Хюбнер К. Истина мифа

ОГЛАВЛЕНИЕ

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. РАЦИОНАЛЬНОСТЬ МИФИЧЕСКОГО

Глава XVII. Рациональность как эмпирическая нитерсубъективность в мифе

Надеюсь, что рассуждения второй части книги достаточно показали, что миф тоже имеет своим предметом не одни только разрозненные события, но представляет собой в качестве системы опыта средство систематического объяснения и упорядочения. Конечно, он объясняет не с помощью законов природы и исторических правил, а при помощи архе, относятся ли эти последние к царству природы или царству человека. Но эти архе встречаются обособленно так же редко, как законы природы и правила; они объединяются в группы следующим образом. Во-первых, они подчиняются в известной мере какой-то нуминозной сущности и выражают так только ее различные аспекты; во-вторых, они в известной мере находятся друг к другу в отношении особенного ко всеобщему; в-третьих, они в известной мере стоят по отношению друг к другу в некоем иерархическом порядке. Примером первого случая является то, что Аполлон содержит в себе меру, достоинство, проницательность и упорядоченную ими музыку, а Артемида распоряжается охотой, девственной природой и целомудренностью, Зевс — громом, молнией, царским величием и т. п. Второй случай представлен отношением целого и части, как бы "спектральным" расщеплением мифических субстанций, а третий — подчинением нуминозных сущностей друг другу (см. гл. IX). Так как порядок таких сил, свойств, сущностей и субстанций, равно как и их отношение друг к другу, является в то же время некоторым порядком и отношением их начал, архетипов и праобразов, первые определяются исключительно вторыми. По причинам, которые я буду рассматривать позднее в разделе о логической интерсубъективности, не следует понимать эту связь как строго логическое выведение из аксиом, что имеет место в научных теориях; однако из-за этого она ни в коем случае не является произвольной, а опирается, как было показано, на принцип аналогии. Если же кое-что остается тем не менее неясным, то это происходит прежде всего потому, что мы не знаем результата исторических процессов или только можем догадываться о нем.
В мифе мы тоже можем отделить предложения об отдельных событиях от таких, которые описывают идущий по правилам, определяемый некоторым архе процесс. Первые будут иметь

236

форму единичных предложений, поэтому мы тоже назовем их базисными предложениями, вторые — форму общих положений, хотя по сравнению с наукой здесь предполагается принципиально иное содержание. Итак, в соответствии с прошлым разделом мы должны задать вопрос, могут ли базисные предложения и общие положения мифа быть обоснованы как эмпирически интерсубъективные.

1. Первая мифическая модель объяснения

Одинаковая в науке и мифе логическая форма предложений соответствует одинаковым формам моделей объяснения. Несколько очень простых примеров мифического объяснения в сфере природы, души, а также истории и общества помогут прояснить это формальное тождество.
1. Это — северный ветер Борей (сын богини утренней зари Эос). 2. Всегда, когда бушует Борей, бушует Посейдон (море)8. 3. Таким образом, бушует Посейдон.
1. Выхватывающему в слепой ярости меч Ахиллу является Афина. 2. Кому является Афина, того всегда направляет благоразумие. 3. Так Ахилл овладевает собой и прячет меч в ножны9.
1. Гектор убивает Патрокла. 2. Всегда, когда один герой убивает другого, он должен забрать его оружие. 3. Следовательно, Гектор похищает оружие Патрокла10.
1. Крез, царь Лидии, отчеканил в 561 г. до н. э. по ошибке монеты с изображением богов, имеющие неодинаковое содержанием золота. 2. За пределами Лидии существовало правило, согласно которому принимались монеты только чистой золотой пробы. 3. Следовательно, Крез затем чеканил монеты только чистой золотой пробы".
Все эти объяснения опираются на выводы обсуждавшегося в предыдущей главе типа; здесь мы можем также отказаться от разбора обсуждавшихся там тонкостей, которые нельзя выразить в простых и кратких примерах. Первый из них соответствует естественно-научному объяснению, второй — психологическому. Для Греции VI в. до н. э. третий пример мог бы соответственно пониматься как историческое объяснение, если допустить, что в то время уже не существовал обычай похищать оружие, а четвертый пример можно было бы рассматривать как современное для данного периода времени правило и отнести поэтому к социологической сфере. В основе эти мифические различия, конечно, имеют меньшее значение, чем научные, так как в мифическом редко имеются исторические архе, не являющиеся также и современными, и вряд ли имеются современные архе, которые не являются историческими. Монеты, отчеканенные с изображением богов, и связанные с ними правила обмена так же связаны с нуминозным, как и все прочее. Но все же и в мифах имеется историческое в качестве того, что окончательно принадлежит

