Гусейнов А., Иррлитц Г. Краткая история этики

ОГЛАВЛЕНИЕ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
АНТИЧНОСТЬ

Глава I. ПРЕДЭТИКА

Первые попытки философского обобщения моральных процессов, которые мы
рассмотрим на примере Анаксимандра, Гераклита, пифагорейцев, являются
прямым продолжением этических размышлений в рамках героического и
дидактического эпосов (Гомер и Гесиод), практической мудрости (Семь
мудрецов). Уже в памятниках раннегреческой литературы более или менее
адекватно и каждый раз в соответствии с жанровой спецификой
рассматривается соотношение индивидуальной воли и всеобщего блага,
необузданных, горячих страстей и умеряющего, трезвого разума, интересов и
целей одного индивида с интересами и целями других, а также довольно
определенно обозначается та нормативная модель поведения - подчинение
индивидуального всеобщему, страстей разуму, живых личностей абстрактным
нормам, того, что есть, тому, что должно быть, - которая получает
систематическое обоснование в складывающейся философской этике или,
выражаясь по-другому, для обоснования которой в значительной степени
складывается философская этика.

Глава I. ПРЕДЭТИКА

1. ГОМЕР. ГЕСИОД. СЕМЬ МУДРЕЦОВ

Анализ ранних литературных памятников европейской культуры - поэм
Гомера (XII-VII вв. до н.э.), Гесиода (конец VIII - качало VII в. до н.
э.), изречений Семи греческих мудрецов (VII - VI вв. до н. э.), которые
отразили разрушение родового строя и становление классовой цизилизации в
Греции, свидетельствует, что именно реальные коллизии
социально-нравственного развития, в частности противоречия между благом
целого (племени, народа, сословия, полиса) и благом отдельных личностей,
явились предметом первых этических размышлений. Последовательное
рассмотрение названных источников показывает: этическое мышление
складывается и углубляется по мере того, как формируются абстрактные
моральные нормы, нарастает конфликт между ними и реальным поведением людей.
Обратимся к поэмам Гомера. В них наблюдается два ряда фактов, которые с
точки зрения современного нравственного сознания представляют явный
парадокс. С одной стороны, герои Гомера выражают коллективистское начало,
они принадлежат своему народу и борьба за благо народа является реальным
смыслом их жизнедеятельности; они нравственны, ибо готовы стоять насмерть
в этой борьбе. Отечество, слава воина, благо семьи составляют живую основу
их поведения.
Ахилл, идя на бой с Гектором, знает, что вслед за ним погибнет сам, но
это не останавливает его.
Слишком я знаю и сам, что судьбой суждено мне погибнуть Здесь, далеко
от отца и от матери. Но не сойду я С боя, доколе троян не насыщу кровавою
бранью - (29, 379) так отвечает Ахилл коню, который предсказал ему
назначенную роком близкую кончину. Исход войны, судьба греческих племен,
ведущих эту войну, воинская доблесть и месть за погибшего друга для героя
неизмеримо выше его собственной судьбы. Точно так же Гектор знает, что,
идя на бой с Ахиллом, он идет на верную гибель, он знает также, что и
Троя, и троянский народ будут уничтожены. Все это, казалось бы, делает
бессмысленным предстоящий поединок.
Но Гектор видит свое предназначение в том, чтобы разделить судьбу
своего народа, погибнуть за него и вместе с ним.
Таковы и другие герои Гомера; в них "опоэтизировано доблестное борение
за жизненные интересы племени" (199,50).
Такова вообще сущность эпического героя.
Нередко высказывается мнение, что поведение гомеровских героев нельзя
считать нравственным. Например, поведение того же Ахилла, который из-за
нанесенного ему оскорбления самоустраняется от битв и "злорадно" желает
ахейцам поражений, более того, через свою божественную мать Фетиду
насылает на них неудачи. Такой подход, на наш взгляд, слишком абстрактен;
сторонники его не учитывают следующих моментов. Во-первых, Ахилл, как
вождь племени, оскорбление своей чести, вполне естественно, рассматривает
как оскорбление чести племени, гнев Ахилла - не мелочный каприз, а, по
представлениям древних, нечто великое, достойное воспевания (вспомним
первую строчку "Илиады": "Гнев, богиня, воспой Ахиллеса..."). Во-вторых,
Ахилл, как и все эпические герои, не считает, что выполнение общего дела
может быть сопряжено с индивидуальным ущербом, попранием личного
достоинства, т. е. он не приемлет самого разрыва между личным и
коллективным.
