Хуземан Ф. Об образе и смысле смерти

ОГЛАВЛЕНИЕ

Образ смерти в сознании ранних эпох

Египет

Ни одна из ранних культур не знакома нам в своих внешних проявлениях так хорошо, как египетская. Нет ни одной надписи, которую мы не могли бы прочитать, ни одного папируса, содержание которого было бы нам недоступно. И тем не менее: можно ли сказать, что мы действительно понимаем египтянина?
Конечно, нет, пока мы не поняли его позиции по отношению к смерти. Потому что для египтянина смерть не просто конец жизни — вся жизнь в Египте словно пронизана мыслью о смерти. Равно как и вся история. Все начинается с мощных пирамид, возведенных в соответствии с космическими закономерностями, чтобы фараон мог найти в них достойное пристанище. Совершенно очевидно, что для строителя наиболее важно, чтобы тело покоилось в «правильной», т. е. космически устроенной обстановке, а не чтобы само оно сохранилось. В основе возведения пирамид лежит совершенно спиритуалистический образ мысли'.
А в конце трех с половиной тысячелетий, которые охватывает египетская эпоха, край пустыни представляет собой буквально гигантское кладбище, заполненное бесчисленны-
' Ср.: Е. Bindel: Die agyptischen Pyramiden als Zeugen vergangener Mysterienweisheit. Stuttgart 1975.

23

ми трупами. Однако трупы не истлевают, как все, что оставлено жизнью, но благодаря таинственным, даже сегодня не до конца известным нам веществам избегают тления и словно пристально рассматривают нас в музеях, точно так же, как тысячелетиями всматривались они в темноту своих склепов.
Собственно говоря, разве не ужасна мысль, что трупы около 200 миллионов человек, чья жизнь составляла содержание трех с половиной тысячелетий египетской культурной эпохи, век за веком громоздились в песке пустыни или в тесных скальных гробницах, как снятые оболочки, которые никому больше не нужны, но сохранению которых бывшие хозяева придавали величайшее значение?
Смерть словно приковывает к себе завороженный взгляд египтянина. Приготовить красивую гробницу — его первая забота, как только он становится состоятельным. Он не может представить себе большего несчастья, чем остаться к приходу смерти без гробницы, соответствующей его положению!
Так, несмотря на совершенно здоровую и полноценную земную радость, настроение «всегда быть готовым» пронизывает всю жизнь египтянина. Мудрый Ани призывает своего сына постоянно думать о смерти: Твой вестник приходит к тебе, Он готовится против тебя. Не говори: Я еще молод! Ты не знаешь своей смерти. Смерть приходит и требует дитя, Которое лежит на руках у матери, Равно как старого мужа.
И мы восхищаемся прекрасными песнями, которые пели на пирах под аккомпанемент арф, песнями, которые призывали пирующих помнить о приближающейся смерти; при этом, по свидетельству Геродота, из рук в руки передавалось изображение покойника, чтобы напоминание о смерти вдохновляло на наслаждение быстротечной жизнью.
Не во все времена в Египте мумифицировали трупы. В Древнем Царстве покойника поначалу сажали на корточки, в более поздний период располагали лежа. И только

24

фараоны приблизительно пятой династии впервые велели бальзамировать свои трупы, а их примеру последовали подданные.
На первый взгляд этот обычай может показаться выражением примитивного эгоизма, желавшего и после смерти сохранить телесное «я». Если же вчитываться в тексты, которые декламировались во время церемонии бальзамирования, то невозможно отделаться от впечатления, что в основе этого обычая лежат более глубокие взгляды на духовные реальности и смысл его первоначально был чисто духовным. Ведущим соображением было не внешнее сохранение тела — нет, должна была быть установлена духовная связь между душой покойника и его телесным началом.
Также и шумер рассматривал тело как творение космоса (духовно мыслимого), как микрокосм; но труп и могила уже не интересовали его, и он вообще не хотел иметь никакого отношения к миру мертвых. И дальше на восток — индиец видел в теле лишь темницу души, которая мешает последней беспрепятственно воспринимать духовный мир; его целью поэтому могло быть только желание как можно скорее вырваться из оков тела с помощью йоги, т. е. тренировки. Очень многое от этого настроения живо еще и сегодня в Индии, Тибете, Китае и в измененной форме в Японии.
Внимание же древнего египтянина, напротив, благодаря бальзамированию убедительно обращалось на следующее: тело есть нечто чрезвычайно важное, его значение простирается за пределы смерти, в конце концов — в вечность. После смерти душа перейдет в духовный мир, но она очень легко теряет сознание, если — как во время сна — остается без поддержки тела. Ведь египтянин ощущал тело, познавал его ежедневно со всеми его отдельными органами как пронизанное духовностью начало, а душе, если она погружалась в него, легко было придать самой себе форму и смысл. Разве душа не потерялась бы в бессознательном состоянии, если бы тело в своем разумном строении не обеспечило ей порядок и членение душевной жизни?
Так для египтянина возникла проблема: как обеспечить душе телесную опору после смерти, чтобы она могла двигаться, слышать, чувствовать, думать — одним словом, оставаться «человеком» в потустороннем мире? Эту

