Библиотека

Теология

Конфессии

Иностранные языки

Другие проекты







Ваш комментарий о книге

Арон Р. Границы исторической объективности и философия выбора

ОГЛАВЛЕНИЕ

2. Философия выбора

Не возвращает ли нас логика, которую мы только что изложили, как и логика Зиммеля или Риккерта, к учению о личности в том смысле, что оно тоже возникает как выражение системы, позиции, индивида? Можно было бы сравнить логику Вебера с его практикой историка и социолога, с его теорией политики, с его пониманием мира. Оставим в стороне первое сравнение13, ибо оно было бы слишком сложным и предполагало бы знание работ Вебера. Мы быстро покажем (это легко) связь этой критики с философией политики и жизни.

Невозможность доказать ценностные суждения находится в центре внимания Вебера. Единство науки и действия основывается на этом фундаментальном утверждении, которое делает возможным сотрудничество, потому что оно оправдывает различение.

Полемика Вебера против вторжения ценностных суждений в позитивное исследование имеет двойное происхождение: теоретическое и практическое. Вебер стремится к непредвзятому знанию и политической воле. Сама наука делает необходимым свободное решение в плане действия при условии, что она не выходит за пределы объективности. И наука должна уважать эти пределы, чтобы избежать метафизического произвола или сентиментальных предпочтений.

Оставим в стороне значение полемики Вебера в истории немецкой науки. Мы только хотим показать, почему определенная нами таким образом позитивная наука не способна навязать то или иное поведение.

Наука частична, и нет такой формулировки, которая заранее фиксировала бы движения целого, нет фатального развития, и даже законы выражают правила последовательностей, осуществляющихся с определенной частотой (между различными порядками социальных фактов, между той или иной позицией человека и тем или иным следствием), а не последовательностей, реализующихся с необходимостью. Тенденции эволюции, обнаружением которых мы гордимся, — это всего-навсего типические схемы, которые оставляют место в отношении вещей Другим возможностям, а в отношении людей — другим желаниям. Детерминизм апеллирует к свободе, и только фатализм диктует покорность судьбе.

Особо напомним, что социальный, и даже экономический детерминизм, не трансцендентен поведению человека, его нельзя сравнить с гегелевской диалектикой, закон которой ускользает от сознания индивидов. Марксистская диалектика, хотя и может стать сознательной, по происхождению и по существу является надындивидуальной. Напротив, социология Вебера по праву имеет дело только с совокупностями, сводимыми к суммам индивидуальных событий. Поэтому она сразу оказывался на уровне проблем действия в том виде, в каком они ставятся перед

человеком как индивидом. Конечно, в каждый момент истории есть фактические данные, против которых индивид бессилен. Наука учит нас описывать область возможного. Но так как Вебер постоянно задается вопросом: «Что я должен делать?», даже коллективные интересы, даже стабильные массовые реальности опять-таки подчиняются суждениям сознания. Неверно, что экономическая теория доказывает абсолютное превосходство свободного обмена над протекционизмом. Но если предположить, что это доказательство приемлемо, то индивид еще имеет право предпочитать свой интерес или другие ценности фикции коллективного обогащения: истина не принуждает человека приносить себя в жертву идеям, которые его изумляют.

В то же время наука о культуре необходима действию. Из нее мы узнаем о последствиях, которые в прошлом имели решения людей, о закономерной связи тех или иных поступков и тех или иных событий. Ну, а политика есть искусство поведения. Чтобы добиться каких-либо целей, нужно найти соответствующие средства. Только наука может представить нам ожидаемые последствия наших действий с учетом обстоятельств на момент, когда мы должны действовать. Человек действует в мире людей, но если он хочет действовать разумно, если он хочет считать себя ответственным за успех или неудачу, а не только за свои намерения, то он должен учитывать предполагаемые социальные реакции, как инженер учитывает сопротивление материалов. Иначе говоря, никакая наука не может навязать нам то, чего мы должны желать, но теоретически, взятые вместе результаты науки могут дать нам средства, которыми можно пользоваться для реализации свободно избранных целей или сообщить нам о дополнительных последствиях, неизбежных при использовании этих средств, о цене, которую, вероятно, мы должны будем заплатить за желаемое изменение.

Добавим, что не всегда наука будет сообщать нам все это. Это самое большее, что она может сделать. На самом же деле действие развертывается в истории и все ситуации уникальны. Вебер обходит банальные дискуссии относительно положений: «все повторяется» или «все всегда ново». Конечно, что касается внешней политики Германии, то он допускает несколько «констант», которые следуют из ее географического положения или из относительно стабильных данных европейской дипломатии. Но из этих «констант» нельзя логически вывести решение, которое следует принять в определенный момент, ибо конъюнктура всегда уникальна, даже если ее элементы уже известны. Более того, всеобщая эволюция ведет к созданию целостностей, которые постоянно обновляются.