В-третьих, Ахилл желает неудач соотечественникам лишь до определенной
степени, а именно до такой, чтобы они осознали, что не могут обойтись без
него, что нельзя безнаказанно попирать честь героя и воина. Словом, гнев и
мотивированные им действия Ахилла находятся "целиком в русле героической
морали" (235, 320).
С другой стороны, в "Илиаде" и "Одиссее" мы не находим общеобязательных
и безусловных норм поведения, строгого морального кодекса, отчужденных от
реальных индивидов заповедей, неуклонное соблюдение которых считалось бы
критерием моральности. Даже любовь к родине, эта действительная основа
поведения героев Гомера, крайне редко выставляется в качестве
сознательного мотива. В современном понимании герои Гомера не обладают
моральным образом мыслей. Можно, например, считать Одиссея лжецом и
обманщиком, ибо вся его история является сплошной цепью хитростей (он
спаивает циклопа Полифема и выкалывает ему единственный глаз; выбирается
из пещеры, спрятавшись под брюхом барана; благодаря своей изворотливости
он проскакивает мимо сирен, что никому не удавалось, и т. д.).
"...Кознодей, на коварные выдумки дерзкий..." - так характеризует Одиссея
Афина Паллада (29, 167). Но его можно назвать и морально безупречным,
поскольку все эти хитрости способствовали преодолению трудностей на пути
возвращения на родину. Можно осудить Одиссея как прелюбодея, имея в виду
его отношения с волшебницей Киркой и нимфой Калипсо. Но его можно и
возвысить как преданного супруга, ибо сквозь все неисчислимые трудности и
страдания он пронес чувство любви к Пенелопе. Для Одиссея просто не
существует абстрактных правил, которые следует соблюдать во что бы то ни
стало, для него существуют только реальные отношения к отчизне, жене,
товарищам.
Самым нравственным из всех героев, который с особой любовью показан
автором "Илиады", является Гектор, но и он нравствен по-особому: его
позиция не является результатом выбора, она отличается
непосредственностью. Гектор в принципе одномерен. Основная нравственная
установка героя - быть защитником своего народа. О решениях Гектора нельзя
сказать, что они рождены в муках. Вполне точным является обобщение
советского исследователя В. Ярхо: "Человек сообразует свое поведение с
постоянной нравственной нормой, не задумываясь над ее справедливостью и не
видя противостоящей ей другой, столь же справедливой нормы.
В этом смысле образ Гектора так же "беспроблемен", как образы Ахилла и
Агамелшона" (234, 25).
Итак, своеобразие моральной ситуации, описанной Гомером, состоит в том,
что есть живые моральные индивиды - эпические герои, но нет моральной
идеологии. Герои моральны в силу своих реальных общественных связей, без
опосредствующей роли этической рефлексии, моральных норм и добродетелей,
без какого бы то ни было страха и духовного принуждения. Их поведение
предстает как свободное развертывание физических сил и естественно
сложившихся человеческих обязанностей, настроений, симпатий и антипатий.
Объяснение этого феномена состоит в том, что индивид не противостоит
коллективу, племени. В доклассовом обществе, последнюю стадию которого
изображает Гомер, превалирует единство интересов кровнородственного
коллектива, а примат общего над личным реализуется в сознательно волевых
действиях развитых индивидуальностей, прежде всего представителей родовой
знати. Как пишет А. Ф. Лосев, "личность здесь становится героем, который
беззаветно предан своему народу и является его постоянным защитником и
организатором" (164, 342).
Это непосредственное единство личности и коллектива можно хорошо
проследить на примере отношения гомеровских героев к богам. Согласно
мифологии, люди и боги жили когда-то общей жпзкыо, вместе. У Гомера этого
уже кет.