25

проблему египтянин попытался решить с помощью консервации тела.
Впервые в истории человечества здесь проявилась воля к сохранению от смерти личного сознания в том виде, в каком оно развилось в земной жизни. Ассириец покорился этой участи; индиец именно в личном сознании видел корень всякого зла, а потому хотел растворить «я», чтобы раствориться в Брахмане, мировой душе. Египтянин же хочет сопротивляться смерти; таким способом он надеется избежать прекращения жизни души.
Исходя из сегодняшнего сознания, эту попытку можно счесть безумной, но придется согласиться, что в этой идее есть нечто грандиозное: с помощью человеческого интеллекта как-то перехитрить смерть. И какая огромная воля к сохранению духовного существования обнаруживается в этом! Впервые в истории человечества в человеческой душе рождается стремление к индивидуальному бессмертию.
Однако, чтобы не счесть это бессмысленным, мы должны поближе познакомиться с представлением египтянина о сущности тела. Ему было ясно, что тело не могло возникнуть в результате внешних, чисто земных процессов; но также и душа в своей слабости и несовершенстве сама никогда бы не смогла создать такое искусное творение, как тело, и сделать его столь совершенным орудием духа. Сами боги создали модель тела, духовный организм, наделенный силой, наполненный жизнью, — саму жизнь в совершенной форме: египтяне называли его «Ка» человека. Это Ка всякий человек получает при рождении, поскольку так велит Ра, бог солнца.
Тем самым ясно выражено, что земное тело как таковое не несет в себе жизнь — она непосредственно связана с силами солнца. И человек живет, по египетским представлениям, пока он «господин Ка», пока он «ходит со своим Ка». Поэтому то, что предстает в земном мире как человеческое тело, — не собственно действительное тело, но Ка, которое невидимо действует в теле, регулируя питание, рост, здоровье.
Однако мы истолковали бы категорию Ка слишком узко, если бы захотели отождествить ее с «жизненной силой» виталистов; ее сущность намного шире. И хотя египтяне не оставили нам никакого определения, существенное явствует из контекста, в котором употребляется это понятие.

26

В этом отношении мы не должны ждать от египтянина точных в современном понимании представлений, так как его мышление едва только начало выходить из раннего состояния древнего ясновидческого образного сознания. Развитие египетского письма из письма образов и понятий в письмо в современном смысле, т. е. фонетическое письмо, позволяет еще яснее понять путь, проделанный сознанием.
Итак, мы должны научиться толковать наглядные изображения Ка. Ка изображается как «двойник» человека, всегда в соответствии с размерами и внешним видом тела: у ребенка маленькое Ка, у взрослого — большое. Если расшифровать египетский образный язык, это означает: две эти части человеческого существа так переплелись между собой, что налагаются друг на друга и внешне кажутся одним. Посредством этого выражается также отношение к росту.
Рост, питание и размножение для египтянина — не внутрителесные проблемы, но макрокосмические: нечто от мира превращается в субстанцию человеческого тела. Как это возможно? Благодаря тому, что духовное существо солнца, первоисточника жизни, создает себе земной образ: Ка бога солнца Ра рождает из себя людские Ка.
Но мы не вправе считать, что египтянин выдумал это, а затем воплотил в образе. Более того, все указывает на то, что происходило как раз наоборот: то, что египтянин обозначает как Ка, основывается первоначально на ясновидческом восприятии и лишь позже становится понятием. И если бы мы захотели это слово, которое, собственно, дает ключ к зданию египетского мировоззрения, перевести с языка египетского мышления, мы должны были бы сказать «световое тело» или «световая форма» — как мы и будем делать в дальнейшем. Потому что в красках и движениях солнечной ауры египтянин видел вначале первооснову всей жизни на земле, как телесной, так и духовно-душевной. Образное сознание воспринимает их как различные «формы».
Один древний миф повествует как раз о том, что бог солнца Ра имеет не одно, а четырнадцать Ка, чьи имена дошли до нас в иероглифической традиции, но значения их расшифрованы еще далеко не безупречно'. Тем не менее представим се-
' F.W. von Bissing: Versuch einer neuen Erklarung des Ka'i der alten Agypter. Sitzungsber. d. Kgl. Bayr. Akademie d. Wissensch., Munchen 1911.

27

бе важнейшие среди них: «Пища, Вкус, Процветание', Свежая сила, Крепость, Могущество, Зрение, Слух, Познание, Блеск света, Великолепие». Таким образом, с одной стороны, мы видим соотнесенность с процессом питания, с другой стороны — с процессом сознания. В этих двух сторонах для египтянина раскрывается существо света: в солнце — причиннодейственное, в человеке — подражающе-рефлектирующее.
Этот происшедший из божественного солнечного духа световой организм, Ка, выступает посредником во всех отношениях между человеком и миром, как духовно-душевных, так и физически-телесных. Таким образом, люди живут потому, что духовное существо солнца создало себе земной образ, световое тело, носителя жизни. Не человек питает себя, но солнце питает его.
Поэтому египтянин почитает солнечные силы в тайне питания, а также в молитве, обращенной к Ра: «Поклоняюсь тебе, мой бог, который создал меня, который назначил мне благо; мой хранитель, который дает мне пищу, который своим Ка поддерживает меня».
С другой стороны, Ка является также носителем духовно-душевной сущности человека и тем самым его «имени». В искусстве это представлено так: от головы Ка поднимаются вверх две руки, согнутые в локтях под прямым углом. Эти вытянутые вверх руки, собственно, и есть обозначение для Ка: его тесная связь с душой и религиозным почитанием находит здесь прямое выражение. И, может быть, первоначально этот иероглиф значил: «то, чему поклоняются», ибо это как раз и есть Ка, световая форма бога.
Такое понятие, как Ка, трудно дается современному мышлению, поскольку мы слишком привыкли мыслить организм бездуховным, а дух неорганизованным. Египтянин же не знает «всеобщего духа», он знает только конкретные духовные существа с индивидуальными формами. Поэтому он говорит и о «Ка богов». Осирис, к примеру, — Ка бога солнца Ра (Ра более древнее божество, чем Осирис). Это значит: Осирис раскрывает в своем облике сущность бога солнца. «Осирис, первый из западных, ты — глаз, который любит Ра-Атум, ты его световой облик...»
Этим словом я заменил «откармливание».

