Краснухина Е. Религия и нравственность в секулярном мире

Материалы научной конференции. 28-30 ноября 2001 года. Санкт-Петербург. СПб. Санкт-Петербургское философское общество. 2001. С.46-50

[46]

Русская религиозно-философская мысль свято верила в то, что «если Бога нет, то все дозволено». Иначе говоря, светская нравственность без религиозных святынь полагалась безосновной, а потому невозможной. В такой постановке проблемы сказывается известный максимализм русского национального характера. Именно в российской социальности и в русском душевном строе оказывается слабо выражено среднее звено — величины и ценности относительные, гуманистически-секулярные, а не абсолютные, предельные и сакральные. Недаром русские философы часто повторяли мысль о том, что в России легче встретить святого, чем просто порядочного человека.

Справедлива сама дифференциация морали и нравственности или в другом варианте нравственности и нравов, а в англоязычной версии moral и morals. Согласно выражению Гегеля, афиняне до Сократа были людьми нравственными, но не моральными. Во-первых, если нравственность традиционна, обычна, наивна и непосредственна в том смысле, что она не осознает своих оснований и предпосылок, то мораль рефлексивна, т.к. конституируется идеей добра, его осмысленной дефиницией, знанием о том, что такое добро в себе, независимо от степени его эмпирической и практической реализации.

Во-вторых, нравственность организована релятивизацией добра, его относительным групповым характером. Нравы никогда не уни-

[47]

версальны и не всеобщи не по сфере своего бытования, а по принципу построения. Нравственность класса, сословия, этноса, религиозного сообщества и т.д. построена по критерию свои-чужие. То, что в отношении своих является злом и преступлением, по отношению к чужим может оказаться подвигом и заслугою. Мораль универсальна и всеобща не в отношении ее распространения, а в смысле полагаемого ею абсолютного, не конъюктурного различия между добром и злом. Добро морали абсолютно, безусловно и субстанциально, а преступление против морали не может быть перетолковано в добродетель никакими прагматическими аргументами. Моральное поведение и по отношению к другу, и по отношению к врагу идентично.

В-третьих, нравственность древнее морали. Без неких нравственных обычаев, устоев, традиций, норм и ритуалов практически невозможна никакая, даже самая архаичная социальность. Мораль возникает позже нравственности как продукт тонкой философской рефлексии и изощренной религиозной духовности. Она является составляющей далеко не всякой культуры. Но возникнув позднее нравственности, мораль не вытесняет и не заменяет ее. Они продолжают дальнейшее сосуществование, не совпадая, а напротив, противореча друг другу порой до такой степени, что можно говорить об аморальной нравственности. «Нет такой мерзости, которая не признавалась бы где-нибудь и когда-нибудь за добро», — писал В.С. Соловьев, подчеркивая эту аморальную омерзительность добра некоторых видов нравственности. Мораль не всегда оказывается основанием нравственности, она может быть и ее антиподом. Ведь нравственность отражает историю человеческих представлений о том, что такое добро и историю его социального институирования. Но история мнений о добре и его учреждений не совпадает с его бытием, интерпретированным в духе метафизического монизма и средневекового реализма. Добро нравственности множественно и изменчиво, а добро морали едино и неизменно как всякий абсолют.

Светская этическая мысль может полагать, что добро существует исключительно в одной форме — в форме человеческих нравственных представлений и соответствующих социальных учреждений. Тогда все исторические виды нравственности оказываются одинаково истинными, впрочем, как и одинаково ложными. Ибо их невозможно сопоставлять ни с какой онтологией добра, независимого от релятивизма и множественности человеческих заблуждений по его поводу.

[48]

Бинокулярность этического зрения появляется только при сопоставлении двух порядков или уровней существования добра: его идеального бытия и социокультурного бытования. Когда добро двоится как нравственность и как мораль, можно говорить о несовпадении истории нравов и онтологии чистого добра. Аналогично история космогонических и астрономических учений о гелио-, геоцентризме, о плоской земле, плавающей на черепахе и т. д. не совпадает с реальным статусом солнечной системы, независимым от истории истинных и ложных представлений о нем. И великая заслуга Сократа в том и состоит, что без всякой религиозной сакрализации добра, одной силой философской рефлексии он разъединил истинное добро и господствующую нравственность общепринятого.

В-четвертых, наука о нравственности индуктивна и описательна, она склонна оформляться как историко-этнографическое знание. Учение о морали строится как религиозно-философская нормативность. Поскольку нравственность и мораль можно тематизировать как социологию и онтологию добра, то, в-пятых, они различаются тем, что мораль конституируется свободным внутренним самоопределением личности, а нравственность — внешним социальным давлением на нее.