Боги обитают на Олимпе и крайне редко появляются перед людьми, а Зевс
им не показывается вообще. Тем не менее боги все еще появляются ка земле.
Герои сохраняют с богами живую связь и происходят от них (прямо или через
ряд поколений). И по существу своему они схожи с богами. Типичными
эпитетами для характеристики Агамемнона, Ахилла, Одиссея и других героев
являются слова "божественный", "богоподобный;), "вскормленный Зевсом" и т.
д.
Божество есть выражение общего, коллективного начала, и в то же время
каждый герой божествен, т. е. это общее еще не отчуждено, не
противопоставлено отдельным личностям.
Единство богов и героев, коллективного и индивидуального, пожалуй,
наиболее наглядно раскрывается в двойной обусловленности человеческих
поступков - совпадении конкретной мотивации и непосредственных указаний
богов.
С одной стороны, боги являются виновниками почти всех человеческих
поступков, с другой - эти же поступки совершенно естественно вытекают из
конкретных человеческих ситуаций, природных страстей и общественных связей
индивидов. Агамемнон в своей ссоре с Ахиллом обвиняет Зевса, но в то же
время эта ссора вполне обоснованна с точки зрения здоровой человеческой
психологии, ибо она возникает из-за того, что Агамемнон отнял у Ахилла
пленницу. Ахилл, отдавая троянцам тело поверженного им Гектора, выполняет
волю бога, и в то же время он делает это, желая получить огромный выкуп.
Герои обращаются к богам, ждут помощи от них, приписывают богам все
события, собственные неудачи и достижения, но все это ничуть не уменьшает
активности и энергии самих героев. Своеобразие взаимоотношений богов и
героев у Гомера хороню показывает Г. В. Ф. Гегель: "Все приписываемое
богам должно именно скоро оказаться вместе с тем собственной внутренней
сущностью индивидуумов, так что, следовательно, с одной стороны,
господствующие силы представляются индивидуализированными,
самостоятельными, но, с другой стороны, это внешнее человеку оказывается
тем, что имманентно его духу и характеру" (19, 12, 231).
Переплетение общего с единичным, индивидуализированность коллективных
целей и коллективная сущность индивидуальной воли как раз и составляют
своеобразие моральных отношений гомеровских героев. Здесь мораль еще
вписана в язык практической жизни, совпадает с естественными свойствами к
конкретными общественными интересалш индивидов. Так, к примеру, герои
Гомера являются мужественными людьми. Но при этом нельзя говорить о
мужестве как об особой моральной добродетели. У Гомера нет четкого
различия между понятиями "мужественный" и "физически сильный". Ахилл,
который является воплощением мужества, просто-напросто сильный, могучего
телосложения человек, уже один яростный вид которого нагоняет страх даже
на самых смелых воинов. Гомеру не известно и понятие самопожертвования,
оно чуждо всему строю его мировоззрения.
Однако Ахилл, как мы уже отмечали, идя на бей с Гектором, знает, что он
после этого боя вскоре погибнет. Он, следовательно, спасает народ ценой
своей жизни. Садюпожертвования нет как абстрактной нормы, нет и термина
для него, но оно есть как факт, один из моментов взаимоотношений героя и
народа. И разве не высоким примером самоотверженности является последний
поединок Гектора, нравственная ценность которого не умаляется тем фактом,
что Гектор пытается искупить свою ошибку как военачальника?
У Гомера нет рассуждений о смысле жизни. Однако смысл действий Ахилла
он раскрывает самым лучшим образом. Ахилл перед боем получает щит,
изготовленный богами (Гефестом по просьбе Фетиды). Он круглый, на нем
изображены Земля и небесные светила, два города - один в военное, другой в
мирное время, пахотное поле, жатва, виноградник, воловье стадо, овечье
стадо, танцы и игры, окаймляет все это океан. Тщательно описанный Гомером
щит воспроизводит гармонию человеческой жизни во всех ее проявлениях.
