Лексикон нонклассики. Художественно-эстетическая культура XX века. / Под ред. В.В.Бычкова.

ОГЛАВЛЕНИЕ

Матисс (Matisse) Анри (1869-1954)
Один из крупнейших французских художников-авангардистов XX в. Учился в Школе изящных искусств у одного из известных символистов в живописи Г.Моро, испытал влияние импрессионистов (см.: Импрессионизм), Ван Гога, Гогена. Ему открылся мир чистых сияющих красок, как самоценный и
291
самодостаточный, и обитанию в нем и его воссозданию в искусстве М. посвятил свою жизнь. В 1905-1907 гг. был одним из активных участников группы художников-фовистов, увлекавшихся решением чисто цветовых проблем (см.: Фовизм). Однако ему чужды были некоторые крайние установки фовис-тов: понимание цвета Дереном, как динамитного патрона, который должен шокировать зрителей, или осмысление цвета как выразителя сугубо субъективных чувств (Вла-минк, ранний Руо). В XX в. М. ощущал себя прямым наследником классической французской живописи, в которой композиция играла главную роль. Уже в первом десятилетии нового столетия он выработал свою живописную стилистику и свою концепцию живописи, которые развивал и совершенствовал на протяжении последующих 50 лет. М. писал, как правило, плоскостные картины, в которых живописное пространство создается путем строго уравновешенной композиции больших монохромных поверхностей, на фоне которых парят обобщенно изображенные (обычно немногочисленные) предметы и фигуры. М. считал, что его живопись должна быть подобна «мягкому креслу», в котором удобно отдыхать после трудного рабочего дня. Отсюда повышенная декоративность его работ, яркая, сияющая, жизнеутверждающая гамма красок, атмосфера отрешенного покоя, «оазис легкости», некое наркотическое забвение и полное отключение от обыденной действительности. Искусство — это праздник жизни, — основное credo M. После посещения Марокко в 1911-1912 гг. в его искусстве появляется сильный восточный элемент: орнаментальность, арабески, пестрая декоративность, яркая красочность восточных одежд, ковров, африканской растительности, чувственная красота восточных женщин активно трансформируются в оригинальные мотивы и мелодии живописных полотен М. Однако о работах М. нельзя сказать, что они — произведения чисто декоративного (т.е. в какой-то мере прикладного) искусства. Большие цветные локальные плоскости в сочетании с особой цвето-формной ритмикой, острыми цветовыми контрастами, глубоким колористическим чувством, особой композиционной уравновешенностью выводят живопись М. на уровень неких абсолютных ценностей, возносящихся над обыденной жизнью. Условно изображенные предметы и человеческие фигуры значимы для М. не своей предметностью или метафизической сущностью (как, например, у Сезанна), но исключительно живописным звучанием. В результате мы имеем мощные цветовые симфонии высокой абстрактной тональности, возводящие дух созерцающего их в обители какого-то неземного блаженного покоя.
Помимо живописи М. много работал в области графики, скульптуры, декупажа (композиции, созданные путем комбинирования форм, вырезанных из цветной бумаги). Здесь также сохраняется его общая художественно-эстетическая концепция на выражение радости бытия, праздника жизни с усилением (особенно в графике) чувства изысканной эротики. Трепетом легкой чувственности дышит свободно льющаяся линия М. Особой, построенной на контрастах экспрессией абстрактного звучания отличаются декупажи позднего М., особенно композиции из книги «Джаз» (1947). Последней работой М. стало оформление интерьера доминиканской капеллы Чёток в Вансеблиз Ниццы (1948-1953), где М. попытался соотнести свое художественное мироощущение с духом христианства, понимаемого как религия радости, любви, красоты, духовного парения над миром.
Лит.: Матисс: Сборник статей о творчестве. М., 1958; Алпатов М.В. Матисс. М., 1969; Зубова М.В. Графика Матисса. М., 1977; Эсколье Р., Матисс. Л., 1979; Diehl G. Henri Matisse. Paris, 1954; Cowing L. Matisse. N.Y., 1979; Schneider P. Matisse. N.Y., 1984.
Л.Б.