28

И разумеется, верующий поклоняется именно этому Ка бога, его сверхчувственному явлению, а не его земной форме. Так значится это в гимнах Атону, в которых описывается пробуждение жизни на восходе солнца и восхваляется удивительное действие, которое солнечный свет оказывает
на людей: Тела освежив омовеньем, одежды надев И воздев молитвенно руки, Люди восход славословят*.
Однако все то, что между землей и солнцем под влиянием небесных сил поднимается и опускается, для чего существа Ка в какой-то мере являются «золотыми ведрами», охватывает и растительную, и животную природу: «Вся земля принимается за свою работу. Весь скот радуется траве, деревья и травы зеленеют. Домашняя птица и дичь вылетает из гнезд, даже их крылья взывают к твоей световой
форме».
Из понятия Ка вырастает также понимание сущности египетской царской власти. Фараон для египтянина — тот самый единственный человек, чье Ка прямо связано с божественно-духовным миром, поскольку все его существо пронизано справедливостью: «Величавый, прекрасный, сияешь высоко. Лучами обняв рубежи сотворенных тобою земель...» Царь почитается не как личность, а как носитель совершенной световой формы: «Ты — дневное светило, Атон всемогущий; Ты — жизни источник для множества стран и народов...» Даже вражеские народы покоряются фараону, потому что бог внушил им, что «На небосклоне восточном блистая,/ Несчетные земли озаряешь красотой./ Над всеми краями...».
Ка царя также носит его имя Хора, которое он получает
лишь в момент вступления на престол и которое присоединяется к его личному и тронному имени. А это для правителя самое важное имя, поскольку в нем выражено его духовное достоинство, его отношение к божественному миру.
Сегодня нам кажется дерзким, что фараон называет себя «Хором», т. е. сыном Осириса. Но мы должны помнить, что
• Перевод В. Потаповой.

29

это делалось не сразу, а оказывалось возможно лишь после тщательной и сопряженной со многими лишениями подготовки. Фараон был — по крайней мере в «хорошие» времена египетской культурной эпохи — посвящен в мистерии, он управлял царством, сообразуясь с духовными необходимостями; он не только официально, но и в действительности был «верховным жрецом». А быть носителем имени Хора предполагало, конечно, в первую очередь не удовлетворение человеческого тщеславия, но нечто гораздо большее: обязательство, ответственность перед духовным миром, готовность к жертве. Поэтому следует представлять себе отношение египтянина к своему царю как в высшей степени внутреннее, основывающееся на душевной связи. Царь и народ были как бы проникнуты единой духовной сущностью, ведь именно так каждый в отдельности ощущал свою связь с лучезарностью царя.
Духовную же сущность, в которой, как он чувствовал, словно покоится световое тело, он переживал в образах сновидений как Нсиду: как добрая душа-мать обнимала она царя и народ. В образе Исиды египтянин реально переживал воздействие материнских сил народной души на его световое тело.
Это необходимо представлять себе, если хочешь понять нежную любовь египтянина к родине, чему мы находим в литературе прекрасные и трогательные свидетельства. Нет для египтянина большего несчастья, чем умереть на чужбине, и ни одно сокровенное желание не воодушевляет его больше, чем быть по крайней мере погребенным в родной земле. Только так, представлялось ему, найдет он и в ином мире «правильный путь». Потому что со смертью значение царя для души не утрачивалось, так как оно основывалось на сверхчувственных связях. Если он еще при жизни был единственным человеком, у которого был действительный доступ к богам, чью помощь он мог передавать как посредник, — в насколько большей мере следовало поручить себя его посредничеству по ту сторону, когда особое значение придавалось добросовестному посмертному жертвоприношению. И насколько конкретно эта связь воспринималась изначально и после смерти, показывает именование тех жертв, которые приносили родственники покойного; вплоть до позднейших времен они назывались: «жертвенный дар, который дает царь».

30

Через свою световую форму египтянин ощущал себя гражданином космоса и частью своего народа; каждую ночь он чувствовал себя под защитой крыл Исиды. Днем же, когда переживания души обусловлены и ограничены земным телесным началом, когда дыхание' снова превращается в инструмент индивидуального чувства и восприятия, он ощущал себя отдельной личностью. Тифон-Сет — поскольку этот образ мифологически отражал дыхание — умерщвлял зрение божественного мира и его светового духа, Осириса.
Вот почему высочайший идеал египтянина — сделать личную жизнь души настолько чистой и прекрасной, чтобы она стала подобием царящих в световом теле сил Исиды, чтобы он когда-нибудь мог сказать: «Я делаю то, чего хочет мое Ка».
Тогда душа могла надеяться, что и сила Осириса милостиво соединится с ней, как некогда она из духовного мира низошла на Исиду, чтобы породить дитя Хора. Если когда-нибудь из души благодаря взаимодействию сил Исиды и Осириса родится новый человек, цель жизни — самому стать
Хором! — будет достигнута.
Хор, росток становящегося «я», ощущался как действие сил Осириса на царящие в световом теле народные силы Исиды.
Тем не менее только после своей смерти, благодаря лучу
из потустороннего мира, Осирис произвел Хора. В этой черте мифа выразился основной характер египетской душевной организации: душе представляется невозможным достичь духовной цели жизни в этом мире; самое существенное для египетской души находится по ту сторону врат смерти. И характерно, что в течение тысячелетий все многочисленные и могучие образы мира египетских богов почти полностью были поглощены центральными образами Осириса и Исиды с их более узким окружением, так что до нас практически не дошло следов мифов о таких гораздо более древних фигурах, как мемфисский Птах или фиванский Амон. Здесь нашел отражение акцент на потустороннем начале в египетском мировоззрении, а он со временем только усиливался. Ведь, как мы уже видели: для египтянина само собой разумеется, что смерть не только конец, но одновременно и начало нового су-
' Ср. раздел «Полярность жизни и сознания», с. 84.

