Ермолин Е. Русская культура. Персоналистская парадигма образовательного процесса

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 1. Методологические принципы формирования культурологической образовательной парадигмы

1.3. Искусствоведческие основания изучения истории русской культуры

1.3.2. Изучение русской литературы в контексте истории культуры

В контексте культурно-исторического движения порой то или иное искусство выходит на первый план, задает тон в художественных процессах. Это обстоятельство определяет вектор интереса к разным видам искусства в образовательном процессе. Особую роль играет в ансамбле искусств литература. Это определено как ее уникальными возможностями, способностью сочетать конкретность с интеллектуализмом и тем самым проникнуть в суть культуры, - так и историческими обстоятельствами.

Принято считать, что в древнерусский период господствует визуальный образ, что определяющую роль в системе искусств играли живопись (иконопись) и храмовая архитектура , в которых системой идеальных образов наглядно и осязаемо являло себя высшее бытие. Русь, как замечал Г.П.Федотов, долго была бессловесна, неспособна к словесному умозрению, как «немая девочка, которая так много тайн видит своими неземными глазами и может поведать о них только знаками» . С этим можно согласиться. Но необходимо внести и одно существенное уточнение. Такая позиция (при ее абсолютизации) недоучитывает культурный потенциал устного художественного слова в культуре древней Руси - в его церковно-культовых и фольклорных выражениях. Слово имеет в русской культуре экстраординарную значимость, как сакральное Слово, как непосредственное выражение Истины. « Словоцентризм », который можно считать несомненным фактом русской культуры, связан с центральным положением в духовной и художественной иерархии боговдохновенного произведения - Священного Писания. Оно являлось (да и по сию пору зачастую является) базой художественного творчества в разных видах искусства (включая ту же живопись), в разных формах и жанрах. Небезосновательно Г.М.Прохоров утверждал, что «литература - госпожа храмового ансамбля искусств» и интегратор древнерусской культуры, поясняя, что иконы, фрески, изваяния прочти всегда были связаны с тем или иным текстом, музыка в храме служила «интонацией» текста, а задача архитектуры состояла в том, чтобы оптимально вмещать Слово, его «интонацию» и «иллюстрацию» .

Это обстоятельство определяло, в частности, как высокий авторитет последующей Писанию литературы , так и меру той ответственности, которая на нее возлагалась. Во всяком случае, авторитетный статус русской литературы был генетически связан с авторитетом Священной Книги, к которой в русском культурном сознании не только церковная, но и светская литература так или иначе восходила, так или иначе испытывала и осознавала свою причастность. У литературы, восходящей к Писанию, был почти сакральный статус. Ее книги сознавались священными, храмовыми книгами.

При изучении истории культуры нужно учитывать ту необычайную роль, которую в русской культуре играет писатель, поэт. И без учета этой роли невозможно по-настоящему осознать логику культурной жизни. По сути, статус литератора оценивается в традиционных сакральных координатах, соотносясь со статусом авторов пророческих и учительных книг Ветхого Завета и Евангелий. Занятия литературой понимались как исключительное по ответственности поприще, как особое служение. Как отмечал Ю.М.Лотман, в Х VIII веке в культурном сознании поэзия в отличие от других искусств - благородное занятие, а поэт выступает в роли носителя высшей истины. Более того, в эпоху кризиса авторитета духовенства, со второй половины Х VIII века, поэзия и поэт занимают «вакантное место духовного авторитета» . При слабом присутствии (а с ХХ века при отсутствии) в обществе аристократии крови писатель являет собой наиболее легитимного аристократа, аристократа духа. Писательское сословие в России - духовная элита общества, ее очевидное средоточие. Поэт в России - больше, чем поэт. Это наше все . Литературный текст был особым образом персонифицирован и воспринимался в единстве с личностью его создателя. Писатель наделялся даром царственного священства и авторитетом учителя, апостола, даже пророка. Он знал истину, дописывал Евангелие, давал Имя безымянному хаосу. Постигая мироздание «разумом и любовью», он свидетельствовал об Истине, а значит - о Боге. Литературное творчество в этих координатах выглядит как храмостроительство, как жертвоприношение Богу (иногда «неведомому»). Если в других искусствах русский художник еще мог позволить себе известную артистическую вольность, причуду, то литератор был призван непосредственно к выявлению и объявлению истины в последней ее инстанции. В духе библейской матрицы сложилось представление, что авторитетность литературного слова и «право говорить от лица Истины завоевывается самопожертвованием, личным служением добру и правде и, в конечном счете, подвигом» . Вспомним знаменитые строки Некрасова о Чернышевском: «Его еще покамест не распяли, Но час придет - он будет на кресте...» В Х I Х веке проблема безупречности поведения писателя будет очень значимой в общественном мнении, в критике, в программировании творческого поведения и в самооценке литератора. Крупного писателя - Гоголя, Достоевского, Толстого - нередко тревожило сознание своего вопиющего несовершенства, недостоинства.