Наука знакомит нас с тем, что мы можем, а не с тем, что мы должны. Кроме того, она открывает нам то, чего мы хотим. Она может заставить нас ясно осознать преследуемую цель и основания наших предпочтений. Вместо туманных фраз и сентиментальных желаний она заставляет нас переводить в членораздельные суждения — в суждения ценности и факта — позицию, которую, может быть, традиция или инстинкт подсказывают нам в большей степени, чем размышление. Сколько политических программ сопротивлялось бы этому двойному ясно выраженному испытанию, сталкивающемуся с реальностью?

На мой взгляд, такая политика как раз, могла бы называться «политикой рассудка» или «политикой детерминизма и свободы». В ткань каузальных связей индивид включает и свое действие, которое тоже обладает известной эффективностью. Если детерминизм носит социальный характер, если он — результат пересечения частичных запутанных необ-ходимостей, то индивид понимает, что поле его возможностей ограничено, но не упразднено и открыто его инициативе. Он использует детерминизм, вместо того чтобы быть его рабом. Именно человек ретроспективно организует социальный опыт. И неважно, что метафизик судит о политическом решении, является оно обоснованным или нет, ведь с точки зрения исторического детерминизма и детерминизма наук о культуре это решение свободно.

Единство науки и политики, достигнутое путем абсолютного разграничения и необходимого сотрудничества, нужно дополнить общностью интересов и единообразием стиля. Человек политики свободно определяет свои цели, но этот выбор ценностей направляет историческую науку и историк отбирает факты прошлого в зависимости от своих нынешних интересов. Наука обязывает политика анализировать свою собственную волю, историк же вытаскивает на свет божий идеалы, смутно пережитые исчезнувшими людьми. Наука анализирует поступки людей и их реальные последствия, заостряя внимание на раскрытии противоречий между намерениями и результатом. Человек политики пытается предвидеть последствия своих действий и использовать детерминизм, чтобы добиться преследуемых целей. Отбор, конструирование объекта, каузальность — все эти приемы науки представляют собой перестановку или переворачивание хода жизни.

Чтобы перейти от теории политики к общим проблемам философии, вернемся еще раз к ценностным суждениям. Нет науки о том, чего каждый должен желать. А с другой стороны, нет также философии, которая устанавливала бы иерархию ценностей14 для всех. Условия нравственной жизни предписывают каждому принимать решения самостоятельно, не имея других свидетелей, кроме собственного сознания.

В самом деле, человек со всех сторон наталкивается на фундаментальные антиномии, над которыми он может одержать победу только в том случае, если следует своему демону. В политике доминирует начало, противостоящее «моральной ответственности» и «моральной вере». Либо мы стремимся предвидеть последствия наших действий и по мере возможности одержать победу над судьбой, либо мы подчиняемся только требованиям совести и «предоставляем действовать богам». Обе максимы одинаково имеют моральный характер, и поэтому выбор неизбежен. Конечно, обстоятельства не всегда требуют, чтобы вы не следовали принципам. Но реальность безразлична к нашим духовным устремлениям. Если заранее отказаться от оправдания фатальности, нужно прежде всего учитывать не моральную сторону каких-либо поступков, а их эффективность.

Противопоставления — это тоже определения, которые каждый дает нормам политики. Состоит ли справедливость в том, чтобы распределять блага в соответствии с заслугами или в том. чтобы компенсировать не-

178

179

равенство, существующее от природы? Следует ли способствовать развитию элиты или предпочесть равенство? Все эти высшие понятия: свобода, равенство, справедливость являются сторонами противоположностей, таких же непримиримых, как соперничество групп и борьба индивидов. Кроме того, в морали чистая страсть для одних может представлять высшую ценность, для других — быть достойной презрения и выражать пренебрежение к человеческой личности и разуму.

Антиномия также получается, если сравнивать мораль и политику. По мнению Вебера, есть категорический императив Канта или Нагорная проповедь. Но рассматривать себе подобного не как средство, а как цель — это предписание, которое, строго говоря, неприменимо ни в какой конкретной политике (даже если высшей целью считается построение общества, где этот закон превращается в действительность). По своему определению политик сочетает средства, просчитывает последствия, вот только последствиями здесь являются реакции людей, к которым он относится как к естественным явлениям. Средствами, по крайней мере частично, выступают действия людей, приниженных до уровня инструментов. Что касается морали Христа: «подставить другую щеку», то она означает недостаток достоинства, если это не святость, а для святости нет места в коллективной жизни.

