другим умением. Но пока мы удерживаем эти частности в сознании, способность не может разви-

118

ваться. Для этого необходимо, чтобы частности внутренне переплавились, образовали новое «целое» — ведь с помощью каждого вновь обретенного умения (изучение нового языка; технические, художественные навыки) человек в какой-то мере формирует в себе нового человека. То, что могут протисты в биологической сфере — делиться, — человек может в душевной сфере.
Для этого в качестве основы требуется сознательная работа, но собственно развитие способностей осуществляется, как и все созидательные процессы, не при свете сознания, но во время сна. Каждую ночь мы забываем несметное количество подробностей: они проходят процесс превращения, переплавляющий их в способности. Никакие чисто человеческие способности не наследуются — они приобретаются человеком в результате упражнения. Они образуют — противоречие только кажущееся — частичные целостности, и то, что мы называем «личностью», есть составленное из них обширное целое. Правда, личность — это только «личина», «маска», поскольку подлинный человек — это личность, наполненная «я». От «я» исходят силы преобразования; «я» — это исходный пункт и цель развития душевной жизни.
Это преобразующее вмешательство в душевную жизнь «я» может осуществлять только во сне. Во время сна оно не осознает себя, поскольку не отражается в организме, но как раз поэтому оно может глубже погрузить отдельные элементы сознания в область тела пластических сил и тем самым превратить их в целостности.
Во время бодрствования «я» связано с органами сознания; оно развивает различающее, анализирующее сознание. Во сне оно связано с созидающими, образующими целое силами тела пластических сил. Только благодаря попеременному действию «я» в обоих состояниях сознания возможно развитие душевной жизни. «Я» объединяет жизнь бодрствования с жизнью сна в целостности человеческой индивидуальности, которая в биографии проявляет себя в своем временном виде «Я» — «архитектор» душевной жизни, как тело пластических сил — «архитектор» физического организма. И как тело пластических сил порождает организм того же вида (который потому и подчиняется законам наследст-

119

венности), так «я» производит только ему присущий душевный организм; тело пластических сил действует в рамках вида, «я» определяет своеобразие.
«Я», таким образом, шире, чем сознание «я», поскольку последнее основывается только на процессах диссимиляции в организме. «Я», напротив, как реальное ядро существа человека объемлет и ассимиляцию, и диссимиляцию. Но оно не может само по себе определять и то и другое. Силы, которые в общем недоступны его сознанию, ведут его к воплощению; в один прекрасный день оно произносит в детском организме: «Я есть». Но «я» уже давно работало изнутри над этим организмом, а теперь все активнее делает этот организм выражением своего существа. Однако силы наследственности оказывают сопротивление, и «я» лишь в малой степени может покорить себе организм в процессе ассимиляции. Однако то, в чем ему отказано в процессе ассимиляции, удается ему в процессе диссимиляции. Процесс смерти — это поистине его «крестный отец», который превращает юное «я» в «великого человека» — великого прежде всего за счет разрушения природы и себя самого!
Греки называли сон братом смерти — конечно, не только из-за внешнего сходства. У этого сравнения есть и положительный смысл: равно как только сон в состоянии переплавить отдельные дневные переживания в способности, результат жизни только благодаря смерти и примыкающей к ней жизни в духовном мире может быть превращен в новую, жизнеспособную структуру.
Тенденция к такому преобразованию обнаруживается уже в переживаниях панорамы жизни: «я» занимает по отношению к своей собственной жизни духовно-моральную позицию; оно не может сохранить эгоцентрические позиции земной жизни, поскольку теперь чувствует себя окруженным духовным миром с его духовно-моральными законами. Подобно тому как «я» в земной жизни усваивает способности, пригодные для этой жизни, так после смерти оно испытывает настоятельную потребность преобразовать весь результат жизни исходя из восприятия закономерностей духовного мира.
Поскольку после смерти влияния дневного сознания спадают, преобразование души происходит гораздо интенсивнее, чем при жизни. И подобно тому как во время сна мы