31

ществования. Человек лишь иным образом участвует в мировом процессе, но ничуть не менее интенсивно.
Ведь Ка и душа сохранялись, и душа могла пользоваться световым телом так же, как пользовалась здесь, на земле, двойной сущностью: земным телом и световым телом.
Теперь, чтобы понять египетские обычаи, связанные со смертью, исключительно важно принять во внимание, что все молитвы и жертвы были предназначены «для Ка» умершего. Если состоятельный человек может позволить себе отвести по завещанию надел земли, повелев, чтобы для него «вовеки» совершались посмертные молитвы и жертвоприношения, то все эти усилия обращены к Ка, а ведающий этой процедурой жрец называется «служителем Ка».
Без сомнения, первоначально в основе этих обычаев лежало спиритуалистическое мировосприятие, которое, однако, с течением времени становилось все более и более материалистическим. И если в конце концов с мумией стали хоронить всю ее хозяйственную утварь с продовольствием и миниатюрными копиями слуг — один богач взял с собой 365 таких слуг, по одному на каждый день года, — если на могильных камнях все чаще высказывается просьба к посетителю гробницы произнести молитвенную формулу: «Тысячу хлебов, (кувшинов) пива, коров и гусей для N.N.», чтобы благодаря волшебной силе молитвы все это досталось покойному, то, естественно, это не что иное, как грубый материализм, которому с течением времени совершенно аналогичным образом покорились все представления о жизни после смерти.
Ведь фантазия обывателей предпочитала во все времена и предпочитает до сих пор представлять себе духовный мир как можно более похожим на земной. Итак, можно было бы набросать и картину примитивной веры египтян в загробную жизнь, в которой почти ничего не осталось от подлинно спиритуалистического мировосприятия. Потому что там так же, как здесь, земледелец пашет «поле Иару», на котором растет ячмень и спельта высотой в семь локтей, он жнет и устает, а вечером сидит со своими товарищами под сикомором и играет в шашки. Можно до мельчайших подробностей описывать эту взращенную примитивным суеверием картину материализованного египетского мировоззрения.

32

Конечно, обратное действие таких материализованных воззрений на настроение души по отношению к смерти не заставило себя ждать, и не приходится удивляться, что до нас дошли «застольные песни», которые призывают людей перед лицом неуверенности в загробной жизни беззаботно наслаждаться земным существованием.
Никто не приходит оттуда, Чтобы рассказать, как им живется, Чтобы рассказать, что им нужно, Чтобы успокоить наше сердце, Пока вы сами не придете туда, куда они ушли...
Будь же еще веселей, Не давай устать своему сердцу, Следуй за своим сердцем, преследуй свой удовольствие
Исполняй свое дело на земле
И не терзай свое сердце, Пока не придет к тебе тот день скорбного вопля.
Ведь Осирис не слышит твоего плача, И жалобы никого не спасают от могилы.
Поэтому празднуй радостный день
И не уставай —
Ведь никому не позволено
Брать с собой свое добро, И никто из тех, кто ушел, не вернулся!'
Эрман по этому поводу справедливо замечает: «Вера в радости в царстве Осириса, должно быть, давно уже была поколеблена, если о смерти дозволялось говорить в таком тоне»2.

Сокращенно по: Erman-Ranke «Agypten». 2 Подрыв веры в Осириса связан с трагическими переживаниями, которые выпали на долю посвященных в поздний период египетской эпохи. Они уже не могли достичь прежнего чистого восприятия Осириса. Правда, они переживали духовный мир, но Осирис ускользал от их взора, а Исида отвечала молчанием на их вопросы. «Кто принял посвящение и вновь вернулся в физический мир, у тех было серьезное, но разочарованное мировоззрение. Они знали ее, священную Изиду, но они чувствовали себя сыновьями вдовы». (R. Steiner: Die Mysterien des Morgenlandes und des Christentums, GA 144, Dornach 1960. В этих лекциях он обстоятельно проследил глубокие связи этих процессов с развитием человечества и мистерией Христа. Также ср.: Е. Bock. Das alte Testament und die Geistesgeschichte der Menschheit. Stuttgart 1934.)

33

До усталости от жизни, до пресыщения жизнью доходит душа, безнадежно взирающая на страдания этого мира, в «Беседе разочарованного со своей душой», о котором сообщает Эрман: «Он тоскует о смерти и все же боится ее; потому что у него, оставленного всеми друзьями и родственниками, нет никого, кто бы исполнил для него посмертные обряды. Но его собственная душа, к которой он обращается за этой дружеской услугой, пытается подвести его к иным мыслям, рисуя угрюмую смерть: Когда ты думаешь о похоронах, это что-то печальное, Это что-то, что вызывает слезы и наводит на человека тоску...
Потом ты уже не встанешь, чтобы увидеть солнце!..
Но уставший от жизни не дает переубедить себя, он говорит: «Нет больше никакого закона и никакого порядка в мире»; «Всякий грабит добро своего ближнего, кротость погибает, сила торжествует повсюду; нет справедливых, земля — образец злодеяний». Итак, у него остается лишь надежда на смерть: Смерть стоит сегодня передо мной, Как если больной выздоравливает, Как исход после падения.
Смерть стоит сегодня передо мной, Как благоуханье мирры, Как если сидишь под парусом в ветреный день.
Смерть стоит сегодня передо мной, Как благоуханье цветов лотоса, Как если сидишь и пируешь на берегу.
Смерть стоит сегодня передо мной, Как путь под дождем, Как возвращение домой на военном корабле.
Смерть стоит сегодня передо мной
Как желание человека снова увидеть свой дом, Человека, который много лет прожил в тюрьме.
«Наконец душа исполняет желание уставшего от жизни человека, и вместе они теперь обретут одно пристанище» (Эрман).