Ахилл идет на бой вдохновленный богами и ради того, что изображено на
щите. Все его поступки совершаются во имя жизни и суть выражение ее
полноты. Можно вполне согласиться с В. Йегером, что "конечными этическими
рамками для Гомера, как и для греков вообще, являются законы бытия, а не
предписания голого долженствования" (251, 1, 82) [В своей работе Йегер
показывает, что весь эстетический строй поэмы Гомера имеет
морально-воспитательное значение.] В поэмах Гомера вообще моральная
терминология находится в зачаточном состоянии. Специально исследовавший
этот вопрос Мартин Гофман пришел к выводу (см. 248): общие моральные
понятия, в том числе термины, обозначающие положительные и отрицательные
моральные качества личности, у Гомера немногочисленны; эти понятия как бы
находятся в тени, на втором плане, уступая по своей значимости при оценке
человека таким характеристикам, как физическая красота, сила, ум,
красноречие, благородство происхождения, а также благосклонность судьбы,
дарующей счастье и славу. Явная скудость моральной терминологии
свидетельствует об отсутствии морали как особой формы идеологии, но,
разумеется, не об отсутствии морали вообще.
Мораль просто органична самой практической жизни древних греков.
Творчество Гомера стоит на стыке двух исторических эпох. Оно отражает
закат первобытной формации и зарождение цивилизации. Мы видим, пишет Ф.
Энгельс, "в греческом строе героической эпохи древнюю родовую организацию
еще в полной силе, но, вместе с тем, уже и начало разрушения ее..." (1,
21, 108). Описанные в "Илиаде"
и "Одиссее" общественные отношения характеризуются ростом имущественных
различий и появлением внутри древней демократии аристократической
верхушки. В поэмах Гомера можно увидеть первые признаки того, как
классовое расслоение меняет характер моральных связей в обществе. Прежде
всего следует отметить идею умеренности, сдерживания порывов. Ахилла перед
отправкой на войну его отец Пелей наставляет: "Гордую душу обуздывай...
гнев отложи, сокрушительный сердцу!" (29, 175). Оказавшись в конфликтной
ситуации с Агамемноном, Ахилл испытывает сомнения, меч ли ему обнажить и
"убить властелина Атрида, или свирепство смирить, обуздав огорченную душу"
(29, 30 - 31). Когда он все же в припадке гнева поднимает меч на
Агамемнона, его останавливает Афина. Мотив обуздания страстей встречается
у Гомера многократно, хотя и не абсолютизируется. Во всяком случае трезвая
рассудительность оказывается одной из необходимых форм поведения
эпического героя, дополняющая необузданную игру страстей. Здесь в
зачаточном виде обнаруживается тенденция отождествления нравственно
достойного поведения с поведением разумным.
В "Одиссее", которая была написана позже "Илиады", больше свидетельств
зарождающегося морального сознания как относительно самостоятельного
феномена. А. Ф. Лосев, например, находит несомненные моралистические
мотивы в изображении Аида в XI песне (водворение Геракла на небе, образы
великих грешников Тития, Тантала, Сисифа, характер суда над умершими и т.
д.- См. 164, 180). Там же имеется пример расхождения воли индивида и бога:
Эгист убивает Агамемнона и женится на Клитемнестре вопреки судьбе и
прямому указанию Зевса (см. 30,16).
Как показали исследования ученых, терминология, несущая этическую
нагрузку, встречается в "Одиссее" чаще, чем в "Илиаде". Ряд терминов
(например, "добродетель") только здесь приобретает моральный смысл. В
"Одиссее" появляются также совершенно новые термины с определенным
нравственным смыслом ("честный", "благодеяние", "священный",
"богобоязненный").
Те зачатки морального сознания, которые имеются в "Илиаде" и "Одиссее",
выражают по преимуществу точку зрения .родовой знати, зарождавшейся
аристократии. Благородство происхождения является важной характеристикой
эпического героя, а стремление быть лучшим, прославиться - его основной
ценностной установкой. Свидетельством того, что моральные размышления
возникают на стыке социально-классовых различий, в связи с ними, может
служить, например, такой факт: термин "справедливость", как подметил
венгерский исследователь И. Тренчени-Вальдапфель, "свое подлинное
моральное значение" впервые приобретает в устах раба Евмея (213, 86).
