Чернявская Ю. Народная культура и национальные традиции

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 4. Национальные традиции и общечеловеческое в культуре народов

§ 4. Роль инноваций и их взаимодействие с традициями

1. Традиция и инновация

Мы уже упоминали, что в культуре этноса можно выделить два генетически различных слоя: “нижний” (традиционный) и “верхний” (инновационный). В отличие от традиционного, инновационный слой включает в себя новые по отношению к традиции явления . Именно в том, что в любой культуре, хотя и в разной степени, содержатся и традиционный, и инновационный слои, и состоит залог ее развития. В этом контексте культура выступает как единство преемственности и обновления, предполагающее, с одной стороны, использование культурных ценностей, накопленных предками и бережно сохраненных потомками, а с другой, изменение существующих традиций и отторжение того, что больше не соответствует духу времени. В этом смысле можно говорить о культуре как о взаимовлиянии и противоборстве традиции и инновации. И если не всегда одерживает верх традиция, то, в крайнем случае, она сохраняется в глубине общественного бытия.

Мы легко можем представить себе общество, живущее без или почти без инноваций — таковы все стационарные культуры, но представить себе общество без традиций невозможно: даже инопланетяне в фантастических произведениях имеют свои традиции. Если традиция является тем архитектурным каркасом, на котором зиждется все здание этноса, то инновация, скорее, представляет собой крышу этого здания. Традиция необходима для самого поддержания существования социума, а инновация — для его развития. Потому отношение к традиции как к чему-то неизменному во времени предполагает косность и боязнь “свежего воздуха перемен”. “Традиция — не только мощи, к которым прикладываются, боясь тронуть, — пишет российский философ Г. Померанц. — Традиция несет в себе возможности, которые надо использовать, не боясь ошибок, не боясь ересей. Ересь — это первый неловкий шаг на новом пути, первое, слишком прямолинейное решение; оно ценно как постановка вопроса. Ни одна догма не родилась без предшествующей ереси” [57, 563 ] .

А Х. Ортега-и-Гассет так развивает мысль о единстве и противоборстве традиции и инновации: “Наше будущее рождается из свободы, неиссякаемого источника, вечно бьющего из себя самого. Однако свобода предполагает выбор между вариантами поведения, а последние формируются лишь на основе прошлого — нашего и чужого, — служащего как бы материалом, который вдохновляет на новые их сочетания... Независимо от величины радиуса нашей свободы он всегда ограничен: мы вынуждены всегда хранить преемственность с прошлым. Неразрывная связь с ним яснее всего проступает, когда сотворенный нами, положенный в основу жизни проект радикально отрицает прошлое. Одна из форм, с помощью которой прошлое правит нами, как раз и состоит в том, чтобы побудить нас совершить противоположное тому, что было осуществлено прошлым... Яркий тому пример — “так называемое современное искусство”. Его руководящий принцип — поступать наперекор тому, как извечно поступало искусство” [56, 576-577 ] .

При всей своей оппозиционности и традиция, и инновация взаимосвязаны и взаимообусловлены до такой степени, что порой их сложно дифференцировать: ведь ни одна инновация никогда не остается новшеством сколько-нибудь долгое время точно так же, как ни одна традиция не является традицией “отродясь”, а возникает первоначально как инновация. Аргумент “так было всегда” в конечном счете не верен: не всегда, а какой-то более или менее длительный период. То, что кажется нам новшеством, либо не приживется в культуре и отомрет (в случае неприятия его членами этноса или группы), либо постепенно превратится в традицию. Так, в одном из американских фильмов 80-х годов мальчик, несколько лет пролежавший в коме и вернувшийся к жизни, с изумлением, граничащим с ужасом, смотрит по телевизору объемный видеоклип, а для окружающих этот клип не представляет никакого интереса: он давно перестал быть новшеством и превратился в традиционную телезаставку.