237

прошлому, на что особенно указывается в различных историях возникновения в "Илиаде".
Эти архе и миф или группу архе, которые представлены второй посылкой мифической модели объяснения, следует обозначить через "М", которая встает на место "Т" научной модели объяснения. Здесь, однако, нужно отметить, что в мифе имеется еще и другая, неизвестная науке модель объяснения (см. гл. ? и XXVI). О чем здесь идет речь, следует подробнее объяснить на следующем примере. Патрокл чувствует вдруг головокружение; его панцирь ломается; одновременно с головы падает шлем и ломается копье. Следствие: оставленный на произвол судьбы безоружным перед своим врагом он принимает смерть". Это следствие, с одной стороны, не должно рассматриваться в аспекте медицинских законов, ибо оно является результатом смертоносной субстанции вражеского оружия, которая всегда связана с каким-нибудь божественным архе, всегда является чем-то священным (-hieros), производным от божественного, из-за чего -hieros по-гречески одновременно означает "сильный", "крепкий", "быстрый". Но, с другой стороны, посылки в вышеуказанном примере объясняются влиянием некоей нуминозной сущности, в научном же взгляде на вещи нет ничего сопоставимого с этим. Конечно, с научной точки зрения каждую из этих посылок саму по себе можно объяснить, например, тем, что Патрокл в этот момент испытал вызванный перепадом кровяного давления приступ слабости, что он сам столкнул неловким движением руки шлем с головы, что ремни на его панцире порвались от чремерного натяжения и т. п. Но тому, что все это случилось одновременно, не существует научного объяснения, поэтому и говорят в таком случае о "несчастливом стечении многих обстоятельств", следовательно, о случае. Миф же, напротив, объясняет это тем, что некий бог, а именно Аполлон, распорядился обо всем этом потому, что ахейцы, а также и Патрокл нарушили его архе. Провиниться перед архе какого-нибудь бога значит для грека то же самое, что провиниться перед "природой", следствием чего является несчастье. Может быть, не всегда ясно, какой бог и на основе какого архе принимал участие в событии, но что вообще это был бог и не какой-то произвольный, а именно тот, который компетентен в данной связи, поскольку речь шла о его законе, является для грека столь же само собой разумеющимся, как для нас сегодня положение о том, что в определенных случаях законы природы действуют, даже если мы их еще не познали.
Как будет показано далее, это же относится и к ситуациям, в которых греки как-то неопределенно говорят о Мойре, о роке, который направляет отдельные события. Связанная с этим модель объяснения будет подробнее рассматриваться в главе XXVI. В дальнейшем мы будем ее обозначать как вторую мифическую модель объяснения, чтобы отличать от прежде обсуждавшейся первой модели.

