Ермолин Е. Русская культура. Персоналистская парадигма образовательного процесса

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 2. Структурно-семантические принципы формирования культурологической образовательной парадигмы

2.2. Конкретно-аналитические основания изучения истории русской культуры

2.2.3. Изучение культурного типа как памятника культуры

Понятие культурного типа связано с понятием национального характера (см. 1.1.5). Русский характер имеет константные черты, но реализует себя в конкретных культурных ситуациях, в связи с состоянием общества и самоопределением личности. Национальный характер в этом смысле напоминает собой юнгианский архетип: это некая форма, которая обретает осязаемость в процессе того или иного содержательного заполнения. Такая исторически конкретная реализация национального характера и создает то, что можно назвать определенным культурным типом. Культурный тип складывается как под влиянием социокультурных обстоятельств, так и в результате личностной свободной активности, осознанного выбора. Один из реальных путей анализа национального характера в образовательном процессе - осмысление его конкретных выражений, культурных типов.

Рассмотрим тип провинциального интеллигента-нонконформиста 1980-х гг. Помимо личных наблюдений моим источником было документализированное повествование современной писательницы Нины Горлановой « Вся Пермь» (Пермь, 1996).

Провинциальные интеллигенты представляются как люди небудничного запроса к жизни, пренебрегающие бытом ради ценностей и смыслов духовного характера и готовые бороться за них. Интеллигенты этого круга напоминают веселых нищих. Их мир - это мир гротескной нищеты. Домашний быт до крайности убог. Но в этой среде нет комплекса бедности, убогости, нет зависти. Скудость материального достатка компенсируется духовной жизнью и работой. Само понятие нищеты приобретает возвышенное значение, приобщая бедняков к миру освобожденного от материальной ноши, духовно независимого от отношений купли-продажи творчества. “Ты прекрасный нищий русский человек”,- так можно сказать здесь, обращаясь к рассказчице. Трясинный и жестокий провинциальный быт, заедающая, по преданию, среда - иногда бессильны перед такими людьми.

Интеллигенты несут общие тяготы провинциально-советского обитания. Но они не живут масштабом ближайших окрестностей - подъезда, микрорайона, учреждения. Они существуют не столько в конкретном пространстве своего непосредственного обитания, сколько в большом мире глобальных тревог и забот если не совсем планетарного, то близкого к этому масштаба. Душа у них резонирует на то, что происходит в целом в стране и в мире. Глобальное видение дает меру бытовой сутолоке. По своим симпатиям это западники; так сказать, атлантисты. Какой-то заезжий американец им ближе своего брата, потому что не отравлен воздухом тоталитаризма, живет и мыслит естественно, органично и является потому предметом светлой зависти, тихого любования. Американец кажется воплощенной нормой.

Это люди ангажированные, призванные к служению, входящие в проблематичные отношения с властью и с простонародьем. Собственно, самоопределение происходит именно по отношению к этим двум альтернативным группам и способам жизни. Непримиренность с властью является лейтмотивом жизни. Перманентное, вплетенное в ткань повседневного быта инакомыслие уже даже не требует подробной мотивации. Оно становится привычкой, второй натурой. Скажем, знакомые Горлановой в 1968-м году писали и расклеивали на варенье листовки против ввода войск в Прагу. Впоследствии так или иначе страдали и тихо сопротивлялись, не участвовали, не состояли, подрывали изнутри. Жизнь протекает на грани полного отчаяния и отупения - либо активной включенности в правозащитную деятельность - либо отъезда. Простой народ представлялся интеллигенту как не шибко умный и одаренный ребенок-эгоист, инфантил, которого следует жалеть, к которому приходится снисходить, но научить его чему-то стоящему трудно.

Интеллигент приобретает черты человека богемы. Его образ жизни часто - пестрые, но творческие занятия, пустопорожняя болтовня, застолья, попойки. Его самоощущение - горделивая претензия на особую отмеченность, даже на гениальность. Он сознает собственную избранность. Здесь во всяком случае вводится отчетливый культурный ценз. Жизнь уходит, однако, в разговоры. Такова наиболее естественная форма существования человека этого круга. Событий немного, сами по себе они часто ничтожны. Зато диспуты, слухи, споры, вербализованные переживания заполняют время жизни, образуя способ бытия.

Это либералы - в том понимании которое приобрел этот термин во второй половине ХХ века. Люди мировоззренческой и житейской всеядности, едва ли не абсолютной веротерпимости. Им дана немалая внутренняя свобода. И здесь есть потенциальная коллизия, чреватая цинизмом...