Маяковский Владимир Владимирович (1893-1930)
Поэт, реформатор поэтического языка. В представлениях о том, что составляет основу поэтического языка, чем разговорный язык отличается от литературного и как речь переходит в язык, был близок к научным воззрениям ОПОЯЗа и, в частности, руководителя названной школы В.Б.Шкловского. Девиз теоретического наследия М., весь-
292
ма немногочисленного, сводился к следующему — разговорный и литературный языки должны быть из одного материала. Это же утверждение являлось постулатом для членов научного общества во главе с В.Шкловским. Точку зрения на организацию разговорного языка (речи) в литературно-поэтические формы, доступные восприятию читателя послереволюционной России, М. изложил в статье «Как делать стихи» (1926), автобиографии «Я сам» (1922), в манифестах футуристов (см.: Футуризм) в соавторстве с участниками группы «Садок судей» (1910), «Пощечина общественному вкусу» (1912), «Дохлая луна» (1913), предупреждая читателей, что никакого научного значения его статьи не имеют, равно как и не претендуют на более или менее четкое изложение теории поэтического языка. М. не столько формулировал свои представления о языке художественного произведения, сколько «делал» (одно из ключевых слов в изучении поэтического языка членов ОПОЯЗа) его, создавая этот язык «не как начетчик, а как практик». Он делал художественную вещь новой формы простой и динамичной, как того требовало его время, подчеркивая при этом, что никаких правил для поэтического языка не существует вне реальной жизни и все то, что придумывают «академисты», ложно. Эстетика народного языка существует независимо от создаваемых для него правил, перенося свою первозданность в область языка поэзии. Народный язык литературен с той лишь разницей, что организуется поэтом и становится достоянием художественно-поэтического языка.
Существенным М. считал способность поэта слышать ритмы народной речи; уловить ритмы улицы, площади, разрозненные звуки толпы как звуки времени и сконцентрировать в лаконичный и адекватный этим звукам-выкрикам слово-образ. Для М. это был первый этап переработки словесного материала — чувство ритма, со-ощущение стихии языка, прообраз факта речи. Вторым значительным моментом творчества он считал попытку поэта упорядочить лексику разговорной речи в виде слова-формы. Процесс представления слова от номинанта (речевого факта) до понятия (формы) есть работа по конструированию образа. Работа эта многогранна, считал М., так как в основе создания образа, передающего атмосферу явлений действительности, может лежать всего лишь один-единственный корень слова-номинанта. При этом корень слова есть «сбитый» в форму некий лексический смысл — его необходимо уловить и сформировать из факта речи в поэтический языковой образ. «Мастерской мира» поэта была для М. его работа со словом, тенденция к созданию общей картины мира. Если же тенденция отсутствует, картина мира не прорисуется, образ (обобщение) не выстроится, — не будет и поэзии.
Создание образа — третий этап работы над передачей колорита разговорной речи в сфере поэтического языка. Эту работу М. называл деланием собственно формы. Он рисовал для себя некую схему построения формы, оговариваясь, что схема, равно как и правила подобного построения, — чистая условность. Сама же схема выглядела следующим образом: абстрактное представление о вещи; представление начинается с тенденции; тенденция начинается с ощущения ритмов времени; ритмы улавливаются в новизне лексики; новизна лексических пластов языка появляется там, где разговорная стихия улицы, площади «изгибает» нормативные формы слова до уровня своего самовыражения, т. е. явления новой эпохи оформляются в те звуки, которых ранее не было слышно: меняется тональность звучания улицы — меняется эпоха.
Далее условная схема М. выстраивается так: звуки улицы в мастерской поэта отчетливо прослушиваются как разговорная речь в образно-поэтических формах. Услышать поэзию плошади — задача уже чисто гражданская, но если услышал и увидел, как «улица корчится безъязыкая», которой «нечем кричать и разговаривать», поэт обязан улице язык дать. И М. формирует гортанные выкрики толпы в лексико-синтаксическое единство, смысловую структуру, выражающую характер того, что еще некоторое время назад было даже не высказыванием, фактом речи, а звуковым потоком, раз-нотональной какофонией «войн и революций». М. считал, что звуки улицы обладают тем видом внутренней энергии, которая передается поэту, тому, кто способен почувствовать эту энергию внутри себя самого.