238

2. Архе, лежащие в основании мифических базисных положений

Одним из до сих пор почти неискоренимых предрассудков по отношению к мифу является тот, согласно которому речь идет при этом будто бы о некоем виде веры в нечто трансцендентное, по меньшей мере недоступное опыту и восприятию. На самом же деле, напротив, в мифе изначально являлась человеку действительность. Он обнаруживал архе и их группировки в многообразии опыта, подтверждал и опровергал их разнообразными событиями и явлениями так же, как ученый подтверждает или опровергает законы природы или исторические правила. Для этого человек мифа, как показано в предшествующем разделе о модели объяснения, также использовал базисные предложения. Различие состоит лишь в том, что он с самого начала двигался, словно в каком-то другом измерении, в другом мире представлений, и принимаемые им базисные предложения опирались на совершенно иное, чем в науке, истолкование и концептуальное понимание реальности.
Рассмотрим еще раз приведенные ранее примеры. Северный ветер и море воспринимаются как боги; состояние чувств Ахилла понимается как присутствие Афины; смерть Патрокла и сопутствующие ей обстоятельства есть результат влияния Аполлона; похищение оружия героя является похищением его сущности; в монетах действует субстанция богов, изображенных на них; чеканка монеты является правом, основанным на "тиме" священного царского достоинства. Это и тому подобное постоянно сопровождает ход мыслей в мифических базисных предложениях и неразрывно связывается с их смыслом.
Было бы ошибкой допустить, что речь при этом идет об истолкованиях, которые лишь добавлялись к непосредственно устанавливаемым "чистым" фактам, ибо таких "чистых" фактов не существует. Сам способ восприятия предметности вообще зависит, если вспомнить о рассуждениях во второй части этой книги, от онтологической схемы, с помощью которой рассматривается мир. Даже самый банальный объект природы понимается совершенно различно, например в зависимости от того, видят ли в нем некое "единство идеального и материального" или нечто чисто материальное. Если, таким образом, отказаться от одной интерпретации, то принимается некая другая. Тогда ветер, например, становится механическим движением воздуха (физика), состояние чувств какого-нибудь человека — чем-то субъективным (психология), смерть — химико-физическим процессом (медицина), монеты — профанным средством обмена (государственная экономика). Следовало бы заметить, что речь здесь идет не о том, какое из этих толкований является правильным, а лишь о том, что все эти события воспринимаются и могут восприниматься в таких интерпретациях. Большинством это не признается только из-за привычки к определенному пониманию действительности, которое не требует рефлексии над событием и полагает его поэтому результатом "чистых" фактов. Позитивисты, которые

239

попытались найти такие факты в одних лишь восприятиях, так как предполагали в них единственно действительное, в конце вынуждены были признать свою неудачу. Они вынуждены были констатировать, что так называемые протокольные предложения, в которых должны были записываться простые восприятия фактов, всегда содержат уже ряд предпосылок, которые простираются далеко за рамки лишь чувственных впечатлений, а поэтому ни одно из этих предложений нельзя строго отделить от других. В основе даже самых простых высказываний уже лежат представления и наблюдения, которые происходят от концептуального инструментария, используемого нами при опытном взаимодействии с действительностью, и которые принадлежат "сети координат", набрасываемой нами на действительность. Не составляет исключения и столь часто упоминаемый сегодня так называемый жизненный мир. Не существует "жизненного мира" самого по себе, он всегда является отпечатком какой-либо культуры, в которой люди живут, будь то, например, мифическая или научная культура.
Итак, мы можем констатировать, что обоснованию мифических предложений фактами точно так же предпосылается принятие ряда допущений, как и при соответствующем обосновании научных базисных предложений, только эти допущения обладают мифической, а не научной природой. Предложения, в которых, например, имеются в виду механические или химические процессы, субъективные акты или материальные предметы, ни в коем случае не меньше опираются на довольно сложные толкования и предпосылки, чем предложения, ссылающиеся на нуминозные сущности или "единство идеального и материального". Поэтому если мы переходим от научной модели объяснения к мифической, то мы должны соответственно заменить отношение "??" и '?2" на "??" и "М2". Таким образом выражается то, что мифы и группы мифов лежат в основе посылок и заключения взятых нами базисных предложений так же, как в основе научных базисных предложений — теории и группы теорий. При этом роль, которую в последних играют законы природы и правила, в первых играют архе. Поэтому миф, который лежит в основе интерпретации фактов как "единства идеального. и материального", всегда относится к некоей нуминозной сущности, идет ли речь о каком-нибудь боге, демоне, нимфе, герое или о чем-то подобном; нуминозная же сущность постоянно определяется своим архе или, точнее, совокупностью архе.
Итак, мы можем говорить здесь о мифических предпосылках так же, как в других случаях — об аксиоматических. И так как мифические предпосылки (как и аксиоматические) тоже не могут до бесконечности проверяться и обосновываться, то в конце концов можно найти группы "??" и "Mz", образующие основоположения привлеченных в связи с данным опытом и проверкой фактов. Выраженные в базисных предложениях мифические факты также никогда не даны чисто эмпирически, а имеют лишь относительное значение, ибо всегда следует принимать во внимание принадлежащую к ним неэмпирическую часть.