Политика по преимуществу аморальна, она допускает «союз с дьявольскими силами», ведь политика — это борьба за власть, а власть ведет к насилию, где государству на законном основании принадлежит монополия. Нужно обобщить: если сравнивать религию и существование во времени (экономический режим), любовь и религию и т.д., то откроются новые противоречия. Нравственную жизнь можно сравнить с индийским кастовым обществом: автономных нравственных принципов должно быть столько, сколько существует отдельных каст и сфер действия.

Вебер выходит за рамки автономии сфер. Есть нечто большее, чем соперничество богов, есть непримиримая борьба. Вещь может быть прекрасной, потому что (а не хотя) она аморальна. Из этого политеизма следует еще и необходимость выбора. Быть человеком — значит свободно посвятить себя Богу. Жизнь есть «цепь конечных выборов, с помощью которых человек выбирает свою судьбу».

Итак, резюмируем три основополагающие антиномии: между реальностью и ценностями (примером чего служит противоположность психологии и логики), внутри каждой сферы (между разными возможными дефинициями основного закона) и между богами. Что касается истории, то из нее следует невозможность какого-либо синтеза, как субъективного, так и объективного. Индивиды, группы, эпохи разделены. Трудно понять те ценности, которые вы не разделяете. В сущности, понятен только здравый смысл, даже если он связан с иррациональными требованиями. Такая философия защищена от иррационализма только верой в позитивную науку, так же, как она защищается от рационализации мира свободным действием. Она спасается от отчаяния только благодаря своего рода аскетическому героизму, когда человек не примиряется ни со своей средой, ни с самим собой.

Было бы легко показать, что эти антиномии, эта философия антиномии определяют одновременно и логику, и исторические труды Ве-

бера. Безразличие мира к ценностям, детерминизм, чуждый стремлениям людей, — именно в этом заключается главная идея исследования о протестантизме. «Мы должны быть профессионалами, и они хотели ими быть». Разобщение человека и его среды, марксистская тема, является также и темой Макса Вебера. Позитивное опровержение исторического материализма состоит в том, чтобы показать, что общественные отношения могли быть созданы по воле людей, даже если сегодня они — наша судьба. Все исследования по религиозной этике исходят из того же вопроса: в какой мере человек хотел общества, в котором он затем был вынужден жить? Социология еще больше расширяет этот вопрос, а все перечисленные нами выше антиномии составляют темы исследований: каким образом в истории были осуществлены акты конечного выбора, который навязывается всем? Как детерминизм вещей сочетается с желаниями людей? Как индивид регулирует свои отношения с массами и с общественными учреждениями, как устанавливается согласие между кастами (например, в отношении религии и экономического режима)?

Философия выбора есть также и философия истории. В ней выражается интерпретация и прошлого, настоящего. Современная капиталистическая цивилизация не была ни необходимым завершением прогресса, ни судьбой человеческой или социальной природы. Можно было бы сказать, что она представляет собой историческую случайность, поскольку следует из ряда обстоятельств уникального характера. Сегодня рационализация в политике и в экономике — это реальность, которой было бы невозможно противостоять. Что же касается мышления, то оно тоже претерпело подобную эволюцию. В современном мире царит разочарование. Нет больше места ни тайнам веры, ни очарованию религии. По праву все кажется доступным разуму. Познание не улавливает ни сущности вещей, ни законов бытия. Наука есть позитивная организация опыта. За неимением Бога или метафизики религиозное чувство вынуждено прибегать к близости сердец, оно, так сказать, очищается оттого, что остается самим собой.

Вместе с тем критика познания по-видимому, как и вся эта философия, связана с индивидом или с эпохой. Как говорил Шелер, почему только такая философия может избежать релятивности, на которую она обрекает все другие учения? Конечно, границы объективности остались бы действительными для всех тех, кто хочет, чтобы наука была, насколько можно, отделена от всякой трансцендентной интерпретации, но основополагающая противоположность ценностных суждений и действительности, отрицание всякого синтеза или всякого примирения не более и не менее метафизичны, чем смешения разных точек зрения, на которые Вебер так страстно нападает. Философия выбора также специфична, как и другие позиции, разве что она не воспроизводит возможную истину философских суждений и не требует вывести за пределы логики само положение человека, ибо она тоже больше не имеет права переходить от Фактической анархии к правовой антиномии. Критика, отрицающая метафизику — это тоже метафизика. А если ома должна быть истинной. То не следует ли признать, что для истин есть место и вне позитивной науки.

180

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел философия











 





Наверх

sitemap:
Все права на книги принадлежат их авторам. Если Вы автор той или иной книги и не желаете, чтобы книга была опубликована на этом сайте, сообщите нам.