Хуземан Ф. Об образе и смысле смерти

ОГЛАВЛЕНИЕ

Образ смерти в сознании ранних эпох

Шумер — Вавилон

Когда род людской создавали боги, Смерть они приказали роду людскому, И в своих руках жизнь сохранили*.
Фрагмент эпоса «Гильгамеш», ок. 2000 г. до Р.Х.

Следующий шаг на пути покорения земли и овладения ею люди делают в шумеро-вавилонскую эпоху. Взглянуть на душевный уклад этой культуры позволяет эпос о Гильгамеше. В нем описывается дружба Гильгамеша и Энкиду (Эабани), которая обрывается со смертью последнего.
И тут можно наблюдать нечто замечательное: это событие превращается для Гильгамеша в потрясающую загадку. Похоже, Гильгамеш был первым человеком за всю историю развития человечества, из уст которого в плаче о покойнике зазвучал трагический тон: Эабани, мой друг, мой брат, пантера пустыни, Вместе бродили мы, вместе всходили на горы, Победили Хумбабу, хранителя чащи кедровой, И небесного быка умертвили, Что за сон овладел теперь тобою, Почему омрачен ты и мне не внемлешь? Но Эабани очей на друга не поднял, Сердца коснулся его Гильгамеш, и сердце не билось. Тогда он упал на друга, как на невесту, Как рыкающий лев, он рванулся на друга, Как львица, детенышей которой убили, -
Отрывки из «Гильгамеша» приведены в переводе Н. Гумилева.
16

Он схватил его неподвижное тело, Рвал одежду свою, проливал обильные слезы...
Гильгамеша охватывает страх, что и его может постигнуть та же участь: : Гильгамеш по Эабани, своем друге, ; Горько плачет и бежит в пустыню: Я умру! Не такой же ль и я, как Эабани?
Грудь моя исполнена скорбью, И боюсь теперь смерти и бегу в пустынное поле, Надо мной тяготеет предсмертное слово друга.
Как, о, как я утешусь? Как, о, как я заплачу?
Друг возлюбленный мой грязи теперь подобен, И не лягу ли я, как он, чтоб вовек не подняться?
Гильгамеш не может постичь участи друга, потому что его духовный взгляд уже не преодолевает порога смерти. Его душа уже настолько прочно вжилась в земную жизнь, что сила прозрения утратила ясность.
В надежде разрешить загадку смерти он направляется к своему праотцу: он знает, что у того еще нет потребности переживать смерть как нечто ужасное. А это означает, что он идет по пути посвящения в древние мистерии, по пути, который позволяет душе обрести духовную связь с предками. Здесь обнаруживается, что жизнь на земле, собственно физическая родословная, к этому времени уже настолько значительно повлияла на структуру души, что обусловила ее способ познания: вместо того, чтобы непосредственно проникнуть взглядом в духовный мир, она должна идти «дорогой предков». Во время своих скитаний Гильгамеш встречает у моря богиню Сидури, виночерпия богов. К ней обращается он, чтобы узнать о дороге к предкам, но она не может подать ему никакой надежды, ведь: ...Никто с древнейших времен не плыл через море; Шамаш это совершил, и никто не решится снова. Затруднен переход, тяжела дорога, Глубоки воды смерти, заградившие подступ!
Когда же наконец Гильгамеш после долгих странствий получил доступ к праотцу, тот вынужден сказать ему:

Навсегда ли мы строим дома? Трудимся навсегда ли? Навсегда ли друг с другом расстаются братья? Навсегда ли ненависть входит в сердце? Навсегда ли реки заливают равнины? Навсегда ли птицы увидели солнце? Нет с давнишних пор на земле бессмертья, Мертвый и спящий друг с другом схожи, Оба не знают лика смерти. Властелин и слуга равны перед нею, Аннунаки, великие боги, ее скрывают, Мамету, госпожа судеб, управляет с ними, Жизнь или смерть они указуют, Не дают указать смертного часа!
Когда Гильгамешу наконец удается заклятиями вызвать своего друга Энкиду из подземного царства, тот боится поведать другу страшную правду: Не скажу я, друг мой, не скажу я! Если бы закон земли сказал я, Сел бы ты тогда и заплакал! — Что же? Пусть я сяду и заплачу! Скажи мне закон земли, который ты знаешь. — Голова, которой ты касался и которой радовался сердцем, Точно старую одежду, червь ее пожирает! Грудь, которой ты касался и которой радовался сердцем, Точно старый мешок, полна она пыли! Все тело мое пыли подобно! — Того, кто умер смертью железа, ты видел? — Видел! Он лежит на постели, пьет прозрачную воду. — А того, кто убит в бою, ты видел? — Видел! Мать и отец его голову держат, над ним наклонились. — А того, чье тело брошено в поле, ты видел? — Видел! Его тень не находит в земле покоя. — А того, о чьем духе никто не печется, ты видел? — Видел! Остатки в горшках и объедки с улицы ест он.
Мы видим: для Гильгамеша смерть вообще бессмысленное событие. Это, собственно говоря, должно казаться странным, поскольку ему все же удается, проникнув в мир мертвых, увидеть душу своего друга в ее потустороннем состоя-