Именно в умении принимать и усваивать инновации и состоит жизнеспособность традиции. Но для этого нужно время. О том, что инновация превратилась в этническую традицию можно говорить тогда, когда в памяти членов этноса стирается момент введения инновации и впечатления об этом событии становятся принадлежностью истории.

Но даже если инновация не имеет шанса укорениться в определенной культуре в виде традиции, то она все равно выполняет в этой культуре более или менее значительную роль, расшатывая устои традиции, самим своим существованием показывая ее уязвимость, в частности, возможность поиска и выбора. Можно найти аналогии между такой “слабой”, но незаметно “подставляющей ножку” традиции инновацией и модой. Так, “банданы”, “конские хвосты” у юношей и самодельные “бэги” остаются прерогативой немногочисленной части современной молодежи, но все же расшатывают тысячелетние стереотипы принципиальной разности двух полов и их положения в обществе.

С другой стороны, инновация снова и снова “находит себя” в традиции. Крылатое выражение, гласящее, что “новое — это хорошо забытое старое”, находит постоянные подтверждения в жизни и культуре. Так, например, новая наука базируется не только на экспериментах и использовании сложной техники. Многие ее направления в нашем столетии связаны с прошлым, даже, как ни парадоксально, с древними мистическими учениями. В книге “Дао физики” специалист по высоким энергиям Ф. Капра доказывает, что картина мира, которую рисует пост-классическая физика, во многом смыкается с представлениями мистических религиозно-философских систем, таких как индуизм, даосизм, дзэн и т.д. Так, и современная физика, и древняя мистика сходятся на том, что мир — это единое целое, которое состоит не из вещей, а из процессов; что абсолютно объективное познание невозможно, т.к. самого наблюдающего нельзя исключить из процесса наблюдения; что Вселенная — это паутина взаимозависимых процессов, и потому познание идет не от части к целому, а наоборот. Единственная область, где инновации сводят на “нет” всю предшествующую традицию, — сфера техники и технологии, хотя нередко она осуществляет давние мифологические чаяния народов (ковер-самолет и т.д.)

2. Типы и функции инноваций. Способы и механизмы внедрения инноваций

До недавнего времени считалось, что инновации могут быть двух типов — экзогенными (заимствованными из других культур) и эндогенными (возникшими в данной среде без влияния извне). Более удачное деление предложил С.А. Арутюнов, считающий, что культурная трансформация, осуществляемая через введение инноваций, может происходить тремя способами: 1) спонтанно; 2) стимулировано; 3) путем заимствования.

•  Спонтанная трансформация — это любая инновация, которая возникает внутри культуры за счет факторов ее собственного развития без влияний извне. Так возникает большинство систем письменности и стилей в искусстве.

•  Стимулированная трансформация — это инновация, которая, не являясь прямым заимствованием из какой-либо другой культуры, возникает под косвенным воздействием внешних обстоятельств. Такой характер носят изменения в ценностных ориентациях, связанные с распространением зарубежных веяний в культуре: например, воздействие американских “боевиков” и телесериалов на молодежь пост-советского пространства.

•  Заимстовование — это инновация, которая связана с прямым внешним воздействием. Сюда можно отнести и распространение мировых религий, и европеизацию одежды в странах Востока, и заимствования систем письменности (китайская иероглифика, латиница, кириллица), и лексические заимствования (так, к примеру, слова “ yes ”, “ o'key ” считаются многими как западными, так и восточными народами их собственной языковой принадлежностью), и особенно — распространение технических изобретений и усовершенствований.

Способность этноса или цивилизации к изменению во многом определяет саму возможность развития культуры. Если же внутренние или внешние обстоятельства создают в обществе те потребности, которые не могут быть удовлетворены на основе традиций данной системы, это открывает двери для их трансформации, а то и замещения традиций заимствованными инновациями, причем, одно изменение, как по цепочке, тянет за собой другие. В связи с этим А.Тойнби писал, что такого рода заимствования приводят к полному принятию всех существенных элементов другой системы вплоть до полного нивелирования принимающей цивилизации. Думается, что в этом содержится изрядная доля преувеличения, по крайней мере, для этносов и цивилизаций адаптивного или динамического типа.