Предложенный дискурс учебного анализа культурного типа помогает актуализировать диалогические потенции миросозерцания обучающегося за счет сопряжение настоящего и недавнего прошлого. Субъект учебной деятельности осознает сходство и различие между своими культурными ориентациями - и культурным опытом названного типа. Он получает повод для рефлексии о таком жизненном строе, в котором есть много от контркультурной поведенческой практики с ее небрежной свободой, с ее веселой легкостью, всеобщим равенством и приятельством. Человек живет как бы не вполне всерьез, опосредуя существование ироническим дистанцированием от реальности. Здесь нет постоянной борьбы с собой, а приступы самокритики не превращаются в упорное самоедство, имеют скорее юмористический характер. Это жизнь врасплох, спонтанно, на ходу, без пауз и длиннот, без сильного и специального усилия, внушаемого тугой. Человек контркультуры - одно из самых, на наш взгляд, значимых определений для данного культурного типа, именно этим нередко близкого и современным студентам.

Имеет значимость и изучение другого варианта культурного типа - определенного скорее локально-географически, чем хронологически. Это представители отдельной местности, где силой обстоятельств и инициатив сложилась своего рода субкультура. Русский характер может быть дифференцирован и по территориально-историческому признаку, на отдельные культурно-географические типы . Педагог может говорить о самобытном характере сибиряка, помора, казака, москвича... Этот разговор логично входит в образовательный процесс как местная, краеведная конкретизация общих культурологических штудий по истории русской культуры. В процессе такой конкретизации раскрываются основные предпосылки, черты и свойства местного варианта русского характера. Учитывается как автоаттестация представителей типа, так и взгляд на них со стороны, чтобы уловить, что вносил этот местный тип в общерусский культурный тип, в русский характер. При этом возникает и повод соотнести местный опыт со всероссийским, поразмышлять о местной специфике претворения культурных мифов и ритуалов. Изучение местного культурного типа дает учащимся и студентам обильную пищу для рефлексии, активно влияет на их духовное становление.

Рассмотрим в качестве примера, как складывается и воспринимается характер ярославца, представляющий собой особую разновидность русского характера. (Вопрос об оригинальности ярославца трактуется в соответствии с тем, что он сам о себе думал, и с тем, что думали о нем другие.)

Согласно всероссийскому приговору, ярославец подобен ртути. Он легок на подъем, ему нетрудно сменить среду обитания, расстаться с привычными пределами существования. Ярославцев часто называют «кукушкиными детьми», намекая на их способность терять малую родину без долгих раздумий и колебаний. У очеркистов возникает образ народа почти кочевого, бродяг в человечестве. Ему тесно дома, в узких, обжитых границах повседневности. Его манят неслыханные дали, необозримые горизонты, далекие края, неизведанные пространства бытия.

Истолкование этой черты культурного типа не должно удовлетворяться простейшими объяснениями. Здесь учащиеся и студенты могут убедиться, что один признак может быть мотивирован весьма многоразлично. Чтобы объяснить причину непоседливости ярославца, указывают, как правило, на дурнокачественность и недостаток земель. Действительно, сила и тяга земли в крае странно слабы. Власть земли не может принудить ярославца осесть и замереть. Однако существуют, вероятно, и иные поводы к чрезвычайной подвижности. Во-первых, край не имеет границ. Край располагается на большой дороге, точнее - на перекрестке старинных водных и сухопутных дорог. Здесь проходил волжский путь из варяг в арабы. А с середины Х VI века лет на сто пятьдесят образовалось главное на Руси перекрестие торговых путей. Это движение затягивало ярославца, вовлекало его в торгово-коммерческий круговорот. Ему открывались новые горизонты существования, и естественные пределы родины начинали расширяться до границ страны, а то и до океанических окраин.

К движению в пространстве располагали и контакты ярославцев с теми, для кого такое движение являлось нормой. Сначала это варяги, затем, после новгородского погрома 1570 года, в Ярославль были сосланы деятельные граждане Новгорода - торговой общины, объемлющей просторы русского Севера. Их опыт торговых путешествий был усвоен ярославцем. Кроме того, с середины Х VI века у ярославцев возникает возможность встретиться с иноземными торговыми людьми.