293
Следующая ступень схемы в «делании» вещи предусматривает техническую обработку первообраза, основного понятия, которое стало уже личностным, внутренним состоянием поэта, принявшего в себя реальное понимание происходящего. «Это было со мной», «это в сердце было моем» — факты сопереживания энергии улицы и личности, площади и «Я». Техника обработки образа-основы, представление о том, что-сделаю-дальше в единстве взаимопроникновения стихии энергии «не-Я» — «Я», укладывается в рамки строго традиционной поэтической работы над словом. В программной статье «Как делать стихи» М. называет процесс технической работы над вещью «доведением» ее до такой степени выразительности, когда она (вещь) становится демократической в широком понимании этого слова, т. е. понятной любому читателю. К технике он относит сравнение, метафору, гиперболу и т. д., отмечая, что их применение зависит от того, какова выбранная поэтом форма первообраза-основы, каково абстрактно-тенденциозное предчувствие мастером абсолютной конечной вещи. К техническому арсеналу поэзии М. относит и приемы обработки слов: рифмы, размеры, пафос, стиль, которые служат воспроизведению уже конкретной, четко прорисованной формы вещи. Все, что делает поэт, является работой над формой, которая требует для своего воспроизведения всего поэтико-лингвистического набора средств выразительности, так как только форма способна принять вид вещи, которая заключает в себе смысл. Форма превалирует над смыслом, форма не только выражает «го, но и показывает, изготовив его из сгустков аморфного, безличностного содержания, которое до обретения формы узкоматериально и, по словам М., уродливо. Форма, по М., делает содержание надличностным, показывая его как образ произведения искусства.
Поэтические формы, отмечает М., несут в себе образ эпохи. Именно поэтому они должны быть строгими, простыми и лаконичными в то конкретное время, о котором писал М. «Красивость» слова необходимо заменить его красотой, что является, по М., правдой «о времени и о себе». Образ времени и время как один из главных образов его поэзии заставляли его ломать грамматическую структуру слова, упрощать синтаксис, сокращать поэтическую строку. Вся логика русского предложения строится в его стихотворениях на импульсивной динамике глагола. Время — этот образ был той самой «сделанной» вещью, тем произведением искусства, на которое было направлено все творчество М., включая его работу в РОСТА (1919-1921).
Традиционные академические взгляды на поэтический язык существовали в первой половине XX в. параллельно с рядом авангардных направлений в филологических науках и эстетическими программами различных поэтических школ и течений крупных направлений русской литературы указанного периода. Представления М. о поэтике литературного языка, который, не выходя за рамки классических основ сложившихся культурных традиций в русской поэзии, соответствовал бы духу своего времени, совпадали с теориями научных исследований русской формальной школы лингвистики и теории и истории культуры. Его требования к языку как выразителю эпохи не расходились с научными новациями ОПОЯЗа, а точка зрения на культуру слова, берущая начало в исторически сложившихся традициях национальной классики, не выходила за рамки эстетических канонов истории искусства. Его брутально-эпатажное «Долой ваше искусство!» — не более чем поза, но поза имеющего веские аргументы поэта, создающего язык новой поэзии, современной и актуальной, давшей огромный поэтический материал для изучения тем же приверженцам русского формализма.
Лит.: Маяковский В. Пол. собр. соч. в 13-ти т. М., 1956-1961.
О.Палехова
Медитативное искусство
Возникло, прежде всего, в среде американских художников, работавших в орбите абстрактного экспрессионизма, как реакция на повышенную агрессивно-напряженную эмоциональность и пестроту большинства картин абстрактных экспрессионистов, на излишнее внимание к динамике жеста и механицизм творческого процесса в живописи действия,
294
на сознательную приземленность искусства представителей art informel (см.: Информель). Сильное влияние на М.и. оказала увлеченность художественной интеллигенции восточными философиями, в частности получившим в то время широкое распространение в Европе и Америке дзэн-буддизмом. Восточный опыт использования искусства (в форме некоторых монотонных структур, в частности) в качестве одного из действенных путей к медитации, сакрализация семантики пустоты, паузы и т.п. привели некоторых художников послевоенного поколения к осознанному стремлению повысить духовный уровень своего искусства. Путь к этому они усматривают в создании огромных монохромных, однотонных или приближающихся к этому полотен. Пионерами в этой области стали Клифорд Стилл, Адольф Готлиб, Марк Ротко. Последнему удалось создать, пожалуй, наиболее глубокие образцы М.и. Его однотонные полотна с как бы вибрирующими тоновыми отношениями (особенно по краям картин) активно втягивают зрителя внутрь какого-то многомерного пространства, активно способствуют достижению состояния медитативного погружения. Особенно силен этот эффект, например, в экспозиции дюссельдорфского музея, когда зритель располагается в зале, на четырех стенах которого размещены четыре огромных полотна Ротко.