Евмей говорит:
Дел беззаконных, однако, блаженные боги не любят; Правда одна и благие
поступки людей им угодны. (30, 173)
По мнению ряда исследователей, Гесиода отделяют от Гомера несколько
десятилетий, не более ста лет. Однако различия между ними в интересующем
нас плане являются поистине эпохальными. В дидактической поэме Гесиода
"Труды и дни" нет и следа героической морали. Она носит последовательно
назидательный, морализаторский характер, в ней отражена новая
социально-нравственная ситуация. Гесиод принадлежит уже эпохе классовой
цивилизации. Он имеет дело с ценностно разорванным обществом, где "стыд -
удел бедняка, а взоры богатого смелы" и где "дети - с отцами, с детьми -
их отцы сговориться не могут" (26, 49; 45).
Поэма "Труды и дни" представляет собой назидания младшему брату Гесиода
Персею. Как известно, Персей после смерти отца возбудил дело о разделе
наследства и, повидимому подкупив знатных судей, сумел незаконно завладеть
большей его частью. Гесиод сохранил лишь незначительное самостоятельное
хозяйство. Однако впоследствии Персей разорился и вынужден был обратиться
за помощью к Гесиоду. Праздность Персея, его склонность к обману,
незаконной наживе - типичные черты морально испорченных представителей
новой эпохи. Поэт противопоставляет им труд и справедливость, которые
тесно связаны между собой.
Труд является источником богатства, а справедливость охраняет это
богатство и в свою очередь стимулирует трудолюбие как единственный способ
честного обогащения.
Справедливость и труд у Гесиода имеют уже нормативный смысл и
определяют рамки должного поведения.
Как отмечал исследователь древнегреческой этики Э. Шварц, "герои эпоса
ничем не связаны, кроме самих себя; они не знают правил и законов" (263,
37). У Гесиода же, напротив, сама мораль является подлинным героем "Трудов
и дней", справедливость и труд предстают в качестве самостоятельных
ценностей.
Следует, однако, заметить, что Гесиод выражает точку зрения
собственников. Сам беотийский крестьянин, он говорит от имени мелких
землевладельцев, чье существование зависит от трудолюбия, бережливости, а
также наличия твердой законной власти. Все это способствует сохранению и
умножению собственности, что является, согласно Гесиоду, главной задачей в
жизни. Ей должно быть подчинено все:
женитьба, число детей, общение с соседями, выбор рабов и слуг, а также
товарищей - все должно вести к укреплению собственности. Посягательство на
собственность, ее отторжение путем насилия и обмана являются тягчайшим
преступлением. Вот почему гнев поэта направлен прежде всего против крупных
собственников, которые путем разрушительных войн, разбоев и обмана
стремятся увеличить свое богатство.
Творчество Гесиода отражает новую ступень в развитии морали и само
способствует ее оформлению как совокупности общезначимых норм. Гесиод
критически относится к современной ему социальной действительности.
Согласно его представлениям, развитию общества свойствен регресс. От
высшей ступени к низшей оно последовательно проходит пять эпох. В далеком
прошлом люди были сделаны из золота, они не знали ни житейских забот, ни
тем более нравственной порчи. На смену им пришло поколение из серебра,
которое было намного хуже. Третьим было поколение медное. Четвертым -
поколение божественных героев. Затем наступил век железных людей, в
котором Правду заменит кулак. Города подпадут разграбленью.
И не возбудит ни в ком уваженья ни клятвохранитель, Ни справедливый, ни
добрый. Скорей наглецу и злодею Станет почет воздаваться. Где сила, там
будет и право. (26, 45)
По мнению Гесиода, среди его современников ПОЧТРТ нет нравственных
индивидов. Скоро вовсе на Олимп отлетят Совесть и Стыд. Лишь одни
жесточайшие, тяжкие беды Людям останутся в жизни. От зла избавленья не
будет. (Там же)
Причиной деградации общества, по мнению поэта, было моральное падение
людей, последовавшее за "недостойным"
поступком Прометея, укравшего огонь у богов. В качестве средства
преодоления существующих отношений Гесиод и выставляет свой моральный
идеал труда и справедливости.