Учтем в образовательном процессе и особый духовный опыт ярославца, имевший, как представляется, фундаментальное значение для его житейского самоопределения, во всяком случае в верхнем регистре этого культурного типа. Базисной чертой ярославского духовного опыта можно считать именно отрыв от почвы, уход за предел. Этот уход у ярославца был связан и с его древними языческими воспоминаниями. Архаическое мироощущение в Верхневолжье определялось, насколько можно судить, радикальным дуализмом. Окружающая реальность воспринималась как враждебный мир, находящийся во власти беспощадного Велеса, который требует человеческих жертвоприношений, но ничего не обещает взамен. Жуткий мир без надежд и гарантий едва ли мог внушить по отношению к себе теплые чувства. Вырваться отсюда можно только сбросив телесную оболочку и душой вознесясь в обители небесного божества-громовика. Трудно сказать, насколько актуальна была эта языческая память в последующие времена утверждения христианства. Иногда ощутимы следы драматического контакта с языческим опытом: например, в аскезе Никиты Столпника, уходящего в столп, который в то же время интерпретируется как могила, где подвижник хоронит себя заживо.

Отрыв от естественной среды существования, выход за ее пределы мог реализоваться по-разному. Это был поиск новой социосферы - и ярославец действительно нередко эмигрирует из своей традиционной культурной ниши, меняет социальное окружение и положение. Но это мог быть и поиск Бога, взыскание небесного града, выход в теосферу и разрыв с социумом. С Х IV века ярославское Заволжье (северная Фиваида) делается местом бегства от мира отшельников-иноков, спасающихся в уединении для вечной жизни. Способом разрыва с миром являлось и юродство, процветавшее в Ростове (Исидор Твердислов, Иоанн Власатый, Иоанн Большой Колпак), а затем, в Х VII веке, его дополнило затворничество (Иринарх и др.). Ярославский край стал местом широкого распространения апокалипсических старообрядческих практик бегства от мира, из общества, где, согласно воззрениям бегущих, владычествует Антихрист,- вплоть до групповых добровольных самосожжений. Значимы и опыты Капитона, «предивного старца», объявившегося под Даниловом в 1630-х годах и проповедовавшего самоистребление плоти, а также эсхатологической секты-церкви странников, основанной Евфимием под Ярославлем. Странники отвергают мирское и земное; пребывать в странствии вне обреченного на гибель, проеденного грехами мира - идеал их аскезы.

Распространенность подобных практик в крае, кажется, беспрецедентна в России. И нельзя думать, что они не оказали свое влияние на широкие народные слои, ослабляя «зов земли», тягу человека к почве и привычку связанности условиями эмпирического бытия. Уместно, наконец, видеть в странничестве, беспочвенности, эсхатологическом профетизме, так широко реализовавших себя в крае, выражение кенотипической и христоцентрической ориентации, давшей наивысочайшие опыты святости.

Перечислю еще ряд признаков культурного типа, значимых в учебном процессе.

Широта контактов, активность и подвижность расположили ярославца к диалогу. Это преимущественно экстраверт, проводящий время в разговорах: грек Поволжья, подчас болтливый не менее, чем его «культурный предок». Искренняя веселость, непоказной оптимизм - норма в ярославском обществе. Ярославец неразлучен с шуткой, прибауткой, он не просто бойкий говорун, но временами и дерзкий ерник, для которого мало есть запретных тем. Известен ростовский кирпичник Любимка Репкин, который, будучи не вполне трезв, говорил в 1626 году про государя «непригожие речи»: «что де он, Любимка, в Ростове не боится никого да и на Москве де он государю укажет» .

Ярославцы - красавцы. В том согласны предание и молва. Так об этом пишет очеркист И.Кокорев: «Взгляните на этого парня: кудрерусый, кровь с молоком, смотрит таки молодцом, что хоть бы сейчас поздравить его гвардейцем; повернется, пройдет,- все суставы говорят; скажет слово - рублем подарит; а одет - точно как будто про него сложена песня: «По мосту, по мосту, по калиновому» - и кафтан синего сукна, и кушак алый, и красная александрийская рубашка, и шелковый платок на шее, а другой в кармане, и шляпа поярковая набекрень, и сапоги козловые со скрипом. Так бы и обнял подобного представителя славянской красоты!» По словам А.Гакстгаузена, «ярославские женщины считаются самыми красивыми во всей России», а ярославский «народ признается за красивейший и способнейший между Великоруссами» .

Общепризнанно, что ярославец - умник и грамотей. И ум его - это ум не теоретизирующий, далекий от схоластики, насквозь практический ум. Это народ ухватистый, предприимчивый, наделенный немалым здравым смыслом. Сообразительность ярославца направлена на достижение практических результатов. В воспоминаниях И.Гарусова о Ярославле XIX века является «народ недремлющий, отважный, смелый, предприимчивый и юркий», несравненно лучше умственно развитый и самостоятельный, чем в других губерниях .