18

нии. Но загадка смерти для него тем самым не разрешается; кажется, что смерть разлучила друзей навсегда.
Столь же неутешительна картина подземного царства, набросанная в «Хождении Иштар»: К стране, откуда нет возврата, к мрачной стране
Обращает Иштар, дочь луны, свою мысль.
Дочь луны обращает мысль
К жилищу мрака, обиталищу Иркалласа, К жилищу, которое никто не покидает, кто однажды ступил туда, К пути, по которому нельзя вернуться, К жилищу, обитатели которого не видят света, Где земля их жалкая пища, глина их еда, Где они не видят света, живут во мраке; Где они одеты, как птицы, в крылатое платье; Где зверь и засов покрыты пылью...
Подобные примеры можно приводить во множестве; названные вполне позволяют понять, сколь значительная перемена совершилась в человеческой душе по сравнению с древнеперсидской эпохой. И даже если шумеро-вавилонская культура изначально была ориентирована космически-духовно — как это, на мой взгляд, совершенно ясно показал А. Йеремиас, — то с течением времени, очевидно, наступил упадок. Люди все больше и больше утрачивали понимание духовной действительности, и «вместо звездного духа на первый план выдвигалась звезда, а вместо других духовных существ — их земные отображения»'.
Было бы интересно задаться вопросом, почему и каким образом вавилонская культура, несмотря на изначально высокоразвитое духовное учение2, оказалась в полном духовном упадке. Создается впечатление, что это культурное течение, берущее начало в Индии, целиком основанное на духовном зрении и направленное на реализацию увиденного, приходит в Вавилоне к временному концу, словно оказываясь в тупике. Правители, вначале мудрые, превращаются в тиранов; жрецы, вначале посвященные, коснеют в догматиз-
' Ср.: Штайнер Р. Очерк тайноведения. Ереван, 1992. 2 A. Jeremias: Handbuch der altorientalischen Geisteswissenschaften.

19

ме и вырождаются в суеверии и шарлатанстве. Что послужило причиной такого падения? Вызвано ли это внешними факторами или Вавилон погиб в силу внутренней необходимости?
Насколько мало внешние факторы, пусть даже весьма могущественные, значат для подъема или упадка культуры, показывает пример греков. Более того: когда пробил час, зовущий культуру, народна мировую авансцену, им на помощь приходят силы, которые, похоже, часто используют именно внешние препятствия, чтобы осуществить историческую необходимость.
А стрелка мировых часов в эпоху вавилонской культуры указывала вниз: человечество должно было еще глубже погрузиться в связь с земным миром. Эта внутренне необходимая тенденция проявляется в Вавилоне для начала в восхождении примитивного материализма, который вопреки всему теоретически сохраняет знание о духовном мире. И, как всегда, когда вместе действуют оба этих фактора, в Вавилоне быстро разрастается сорняк магии и колдовства, который означает решительную смерть всякой подлинно духовной жизни. Вавилонянин хочет овладеть землей — и это укладывается в смысл развития человечества, но он хочет достичь этой цели напрямую, пытаясь навязать земле свою волю магическими средствами; и он ищет в земном мире видимые образы своего духовного мира, к примеру созерцая печень, чтобы использовать его для достижения своих личных целей.
Такое внутренне противоречивое и определенно эгоцентрическое духовное поведение должно было, естественно, рано или поздно само себя изжить; оно должно было — ив Египте произошло нечто подобное — привести к гибели, поскольку, как мы видим сегодня, цель развития человечества состояла прежде всего в формировании мышления. Это могло быть достигнуто только посредством воспитания духа в земном мире. Но вавилонянин уже не видел мир в его духовном облике, поскольку подлинное ясновидение угасло; однако он еще не мог воспринимать его и в чисто земной. форме, поскольку та была скрыта от него косными, установленными традицией представлениями. Он смотрел на мир сквозь пелену догмы и суеверия.