Когда священные связи порваны и все обращается в руины, остается только
одно: не уподобляться ястребу, нападающему на соловья, а слушаться голоса
справедливости, навсегда забыть насилие и прежде всего работать, чтобы
освободить безрассудное сердце от зависти на чужое добро. Так
нравственность начинает приобретать самостоятельный статус. Гесиод
фиксирует чаяния определенных социальных слоев (мелких собственников),
одновременно абсолютизируя их.
Он идеализирует собственнические отношения, делая моральный императив
труда и справедливости всеобщим требованием.
Гесиод является, видимо, первым моралистом в истории европейской
культуры. Он придает морали первостепенное значение; уже у него
встречается формулировка (правда, несовершенная) гуманистического правила,
получившего впоследствии название золотого: "Зло на себя замышляет, кто
зло на другого замыслил" (26, 47). В то же время у Гесиода начинает
выкристаллизовываться типичная для эксплуататорской идеологии тенденция
сводить общественные противоречия к моральным конфликтам, а протест против
социальной системы подменять назиданием. Мораль, следование идеалу труда и
справедливости, должна стать решающим средством возрождения гармоничных
социальных отношений золотого века.
Следует отметить, что Гесиод не только формулирует свои нравственные
требования, но и дает им рациональное обоснование. Прежде всего он
апеллирует к утилитарному аргументу. Следование нравственному идеалу
разумно, ибо прямо сопряжено с пользой, выгодой. Прилежная работа приносит
богатство и уважение; кто знает и практикует справедливость, тому будет
даровано длительное счастье. Если, например, кто-то нарушает клятву и
клевещет на другого человека, то ему и его потомкам уготовано бесчестье.
Потомки же того, кто верен клятве, будут чтимы. Таким образом, у Гесиода
осуществление справедливости прямо связывается с разумной
целесообразностью, пониманием собственной выгоды, пользы. Утилитарные
соображения в обосновании необходимости следования моральным нормам
дополняются авторитарными. На страже справедливости стоит верховный бог
Зевс, воздавая по заслугам тем, кто "в надменности злой и в делах
нечестивых коснеет" (26, 46). Верно пишет В. Н. Ярхо: "В отличие от
гомеровского, этически индифферентного Зевса гесиодовский глава олимпийцев
наделен несомненными моральными функциями: он призван карать людей за
совершаемые ими несправедливые деяния" (235, 1, 331). Если к сказанному
добавить, что идеал труда и справедливости получает у Гесиода
мировоззренческое обоснование в учении о пяти эпохах, на которые он делит
жизнь человеческого рода, то можно заключить: Гесиод-моралист пользуется
довольно развернутой системой доказательств.
Что касается дофилософской литературы, то формирование нравственных
норм получает дальнейшее развитие и в известном смысле завершение в
изречениях так называемых Семи мудрецов. По содержанию эти изречения
представляют собой главным образом энергичное прославление государственной
жизни, апологию интересов полиса. "Государству советы давай наилучшие"
(Клеобул); "Не лги. Пекись о важном", "Богам - почет, родителям - честь"
(Солон); "Старость чти", "Законам покорствуй" (Хилон); "Не богатей дурными
средствами" (Фалес); "О богах говори, что они есть" (Биант); "Власть
народная крепче тиранний" (Периандр); "Доверенное возвращай" (Питтак) (35,
83; 72; 75; 76; 66; 81; 84-85; 78) - в этих заповедях задается тип
поведения, безусловно ориентированный на благо целого, на почитание общих
законов, обычаев, богов и предков. Заключенные в этих изречениях истины
имеют общезначимую, претендующую на абсолютность форму. Они потеряли
видимую связь с конкретной действительностью, определенным социальным
слоем и живут своей собственной жизнью. Гомер изображает живых людей.