34

Эта душа еще привязана к традиции погребальных обрядов, и страх, что они не будут исполнены, — это единственное, из-за чего последний шаг представляется ей сомнительным; но вера, позволявшая египтянину уверенно смотреть на загробную жизнь, вера в то, что Осирис выведет его из могилы и покажет свет солнца, больше не живет в ней. Лишенная надежд, она впадает в отчаяние.
Однако эта песня, похоже, единственное в египетской эпохе свидетельство столь мрачного настроения, и мы не можем делать из нее выводов об общем настроении в древности — как не можем и позволить «материалистическому закрашиванию» ввести нас в заблуждение относительно существенного в египетском мировоззрении.
Мы должны сделать то, что часто со столь неожиданным успехом проделывали со многими памятниками минувших эпох: мы осторожно постукиваем по извести и побелке, они отслаиваются, и под ними показывается подлинная картина, свидетельство художественно и спиритуалистически высокоразвитой эпохи!
Так же, мне кажется, должна быть «реставрирована» и картина египетского мировоззрения. Рудольф Штайнер во многих лекциях, особенно о «Египетских мифах и мистериях», дал нам для этого инструменты познания. Правда, в настоящей работе их можно применить лишь в самом общем виде; подробное изложение неизбежно вышло бы за рамки нашего исследования.
Одной из существеннейших точек зрения Р. Штайнера я считаю, однако, ту, что все развитие египетской культурной эпохи — особенно первой ее половины — совершалось под руководством посвященных в мистерии жрецов; это они создавали мифы, чтобы через образы передать народу познания, для восприятия которых он еще не созрел. Дошедшие до нас титулы жрецов указывают на их способность к интуитивному космическому прозрению — жрец Гелиополя, например, назван «великим в прозрении», тем, «кто прозревает тайну неба»'. Или еще пример: царь, ' Ср.: Erman-Ranke: Agypten. — Но и в шумерских текстах жрецу и. соответственно, царю-жрецу приписывается «широкий ум» и «открытое ухо», а на картинах их изображают с чрезмерно большими ушами, на мой взгляд, А. Йеремиас с полным правом толкует это как «посвящение».

35

обеспокоенный голодом, просит совета и помощи у своего бога, а затем говорит: Когда я спал, сердце мое пребывало в жизни и счастье, я видел бога, стоящего напротив меня. Я радовал его, поклоняясь ему и почитая его. Он открылся мне и сказал: Я — Хнум, который создал тебя. Мои руки за тобой, чтобы лечить твое тело и делать здоровыми твои члены'.
Взору посвященных была открыта связь сменяющих друг друга культур. Они управляли событиями, понимая необходимости, выходившие далеко за рамки их собственной эпохи.
Рассмотрим с этой точки зрения миф об Осирисе. Осирис умер, -но лишь в результате смерти раскрылась его собственная сущность: он царь в царстве душ, в «царстве западных». Перед ним должна предстать душа, оставившая земной мир. Когда она выдержала встречу с псом преисподней, когда в испытании перед сорока двумя судьями над мертвыми все нечистое было истреблено в ней, сердце умершего кладут в присутствии Осириса на мировые весы, и становится ясно, каким духовным весом обладает душа в мировой взаимосвязи2. Это образы, отсылающие человека к его внутреннему миру. Ведь каждый человек еще в земной жизни может ощутить в себе легкий толчок этих весов: это голос совести. И ранние эпохи еще знали, что этот сокровеннейший процесс в душе использует определенный орган тела: сердце. Ведь в то время, как мозг есть орган воображения и мышления, в сердце осуществляется синтез всей душевной жизни: мысль, чувство, воление сходятся здесь вместе. И в сердце человек чувствует, чего стоят его мысли: могут ли они стать целями для воления или нет; потому что здесь решение выносит совесть, а не рассудок. Это знание о духовном значении сердца прослеживается во всех египетских текстах.
Осирис для египтянина, таким образом, — макрокосмический образец силы совести. С помощью этого образа египетской душе внушается: то, что является в душе как совесть, то, чем часто хочется пренебречь как чем-то чисто
' Ср. место о голоде в кн.: Boeder. Urkunden zur Religion der alten Agypter. 2 Неожиданные созвучия обнаруживаются здесь с древненорвежской песнью об Олафе Астесоне.