20

И все же вавилонянин не был неправ, думая, что нашел определенные «окончательно верные» истины! Ведь то, что нашло выражение, к примеру, в возведении «вавилонских башен» (а их было много), есть не что иное, как фундаментальная структура всех гностических систем. Конечно, первоначально эти башни мыслились не столь наивно, как их описывает Библия, — некими физическими «лестницами в небо»; но кое-что верно уже и в этом семиступенчатом построении — и, кажется, также в семиступенчатой раскраске они являли собой наглядное изображение вавилонского мировоззрения и образно представляли связь «неба и земли». Кто сосредоточенно и благоговейно поднимался по этим семи ступеням, мог испытать внутреннее переживание, которое вводило его во внутренне реальную, соответствующую времени связь с духовным миром.
Однако, несмотря на это, именно в возведении таких башен Библия по праву усматривает знак человеческого высокомерия. Связанная с этим строительством претензия на исключительное обладание истиной, фиксация мировоззрения с помощью видимого образа должны были со временем явиться тормозом для дальнейшего развития. Вавилонская теология не смогла создать мировоззрение, годное для всего человечества.
Прежде всего человечество должно было научиться выражать истину на многих «языках». Поскольку Вавилон не понимал этого, он, несмотря на свою мудрость, по сей день остается для нас символом духовного поведения, которое своей высокомерной ограниченностью приговорило себя к духовной слепоте и гибели.
Ясно, что такое развитие сознания не могло не помешать пониманию духовного мира и проникновению в загадку смерти. Мы понимаем, что вавилонянин все больше и больше видел в смерти страшное и непостижимое событие, на которое предпочитал бы закрыть глаза. В связи с этим было, очевидно, утрачено и знание о возвращении души в повторных земных жизнях, хотя мышление вавилонянина склонно делать акцент на многократном возвращении. А. Йеремиас назвал этот способ мышления «круговым (циклическим) мышлением». «Утраченное не возвращается» — «египетская» мысль. «Утраченное возвращается», время конца (хо-

21

тя также понятого относительно) должно быть и временем начала, — «шумерская» мысль.
Тем более бросается в глаза, что знание о перевоплощении для вавилонского мышления потеряно — ведь то, что первоначально оно было ему присуще, на'мой взгляд, не может быть поставлено под сомнение при такой близости Индии.
По словам Йеремиаса', «гностические системы мировой религии не знают простого одноразового исторического водворения человека как божественной духовной сущности в земной жизни. Наоборот, общим для них является представление, что для врожденного собственного «я» человека земная жиз-нь — лишь один из многих его земных привалов, на которые он должен возвращаться каждый раз, будь то в смысле странствия душ вообще или только в повторении человеческих существований, пока он не продолжит путь, который возник из развития высших сфер, во внеземных существованиях, уже обладая капиталом земной жизни».
Это же явление мы наблюдаем и в других культурах. Так, например, в германской древности представление о перевоплощении по крайней мере не было чем-то необычным2, и ко времени Христа оно, похоже, сделалось популярным в Палестине. «Как часто мы слышим, как в талмудах фарисеи спорят с саддукеями о воскресении, о перевоплощении же не слышно ничего, если не считать, что то тут, то там допускается предположение, что один и тот же человек может в разные времена выступать в земной истории под разными именами и в разных обстоятельствах, — представление, которое ко времени Иисуса стало, похоже, народным суеверием...»3
Во всяком случае, в Евангелиях сообщается, что иудеи до пришествия Христа ждали возвращения Илии; и Христос, как известно, подтвердил, что Илия снова являлся в Иоанне Крестителе.
Таким образом, мы должны считаться с тем фактом, что определенные истины на некоторое время исчезают из сознания человечества — или по крайней мере части его — и словно совершенно забываются. А то, что знание о перево»; A. Jeremias: Die Eriosererwartung alter Volker, Berlin 1927.

2 E. Bock: Wiederholte Erdenleben. Stuttgart 1975.
3 F. Delitzsch: System der biblischen Psychologie.

22

площении человеческой души хотя бы временно должно было забыться, вполне понятно, если вспомнить, что человеку надлежало прийти к сознанию личного «я». Ведь этого можно было достичь лишь при условии настолько глубокого погружения души в телесное начало, что терялось всякое воспоминание о жизни до рождения, в духовном мире.
В этом смысле дохристианские культуры можно рассматривать как последовательные ступени процесса инкарнации человечества, а также можно понять, что в той самой мере, в какой душа проникала в телесное начало, она утрачивала прежнее естественное знание о духовном мире. В вавилонскую культурную эпоху душа сделала энергичный шаг к проникновению в телесное начало; за это она заплатила забвением части своей прежней мудрости. Человечество приготовилось идти по мрачной «долине смерти». Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел культурология