Так, в ранний аббасидский период исламские ученые ревностно изучали и осваивали индийскую медицину и математику (включая астрономию). В тот же период в исламской цивилизации шло освоение греческой логики и философии, и тогда же “верхушка” мусульманского мира перенимала принципы иранского администрирования и компоненты иранского политического мышления. Каковы причины такого “массированного” заимствования? Контакт все еще наивной исламской теологии с разработанными теологическими системами соседей и побежденных народов требовал формирования системы логического мышления. Персидская система административного управления была воспринята для того, чтобы устранить испытывавшиеся правительством затруднения, которые оно не могло решить за недостатком собственного опыта в этой сфере. Изучение же медицины диктовалось очевидной необходимостью. Но одновременно с этим арабы не приняли ни индийских технологий, ни индуизма или христианства. Из этого примера видно, что заимствования возникают с целью восполнения “дефицита” в какой-либо сфере культуры и далеко не всегда ведут к ее коренному преобразованию.

Ломка ценностей в масштабе, охватывающем все стороны жизни этноса и, тем более, цивилизации, происходит крайне редко, а в “чистом виде” не происходит вовсе. Так, если продолжить наш пример относительно роли заимствований исламской цивилизацией, мы можем видеть картину спонтанной специализации культурных феноменов. Если в процессе вестернизации мусульманский мир включает в свое бытие освоение более высокого уровня рационализации мышления, координации экономики, технологии и государственной деятельности, то традиционные, исходные принципы, воплощенные в религии, философии, морали, искусстве, в основном, остаются прежними. В такого рода избирательности, дополнительности и состоит одна из причин устойчивости культуры этноса, нации и цивилизации.

Сам менталитет этноса является причиной того, что в нем приживаются далеко не все инновации (и это особенно верно как раз для заимствований). Все нововведения проходят своеобразный отбор с точки зрения их согласованности или несогласованности с ментальными установками и традиционными ценностями и принимаются или отторгаются в зависимости от того, насколько “новое” соответствует “старому”.

В этом смысле можно говорить о двух важнейших функциях инновации, во многом благодаря которым она усваивается культурой: утилитарной и престижно-знаковой.

Утилитарная функция инновации связана со степенью приспособления некой инновационной модели к культуре и нуждам общества. Отбор такой инновации первоначально происходит в рамках сравнительно узкого круга специалистов. В докапиталистических обществах такая модель долгое время существует только в определенной профессиональной среде, передаваясь по наследству. Таковы рецепты средневековых европейских ремесленников, зачастую содержащие некий “секрет” изготовления того или другого изделия.

По мере того, как утилитарная инновация приживается в высших кругах, она обретает престижно-знаковый характер. Выразительный пример такого значения инновации —вымышленный, но верный по сути — мы можем найти в фантастическом романе А. и Б. Стругацких “Трудно быть богом”: “На первом же балу Румата извлек из-за обшлага изящный кружевной платочек и промокнул им губы. На следующем балу бравые гвардейцы уже вытирали потные лица большими и малыми кусками материи разных цветов, с вышивками и монограммами. А через месяц появились франты, носившие на согнутой руке целые простыни, концы которых элегантно волочились по полу” [65, 339 ] .

Другой пример: некогда японские деревянные сандалии на высоких подошвах (гэта) носили только простолюдины. Затем знать переняла эту новинку, доведя высоту подошвы до абсурда. В своем первоначальном варианте гэта играли чисто утилитарную роль — хорошей обуви для плохой погоды. А затем, уже в средние века, став очень высокими, гэта вновь вошли в обиход простого люда — сперва горожан, а после — и крестьян. Этот процесс занял несколько веков — и такая его долговременность не случайна.

