Чернявская Ю. Народная культура и национальные традиции

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 3. Народная культура и бытие народа

§ 1. Культура как совокупный исторический опыт человечества и главная движущая сила его развития

В 1951 году писатель и журналист Илья Эренбург побывал в Китае. Позже он вспоминал: “Один писатель сказал мне, что не мог встретиться со мной — его жена была тяжело больна, три дня назад она умерла; говоря это, он смеялся. У меня мурашки пошли по коже; потом я вспомнил, что Эми Сяо мне говорил: “Когда у нас рассказывают о печальном событии, то улыбаются — это значит, что тот, кто слушает, не должен огорчаться”.

Этот случай заставил Эренбурга задуматься о том, как разнообразны человеческие обычаи: “В Китае, — пишет он дальше, — я впервые задумался об условностях, обычаях, правилах поведения. Почему европейцев изумляют нравы Азии? Мало ли у нас условностей? Европейцы, здороваясь, протягивают руку, и китаец, японец или индиец вынуждены пожать конечность чужого человека. Если бы приезжий совал парижанам или москвичам босую ногу, вряд ли это вызвало бы восторг. Житель Вены говорит “целую ручки”, не задумываясь над смыслом своих слов, а житель Варшавы, когда его знакомят с дамой, машинально целует ей руку. Англичанин, возмутившись, проделками своего конкурента, пишет ему: “Дорогой сэр, вы мошенник”, без “дорогого сэра” он не может начать письмо. Христианин, входя в церковь, костел или кирху, снимает головной убор, а еврей, входя в синагогу, покрывает голову. В Европе цвет траура черный, а в Китае белый. Когда китаец видит впервые, как европеец или американец идет под руку с женщиной, порой даже ее целует, это кажется ему чрезвычайно бесстыдным” [79, 19-20 ] .

В чем причина такого ошеломляющего разнообразия? Думается, на этот вопрос легко ответит любой школьник: “Разумеется, в культуре”.

Но как же нам быть с таким фактом: картотека “общекультурного обозрения” в Йельском университете построена в соответствии с такими категориями, как “брачные церемонии”, “запреты инцеста” и т.д. И, оказывается, как минимум по семидесяти пяти параметрам такие различные культуры сходятся! Причина этому —наша человеческая природа. Ведь все мы сходны по биологическим признакам, все проходим через рождение, юность, зрелость, смерть. “Естественные факторы ... ограничивают культурные формы. — пишет К.Клакхон , — Ни одна культура не создает способов перепрыгивать через деревья или есть железную руду” [39, 41-42 ] . Можно возразить: именно культура их и создает — в виде самолетов или техники дробления железа. Но в главном он прав: мы сходны в силу природы и различны в силу культуры , и оба эти фактора взаимосвязаны до такой степени, что порой трудно определить, где в человеке кончается природное и где начинается культурное. История человечества порождена взаимодействиями биологических и культурных переменных; и пытаться понять происхождение и эволюцию культуры, игнорируя биологическую природу человека, так же бессмысленно, как пытаться понять человеческую физиологию, пренебрегая влиянием культуры.

Так, человеческое поведение — во многом функция культуры. “Культура — константа, поведение — переменная; если изменится культура, изменится и поведение”, — пишет “отец культурологии” Л.А. Уайт [5, 35 ]. Наша способность говорить — природна, но нашему языку мы обязаны культурой. Мы голодны, как бывает голодно животное, но что мы будем есть, да и сколько раз в день, регулируется культурой. Мы болеем, как и любое живое существо, но наше умение терпеть и скрывать боль — сугубо культурно. Человек — арена взаимодействия и противодействия природы и культуры, и культура постепенно одерживает верх: в значительной мере она руководит биологическими процессами.

В 30-е годы психолог Ф.К. Бартлетт выдвинул предположение о том, что человеческая память зависит не только от нейрофизиологических характеристик, но и в огромной степени от культуры, в частности, от ценностных ориентаций. Он полагал, что ценимые виды деятельности вызывают у людей эмоционально окрашенное к ним отношение, которое формирует психологические тенденции отбора информации для запоминания. В качестве примера Бартлетт сообщал об эксперименте, проведенном им среди народа свази в восточной Африке.

Некий фермер предложил Бартлетту поговорить с его пастухом, который за год до этого присутствовал при покупке фермером скота. Точность памяти пастуха проверялась по книге, в которой были записаны покупки и описания купленных животных. Пастух вспомнил все — не только как выглядело животное, но и цену, и его отличительные признаки, и даже информацию о его бывших хозяевах, и это при том, что не отвечал за эти сделки. Бартлетт пишет: “Пастух свази обладает удивительно цепкой памятью на индивидуальные особенности своих подопечных. Животное может отстать и смешаться с другим стадом. Оно может отсутствовать довольно долго. Однако сколько бы времени ни прошло, если хозяин приходит к нему с описанием пропавшего животного, его слово почти никогда не подвергается сомнению и ему мирно разрешают увести животное обратно” [40, 76 ] . А опыт С.В. Нэйдела с нигерийскими народами-соседями иоруба и ньюп доказывает, что разные этносы, даже и живущие в сходных условиях, один и тот же рассказ запоминают по-разному. Группам иоруба и ньюп была рассказана одна и та же история, и представители иоруба запомнили совершенно иные аспекты этого рассказа, нежели ньюпы. И эти аспекты согласовались с самой картиной мира народов: иоруба, имеющие рациональную иерархию божеств, реалистический тип искусства и драму, лучше запомнили саму логическую структуру рассказа. А ньюпы, чья религия была аморфной, расплывчатой, а искусство — в основном, декоративным, разнообразили свой пересказ множеством деталей, подробностей. Так что даже память во многом зависит от культуры.