36

субъективным, обладает мировым значением, которое обнаружится только после смерти.
Итак, образ Осириса, судьи души, дан египтянину, идущему по пути к индивидуализации, как направляющая сила в его странствиях. Во всех метаниях, к которым этот путь неизбежно приведет душу, образ Осириса должен сопровождать его, словно компас души.
Египтянин чувствовал: то, что в нем живет как совесть, — это луч Осириса. И, таким образом, каждый стремится уподобиться Осирису. В течение жизни, правда, он должен чувствовать себя «гробницей Осириса», потому что для души, обращенной к земному, высшее сознание мертво. Когда же Исида окружает заботой расчлененный труп Осириса, рождается высшая природа, Хор, который может достичь бытия Осириса. «Макрокосмический мировой процесс Осириса должен микрокосмически повторить в себе человек, стремящийся к высшему бытию. В этом смысл египетского "посвящения", инициации». Ведь тот, кто посвятил свою жизнь храму, мог пройти через это «посвящение», в результате которого низшая природа быстро и интенсивно умерщвлялась и хоронилась, давая возможность подняться высшей природе. И тот, кто достигал цели, мог признаться': Меня влекла бесконечная перспектива, в конце которой лежит совершенство божественного. Я почувствовал, что сила этого божественного заключена во мне. Я предал могиле то, что задерживало во мне эту силу. Я умер для земного. Я был мертв. Как низший человек умер я. Я был в преисподней и вступал в общение с мертвыми, т. е. с теми, что включены уже в кольцо вечного мирового порядка. После пребывания в преисподней я воскрес из мертвых. Я победил смерть, и вот теперь я стал иным. Я не имею больше дела с преходящей природой. Она проникнута во мне Логосом. Отныне я принадлежу к тем, что живут вечно и воссядут одесную Осириса. Я сам буду истинным Осирисом, единенный с вечным миропорядком, и суд над жизнью и смертью будет в руке моей.
Отсюда видно: то, что миф описывает как макрокосмическое событие, в результате посвящения становится лич-
' Ср.: Штайнер Рудольф Христианство как мистический факт. Ереван, 1991.

37

ным, сокровенным переживанием. И миф в конечном счете не что иное, как сознательно организованная образная структура, которая в каждую воспринимающую ее душу внедряет зародыш превращения в Осириса.
Но какое отношение к этой тенденции мистериального процесса, которая направлена исключительно на развитие внутреннего мира человека, имеет бальзамирование? Если рассматривать бальзамирование как чисто внешнее мероприятие, то оно, похоже, окажется в противоречии с вышеизложенным. Однако это противоречие исчезает, если принять во внимание указание Штайнера: перед египетской культурной эпохой в большей степени, чем перед предыдущими, стояла задача прочнее связать человеческую душу с земным миром, пробудить в ней еще более глубокий и прежде всего личный интерес к земной жизни; и эту задачу поняли египетские посвященные и сознательно взялись за ее выполнение.
Подумать только: если бы свое действие оказывал лишь миф об Осирисе, отчуждение души от земного мира было бы, несомненно, слишком велико. Сюда же относилось, как мы видели, и древнее знание о духовной сфере. Было известно о существовании световой формы. Если ясновидческое зрение древнейшего периода непосредственно наблюдало ее, то позднейшие поколения знали о ней из древней традиции, которая внушала им доверие.
Но все это скорее способствовало ослаблению интереса к земному миру, заставляло воспринимать физическое тело в его бренности как нечто малозначительное.
> К этому следует прибавить, что египтянин чувствовал свою связь с телом еще далеко не в той мере, в какой мы ощущаем ее в нашей «компактной грубости». Ведь еще Гильгамеш, представитель параллельно развивающейся шумеровавилонской культуры, описывается как смешанное существо: на две трети бог и лишь на одну треть человек! И хотя египетская культура не оставила нам подобного «индекса воплощения», тем не менее на основании египетской скульптуры и живописи мы можем утверждать, что тело египтян всегда было стройным, а у женщин, без сомнения, нежным и тонким. Даже тело греков представляется нам более мас

38

сивным и приземистым, чем тело египтян. Ввиду этого бальзамирование воспринимается как мероприятие, которое призвано компенсировать слишком выделяющееся потустороннее начало, а с другой стороны, как культурно-воспитательная мера во благо будущего.
Посвященные рассчитывали на перевоплощение души в более поздние периоды, может быть, в совершенно иных внешних и телесных условиях. С помощью бальзамирования они хотели пробудить в душе более живой интерес к телесному началу, чем у нее был до сих пор. Только так можно понять смысл бальзамирования.
С другой стороны, предпосылкой для такого понимания является приписываемая египетскому мудрецу способность видеть тело насквозь, наделяя его более глубоким смыслом, так что каждый отдельный орган он представлял себе частью большого целого и понимал тело, микрокосм, как отражение макрокосма. Примечательно, что в систематическом отношении таких указаний дошло до нас даже больше из шумерской культуры, чем из египетской. Однако то, что было известно в Вавилоне, знали, естественно, и в Египте. Кроме того, имея дело со всеми древними культурами, следует помнить, что разумеющееся само собой чаще всего не записывалось.
Если мы хотим понять смысл бальзамирования, мы должны попытаться войти в мир представлений египтянина. Для него все тело — конечности, органы чувств, внутренние органы — есть порождение осмысленного духовного целого. Но только в дифференциации тела он видит основу земного личного сознания. Сознание же надо было сохранить у мертвого как можно дольше. Поэтому дифференциация доводилась до его сознания посредством ритуала бальзамирования; ведь египтянин убежден, что слово жреца достигает души умершего.
За счет консервации тела должен был достигаться тот эффект, при котором структура его еще некоторое время сохранялась как образ для светового тела, так что душа дольше, чем при разложении тела, могла сохранять личное сознание в неизменном виде. Мумия превращалась в своего рода иероглиф, с помощью которого можно было вспоминать о прошедшей жизни. Личное сознание, жизненный опыт должны были быть взяты в путь к Осирису. Тем самым баль-

39

замирование было попыткой сделать жизнь после смерти осознаннее или, другими словами, придать ей форму «посвящения». То, что обычно было по силам только тем, кто прошел суровую и многолетнюю школу мистерий, на этом пути должно было стать доступно всем людям.