Дело в том, что инновация (за исключением моды), как правило, приживается трудно, не без противоречий и не без издержек. Ее вхождению в культуру всегда препятствуют традиционные представления, принятые в обществе. Инновация обычно воспринимается как “изъян”, как нарушение “универсальных” для данного этноса правил. Так, долгое время даосизм существовал как некое маргинальное явление, находящееся на периферии главенствующей религии – конфуцианства. В силу восприятия инновации как изъяна, многие из культурных нововведений получают ироническое либо просто издевательское имя, под которым и существуют в течение всей своей истории, в процессе которой совершенно утрачивается негативный смысл термина (например, слово “импрессионист”, возникшее как насмешка критика Леруа над этими непонятными “впечатленцами”).

Чтобы инновация прижилась, необходимо поколение или несколько поколений людей, которые приняли бы ее и привыкли бы к ней. Возможны два способа отправления инновации: “закон подражания” и “закон противопоставления”.

Закон подражания предполагает, в основном, инокультурные инновации. Если культура не отвергла сходу нетрадиционное, то она старается эти инновации как-то модифицировать, адаптировать к строю национального характера и привычным ему стандартам. Красноречивый пример этому в языке – народная этимология: “полуклиника”, “гульвар” и т.п. В конце двадцатого века попытки “примерить” реалии чужой культуры стали распространены практически повсеместно – я имею в виду, главным образом, страны Европы, а также США. Причины этого очевидны: развитие средств массовой коммуникации; легкость и доступность путешествий и миграций; ощущение человечества не как совокупности различных этносов, а как единства людей в пространстве общей жизни.

Закон противопоставления “работает” в динамических этносах . Он предполагает отторжение опыта предыдущего поколения и возвращение более раннего опыта, но в сочетании с какими-то новыми элементами. Это легко отследить по такому феномену культуры как мода (например, сегодняшняя мода во многом повторяет моду семидесятых, но включает в себя и нечто новое). Может также приниматься какой-то опыт, отвергнутый прежним поколением.

И тот, и другой способы внедрения инновации имеют нечто общее, а именно –появление вариантов новых культурных “ответов на вызов среды” (по выражению А. Тойнби ) наряду с ответами традиционными.

Достаточно долгое время такие инновации сосуществуют с традиционными элементами культуры, которые для большего количества членов этноса являются приоритетными, причем “полупризнанных” инноваций может существовать одновременно довольно много: они воспринимаются уже спокойно, однако, все еще с некоторой настороженностью, но, тем не менее, существуют в этносе, образуя вокруг себя все новые и новые модификации и “дочерние” инновации. И наступает момент, когда либо сама инновация, либо ее “дочерняя” форма как бы “взрывает” аналогичную традицию, подменяя ее. Теперь уже ее относительная новизна воспринимается членами этноса либо нации как нечто положительное. В результате признанная равноправной и имеющая некоторое преимущество за счет своей относительной “новизны” и, следовательно, престижности инновация и ее модификации становятся “законными” и даже более предпочтительными, нежели аналогичные традиционные формы. Правда, последнее верно лишь для динамических этносов и цивилизаций: в традиционных обществах, напротив, “победившей инновации” требуется статус “освященности стариной”, который старательно изыскивается в сакральных текстах.

По мнению С.А. Арутюнова, можно говорить о том, что на пути вхождения инновации в культуру, она проходит четыре стадии: селекцию, воспроизведение или копирование, приспособление или модификацию и структурную интеграцию.

•  Селекция заключается в отвержении одних инноваций (внутренних или привнесенных извне) и в отборе других для последующего усвоения или переработки. Критерии этого отбора — необходимость такой инновации в данной сфере культуры, а также возможность совмещения ее с традициями этноса или группы.

•  Воспроизведение (копирование) — это ранняя, “пробная” стадия вхождения инновации в культуру. На этом этапе соответствующее нововведение как бы экспериментально принимается целиком, без каких-либо серьезных изменений. Но само это принятие неокончательно: оно может ограничиться кратковременной модой в определенных слоях общества и затем исчезнуть — в том случае, если она идет вразрез с тенденциями данной культуры. Так, повсюду в мире копируются элементы западной моды или восточных “техники тела”.