Человек — творение культуры. В доказательство можно привести многочисленных реальных “маугли” — детей, воспитанных животными, которые в отличие от кипплинговского героя, так и не смогли стать людьми в мире людей, культурными существами в мире культуры: самое большее, чему они научились — это распознавать некоторые команды, да и то, скорее, не слова, а интонацию, т.е., делать то, что делает любое прирученное животное.

Исторического момента, когда человек вдруг стал бы человеком, не существовало: переход к культурному образу жизни занял у него несколько миллионов лет, от австралопитеков до появления homo sapiens , причем, культура (покорение огня, приручение животных, создание орудий, жилищ и т.д.) была причастна к самому формированию этого неведомого дотоле существа.

Большинство современных ученых полагает, что то животное, которым изначально был человек, в силу тех или иных причин ( по их мнению, этими причинами могли быть космические излучения или радиоактивность руд) утеряло свойственный ему как животному совершенный инструментарий реакций. Оно оказалось парией, пасынком природы, беззащитным перед ней в силу своих недостаточных инстинктов. Ведь животное предопределено инстинктами: они “думают” за него, вместо него “решают”, как ему поступить в определенной ситуации. В отличие от животного, человек не укоренен в среде, что во многом и является причиной его пластичности, обучаемости — открытости миру (по выражению М. Шелера, “ мирооткрытости ”). Потому человек и смог найти качественно иные способы приспособления к угрожающей ему среде: он начал создавать культуру. Сначала, видимо, путем подражания более сильным животным: так, в пещерах найдены орудия с приделанными к ним когтями, зубами зверей. Затем — путем осознания себя иным существом, отличающимся от прочих существ природного мира: он стал создавать не животные, а человеческие средства адаптации к нему и объяснения его, например, миф.

“Человек обречен на то, — пишет Ю.Н. Давыдов, — чтобы все время восстанавливать нарушенную связь с универсумом...” [54, 338 ] . Восстановление этой связи и состоит в замене инстинктивной деятельности животного беспрерывным совершенствованием культуры. Человек — творец культуры, в свою очередь творящей его самого.

В последние десятилетия ведется оживленная дискуссия о том, обладают ли мышлением животные. Приводится множество примеров, доказывающих, что животные мыслят. Но в любом случае они не обладают культурой. Хотя бы потому, что достижения животных так и остаются принадлежностью одной особи. Животное не обладает великим даром передачи нажитого опыта. А ведь одна из основных функций культуры — это функция социальной памяти.

Можно определить культуру как совокупный духовный опыт народов и —шире— человечества, выражающийся в идеях, произведениях, умениях, способах деятельности в ценностях, а также — в самой межпоколенной передаче этих идей, произведений, умений и ценностей в контексте творческого осмысления действительности.

Разумеется, эта дефиниция не исчерпывает всей сущности культуры, как, впрочем, и остальные. Так, если в 50-е годы А. Кребер и К. Клакхон собрали около 160 ее определений, то сейчас это число перевалило за тысячу.

Существует большое количество подходов к явлению культуры: аксиологический, технологический, коммуникативный и др . Но, как правило, произнося слово “культура”, имеют в виду два основных значения: во-первых, культура как детерминированное поведение человека, следующего принятым в его обществе культурным образцам — “паттернам” , а во-вторых, культура как вторая природа , как все то, что создано человеком и одновременно — то, что создало и продолжает создавать его.

Две эти сферы — культуры как второй природы и культуры как регулятора нашего бытия — пересекаются. И это пересечение возможно только в условиях коммуникации. Культура носит исключительно общественный характер.

Даже то, что человек, казалось бы, делает для самого себя — пишет стихотворение или печет пирог — всегда так или иначе имеет отношение к культурным нормам и ценностям всего данного общества. Американка будет печь пирог из готовой смеси, во множестве вариантов продающейся в супермаркете, тогда как наша женщина сочтет это зазорным для своего достоинства хозяйки. Что касается стихотворения, то оно, как и любой культурный феномен, никогда не создается “только для себя”: даже если стихотворение никогда не будет никому показано, оно всегда сотворено как обращение к другим, пусть даже воображаемым людям. Это хорошо выразил И. Бродский, сказав, что он пишет для себя и для другого гипотетического лица. Кроме того, и сам язык произведения искусства, и идиомы, и сленг, и, наконец, ментальность, картина мира, проступающая в нем, всегда имеет отношение тому времени, в котором жил или живет его автор, и к тому народу, представителем которого он является.

Без культуры невозможно ни существование людей как общества, ни существование самого человека. Животное может мыслить, но никакое животное не обладает самосознанием и внутренним миром: эти качества формирует в человеке культура. Культура определяет не только возможности человека жить в меняющемся мире, но и те цели, которые человек ставит, его предпочтения, его чувства и мысли. Без культуры для человека нет образа будущего, который и управляет его деятельностью, точно так же, как без культуры у человека нет прошлого, которое определяет его отношение к настоящему. К. Маркс был глубоко прав, говоря о том, что все пять чувств человека — это продукт тысячелетнего развития его культуры. Не только человечество в целом, но и каждый человек есть, прежде всего, продукт культурного развития. И все это происходит лишь потому, что в культуре сохраняется и передается каждому последующему поколению любой исторической эпохи весь духовный и исторический опыт, накопленный данным народом и, в конечном счете, всем человечеством.