Другой представитель М.и. Барнетт Ньюмен считал, что гипнотическая сила цветового пространства ощущается только в том случае, если его огромные полотна рассматривают вблизи, без какой-либо дистанции. Об этом, кажется, знал еще Клод Моне (см.: Импрессионизм), когда писал в конце жизни свою знаменитую цветовую симфонию «Кувшинок-нимф» (Musee de l'Orangerie des Tuileries), названную Андрэ Массоном «Сикстинской капеллой современного искусства». В Европе к М.и. могут быть отнесены монохромы Лучио Фонтана и Ива Клайна, а также эксперименты со свето-цвето-пространством группы «Зеро». Свою концепцию нового синтетического пространственно-временного искусства, изложенную в «Manifesto bianco» (1946), Фонтана начал осуществлять с разрушения традиционной и «неприкосновенной» монохромной поверхности холста путем нанесения ей ножевых порезов и рваных ран. Участники группы «Зеро» стремились к созданию специфических свето-динамических пространств (например, белые гвоздевые картины Гюнтера Юккера), имеющих целью также определенное медитативно-гипнотическое воздействие на зрителя. В целом М.и. — это одна из реакций Культуры на угрожающе прогрессирующую экспансию ПОСТ-.
Л.Б., В.Б.
Мессидж (message — англ.: послание)
Смысл, идейное содержание художественного произведения. М. транслируется реципиенту имплицитно или эксплицитно, может быть художественным либо внехудожественным. Эксплицитный М. открыто формулирует теорию, тезис, излагает авторскую позицию (социальное послание в ангажированной эстетике, в частности экзистенциализме А.Камю и Ж.-П.Сартра 40-х гг.). Имплицитный М. избегает вербализации, используя чисто художественные средства (аллюзии, подтекст и т.п.) для передачи авторских идей (философский М. довоенного экзистенциализма, психоаналитический М. фрейдизма). Художественный М. — сугубо эстетическое послание, связанное с эстетическими качествами произведения, эстетическим удовольствием (красота линии, цвета, колорита). К нему нередко прибегают для промоушэна инновационных арт-феноменов, нарушающих традиционные критерии прекрасного (асимметрия, диссонанс и т.д.). Функция внехудожественного М. — передача философских, нравственных, политических, научных и других идей.
Н.М.
Метафизическая живопись (ит. — pittura metafisica; франц. — peinture metaphysique)
Камерное, но значимое направление в искусстве авангарда первой трети XX в. Его главным создателем, практиком и теоретиком был работавший в Париже итальянский художник Джорджо де Кирико. Основные
295
метафизические картины были созданы им в период 1910-1919 гг. С 1917 г. к нему присоединились Карло Kappa и несколько позже Джорджо Моранди. В духе М.ж. создали ряд работ и некоторые другие итальянские художники того времени. М.ж. явилась своего рода реакцией на механистические и динамические направления в искусстве того времени, прежде всего — на футуризм. В отличие от большинства представителей «международной банды современных живописцев», по выражению Кирико, окружавшей его в Париже, он был глубинным созерцателем и мистиком в живописи. Истоки его искусства коренились на формальном уровне в классическом итальянском искусстве с его строгой линейной перспективой и любовью к изображению архитектуры; в произведениях Джотто, Мантеньи, Пьеро делла Франческо, Учелло и др. итальянцев XIV-XV вв. Именно у них уловили представители М.ж. и сам «метафизический» дух архитектурного пейзажа. Убрав из некоторых картин художников раннего Возрождения человеческие фигуры, мы можем ощутить нечто близкое к тому, что в концентрированном виде дает нам М.ж. В духовном плане существенное влияние на Кирико оказали философские идеи Ницше и Шопенгауэра, которыми он увлекался в период пребывания в Мюнхене (1906-1909) и не скрывал этого позже, и живопись поздних немецких романтиков и символистов, особенно такого мистика и визионера, как Арнольд Бёклин.
Идея некоего направления М.ж. родилась у Кирико и Kappa в 1917г., когда они одновременно оказались в госпитале в Ферраре, а многие классические образцы М.ж. были уже созданы. Под влиянием Кирико существенно изменилось художественное мировидение Kappa, начинавшего свой путь в искусство в среде футуристов. В 1919г. Kappa издал свою книгу «Pitture metafisica», которая не понравилась Кирико, и пути главных представителей М.ж. разошлись. Определенный вклад в развитие теории и практики М.ж. внес брат Кирико поэт, музыкант и живописец Альберто Савиньо, а интересные образцы М.ж. в жанре натюрморта создал Моранди.