И.С.Аксаков в середине Х I Х века восклицал: «Ярославская губерния! Сколько исторических воспоминаний на каждом шагу, сколько собственных своих святых, сколько жизни и деятельности в торговле и в промышленности, сколько предприимчивости в крестьянах...». Он же прибавляет, что ярославский «народ смышлен, сметлив, общителен, людим» - и сравнивает его с народом костромским: «быт и самый народ там гораздо чернее или «серее» ярославского. После Ярославской губернии вы невольно поражаетесь грубостью и невежеством, грязным бытом костромичей» . Воодушевившись «неописанной» красотой Ярославля, Аполлон Григорьев провозглашает: «Да, вот настоящая столица Поволжья, с даровитым, умным, хоть и ерническим народом, с торговой жизнью!»

Совпадает с современниками во мнениях и К.Д.Ушинский в своем очерке «Путешествие по Волге» 1860 года, вошедшем в школьные хрестоматии и сделавшем утвердившиеся представления о ярославце неоспоримым фактом: «Ярославцы известны по всей России своей ловкостью, сметливостью, необыкновенными способностями к промышленности и торговле. Трудно найти в России трактир, где бы из-за прилавка не выглядывала веселая физиономия ярославца» . Отмечают необыкновенную подвижность и деловитость, очень высокий уровень умственного и культурного развития, сознание превосходства, сметку и деловитость на все руки; ярославцы - «самое сметливое и бойкое из всех русских племен», это «народ бывалый, видавший виды и хлебнувший внешней трактирной цивилизации».По распространенному мнению, работают ярославцы умело и старательно, они трудолюбивы и находчивы. Ярославцы «нанимались преимущественно в такие должности, в которых требовались известные способности, знание дела, опытность, честность» .

Ум и предприимчивость, приходя в согласие, делали из ярославца в представлениях наблюдателей человека даже расчетливого, умеющего использовать свои преимущества не без выгоды. В нижнем, так сказать, регистре ярославца отличают, по общепринятому мнению, хитрость, изворотливость; он всегда помнит о своей выгоде.

Ярославец - не бунтарь, он не идет напролом, не пытается свою волю противопоставить миропорядку. Кажется, у него не так много той удали и отваги, того молодечества, которые нередко связывают с представлением о русском человеке. Но есть и они, поэт И.З.Суриков говаривал, что «ярославцу не вытерпеть, чтобы сюртук был застегнут на все пуговицы» . Потребность в шири ярославец реализует в согласии со здравым смыслом, в реальной действительности, умело и талантливо используя ее возможности, которые оказываются не такими уж и скромными. А если взрывает мосты и переходит через рубиконы - так идет до конца, уходя в радикальный религиозный экстаз мироотрицания. Можно еще заметить и эстетическую жилку ярославской натуры. Свободный, посвящающий себя искусству художник - фигура, до гениальности доведенная в личности ярославца Ф.Г.Волкова. Здесь, как и в других случаях, можно показать, как в личном опыте достигает кульминации та или иная черта культурного типа.

Ярославец - сын цивилизации. Европеизированность, урбанистическая осанка свойственны ему чуть ли не с рождения. Ярославль словно бы выделяется из общего провинциального ряда. Он не любит осознавать себя провинцией, никогда не мнит себя глухоманью. Ярославец стремится к столичности и хотел бы, пожалуй, даже превзойти высокомерных москвичей и петербуржцев в этом качестве, блистать и покорять. Широчайшие контакты со столичной культурой давали ярославцам возможность многое взять и перенять в Москве и Санкт-Петербурге. Прежде всего это относилось к самым внешним сторонам столичного быта. Погоня за модой, шик и щегольство - характернейшие черты ярославца. А.М.Смирнов-Кутачевский вспоминал былинный приговор «А щапливы, щеголивы в Ярослави городе» и тонко замечал: «Щапливость, щеголеватость - это выражение шика, блеска культуры, утонченностей человеческого общежития. Таким Парижем представлялся былине Ярославль, законодателем моды и вкуса. Среди общей характеристики разных русских углов Ярославль выступает в четком культурном окружении. Кругом дичь и глушь, мхи да болота, дублены сарафаны да пучеглазые бабенки; лишь московская да новгородская церковность конкурирует с культурной общежительностью Ярославля, с его изысканной щапливостью и щегольством» . С цивилизаторскими наклонностями связывают и прославленную чистоплотность ярославцев. Они - завзятые чистоплюи, белотелы, три пуда мыла извели, заботясь смыть родимое пятнышко.