Общество может принуждать людей быть либо более нравственными, чем это предполагает низкий уровень их личной моральности, либо менее нравственными, чем они могли бы быть, если бы на них не оказывалось сильное давление общепринятых нравов. Скажем, принуждение детей публично отрекаться от репрессированных родителей, вменяемое им в обязанность при сталинском политическом режиме и являющееся одновременно нарушением христианской моральной заповеди, может быть квалифицировано как общественное принуждение к аморальному поведению людей, личная мораль которых зачастую выше уровня социальной нравственности и ритуальности. Напротив, практика «суда чести», «отказа от дома», других форм социального остракизма, которому подвергался прежде негодяй, подпадающий под нравственное, но не юридическое осуждение, принудительно поддерживала уровень социальной нравственности на более высоком уровне, чем индивидуальная мораль составляющих его людей. Таким образом, общество может принуждать людей быть более порядочными, или, наоборот, менее порядочными, чем диктует их личное моральное сознание. Ибо в разных типах социальности непорядочность и аморальность могут

[49]

быть как инструментом социального продвижения, так и причиной краха карьеры, девальвации высокого социального статуса. Проще всего сказать, что каково общество, его нравы — такова и индивидуальная мораль его членов. На самом деле все гораздо сложнее: относительно нравственное общество может состоять из не слишком высоко моральных людей, а к безнравственным социальным обычаям и ритуалам могут принуждаться люди в большинстве своем способные и к более высокому моральному уровню поведения.

Мораль элитарна по определению, она есть удел избранных и требует особого дара и личностного самостояния. Зато нравственность демократична и общедоступна, идет не из глубины сердца, а проистекает из социальной дрессуры. «Всегда нужно делать строгое различие между этикой и этосом, или нравственностью и нравами, т.е. воспитанностью, совокупностью полезных и выгодных навыков, известной дрессировкой», — писал С.Н. Булгаков в книге «Свет невечерний». И в таком взгляде на нравственность нет никакой ее девальвации. Напротив, можно говорить о некоторой автономности, самодостаточности нравственности по отношению к морали. Поскольку истинная мораль, идущая из глубины сердца, доступна немногим, общество и стоит на принуждении несовершенных в большинстве своем людей к социально приемлемому и ответственному поведению. И принуждение тут вполне уместно: тем, для кого недоступна мораль, остается нравственность. Таким образом, устои социальной жизни нравственны, а не моральны. Совершенно ложным является проект переведения всех нравов исключительно в моральный план, преобразование всякого социального давления в свободную форму морального самоопределения. Зазор между моралью личности и нравами общества устранять бессмысленно.

Мораль — это личное, глубокое, интимное измерение, неприкосновенное для общества, контроль которого не может быть тотальным. И все программы воспитания нового человека с новой моралью, сформированной по заказу общества, имеют тоталитарный характер. Можно говорить о том, что произошел перехват морализаторства как традиции консервативных правых сил социальными силами левой оппозиции. Однако, мораль нельзя полностью формализовать, социализировать, она имеет не внешний, а внутренний источник — голос сердца. Социальным же институтом является нравственность, а не мораль.

[50]

Невозможность нефанатического возведения принципов морали в социальные нормы всегда отчетливо ощущала русская культура. В романе «Доктор Живаго» Пастернак говорит об одном из своих героев: «Для того, чтобы делать добро, его принципиальности недоставало беспринципности сердца, которое не знает общих случаев, а только частные». Таким образом, указывается традиционный для нашей культуры внутренний сердечный, а не внешний социально-нормативный источник различия добра и зла. Моральна жизнь по сердцу, а не по правилу. Сфера чистого сердца метаномична. Сердце беспринципно, а правило бессердечно. Моральный закон не пишется под диктовку социального «Сверх-Я», что звучит и в кантовском «Звездное небо надо мной, нравственный закон во мне».

В современном секуляризованном мире диапазон разрешенного должен определяться правом, а не моралью. Всякая подмена правовых норм нормами морали, тем более морали религиозной, что свойственно религиозному фундаментализму с его теократизацией государства, атавистична и вредна, вопреки предостережению Достоевского. В Афганистане, управляемом талибами, существовало министерство морали и добродетели, деятельность которого мало чем отличается от деятельности силовых и карательных структур. Превращение морали из сферы свободы личности в область государственного контроля и санкционирования ведет к чему угодно, только не к торжеству морали.

Источник: http://anthropology.ru/

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел культурология