240

3. Оценочные определения, необходимые для эмпирического подтверждения или опровержения мифических общих положений

Что касается вопросов эмпирического подтверждения или опровержения общих положений, то неважно, являются ли эти общие положения мифическими или научными. Как здесь, так и там речь может идти лишь об определении или постулате (выдвигаемом по отношению к опыту, а не с помощью его) о том, нужно ли считать достаточными для такого подтверждения много, несколько или один факт, готовы ли вообще принять данные подтверждения и опровержения или сомневаются в них в связи с принятыми при этом неэмпирическими предпосылками и т. п. Нет необходимости углубляться в это, достаточно констатации, что мифическая модель объяснения тоже связана с оценочными определениями, являющимися некоторым переплетением правил и допущений. При переходе от научной к мифической модели объяснения мы должны поэтому добавить сейчас к обозначениям "?", "??", "?2" еще обозначение "Мз", которое заменяет "Тз" и указывает на основанную на мифах группу оценочных определений. К этой группе я обращусь ниже еще раз.
Сейчас, однако, пришло время выступить против ошибочных представлений, будто бы эмпирические проверки базисных предложений и общих высказываний, универсальный метод проб и ошибок, подтверждений и опровержений является преимущественным правом науки, благодаря чему она якобы непрерывно прогрессирует в направлении истины, в то время как миф представляет собой скорее вид некоего мировоззрения, для которого характерны консервативное постоянство, непроверяемость, одним словом, догматизм. При этом забывают, что во времена мифа свершился грандиозный переворот, который вполне можно сравнить с технической революцией XIX и XX веков и который был бы совершенно невозможен без той постоянной борьбы с опытом, без той всеохватывающей связи замысла, эксперимента, проверки, разочарования и подтверждения, найти которую, как считается, можно лишь в науке. Я напомню только о приручении животных и развитии земледелия в эпоху неолита, а также о переходе от каменного века к бронзовому, а от него — к железному. И все это осуществилось, без сомнения, исключительно на основе мифической системы опыта и мышления. Многочисленные имена нуминозных сущностей указывают на связи между мифом и эмпирическим подтверждением: например, Гефест — бог кузнецов, Асклепий — бог медицины, Афина — богиня, отвечающая за ремесленное дело, Деметра — богиня сельского хозяйства и т. п. Возьмем для большей ясности один пример — металлургию.
Те, кто трудился в Древней Греции в сфере добычи и обработки металла, принадлежали к братству, которое называло и определяло себя сынами Гефеста13; они были подчинены ритуалам, отражающим миф братства. Но они имели еще и других божественных прародителей, а именно дактилей, куретов и тельхинов14.