•  В том случае, если инновация не воспринимается, что называется, “в штыки”, начинается процесс ее модификации , “подгонки” под традиционные культурные формы, приспособления к специфике данного этноса. Этот процесс двусторонний: в нем изменяется не только сама инновация, но и традиционные элементы этнической культуры, вступающие с ней в контакт.“В культуре постоянно происходит отфильтрование шаблонов, не соответствующих требованиям новых эталонов. Временно сохраняются лишь те стандарты культуры, которые каким-то образом видоизменяются в соответствии с этими требованиями”, – пишет И.Е. Ширшов в книге “Динамика культуры” [77, 15].

•  И, наконец, последний этап в усвоении инновации, связанный с тем периодом, когда она уже не воспринимается как инновация, а превращается в часть этнической традиции — это этап структурной интеграции , который преобразует инновации во что-то “свое”. В этом случае даже некогда заимствованный из другой культуры элемент может стать своеобразным признаком, знаковым выражением данной культуры или определенной субкультуры в ее составе: как нюхательный табак, ставший атрибутом американских фермеров, как трубка — характерный этностереотип голландца, хотя оба этих предмета были переняты у индейцев.

Своей способностью инкорпорировать инновации в развивающуюся структуру культуры и общества всегда славилась Индия, которая всегда умела интериоризовать чужие влияния, превратив их в самобытные явления культуры. Так, “она всегда засасывала всех завоевателей. Приходили греки — она их принимала и переваривала, создавался новый греко-индийский стиль в искусстве, живописи, особенно в скульптуре. Приходили мусульмане — она их тоже усваивала. Наверное, вы помните изображение Тадж-Махала, знаменитого мавзолея, построенного в XVII веке в Индии. Есть известная картина русского художника Верещагина, изображающая этот чудесный Тадж-Махал: белый купол, белые минареты на фоне голубого неба — это индо-мусульманская архитектура. Кто бы туда не приходил, Индия как почва все принимала и переваривала — и создавалось нечто совершенно особенное” [52, 60 ] . Во многом эта легкость восприятия чужого и превращения его в свое объясняется одним из основных принципов индуистской религии — многообразием путей к спасению в соответствии с уровнем развития и положением в жизни разных людей.

Чуждые для индийской культуры элементы вначале образуют, по выражению М. Сингера, “иностранные анклавы”: в них включены самые разнообразные элементы заимствований — от философских идей до европейской одежды. Это уже известная нам фаза отбора.

Затем группы населения начинают понемногу копировать содержимое этих “анклавов”. Так, например, во время господства мусульман индийцы, желающие поступить на государственную службу, учили персидский язык, а в годы владычества Британии — английский. Тогда же индийцы средних сословий, пренебрегая опасностью ритуального осквернения, начали посылать сыновей в европейские школы, носить европейскую одежду. Здесь мы можем говорить уже о стадии воспроизведения. Вначале группы местного населения, связанные с иностранцами, действуют на свой страх и риск и могут даже быть подвергнуты остракизму. Однако со временем отношение к инновациям и инноваторам меняется, и сфера инновации начинает рассматриваться как нейтральная, где не нужно со всей строгостью выполнять религиозные предписания.

Затем, на стадии модификации, нововведения начинают становиться частью местной культуры, изменяя ее и меняясь сами. Так, гениальным инкорпоратором европейских идей в индийскую культуру был Махатма Ганди. Он верил в основы своей древней культуры, но его страстная любовь к отверженным и его антипатия к кастовому строю во многом были обязаны своим происхождением европейскому либерализму !9 в., а истоки его пацифизма следует искать в Нагорной проповеди и у Л.Толстого. Также результатом западного влияния на Ганди является и его борьба за права женщин. При этом привнесенные инновационные черты его учения подкреплялись авторитетом древнеиндийских, освященных религией, норм и заповедей: так , он проповедовал идею служения обществу как религиозного долга индуиста.