«Мы знаем знаки метафизического алфавита, — писал Кирико, — мы знаем, какие радости и страдания заключены в арке ворот, в каком-нибудь уголке улицы, между стен комнаты или в пространстве ящика». И эти знания метафизикам удалось воплотить в своем творчестве. В отличие от импрессионистов (см.: Импрессионизм) и футуристов, их интересовали не внешние стороны видимой действительности, но глубинные, «загадочные» («Все в мире следует понимать как загадку», — писал Кирико), потусторонние, вечные аспекты бытия; не преходящий мир явлений, но — лежащий за ним некий сущностный (метафизический) уровень. Не следует забывать, утверждал Кирико, что картина должна быть отражением глубокого чувства и что глубокое означает странное, а странное является знаком мало известного или совсем неизвестного. Настоящее произведение искусства выше человеческих условностей и ограничений, оно вне человеческой логики и стоит на грани мечты и детской ментальности. Одно из самых сильных чувств, доставшихся нам в наследие от древности — это предчувствие, дар провидения, и истинный художник обладает этим чувством. Провиденческим, ирреально-пророческим духом иных пространственно-временных измерений дышат многие работы метафизического периода и самого Кирико, и его немногочисленных соратников. Именно этот дух в картинах Кирико одним из первых уловил Гийом Аполлинер и пришел в восторг от него. Портрет Аполлинера, сделанный Кирико, также оказался пророческим — в нем усматривают некие знаки предстоящей скорой гибели поэта. Из этого метафизического духа проистекает и одновременно создает его особая пластическая стилистика М.ж.: принципиальная статичность пейзажей — в основном городских, вернее — архитектурных, или неких абстрактных коробковых пространств. Отсутствие растительности, живых людей и животных, но — наличие неких объемных геометрических фигур посреди городских площадей и улиц, статуй (материал которых иногда колеблется в восприятии зрителя между камнем и живой плотью), гипсовых муляжей, безликих манекенов (один из пластических символов и инвариантов М.ж.), каких-то странных конструкций из этих манекенов и чертежных инструментов, превращающихся вдруг в средневековых рыцарей в латах. Физически ощущаемое отсутствие воз-
296
духа в этих пространствах, странное искусственное освещение, создающее резкие зловещие тени. Кирико утверждал, что подобные миры и фигуры являются ему в видениях. И картины метафизиков действительно напоминают какие-то странные, иные миры — то ли других планет, то ли фантастических сновидений. Атмосфера отчуждения, ирреальности или сверхреальности царит в работах М.ж., и этим они предвозвещают скорое появление сюрреализма, создатели которого почитали метафизиков за своих духовных отцов.
«Метафизический живописец, — утверждал Кирико, — освящает реальность». Идеал такого живописца он усматривал в Д.Моранди, очень недолго остававшемся на платформе метафизиков, но создавшем ряд натюрмортов, ставших классическими образцами М.ж. «Он смотрит глазами верующего человека, — писал о нем Кирико, — и внутренняя сущность вещей, которые мертвы для нас, открывается ему ... своими вечными аспектами». Выявление этой «внутренней сущности вещей» и ее выражение в пластических формах живописи оказалось, однако, делом не простым даже для самих представителей этого направления, и в 20-е гг. все участники его отошли от него (самым последним Кирико), оставив в истории искусства удивительно яркую и таинственную страницу.
Лит.: Masciotta M. La pittura metafisica in litteratura. Milan, 1941; Apollonio U. Pittura metafisica. Milan, 1945; Carra M. Metaphysical Art. 1971.
Л.Б., В.Б.
Метц (Metz) Кристиан (1931-1993)
Лидер французской неклассической киноэстетики; киносемиотик, разрабатывающий структурно-психоаналитическую теорию кино. Творчески применяя ряд идей Ж. Лакана к анализу киноязыка, М. выявляет психоаналитическую структуру означающего в кино, соединяя изучение первичного (психоаналитического) и вторичного (лингвистического) процессов обозначения в кино, сливающихся в науку о символическом, чей предмет — сам факт обозначения. В психоанализе и лингвистике М. усматривает два основных источника семиологии кино — по его мнению, единственной науки, способной дать в перспективе подлинное знание о человеке. Кино представляется М. узлом глубинного совпадения семиотики, бессознательного, истории, окрашенного социальным символизмом: кино — это социальная практика некоторого специфического означающего. Но кино — это и сон, дыра в социальной ткани, бегство от общества.
Задачей теории кино является выяснение соотношений означаемого и означающего, воображаемого и символического, выявление психоаналитической подосновы киноязыка. При этом приоритет отдается означающему, а не означаемому, символическому, а не воображаемому, форме, а не содержанию. Означаемое фильмов характеризуется М. как статичный подтекст, образуемый неврозами кинематографистов. Означающее же формирует собственно фильм, его текст и коды. Аналогично, воображаемому как сфере изложения противопоставляется символическое как область выражения. Придавая фильму привлекательность, питая кино, воображаемое грозит поглотить символическое, подменить теорию кино властью воображаемого. Одной из целей структурно-психоаналитической теории кино является освобождение последнего от воображаемого ради символического, обогащенного семиологией, чье внимание перемещается с изложения на выражение.