Литература в России имела отношение к истине бытия. В основном своем смысле она представляла собой попытку актуализации Слова Божьего, движущееся в потоке истории Евангелие, род причастия или молитвы. Именно здесь, на ее авансцене, оглашались и исследовались основные истины - из тех, что становились доступными человеческому опыту. Здесь задавали роковые и проклятые вопросы и отвечали на них по существу. Здесь обдумывались главные проблемы человеческого существования. Можно сказать, что именно в то время в литературе более, чем где-либо, средствами слова, был создан убедительный и завершенный образ России, шире и глубже - образ человеческого бытия.

Литература, кажется, иногда была даже неизмеримо, может быть, значимей, чем то, что считалось просто жизнью. Повседневная жизнь являла профанный срез существования, литература относилась к сакральному ядру бытия; она прокладывала дорогу в будущее или даже в вечность. В русском культурном самосознании риторически звучал вопрос: зачем нужна литература, если она не доискивается до последней правды, если она не взыскует окончательного разрешения мировой мистерии и утверждения последнего идеала? «Если искусство,- рассуждал Н.А.Бердяев в статье «Литературное направление и «социальный заказ»,- имеет религиозный смысл, то смысл этот может быть только в художественном упреждении преображения жизни» .

В литературе больше, чем где-либо, сказалась душа русского человека, замечательно выразилось и его стремление к идеалу, к преображению, к освящению бытия, к обожению - и мука нереализованности, невоплощенности идеального начала в русской жизни. Она реализовалась как самосознание, как самопознание общества в связи с неотложностью духовной перемены мира, выполняя тем самым задачи и философии, публицистики, общественной деятельности. Таким образом, литература, как фиксирует И.В.Кондаков, перестает быть только искусством слова и становится универсальным, синтетическим явлением культуры . Культурный синтез эпохи реализуется в слове . Ситуация такого рода сохраняет свою актуальность вплоть до 90-х годов ХХ века (хотя в последние десятилетия синтетические ресурсы русской литературы явно слабеют; она всё меньше претендует на суммирование духовного смысла эпохи).

Культурная память о сакральных корнях литературы видится основной причиной того, что словесность находилась в центре духовной работы своего времени, оказывается в Х I Х-первой половине ХХ вв. средоточием русской духовной жизни и культурного опыта. Еще одним аргументом, мотивирующим значимость новорусской литературы, является апелляция к специфическим особенностям русской жизни, которые заставляли мыслительную деятельность общества сосредоточиваться именно в искусстве слова. Это и (по объяснению, впервые данному А.И.Герценом и широко бытующему по сию пору) отсутствие самостоятельной, развитой политической жизни в России, вынуждавшее литературу брать на себя дополнительную нагрузку, - и иррациональная целостность и бесконечность России, ее жизни и ее сути, неуловимая ограниченными средствами рассудочной логики или пластических, зрительных искусств и требовавшая «симфонизма» литературы или музыки (по Г.Д.Гачеву). Последняя точка зрения, пожалуй, может быть оспорена указанием на имевший место поздний расцвет русской философии в первой половине ХХ века, давшей убедительные рационалистические характеристики России.

Именно особая роль русской словесности в общекультурном процессе определяет ее место в образовательной парадигме. С другой стороны, изучение литературы в культурологическом курсе подчинено общему подходу к образовательному освоению истории культуры, тем принципам, которые сформулированы здесь; оно связано с изучением культуры на тех уровнях, которые определены как главенствующие.

Федотов Г.П. Судьба и грехи России. Т.1. СПб.,1991. С.76.

Прохоров Г.М. Заметка по поводу статьи Н.А.Чернышева «Апокалиптический сюжет Годуновского паникадила Софийского собора в Новгороде» // ТОДРЛ. Т.39. С.360 ; речь в данном случае идет о церковной литературе, о Библии в первую очередь.

Лотман Ю.М. Русская литература послепетровской эпохи и христианская традиция // Из истории русской культуры. Т. V (Х I Х век). М., 1996. С. 395-396.

Там же. С.397.

Бердяев Н.А. О русских классиках. М., 1993. С. 335.

Кондаков И.В. Введение в историю русской культуры. М., 1997. С. 288, 409.