Ганди понимал, что включение инновации нельзя считать полным, пока заимствование не будет рассматриваться не просто как современное, но и как традиционное (стадия структурной интеграции). Заимствование должно стать “древним”. Для того, чтобы человек Востока воспринял явление модернизации, надо представить его явлением культурной реставрации. Отсюда, например, попытки жителей Индии найти в Ведах упоминание об аэроплане или реакции деления атомного ядра.

В нашу эпоху такое “освящение” инновации не является необходимым. Важнейшим их источником для этнических культур становится современная общемировая культура. Но закономерности восприятия из нее инноваций обладают определенной спецификой, в каждом отдельном случае связанной с особым психологическим складом народа, с потребностями его культуры и с его традициями.

3. Психокультурные факторы принятия или отторжения инокультурных влияний. Взаимодействие и взаимопроникновение традиции и инновации

Как бы своеобразны и неповторимы ни были бы культуры, не было культур настолько замкнутых, чтобы они развивались сами по себе. Даже островное положение Японии не явилось преградой для проникновения в нее китайских, индийских, корейских, а в нашем веке – европейских и американских веяний. А русская культура подвергалась и византийским, и болгарским, и польским, и белорусским – в лице Симеона Полоцкого, сербским и др. воздействиям. В 18 веке русская светская культура во многом развивалась под влиянием французской, в 19 в. – английской (в этом смысле трудно переоценить значение “байронизма” и его влияние на творчество Пушкина и поэтов пушкинского круга, а также на творчество Лермонтова) и немецкой (русская философская мысль). В свою очередь, русская культура 19-20 вв. оказала огромное воздействие на мировую.

История армянского театра с конца 19 в. – это история бесконечных постановок Шекспира: ведь его творчество как нельзя лучше соответствует менталитету, трагическому духу армянского народа (это проявляется и в быту: если на родине Шекспира детей не называют именами шекспировских героев, то в Армении по сей день живут Гамлеты, Отелло, Ромео и Джульетты).

Вывод ясен: инокультурные воздействия приживаются в культуре только в том случае, если соответствуют ментальности и “картине мира” народа . Н.Я. Данилевский уподобляет это влиянию почвенного удобрения на растение. “Под такими условиями, – пишет он, – народы иного культурного типа могут и должны знакомиться с результатами чужого опыта, принимая и прикладывая к себе из него то, что, так сказать, стоит вне сферы народности...” [28, 293].

Эти влияния никогда не остаются “чистыми”, они постоянно “подстраиваются” к духу народа и перерабатываются на свой лад. Так, на русский живописный авангард начала века (А. Лентулова, Н. Гончарову, М. Ларионова, В. Кандинского, К. Малевича и др.) воздействовали и французский постимпрессионизм, и немецкий экспрессионизм, но, в свою очередь, их творчество, став известным в Европе, повлияло на всю европейскую живопись нашего столетия.

Если же точек соприкосновения с “душой народа” и с его культурой нет, то вступает в силу не процесс творческой переработки иновлияния, а процесс его отторжения. Примером может послужить хотя бы общеизвестный факт неприятия Шекспира во Франции в 18 в. Французы во все времена стремились к ясности и утонченной простоте (не случайно же классицизм родился именно в этой стране), поэтому шекспировские страсти оказались для них неприемлемыми, тем более, в период революций, когда основной драматургической темой была борьба чувств и общественного долга (П. Корнель, Ж. Расин).