Полагая, что символическое в кино увенчивает воображаемое, М. рассматривает последнее в двух отношениях — обыденном (по Э. Морену) и психоаналитическом (по 3. Фрейду, Ж. Лакану, М. Клейн). Первичное, обыденное воображаемое связывается с кинофикцией — вымышленным рассказом, а также кинотехникой — кинопленкой, фонограммой. Психоаналитическое воображаемое предстает как первичное ядро бессознательного, изначальное вытеснение, знак зеркала, признак двойничества, бессознательного влечения к матери, комплекс кастрации. Все это воспроизводится игрой киноэкрана — психической приставки. Воображаемое — киносон, символическое — код этого сна, позволяющий исследовать механизм сочленения непрозрачного фантазматического воображаемого с изгибами означающего.
297
Разрабатывая сновидческую концепцию кинематографа, М. проводит аналогию между сексуальным и кинематографическим актами. Зеркало экрана для него — тело, фетиш, который можно любить, соединяя воображаемое (идентификация с персонажем), реальное (отчуждение от персонажа) и символическое (утверждение кинофикции). Киноаппаратура — метафора и фетиш умственной деятельности: зрителю достаточно закрыть глаза, чтобы уничтожить фильм; но он же способен и вызвать его, являясь одновременно киноаппаратом, воспринимающим экраном и регистрирующей камерой. Киноэкран — эдиповская замочная скважина, позволяющая воочию увидеть то, что в жизни обычно остается вытесненным — эротику, садизм. Все это превращает кино в своего рода перманентный стриптиз.
Исследуя зрительские реакции, М. приходит к выводу о тройственной структуре «фильмического состояния», распадающегося на сны, мечты (фантазии) и явь. Если спящий не знает, что грезит, и переживает во сне иллюзию действительности, то кинозритель знает, что находится в кино, испытывает впечатления действительности. Однако сознанию кинозрителя свойственно затуманиваться, тяготея ко сну, его восприятие чревато галлюцинациями; увлекаясь, сопереживая, зритель «засыпает», но собственные реакции на увиденное будят его. Неподготовленные зрители склонны впадать в сомнамбулическое состояние, ведущее к смешению фильма и действительности.
Уподобляя сон детству, ночи, мечту — взрослению, вечеру, явь — зрелости, ясному дню, М. приходит к выводу, что фильм сильнее мечты, но слабее сна; это смесь трех зеркал, в которых сливаются впечатления действительности и псевдореальности. Кино — «нереальная реальность». Структурообразующим ориентиром для кинозрителя является киноудовольствие. Именно с ним сообразуются такие механизмы, как киноиндустрия, направленная на установление хороших зрительских отношений с фильмом; зрительский ментальный механизм, позволяющий воспринимать и потреблять кинопродукцию; традиционные история и теория кино, кинокритика, чей объект — кино как «хорошая, интересная вещь» независимо от того, хвалят или ругают конкретные фильмы. Эти механизмы находятся в области воображаемого, а не символического.
Традиционная, или «социоисторическая» кинокритика смешивает реальный объект (фильм) с воображаемым (понравившийся фильм, т.е. зрительский фантазм), приписывает первому достоинства второго и таким образом обволакивает и защищает его, подобно кокону. Такая авторская вкусовая кинокритика квалифицируется М. как нестрогая, нетеоретическая. Ее механизм, направленный на генерализацию частного фильмического удовольствия, увековечивание сиюминутного, так же диаметрально противоположен результату, как брак — любви. Подобная критика превращается в «милосердный Страшный суд», служанку купли-продажи, один из способов побудить зрителя «спонтанно» устремиться в кинотеатры.
В качестве альтернативы М. разрабатывает «символическую» кинокритику, проникнутую «садизмом познания» и изучающую свой объект «против шерстки». Критик-психоаналитик должен порвать с кино, сохранив воспоминания о своей любви к нему. Такой подход амбивалентен, пользующийся им кинокритик неизбежно ломает и теряет свою игрушку, но семиолог вновь находит ее, утверждает М.