241

О дактилях говорится, что они будто бы первыми способствовали развитию искусства Гефеста, жили в горах и были сыновьями богини земли Реи; это же относится и к куретам, о которых, кроме того, сообщается, что они будто бы первыми стали носить бронзовое оружие и придумали пиррихий, танец с оружием. Дактили и куреты часто приравниваются друг к другу, тельхинов же считают, по-видимому, теми, кто первыми показали людям обработку железа.
Этим мифическим истокам занятий в сфере добычи и обработки металла соответствовал ряд мифических представлений, который сопровождал весь ход их рабочего процесса. Конечно, мы можем остановиться на этом лишь в общих чертах и должны воспользоваться как помощью алхимии, опирающейся на античные традиции, так и помощью других мифических культур, отдельные черты которых нам более доступны, но в общем и целом можно четко увидеть очертания архе, лежащих в основе ремесла, связанного с обработкой металла15.
Согласно распространенным мифическим представлениям, Земля родила в качестве своих детей камни, воды и все виды жизненных сущностей. Ущелья и источники сравниваются с женскими половыми органами и часто так же и обозначаются. Дельфы, происходящие от d.elphys — материнское чрево, — замечательный тому пример. Многие мифы, а я напомню прежде всего мифы о Кадме и Девкалионе, рассказывают о том, что люди вышли из Земли. Руда растет соответственно в темном материнском чреве гор, где она постепенно созревает до тех пор, пока не появится в один прекрасный день на свет. Рудники рассматривались как матка, в которой металлы находятся в эмбриональном состоянии. Кузнец, который их потом обрабатывает, ускоряет определенным образом этот процесс созревания, который длился бы иначе вечность, и занимает тем самым место Матери-Земли16. Плавильная печь понимается как искусственная матка, в которой повторяется архе возникновения железа. По этой причине язык и обряды горняков и кузнецов были похожи на язык и обряды гинекологов и акушерок. Выплавка металла под воздействием огня понималась как священный акт зачатия, как hieros games, в котором небесное, а именно огонь, соединялось с земным, рудой. Hieros gamos также является неким архе. Сами металлы тоже разделялись на мужские и женские и определялись по образцу половой противоположности.
Здесь показаны, разумеется, только основные контуры представлений, в рамках которых в мифические времена развивалась металлотехника, но ясно, что отсюда вытекало множество отдельных интерпретаций текущих производственных процессов, интерпретаций, которые, с одной стороны, служили этому процессу в качестве руководства, а с другой — контролировались и корректировались им. Они играли в то время такую же роль, какую сегодня играют в подобных случаях теоретические соображения. Но архе Гефеста или куретов показывает себя не сразу и непосредственно, а нуждается в добытой усилиями и работой

242

готовности людей воспринять и принять его. Насколько успешным было в конце концов мифическое рассмотрение предмета и как основательно оно подтверждалось, мы видим из огромного множества найденных великолепных бронзовых и железных изделий.

4. Онтологические предпосылки, опыт и истина в мифе

Во второй части этой книги подробно обсуждались онтологические предпосылки, лежащие в основе мифа. Мы можем теперь добавить, что они играют ту же роль внутри мифической модели объяснения, что и онтологические предпосылки науки — в научной модели объяснения. Если последние определяют, какое предложение признается научным и в чем состоит научное рассмотрение реальности, то первые определяют, как то же самое происходит в мифе. В соответствии с предшествующими замещениями заменим Теперь '?4" научной модели объяснения на "М4". В остальном укажу на содержание 3-го раздела главы XVI, формальный перенос которого на миф очевиден, так что во избежание повторений я не буду более касаться этого вопроса. Я также только вкратце коснусь вопроса об опыте в мифе. Если мы обозначим аналогично знаку "Su" 4-го раздела главы XVI знак "Smi" множеством всех M до М4, которые необходимы для мифического объяснения, то мы также должны констатировать, что ни одно из встречающихся в мифической схеме объяснений предложений не является чем-то эмпирическим само по себе. Чисто эмпирическим вновь является только то, что при определенных предпосылках достигается определенное множество результатов: если Smi, то ??.
Однако следует пояснить, что эти мифические отношения появляются совсем в другом свете, и поэтому отсюда должны вытекать совершенно другие следствия по сравнению с теми, которые были изложены в 3 и 4 разделах главы XVI (см. замечания, сделанные мною в начале главы V).
Так как миф не знает строгого разделения между субъектом и объектом, сознанием и предметом в смысле научной онтологии (см. II часть книги), познание не опирается для него на восприятие субъектом лежащего вне его объекта в чисто духовной внутренней жизни своего мышления, а понимается как процесс, в котором нуминозная субстанция, пронизывающая участвующий в познании объект, влияет на познающего и наполняет его. Все идеальное является, как мы видели, одновременно материальным и наоборот; представленное есть в определенном смысле уже воспринятое; имя, знак и действительность, "вещный аспект" и "аспект значения" строго не разделены; то, что вызвано из прошлого танцем и песней, присутствует и в настоящем; сон и реальность не являются противоположностями; познание пифии опирается на то, что она воспринимает божественный дух, и т. п. Даже в более позднем греческом теоретико-познаватель-