Особенно наглядно восприятие инновации в соответствии с менталитетом народа и ее дальнейшее приспособление к нему видно в явлениях традиционно-бытовой культуры, и наиболее явственно оно проступает во взаимодействии древних, традиционных культур Востока с современной урбанистической западной цивилизацией. Так, предметы материальной культуры восточных стран не могут не изменяться в силу общемирового процесса модернизации. Сама же модернизация в традиционных культурах может идти в двух направлениях: по пути выработки новых, отвечающих современным запросам форм и по пути заимствования определенных форм и средств из арсенала общемировой культуры. Так, примером модернизации первого типа является изготовление традиционных для восточных народов предметов утвари из пластмассы, а национальной одежды — из синтетических тканей. Пример модернизации второго типа — заимствование модели современного европейского многоквартирного здания, разделенного на квартиры, с отоплением, водопроводом, канализацией и т.д. Казалось бы, во втором случае, национальное полностью поглощено общемировым. Но такой вывод поспешен. Так, грузинские архитекторы используют традиции народного зодчества в строительстве современных домов — сквозное проветривание квартир, заглубление секций, затеняющие квартиру глубокие лоджии и сплошные балконы. А при строительстве узбекских домов сооружают традиционный двухрядный каркас, а со стороны двора пристраивают традиционные айваны , где летом отдыхают и занимаются домашними делами. Казахи и киргизы до сих пор покрывают орнаментом нижнюю половину стен. Таким образом, новое оседлое жилище украшается привычным для глаза, некогда опоясывавшим юрту орнаментальным фризом, и т.д.

Взаимодействие в культуре народа старого и нового, своего и заимствованного осуществляется несколькими путями: простым проникновением элементов одной культуры в другую, синтезом и использованием заимствований в соответствии с традиционными нормами и обычаями.

•  При простом проникновении элементов одной культуры в другую исконные черты предмета или явления сохраняются в неприкосновенности, а заимствованные служат дополнением к ним. Так, в современном узбекском костюме сочетаются традиционно-узбекские (халат, пояс-платок, тюбетейка) и европейские элементы (покрой костюма, сорочка, галстук). В Японии —меблированные по-европейски комнаты украшаются национальными свитками с традиционной живописью или каллиграфией.

•  При с интезе традиционные и заимствованные черты в предмете или явлении трудно даже различить, настолько тесно они переплелись. В русском доме нередок обед, состоящий из украинского борща и узбекского плова с грузинской приправой. С другой стороны, русские блюда, хлебный квас, засол огурцов и др. прижились у самых разных народов бывшего СССР.

3.Нередким является и использование заимствования в соответствии с традиционными нормами и обычаями. Наиболее яркий пример связан с традиционной японской привычкой переобувания и разувания при входе в жилое помещение. Но в 20 в. жилым помещением (пусть временным) становится не только дом, но и вагон поезда, салон самолета. В связи с этим в Японии в железнодорожных вагонах и самолетах устанавливают специальные приспособления, которые в одном положении служат для опоры обутых ног, а в другом — для разутых.

Помимо причин ментального свойства, а также чисто утилитарных оснований вхождения или отторжения инокультурной инновации в жизнь этноса, существенную роль в этом процессе играют соображения моды и престижа. Так, с падением “железного занавеса” в русский язык проникли “американизмы”, многие из которых имеют в точности те же значения, что и издавна в нем существующие: презентация (представление), дистрибьютор (распространитель), менеджер (управляющий) и т.д. Иногда такие нововведения лаконично “означивают” какую-нибудь уже наличествующую в языке, но более громоздкую конструкцию: так, традиционное выражение “встреча в верхах” по этому принципу было заменено словом “саммит”. Но значительная часть подобных слов и выражений дублируют практически идентичные смыслы, уже давно прижившиеся в языке. Когда в 18 в. русская лексика переняла из немецкого слово “контора”, оно было необходимым, ибо означало новое явление в жизни России и аналогов в языке не имело. Но когда в конце 20 в. на смену слову “контора” приходит абсолютно идентичное по смыслу слово “офис”, то объяснить это можно лишь соображениями моды.

“Престижность подобных заимствований состоит в том, что одеваться и питаться по-новому или употреблять в речи заимствованные слова считается признаком высокой культуры, высокого общественного положения, а продолжать употреблять предметы и слова своей культуры выглядит признаком “простонародья”, “деревенщины” [6, 187 ] . Часто сама эта престижность заключается в новизне и экзотичности заимствованного. Достаточно вспомнить километровые очереди за первыми в России гамбургерами. Теперь гамбургер и прочие “бургеры” уже не считаются престижными, т.к. в утратили элемент новизны.