Переходя от общеэстетических положений к конкретному структурно-психоаналитическому исследованию кинематографа, М. сосредоточивает внимание на психоанализе трех выделяемых им структур: сценария (означаемого), текстовой системы фильма (означающего) и киноозначающего. Трактуя сценарий в широком смысле как тематику уже отснятого фильма, его интригу, персонажи, пейзажи, монтаж, язык, М. видит в нем воображаемое означаемое, чреватое «вторым сценарием» — символическим означающим. Роль психоанализа и состоит в высвобождении неявных значений сценария, его превращения в означающее: изучать сценарий с психоаналитической (или шире — семиотической) точки зрения значит конструировать его как означающее. Призывая к изучению механизма кино в целом, М. подчеркивает, что главное отличие нового эстетического подхода к кинематогра-
298
фу заключается не в противопоставлении отдельного фильма (один-единственный фильм) «интегралу» кино (все существующие фильмы), но в изучении текстов и кодов.
Осн. соч.: Langage et cinema. P., 1971; Essais sur la signification au cinema. T. 1,2. P., 1971-72; Le signifiant imaginaire. Psychanalyse et cinema. P., 1977; Esais semiotiques. P., 1977.
H. M.
Мимесис (греч. mimesis — подражание, воспроизведение)
В античной эстетике основной принцип творческой деятельности художника. Исходя из того, что все искусства основываются на М., самую сущность этого понятия мыслители античности истолковывали по-разному. Пифагорейцы полагали, что музыка подражает «гармонии небесных сфер»; Демокрит был убежден, что искусство в широком его понимании (как продуктивной творческой деятельности человека) происходит от подражания человека животным (ткачество от подражания пауку, домостроительство — ласточке, пение — птицам и т. п.). Более подробно теория М. была разработана Платоном и Аристотелем. При этом термин «М.» наделялся ими широким спектром значений, Платон считал, что подражание составляет основу всякого творчества. Поэзия, например, может подражать истине и благу. Однако обычно искусства ограничиваются подражанием предметам или явлениям материального мира, и в этом Платон усматривал их ограниченность и несовершенство, ибо сами предметы видимого мира он понимал лишь как слабые «тени» (или подражания) умонепостигаемого мира идей.
Собственно эстетическая концепция М. принадлежит Аристотелю. Она включает в себя и адекватное отображение действительности (изображение вещей такими, «как они были или есть»), и деятельность творческого воображения (изображение их такими, «как о них говорят и думают»), и идеализацию действительности (изображение их такими, «какими они должны быть»). В зависимости от творческой задачи художник может сознательно или идеализировать, возвысить своих героев (как поступает трагический поэт), или представить их в смешном и неприглядном виде (что присуще авторам комедий), или изобразить их в обычном виде. Цель М. в искусстве, по Аристотелю, — приобретение знания и возбуждение чувства удовольствия от воспроизведения, созерцания и познавания предмета.
Неоплатоник Плотин, углубляя идеи Платона, усматривал смысл искусств в подражании не внешнему виду, но самим визуальным идеям (эйдосам) видимых предметов, то есть в выражении их сущностных (= прекрасных в его эстетике) изначальных оснований. Эти идеи уже на христианской основе были переосмыслены в XX в. неоправославной эстетикой (см.: Религиозная эстетика России), особенно последовательно С.Булгаковым в принцип софийности искусства.
Художники античности чаще всего ориентировались на один из аспектов понимания М. Так, в древнегреческой теории и практике изобразительных искусств господствовала тенденция создания иллюзорных изображений (например, знаменитая «Телка» Мирона); в целом же для эллинского изобразительного искусства характерно имплицитное понимание М. как идеализаторского принципа искусства, т.е. внесознательное следование той концепции изображения визуальных эйдосов вещей и явлений, которую только в период позднего эллинизма вербально зафиксировал Плотин. Впоследствии этой тенденции придерживались художники и теоретики искусства Возрождения и классицизма. В Средние века миметическая концепция искусства характерна для западноевропейской живописи и скульптуры, а в Византии она уступает место символической; сам термин «М.» наполняется здесь новым содержанием. У Псевдо-Дионисия Ареопагита (см.: Византийская эстетика как парадигма), например, «неподражаемым подражанием» назван символический образ, «по контрасту» обозначающий умонепостигаемый архетип.
В поствозрожденческой эстетике концепция М. влилась в контекст «теории подражания», которая на разных этапах истории эстетики и в различных школах, направлениях, течениях понимала «подражание» (или М.) часто в самых разных смыслах (нередко — в диаметрально противоположных), восхо-
299
дяших, тем не менее к широкому антично-средневековому семантическому спектру: от иллюзорно-фотографического подражания видимым формам материальных предметов и жизненных ситуаций (натурализм, фотореализм) через условно обобщенное выражение типических образов, характеров, действий обыденной действительности (реализм в различных его формах) до «подражания» неким изначальным идеальным принципам, идеям, архетипам, недоступным непосредственному видению (романтизм, символизм, некоторые направления авангардного искусства XX в.).