120

должны многое забыть, чтобы приобрести что-то новое, так мы забываем после смерти все, чем душа обязана лишь чувственному восприятию мира. Мы не приобретаем новых способностей, но все переживания, которые «я» может одобрить перед лицом духовного мира, так сильно внутренне ассимилируются им, что оно составляет с ними полное единство; напротив, поступки и переживания, которые отвергаются законами духовного мира, рождают в «я» сильный импульс к изменению их там, где это изменение единственно возможно: в земном мире.
Когда духовно-душевный микрокосм, таким образом, переживает себя в духовно-душевном макрокосме, между ними зарождается связь, которая затем в земной жизни проявляет себя как «судьба». Руководствуясь широким взглядом на мировые необходимости, «я» дает согласие и на такую судьбу, которую оно позже — в силу ограниченности земного сознания — воспримет, быть может, как тяжелую. Но во время воплощения «я» погружается в состояние сумеречного сознания, которое дает нам возможность вообще искать и переносить неизбежные события и удары судьбы. Сколь многое, что принесло нам самые тяжелые, а потому важные переживания, мы вначале переживали совсем по-другому, чем в конце, когда оно превратилось во что-то новое.
Мы весьма склонны жаловаться на судьбу. Однако если мы осознаем, что существо человека не исчерпывается биологической ипостасью, но что человеческое «я» без судьбы вообще не смогло бы развиваться, мы постепенно научимся не роптать на судьбу, а затем узнаем, что силы, нужные для преодоления жизненных трудностей, растут по мере того, как мы перестаем бороться сами с собой.
Даже тяжелую судьбу мы искали сами, чтобы развить силы, которых у нас прежде не было. О том, что этих сил у нас не было, свидетельствуют как раз те поступки, из которых мы сами слагаем свою судьбу. Положительное отношение к нашей судьбе постепенно приводит нас к углубленному самопознанию и пониманию нашего собственного прошлого.
Подобно тому как в макрокосме действует закон, по которому никакая энергия не пропадает, но лишь подлежит превращению, действует он в высшем смысле и для микрокосма

121

человека: ни одна работа и ни одно усилие, даже на первый взгляд бесплодное, в действительности не проходит даром; все сохраняется в измененной форме и в конце концов превращается в собственное существо «я».
От «я» исходит функция целостности, объемлющая противоположности чувственного мира явлений в бодрствовании и сне, в запоминании и забывании, в жизни и смерти.
Жизнь и смерть — на первый взгляд непримиримые противоположности, игра враждебных друг другу сил! И тем не менее, эти силы за пеленой видимого мира протягивают друг другу руки, чтобы сквозь череду рождений и смертей нести своего первенца: человека — «я»!
Рождается ребенок. Тело формируют действующие из поколения в поколение мудрые пластические силы. Из духовного мира спускается «я» для нового воплощения. Оно пытается подчинить себе тело, которое представляет собой еще такой неуклюжий инструмент. С первым вздохом, появление которого по-прежнему остается загадкой для физиологии, душа через воздух прикасается к телу и с ритмом дыхания постепенно проникает все глубже и глубже, пока к середине жизни дыхание не достигает максимальной глубины, и вот, словно зеркально отражая первую половину жизни, объем дыхания начинает постепенно сокращаться.
Но дыхание — это еще не развитие. Вокруг колыбели должен играть свет, чтобы ребенок действительно воплотился; в комнате, выходящей на север, он заболевает. Силы света проникают до самых костей; без их формирующей власти кости остаются мягкими и недоразвитыми. Весь организм пронизывается светом и формируется таким образом, что однажды человек говорит о своем теле: «Я есть Я». Ощущая свое тело, он пробуждается к познанию своего духовного существа. Потому что как человек формирует свою душевную жизнь исходя из «я», так свет формирует тело. И с лучами света «я» витает возле детского тела, формируя его по своему образу и подобию. Таинства творения повторяются в появлении и становлении каждого человеческого тела. Когда «я» с помощью лучей света сформировало тело как свой образ, тогда только оно может соединиться с этим образом и заявить из тела о своем существе: «Я есть Я».

122

С этого момента «я» наблюдает из тела за проявлениями света в наружном мире. Таинственным образом оно соединяет то, что свет распространяет по земле в виде красок и теней, со своими собственными пластическими силами и сплетает из этого память. Когда же световая ткань готова, она выскальзывает из мертвого земного тела и формирует отныне оболочку из образов памяти для «я», которое озирает в ней панораму своей жизни.
Снова начинается мудрый процесс переплавки — словно гусеница превращается в куколку. Из световой ткани как шлак удаляется то, что было лишь тенью земного мира, что «я» еще не сумело сформировать из своих сил. Образы переплавляются, и то, что «я» выносит из этой жизни как духовный итог, оно может теперь как чистую световую субстанцию соединить со своим сокровеннейшим существом.
Пока, по прошествии мирового дня, оно снова не будет доверено тем силам, которые на лучах света спустят его в земную обитель.
Рождается ребенок. И если он помнит о своем происхождении в свете, ему откроется однажды, какая глубокая, охватывающая рождение и смерть истина заключена в словах: «Я свет миру». Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел культурология