Механизм взаимодействия инновации и традиции с престижно-знаковой точки зрения выглядит примерно так: некая культура заимствует у другой, считающейся или являющейся более развитой, некий высокопрестижный элемент и начинает его усвоение. Этот элемент усваивается при помощи так называемых “новаторов”. Пока он является привилегией элиты, то пользуется высокой знаковой оценкой. По мере того, как этот элемент распространяется на все слои этноса, он становится все более привычным, т.е., постепенно входит в традицию данного этноса. Вытесненный же элемент постепенно становится редким и в силу его нераспространенности зачастую обретает престижность.

Выразительным примером такого механизма смены приоритетов в бытовой культуре является западная мода на синтетику, в начале 60-х достигшая СССР . Наличие синтетики в гардеробе было тогда показателем достаточно высокого уровня вкуса, заработка и возможности “достать” дорогую импортную вещь. А уже через десять лет нейлоновые вещи были “подвергнуты остракизму” как жаркие, вредные и немодные. Люди вернулись к натуральным тканям, которые труднее стирать и дольше сушить, но полезней и приятней носить.

О таких явлениях в применении к искусству интересно пишет Г. Гачев: “В жизни и искусстве всегда есть архаисты и новаторы. И слава богу, что есть, так как и те, и другие делают необходимое дело. Новатор стремится быть непохожим. На кого? На других, прежде всего на предшественников в ближайшем к нему кругу: в своем национальном доме. Это естественно... Он добивается того, что становится понятен людям своего поколения из других стран, говорит с ними на общем языке. И тем отличается от предшественником в своем национальном доме, становится там интересен. Но это говоренье на современном языке есть новаторство лишь для домашних. А для современников из других народов это лишь предпосылка высказывания, но не само высказывание. И новатор может стать безнадежно похожим и скучным. Ибо среди людей, одетых по моде, не меньше нивелировки, чем среди людей, одетых старомодно. “Понятен” — не значит “интересен”. А интересен он тем, что на этом языке неизвестное другим сообщает. А откуда может взяться это неизвестное? Лишь оттого, что наш “молодой-интересный” вырос в особом национальном организме. Больше неоткуда. Итак, стремясь быть непохожим на “отцов”, опираясь на современное искусство, новатор через некоторое время стремится быть непохожим на современников, опираясь на национальное искусство. Тогда он начинает радеть о своей родной субстанции, как на склоне лет усиливается тяга к земле, куда ляжем... Он холит и лелеет национальное, печется о нем, ходит в косоворотке и шароварах, становится оплотом национального духа, хранителем традиций. И этим он делает великое дело: удерживая субстанцию своего народа от растворения, возделывая почву, на которой вырастут молодые побеги” [20, 27-28 ] .

Во взаимоотношении престижного заимствования и традиции есть и еще один аспект, связанный с тем, насколько глубоко первое проникает в жизнь воспринявшего его этноса, в частности, полностью ли оно подменяет традиционные элементы культуры, и куда в таком случае “деваются” сами традиционные элементы.

Традиционные элементы не исчезают: они ждут часа своего возрождения. Так, японец может жить в доме с европейским фасадом, но по мере проникновения в глубь этого дома традиционные черты нарастает. “Чем более область быта и жизни открыта внешне, общедоступна для наблюдения, тем скорее она урбанизируется, и напротив, чем более она является интимной, тем дольше сохраняет традиционные черты” [6, 189 ] . Но главное: традиционно-этническое, впитанное с молоком матери, остается в душе человека. Так, некогда насильно обритые и обряженные в заморскую одежду дворяне петровских времен говорили, что они и в голландских кафтанах остаются русскими.

Айван — в среднеазиатских жилищах, мечетях и других строениях терраса с плоским покрытием на колоннах или столбах.