243

ном учении об эйдосах находим мы еще влияние этой идеи, так как истечение мыслится там как маленькое субстанциальное отражение предмета, которое проникает в познающих. Вследствие мифического тождества между предметом в сознании и вне его существует поэтому различие лишь в степени, плотности его субстанции. Итак, объект, равно как и знание о нем в субъекте, в конце концов является тем же "единством идеального и материального", и повсюду находится одна и та же "объективная реальность".
В свете такого понимания мы не можем рассматривать выработанные до сих пор на основании мифической модели объяснения предпосылки эмпирического знания как творения или истолкования, ведь они — это нечто сообщенное каким-то нуминозным существом, они опираются на нуминозный опыт, в котором бог показывает нечто людям. Поэтому нельзя рассматривать их как какие-то постулаты или нечто априорное, то есть как выдуманное во внутренней жизни субъекта или как нечто трансцендентально определяющее субъект. Они являются скорее результатом божественных озарений, позволяющим людям поместить профанную, преходящую реальность смертных в общезначимое и вечное. Ученый постоянно должен (или, по крайней мере, должен бы) осознавать всеобщий и чисто интерпретативный характер своих предпосылок и их гипотетическую структуру, поскольку он никогда не может окончательно освободиться от субъективности исключительно им придуманных и из него произрастающих мыслительных возможностей и "координат". Мифический человек, напротив, может надеяться познать истину в нуминозном опыте, в эпифании божественной действительности. Если мы исходим из закона и правила, то это не то же самое, что исходить из архе. Первое есть нечто профанное, второе — нечто священное, которое в качестве нуминозной субстанции проникает в людей уже многократно описанным здесь способом. Этим мифически думающий человек избегает свойственного нам раздвоения сознания на "спонтанную" и "рецептивную" часть, на мышление и опыт, которое придумала строящаяся на научной онтологии теория познания, и все становится для него вопросом опыта, пусть этот опыт и отличается некоторым образом от нашего.
Однако мифический человек, как мы видели, тоже знает заблуждение, тоже эмпирически проверяет свои предпосылки. Действует ли он тем самым также гипотетически и не является ли его позиция поэтому противоречивой?
То, что Мы называем "процессом познания", та смена эксперимента, заблуждения, подтверждения и опровержения является для мифического человека нуминозным процессом, в котором божественный "показ" часто лишь постепенно проникает в исследующего человека и осуществляется в нем. Поэтому необходимы предшествующая молитва, жертва и другие ритуальные приготовления, делающие возможным подобное зачатие. На такие формы ритуала, например, опираются оценочные правила, которые находят применение в мифах. Но к этим правилам

244

принадлежит также указание на давно почитаемую традицию (см. "Антигона", 454 f.) или на божественную эпифанию. Священная истина считается добытой с достоверностью тогда, когда мифические предпосылки оказываются эмпирически подтвержденными согласно содержащимся в мифе правилам. Эмпирическая же неудача объясняется следующими способами: во-первых, причина ее может быть в том, что познающий не выполнил или еще не выполнил предпосылки приема истины; во-вторых, бог сам может разочаровать (чему имеется много примеров в мифе); в-третьих, возможно, в нуминозной сфере произошло изменение, и теперь там действуют другие боги и архе. И здесь же имеют место мифические оценочные правила, так как с их помощью выводится суждение о том, что мы сегодня называем "фальсификацией". Мифические боги тоже имеют историю, и историческое развитие человечества рассматривается исключительно как ее отражение. Новый опыт часто означает вытеснение старого новыми нуминозными сущностями. Смена мифического мира опыта охотников и кочевников миром земледельцев, а этого — миром вооруженной бронзовым и железным оружием аристократии сводится соответственно к победе новых богов и не рассматривается в качестве совершенной людьми. Если мы склонны рассматривать действительность неизменной и искать причины эмпирической неудачи в себе, то с мифической точки зрения изменяется сама действительность, и то, что когда-то раньше было действительно истинным, уже более не истинно.
Показанное уже нами различие между чисто эмпирическим и априорным не существует, конечно, для мифического мышления, но миф придерживается некоторого другого различия, а именно различия между священным и профанным опытом. Все, что здесь называлось эмпирическим и априорным, представляет для него по упомянутым причинам священный опыт; но чисто эмпирическое является для него чем-то профанным. Осознаваемый им в смене эксперимента и заблуждения голый факт, что при одних предпосылках достигается один, а при других — Другой результат, тоже лишен нуминозного значения, подобно тому как и любая мифическая предпосылка сама по себе является "пустой". Это — профанная истина (такая же, как, например, констатация заблуждения), так как она не сняла покрова с нуминозной истины, которая явится лишь тогда, когда названные предпосылки сами тоже окажутся истинными.