Гесиод формулирует идеалы мелких собственников. Семь мудрецов вещают
истину саму по себе. Они уже имеют дело не с реальными людьми, не с
фактическими моральными отношениями, а с моральными нормами, существующими
как бы сами по себе. Мораль покидает мир. Она эмансипируется от
действительности человеческих отношений в той мере, в какой сама эта
действительность эмансипируется от морали.
Предписания Семи мудрецов требуют от индивидов самоограничения,
самообуздания, жертвенности. Наиболее типичным в этом смысле является
требование умеренности:
"Ничего слишком" (Солон), "Лучшее - мера" (Клеобул), "Умеренность люби"
(Питтак) (35, 73; 83; 78) и т. д., которое прежде всего направлено на
сдерживание страстей, сознательное ограничение потребностей и притязаний
во имя гармонии социального целого. Требование меры в удовольствиях,
поведении в целом стало одной из основных нормативных установок античной
этики и как формы общественного сознания, и как науки. Моральный смысл эта
установка приобретает в связи с идеей равенства людей, граждан государства
в их праве на счастье: человек должен соблюдать меру, ограничивать свои
желания для того, чтобы открыть дорогу желаниям других. Примечательно в
этой связи, что первому из мудрецов - Фалесу - приписывается та
формулировка золотого правила нравственности (а правило это как раз
формулирует идею равенства людей как субъектов нравственного требования),
в которой оно сохранилось во все последующие времена, вплоть до
сегодняшнего дня. Как пишет Диоген Лаэртский, на вопрос "Какая жизнь самая
лучшая?"
Фалес ответил: "Когда мы не делаем того, что осуждаем в других" (35,
66).
При этом мудрецы понимали, что следование общим, гражданским законам
сопряжено с ущемлением индивидуальных склонностей и интересов, которые
необходимо ограничивать. "Наслаждением властвуй" (Клеобул), "Обуздывай
гнев" (Хилон), "Наслаждение бренно - честь бессмертна" (Периандр), -
убеждают они своих современников (35, 83; 76; 85). В конечном итоге,
согласно логике мудрецов, получается, что моральные нормы поведения могут
реализоваться лишь в борьбе и вопреки непосредственным склонностям
индивидов.
К Семи мудрецам по разным спискам относят 20 человек, но чаще всего
Фалеса, Солона, Питтака, Бианта, а также Клеобула, Хилона, Периандра. Все
они заняли видное положение в обществе не вследствие благородства
происхождения или военных подвигов, а благодаря своему уму. Их особое
положение среди современников было основано на ясном осознании целей и
последствий проводимых ими реформ.
Они умели заглядывать далеко. Сведения о мудрецах носят смутный
характер, в значительной степени являясь легендой.
Как свидетельствует Диоген Лаэртский, при афинском архонте Дамасии (582
- 580 до н. э.) "эти семеро получили наименование мудрецов..." (35, 61).
Вполне можно согласиться с известным исследователем античной культуры Б.
Снелом, что это говорит об утверждении высшей ценрюсти духовного начала, о
признании того факта, что "как раз идеал мудрости имеет более сильное
воздействие на исторический процесс, чем, скажем, идеал набожности,
персонифицированный в святом, или идеал мужества, персонифицированный в
герое" (266, 27). Современниками нравственные требования, формулируемые
мудрецами, рассматривались именно как выражение мудрости, силы разума.
Содержащиеся в памятниках раннегреческой литературы моральные
размышления лишены философского обоснования, они являются обобщением
нормативных поисков обыденного морального сознания. Даже у Фалеса, одного
из первых философов, моральные сентенции не связаны с его философским
принципом. Однако в творчестве Семи мудрецов уже заложена в основных
чертах та нормативная модель морального поведения, которая соответствует
идеологии эксплуататорского класса и получает в последующей философии
систематическое обоснование.
Основными чертами нормативной модели нравственного поведения,
получившей обоснование в творчестве Семи мудрецов, являются фиксация
противоречия между тем, что делают люди фактически, и тем, что они должны
делать, а также обоснование необходимости подчинения реального поведения
индивидов абстрактным нормам морали.