Ярославцу присуще чувство внутренней свободы. Он часто внутренне раскрепощен, нескован догмой и предрассудком. Он порой живет легко и просто, как Бог на душу положит. Подобно столичной публике, ярославец склонен многое разрешать ближнему. Он не контролирует поведение жесткой нормой, ему не по душе слишком жесткие запреты и ограничения. Обычно он - плюралист, либерал. И фольклор прочно связывает с ярославцами представление о тех дополнительных к общепринятым вольностях, которые те себе и другим позволяют. Возьмем печорские песни, живописующие нравы в полусказочном Еруслав-городе, отчетливо связанном с прототипом - Ярославлем. В одной из песен, «Вышла встретила млада», девушка поет, что любит офицера: «За его за красоту / В Еруслав-город пойду, / В Еруслав-город схожу - / Плису-бархату куплю, / Плису-бархату куплю - / Тесову кровать оббью: / Сяду-лягу на кровать / По миленьком тосковать»; а придет милый - и она встречает его, «За белы руки брала, / К себе в спаленку вела». Здесь «еруславская» торговля связывается прямой ассоциацией с усладами плоти. В другой песне, «В этих лавицах дорогой товар» (варианте известнейшей песни «Ярославль-город на горе стоит»), «Еруслав-город загорается», а добрый молодец вопреки бедламу и столпотворению расхаживает по каменному мосту и кричит-зычит: «Вы друзья ли мои, товарищи, / Еруславские побывальщики,/ Пособите вы мне при бедности, / При великой моей скудости: / Отомкните вы эти лавицы!» Там есть три дорогих ленточки: в пятьсот, шестьсот рублей, а третьей и цены нет. «Перва ленточка - молодой жене, / Втора ленточка - любимой сестре, / Третья ленточка - полюбовнице» . Нравы ярославского общества в русских песнях, как правило, изображаются самыми свободными, они лишены малейших претензий на чопорность или строгость.

Имелись и некоторые пределы качеству столичности в ярославской жизни. Здесь редко достигался вершинный уровень столичной культуры. Сюда ослабленными доходили веяния интеллектуальной моды, тут менее остро воспринимались новейшие запросы к человеку. В ярославской культуре и в ярославском человеке есть простота, но ему не всегда достанет тонкости, возвышенности и сложности внутреннего состава, какие можно иногда встретить в российских столицах. Это редко ощутимо в древнерусский период, когда еще не сформировалась культурная дистанция между столицей и провинцией. Но имперская Россия слишком явно ограничила возможности провинции. И после Х VII века разрыв между столицами и Ярославлем проходил на уровне высших культурных достижений, до коих провинция не умела дорасти, несмотря на все усилия.

Безусловно, Ярославский край был самым европеизированным, самым вестернизованным во внутренней России. Ярославец в Х I Х и в начале ХХ века обычно считал себя европейцем. Постоянно сказывалась и внутренняя готовность к более полному соответствию «цивилизационной норме», было стремление человека к самореализации на серьезном уровне культурных запросов, доступном пониманию и освоению теми, кто приобщался к заманчивому идеалу столичной и европейской жизни.

В этих внутренних напряжениях, конфронтациях и перекличках проявляла себя логика полицентрического историко-культурного становления, представляющая собой интереснейший аспект изучения в образовательном процессе.

Цит. по: Очерки русской культуры Х VII века. Ч.1. М., 1979. С. 333.

Кокорев И.Т. Очерки Москвы сороковых годов. М.; Л., 1932. С.49.

Гакстгаузен А. Исследования внутренних отношений народной жизни и в особенности сельских учреждений России. Т.1. М., 1870. С.60, 100.

Гарусов И.Д. Провинциальные училища в 30-х и 40-х годах // Русская школа. 1910, №4. С.2-3.

Аксаков И.С. Письма из провинции. Присутственный день в уголовной палате. М., 1991. С.302, 304, 342.

Ц ит. по: Головщиков К.Д. История города Ярославля. Ярославль, 1889. С. 246.

Цит. по: Ярославль. История города в документах и материалах от первых упоминаний до 1917 года. Ярославль, 1990. С. 247.

Старый Рыбинск. История города в описаниях современников Х I Х-ХХ вв. Рыбинск, 1993. С. 185-186.

Золотарев С.А. Писатели-ярославцы. Ярославский край как один из культурных и литературных центров России. Ярославль, 1920. С.20.

Смирнов-Кутачевский А.М. «Про Ярославль-город» // Труды ЯПИ. Т.1. В.2. Ярославль, 1926. С.86.

Печорские былины и песни. Архангельск, 1979. С. 289-290, 246-247.