5. К вопросу об интерсубъективности предпосылок, необходимых для мифического опыта

Как оказывается, не существует формального различия между мифической и научной моделью объяснения, хотя они связаны с совершенно иными содержаниями, понятиями опыта и представлениями об истине. То же можно сказать и о обосновании применяемых в каждом случае предпосылок.

245

Если научная онтология возникла в XVII веке, то о возникновении мифической мы ничего не знаем, кроме того, что в рамках мифических граничных условий имели место процессы развития, в которых под влиянием нового опыта происходило изменение некоторых исторически обусловленных особенностей основоположений мифического опыта. Я упоминал уже о переворотах, которые были совершены при переходах от охотничьей и кочевой культуры к культуре земледельцев и аристократов, от каменного века — к бронзовому и железному. Возникновение греческой трагической поэзии, рассматриваемое в главе XII, дает нам ясное представление о формальных условиях таких изменений.
Подытожим вкратце еще раз: восставшая тирания опиралась в своей борьбе против аристократии на демос. Для этого она нуждалась, если хотела властвовать длительное время, в глубоком обосновании своих принципов. Это обоснование согласно существовавшему положению дел можно было искать только в мифе. Для этого был использован хтонический миф, остающийся господствующим в демосе. Это был миф культа МатериЗемли, культа смерти и Диониса. Примененное к особым условиям тирании, все это переплавилось в новый культ героев, который выразился в трагических песнях, танцах и дифирамбах.
Логика этого развития очевидна. Тирания оправдывала мифические предпосылки своей системы, выводя их из мифических основоположений, на которые опирался мир представлений демоса. Но при осуществлении этого выведения, как принято говорить в современной теории науки, в "граничных условиях" тирании хтонический миф был применен к новой области, и одновременно с этим возникло нечто новое.
Действующая здесь логика станет, однако, еще более ясной, если иметь в виду обсуждавшееся в главе XII противоречие, в котором этот ;"неохтонизм" столкнулся с другим исторически укорененным мифом, а именно — олимпийским. И снова возникает нечто новое. благодаря тому, что оба мифа, и олимпийский, и хтонический, ищут согласия друг с другом. Плодом этих усилий является греческая трагическая поэзия.
Классический пример для повсеместно господствующей в данном контексте логики представляют "Эвмениды" Эсхила. Вспомним: закону хтонического мифа, согласно которому следует мстить за убийство матери, противостоит закон олимпийского мифа, по которому следует наказывать за убийство супруга. Противоречие решается тем, что хтонический миф должен быть действительным для природы, а олимпийский — для человеческого мира. Хтонический миф вступает в силу там, где ожидается большое число детей (стихи 834—836), где созревают плоды земли (стихи 903—905, 945—947), где растут растения и деревья (стихи 939—941), где процветают люди и домашний скот (стихи 907, 943); олимпийский миф, напротив, действует в полисе, государстве, споре и войне и определяет правопорядок (стихи