Ритуал бальзамирования

Рассмотрим теперь подробно процедуру бальзамирования'. Бальзамирование следует представлять себе как торжественную церемонию, которая во времена, когда такие вещи воспринимались еще всерьез, осуществлялась под строгим надзором жрецов. Церемониал строго регламентировал и положение тела на каждом этапе процедуры, и месторасположение жреца, и произнесение необходимых при этом слов; также бальзамирование совершалось попеременно несколькими жрецами, которые должны были взаимодействовать по определенным правилам.
Дошедший до нас текст сообщает в первую очередь об умащении головы. Как раз этот текст, очевидно, неполон. Только в одном месте среди неясного смысла словно бы появляется просвет, там, где говорится: «Твоя душа опускается в божественной стране на твое тело». Тут становится ясно, что ритуал должен служить установлению какой-то связи между душой умершего и его телом. С другой же стороны, покойнику снова и снова напоминают о его духовной цели, обращаясь к нему как к «Осирису» (затем следует его имя).
' К сожалению, в дошедших до нас текстах отсутствует как начало, так и конец ритуала, что, естественно, очень мешает пониманию обряда в целом. Для общего понимания препятствием служит также то, что названия различных масел, жиров, смол и снадобий еще точно не идентифицированы; поэтому в нижеследующих цитатах я буду опускать их перечни (кроме того, по соображениям объема текст пришлось существенно сократить) Следует, однако, постоянно помнить, что каждое вещество использовалось под космическим углом зрения Одна смола, к примеру, называется «выделение Ра», серебро происходило из костей бога солнца, золото — из его плоти, лазурит — из его волос: каждое вещество некогда было солнечной субстанцией, в то время, когда еще правил Ра-Осирис. Вскрытие трупа, извлечение внутренних органов и обработка тела консервирующими средствами осуществлялись специально обученными служителями, которые жили рядом с кладбищем Это были, по всей видимости, весьма примитивные парни, которые, оставаясь без надзора (судя по мумиям), охотно выполняли пожелания близких родственников покойного или проказничали на свой страх и риск, — к примеру, набивали животик тощему старику и т.п

40

Если бы мы в этой связи захотели перевести обращение «Осирис» на привычный нам язык, то, вероятно, должны были бы сказать «духовный человек».
После умащения головы то же совершается и со всем телом, «с головы и плеч его до подошв его». К покойнику при этом обращаются со словами: О Осирис [следует имя], прими праздничное умащение, которое сделает твои члены прекрасными... чтобы ты соединился с великим богом солнца; он соединяется с тобой и укрепляет твои члены; и ты соединяешься с Осирисом в великом зале.
Далее труп перекладывают на живот, чтобы обработать позвоночник. При этом говорится: О Осирис N.N., возьми это масло, возьми эту мазь, возьми эту жидкость жизни... К тебе приходит бальзам, что происходит из Финикии, к тебе приходит смола, что происходит из Библоса. Они украшают твое погребение на кладбище; они дают тебе ноги в тайных областях (в мире душ); они ускоряют твою поступь в зале поступи; они освящают твои шаги в зале поступи. К тебе приходит золото и серебро, лазурит и малахит... К тебе приходит одеяние из храма Собка. Оно ведет тебя в первичных водах' и украшает своей красотой твои члены, так, чтобы ты был как Ра, когда он поднимается и опускается, и не прекращался вовеки.
Теперь мумию осторожно кладут на спину, лицом к небу, «как было до того», и золотят ногти. При этом произносится следующее: О Осирис... ты получишь твой ноготь в золоте, твои пальцы в благородном металле, ногти на ногах в янтаре. Выделение Ра подступает к тебе, воистину божественные члены Осириса. Ты идешь на своих ногах в дом вечности и поднимаешь свои руки к месту бесконечности...
После этого мумию пеленают, причем пелены соотносятся с различными божествами соответственно частям тела. Для этого они исписаны изречениями, которые жрец дол-
В тексте. «Нун» мыслится одновременно как стихия и божественная субстанция, нечто вроде: «пронизанные духом первичные воды».

41

жен проверить, прежде чем они будут использованы. Каждая часть тела — лоб, голова, рот, ухо — получает пелены строго определенного количества и разновидности. При этом жрец говорит, сидя под головой мумии: О ты, могущественная почтенная богиня, повелительница Запада, владычица Востока, приди и войди в уши Осириса N.N. О ты, могущественная, божественная, великая повелительница Запада, владычица Востока, приди и вдохни дыхание в голову Осириса N.N. в мире душ. Сделай так, чтобы он видел своим глазом, слышал своим ухом, дышал своим носом, говорил своим ртом, судил своим языком в мире душ.
Это и другие места ясно показывают, что вовсе не на груп должны подействовать заговоры, но на находящееся в (уховном мире подлинное существо человека, его световую рорму и его душу.
Теперь в соответствии с ритуалом жрец вновь обращается к голове и говорит под головой мумии: О Осирис N.N.! Прими свою голову в Западном царстве, чтобы выступать среди просветленных и великолепных. Твоя могила Запада прекрасно устроена, и твое убранство на кладбище великолепно выполнено. Твое имя уважаемо у набальзамированных, и у тебя есть имя у просветленных и почтенных. Твоя голова приходит к тебе, чтобы не быть вдалеке от тебя; она идет к тебе и не разлучится с тобой вовеки.
Похоже, что здесь ритуал слишком сильно перекликаетя со сферой обыденного земного сознания. Но для этого сть основание, ведь именно для личного сознания голова еобходима как орган, посредством которого мы можем осонать себя как «я» и дать себе «имя». Для египтянина же имя» было, так сказать, полностью тождественно лично- \ ги'. Мы понимаем, что с помощью настойчивого обращеия к имени и к голове умершего должна была укрепиться амять о прошедшей жизни, чтобы приобретенное в течеие жизни личное сознание могло лучше сохраниться.
Поэтому святейшим долгом ближайших родственников было «сохранить имя умершего живым» посредством регулярного повторения молитв о покойном.