В целом в визуальных искусствах с древнейших времен до начала XX в. миметический принцип был господствующим, ибо магия подражания — создания копии, подобия, визуального двойника, отображения скоропреходящих материальных предметов и явлений, стремление к преодолению времени путем увековечивания их облика в более прочных материалах искусства генетически присуща человеку. Только с появлением фотографии она стала ослабевать, и большинство направлений авангардного и модернистского искусства (см.: Авангард, Модернизм) сознательно отказываются от миметического принципа в элитарных визуальных искусствах. Он сохраняется только в массовом искусстве и консервативно-коммерческой продукции (см.: Консерватизм).
В ПОСТ-культуре (см.: ПОСТ-) М. часто вытесняется реальной презентацией самой вещи (а не ее подобия) и активизацией ее реальной энергетики в контексте специально созданного арт-пространства или создаются симулякры — псевдоподобия, не имеющие прототипов ни на каком уровне бытия или экзистенции. И здесь же нарастает ностальгия по иллюзорным подражаниям. В результате в самых современных арт-проектах все большее место начинают занимать фотография (особенно старая), документальные кино— и видеообразы, документальные фонозаписи. Представляется, что М. является неотъемлемой потребностью человеческой деятельности и в принципе не может быть исключен из эстетического опыта человека, какие бы исторические трансформации он ни претерпевал.
Лит.: Аристотель. Поэтика. Риторика. СПб, 2000; Лосев А.Ф., Шестаков В.П. История эстетических категорий. М., 1965; Ауэрбах Э. Мимесис. Изображение действительности в западноевропейской литературе. М., 1976.
В. Б.
Минимализм (minimal art — англ.: минимальное искусство)
Художественное течение, исходящее из минимальной трансформации используемых в процессе творчества материалов, простоты и единообразия форм, монохромности, творческого самоограничения художника. Для М. характерен отказ от субъективности, репрезентации, иллюзионизма. Отвергая классические приемы творчества и традиционные художественные материалы, концептуалисты используют промышленные и природные материалы простых геометрических форм и нейтральных цветов (черный, серый), малых объемов, применяют серийные, конвейерные методы индустриального производства. Артефакт в минималистской концепции творчества — определенный заранее результат процесса его производства. Получив наиболее полное развитие в живописи и скульптуре, М., интерпретируемый в широком смысле как экономия художественных средств, нашел применение и в других видах искусства, прежде всего театре, кинематографе.
М. возник в США в первой половине 60-х гг. XX в. Его истоки — в конструктивизме, супрематизме, дадаизме (см.:Дада), абстракционизме, формалистической американской живописи конца 50-х гг., поп-арте. Непосредственным предшественником М. является американский художник Ф. Стелла, представивший в 1959-60 гг. серию «Черных картин», где превалировали упорядоченные прямые линии. Первые минималистские произведения появляются в 1962-63 гг. Термин «М.» принадлежит Р. Уолхейму, вводящему его применительно к анализу творчества М.Дюшана и поп-артистов, сводящих к минимуму вмешательство художника в окружающую среду. Его синонимы — «прохладное искусство», «АБВ-искусство», «серийное искусство», «первичные структуры», «искусство как процесс», «систематическая живопись». Среди наиболее репрезентативных
300
минималистов ~- К. Андре, М. Боннер, У. Де Мариа, Д. Флэвин. С. Ле Витт, Р. Мэнголд, Б. Мэрден, Р. Моррис, Р. Раймэн. Их объединяет стремление вписать артефакт в окружающую среду, обыграть естественную фактуру материалов. Д. Жад определяет его как «специфический объект», отличный от классических произведений пластических искусств. Самостоятельную роль играет освещение как способ создания минималистских художественных ситуаций, оригинальных пространственных решений; используются компьютерные способы создания произведений.
Идея концептуальной предопределенности творческого процесса в М. получила развитие в концептуализме; представление об искусстве как действии, пространственно-временном опыте освоения окружающей среды оказалось созвучно американским течениям антиформы, земляного искусства (см.: Лэнд-арт), саморазрушающегося искусства и постминимализма второй половины 60-х гг.
Лит.: Wollheim R. Minimal Art // Arts Magazine, January 1965; Battcock G. Minimal Art. A Critical Anthology. N.Y., 1968; Art Minimal I. De la ligne au parallelepipede. Bordeaux, 1985; Art Minimal II. De la surface au plan. Bordeaux, 1986; Baker K. Minimalism. Art of Circumstance. N.Y., 1988; Groupes, mouvements, tendances de l'art contemporain depuis 1945. 2ed. P., 1990.
H. M.