246

913—915). Так примиряются священные силы природы с силами порядка и права человеческого мира. Но это примирение определенно празднуется как победа разума (стих 988), следовательно, как творение логической взвешенности перед лицом и в столкновении с исторически транслируемыми и живущими в предпосылках мифами.
Кроме того, пример "Эвменид" показывает, что здесь на карту поставлено гораздо больше, чем просто политика. Если Геродот говорит о Гомере и Гесиоде, что они "дали грекам генеалогическое древо богов, наделили богов прозвищами, распределили их по достоинствам и способностям и прояснили их образ"17, то он подразумевает под этим не что иное, как тот всеохватывающий замысел, который в 4-м разделе этой главы был обозначен как "множество Smi". Но хтонический миф тоже является таким замыслом. Если мы назовем его "Srni", то путем синтеза обоих возникла бы, как было обрисовано в "Эвменидах", система "5тз"18.
Все это показывает, что, когда бы ни происходило обоснование онтологических основ в мифе, оно никоим образом не отличается с формальной точки зрения от обоснования онтологического фундамента в науке. Здесь также речь идет о логическом выведении обосновывающих опыт предпосылок, которые сами больше не подлежат эмпирической проверке, из других таких же предпосылок в исторически наличных "граничных условиях", причем последние пользуются интерсубъективным признанием как укорененные в истории.
Не нужно при этом специально указывать на то, что эта интерсубъективность не может быть единогласной. Часто сам миф отражает имевшую место борьбу за его признание. Хорошим примером этого, как я уже показал, является дионисийский миф. Но это не побуждает мифически мыслящего человека занять скептически-гипотетическую позицию, свойственную ученому. Инакомыслящий с точки зрения мифического человека либо находится во власти профанного заблуждения, либо является жертвой нуминозного рока.

6. Историческая обусловленность эмпирической интерсубъективности в мифе

Итак, результатом предшествующих исследований является следующее. Интерсубъективность как в сфере мифа, так и в науке опирается либо на чистый опыт в уже неоднократно указанном здесь смысле, либо на признание интерсубъективности предпосылок, необходимых для мифического опыта. Как и в науке, интерсубъективность этих предпосылок достигается путем выведения их из других предпосылок, которые при определенном историческом положении признаются, хотя и ограниченно, интерсубъективными. Но и их признание также обладает лишь исторической

247

рациональностью. И наконец, как в науке, эмпирический прогресс в мифе осуществляется либо в рамках названных предпосылок с помощью того, что они применяются ко все большим областям и из них выводится все больше следствий, либо путем того, что новый чистый опыт порождает новые предпосылки этого вида (даже если и не обосновывает непосредственно).
Различие же между мифом и наукой при таком рассмотрении заключается в том, что наука ввиду историчности необходимых для опыта предпосылок должна рассматривать их как исторически случайные и отказаться от идеи познания абсолютной истины, так как действительность для нее оказывается истолкованной через субъективность, в то время как для мифа историческое — это историчность самих нуминозных существ, и познание сводится к их эпифании.
Такие различия, однако, не играют роли, если мы зададим следующий вопрос: превосходит ли наука миф, так как она может считаться лучше обоснованной эмпирически, другими словами, является ли она более убедительной с точки зрения эмпирической интерсубъективности и потому обладает более необходимой рациональностью? В этом вопросе речь совсем не идет о различном содержании онтологических основоположений, а только лишь о виде и способе их эмпирического обоснования и оправдания. Что же касается этого, то мы должны констатировать, что утверждение о превосходстве науки над мифом само не имеет основания. Чистый опыт в мифе столь же обоснован, сколь и в науке. Он опирается только на отношение "если — то", никоим образом не нуждающееся в особых предпосылках; но тот опыт, который, как было показано, нуждается в таких предпосылках, как здесь, так и там является исторически относительным, ибо эти предпосылки не могут быть отделены от исторической ситуации, которой они обязаны своим оправданием, и поэтому их никогда нельзя экстраполировать за ее пределы. (Данная ситуация рассматривается в мифе как результат нуминозных процессов и изменений или как следствие человеческих усилий — в науке.) К этому добавляется еще ограниченность интерсубъективности предпосылок также и внутри такой ситуации, причем она нередко разделяется даже гораздо большим числом людей в рамках мифа, чем в рамках науки. Впечатление изъяна эмпирического обоснования и вместе с тем эмпирической интерсубъективности, за которые упрекают миф, возникает только потому, что сегодня, в научную эпоху, мы по историческим причинам не можем больше представить себе такую мифическую интерсубъективность, но это не доказывает, что такая интерсубъективность невозможна или что она не могла бы быть оправдана. Превосходство науки над мифом, таким образом, вопреки представлениям большинства, лишь фактически-историческое явление и не выражается в более необходимой рациональности или большей истинности науки*.
Перевод выполнен при участии А. Круглова. Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел культурология