42

Теперь в соответствии с совершенно точными предписаниями в тридцати шести разделах — по числу богов, с которыми душа поднимается на небо, и соответственно таким же числом областей, в которых являются формы Осириса, — приготовляется сначала левая, затем правая рука. При этом умерший с помощью рисунков отсылается в первую очередь к богу Нила и к Исиде: О Осирис N.N., Нил, великий среди богов, приходит к тебе, чтобы наполнить твою жертву прохладной водой. Он дает тебе воду, которая приходит от Элефантины; Нил, который приходит из двух источников; первичные воды, которые приходят с двух гор; первичные воды, которые приходят из пещеры; водоворот, который приходит из прохладного потока. Ты пьешь из них и насыщаешься из них. Твое тело насыщается свежей водой, твой гроб наполняется потоком, твое горло затоплено — ты Нун, живущий в первичных водах, старейший, отец богов...
Очевидно, что здесь собраны .все привычные для египтянина образы, чтобы вызвать как можно более конкретное представление о воде. С помощью запечатленных памятью образов умерший должен сформировать имагинацию о воде, поскольку вода — образ эфирного мира, куда ему предстоит теперь вступить. Это представление должно помочь ему сориентироваться в новом окружении, так как «вода» для него теперь такая же основа бытия, как перед смертью был земной мир'. Таким же образом, как левая рука, консервируется теперь правая. На пелены зеленой краской наносятся изображения Исиды и Нефтиды, а также фигуры Ра и Нуна. На одной пелене черной краской пишется: «Ты берешь солнечный свет и хватаешь луну», затем пелена сворачивается двенадцать раз и вкладывается в правую руку покойника, «чтобы он схватил солнце и луну, а также их сестер, Исиду и Нефтиду, и удержал их в правой руке, как если бы он был еще на земле». При этом ему говорится: ' Эфирное начало может «воплотиться» в земном мире лишь посредством воды; жизненные процессы протекают только в присутствии воды. Важно также и то, что именно левая рука связывается с водой, поскольку левая сторона тела отличается определенным перевесом эфирного начала над физическим, в то время как правая сторона обнаруживает перевес физического над эфирным.

43

Ты берешь своей правой рукой Ра как прекрасный солнечный свет днем, и ты хватаешь луну ночью. Ты показываешься днем как прекрасный солнечный свет Ра, который всходит над всякой страной. Ночью ты всходишь как прекрасная луна, чтобы после солнечных лучей принести покой. Ты блистаешь на небе как особая звезда, ты Орион на теле Нут'. Твои лучи падают на землю, как лучи луны... Исида как Сириус с тобой на небе и не уйдет от тебя вовеки.
В последнюю очередь бальзамируются ноги. На пелены для правой ноги наносится изображение Анубиса, для левой — изображение Хора. Затем жрец обращается к покойнику со словами: О Осирис N.N., священное масло приходит к тебе, чтобы легким сделать твой путь... чтобы уши твои слышали по всей стране. Твой путь велик на земле, твой шаг могуч на земле. Ты идешь к своему месту в мире душ; ты поднимаешься и дышишь в Абидосе. Платье богов касается твоих рук, и великие одежды богинь касаются твоих членов, так что твои руки становятся крепкими, а ноги сильными... Ты почитаешь могучего бога в Шедну и поднимаешься с ним в лодке солнца.
Ра всходит над тобой в своей часовне и рассеивает свой свет своими лучами.
Ты идешь по земле из серебра и по полу из золота, ты умываешься на камне из серебра и на полу из золота, тебя хоронят на малахитовом склоне...
Ты видишь свое имя во всех областях, душу на небе, тело в преисподней, статуи в храмах. Ты живешь вечно и все время молод. О Осирис N.N., пусть эти имена пребудут великолепными в храме Амона-Ра, царя богов, священного образа, верховного повелителя всех богов вовеки!
Если требуется еще доказательство того, что этот ритуал мыслился изначально как в высшей степени духовный, т. е. как руководство душой на пути в духовной области, можно обратиться к изречениям внутри пирамид, на внутренних стенках и в «Книге мертвых», которые сообщают о даль-
Нут — богиня небосвода.

44

нейшей судьбе умершего. Они звучат как свершения и антифоны ритуала бальзамирования.
«Он улетает от вас, люди; его нет больше на земле, он в краю блаженных», потому что туда поместила его Нут, небесная царица, «как вечную звезду». И когда он приходит туда, о нем сообщают богу солнца: «О Ра-Атум, твой сын идет к тебе, вечный световой дух; позволь ему жить у тебя. Ты вечно заключаешь его в своих объятиях, своего телесного сына». И бог солнца принимает нового небожителя и говорит: «Я даю тебе твой язык и твое тело, и ты получаешь образ бога», и «он заставляет его тело светиться», как тело обитателей неба.
Потому что египетская вера заключается в следующем: «Пока живет Осирис, будет жить и он; пока не умер Осирис, не умрет и он; пока Осирис не истреблен, не будет истреблен и он».
И умерший говорит: «Я огненный бог, брат огненной богини; я Осирис, брат Исиды». Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел культурология